Слово о родичах и близких

 

«Без корня и полынь не растёт».
                (Пословица)

«Я считаю, что главное воспитание — это пример родителей».
 (Войно-Ясенецкий)


Мои корни
(Вместо предисловия)

   Написать о людях, которым я обязан своей жизнью – мой долг. Я должен это сделать не только по этическим соображениям, но и в силу скудности информации о своих корнях. Мой репрессированный отец и, проживающая с ним, мать продолжительный период своей жизни трудились в лагерях НКВД. Они, оберегая будущее детей (моё и сестры), не делились с нами воспоминаниями о родителях и прошлой жизни. Надо полагать, с них была взята также подписка «о неразглашении…». По указанным выше причинам, разговоры в семье, как правило, не касались биографии старшего поколения. Детям с малых лет прививалось правило, что это – запретные для вопросов темы. Так, например, в дошкольном возрасте я не знал, что у меня есть, живущая где-то бабушка (мать отца), что мой отец не поддерживает с ней и сёстрами официальную переписку, боясь накликать на них беду! Я мало, что знал о родителях своей матери и т.д.
   В отрочестве, юности и зрелые годы на мою жизнь неоднократно ложилась мрачная тень «прошлого» моих родителей. Однако, вопреки, существовавшим в то время канонам, я понимал, что, внушаемый окружающим, призыв к классовой бдительности не имеет никакого отношения к отцу и матери. Поэтому в своих «Записках» я стремился, не только восстановить (по документам) жизненный путь родителей, но и рассказать о них, как людях очень достойных.
  Отдельный сюжет посвящён моей няне. Она с большой любовью вела меня по жизни со дня моего рождения до совершеннолетия. Я до сих пор испытываю её присутствие в своей душе.  Она для меня была духовной матерью!
   Тема «Мои корни» представлена тремя сюжетами: «Отец», «Мать» и «Няня». Повествование иллюстрируется фотографиями (рисунками). Они имеют сквозную нумерацию и, как мне кажется, должны облегчить восприятие текста. 
  Я признателен своей внучке М.А. Крыловой за безотказную помощь при оформлении текста и фотографий, а также ценные советы и поддержку в моём начинании.

































 «Без хороших отцов нет хорошего  воспитания, несмотря на все школы, институты и пансионы».
                (Н.М. Карамзин)

«Я считаю, что главное воспитание — это пример родителей».
 (Войно-Ясенецкий)


Отец
   
  Моя родословная исторически связана с Замоскворечьем города Москвы. Здесь на территории бывшей Бронной слободы, на правом низком берегу Москвы - реки, в её излучине, против древнейшего центра города, селились и жили мои предки. Здесь стоял дом моего прадеда и деда. В сохранившейся автобиографии отца есть такая запись: «…Происхожу из московских мещан Бронной слободы. Отец – служащий, а мать занималась домашним хозяйством…».
Примечание – В дореволюционной Москве Бронная слобода находилась в районе Большой и Малой Бронной улиц, в северо-западной части Земляного города, близ Никитских ворот Белого города.
  В 60-х гг. XVI века Бронная слобода была центром оружейного производства Москвы. По велению царя Ивана Грозного в ней были поселены ремесленники, изготовлявшие холодное оружие и защитное вооружение - «броню» (отсюда название), а также ювелиры. Первоначально,  Бронная слобода подчинялась Приказу Большого дворца, а, затем, — Оружейной палате.
   В XVIII в. слободской уклад исчезает, территория постепенно застраивается домами знати и военных.
   В современной Москве сохранились исторические наименования Большой и Малой Бронных улиц. Занятия бывших жителей слободы отражены в названиях Палашевского переулка и рынка. Дожила до наших дней и церковь Иоанна Богослова на Бронной.
   [Сорокин В. «За Белым городом в Бронной слободе»; ж. «Наука и жизнь», № 9, 1973].

   Мой отец – Павел Никитович Молчанов родился 20 сентября 1888 г. О его родителях я почти ничего не знаю. Его отец (мой дед) по родословной относится к    многочисленному роду Молчановых, издавна, заселявших Замоскворечье. Память об этих людях сохранилась в названиях улиц: Большой Молчановки и Малой Молчановки.
Примечание - Название этих улиц обязано фамилии домовладельцев. Один из них, капитан Федор Дмитриевич Молчанов, упоминается в 1769 г. После прорубки Нового Арбата, Большая Молчановка и Малая Молчановка превратились в небольшие московские переулки
   Дед - Никита Молчанов родился в 1814 г. и прожил долгую жизнь. По словам моего отца у него было своё торговое дело – торговля канцелярскими принадлежностями, книгами и т.п. После того как его магазин, сожгли конкуренты, продолжил трудовую деятельность в качестве служащего.
  Сохранилась фотография, на которой Никита Молчанов запечатлён в весьма почтенном возрасте. (Фото 1).



 
Фото 1. Мой дед Никита Молчанов.
 
Умер Никита Молчанов в 1904 г. в возрасте 90 лет от «грудной жабы». Ниже приводится посмертная фотография деда, сделанная отцом в 1904 г. (Фото 2).



 
Фото 2. Посмертная фотография Никиты Молчанова, сделанная моим отцом.

   Отец рассказывал, что при фотографировании пришлось сделать очень большую выдержку (видимо, в помещении было слабое освещение). Помнится, что он называл цифру – 30 минут.
   Каков был дед в жизни – можно только гадать. Наверное, ему пришлось много работать, так как он был обязан обеспечивать жизнь жены и многочисленных детей. В его семье появились на свет одиннадцать детей. Однако в живых (после эпидемий) осталось 4 – 6 сестёр (точно не помню) и всего один мальчик (мой отец). Отец был последним ребёнком в семье.
   Уровень жизни семьи деда, по тем временам, был сравнительно высок. Семья проживала в отчем доме на Бронной. Дети были обучены грамоте и, судя по рассказам отца, получили хорошее воспитание. Их детство было вполне счастливым. Жизнь омрачалась лишь эпизодически, например, эпидемиями (тиф, испанка) и их последствиями. Но даже в эту тяжёлую пору были светлые минуты. Отец, не без юмора, вспоминал как его, выздоравливающего после брюшного тифа, сёстры, тайком от родителей, кормили запретными блинами. После этого, по его словам, наступило быстрое выздоровление.
    С Замоскворечьем связаны имена не только традиционно селившихся здесь купцов (Бахрушиных, Морозовых, Третьяковых), знаменитых писателей и художников (Достоевского, Чехова, Есенина, Тропинина, Саврасова).
  Замоскворечье немыслимо также без уцелевших в безбожное время храмов: Николы в Кузнецах, св. Екатерины, Николы в Пыжах, Иконы Богоматери "Всех скорбящих радости", Троицы в Вишняках, Иоанна Богослова на Бронной.
  На фото 3 запечатлена церковь Иоанна Богослова на Бронной. Так она выглядела (фото слева) в 1881 г., когда отцу было 7, а деду – 67 лет. Она сохранилась до сих пор (фото справа). Недалеко от церкви стоял дом родителей отца. Надо полагать, что в этой церкви молились, венчались, крестились, отпевались представители нескольких поколений Молчановых. 
 
 
               
Фото 3. Церковь Иоанна Богослова на Бронной. Так она выглядела в годы жизни моего деда и такая она в наши дни.
   
  Примечание - Церковь Иоанна Богослова в Бронной слободе на Тверском бульваре известна с 1625 года и была основана при Романовых. В ней хранилась древняя икона св. евангелиста Иоанна Богослова, подаренная еще царем Михаилом Федоровичем.


  В районе церкви Иоанна Богослова на Бронной, стояли дома с дешевыми квартирами в наем, которые снимали студенты. Поэтому территорию между Большой и Малой Бронными улицами и Палашевским переулком часто называли «Латинским кварталом» Москвы. Селиться здесь, было делом чести московского студенчества. Поэтому церковь Иоанна Богослова оказалась в центре студенческой вольной жизни. Сохранились следующие слова старой студенческой песни, которую распевали в Замоскворечье. 



Есть в столице Москве
Один шумный квартал -
Он Козихой Большой прозывается.
От зари до зари
Лишь зажгут фонари

Вереницей студенты шатаются,
А Иван Богослов
На них глядя без слов
С колокольни своей улыбается

  Говорят, что это был московский вариант песни киевского студенчества, где св. Владимир заменен св. Иоанном Богословом.
  В Большом Козихинском переулке в бытность свою жил студентом сам В.О.Ключевский.
  9 октября 1892 года в праздник, под звон колоколов родилась Марина Цветаева. Детство Марины Цветаевой прошло неподалеку от церкви Иоанна Богослова. Дом её родителей находился в Трехпрудном переулке. Примечательно, что родилась она под звон колоколов. Москва в тот день (9 октября1892 г.) отмечала праздник Иоанна Богослова.

«Красною кистью
Рябина зажглась.

Падали листья.
Я родилась.

Спорили сотни
Колоколов.

День был субботний -
Иоанн Богослов.

Мне и доныне,
Хочется грызть
Жаркой рябины
Красную кисть».


  Атмосферу Замоскворечья тех времён позволяют почувствовать городские пейзажи на фото 4 и картинах художника А.Е. Шалаева (рис. 5 и 6).

         
 
             Фото 4. Малая Дмитровка от Страстного бульвара (1909 г.).


 

Рис. 5. Шалаев А.Е.  Замоскворечье. Тверской бульвар

  Основная часть воспоминаний отца обращена к матери, которая всю свою жизнь посветила детям. К стыду своему, я не могу назвать ни её имени, ни отчества, ни девичьей фамилии. По моим представлениям, моя бабушка была лет на 20 – 25 моложе своего мужа. Наверное, она была хорошим педагогом и воспитателем. Её усилиями дети получили начальное образование и неплохое воспитание. Она сумела привить детям любовь к чтению, к знаниям, искусству, музыке. Где она этому научилась в мещанской среде (далеко не светском обществе), я не знаю. Но по моему разумению, это были глубокие знания, подкреплённые убеждениями.

Примечание – По непонятным мне причинам, в фото-архиве отца нет фотографий его матери и сестёр. Были ли они вообще, а если были, то куда делись? Может быть, их изъяло НКВД или по каким-то причинам мать и сёстры не хотели фотографироваться?

  Отец с гордостью говорил, что его мать обладала хорошим голосом и слухом, играла на пианино. По его словам, когда она пела или играла на пианино, под окнами дома скапливались слушатели. Свою любовь к музыке она прививала и своим детям.

 


Рис. 6. Шалаев А.Е. Старое Замоскворечье.




 В семье, по словам отца, детей знакомили с серьёзной музыкой. Сам он хорошо пел, но с возрастом утратил голос. Я многократно наблюдал как отец, слушая по радио оперную музыку, тихо напевал ту или иную арию.
  Отца обучали играть на пианино и некоторых других музыкальных инструментах. В последствии, я убедился в его музыкальных способностях. Как-то раз, взяв из чьих-то неумелых рук мандолину, отец уверенно наиграл на ней несколько популярных мелодий, а на балалайке, которую мне вручили за успехи в школе, он без подготовки исполнил «Камаринского».
   
 Активная роль моей бабки в воспитании детей, положительным образом сказалась на развитии и проявлении у них различных творческих способностей. Так, например, отец в молодости учился рисовать. Работал он с пастелью. Я видел две его картины. Они долгие годы украшали стены наших квартир. На одной из картин были изображены лунная ночь, пустырь, заброшенный сарай, и, весьма профессионально, передано настроение таинственного ночного мира.
   Отец пробовал себя и в стихотворном творчестве. Его стихи сохранились в семейном архиве.
  Одним из увлечений отца было фотографирование. Думаю, что такое хобби в старой Москве было большой редкостью. Любовь к фотографированию отец сохранил и в последующие годы своей жизни.
   
 По словам отца, в молодости он был вхож в «Английский клуб». Может быть, там он осознал необходимость физической культуры, начал заниматься экзотическими, по тем временам, видами  спорта: футболом и теннисом. Пристрастье к теннису он сохранил до весьма преклонного возраста. Если позволяли обстоятельства, отец выходил на корт лет до шестидесяти.
  Общение с завсегдатаями «Английского клуба» не могло не отразиться и на его внешнем облике (фото 7 и 8), повлияло на его характер, манеры, образ жизни. В своих поступках отец всегда придерживался правил, присущих истинному джентльмену. 

Фото 7. П.Н. Молчанов в возрасте 22 и 24 года, соответственно. (1910 и 1912 гг.).

 
Фото 8. П.Н. Молчанов в возрасте 26 лет (1914 г.).
   
  О разнообразных интересах отца, его кругозоре и мировоззрении свидетельствует и тот факт, что когда у меня появился интерес к философским проблемам, он вручил мне книгу Эрнста Геккеля «Мировые загадки». Эта книга была очень популярна в просвещённых кругах России в начале 19 - го века. В память о своём прошлом, отец сохранил её, несмотря на фильтры лагерей НКВД.  К слову сказать, отец всю жизнь был неравнодушен к книгам, много читал, а, если была такая возможность – создавал собственную библиотеку.
   Судя по увлечениям отца в годы отрочества и юности, он не довольствовался привычным для мещан образом жизни. С одной стороны, этому способствовало влияние матери и домашнее воспитание, а с другой стороны, сказались внешние, объективные факторы, разрушающие привычный мир Замоскворечья.
   Общественная жизнь Москвы, в годы отрочества и молодости отца, била ключом и была насыщена знаменательными событиями, предвестниками больших перемен. Особенностью российской действительности в эти годы было растущее в обществе самосознание, стремление образованных людей к просветительству, потребность служить народу на ниве науки, культуры и искусства. Думаю, что в рассматриваемый период времени отцу довелось увидеть или услышать многих выдающихся людей России.
  В Москве тогда ещё выступал с публичными лекциями любимец думающей молодёжи, известный историк В.О. Ключевский.
  Страницы газет пестрели репортажами В.А. Гиляровского, который остро высмеивал дикие нравы и обычаи старой Москвы.
  Усилиями художников «Передвижников», возглавляемых И.Н. Крамским, устраивались публичные выставки картин И.Е. Репина, В.И. Сурикова, В.Г. Перова, В.Е. Маковского, В.М. Васнецова, И.И. Шишкина, И.И. Левитана, обращённых к русской действительности.
   Кипела просветительская работа в музыкальном мире. Здесь тон задавала «Могучая кучка», объединившая выдающихся композиторов, таких как: М.А. Балакерев (руководитель), А.П. Бородин, Ц.А. Кюи, М.П. Мусоргский, Н.А. Римский - Корсаков.
   Шли с большим успехом концерты оркестра народных музыкальных инструментов В.В. Андреева.
   На сценах Большого театра и Московской частной русской оперы звучали прекрасные голоса выдающихся певцов: Ф.И. Шаляпина, Л.В. Собинова, Н.А. Обуховой.
   Просвещённая Москва зачитывалась произведениями А.П. Чехова, И.А. Бунина, А.И. Куприна, Л.Н. Андреева, Д.С. Мережковского, В.Я Брюсова, А.А. Блока, М.А. Волошина, К.Д. Бальмонта, З.Н. Гиппиус и др. писателей и поэтов.
   Впервые начал издаваться на русском языке многотомный энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона и т.д.
   Надо полагать, что любой любознательный молодой человек, коим был и мой отец, не мог быть в стороне от бурной общественной и культурной жизни родного города. Несомненно, под их влиянием формировались мировоззренческие взгляды отца. Весьма вероятно, что, посещая публичные лекции, он познакомился с дарвинизмом, основами диалектики, азами стихийного материализма и передовыми идеями социал-демократии. Из разговоров в семье можно было понять, что он принимал активное участие в культурной жизни Москвы: бывал на представлениях с участием Шаляпина, Собинова, Обуховой; как художник – любитель, принимал участие в выставках картин; участвовал в футбольных соревнованиях клубных команд; много читал и активно занимался самообразованием.
   Отец, как всякий человек того времени, был крещён, в молодости носил нагрудный крест и, скорей всего, посещал церковь. Однако, по своим знаниям и убеждениям, он, в конце концов, перестал верить в бога. Я знаю, что меня и мою сестру моя мать крестила в тайне от отца. Однако, на груди у него, на месте, где должен находиться нательный крестик, была сделана наколка в виде креста. Что она означала, я не знаю. Может быть, таким образом, будучи в лагерях НКВД, отец отстаивал своё право на вероисповедание.
  Родители с детства готовили отца к коммерческой деятельности. Начальное профессиональное образование он получил в Александровском Коммерческом Училище.

Примечание – Это училище было основано в 1880 г. Московским биржевым обществом по инициативе Н.А. Найдёнова в память 25-летия царствования императора Александра II. Оно являлось коммерческим средним специальным учебным заведением «для приготовления к торговой деятельности юношей из купеческих, мещанских, ремесленных и крестьянских семей». Училище было открыто 6 октября 1885.
  Здание, приобретённое Попечительным советом в 1884 для размещения Коммерческого училища, было частью дворцового комплекса, возведённого в 1799—1801 архитектором Р.Р. Казаковым для князя А.Б. Куракина на углу Старой Басманной улицы и Бабушкина переулка. Главный двухэтажный дом усадьбы Куракина выстроен на «красной линии» улицы. Его фасад и интерьеры были оформлены в стиле классицизма. Здание уцелело во время пожара Москвы в 1812. В 1885—88 оно подверглось капитальной перестройке по проекту архитектора Б.В. Фрейденберга. (Фото 9).


 

Фото 9. Александровское Коммерческое училище в годы обучения отца.

 В училище принимались мальчики из Москвы и других регионов Российской империи в возрасте  8 - 11 лет.  При училище в 1885—1906 существовал пансион. В годы обучения отца, действовали один подготовительный, 5 общих и 2 специальных классов.
Программа обучения включала большой спектр общеобразовательных и специальных предметов.


Примечание – В число общеобразовательных предметов входили закон Божий, русский язык, иностранные языки, математика, физика, химия, история, рисование, черчение, чистописание, а специальными являлись - история торговли, товароведение с технологией, коммерческая арифметика, бухгалтерия, коммерческая география, политэкономия, законоведение
 
Для преподавания в училище привлекались выдающиеся специалисты: математики К.А. Андреев, В.Я. и А.В. Цингеры, астроном П.К. Штернберг, историки В.И. Пичета и Д.В. Цветаев, юрист и экономист П.И. Новгородцев, академик живописи К.Ф. Турчанинов, биолог В.И. Палладин, химик А.Е. Чичибабин.
  Ученикам, окончившим полный курс училища, вручали аттестаты и давали звание «личного почётного гражданина». Отличившиеся по успехам и поведению удостаивались звания «кандидата коммерции» и награждались золотой или серебряной медалью.
  В 1903—04 Московским биржевым обществом при училище была основана мужская Торговая школа императора Александра III с четырехгодичным курсом обучения. В 1906 на территории училища разместилось 7-классное Николаевское женское коммерческое училище с 4-классной торговой школой при нём. 
  За период с 1892 по 1917 училище подготовило свыше 1 тыс. специалистов прикладной экономики и коммерции. 
  Примечание - В различное время здесь учились писатель И.А. Гончаров, композитор и дирижёр В.С. Комаров, учёный (впоследствии академик) Н.И. Вавилов, кинорежиссёр Я.А. Протазанов, писатель, лингвист, художник и философ А.М. Ремизов, многие деятели промышленности, коммерсанты и банкиры (представители семей Крестовниковых, Лапиных, Морозовых и др.)
 
Учёбу в Коммерческом училище отец завершил в 1904 году. В этом же году умер его отец. Все заботы о благосостоянии семьи легли на плечи  юного Павла Молчанова, которому было тогда 16 лет. Начался новый, трудовой этап его жизни.
  В мае 1904 г. он поступил на службу в розничный магазин мануфактурных товаров фирмы «Наследники Н.С. Староносова», где «заведовал счетоводной частью и денежными операциями».
  После ликвидации торговых дел фирмы «Наследники Н.С. Староносова» в течение 12-и лет (со 2 декабря 1904 г. по февраль 1916 г.) служил на должности помощника бухгалтера «в оптовом торговом деле галантерейными товарами, Московского первой гильдии купца Потомственного Почётного Гражданина Михаила Ивановича Бабанина».
  В 1907 г., совершенствуя свои профессиональные знания, отец стал посещать (в вечернее время) лекции на экономическом отделении Московского Коммерческого института. 
Примечание – В 1903 г. на средства, собранные купцами, банкирами и промышленниками Москвы в Замоскворечье в Стремянном переулке было построено мужское среднее коммерческое училище (архитектор С. Зеленко). В 1906 г. было открыто женское среднее коммерческое училище. Здание и пристроенная к нему церковь были построены по проекту известного архитектора Н. Шевякова. На базе этих коммерческих училищ, построенных практически на одной территории, по инициативе А.С. Вишнякова был создан, один из первых в Европе, Коммерческий институт московского общества распространения коммерческого образования. Его открытие состоялось 19 февраля 1907 г. На фото 8 показаны основные здания института в их первоначальном виде. Первым ректором Коммерческого института стал правовед и философ П.И. Новгородцев. В числе слушателей института были учёный А.Л. Чижевский, поэт В.В. Хлебников и др. известные в России люди.
  В настоящее время на территории института находится Российская Экономическая Академия им. Г.В. Плеханова







 
Фото 10. Общий вид зданий, в которых в 1907 году размещались факультеты Московского коммерческого института. 
 
   Служба отца у М.И. Бабанина и обучение в Коммерческом Институте были прерваны в связи с его призывом на военную службу.
  В «Аттестате», выданном 3 июля 1917 г. от имени купца М.И. Бабанина, записано: «…Павел Никитич Молчанов…за время пребывания…, был аккуратным во всех поручаемых ему работах по должности, в которых проявил добросовестность, опытность и знание, по своей специальности, и отличное знакомство с юридической стороной торгового дела».
    Служба отца в царской армии (1916 – 1918 гг.) проходила в городе Витебске в авиационной части. Воинская специальность отца, согласно записи в «Личной книжке» (прототип современной «Воинской книжки») – переписчик, а воинское звание – унтер-офицер. Имеется также отметка об участии в «Германской компании».
  В авиационной части, по словам отца, были самолёты французского производства. Что конкретно делал отец, я не знаю.
   Может быть, он был, как принято говорить сегодня, обычным писарем. Грамотные люди, в то время, ценились на вес золота.
   Может быть, он был обязан наблюдать и фиксировать (записывать), находясь в самолёте, обнаруженные военные объекты и обстановку. Сохранилась фотография отца, одетого в военную форму (фото 11).

 
Фото 11. П.Н. Молчанов в 1916 году (28 лет).
   
 О военном периоде в жизни отца с уверенностью можно сказать лишь одно – его воинская служба была стабильной и, скорей всего, не очень трудной. Об этом свидетельствует и тот факт, что в 1917 – 1918 гг. им было написано много стихотворений, сохранившихся в семейном архиве. В них полностью отсутствует военная тема. Стихи, как правило, обращены к прошлой жизни отца, его переживаниям и природе. После их прочтения, у меня сложилось впечатление, что на отрезке времени, предположительно, 1912 – 1919 гг. произошли какие-то важные события, оставившие в душе отца болезненный, но памятный след. Прямых свидетельств о таких событиях нет. Имеются лишь стихи отца и то, что он хотел в них выразить.
  Я не знаток в области поэзии. Следовательно, не могу судить о художественной стороне стихов отца. По арсеналу художественных приёмов и форме изложения они чем-то похожи на поэзию, кумира молодёжи того времени, В.Я. Брюсова.  На мой взгляд, они соответствуют канонам стихосложения, содержат много ярких образов и, что очень важно в данном случае, хорошо воспроизводят внутренний мир автора. Эти стихи (и проза), написанные в 1917 – 1919 гг. интересуют меня как откровения близкого мне человека, позволяющие более чётко представить образ отца и его переживания в те очень далёкие от нас годы.
  Как известно, склонность людей к поэтическому творчеству наиболее сильно проявляется в молодые годы и связана (или вызвана) таким чувством как любовь.
  Предвосхищая разговор на эту тему, должен сказать, что от родителей я знал о первом неудачном браке отца. Его избранницей была женщина, которая, по словам отца, «предпочитала вести светский образ жизни». Но кто она?
    Отец, как человек не очень общительный и щепетильный в выборе знакомств, встречался с представительницами прекрасного пола, либо в кругу своей семьи, либо в семьях его знакомых, сослуживцев и нанимателей. Его первой женой, вполне, могла стать одна из дочерей (или родственниц) купцов Н.С. Староносова, М.И. Бабанина или И.В. Дикого. Поскольку на этот вопрос нельзя дать определённый ответ, постольку личность первой жены отца так и останется для нас в ореоле таинственной незнакомки.
   Среди сохранившихся стихотворений нет соответствующих периоду влюблённости отца. Весьма вероятно, что такие стихи были. После разрыва отношений с женой, а может быть после встречи с моей матерью, они были уничтожены. Однако, стихи, как свидетельство расставания с первой любовью, он сохранил.
    Разрыв отношений с первой женой, судя по стихам отца, был воспринят им очень тяжело. Причиной (об этом мне говорил сам отец, предупреждая меня о поспешных решениях в личной жизни) послужили различные взгляды на жизнь. Его избранница, хотела жить по законам светского общества, представляя жизнь как праздник, задуманный в её честь. Отец относился к жизни более серьёзно. Он искал в жизни своё предназначение. В силу непримиримых разногласий супруги были вынуждены расстаться. Это событие произошло, по-видимому, в период воинской службы отца, что подтверждается тематикой стихов.
    В первых стихотворениях, написанных отцом в Витебске, отсутствуют какие-либо негативные эмоции. Так, например, стихотворение с пометкой 20 января 1917 г. дышит покоем и лирично:


«Грустный благовест церквей
Тихо реет над полями…
Звёзды в синеве небес
Загораются огнями.


Отцветают нежно зори…
Ветер воду чуть рябит,
И в лиловых тенях поле
Закупалося… и спит».


 


Фото 12. Старый Витебск.


   Однако в мае 1917 г. душевное состояние отца круто изменяется. Из его поэтических откровений видно, что он находится во власти постоянной тревоги, в плену душевных переживаний, разочарован жизнью. Об этом можно судить по отрывку из стихотворения «Вечное» (8 мая 1917 г.):
«Как жалок лампы бледный свет
В борьбе со мраком ночи,
И прошлого суров ответ,
И ужас раскрывает очи.

Так сумрак жизни освещая,
Горят призывные огни,
Мир наслаждений обещая…
Но как обманчивы они».

   Только безысходностью может быть порождено стихотворение «На кладбище» (10 мая 1917 г.):
«Но хорошо с больной душой
Бродить среди могильных плит…».

   О степени переживаний отца красноречиво свидетельствует стихотворение «Ночью» (13 мая 1917 г.):

«Тени прошлого печальны,
Начертанья безначальны
На кольце судьбы.

Вереницей бледных теней
Восстают толпы видений
Для ночной борьбы.
……………………………..
Выливаются страданья
В безудержные рыданья
Из тоскующей души.

Кто же вспомнит,
Кто же молвит
Утешение в тиши?».

   Сохранилась рукопись отца под названием «Воспоминания» (12 сентября 1917 г.). В ней отец, пытается показать неодолимость своих воспоминаний переживаний. Они – сильнее Времени. Ниже приводятся некоторые отрывки из этой рукописи.
  «Время – это могучий властелин, который всё сметает в своём движении. Ничто не в силах остановить этот всесокрушающий поток…
  Но оно бессильно в воспоминаниях. Бессильно в этот осенний вечер, застающий меня в одиночестве…
  …незримый поток воспоминаний смывает всё окружающее…
   Время остановило свой бешеный бег. Бегут лишь воспоминания…
   То нежные в воздушных одеждах, легких как взмах белого крыла, то мрачные, в серых тканях, сливающихся с фоном вечерних красок, а потому кажущихся необъятными …
    Незримый раскрывает книгу Прошлого, и жадные глаза вновь пьют отраву из Чаши Пережитого…
   Вновь оживают звонкие радости…
   Снова слышен крылатый смех…
   Воскрешаются умершие печали, оплетая душу своим змеиным кольцом, и жадно принимаются за свою ужасную работу…
   Но вот всё постепенно исчезает…
…Время снова принимается за свою разрушительную работу…».

    В конце 1917 года, о чём можно судить по тональности стихов, отец, постепенно выбирается из душевного кризиса. Оглядываясь на прожитую жизнь (29 лет!), в стихотворении «Ответ» (10 октября 1917 г.) он признаётся самому себе:
«Под бичами злой Судьбы
Пройден тяжкий путь.
За спиною – след борьбы,
- Страшно заглянуть.

И устала мысль больная
Счастье вопрошать,
Тихим шорохам внимая,
Проклинать, страдать».

  Но залечить сердечные раны не просто. В Новогоднюю ночь (31 декабря 1917 г.) отцом сделана следующая запись:
«Вот снова прислоняясь к стеклу
Гляжу в поля сквозь мрак полночный,
Прорвать, стараясь, взором мглу,
Под чей-то шёпот неумолчный.

А сквозь провал многоугольный
Мне виден ночи серый лик.
И под окном в снегу, безвольный,
Дрожит, тускнеет бледный блик.

Напрасно я пытливым взглядом
Во мрак стараюсь заглянуть,
- Тоску изжечь пьянящим ядом,
В непостижимом потонуть…».

   Из пометок, под текстом стихов, видно, что в январе 1918 г. он был в Крестовоздвиженском госпитале под Витебском. Чем он болел, я не знаю. Возможно, причиной было его душевное состояние. О своих мироощущениях он пишет 26 января 1918 г. в стихотворении «Вьюга»:
«За окном томиться вьюга,
В стёкла бёт зыбучий снег…
Ночи верная подруга,
- Хмурых вихрей – легкий бег
……………………………………
В этот час, меня тревожа,
Под далёкий ветра плач,
Опускается у ложа
Одиночество – палач.

Долго, долго слышу шёпот:
Светлым мыслям злой навет,
- Леденящий душу хохот –
Всем сомнениям ответ.

И в твоих напевах Вьюга,
Сквозь тяжелый мысли бред,
Слышу я советы друга,
Вижу бренной жизни след.
 
   В стихотворении «Романс» (17 января 1918 г.), он обращается непосредственно к объекту своих душевных переживаний:



«Припомни вечер золотой…
Шумящий зал…Огни…
И, окружённые толпой,
Мы всё ж с тобой одни. 

Твой взор томился вдалеке,
Ты – вся в крылах тоски,
И роза, смятая в руке,
Роняла лепестки.

Моя печаль сплелась с твоей,
Тоска слилась с тоской,
И в царство мёртвое теней
Мы унеслись с тобой.

Весь излучение тайных сил –
Тот призрак, как живой,
В твоих мечтах ещё он жил
И, видим, был одной.

Но пережитому не верь
И призраки гони,
И прежним пламенем теперь
Зажги в глазах огни.


Найди забвение в другом,
- Былого не вернуть…
И дай во взоре голубом
Другому потонуть.

   Из полунамёков и поэтических фраз в стихотворении можно получить информацию о женщине, с которой был близок отец (взор голубой), о сохранённых доверительных отношениях (найди забвение в другом), о обстановке расставания (вечер золотой, шумящий зал, огни, толпа) и т. д.
   В другом стихотворении (без указания даты) отец пишет:
«Ты вошла в мою жизнь неразгаданно,
Окружённой мечтаний кольцом,
Стала сказкой моей недосказанной,
Недовиденным солнечным сном.

Не забыть мне тот вечер овеянный
Песней осени, шумом ветвей,
По плащу его нитью рассеянный
Бисер бледно-искрящих огней…

Парк, беседку с ажурными сводами,
Даль и город повитые мглой,
Танец теней над сонными водами,
Зачарованных бледной луной…
………………………………………….
А на всём этом - признак прощания:
И тоска, и предчувствие мук.
Ими сковано наше молчание
И пожатие нервное рук.

Ты вошла в мою жизнь неразгаданно,
Неразгаданной также уйдёшь,
Нашу сказку опять недосказанной
В тёмный вечер с собой унесёшь».

  Есть и трагический вариант расставания с любимой женщиной (стихотворение без указания даты):
«Так недавно в пряных травах
Мы грустили у реки,
Где в желтеющих оправах
Голубели васильки.
……………………………….

Видел я в глазах любимых
Обручённых с смертью знак,
Трепет крыл неуловимых,
Уносящих в вечный мрак…

И сбылся тот сон печальный;
Ангел смерти цепь расторг –
Ты ушла в фате венчальной
Лентой радужных дорог.
………………………………

И дрожит в груди рыданье
Над померкнувшими днями,
Четырёх свечей мерцанье
Плачет дымными огнями».

  Таков - ли действительный финал любовных отношений, как это написано в последнем стихотворении, или это – игра поэтического воображения отца? На этот вопрос ответа нет.
   В обращении к безвестному другу (стихотворение «В сумерки», 23 января 1918 г.) отец окончательно избавляется от мучительных сердечных переживаний и не без оптимизма смотрит в будущее:
«В мире много дорог,
Сердце полно тревог.
Не без терниев наши пути.
От суровых невзгод,
От бичей непогод
Мы сумеем приюты найти».
 
   Стихи отца проливают свет и на другие неизвестные стороны его молодости. Определённо можно сказать (см. стихотворение «Наш сад весной»), что у родителей отца имелся загородный дом (или дача). В пределах видимости от неё находилась Москва:
«Люблю наш сад, когда весной
Вокруг природа оживает.
Гул перезвонов над Москвой
Молитвы детства навевает.
…………………………………..
И в кружевах нагих ветвей –
Просветы дачи одинокой…
Очарованье прошлых дней
Встаёт в груди волной широкой.

И радости душа полна:
- Ведь лето впереди!
И, вешних дней идёт волна,
Оставив зиму позади».

  Из стихотворения «Последние цветы» следует, что рядом с загородным домом протекала река (?):
«Оборван сад безжалостной рукой,
Ажуром астр осыпаны куртины,
Как сердца кровь, алеют георгины,
Туман опаловый редеет над рекой».

      В сохранившемся литературном архиве отца нет стихов и прозы, в которых, прямо или косвенно, упоминались бы мать и сёстры отца, а также общественные катаклизмы, характерные для того времени (события 1905 г., война 1914 – 1918 гг., низложение Царя, Революция 1917 г., Гражданская война и др.). С чем это связано, я не знаю. Можно предположить, что отец уничтожил эти материалы, боясь недремлющего ока НКВД; может быть, они были изъяты чекистами при аресте отца; может быть, отец оказался в стороне от этих событий, т.к. они совпадали по времени с периодом его продолжительной душевной депрессии.
   После демобилизации из Армии (в начале 1918 г.) отец возвращается в Москву.   В апреле 1818 г. он поступает на службу в Центросоюз* (Всероссийский Центральный Союз Потребительных Обществ) и в этом же году уезжает на Мурман, куда командируется для организации рыбных промыслов.
   Примечание – Судя по «фирменному бланку телеграммы Центросоюза», сохранившемуся в документах отца, в 1918 - 1919 годах Всероссийский Центральный Союз Потребительных Обществ был очень солидной фирмой. Она имела  свои представительства в Нью-Йорке, Лондоне, Христиании, Стокгольме, Константинополе.
   Главная контора фирмы располагалась в Москве, а её отделения - во многих городах России. В списке этих городов: Киев, Ростов на Дону, Нижний Новгород, Астрахань, Пермь, Тамбов, Самарканд, Петроград, Владивосток, Самара, Уфа, Воронеж, Мурманск, Одесса, Саратов, Рыбинск, Омск, Полтава, Симбирск.    
    Под юрисдикцией Центросоюза находились различные промышленно-торговые предприятия. На «фирменном бланке…» приводится их перечень: мукомольные мельницы (Саратов, Рыбинск, Самара, Евдаково); рыбные промыслы и фактории (Астрахань, Мурман); мыловаренные заводы (Москва, Курск); маслобойный завод (Евдаково); табачная фабрика (Сеславино); обувная фабрика (Зарайск); паточный завод (Нижний Новгород); две «конфектные» фабрики (Москва); спичичная фабрика (Бронница); фруктоочистительная фабрика (Самарканд); кирпичный завод (Крюково).

   Весьма вероятно, что инициатором командировки на Мурман был сам отец. Причиной добровольного отъезда из Москвы в места, где шла гражданская война и не закончилась интервенция стран Антанты, когда железные дороги находились в плачевном состоянии, а в стране царила разруха, могла быть только очень серьёзная мотивация. В данном случае, отец руководствовался, как мне представляется, не только карьерными соображениями (перспективами службы в отделении Центросоюза на Мурмане). Покидая Москву, он сознательно порывал с привычным для себя окружением, стремясь, надолго, избавиться  от всего, что напоминало ему о пережитой ранее личной драме.
   К месту назначения отец добрался в 1918 г. Дорога была не из легких. По воспоминаниям отца, он несколько раз попадал в аварийные ситуации. Имел место случай, когда из опрокинувшегося железнодорожного вагона ему пришлось выбираться через окно. Кроме того, на севере России шла гражданская война, а 
в городах Мурманск и Архангельск (до октября 1919 г.) находились войска Антанты. Это обстоятельство отец никогда не комментировал. Можно полагать, что фактории и агентства, работу которых прибыл организовывать отец, находились вне зоны военных действий.
   Судя по документам, сохранившимся у отца, по прибытии на Мурман он поступил в распоряжение Председателя Правления «Северного Объединения Кооперативных Союзов» (СОКС) В.С. Гринера. Это объединение занималось рыбными заготовками и имело фактории и агентства во всех значительных становищах Мурмана и Финмаркена Норвегии. Правление и контора СОКС находились в г. Архангельске.
  Первоначально отец заведовал промысловой конторой в посёлке Александровск. (В настоящее время город Полярный). Сохранились уникальные фотографии посёлка (может быть, их сделал отец) на которых показаны строящаяся церковь, дом в котором жили и работали специалисты и панорама залива.
 
Фото 13. Церковь в Александровске. (Может быть, здесь венчались мои родители).

 
Фото 14 . Дом, в котором жили и работали служащие СОКС (в том числе отец и мать).

 
Фото 15. Панорама залива у пос. Александровск. На переднем плане – дом, в котором жил отец.

  С ноября 1919 г., по указанию Центросоюза, в связи с просьбой В.С. Гринера, отец стал выполнять функции Управляющего всеми промыслами Центросоюза и СОКС.
   После национализации рыбных промыслов в 1920-м году, до февраля 1921 года отец возглавил отдел в Мурманском районном управлении ГЛАВРЫБЫ, а с февраля 1921 г. по март 1922 г. был переведён в Мурманское областное управление ГЛАВРЫБЫ (г. Мурманск – Александровск). Здесь он работал на должностях Помощника Начальника Эксплуатационно-Промыслового отдела а, с марта 1922 г. по 15 июля 1922 - Начальником Коммерческого Фондового Отдела. В связи с переходом в областное управление ГЛАВРЫБЫ отцу был выдан специальный документ – «Удостоверение».
   В те далёкие годы, переход человека, из одного ведомства в другое, сопровождался выдачей «Удостоверений». Сохранившиеся в архиве отца «Удостоверения» представляют собой четвертушку или лист плохой бумаги, на которой машинописным текстом, дана подателю документа «охранная грамота». (Интересно, кому и, по какому случаю, отец, как лицо непролетарского происхождения, должен был предъявлять такое «Удостоверение»?).
   В «Удостоверении» написано: «…настоящим удостоверяю, что предъявитель сего сотрудник Мурманского Районного Управления АРХОБЛАСТЬРЫБЫ Павел Никитич Молчанов на ответственной должности с самого основания Районного Управления добросовестно, не считаясь ни с какими трудностями работы, исполнял таковые, с полным сознанием долга, и, за всё время работы, ни в чём предосудительном (!) замечен не был. Как Председатель Районного Управления выражаю тов. Молчанову глубокую благодарность за сотрудничество на благо Советской Республики».
   Служба отца в Мурманском Областном Управлении ГЛАВРЫБА связана со знаменательным событием в его жизни. В Александровске отцу было суждено встретиться с юной Ликой Ефимовной Надеждиной. Ей было 19 лет. Отцу было тогда 33 года.
 Л.Е. Надеждина устроилась на  работу (машинисткой) в районное Управление ГЛАВРЫБА. Их знакомство постепенно переросло в серьёзное чувство. В архиве отца сохранились фрагменты писем к моей матери. Их мало и они похожи по стилю на любовные записки. Вот – некоторые из них:
   «Помнишь, когда я впервые поцеловал твою руку – в ту маленькую ранку и сказал»: «Теперь заживёт» - и сказал от глубины сердца моего…
    Твоя ранка зажила, но другая – в моём сердце, мучительно-желанная открылась».
   «Я каждый день целую твои волосы – ту маленькую прядь, которую ты дала при прощании. Она сохранила аромат юности твоей и волнует меня при прикосновении».
   «Тебе одной – бред и ясность мысли моей. Тебе – поющая радость и муки души моей».
   
   Я не знаю, когда мои родители официально стали мужем и женой. В бумагах матери и отца нет свидетельства о браке. Судя по отметке в Трудовой книжке матери, к моменту переезда в Архангельск (июль 1922 г.) они были уже мужем и женой. Не стало препятствием для женитьбы и то обстоятельство, что в сентябре 1921 г. мама забрала из Петрограда свою 11-летнюю сестру Лену, которая воспитывалась до этого в  детском доме.

 
Фото 16. Мать с сестрой Еленой Васильевной Надеждиной. Фотография сделана отцом, приблизительно, в 1922 – 1923 гг. 

   Деятельность отца в Мурманском Областном Управлении была высоко оценена руководством ГЛАВРЫБА. В «Аттестате» (от 7 октября 1921 г.) есть такие слова: «Дан, сей аттестат, Мурманским Областным Управлением рыбными и звериными промыслами Герою Труда тов. Молчанову П.Н. в том, что ему выдан Красный Подарок, заключающийся в серебряных браслетных часах за № 50678, что подписью и печатью удостоверяется». К слову сказать, часы эти (какой-то швейцарской фирмы) отец носил всю свою долгую жизнь. Они хранятся в моей семье до сих пор.
   В июле 1922 г. отец избирается в члены Правления вновь организованного Северного Кооперативного Объединения (СКО) по эксплуатации всех рыбо-звериных промыслов севера (СЕВКОРЫБА), администрация которого находилось в г. Архангельске. В связи с этим, отец увольняется со старого места службы (17 июля 1922 г.), и переезжает с семьёй в г. Архангельск.
   В «Удостоверении», выданном отцу при увольнении из МУРОБЛАСТЬРЫБЫ было отмечено, что увольнение состоялось «…по своему собственному желанию…» вследствие «…избрания его в Члены Правления СЕВКОРЫБЫ и пошатнувшегося здоровья…». (Отец как-то говорил, что в период работы на Мурмане болел цингой). Его деятельности за истекший период дана очень очень высокая оценка. В этом документе есть такие слова: «…занимая самые ответственные посты, зарекомендовал себя своими глубокими познаниями рыбо-звериного дела на Мурмане, которому он посвятил себя в течении 5-лет непрерывной и неустанной работы в самых тяжелых условиях существования на крайнем Севере…», «…своим вдумчивым, сознательным и добросовестным отношением к выполнению возлагавшихся на него тяжелых и сложных заданий и своим умелым руководством вверенных ему отделов…» был «…одним из лучших и ценных работников Мурманского Областного Управления на фронте восстановления нашего разрушенного хозяйства вообще и возрождения и развития столь важного для нашей Республики рыбо-звериного дела на Мурмане, в частности».
   Надо сказать, что ни Красный подарок, ни высокая оценка труда, подтверждающие лояльность отца к Советской Республике, не уберегли его через 10 лет, от голословного обвинения в антисоветской пропаганде и последующих репрессий (арест, ссылка, клеймо «врага народа», многолетней последующей жизни семьи под недремлющим оком НКВД).
 В июле 1922 г. вместе с молодой женой и её малолетней сестрой отец переезжает в г. Архангельск. Финансовые возможности отца позволяют ему снять отдельную квартиру в частном доме, известного на Севере, капитана дальнего плавания С.М. Карамышева.

Примечание – Капитан С.М. Карамышев внёс свою лепту в освоение Севера. В августе 1921 года ледокольный пароход "Малыгин" под его командованием совершил первую научную экспедицию к Новой Земле. На судне размещался, созданный по личному указанию В.И. Ленина, Плавморнин (Плавучий морской научно-исследовательский институт). В составе экспедиции были 32 научных работника. Исследованиями руководил И.И. Месяцев. Экспедиция прошла успешно

  Надо сказать, что между отцом и С.М. Карамышевым, а также членами их семей сложились очень доверительные, дружественные отношения. Воспоминания родителей и моей тётки Елены Васильевны подтверждают факт таких отношений. Как мне представляется, отца и Карамышева, кроме личных симпатий, связывали общие деловые интересы.
  Возможно, С.М. Карамышев был членом Правления или входил в администрацию СКО СЕВКОРЫБА, а его знакомство с отцом произошло, в ту пору, когда отец работал в Мурманском управлении ГЛАВРЫБЫ и напрямую был связан с промыслом рыбы (зверя) и с эксплуатацией привлекаемых для этого судов. Среди этих судов мог быть ледокольный параход  «Малыгин». Тогда он носил имя «Соловей Будимирович».

Примечание - Бежавшее за границу в 1920 г. белогвардейское правительство бросило пароход «Малыгин» с экипажем и промысловиками во льдах Карского моря. Пароход оказался на краю гибели.
  Снаряженные с огромным трудом ледоколы "Красин" и "Литке" вывели судно изо льдов и помогли дойти до Архангельска.
  Не это ли событие связало судьбы С.М. Карамышева (он мог быть в составе экипажа судна) и П.Н. Молчанова (выполнявшего функции Управляющего промыслами Центросоюза и СОКС на Мурмане)?


  На трёх любительских фотографиях (фото 17 – 19), сделанных кем-то до женитьбы отца (на снимках нет моей матери), отображена семейная встреча хороших знакомых (по какому-то важному поводу). Может быть, отец вернулся из Норвегии, куда выезжал с инспекционной проверкой факторий, и привёз подарки детям ближайших сотрудников.
  Весьма вероятно, что все присутствующие мужчины - члены Правления СКО СЕВКОРЫБА (иначе, зачем сугубо мужская фотография 17). Дамы – их жёны, а место встречи, скорей всего, квартира С.М. Карамышева  в Архангельске. Центральные фигуры на фотографиях – С.М. Карамышев (как хозяин дома) и мой отец (видимо, по служебному положению).
 На снимках есть жена С.М. Карамышева. (Она – вторая с правой стороны на фото 18 и слева от мужа на фото 19).
 
  Обращают на себя внимание некоторые любопытные детали, которые видны на фотографиях.
  На пальце левой руки отца можно различить печатку (фото 17 и 18). В годы моей жизни он её не носил. Здесь печатка – символ делового человека, администратора.
  На фото 18 и 19 объектом внимания взрослых и детей являются книги, содержащие большое количество иллюстраций. (Вероятнее всего, они предназначались, именно, детям).
  На переднем плане фото 18 ракетки для игры в настольный теннис.






 

Фото 17. Возможно, это – групповой снимок членов Правления СКО СЕВКОРЫБА, сделанный в доме С.М. Карамышева (1922 гг.). В центре – отец и хозяин дома.
 
 

  Помещение, в котором фотографировались участники встречи, безусловно, относится к городскому типу. В нём освещение электрическое (абажур на фото18).
  Диван – кушетка – явно старинной работы (фото 17 и 18).
  В левом углу на фото 18, скорей всего, стоит пианино.
  На окне - штора (фото 18 и 19).
  На стене (фото 19) висит картина известного живописца и рисовальщика русской сельской и провинциальной жизни П.П. Соколова. Эту фамилию можно различить на картине.
  Судя по всем этим признакам, снимки сделаны в городе Архангельске, в обжитой квартире, а не в Александровске или Мурманске, где приезжие люди располагались во временном жилье.



 
Фото 18. Какая-то официальная часть неофициальной встречи в доме С.М. Карамышева. В центре снимка - отец. Справа от него – хозяин дома. Вторая справа женщина – жена Карамышева.




 
Фото 19. В центре группового снимка отец и С.М. Карамышев с женой.
   


   Период жизни в г. Архангельске с июля 1922 -  до ареста отца в конце 1931 г. был самым успешным в его биографии. Финансовые возможности отца позволяли его семье жить в отдельной квартире. Отец занимал высокие, хорошо оплачиваемые должности, был в браке с любимой женщиной, познал радость отцовства. В 1924 г. родилась моя сестра, а в 1927 г. – ваш покорный слуга.
  На фото 20 показан дом, в котором жил отец с семьёй. Его квартира находилась на втором этаже. Видны окна квартиры, обращённые в сторону улицы. На переднем плане собака родителей «Морька» (лайка). Её привезли в Архангельск из Александровска по просьбе матери.
Продолжительное время (с 1922 по 1929 гг.) моя мать могла не работать. Она в этот период занималась только семейными делами и детьми. Ей помогали домработница Игумнова Пелагея Дмитриевна и взятая на воспитание сестра матери Лена.
Примечание - В сохранившемся «Удостоверении личности» отца (документ аналогичный современному паспорту) имеется пометка, что на его иждивении находится воспитанница - Надеждина Елена Васильевна (1910 г. рождения).
    Случилось так, что через несколько лет Пелагея Дмитриевна (Пашенька) по совместительству стала моей няней и на долгие годы связала свою жизнь с семьёй отца.

 


Фото 20. Дом в Архангельске (ул. Петроградская 179), в котором жила семья отца. В его стенах родились моя сестра и я. 
 
 
 О материальном благополучии семьи родителей свидетельствует тот факт, что малолетних детей каждое лето вывозили в сельскую местность. Сестру - по железной дороге на юг Архангельской области в деревню Палыгино (там отдыхали и мои родители). Меня с Пашенькой отправляли в деревню Копытово, где у неё на берегу Северной Двины имелся собственный дом. В Копытово мы добирались до Холмогор пароходом, а до места назначения – лодкой или лошадьми. Изредка, нас навещала мать.
      Родители отдыхали, как правило, в большой компании. Всё лето в Полыгино находилась воспитанница отца и сестра матери Елена. Там же гостила младшая сестра мамы Екатерина 1914 г. рождения (фото 21). Она воспитывалась в одном из детских домов Ленинграда.
 
Фото 21. Снимок 1927 – 1928 гг. Сёстры  матери на отдыхе в Палыгино (слева – Екатерина, справа – Елена).


  Часто приглашались на отдых знакомые родителей, например, подруга моей матери Екатерина, крестная мать моей сестры (фото 22).


 
Фото 22. Снимок сделан в Палыгино в 1927 – 1928 гг. Слева – отец, в центре – крёстная моей сестры Екатерина, справа – воспитанница отца – Елена.



В  Палыгино отдыхала и жена Карамышева с детьми (фото 23).



 
Фото 23. Снимок 1927 – 1928 гг. Слева – направо: дочь Карамышева (Вера); сёстры матери Лена и Катя; далее - жена Карамышева с сыном Васей.


  В Архангельске отец получил возможность приобрести необходимую фотоаппаратуру и занялся своим давним увлечением - фотографированием. Некоторые из его снимков, сохранившиеся до наших дней, помещены ниже. 
  На мой взгляд, сделанные им фотографии, весьма профессиональны. Они раскрывают не только творческую составляющую его натуры, но и характеризуют его как очень разностороннего и трудолюбивого человека.

Примечание - В первой половине прошлого века фотографирование было не просто экзотическим и дорогим делом. Оно требовало огромных затрат времени на приобретение необходимых навыков и терпенья в работе с фотоаппаратурой, лабораторным оборудованием, химическими реактивами, негативами, а также наличия знаний в конкретных областях физики, химии и электротехники. Тогда фотограф делал всё сам (определял оптимальные условия фотографирования, проявлял и печатал снимки, готовил реактивы и др.)

 Фотографии сделанные отцом, позволяют увидеть с помощью объектива его увлечения и привязанности. Главными объектами съёмок были молодая жена и маленькая дочь.
  Так, например, судя по фотографиям (фото 16, 24 – 26), отец не мог не любоваться молодой женой, всячески баловал её, давая возможность следовать   моде,  хорошо (по тем временам) одеваться и т.п.

   

Фото 24. Л.Е. Молчанова в пору материнства (с дочерью Ниной).

 

Фото 25. Л.Е. Молчанова «в роли» хозяйки дома.




 

Фото 26. Л.Е. Молчанова «в роли» супруги преуспевающего мужа.



  Объектом особого внимания отца – фотографа стал его первый ребёнок – дочь Нина (фото 26 - 31).
  Снимки дочери, дышат любовью и отличаются большой выдумкой.


 

Фото. 27 (№№ 201, 202, 203). Маленькая Нина («моложе» 2-х лет).






 

Фото 28. На фотографиях рукой отца поставлена дата - 26.06. 1927 г. (Нине - чуть больше 2-х лет).



 

Фото 29. Нина «купается» в Северной Двине.
 (Сестре - чуть больше 2-х лет).



 

Фото 30. Нина на пирсе, «знакомится» с базой промыслового флота. Рядом с ней – один из знакомых отца.  (Сестре - чуть больше 2-х лет).




 

Фото 31. Во дворе архангельского дома. На фотографии сохранилась надпись отца: «Ниночка. 1929 г. Декабрь месяц». (Сестре – 3 года и 7 месяцев).

 
  На фото 32 и 33 запечатлено место семейных прогулок в Архангельске.



 
Фото 32. Набережная в Архангельске.


 
Фото 33. Берёзы на набережной Северной Двины.
   

  Меня отец фотографировал мало. Я появился на свет в 1927 г. Через 4 года отца арестовали. Сохранился снимок (фото 34), на котором я младенец.

 
Фото 34. Автор этих строк в младенчестве(57 дней отроду).
.

  В архангельский период жизни отец уделял большое внимание созданию своей библиотеки. На это дело он не жалел денег. Он с гордостью вспоминал, что приобрёл тогда дорогой, многотомный словарь Брокгауза и Эфрона, который впервые был издан на русском языке.
  Для работы на дому отец имел отдельный кабинет. Там была его библиотека и фотолаборатория. Дети туда не допускались. Исключение делалось лишь для школьницы Лены (фото 35).

 
Фото 35. Воспитанница Елена в кабинете отца готовит уроки.
 
   В архиве отца имеется большое количество фотографий, напрямую, не связанных с жизнью семьи. На них запечатлены сюжеты, характеризующие сферу его служебной деятельности. Это - различные маломерные промысловые суда, пароходы, производственные и складские помещения, причалы для судов, мужественные фигуры поморов у строящихся судов и др. В своей совокупности снимки воспринимаются как визуальный отчёт специалиста о состоянии дел в его отрасли. На оборотах некоторых фотографий сохранились деловые записи: «Река Чижа», «Мыс Корга», «Пароход «Канин» на обсушке», «Пароход «Купава» в полную воду» и др. На одном из снимков на крыше нового складского помещения видна вывеска - «ЦЕНТРОСОЮЗ». Судя по названиям мест, фотографирование производилось, в промысловом районе на юго-западе Мезенского залива Белого моря.   
  Чем больше я всматриваюсь в эти фотографии, тем реальнее виден нелёгкий труд людей, занятых промышленным рыболовством. По своему служебному положению отец был одним из организаторов рыбо-звериного промысла на Мурмане. С 1922 года он член Правления СКО СЕВКОРЫБА и один из руководителей этого Объединения, вплоть, до его реорганизации. В 1926 г. вместо СКО СЕВКОРЫБА был создан Краевой Рыбопромысловый Союз, в котором отец в течение пяти лет возглавлял эксплуатационно-промысловый отдел.
  Однако судьба круто изменила успешную карьеру отца.  В конце 1931 года его внезапно арестовали. Отцу было предъявлено обвинение по ст. 58 УК (антисоветская пропаганда). Как выяснилось потом, арест был произведён по ложному навету. На отца указал одного из его знакомых в результате допроса «с пристрастием». В одночасье, мой отец стал «врагом народа», со всеми вытекающими из этого понятия последствиями. Все его старые заслуги и добрые дела были в одночасье перечёркнуты.

Примечание – Я верю, что из летописи промышленного освоения природных богатств Севера, написанной при социализме, рано или поздно, уйдут тени политических пристрастий. Несмотря на очевидные заслуги перед отечеством, многие достойные люди были незаконно вычеркнуты из истории своей страны, их имена и дела были забыты и ещё при жизни они стали призраками. Память о их заслугах должна быть восстановлена, а имена возвращены из небытия. Они, по праву, должны занять своё место среди первопроходцев промышленного освоения Севера

   Мои контакты с отцом за годы жизни в Архангельске были довольно редкими. Отец был всегда рядом, но не со мной. Как неоднократно говорила моя няня, он предпочитал (любил) общаться с моей сестрой. Имея навык обращения со своими сёстрами, отец, попросту, не знал как вести себя с маленьким мальчиком. Разница в нашем возрасте составляла 40 лет.
  Кроме того, учитывая печальный опыт первого брака, он значительную часть свободного времени уделял молодой жене.
  По правде говоря, в раннем детстве я и сам не испытывал особой потребности в мужском обществе. Рядом со мной всегда были мама и няня.
  В моей детской памяти отец никогда не был молодым. Он всегда воспринимался зрелым, но не старым человеком. 
  Из первых архангельских воспоминаний, связанных с отцом, помню семейную прогулку по песчаным пляжам Сев. Двины. Было жаркое северное лето. Раскалённый песок, обжигал подошвы босых ног. Я хныкал и жаловался на это. Иногда отец брал меня на руки или сажал на свои плечи. Тогда я возносился высоко и плыл по воздуху, насмехаясь над коварным песком.
   Другое, более позднее воспоминание, связано с посещением места предварительного заключения, в котором содержался отец после ареста. Мне шёл четвёртый год. На свиданье с отцом меня привела мать. Это было очень тесное и душное помещение барачного типа. Много незнакомых заросших (не бритых) мужчин, одетых в грязно-белое нательное бельё. Потолок, окрашенный известью. Трёх ярусные деревянные топчаны и плотно сидящие (лежащие) на них, незнакомые люди. Помню повышенное внимание окружающих ко мне и матери, свою скованность и страх в этой обстановке. Отец был непохож на себя. У него были не подстрижены волосы, на лице отросли усы и небольшая бородка. Запомнился его подарок – фигурки зверей, умело сделанные из мякиша чёрного хлеба. Звери произвели на меня большое впечатление. Они были как настоящие, но легко ломались. Потом я просил (через мать) прислать мне новых зверей. Эту просьбу отец сразу же выполнил. 
  После оглашения приговора отец был переведён (1932 г.) в лагерь НКВД в г. Медвежьегорск. Там находилось управление строительством Беломорско-Балтийского канала (ББК), в котором он был обязан работать. Начинался продолжительный период жизни отца и его семьи (13 лет) в особом «государстве», имя которому ГУЛАГ ОГПУ.
Примечание - Народный Комиссариат Внутренних дел выполнял в Союзе ССР не только карательную функцию. На это ведомство возлагалось также руководство всеми новостройками на территории страны, включая их комплектование рабочей силой.
  Неограниченным источником кадров стал ГУЛАГ. Я убеждён, что планы репрессий и арестов, составляемые в НКВД,  тщательно увязывались с кадровыми потребностями новостроек. Для того, что бы переместить нужных людей в лагеря НКВД (район новостроек), достаточно было обвинить их в антисоветской деятельности. На примере ареста моего отца хорошо видно, как это легко достигалась.
  В большинстве своём, репрессиям подвергались граждане, имевшие не пролетарское происхождение.
  Попавшие под контроль НКВД, люди на долгие годы оставались привязанными к этой системе. Их удерживали не только кнутом, но и пряником.  Прежде всего, такой подход распространялся на контингент квалифицированных работников (специалистов). Они получали в лагерях НКВД не фиктивные, а реальные привилегии.

  Как известно, руководители ГУЛАГ не отличались человеколюбием. Делая это, они руководствовались интересами «пролетарской целесообразности» и устанавливали в лагерях свои порядки, которые совершенно не вписывались в официальную риторику о суровом спросе с «врагов народа».  Лукавый характер подобных заявлений хорошо виден на примере целенаправленного «вовлечения» отца в созидательную деятельность лагерей ОГПУ. 
  Во-первых, практически сразу же по прибытии в г. Медвежьегорск, отца «наделили» правами вольнонаёмного сотрудника.
  Во-вторых,  сравнительно быстро (через год и 4 месяца после ареста) с отца сняли судимость. Он был полностью восстановлен в гражданских правах. (В выписке из Постановления ЦИК Союза ССР от 4 августа 1933 г. (пункт 2) приведена следующая формулировка: «…за самоотверженную работу при строительстве Беломорско-Балтийского канала имени товварища Сталина…»).
  В-третьих, отцу доверили ответственные посты и сохранили перспективу служебного роста. Ниже приводится перечень, занимаемых им должностей.
- Заведующий опергруппой Техснабжения ПРО в Белбалткомбинате НКВД   (с 27 апреля 1932 г.);
- Помощник начальника Отдела Техснабжения и заведующий Плановой группой ликвидкома (с 1 апреля 1933 г.);
- Помощник начальника Отдела Техснабжения Белбалткомбината (с 1 сентября 1933 г.);
– Начальник планово-учётного отделения и Помощник начальника Отдела Техснабжения Белбалткомбината (с 30 апреля 1935 г.);
– Заместитель начальника Отдела Техснабжения Белбалткомбината (с июня 1935 г. до конца службы в Белбалткомбинате).
 
  В-четвёртых, отцу было разрешено привезти из Архангельска жену, детей и, даже, их няню. Для проживания семьи была выделена часть одноэтажного дома на живописной окраине Медвежьегорска. В архиве отца нет фотографии этого дома. В Медвежьегорске он не занимался фотографированием. (При аресте у отца были отобраны все фотоаппараты, как важное «вещественное доказательство» его «враждебных намерений»). Однако, пользуясь фотографией из Интернета, можно приблизительно указать место, где находился наш дом (фото 36).
 
Фото 36. Панорама Медвежьегорска в наши дни. Дом, в котором мы жили, находился на дальней оконечности города, недалеко от берега Онежского озера.

  Таким образом, в 1933 году отец был надёжно пойман паутиной ГУЛАГ- а под давлением объективных обстоятельств, в течение 13-и лет последующих лет он был вынужден «добровольно» работать в этой системе.   
   Мне сравнительно легко писать об этом  периоде жизни отца. Многие события происходили на моих глазах. Кроме того, я стал старше, поэтому лучше их понимал. Память сохранила некоторые эпизоды того времени, по которым можно воссоздать словесный портрет и образ жизни отца в Медвежьегорске.
   Арест, дорога «по этапу» на ББК, атмосфера ГУЛАГ-а и «…самоотвержанная работа…» подорвали здоровье отца. В 1933-1934 гг. он перенёс какую-то болезнь сердца (возможно, это был перикардит). На моих глазах с отцом произошел обморок. Из-за этого, от него какое-то время скрывали печальную весть о смерти его матери (1934 г.). Потом он глубоко переживал уход из жизни близкого человека.
   Отцу приходилось очень много работать. Поэтому детьми он заниматься лишь эпизодически. В отличие от матери, он никогда нас не ругал, тем более, не наказывал. Я не помню, чтобы в разговоре со мной отец когда-нибудь повышал голос. Именно, поэтому я хорошо усваивал немногочисленные его уроки и советы. Приведу несколько примеров. 
       Он был первым, от кого я получил первые представления о творчестве. Моё горькое разочарование, из-за отсутствия обещанных оловянных солдатиков, им было развеяно нестандартным способом. Отец внушил мне, что при некотором воображении, обычные гвозди с широкими шляпками, устойчиво стоящие на столе, отличные солдаты. С ними можно играть в войну, а всякие другие железки - отличное оружие на поле боя. В другой раз, он научил меня самостоятельно делать игрушки, например, склеивать из бумаги дома. Из таких домов, я  «построил» целый город. Под его руководством, я научился вырезать из цветной бумаги экзотических животных (слонов, жирафов, тигров, крокодилов и т.п.). Так в моём бумажном городе возник зоопарк.
  Отец всю жизнь много читал. Он стал всячески поощрять пробудившийся во мне интерес к книгам, как способу познания мира. Однажды, я поделился с ним своими впечатлениями о необычном мире на картинках в иностранном журнале. Журнал я смотрел у нашего соседа («опального» скульптора). На картинках были изображены эпизоды схватки путешественников с чудовищами. Видя мой интерес к подобным сюжетам, отец рассказал мне о приключениях, описанных английским писателем Генри Хаггардом, в его романах «Копи царя Соломона» и «Дочь Монтесумы». Именно, после этого разговора я открыл для себя прекрасный мир приключений и фантастики в книгах Жюль Верна, Майн Рида, Стивенсона, Финимора Купера, Джека Лондона, Виктора Гюго, Александра Дюма, Обручева, Алексея Толстого, Станюковича и др.
  К слову сказать,   роман Жюль Верна «30 тысяч лье под водой» я прочитал в пятилетнем возрасте. Под впечатлением книги я начал «строить» (сколачивал из досок) свой корабль. Я постоянно мечтал, как поплыву на нём по штормовому Онежскому озеру, как буду твёрдо держать штурвал в схватке с огромными волнами и т.п. Для морского похода я начал создавать запас еды. Отец мне не мешал в реализации этих планов. Более того, давал советы, что и как делать. В конце концов, моё детище стало похоже на собачью будку с окном на озеро. К воде я попытался тащить корабль при помощи собачей цепи. Сдвинуть его с места я не смог. Цепь порвалась. Мечты и фантазии развеялись. Отцу пришлось разобрать мой корабль на доски.
   Из домашних дел помню попытки отца выращивать цветы под окнами. Так как наш дом стоял на песке, он долго и упорно носил издалека землю для цветов. Цветов было мало, но ухаживать за ними отец любил. С цветами связано памятное для меня и родителей событие. На клумбе выращивалась декоративная фасоль. Точное название этого растения я не помню. Оно взбиралось по верёвочкам по стене дома, красиво цвело и приятно пахло. Когда цветы опали, остались замечательные семена в виде крупной с прожилками фасоли. Я никогда не видел фасоли и, тем более не ел её. Но знал из книг, что её едят. Поэтому был убеждён, что плоды на стене дома – настоящая, съедобная фасоль. На пиршество я пригласил сверстников из соседних домов. Последствия этой трапезы были печальными. Мы все отравились. Отцу и матери пришлось долго «расхлёбывать» последствия моих фантазий.
   В меру сил и возможностей отец выполнял традиционно мужскую работу. Он многому научился, живя на Севере. Он заготавливал, пилил и колол дрова, плотничал, чинил мебель, валенки. Оборудовал и снаряжал на лето ледник. В сарае сделал курятник, в котором няня содержала кур и т.п.
  Руками отца была сделана для детей необычная забава, под названием «гигантские шаги».  Это - довольно громоздкое сооружение. В землю был вкопан и прочно закреплён телеграфный столб. На его верхушке, находился поворотный механизм, к нему крепились верёвки (их было четыре). Верёвки заканчивалась либо петлей, либо узлом, при их помощи можно было сидеть или стоять, держась за верёвку. После хорошего разбега с натянутой верёвкой, участник аттракциона получал возможность периодически отталкиваться от земли и летать по воздуху - делать «гигантские шаги». Эта забава, пользовалась большой популярностью в округе. Она была хорошей игрой, очень  полезной для развития детского организма, ибо сочетала в себе бег, прыжки, тренировку вестибулярного аппарата, прививала навыки коллективных действий, развивала ловкость и уверенность в себе, будила фантазию.
   Помню эпизод, связанный с рыбной ловлей. Поздним вечером в устье реки, протекающей возле дома (р. Вичка), было многолюдно. Из озера в реку непрерывным потоком шла мелкая рыбка – «тюлька». У воды горели костры. По берегу бегали люди, испытывающие общий азарт. «Тюльку» черпали из воды, чем попало: специальными сетками на больших шестах, различными самодельными устройствами, сачками, вёдрами, тазами и т.п. У нас с отцом был маленький сачок из марли, но мы больше смотрели, чем ловили. Некоторые умельцы уносили свой улов в мешках. Наша добыча была мизерной – несколько горстей малюсеньких рыбок, которых с удовольствием съела «Гумейка» - кошка моей няни.
   В непосредственной близости от нашего дома было много воды (15 – 20 м от крыльца до реки и 200 – 300 м до Онежского озера). Река и озеро были поставщиками брёвен, которые вылавливались отцом, сушились и использовались в качестве дров. Для транспортировки древесины по реке отец использовал плоты. Постепенно плоты стали необходимой принадлежностью нашего быта. Так, например, отец сколотил большой плот для семейной переправы через реку. На нём катали по воде гостей. У меня была своя флотилия плотов. Их собирал я сам. Самое удивительное, что родители не препятствовали мне проводить время у воды практически без надзора взрослых. Как–то я свалился с мостков в глубокую воду. Плавать я не умел, однако самостоятельно выбрался на берег. Пожурила меня только Паша – за мокрую одежду. Позже, с помощью сестры, я научился «плавать» (держаться на воде).
    После реабилитации отца он несколько раз ездил в служебные командировки (Мурманск, Москва). Из Москвы он привёз мне «Волшебный фонарь» - проекционное устройство для демонстрации диапозитивов на экране.  Среди  диапозитивов были сказки А.С. Пушкина и станции нового Московского метрополитена.
   В 1936 г., в связи с завершением строительства ББК и развёртыванием работ по созданию каскада гидроэлектростанций на Волге (опять под эгидой НКВД), перед отцом вновь возникла проблема трудоустройства. Многим служащим БЕЛБАЛТКОМБИНАТ-а было предложено перейти на работу на ВОЛГОСТРОЙ НКВД, при сохранении имеющихся  привилегий. Отец принял это предложение. В августе 1936 г. он уехал к новому месту службы - в посёлок Переборы (Рыбинский район, Ярославская область), где находились административные подразделения строительства. После выделения отцу отдельной двухкомнатной квартиры (один из «пряников»!) он перевёз в Переборы семью (ноябрь 1936 г.).
   В п. Переборы отец проработал до конца 1943 г., где занимал высокие, хорошо оплачиваемые должности. С 1936 по 1942 гг. – он был начальником планового отделения Отдела технического снабжения ВОЛГОСТРОЯ, а с 1942 по 1943 гг. – начальником планового отделения РЫБЛАГ ВОЛГОСТРОЯ.
   По моим представлениям, жизнь отца в Переборах до 1941 г. была вполне благополучной. Благодаря своим знаниям и приобретённому опыту отец заслуженно пользовался авторитетом высококвалифицированного специалиста.  Его семья, по меркам предвоенных лет, была обеспечена хорошим жильём. В отдельной двухкомнатной квартире двухэтажного дома* имелись паровое отопление, телефон, детская комната и комната родителей с выходом на большой балкон, кухня, просторный коридор, кладовка и тёплый туалет (!).
  Мать также была трудоустроена. Домашним хозяйством занималась Пашенька.

  В мою бытность для поселка Переборы были характерны двухэтажные щитовые дома (фото 37).
  Этот облик посёлок сохранил до настоящего времени. На сайте Перебор я увидел отрывок из стихотворения местного поэта Владимира Малёванца следующего содержания:

«…Сияют яркой белизною
 Меж двухэтажек Перебор
 Аллеи длинною стеною
 Берез, как будто, на подбор.
 
 Переборы, Переборы...
 Голубой морской простор.
 Пляшет Рыбинское море
 У подножья Перебор…».







 

Фото 37. Переборы в наши дни. Щитовой дом - ветеран. (Фотография из Интернета).

 
  В Переборах отец фотографировал мало. Он рискнул приобщить к этому делу мою сестру, для чего подарил ей простенький фотоаппарат (детский «Фотокор»). Эта затея особого успеха не имела. Однако, сохранившиеся плохенькие снимки тех дней дают представление о нашем быте в Переборах. Так, например, на фото 38 в объективе наш дом.
 

Фото 38. Переборы (1938 – 1939 гг.). Двор дома, в котором мы жили. На переднем плане мой школьный товарищ Игорь Бекетов и моя сестра Нина с отцовскими ракетками. (Снимок сделан кем-то из сверстников).


  Хорошие материальные условия позволяли отцу и матери по своему усмотрению организовывать жизнь семьи. Так, например, родители, взяв с собой мою сестру, совершили поездку на пароходе по Мариинскому каналу, а, затем, отдыхали на берегу Белого озера. Отец смог познакомить меня с Москвой. Мать ездила в далёкий Архангельск (за Пашенькой), неоднократно посещала г. Ленинград, где проживали её сёстры и многочисленные знакомые и т.д. Однако эта свобода была кажущейся. Она разрешалась в том объёме и качестве, в котором давалась в ГУЛАГ- е квалифицированным вольнонаёмным, ранее привлекавшимся к суду «за антисоветскую деятельность». Не понимая сути происходящего, я по детски ощущал безжалостную работу этой машины подавления и в Медвежьегорске и в Переборах.
   Отец не был свободен в выборе образа жизни после снятия судимости. Как мне кажется, он оставался во власти многочисленных запретов, которые отражались в его поступках и действиях. Приведу характерный случай из моего детства. Я со сверстниками играл в непосредственной близости от верхнего бьефа плотины Рыбинской ГЭС (фото 39).

 
Фото 39. Рыбинская ГЭС сегодня. Верхний бьеф плотины.

  Мы собирали небольшие плоты и плавали на них у правого берега Волги. Случилось так, что я выронил доску, которой грёб. Течение подхватило плот и стало сносить его к плотине в охраняемую зону. С плота меня сняли, прибывшие на лодке, сотрудники военизированной охраны (вохровцы). Они привели меня в караульное помещение, где в грубой (матерной) форме учинили допрос. Причём ругали не за то, что подвергал себя смертельной опасности, т.к. вместе с плотом мог попасть в водозабор плотины, а за попытку проникновения на важный государственный объект (!). В конце концов, выяснив фамилию и место службы отца, созвонились с ним и потребовали, чтобы он лично забрал меня. Помню виноватый, растерянный вид отца, который покорно слушал замысловатую брань, одетых в грязно зелёные шинели мужиков. Они, наверное, владели информацией о прошлом отца. Поэтому, зная о своей безнаказанности, старались высказать «недобитому интеллигенту» всё, что они о нём думали. Своим детским умом я вдруг осознал, что отец боится этих людей и каким-то образом зависит от них. К чести отца, по дороге домой он не отыгрался за своё унижение на провинившемся сыне. Он даже не ругал меня. Молча выслушал мои объяснения и, надо полагать, признал меня, как и себя, потерпевшей стороной.
    Дух ГУЛАГ-а ощущался в самой жизни посёлка Переборы. Приведу два характерных эпизода.
    Напротив окон нашей квартиры (мы жили на втором этаже) была бревенчатая дорога, за ней пустырь, а за ним высокий деревянный забор какого-то склада, примыкавшего к узкоколейной железной дороге. Как-то раз из окна я увидел сидящего под забором человека. Он несколько часов не двигался. Это было непонятно и обращало на себя внимание. Потом пришли вохровцы и унесли его. Из разговоров родителей, я узнал, что этот человек был бывший заключённый. Отсидев срок в ГУЛАГ- е, он почему-то не смог жить дальше и повесился.
   Другой памятный для меня случай, но уже с комическим оттенком, произошел в нашей семье. У нас на сутки поселился муж маминой сослуживицы, только что освобождённый из лагеря. На следующий день они должны были уехать домой. Бывшего заключённого подселили ко мне в детскую комнату, т.к. сестра была в пионерском лагере.
   Мамина знакомая весь день находилась рядом с мужем. Это были немолодые, трогательно относящиеся друг к другу люди, по внешнему виду, поведению и манере разговора, напоминающие одесситов. Они много и громко говорили. Причём, жена все время чем-то кормила мужа. Он искренне восхищался едой и безотказно поглощал её. Расплата за чревоугодие наступила у него ночью. Очевидцами этого события стали я и Пашенька, которая спала на кухне. Всю ночь, чтобы не «взорваться», бывший узник ГУЛАГ-а, выпускал из себя избыточные газы, при этом издавал чрезвычайно громкие звуки различной тональности. Концерт не ослабевал в течение нескольких часов. Я, слушая его, укрывшись одеялом с головой, задирал ноги и беззвучно кричал от восторга. Из кухни, где спала Пашенька, через открытые двери иногда слышались её причитания и невнятные молитвы: «Андили, андили…».
 
  На окраине современных Перебор (теперь это – микрорайон г. Рыбинск), в память о жертвах ГУЛАГА, поставлен памятник (фото 40).


 

Фото 40. Памятник жертвам ГУЛАГА, установленный в посёлке Переборы (из Интернета).



  Из событий того периода, помню поездку в Москву. Отец взял меня с собой, желая познакомить со своей малой родиной. Боюсь, что я разочаровал его, т.к. не справился с лавиной рухнувших на меня впечатлений.
  Попав в большой город, я испытал настоящий стресс. Меня подавила многолюдность и протяжённость улиц, этажность домов, грохот, рёв и звон городского транспорта, специфика быта и др. особенности городской жизни. Следует иметь в виду, что первые годы моей сознательной жизни прошли на природе (Медвежьегорск) или в посёлках городского типа (Переборы).

   В огромном городе я чувствовал себя неуютно. Только этим, могу объяснить своё острое желание скорей уехать из Москвы и вернуться домой. Такой реакцией на окружающее я, безусловно, огорчил отца. Он очень хотел познакомить меня с дорогими и памятными для себя местами. Моё желание он воспринял, скорей всего, как  мальчишеский каприз, однако не стал уговаривать меня и не ругал. Поэтому в Москве мы пробыли не более 2-3 дней. Но и этого было достаточно, чтобы от поездки у меня остались, в основном, негативные впечатления.
   Остановились мы у знакомой отца – суетливой и очень заботливой старушки. Кем она приходилась отцу я не знаю, но к нему она относилась очень уважительно. Жили мы в комнате, загромождённой старинной мебелью. Здесь же, ложась спать, я впервые познал, что такое московские клопы.
   Запомнилась поездка на троллейбусе к стадиону «Динамо». В нашей культурной программе было посещение футбольного матча московских клубных команд. Меня хватило на один тайм. Оглушенный рёвом трибун и испуганный реакцией болельщиков я уговорил отца уйти со стадиона. Но футбол я не разлюбил. В Москве отец купил мне футбольный мяч: ещё одна причина, по которой я стремился скорее вернуться в Переборы.
   Я впервые увидел Красную площадь, собор Василия Блаженного, Кремль, Большой театр, улицу Горького и некоторые другие достопримечательности Москвы.
   Отец показал мне место, где стоял когда-то магазин моего деда. Это - недалеко от Красной площади, в районе пересечения улиц Неглинная и Кузнецкий мост. В момент нашего посещения, там высились горы строительного мусора. Реконструировался центр столицы.  Старые здания были снесены, а новые ещё не построены.
  Вот, пожалуй, и всё, что осталось в памяти о той поездке.
  Запомнилась прекрасные ландшафты Среднерусской возвышенности, увиденные из окна спального вагона.
   Великая Отечественная война была очередным тяжелым испытанием в жизни отца.
   Его не призвали на военную службу, т.к. он не был призывником первой очереди.
   С 23 декабря 1942 г. отца вообще освободили от воинской обязанности по возрасту (60 лет) и состоянию здоровья (Свидетельство № 217, выдано Рыбинским РВК).

 
Фото 41. Так выглядел отец в 60 лет.

  Из-за нехватки материальных ресурсов, быстро сократились работы на Волгострое. В этой связи, началась реорганизация управленческих органов.
   В марте 1943 г. отец, взяв меня с собой, переезжает в город Углич. Здесь ему была предложена должность Начальника плановой части Углического отделения  Рыблага. Для проживания семьи он получил двухкомнатную квартиру в одном из домов на окраине города (посёлок Екатериновка). Мать, Пашенька и сестра, временно остались в Переборах. Они присоединились к нам в июне 1943 года.
  В памяти остались впечатления от переезда с отцом в г. Углич.   Из посёлка Переборы мы выехали на грузовике под вечер. Из-за военного времени, фары автомобиля не были включены. Лишь перед передними колёсами высвечивались подфарниками узкие полоски местами заснеженной дороги.
   Было очень холодно и я мёрз. Мы находились в открытом кузове в течение нескольких часов. Приходилось всё время шевелиться, махать руками. Я даже умудрялся бегать  по кузову.
    Когда стороной объезжали г. Рыбинск, по тёмному небу шарили прожектора. Были видны вспышки разрывов – стреляли зенитки. Отражался очередной налёт немецких ночных бомбардировщиков на авиационный завод.
 
  Как мне представляется, годы жизни в г. Угличе стали для отца одними из самых тяжёлых испытаний в его непростой судьбе. Этому способствовали следующие обстоятельства.
   С июня 1943 г. по октябрь 1946 г. мать не работала. Свёртывание строительства ВОЛГОСТРОЯ породило проблему трудоустройства. В этот период времени единственным кормильцем в семье оставался отец. В военное и послевоенное время выдача продуктов питания населению осуществлялась только по карточкам. При одном работающем, на семью, приходилось мизерное количество продуктов питания. Кроме того, отец не имел «рабочей» карточки. Ему полагались продукты по карточке «служащего».  В то время как, мать, Паша, сестра (до устройства на работу) и я имели «иждивенческие» карточки, которые были рассчитаны по минимальным нормам питания. В силу указанных причин, в 1943 – 1944 гг. семья жила в условиях полуголодного существования. Помню, по причине плохого самочувствия отец и я обратились в поликлинику. Принимающий врач поставил нам диагноз - дистрофия. Вначале, он принял нас как эвакуированных из г. Ленинграда (думал, что мы «блокадники»).
   От недоедания больше всех страдал отец. Сказались лишения и цинга перенесённые им на Мурмане. Он дважды серьёзно и подолгу болел, что не могло не отразиться на его служебном положении. Это, в свою очередь, привело к дальнейшему ухудшению материального положения семьи.
   В июле 1944 г. отец был перемещён на должность старшего экономиста планового отделения, в феврале 1946 г. – на должность старшего экономиста Плановой части Углического Стройучастка, а в июле этого года уволен с работы по состоянию здоровья.  В документах отца имеется справка, выданная 18 ноября 1946 г. Начальником Углического Строительного участка Волгостроя МВД. В ней указывается, что Молчанов П.Н. «…после перенесённой им длительной болезни … не мог занять предложенную ему должность, связанную с выездом из г. Углича и был от дальнейшей работы на Волгострое освобождён». Только так, ценой  почти полной утраты трудоспособности,  отец смог выбраться в 1946 г. из прочной паутины ГУЛАГ-а.
  Больной дистрофией отец попытался продолжить трудовую деятельность в другом ведомстве. В октябре 1946 г. он устроился на работу в Углический Леспромхоз ЯРОСЛАВЛЕСА в качестве экономиста - плановика. Однако, по состоянию здоровья, не смог выполнять новые обязанности, которые предполагали продолжительные командировки за пределы Углича. В марте 1947 года он был вынужден уволиться из Леспромхоза.
   Следует упомянуть также ряд обстоятельств, которые, безусловно, оставили негативный след в жизни отца в г. Угличе. Здесь по объективным и субъективным причинам распалась его семья.  Осенью 1943 г. в результате тяжелой болезни умерла Паша. В начале 1944 г. добровольцем («по комсомольскому набору») поступил на военную службу сын. В августе 1947 г. мать уехала в поисках работы в г. Кохтла Ярве ЭССР. Позже к ней присоединилась сестра. В силу указанных выше обстоятельств, в течение нескольких месяцев отец жил в одиночестве.
   В 1947 г. он нашел в себе силы покинуть Углич. По протекции знакомых, он устраивается на  работу в Нарвском Рыбокомбинате в посёлке Усть-Нарва ЭССР. Начинается его, теперь уже последнее,  восхождение по служебной лестнице. С сентября 1947 г. он экономист, а с декабря 1948 г. – заведующий производством Рыбокомбината. В апреле – мае 1948 г. к нему переезжает мать.
    Регулярное употребление в пищу рыбопродуктов, благодатная природа и доброе отношение окружающих людей способствовали быстрому восстановлению здоровья отца. В 1949 г. я увидел его бодрым, помолодевшим, довольным своей жизнью. Родители после непродолжительной разлуки опять жили вместе. Они занимали часть финского домика. В их пользовании были комнатка, кухня и веранда. Дом стоял среди сосен на песчаном берегу Балтийского моря (фото 42 и 43). Помню, с каким удовольствием и гордостью отец показывал мне достопримечательности этого замечательного  курортного городка.


 
Фото 42. Дом в Усть-Нарве, в котором отец и мать провели последние, но счастливые годы совместной жизни (фотография отца).

 
Фото 43. Так выглядел берег Балтийского моря в ста метрах от дома родителей (фотография отца).

    Отец свой досуг уделял налаживанию быта и своей страсти – цветам. Он увлекался селекционной работой - выращивал георгины. Делал это для души. Цветы никогда не продавал, а раздаривал знакомым, а также облагораживал ими своё жилище.  Мать занималась огородом.
   Впоследствии, родители принимают непосредственное участие в воспитании внучки - дочери моей сестры (родилась вне брака в1950 г.). Она, по существу, выросла в семье отца. Не были обделены вниманием родителей и последующие внуки:  мои дети (дочь и сын) и вторая дочь сестры. Все они, по мере подрастания, подолгу гостили в Усть–Нарве, «под крылом» дедушки и бабушки.      
   Служебная деятельность отца на Рыбокомбинате была весьма успешной. Об этом свидетельствует тот факт, что за период времени 1947 – 1956 гг. он семь раз получал денежные премии за перевыполнение производственного плана. Вместе с тем, перенесённые ранее болезни (цинга, дистрофия) и преклонный возраст (64 года) периодически давали о себе знать.
  В мае – июне 1952 г. он вынужден был лечь в больницу. Врачи настаивали на смене работы, которая требовала от отца постоянного перенапряжения. (Являясь Заведующим производством, отец должен был продолжительное время находиться в командировках). В семейном архиве имеется копия «Заявления» отца, направленное 15 июня 1952 г. в адрес Министра Рыбной Промышленности ЭССР. В «Заявлении» указывается: «На протяжении 1951 года я трижды обращался в Министерство и лично к Вам об освобождении меня от должности зав. Производством комбината и предоставлении мне возможности работать по основной моей специальности – экономиста…». В качестве причины указывается ухудшение здоровья.
  18 декабря 1952 г. просьба отца была удовлетворена. Он был переведён на должность экономиста. Однако в марте 1955 г. его вновь повысили по должности. Он назначается Начальником Планового отдела Рыбокомбината. 
    
 
   
Фото 44. Одна из последних фотографий отца. Ему 67 лет.


 1 апреля 1957 г. отец завершает свою профессиональную деятельность. Он увольняется по собственному желанию и, в возрасте 69 лет, уходит на пенсию.
   Последующие годы его жизни посвящены активному отдыху. На его плечах множество повседневных дел: заготовка дров, уборка двора, ремонт и т.п. Он с увлечением работает в поселковом совете пенсионеров. Воспитывает внуков. Много читает. Ежедневно совершает продолжительные пешие прогулки.
   В 1968 г. семью постигло большое горе. В результате тяжёлой продолжительной болезни ушла из жизни моя мать. Отец тяжело переживал эту утрату.
   Последние годы отца прошли в Нарве ЭССР.  В результате обмена, ему и его воспитаннице – внучке Ире выделили в городе двухкомнатную квартиру «со всеми удобствами» (паровое отопление, водопровод, ванная, тёплый туалет и т.п.).
   В этот период жизни отец несколько раз гостил в моей семье. До последних дней он сохранял ясность ума, доброжелательность к окружающим. Много читал. Мужественно воспринимал медленное угасание своего тела.
   Осенью 1978 г. отца не стало. Он умер, как и его отец, на 91-м году жизни.
  Отца похоронили на кладбище на окраине посёлка Усть – Нарва.  Кладбище расположено в сосновом бору, который раскинулся на живописном берегу реки Нарова.  Могилы отца и матери находится рядом, но в сопредельном государстве (в Эстонии). Правда, теперь отец и мать неразлучны (фото 45).




 

Фото 45. Могилы П.Н. Молчанова и Л.Е. Молчановой в Усть - Нарве.

 
 




 

 



  Когда я думаю о судьбе отца, хочется обратиться к его стихотворению «На кладбище»:

«Как чуждо здесь всему живому –
Ряды крестов, могильных плит…
Что привело к исходу роковому
Того, кто здесь под ними спит?

Быть может жизни грозный вал
Разбил хрустальные мечты,
Или как путник он упал,
Дойдя до роковой черты?
 
Покой и скорбь молчат в ответ
Над этим городом печали,
И солнца яркого привет
Не оживит его лучами…»


      Мне кажется, что не «солнца яркого привет», а светлая память об ушедших людях способна оживить «город печали». Поэтому в своём повествовании я пытаюсь воскресить образ отца. Слова живут дольше памяти сердца отдельно взятого человека. Они могут пережить даже камень могильных плит. Их я пишу для людей моей крови и образа мыслей; для тех, кто осознаёт себя маленькой веточкой на дереве своего рода, для тех, кто ищет в «делах давно прошедших дней» рода Молчановых примеры для подражания. Для меня, путеводной звездой был пример моего отца.
  Павел Никитович Молчанов обладал редким, по нынешним временам соцветием мужских качеств. Я их объединяю общим понятием – ПОРЯДОЧНОСТЬ. ПОРЯДОЧНОСТЬ была не просто его девизом. Она была образом его жизни.




«В первое время важнее всего материнское воспитание, ибо нравственность должна быть насажена в ребёнке, как чувство»               
          (Гегель)
               


Мать
   
  Я почти ничего не знаю о детстве и юности матери. Она не любила о них вспоминать и рассказывать.
  Кроме того, некоторые сведения, полученные из её уст, вызывают у меня определённые сомнения в части их достоверности.  Мама была увлекающейся натурой не только в делах и поступках, но и в изложении событий, в которых ей приходилось участвовать.
  Родилась она 14 августа 1902 г. в Санкт-Петербурге в семье священнослужителя. О принадлежности деда к этому сословию, я узнал от неё случайно. Как-то мама гостила у меня в Ленинграде. В тот день мы ехали в городском транспорте по Московскому проспекту в сторону Технологического института. На мосту через Фонтанку, мама вдруг обратила моё внимание на здание, протянувшееся вдоль левого берега реки. «Здесь, в Обуховской больнице духовником был мой отец» - тихо сказала она. Несмотря на то, что голос её звучал печально, но в нем чувствовалась и гордость за родителя, причастного к историческим местам северной столицы. В этой связи, хотелось бы сказать следующее.
   При царствовании дома Романовых священнослужители, как и дворянство, относилось к привилегированному сословию. Поэтому мальчики из семей духовных лиц, как правило, продолжали служение своих отцов. Не было исключений и в семье моего прадеда. От матери и её сестры Екатерины Васильевны я узнал, что мой дед Василий Надеждин (отчество не знаю) исполнял церковные службы и требы в церкви БОЖИЕЙ МАТЕРИ "ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ" (при Обуховской больнице), а его родной брат (мой дядя) - в главном храме столицы - Казанском соборе. В то время служение в этих храмах было очень почётным, так как храмы находились под покровительством царствующей фамилии.
Примечание -   Обуховская больница – старейшая и крупнейшая в Петербурге, возникла в конце 1770-х на левом берегу Фонтанки, близ Обухова моста.
  Екатерина II поручила устройство клиники лейб-хирургу И. фон Кельхену, взявшему за образец Венский госпиталь. Разработкой архитектурного проекта руководил Д. Кваренги.
  Строительство главного двухэтажного корпуса больницы завершилось в 1784 г. (Фото 46).
  Первоначально больница была рассчитана на 300 кроватей. Её открытие состоялось 14 октября 1784. Консультантом при больнице был знаменитый хирург Н. И. Пирогов.
               

 


Фото 46. Обуховская больница. Снимок до 1917 г. (из Интернета).
 
  В 1828 больница перешла под покровительство Императрицы Марии Феодоровны, которая пожелала оборудовать в ней церковь.
  За четыре месяца, на верхнем этаже главного здания, был отделан двусветный храм - церковь БОЖИЕЙ МАТЕРИ "ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ" с хорами и звонницей. Роспись в храме сделана учениками А. Г. Венецианова. Кисти самого Венецианова принадлежали картины „Святая Мария Магдалина“, „Снятие с креста“ и запрестольный образ „Исцеление расслабленного“. Храм украсили также две работы академика И. В. Бугаевского-Благодарного: „Воскресение Христово“ и „Богородица с Младенцем Христом“ (копия с Гверчино), а также раннее итальянское „Распятие с предстоящими“.  Следует отметить, что „Воскресение Христово“ и другой местный образ – Божией Матери „Всех скорбящих Радости“ почитались особо. Для них ювелиром А. Я. Соколовым были сделаны золоченые серебряные ризы с драгоценными камнями. Их носили по палатам во время крестных ходов в Пасху и 4 июля, когда на больничном дворе служился молебен с водосвятием.
  Императрица пожертвовала в храм утварь и богослужебные книги. Император (Павел 1) прислал богатую ризницу.
 Освящение церкви состоялось 22 июля 1828, в день тезоименитства Марии Феодоровны.
  Поскольку церковь считалась временной, то через пять лет она была значительно расширена арх. П. С. Плавовым и 3 декабря 1833 снова освящена.
  При новом расширении церкви в 1896 по проекту А. И. Балинского изменили отделку парадной лестницы и частично храма (иконостас перенесли на другое место и сделали роспись), после чего 19 ноября 1896 последовало новое освящение.
  В 1863 г. во дворе больницы К. А. Ухтомский построил каменную часовню для панихид.
  В честь столетия больницы перед ее главным фасадом 29 мая 1888 был открыт бронзовый бюст Екатерины II работы А. Л. Обера (снят в 1930).
  В 1867 священник А. П. Булгаков создал при церкви первое в Европе благотворительное общество для помощи неимущим больным и их семьям, которое содержало приют для выздоравливающих и два приюта для осиротевших детей, где имелись молитвенные комнаты.
  Мой дед служил в церкви БОЖИЕЙ МАТЕРИ "ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ", скорей всего, в период 1890 – 1913 гг.
  Церковь была закрыта 19 марта 1923 (была отдана под клуб).
  В 1950-х из-за надстройки главного здания его интерьеры были полностью переделаны.
  Ныне в нем располагается филиал Военно-медицинской академии (клиническая база).

[Архивные источники РГИА. Ф. 759. Оп. 32. Д. 317; Ф. 797. Оп. 33. Д. 156. ЦГИА СПб. Ф. 513. Оп. 101. Д. 350. Литературные источники ОИАХ. 1828–1830. С. 28. Северные цветы на 1829. СПб., 1828. С. 235–248. ИСС. 1878. Т. 6. С. 379–400. Попечительный совет заведений Общественного призрения… СПб., 1878. С. 51, 298–299, 305. Герман Ф. Ф. Исторический очерк Обуховской больницы… СПб., 1884. С. 1–2. Угрюмов П. К. Городская Обуховская больница. СПб., 1886. С. 14–19. ЛМХ. Вып. 6. С. 76. Черепенина, Шкаровский. 1999. С. 110–112. Периодика PC. 1885. Т. 45. С. 469–470. НС. 1888. № 26. С. 94. ВПГ. 1888. № 128; 1896. № 265. ЛПр. 1980. № 262].

  Казанский собор, построен в 1801-1811 годах по проекту и под руководством выдающегося зодчего А. Н. Воронихина (фото 47).
  Собор был задуман как главный храм столицы. Ему отводилась роль «общенациональной святыни», способствующей благоденствию царствующего дома. Главной святыней собора должна была стать «чудотворная» икона Казанской богоматери, считавшаяся покровительницей дома Романовых. (Икона находилась в церкви «Рождества богородицы», построенной в 1730-х годах на Невском проспекте впереди нынешнего Казанского собора).














Фото 47. Казанский собор. Снимок до 1917 г. (из Интернета).
 


  Казанскому собору была уготована значительно более сложная и многосторонняя роль в жизни Санкт-Петербурга, чем могли себе предположить современники.
  Казанский собор с его высокими художественными достоинствами явился ярким свидетельством того, что в России воспитаны кадры художников, не уступающие по своей подготовке и способностям иноземцам. 
  Впервые при сооружении православного храма произведения искусства для него были исполнены большим коллективом художников Петербургской Академии художеств, творчество которых не было связано с традиционным церковным искусством.
  В первые месяцы существования собор стал памятником русской военной славы: в нем разместили трофеи Отечественной войны 1812 года.
  В 1813 году здесь был похоронен великий русский полководец М. И. Кутузов.

  Как отмечалось выше, о раннем детстве и своих родителях мама и её сёстры говорили мало и неохотно.  На основании этого я пришёл к заключению, что в семье деда, с момента её образования, не было мира и согласия. Острая на язык тётка Екатерина Васильевна как-то назвала своего отца (священнослужителя) «бабником» (!), а мать  – «горбатенькой». Сохранился фотопортрет моего деда и бабки. Глядя на него, невольно приходишь к мысли, что  «нет дыма без огня». Уж очень бросается в глаза их несхожий, противоречивый облик: самодовольный франтоватый мужчина (он же священник!), а рядом – покорная, как будто испуганная женщина (фото 48).

 

Фото 48. Родители моей матери Василий и Надежда Надеждины.

  На этом и другом старом снимке (фото 49) моя бабушка не производит впечатления «больной и, тем более, «горбатенькой» женщины. Глядя на её фотоизображение, я, почему-то, проникаюсь сочувствием и жалостью.   
  Бабушка Надежда родила пятерых дочерей. Где-то в 1897-1999 гг. появилась на свет Александра, в 1902 г. – Елизавета (моя мама). В период 1903 – 1909 гг. родилась и умерла ещё одна девочка. В 1910 и 1914 году родились, соответственно, Елена и Екатерина.

 
Фото 49.  Моя бабушка Надежда.

    Ничего не знаю об условиях жизни семьи Надеждиных в годы маминого детства. Имеется фотография Елизаветы в возрасте 3-4 лет (фото 50).






 

Фото 50. Моя мать в детские годы (1905 – 1906 гг.). 

  Думаю, что в материальном отношении семья деда в тот период времени была вполне благополучной. Так, например, мама говорила, что она и сестра Александра жили летом в курортном посёлке Териоки (г. Приозерск), где родители снимали дачу. 
  По достижении школьного возраста маму определили в Смольный институт. Об учёбе в Смольном мама упоминала с гордым видом. Как-то заметила, что с ней в одной группе училась дочь писателя А.И. Куприна.

Примечание - Смольный институт благородных девиц — первое в России женское среднее воспитательно-образовательное учреждение. Он был учрежден как закрытое привилегированное учебное заведение для дочерей дворянской знати.  Основан (1764 г.) по указу императрицы Екатерины II при Воскресенском Смольном Новодевичьем монастыре в Петербурге под названием «Воспитательное общество благородных девиц». Здание возведено в 1806 году под руководством архитектора Джакомо Кваренги (фото 51). Первоначально в институте обучались 200 воспитанниц.
  В 1765 году в Смольном было открыто отделение «для мещанских девиц» (из семей представителей всех недворянских сословий, кроме крепостных крестьян).
  Воспитание и обучение в Смольном институте имели узко сословную направленность.

 

Рис 51. Смольный институт. Рисунок Джакомо Кваренги (из Интернета).

  Девицы дворянского происхождения обучались французскому языку, рисованию, музыке, предметам «светского обхождения. Им преподавали  также словесность, историю, географию. Обучение продолжалось 12 лет.
  Девушкам других сословий давали лишь элементарную общеобразовательную подготовку, зато, им давали некоторые профессиональные навыки (обучали шитью, домоводству и т.п.). Срок обучения составлял 7-8 лет, а возраст воспитанниц — от 6 до 18 лет.
  В 1848 году «мещанская половина» Смольного института была преобразована в Александровское училище, в этом же году здесь открылся педагогический класс. Преподавателем педагогики стал Н. А. Вышнеградский, который также вел русский язык, историю и географию.
  В 1859—1862 годах инспектором классов Смольного института был К.Д. Ушинский. Он ввел новый учебный план с большим, нежели раньше, числом часов, отведенных на русский язык, географию, историю, естествознание; открыл 2-летний педагогический класс и пр. После вынужденного ухода Ушинского из института его основные преобразования были ликвидированы.
  Во второй половине XIX века по объему и характеру образования Смольный институт отставал от женских гимназий, и лишь в 1905—1907 годам его программы были приравнены к программам Мариинских женских гимназий.
  Смольный институт был закрыт в 1917 г.
 
 
  Как мне представляется, в случае с мамой и дочерью А.И. Куприна речь не могла идти о Смольном институте, как таковом. В «Институт благородных девиц», как его называли, принимались на обучение исключительно дочери дворян. Отец моей матери и писатель Куприн к этому сословию не принадлежали. Однако, учитывая их общественное положение и заслуги, их дочерей могли быть приняты на обучение в Александровское училище при Смольном институте.
   Правомерность этой догадки подтверждается и моими наблюдениями. Когда я учился в школе, то по всем возникающим у меня вопросам по физике, математике, химии мать, сразу же отправляла меня за разъяснениями к отцу. Кроме того, она не владела французским языком, слабо разбиралась в музыке, не имела навыков в рисовании, т.е. не знала предметы, которым обучались девочки в «Институте благородных девиц». Вместе с тем, мама уверенно шила на швейной машинке фирмы «Зингер», была сведуща в вопросах домоводства. Очень вероятно, что в стенах Института она приобрела и навыки машинописи. По тем временам, умение пользоваться пишущей машинкой, ставило грамотного человека в привилегированное положение. В последствии это уменье стало основной профессией матери. Всё это свидетельствовало в пользу Александровского училища.
  В официальных документах (см. «Трудовой список»), моя мать указывает, что получила среднее образование. Думаю, что это не совсем так. Факт обучения в Смольном институте, она не могла подтвердить документально. Она не окончила Александровское училище. Учёбу она, по-видимому, прервала досрочно из-за смерти родителей, которые рано ушли из жизни. По моим прикидкам, деду было чуть больше 50 – и, а бабушке - от 40 до 50 лет.
  Вначале умер дед, заразившись тифом при исполнении своих обязанностей (исповедуя больных). Это случилось в 1911 – 1912 гг.
  На руках часто болеющей вдовы остались три малолетние дочери. (Маме было не более 13 -14 лет, Елене – 5 – 6 лет, а Екатерине – 1- 2 года). 
  Старшая дочь Александра (фото 52)  рано ушла из осиротевшей семьи. По достижении совершеннолетия она вышла замуж за очень состоятельного торговца парфюмерными товарами. (Он владел несколькими парфюмерными  магазинами в г. Петрограде). В силу своего характера и склонностей Александра Васильевна всегда «жила для себя» и после замужества не обременяла себя заботами о больной матери и маленьких сёстрах.
   
 

Фото 52. Старшая сестра матери Александра в возрасте 23-25 лет. (На обороте первой фотографии помечена дата 26. 08. 1922 г.)

   Предположительно в 1916 - 1917 гг., от внезапного сердечного приступа скончалась бабушка. По словам моей тётки, Екатерины Васильевны, это произошло на её глазах. К этому времени моей матери исполнилось 14 - 15 лет, а её младшим сёстрам и того меньше (Елене 6 – 7, Екатерине 3 года). И деда и бабку похоронили на Василеостровском кладбище Петербурга.
  Можно предположить, что мою мать, на какое-то время, приютили её родственники. Младших девочек, Елену и Екатерину отдали в приют.
  В архиве моей тёти Елены Васильевны я обнаружил потрясающий по своему драматизму фотодокумент (фото 53). На стуле стоит худенькая, испуганная, несчастная девочка. Это – младшая сестра мамы Катя. Рядом с ней чужая тётя, которую девочка вынуждена обнимать. (О том, что это чужая тётя, а не родня свидетельствует ошибка при записи отчества девочки). На обороте снимка сделана не очень грамотная запись от 8 июня 1917 г.: «Городская милиция 4-го Московск. подрайона свидетельствует, что изобр-на сей карточкой личность есть Екатерина Александровна Надеждина».







 


Фото 53. Младшая сестра матери Екатерина (3 года).
Процедура оформления в сиротский дом.
 
 Дальнейшее повествование о жизни матери необходимо предварить описанием некоторых черт её характера, ибо они, в значительной мере, предопределили её первые шаги в начале самостоятельной жизни.
  В моём представлении мать в молодости была весьма экстравагантной особой, склонной к авантюрным поступкам. В своих действиях  она руководствовалась, как правило, не столько умом и опытом, сколько чувствами, настроением, интуицией. Особенно это проявилось у неё в юные годы. На беду моей мамы, они совпали по времени не только с ранним сиротством, но и с такими масштабными событиями как Революция, Отречение Царя, Гражданская война, Интервенция. Можно себе представить, что творилось в головке юной и «самостоятельной» девушки после посещения митингов, демонстраций, шествий. Какие пути «открывали» перед ней ораторы от различных партий, групп и сословий провозглашающие лозунги о демократии, свободе, эмансипации женщин и т.п. Какие «гениальные» идеи обсуждались в кружках её сверстников. Им, в том числе моей матери, хотелось чего-то делать, действовать, совершать героические поступки, быть в центре несущейся вперёд жизни.
    Думаю, что ветры перемен, быстро развеяли духовную платформу семейного воспитания матери. В отличие от своих младших сестёр она практически никогда не прибегала к помощи церкви и всячески показывала свою приверженность к светскому образу жизни. Но и здесь проявилась её непоследовательность. Спустя много лет в Архангельске, в тайне от моего отца, она подвергнет обряду крещения своих детей. В этой связи, могу засвидетельствовать, что я и моя сестра были крещёны в архангельском Свято-Троицком кафедральном соборе, разрушенным в 1929 г.   
  Сохранились семейные легенды о жизни матери в период с 1916 по февраль 1919  г. Судя по её немногословным и лаконичным рассказам (сестре, внучкам), она попыталась попасть «на войну». Вряд ли, это было самостоятельное решение девушки - подростка 15 – 16 лет отроду. Скорей всего, её увлёк за собой «поток единомышленников» - офицеров, юнкеров и различных добровольцев, стремившихся принять участие в боевых действиях на стороне Союзников (войск Антанты) на Севере России.
Примечание – В марте 1918 г. в г. Мурманске высадились англо-американские войска (около 30 тыс. человек). При поддержке белогвардейцев (до 5 тысяч) они захватили города Кемь, Онега, Архангельск и др. Планировалось, что эти войска в дальнейшем должны соединиться с армией адмирала Колчака.
   В январе 1919 г., в результате Шенкурской операции, эта угроза была ликвидирована. (Город Шенкурск расположен на берегах реки Вага, притоке реки Северная Двина).
   В октябре 1919 г. интервенты были вынуждены эвакуировать свои войска из северных портов России   

   Какая роль досталась моей матери в этих событиях, я не знаю. Возможно, для общего дела пригодилось её уменье пользоваться пишущей машинкой.
   Поездка на «фронт» для матери и других «добровольцев» завершилась неудачей. При попытке добраться по железной дороге до района боевых действий (в сторону Вологды), их перехватили и заставили изменить маршрут.   
   Как мать оказалась на Мурмане – остаётся загадкой. По рассказам моей сестры, мать добиралась в Мурманск вместе с семьёй полковника бывшей Царской армии. Он пытался эмигрировать из России на кораблях Антанты. Путешествие матери в этой компании совпадает по времени с разгромом войск интервентов и белогвардейцев под городом Шенкурском (январь 1919 г.).
  Этот мамин вояж закончился трагедией. На пути в Мурманск полковник и сопровождавшие его лица были арестованы. Полковник, как классовый враг был расстрелян. Мою мать, по молодости и глупости пощадили и отпустили на все четыре стороны. 
  Судьба и дальше благоволила матери. В силу каких-то неизвестных мне обстоятельств она оказалась в посёлке Александровске (фото 15), а умение  печатать на машинке позволило ей в феврале 1919 устроиться на работу машинисткой в Мурманское Областное Управление рыбо-звериной промышленности.
   Очередной экстравагантный поступок матери - изменение имени и отчества при оформлении Удостоверения личности. Этот документ – аналог современному паспорту, выдавался лицам, достигшим 16 – летнего возраста в местах их постоянного жительства.
    По отцу её отчество – Васильевна. С этим отчеством прожили свою жизнь родные сёстры мамы. По каким-то причинам мама «не захотела» оставаться Васильевной и «пожелала» стать Ефимовной. Может быть, она разуверилась в святости своего отца – священника? В то же время, имя Ефим, в переводе, с древнегреческого языка означает благочестивый? Может быть, Ефим был реальный человек, которому она, таким образом, хотела выразить свою глубокую признательность? 
    Аналогичные вопросы возникают и в связи с выбором имени Лика. Моя тётя, Екатерина Васильевна, упоминала как-то, что при крещении моей матери дали красивое древнееврейское имя Елизавета (дословно - Божья помощь). Почему мать отказалась от него, нарушив каноны церкви и волю родителей? Что подвигло её на такой поступок? Стремление быть оригинальной? Например, назвать себя таким необычным для русской девушки именем, как Лика? Рано вкусившая прелесть самостоятельности, мать посчитала, что, если Елизавета сокращённо - Лиза, то Анжелика – Лика. Я не хочу вдаваться в морально-этические стороны подобных поступков. Однако с высоты своих восьмидесяти лет могу сказать следующее.  Мама, вольно или невольно, проявила неуважение к памяти своих родителей, давших ей жизнь и опору в детские годы. В основе действий 16 -17 - летней девушкой лежали, скорей всего, легковесные девичьи амбиции, порождённые эгоцентризмом юности, и неадекватная реакция на обиды детских лет. Так или иначе, всё это кануло в историю и осталось на совести моей матушки.   
    Каким образом матери удалось изменить имя и отчество при оформлении официальных документов? Можно предположить, что исходный документ (Свидетельство о рождении) она утратила (или выкинула). Поэтому первое Удостоверение личности (по достижении совершеннолетия) оформлялось там, где она работала, причём с её слов, без какого-либо документального подтверждения. Это произошло 17 июля 1919 г. в Мурманском Областном Управлении рыбо-звериной промышленности при получении «Удостоверения личности» № 3103. В последующих документах, например, в «Трудовом списке», выданным в г. Архангельске 5 сентября 1925 г. Административным Отделом Городского Исполнительного Комитета, мать была записана как Лика Ефимовна.
   На Мурмане произошло важное для дальнейшей судьбы матери событие. В 1919 г. в Александровске пересеклись жизненные пути молоденькой Лики Ефимовны Надеждиной (ей было 17 – 18 лет) и холостяка Павла Никитича Молчанова (ему было 29 – 30 лет). Их знакомству способствовало то обстоятельство, что они жили в одном доме (фото 14).
  Первым местом общения (по воспоминаниям матери) была общая кухня. Здесь, будущий супруг преподал матери первые практические уроки из области быта. По словам отца, девица из Петрограда не знала, как варить картофель, чистить рыбу. На её столе постоянно стояла немытая посуда и т.п. (Спрашивается, какому «домоводству» училась моя мать в Смольном институте?). Аккуратный холостяк сразу же взял шефство над хорошенькой, но безалаберной девушкой. Мама, не без озорства вспоминала, что отец, в её отсутствие, мыл за неё посуду.
   Взаимная симпатия молодых людей постепенно переросла в более глубокое чувство. В очерке об отце, я писал о его пылких чувствах к соседке по жилью и сослуживице из Петрограда.
    Избрание отца в Правление Северного Кооперативного Объединения по эксплуатации всех рыбо – звериных промыслов севера и перспектива переезда к новому месту службы (в г. Архангельск) ускорило выяснение их отношений.  Из записей в трудовых книжках моих родителей видно, что к июлю 1922 г. они уже состояли в браке. В г. Архангельск мать отбыла в качестве замужней женщины.
    Архангельский период жизни матери (с июля 1922 г до сентября 1932 г.) неоднозначен.
   Опёршись на уверенное плечо мужа, она на какое-то время ушла от суровой прозы окружавшей её жизни. Благодаря положению отца, мать заняла достойное положение в кругу общих знакомых. Она была любима преуспевающим по службе мужем, который обеспечивал ей безбедную и счастливую жизнь (фото 25, 26). Через некоторое время в семье появились дети. В 1925 и 1927 гг. родились, соответственно, моя сестра и я (фото 24, 27-31, 34).
   До 1929 г. мама нигде не работала и занималась только семьёй. В этом ей помогали домработница (няня – Паша) и младшая сестра Елена, взятая из приюта в сентябре 1921 г. (фото 16).
  Детьми мать занималась лишь эпизодически, перепоручив это хлопотное занятие Паше и подростку Елене. (Когда родилась моя сестра, Елене Васильевне было 14 лет).
    Родители снимали квартиру в доме хорошего знакомого отца капитана дальнего плавания С.М. Карамышева. Сохранилась фотография этого дома, сделанная отцом (фото 20).
    В отличие от своего мужа, мать легко сходилась с людьми. В Архангельске у неё появились многочисленные знакомые. Зная характер матери (её амбиции), могу предположить, что свои знакомства она искала, прежде всего, в среде высокообразованных ссыльных. В то время Архангельск был наводнён ссыльными артистами, художниками, музыкантами, профессорами, священнослужителями из Ленинграда, Москвы и других городов России. Кроме того, она могла оказывать этим людям и материальную помощь.
    Я был слишком мал, чтобы вспомнить, какой была моя мать в 1929 – 1931 гг.
Образ матери того времени, сохранился у меня в сугубо эмоциональном виде, т.к. связан с некоторыми пережитыми событиями. Приведу некоторые из них.
    По достижении 2-3-х лет нас с сестрой летом регулярно вывозили на природу. Сохранились мои воспоминания о моей матушке, связанные с этими поездками.
    Летом 1930 г. я был привезён няней Пашей на её родину (деревня Копытово на берегу  Северной Двины под городом Холмогоры). У няни был свой дом. Со мной приехала и моя мать.
    Как-то раз, деревенские мальчишки, решились прокатить меня на местном «экипаже». Меня усадили на дно телеги, в которую была запряжена лошадь, и велели крепко держаться за высокие деревянные борта. Лошадь тронулась и резво затрусила по берегу Северной Двины. Не знаю, по какой причине, но, в какой-то момент времени, лошадь перестала подчиняться командам и понеслась по уклону берега к месту водопоя скотины. В конце концов, телега, подпрыгнув на какой-то кочке, перевернулась. Испуганные мальчишки успели спрыгнуть с неё. Лошадь встала. Всё это произошло очень быстро. Я осознал себя в темноте под телегой, стоящей на бортах вверх колёсами. К счастью, я совершенно не пострадал, лишь испачкался в земле и мусоре со дна телеги. Даже не успел по настоящему испугаться. Когда меня вытащили из-под телеги, я заплакал и, как всегда в этом случае, начал задыхаться (одна из особенностей моего детского организма).
   Хорошо помню реакцию матери, примчавшейся к месту события и схватившей меня на руки. Она что-то кричала, плакала, лихорадочно ощупывала меня и прижимала к себе, будто стремилась оградить от какой-то новой опасности. Только тогда, в водовороте материнских эмоций, я всерьёз испугался. Какое-то время спустя, меня привели к окончательному равновесию с окружающим миром только ласковые утешения моей няни Пашеньки, отобравшей меня от матери.
    Летом 1930 г. (или 1931 г.) мать вместе с детьми отдыхала на севере Украины. Мы жили в селе (где-то под Курском), в глинобитном тесном домике с соломенной крышей и глиняным полом. Запомнилась непривычная для северянина многодневная жара, постоянное присутствие блох, круглосуточная духота, звон цикад и страшные ночные грозы. Я никогда не видел таких природных явлений. Грозы совершались при полном отсутствии ливня или дождя. Их предшественниками были пыльные бури, которые сотрясали до основания наше ветхое жильё. Наслушавшись рассказов взрослых об опасности гроз, я смертельно боялся этих событий, сопровождающихся оглушительными раскатами грома, беспрерывными вспышками молний, бороздящими тёмное небо. Всё это происходило в полной темноте при свечах или свете керосиновой лампы. Мать лихорадочно закрывала двери, окна, заслонки в дымоходе печи. Потом, обняв детей, доверялась своей судьбе. Я чувствовал, что она тоже очень боялась. И для этого были основания. Как-то раз, от попадания молнии, в одном из дворов сгорела нежилая постройка и была убита лошадь.  Утром, в компании отдыхающих, мы ходили на место происшествия. Помню обгорелый, пахнущий дымом остов сарая, а, неподалёку, почему-то вздувшийся труп убитой электричеством лошади. На людях мама была оживлённой, энергичной, эмоциональной, по-детски, любопытной.
   Из этой поездки я вынес ещё одно незабываемое воспоминание. В орешнике, где мы гуляли в компании таких же отдыхающих, кто-то натолкнулся на большую змею. Вероятнее всего, это был степной удав. Вначале, поддавшись общей панике, женщины и дети неслись прочь от этого места, в том числе мама и я. Лесок огласился многоголосым визгом и воплями.  В этот момент я почувствовал, что у меня за спиной появились крылья – так быстро я бежал. Потом, возобладало любопытство. Было решено осторожно рассмотреть змею. Змея на нас никак не реагировала. Она отдыхала,  обвив длинным (до 1,5 м) и довольно толстым телом ствол и крепкие ветки орешника.
   Потом было много эмоциональных разговоров и рассказов о змеях и происшествиях, связанных с этими пресмыкающимися.
    Будучи человеком общительным, мать, по мере того как  вырастали дети, не смогла усидеть дома. В конце ноября 1929 г. она устроилась на работу (машинисткой) в КРАЙФУ (Краевое Финансовое Управление?). На этой должности она проработала до июня 1930 г.
   В начале октября 1930 г. мама перешла на работу в Северное отделение Института повышения квалификации кадров народного образования (ИПККНО). Её должность - секретарь-машинистка.
   Проживавшая в нашей семье мамина сестра Елена, в ноябре 1931 г. вышла замуж за моряка ленинградца, Игнатьева Василия Семёновича, тем самым, выбыла из семьи и устроила свою дальнейшую жизнь.
  Арест отца в конце 1931 г. и его ссылка в 1932 г. в г. Медвежьегорск открыли полосу новых лишений и испытаний, выпавших на долю моей матери. На её плечи легла забота о семье. В этот период мама проявила завидную жизнестойкость и бодрость духа. (Пригодился опыт сиротства и скитаний по дорогам России).
   Из рассказов матери, у меня сложилось впечатление, что во время следствия по делу отца, сотрудники НКВД были частыми посетителями нашей квартиры. Они постоянно оказывали моральное давление на мать, видя в ней жену «врага трудового народа». В период следствия были изъяты, в качестве вещественных доказательств, многие ценные вещи, принадлежащие отцу, например, фотоаппараты, книги и т.п.
    Без поддержки отца материальный достаток в семье стал быстро таять.  У матери возникли проблемы с трудоустройством. В июне 1932 г. ИПККНО был ликвидирован. Мать была переведена на работу в «сектор кадров» КрайОНО (Краевой отдел Народного Образования) на должность секретаря.
   Мать часто выполняла различную сверхурочную работу. Она бралась за всё, что могло принести пользу семье. Однажды я стал невольным свидетелем следующего события.
   Как я думаю, матери было поручено подготовить подарки для сотрудников учреждения, в котором она работала. Каждый подарок представлял собой пакет с  конфетами. Подарки готовились к какому-то празднику. Предполагаю, что таковым был день Октябрьской Социалистической Революции. В день выполнения этого задания, мать взяла с собой на работу меня и сестру.
    Помню, небольшой кабинет, в котором мы почему-то заперлись. На полу помещения - огромная куча конфет, под названием «Мишки на севере». Мать просила нас сидеть тихо и разговаривать только шёпотом. Пока она распределяла конфеты по пакетам, нам с сестрой было разрешено лакомиться «Мишкой на севере».
   В целом, от этой истории у меня осталось негативное впечатление. Тогда мне казалось, что совершалось нечто запретное и опасное. Интуитивно воспринималась тревога матери. Кроме того, в дверь кабинета эпизодически стучали какие-то люди и чего-то требовали. Однако, мать, в присущей её манере, бойко отвечала им. Уверенные интонации её голоса снимали накопившееся эмоциональное напряжение, как в самом кабинете, так и за его пределами.
   В начале 1932 г. на мать обрушились новые беды. Серьёзно заболел я. По словам матери, приглашённый врач поставил диагноз - менингит. Болезнь сопровождалась ужасными головными болями, высокой температурой и бредовым состоянием. В памяти сохранился чей-то огненный глаз, смотрящий на меня со стены комнаты. Глаз был виден сквозь закрытые веки и стремился проникнуть мне в мозг. Помню свой ужас и крики о помощи, обращённые к матери и Паше.
    Разуверившись в возможностях медицины, мать кинулась за помощью к забытому Богу. Она привела к больному сыну, известного в Архангельске репрессированного священника. Думаю, что это был епископ Самаркандский Лука, он же - известнейший хирург профессор Валентин Феликсович  Войно-Ясенецкий.
  О чудодейственной силе преосвященного Луки ходили легенды. Он имел блестящее медицинское образование и большой опыт врачевания тела и души. Поскольку его услугами пользовались представители властей Севера, постольку ему были даны определённые привилегии. В клинике Войно-Ясенецкого было принято читать молитвы, осуществлять исповеди, причастия и другие православные обычаи. 
   Почему Валентин Феликсович  откликнулся на просьбу моей матери? Может быть, из-за чувства солидарности, т.к. видел в ней жену репрессировнного человека, собрата по несчастью? Может быть, хотел помочь дочери священника Обуховской больницы? Может быть, он просто следовал долгу священника и врача?











Фото 54. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий -  архиепископ Лука.
 
   Я практически ничего не помню об этом визите. Тогда, в моей страдающей голове причудливо искажались образы окружающих меня людей. Над остатками сознания постоянно висел «Огненный глаз». От этого визита сохранилось лишь чувство временного облегчения, будто меня коснулась доброжелательная сила и притушила испытываемые страдания.
   Как вспоминала моя мама, Войно-Ясенецкий осмотрев меня, как врач, произнес сакраментальную фразу: «Поблагодарим Господа Бога, дочь моя! Он услышал наши молитвы! Твой сын поправится!». Так оно и случилось. Утром следующего дня у меня спала температура, и я пришёл в себя.
Примечание – В.Ф. Войно-Ясинецкий был арестован (уже во второй раз) в апреле 1930 г. и сослан на три года (1931 – 1933 гг.) в г. Архангельск.
   В книге «Погружение во тьму» (Роман-газета №6, 1990 г.) Олег Васильевич Волков описывает свои архангельские встречи с Войно-Ясенецким следующим образом. «…Он присылал за мной кого-нибудь из своего окружения, обычно милую пожилую массажистку, целиком ушедшую в заботы о церковнослужителях. Я шел в городскую клинику, и санитар из приёмной провожал меня к нему в хирургическое отделение.
   Он выглядывал из-за двери операционной – с опущенной на бороду маской, в халате и белой шапочке – и просил обождать. А потом двери распахивались перед профессором, и он появлялся – высокий, величественный, в рясе до пят и монашеской тёмной скуфье. На тяжёлой цепи висела старинная панагия. Я спешил подойти под благословление, и преосвященный Лука широко и неторопливо меня крестил. Потом мы троекратно лобызались. Он поворачивался к лаборантам и сёстрам, толпившимся в дверях, и отпускал их легким кивком и общим крестным знамением».
   Как знать, может быть, выше упомянутая, массажистка была тем связующим звеном, благодаря которому мать вышла на В.Ф. Войно-Ясинецкого, а он согласился осмотреть меня
   
  Завершая рассказ об архангельском периоде жизни матери, необходимо отметить её мужественную позицию в период следствия и ссылки отца. Она не согласилась с вердиктом властей и активно боролась за возвращение доброго имени мужа.
    Мама была в числе жён осуждённых, которые не смирились с приговором суда. Они, по собственной инициативе, обратились за помощью к секретарю «Всесоюзного старосты» - М.И. Калинина, Надежде Васильевне Горчаковой.    Являясь секретарём председателя ВЦИКа, она всегда помогала жёнам репрессированных, рискуя собственной свободой и жизнью. Для встречи с этой бесстрашной женщиной в Москву выезжала специальная делегация из Архангельска. Как показали дальнейшие события, эта поездка была успешной.

Примечание – В книге «Погружение во тьму» О.В. Волкова, утверждается, что Надежда Васильевна была женой  начальника Михайловского юнкерского училища полковника Горчакова.
  В июле семнадцатого года, Горчаков помог Калинину на время скрыться из Петрограда и избежать ареста. О.В. Волков пишет: «Оказалось, что у Михаила Ивановича долгая память на добро. Приехав из Москвы в Петроград уже председателем ВЦИКа, он стал наводить справки о Горчакове. Потом разыскал его вдову, нестерпимо бедствовавшую и голодавшую в нетопленной квартире. Михаил Иванович тут же перевёз её в новую столицу, поместил в бывшей гостинице «Петергоф», где находилась его приёмная, и определил к себе в секретари.
    Столь высокое покровительство перечеркнуло «тёмное» прошлое молодой женщины. Оно распространилось и на её семью, нищенствующую в Ташкенте, где отец Надежды Васильевны был долгое время нотариусом».
    Вскоре состоялось переселение из Ташкента в Москву семьи отца Горчаковой, в том числе, трёх молоденьких сестёр на выданье. Одна из них – юная Верочка, впоследствии стала женой М.И. Калинина.   
    Заступничество М.И. Калинина не заслонило Н.В. Горчакову и В.В. Калинину от бдительного ока чекистов. Сёстры были арестованы НКВД и обе погибли в лагерях
   
  После высылки отца в Медвежьегорск (на ББК) мать решила разделить его судьбу. (Поступок, которым могут гордиться её потомки!). Следуя своему долгу, в сентябре 1932 г. она уволилась со службы и повезла семью в Медвежьегорск.
  Отъезд из Архангельска и встречу с отцом в Медвежьегорске я не помню. Всё затмилось впечатлениями от поездки по железной дороге. Ехали мы в отдельном купе. Нас было четверо: мама, няня – Паша, сестра и я. Мне запомнились многодневный стук вагонных колёс, грохот встречных поездов, тишина полустанков и бесконечная панорама неведомой жизни, проплывающая за окном вагона. По словам матери, всё светлое время суток я сидел или лежал на верхней полке, жадно смотрел в окно и надоедал всем бесконечными вопросами и восторгами.
    В Интернете я обнаружил снимок железнодорожного вокзала города (фото 55). Таким он был и в день нашего прибытия в июле 1932 г..

 

Фото 55. Железнодорожный вокзал г. Медвежьегорск.

  Город расположен на побережье Большой губы Повенецкого залива Онежского озера, в устьях рек Кумсы и Вички. С трёх сторон его окружают живописные скалы и песчано-гравийные холмы, покрытые хвойными лесами (фото 36).
  Семью отца поселили в семейном одноэтажном доме на северо-западной окраине города. Кроме нас в нём проживали ещё три семьи. Общительная мать быстро нашла точки соприкосновения со своими соседками. В дальнейшем, одна из них, жена репрессированного скульптора -  Наташа Пылаева, стала её близкой подругой.
    В октябре 1932 г. мать устроилась на работу машинисткой в Управление ББЛАГ.  В этом качестве она трудилась в различных подразделениях Управления в течение четырёх лет, до переезда семьи к новому месту службы отца.
  Сохранился групповой снимок сотрудников машбюро (фото 56), в центре которого - моя мать. На мой взгляд, она выделяется среди сотрудниц машбюро, преимущественно пожилых, не только возрастом, но и каким-то непокорным, своевольным выражением лица.
   
 

Фото 56. Групповой снимок сотрудников машбюро Управления ББЛАГ- а.

  В Медвежьегорске основная работа по налаживанию быта семьи легла на плечи Паши и отца. Роль матери сводилась в основном к формированию круга знакомых (нужных или симпатичных, на её взгляд, людей). Благодаря её общительности у нас часто собирались гости. По инициативе моей матушки устраивались пикники, коллективные походы за грибами и ягодами. Зимой тайно (с завешанными окнами и разговорами в полголоса) отмечался Новый год. Этот праздник официально был под запретом.
  Летом у нас постоянно были гости. Неоднократно приезжала из Ленинграда сестра матери Елена Васильевна с малолетним сыном.   
  Зимой, в погожие выходные дни я и мама совершали лыжные прогулки по замёрзшему Онежскому озеру. Я был её неизменным спутником, т.к. отец уклонялся от этого увлекательного, на мой взгляд, мероприятия.
  Одна из особенностей карельской зимы - очень крепкий снежный наст. Он выдерживал меня даже без лыж. Как было радостно выкатиться на бескрайние просторы застывшего озера. Вдоль его берега высятся причудливые сугробы, словно застывшие волны. С них можно кататься как с гор. В морозный день, иногда слышны раскаты подлёдного грома. Это, пугая своей непредсказуемостью, лопается на морозе толстый озёрный лёд.
    Оставив хозяйственные заботы Паше, мать стала больше заниматься вопросами воспитания детей. В Медвежьегорске сестра пошла в школу. Нужно было готовить к учёбе и меня.   
    Перенесённый в Архангельске менингит и моё «чудесное исцеление» сблизили меня с мамой. По приезде в Медвежьегорск она стала уделять мне повышенное внимание. Я, в свою очередь, стал воспринимать её как ровесника и друга. Мы стали неразлучными товарищами. Её забота обо мне приобретала иногда экзотический характер. Чего стоит, например, тот факт, что до пятилетнего возраста она мыла меня в общем женском отделении общественной бани. Лишь дружные протесты, посещающих баню женщин, заставили мать отказаться от этой привычки и доверить мытьё моего «мужского» тела отцу. Что касается меня, то в женской бане я просто не замечал общество голых Афродит. Меня раздражали лишь пронзительные вопли и плач намыленных младенцев.    
   Мать положила немало трудов, чтобы привить мне вкус к чтению. Следует заметить, что сама она никогда не была большим книголюбом. Однако, её заслуга состояла в том, что она стала регулярно читать мне популярную детскую литературу.   В Медвежке, так иногда мы называли Медвежьегорск, возник и неукоснительно соблюдался ритуал чтения на сон грядущий. Я засыпал в обществе сказочных персонажей и героев. Помнится, больше всего мне нравилась сказка в стихах П.П. Ершова «Конёк горбунок».  В моих сладостных мечтах Конёк горбунок был для меня самым любимым, самым преданным другом.
    Мама заинтересованно обсуждала со мной прочитанные книжки и помещённые в них картинки, показывала и объясняла звучание отдельных букв, учила читать по слогам отдельные слова и фразы и т.п. С её легкой руки, я самостоятельно раскрывал секреты чтения «про себя».  Эта тропинка вывела меня впоследствии в необъятную книжную вселенную, которая стала частью моего существования.
   Уделяя мне большое внимание, мама терпеливо и с пониманием относилась к моим фантазиям и поступкам. Так, например, я вбил себе в голову, что при большом желании, могу научиться летать. Представляю, как это смотрелось на людях. Впереди идущей матери без устали бегает кругами пятилетний мальчик и усиленно машет руками. И это – на протяжении многих дней. Наверное, не один раз матери приходилось объяснять знакомым и незнакомым, что у сына «с головкой всё в порядке», он просто играет, подражая птицам.
    Характерен и другой пример. Мне очень хотелось ходить в школу. Фотографию и сведения об этой школе я обнаружил в Интернете (см. фото 57 и Примечание). Сестра - ученица второго класса, однажды, согласилась взять меня с собой на уроки.


Фото 57. Железнодорожная десятилетняя школа №77.

Примечание - В 1924-1925 учебных годах в Медвежьегорске открылась школа №11 -  первая в Карелии десятилетка. Позднее номер её изменился. Она стала железнодорожной десятилетней школой №77. В последние годы статус школы еще раз поменялся. Она стала городской школой №5. В 2004 году школу №5 закрыли из-за ее аварийного и пожароопасного состояния

  Учительница разрешила мне посещать занятия, а мама, уступив моим просьбам, разрешила сестре водить меня в школу. Весьма продолжительное время, я присутствовал на уроках. Сидя за одной партой с сестрой, я внимательно слушал объяснения учительницы и терпеливо ждал перемен, когда можно поиграть с ребятами. Процесс обучения был прерван по моей вине. Освоившись с обстановкой на уроках, я захотел полноправного участия в учебном процессе (хотел поднимать руку, отвечать на вопросы, выходить к доске и т.п.). Моя активность стала мешать учительнице.   
  Обеспокоенная моей худобой («кости да кожа») мать повезла меня (1935 г.) в г. Ленинград. Она хотела проконсультироваться по этому поводу у высоко квалифицированного специалиста. Я не знаю, каким образом, но ей удалось попасть на приём к известному педиатору профессору А.Ф. Туру. Он возглавлял кафедры физиологии, гигиены и диететики и пропедевтики детских болезней в Ленинградском государственном педиатрическом медицинском институте. Сам этот факт свидетельствует о том, что у матери были связи в ленинградском медицинском мире. В частности, она могла обратиться к А.Ф. Туру через троюродного брата – Николая Семёновича Молчанова (впоследствии, генерал-лейтенант, начальник кафедры госпитальной терапии, академик АМН), служившего тогда на кафедре физиотерапии и курортологии ВМА. Кроме того, старшая сестра матери (Александра Васильевна) была очень дружна с женой Н.С. Молчанова. Наконец, подругой мамы была некая Ольга Ивановна – врач кожник. (Она была замужем за другим троюродным братом мамы).   
  О самом визите к профессору Туру у меня сохранились, довольно смутные, воспоминания: просторный, светлый кабинет, взволнованный голос матери, перечисляющей мои болезни.  Сам профессор, в белом халате, с бородкой, усами и в очках, зажав меня между колен, слушает мою грудь через трубку или  простукивает по ней пальцами. Суть разговора между взрослыми я не запомнил. По словам мамы, Тур сравнил меня с арабским скакуном. «Лошадь этой породы - сказал он - кажется очень худой. В то же время, она наделена большой жизненной энергией. Худоба сына не болезнь. В этом возрасте он и должен быть худым».
    В Ленинграде мы остановились у маминой сестры Елены Васильевны. Мать значительное время уделяла многочисленным визитам к знакомым и родственникам. Я, как правило, в них не участвовал. Меня оставляли в компании малолетнего двоюродного брата, чему я был очень рад, т.к. у него было много городских незнакомых мне игрушек.
  Запомнилась поездка к двоюродной сестре мамы Марусе Барановой. С юных лет мама была очень дружна с ней. Встреча родственниц после долгой разлуки была очень эмоциональной. (Слезы, поцелуи, объятия, бесконечные «…а помнишь…» и т.д.). По словам мамы, Маруся Баранова имела непосредственное отношение к артистическому миру («…была артисткой…»). Среди сохранившихся у неё фотографий я нашёл две фотографии, на которых лицо женщины показалось мне знакомым. По внешнему виду, позе, взгляду я решил, что это и есть Маруся Баранова (фото 58).
 У сына этой родственницы (звали его Владик) стоял в коридоре педальный автомобиль, на котором он, разрешил мне покататься. Автомобиль полностью завладел моим вниманием. Поэтому во время нашего визита я находился преимущественно в коридоре квартиры Барановых и тётю Марусю совсем не помню. Сохранилось лишь ощущение лучистого тепла от её внимательного взгляда. Наверное, как всякая мать, она сравнивала меня со своим сыном. Думаю, что это сравнение было не в мою пользу. На фоне самоуверенного, хорошо одетого и воспитанного Владика я выглядел провинциалом. 
  В блокаду родители Владика умерли от голода, а сам он чудом уцелел. Мальчика вывезли из осаждённого немцами Ленинграда. О его дальнейшей судьбе я ничего не знаю.
   

               

Фото 58. Предполагаю, что на этих снимках - двоюродная сестра мамы Маруся Баранова в юности и годы замужества.

  В этой поездке, памятуя мою любовь к Коньку – Горбунку, мама сводила меня в Мариинский театр. Там было представление по мотивам сказки Ершова. На сцене было интересно, но, не так захватывающе как в собственной голове при чтении книги.
  Больше всего в Ленинграде мне понравились трамваи. Я придумал игру на тормозной площадке трамвайного вагона.  Держась там за поворотное колесо, я воображал себя настоящим вагоновожатым.
    Дорогу в Ленинград и обратно я не помню, наверное, она пришлась на ночное время суток.
    Жизнь родителей в Медвежке, при внешнем её благополучии, определялась нравами и порядками ГУЛАГа. Только по прошествии многих лет, события из далёкого детства, приобретают для меня свой подлинный смысл. Я начинаю понимать, что образ жизни родителей в ту пору диктовался чувством постоянной опасности, недоверием к окружающим людям и неуверенностью в завтрашнем дне. Поэтому круг знакомых родителей ограничивался родственниками матери и такими же изгоями, как и они сами.   
  Мне хорошо запомнилась одна мамина знакомая, прошедшая лагеря ГУЛАГа. Звали её, если не ошибаюсь, Елена Николаевна Богоявленская. Предполагаю, что мама познакомилась с Богоявленской в Архангельске, где Елена Николаевна, «пройдя, Соловки», отбывала ссылку.
   Елена Николаевна была значительно старше моей матери. Она жила в Ленинграде и служила в администрации Мариинского театра. В летнее время мама приглашала её к нам на «дачу».   
   Елена Николаевна была великолепным рассказчиком, чем привлекала моё внимание и заставляла прислушиваться к разговорам взрослых. Запомнились её низкий, выразительный голос и, не женская, по тем временам, привычка много курить.
  Она выросла в семье петербуржских интеллектуалов. Сестра её - известная переводчица на русский язык произведений норвежских писателей и поэтов (Кнута Гамсуна и др.).
  Себя же она причисляла к артистическому миру. В этом я убедился воочию. Как-то раз, в минуту вдохновения, она очень выразительно напела мне все арии из оперы Евгений Онегин и пересказала её содержание. Я слушал голос Елены Николаевны и, заворожённый поэзией музыки П.И. Чайковского и музыкальностью стихов А.С. Пушкина, проникся любовью к оперному искусству.
      В памяти о тех днях сохранилась тревожная атмосфера встречи  Нового Года в заснеженном Медвежьегорске. В новогоднюю ночь в одной из наших комнат были плотно завешаны окна, разговоры взрослых за праздничным столом были тихими и не очень весёлыми. Возникало ощущение, что все чего-то боялись. Я тогда не знал, что празднование Нового Года было фактически запрещено и рассматривалось властями как вредный пережиток дореволюционного времени. В такой обстановке, маленькая нарядная ёлка в живых огоньках свечей смотрелась сиротливо и не вызывала особой радости. Родители и их гости (опальный скульптор и его жена) вспоминали другие, непонятные, для меня и сестры, счастливые встречи Нового Года.
   Горький опыт жизни научил моих родителей быть в стороне от политических событий. Помню, как переполошились отец и мать после убийства С.М. Кирова в Ленинграде (1декабря 1934 г.). Их волнение было так непривычно, что привлекло даже моё детское внимание. Теперь я убеждён, что тогда они опасались волны новых репрессий. К счастью, эти репрессии обошли семью стороной!
   В непривычной роли я увидел отца и мать весной 1935 г. Мы все участвовали в демонстрации (может быть, отмечался Первомайский праздник). Участники демонстрации, с красными флагами и транспарантами, шли довольно жиденькой, но длинной колонной по окраине Медвежьегорска. Это шествие мне запомнилось одним ярким событием. Когда колонна проходила мимо каких-то деревенских построек, по направлению к нам выбежали мужчина с ружьём и женщина. Мужчина казался пьяным, что-то выкрикивал и угрожал демонстрантам ружьем, а женщина цеплялась за него и пыталась удержать. Мужчину быстро скрутили и куда-то увели подоспевшие на лошадях милиционеры. Кто это был? Может быть, сосланный на строительство ББК  и доведённый до отчаяния «раскулаченный» крестьянин? В ГУЛАГе подобных проступков не прощали! Его жизнь мелькнула, теперь уже в моей памяти, и окончательно растаяла в небытие.
   В заключение приведу ещё два эпизода, характеризующих обстановку в тогдашнем Медвежьегорске. Наличие заключённых в городе воспринималось как обыденное явление. В городе были не в диковинку группы усталых оборванных людей под охраной и без неё.   
   Наш дом находился вблизи от лагеря, где заключённые содержались под стражей. Лагерь располагался в сосновом бору на другом берегу реки Вички. Летом детвора, зачастую, переправлялась через реку (на плоту), чтобы позагорать на песчаном береговом откосе. Однажды мы стали очевидцами расправы над каким-то заключённым. Он бежал к реке и чего-то жалобно кричал. За ним гнался вооружённый охранник. Потом мы услышали выстрел. Заключённый упал и зашелся в крике. Подоспели другие охранники и, ругаясь, поволокли беглеца в лагерь.
   Другой случай непосредственно касается моей матери. Я был свидетелем того, как мама, как-то раз, прибежала с работы и, жалобно рыдая, жаловалась отцу, что «особист» приставал к ней (видимо, «ухаживал») во время какого-то мероприятия (думаю, что это была корпоративная вечеринка), и даже снял с руки и оставил у себя её кольцо. Отец очень нервничал, порывался куда-то идти, но мать уговорила его не делать этого. В последствии родители не возвращались к этой теме. Надо полагать, что для матери и кольца всё закончилось благополучно.
   Мама была натурой увлекающейся. Она быстро загоралась новым делом, но также быстро оставляла его, если возникали трудности. После того как я пошел в школу, воспитательный порыв мамы быстро пошел на убыль. Она отдала меня на откуп учителям и моей няне - Паше. Периодически мать боролась с моими недостатками, которые являлись следствием её же методов воспитания. Если раньше она непроизвольно делала из меня классического «маменькиного сынка», который всегда мог спрятаться за маму, то теперь она стала «обучать меня жизни».
   Будучи, импульсивной и нетерпеливой по характеру, она заставляла меня делать то, к чему я был элементарно не подготовлен.
   Приведу один характерный пример. Как-то раз, в категорической форме она заставила меня идти в магазин за хлебом. Поскольку я никогда не видел, как это делается, постольку я испытал буквально ужас перед «неизведанным». (Почему меня заранее не сводили в магазин и не показали, как покупают хлеб?) Увы, мой жалобный лепет был не понят. Мать заставила меня выполнить свою волю. «Тебе будет трудно в жизни!» - был её вердикт.
    Ценой неимоверных терзаний я сделал то, что от меня требовалось. Хлеб я купил, но по дороге в магазин потерял и снова нашёл деньги, при покупке так торопился, что забыл взять сдачу. От всего этого в душе остался горький осадок и чувство несправедливости по отношению ко мне.
    Наша жизнь в Медвежке завершилась в ноябре 1936 г. в связи с переводом отца к новому месту службы. Это был посёлок Переборы на берегу Волги (под городом Рыбинск), в котором находились управленческие подразделения  Волгостроя НКВД.
   Нельзя не отметить чёткую работу кадровых служб НКВД, заинтересованных в сохранении «нужных, в данный момент времени, служащих». Отец уволился с работы в Медвежьегорске 16 августа, а на новую должность в Переборах был назначен 2 сентября 1936 года.
 По просьбе отца очень оперативно была трудоустроена в Переборах и мама. (В Медвежьегорске она уволилась 10 ноября, а уже через 9 дней была в штате Управления Волгостроя НКВД).   
   По сравнению с Медвежьегорском жизнь в Переборах носила более «городской» характер. Да и природа в этих краях существенно отличалась. Это я почувствовал, встречая весну 1937 г. Здесь, по сравнению с Карелией, весна была какой-то яростной. Такого обилия тепла и солнца весной, я раньше не испытывал. Весна пришла стремительно, снег растаял за несколько дней.
   Нас поселили на втором этаже щитового двухэтажного многоквартирного дома (фото 38) в отдельной двухкомнатной квартире. Из её окон виднелась серая громада Рыбинской плотины (фото 39). Где-то там у её основания бурлила покорённая Волга. За дорогой, выложенной из деревянных слег, тянулся забор какого-то склада. Ещё дальше, стояла небольшая постройка – вокзал конечной станции узкоколейной железной дороги, соединяющей Переборы с городом Рыбинск.   
   Первые годы я и сестра учились в школе села Болтино. (Село находилось, приблизительно, в 2 километрах от посёлка, в котором мы жили). В Переборах школа только строилась.
    Из сохранившегося у мамы «Трудового списка» (аналог «Трудовой книжки») видно, что первые три года в Переборах были  самыми успешными в её служебной карьере. Вначале мать была секретарём Заместителя Начальника Управления Волгостороя. Эта должность, на мой взгляд, лучше, чем какая-либо другая, импонировала её честолюбивому характеру. (Она была на виду, общалась с руководством, от его имени передавала указания исполнителям и т.п.). Вспоминается, что в тот период времени, мама выглядела очень уверенной в себе, энергичной, жизнерадостной. У неё постоянно возникали грандиозные планы, по совершенствованию профессиональных навыков и организации досуга. Их она увлечённо обсуждала с отцом. Так, например, маме хотелось посещать курсы стенографии, ходить на секцию верховой езды, учиться водить моторную лодку и управлять планером! Безусловно, все эти занятия требовали времени, целеустремлённости и большого трудолюбия, чего у мамы не было. Поэтому она быстро утратила интерес к стенографии, конному и планерному спорту. Наибольших «успехов» она достигла в вождении моторной лодки.
    Помню, как она демонстрировала сестре и мне, отец отказался от этой поездки, своё умение управлять катером. Несмотря на мой возраст (мне было 10 -11 лет) я понимал, что катером фактически управлял инструктор, который находился рядом с мамой и контролировал её действия. Но сколько торжества было во взгляде матери, когда она, после очередного поворота руля, изменяла курс движения катера! Кем она ощущала себя в этот момент? Лихой наездницей? Женщиной, которая впереди Европы всей? Наверное, ради мига торжества, ради самоутверждения в глазах окружающих, она и овладевала этим делом. Это предположение подтверждается самой жизнью. После той памятной поездки по Волге, мамино увлечение водно-моторным спортом угасло само собой.
    Очередным увлечением матери стала её «любовь» к породистым собакам. В Александровске и Архангельске у неё была лайка Морька (фото 59).



      
Фото 59. Лайка Морька в Александровске.

В Переборах маме очень захотелось иметь немецкую овчарку. О мотивах этого желания мне трудно судить. Может быть, его корни уходили в её далёкое прошлое? Скорей всего, мать, руководствовалась соображениями престижа. С появлением в семье овчарок, первой была Альма, потом Рекс (см. фото 60), добавилось забот у Паши (варить еду для собаки), а у меня (выгуливать псину). Мама оставила за собой общее руководство и собачью любовь.
  Надо было видеть, с какой гордостью мама демонстрировала царапины от когтей Альмы на своих руках и плечах, как свидетельство безграничной собачей преданности. 
Примечание – Купаясь в Волге, мама стала звать на помощь Альму, представляя себя утопающей. Обезумевшая от страха за судьбу хозяйки, крупная и физически сильная собака кинулась её «спасать» и чуть не утопила по настоящему

  Мама искренне любила своих собак. Я помню её безутешное горе, после гибели Альмы под колёсами автомобиля и трогательное прощание с Рексом, который во время войны был отобран у нас «для нужд фронта».

               

               
Фото 60. Мама с Рексом и я с Альмой.

    К портрету матери того времени следует добавить ещё два характерных мазка.
    Во-первых, во взаимоотношениях с окружающими людьми у матери стали появляться нотки властности, бескомпромиссности. (Может быть дурной пример начальников, с которыми она постоянно общалась?). В этой связи, вспоминается следующий случай. Под нами жила семья Щербаковых. (Витька Щербаков был неизменным участником дворовых игр). Глава семьи любил выпить и, напившись, нередко поколачивал  жену, болезненную, забитую женщину. Как-то раз, не выдержав жалобные крики соседки, мать ринулась ей на помощь. В результате её вмешательства скандал прекратился. (Рано утром к матери пришла Щербакова и униженно просила её не жаловаться начальству на мужа!). В последствии взрослые Щербаковы продолжали выяснять свои взаимоотношения очень тихо.
   Во-вторых, мать стала менее терпимой при решении конфликтов, возникающих между мной и сестрой. Раньше, как младший в семье, я беспрекословно подчинялся сестре. Повзрослев, вдруг понял, что многие истины, которые она провозглашала - совсем не истины, а пути их достижения – далеко не благородны. В Переборах наши ссоры приобрели агрессивный характер. Иногда они заканчивались потасовкой. Причём я оказывался победившей стороной.
  Часто причиной ссор было моё заступничество за Пашу. Готовясь стать комсомолкой, сестра, буквально, преследовала старенькую няню, за её искреннюю веру в Бога. Паша терпеливо сносила все её обвинения в отсталости, в «темноте» и т.п. (Что можно взять с «неразумного дитя»). Однако, сестра была настырным и безжалостным «агитатором». По своей глупости она часто доводила Пашу до слёз. Если это происходило на моих глазах, то я срывался, вмешивался в «антирелигиозную пропаганду» и прекращал её силой. Думаю, что со стороны, наши драки представляли собой довольно любопытное зрелище. Сестра валилась спиной на родительскую кровать и защищалась от меня ногами. Я, в свою очередь, нападал, стараясь надеть ей на ноги стул. Кругом нас суетилась Паша, не зная как нас разнять. Её пугал не сам факт «потасовки» (дело привычное), а «срамная» поза «молодой барышни», задиравшей ноги выше головы. Когда утихали страсти, сестра, подвывая для убедительности, звонила матери на работу (!) и жаловалась на меня. К такой форме самозащиты я никогда не прибегал, т.к., заведомо, считал себя правым. На основании однобокой информации мама, как аккумулятор, заряжалась эмоциями и, примчавшись с работы (в рабочее время), не разбираясь в обстоятельствах, вершила скорый и, часто, неправедный суд. Моих оправданий мать не желала слушать, да и не было времени. В подобных ситуациях она руководствовалась только эмоциями, вызванными телефонными воплями «потерпевшей стороны». К сожалению, в своём гневе мать могла ударить меня по голове или лицу ремнём или скакалкой, унижая не только морально, но и физически. Увы, рубцы на теле зажили, а в душе (от обид) остались на всю жизнь. Но, как говориться, матерей не выбирают! Я её любил и такую. Она была вспыльчива, но быстро отходила. В своих импульсивных поступках мать была склонна и к самопожертвованию и совершила в жизни много добрых дел. В трудные минуты она всегда приходила на помощь близким и не очень близким людям.
    Мать самоотверженно оберегала меня, когда я болел в детстве и юности.
   Она взяла в свою семью (фото 16 и 35) и воспитывала несовершеннолетнюю сестру (Елену Васильевну). Оказывала ей помощь после эвакуации с малолетним сыном из блокадного Ленинграда.
  Всячески помогала другой сестре - Екатерине Васильевне (фото 21 и 23). При активной поддержке матери, Екатерина Васильевна переехала в Переборы и устроилась там на работу.
  Можно привести многочисленные примеры доброго отношения моей матушки к знакомым и соседям.
   Образ жизни моих родителей, перед войной, свидетельствовал о сравнительно высоком материальном достатке. Мать неоднократно посещала Ленинград, где встречалась с родными и знакомыми. Она ездила в далёкий Архангельск (за Пашей), отдыхала с отцом и сестрой на Белом озере и т.д.
   О материальном достатке семьи свидетельствует следующий факт. Из поездки в Ленинград мать привозила, как правило, ящик конфет! (Дефицитный в Переборах продукт). Она любила сладкое и к этой пагубной привычке приучила сестру и меня. 

Примечание – Дома конфеты прятались от детей. Мы получали их по выдаче. Поэтому для меня и сестры было увлекательным делом находить эти тайники и бесконтрольно лакомиться их содержимым
   
   Особенностью посёлка Переборы в то время были его жители. Они почти поголовно были переселенцами. Часть из них приехала на ВОЛГОСТРОЙ добровольно, часть – по принуждению.
 
Примечание – Согласно официальным данным, в 1935 г. в ВОЛГОЛАГе находилось 19 420 заключённых. К 1941 г. их число возросло до 85 509 человек! Всего же за период 1935-1953 гг. здесь побывало 950 тысяч человек! Из них 20% - репрессированные. Своё название Переборы получили от находившейся на этом месте деревни, от которой сохранились 2-3 дома (фото 61)

  Основную часть взрослого населения поселка составлял инженерно-технический персонал строительства. Однако многие жители имели хорошее гуманитарное образование, обладали теми или иными творческими и организаторскими способностями. В разное время в Переборах отбывали свой срок: Наталья Сац (руководитель Московского театра для детей), Лидия Эванс (солистка Большого театра), Михаил Дудко (партнёр балерины Галины Улановой), режиссёр Сергей Радлов (режиссёр) с женой Анной Радловой (поэтесса Серебряного века) и др.
   
Примечание - Наталья Сац организовала в Переборах джаз-ансамбль (из польских заключённых музыкантов)

 

Фото 61. Дома деревни Переборы на окраине одноимённого посёлка.
   
 Другим фактором, способствующим превращению Перебор в культурный центр, была высокая значимость ВОЛГОСТРОЯ.
  Развитие посёлка щедро финансировались. На фото 62 (из Интернета) показана главная магистраль посёлка в наши дни. На мой взгляд, она мало изменилась с со времени моего детства.
      В Переборах была построена современная, по тем временам, школа (спортзал, столовая и т.п.). Учителями в ней были высоко квалифицированные педагоги из Москвы, Ленинграда и других культурных центров России. Работа с детьми неплохо финансировалась. За успехи в учёбе школьников премировали ценными подарками, в том числе, путёвками во Всесоюзную пионерскую здравницу - Артек.

Примечание – Путёвкой в Артек планировали поощрить и меня, но в последний момент, почему-то передумали. Наверное, на меня легла тень репрессированного отца.
  Вместо путёвки я был поощрён ценным подарком - балалайкой



 
Фото 62. Проспект 50 лет Октября в Переборах.

  Жителям посёлка были созданы все условия для полноценного отдыха. 
  Во Дворце культуры посёлка показывались самые новые кинофильмы, с концертами выступали известные в стране артисты. Активно функционировали библиотека и многочисленные кружки и секции. В Переборах имелись яхт-клуб, стадион и своя футбольная команда, в составе которой регулярно «появлялся», тот или иной, известный в футбольном мире игрок. На территории бывшей помещичьей усадьбы Юршино был оборудован пионерлагерь для детей сотрудников ВОЛГОСТРОЯ. В этом лагере регулярно проводила летние каникулы моя сестра. Одну смену отдыхал в нём я с друзьями.
    В Юршино, до образования Рыбинского моря, был великолепный пляж – любимое место отдыха жителей посёлка. Часто туда приезжала и наша семья. В память о тех днях сохранились три  любительские фотографии (фото 63 - 65).

 

Фото 63 (№ 91). Мама, сестра Нина и я на пляже в Юршино (1939 г.). На пригорке виднеется здание бывшего имения и парк – территория пионер лагеря.
   


 
Фото 64. Коллективный отдых на пляже в Юршино (1939 г.).

 
  На фото 64 - сидят: отец, соседка по этажу (мать Зины Кобелан), одноклассник сестры Валентин Павлович, сестра Нина и её подруга Нина Клянина; лежат: наша овчарка Альма, я и ребята с нашего подъезда: Витя Коновалов и Зина Кобелан. Судя по напряжённому вниманию Альмы, нас фотографирует мама.



 

Фото 65. Мама, сестра Нина и я на юршинском пляже. (1939 г.).

 Выше я упоминал о маминых увлечениях (стенография, планеризм и т.п.). Отец посещал теннисную секцию. Моя тётка, Екатерина Васильевна, была участницей балетного кружка. (Весьма вероятно, что танцевать мою тётушку Катю обучал сам Михаил Дудко). Я ходил на кружок рисования, бегал с ребятами на стадион, а зимой – на каток.
   Летом в посёлке проходили футбольные матчи с участием весьма профессиональных команд. (В РЫБЛАГе отбывали свой срок известные спортсмены).
   Зимой футбольное поле заливалось и превращалось в открытый каток. По вечерам над ним ярко горели фонари. Сотни любителей коньков здесь проводили свой досуг.
   Переборы были местом паломничества людей науки. (Здесь строилась ГЭС, создавалось Рыбинское море). В нашем доме некоторое время жили члены семьи известного в стране архитектора. Где он был сам, я не знаю. Может быть, остался в Ленинграде. Из блокадного Ленинграда были эвакуированы и приехали жить в Переборы его жена и 7 летний сын.   
Примечание – У сына архитектора, звали его Рудик, был самокат. Не без корысти я ходил к ним домой. Мне безумно нравилось кататься на самокате по дощатым тротуарам посёлка.
   Рудик безоговорочно давал мне этот полюбившийся снаряд. Он был добрый и очень воспитанный мальчик.
   Его мать никогда не вмешивалась в решения своего сына. Она представлялась мне, недоступной для общения, дамой «из высшего общества». Моя мама, с её претензиями на некий светский лоск,  на фоне этой женщины выглядела простушкой
   
   В Переборах, не без помощи матери, состоялось моё первое знакомство с «практической наукой». В то время я увлекался рыбной ловлей. Зная об этом, мама принесла мне с работы копию отчёта, в котором прогнозировались перспективы развития рыбного хозяйства, в создаваемом вблизи Перебор искусственном водоёме – Рыбинском море. Прочитав отчёт, я не стал более удачливым рыболовом, однако, поднялся на ступеньку выше в понимании окружающего меня мира. В частности, узнал, какие породы рыб предполагается разводить в рукотворном море, какую опасность для фауны водохранилища будут представлять в течение многих лет, остающиеся под водой леса и т.д.

Примечание – Рыбинское море создавалось в течение нескольких лет в долинах рек Волги, Мологи и Шексны. Оно было необходимо для обеспечения работы Углической и Рыбинской ГЭС и судоходства.
   Затопление территорий началось в весеннее половодье 1941 г. В мае 1947 г. по окончании паводка море достигло необходимого уровня. Его площадь – 4 550 км2, глубина -26 м, полный объём – 25,4 млрд. м3 воды.
   За этим, грандиозным по масштабам событием, стоят судьбы, часто трагические, жителей подлежащих затоплению территорий.
   В период 1936-1940 гг. специальными подразделениями НКВД были принудительно переселены 130 тыс. жителей города Молога и 700 сёл и деревень.
   Высокие здания г. Молога, а также колокольни церквей и монастырей, которые могли мешать судоходству, были взорваны, а леса, по возможности, вырублены. 
    По докладу лейтенанта госбезопасности Склярова, 294 жителя г. Молога и некоторых поселений не подчинились властям. Они приковали себя к оградам своих домов и зданий и вместе с ними ушли под воду. Факт массового психоза игнорировался. Этих людей официально объявили психически больными

  В ноябре 1939 г. закончилась «успешная карьера» моей матери. Её должность («секретарь Зам. Начальника Управления строительства») была упразднена, в связи с начавшейся реорганизацией управленческих структур ВОЛГОСТРОЯ.
   Для мамы, как всегда, в трудную минуту, «палочкой выручалочкой», стал отец. В то время, он был Начальником планового отделения Отдела технического снабжения (ОТС) ВОЛГОСТРОЯ. Думаю, что не без его активного участия, мать стала «Ответственным исполнителем группы учёта оборудования ОТС».
   Однако в мае и сентябре 1940 г., в результате реорганизации ОТС, её переместили, соответственно, на должности «Инспектора отделения электрооборудования» и «Инструктора отдела Технического снабжения». Очевидно, что без специального образования и постоянной помощи отца, продуктивно работать на подобных должностях мама не смогла.
   Процесс свёртывания работ на ВОЛГОСТРОЕ существенно ускорился с началом Великой Отечественной Войны. Начиная с 1941 г., началось массовое сокращение и перемещение вольнонаёмных кадров. Сия горькая чаша не миновала и маму.
   Начало войны она встретила в Отделе временной эксплуатации и строительства (ОВЭ и С) на «экзотической» для неё должности - «Ответственного исполнителя отделения эксплуатации ГЭС». В январе 1942 г. мать вновь переместили в должности. Она стала исполнять обязанности «Старшего техника» ОВЭ и С, а в феврале 1942 г. была откомандирована в распоряжение директора Рыбинской гидроэлектростанции. В апреле 1942 г. её перевели на должность - «Старший инспектор Отдела снабжения».
   Война и кадровые перестановки на ВОЛГОСТРОЕ болезненно отразились на материальном положении семьи. С введением карточной системы возникли проблемы с питанием. Мама взялась решать эту проблему, с присущим ей авантюризмом. Исполнителем её идей, как правило, становился я. 
   Так, например, меня обязали заниматься разведением кроликов. С помощью отца в дровяном сарае были оборудованы клетки. В них поселились кролики. После первых неудач (крольчиха уничтожила свой помёт), дела по «выращиванию мяса» пошли, на лад. Родились новые крольчата. Я их исправно кормил и холил, а они быстро набирали вес. Однако к нам на стол крольчатина не попала. В одну из ночей кроликов украли.
  Следующая идея матери сводилась к откармливанию поросёнка. Поросёнок был приобретён, но сразу же встал вопрос, чем его откармливать. Пищевых отходов с нашего стола практически не было. Поэтому, через какое-то время, исхудавшего поросёнка пришлось досрочно съесть.
  В то время продукты питания приобретались, главным образом, путём натурального обмена. На деньги ничего нельзя было купить. В этой связи,  помнятся зимние походы с мамой по окрестным сёлам в поисках картофеля. 
  Зимой 1941-1942 гг. мама и я впервые вышли за пределы Перебор с задачей добыть «второй хлеб». Я использовался как тягловая сила. На санках, которые я вёз, лежала одежонка на обмен (без неё мы могли обойтись), предметы рукоделья матери (детские платьица, штанишки и т.п.) и отца (самодельные конверты), а также скудные семейные запасы писчей бумаги, тетрадей,  карандашей и махорки (она выдавалась по карточкам). Этот товар считался «ходовым» при обмене на продукты питания. Мать играла роль коробейника.
   В подобных походах ей (да и мне – 14-и летнему подростку) довелось испить горькую чашу унижений и оскорблений. Деревенские бабы смотрели на нас, как на побирушек. (Такие, как мы, видимо, неоднократно стучались в их жилища). Мать отчаянно торговалась с ними, однако, картофель был не в наших мешках. Эти тётки, тоже бедные и обездоленные войной, диктовали свои условия. Торги заканчивались всегда не в мамину пользу.
  Но как же радовались мы, когда торопливо везли домой полмешка «второго хлеба», закутанного от мороза в старенькое одеяло. Это была большая удача - возможность полуголодно прожить ещё 20-30 дней!
        В 1942 г., вырвавшись по «Дороге жизни» из блокадного Ленинграда, приехала в Переборы Елена Васильевна с малолетним сыном. Мать всячески помогали им восстанавливать здоровье. Её сестра вернулась в Ленинград сразу же после снятия блокады Ленинграда.
  Примечание – Глядя на изголодавшегося двоюродного брата, я впервые осознал, какую власть над человеком может приобрести еда. По прошествии 2-3 недель после приезда в Переборы маленький брат не избавился от страха перед голодом. Пообедав дома, он пунктуально приходил к нам во время обеда. Приняв предложение поесть с нами, он мог поесть в прок. При этом его живот раздувался до таких размеров, что вылизал из штанишек. Однако, чаще он сидел в сторонке, провожая глазами каждую ложку каши или супа, которую мы подносили ко рту. Его глаза напряжённо следили, как поглощалась «драгоценная» составляющая человеческой жизни - еда. В этот момент он никого не слышал и был не способен отвечать на вопросы. Он смотрел только еду. Знал, что она здесь, рядом, что он её видит!
   До каких же космических высот может возрасти цена обыкновенной пищи в сознании человека, если морить его в течение многих месяцев голодом? Тогда я ещё не знал, что очень скоро буду относиться к еде таким же образом

   В июле 1942 г. мама была уволена с работы по ст. 46 КЗОТ. Теперь она перебивалась случайными заработками (выполняла машинописные работы, торговала на рынке своими швейными изделиями и т.п.), пыталась изыскивать различные способы добывания продуктов питания.
   В конце осени 1942 г. в поселке прошёл слух, что на острове, у бывшего г. Молога, на полях остался не выкопанный картофель, который можно собирать и использовать для своих нужд. Образовалась группа энтузиастов, в их числе оказалась и моя безработная мать. Для участия в этом мероприятии был привлечён и я. Переход по Рыбинскому морю осуществлялся на зафрахтованном старом рабочем катере.
   «Картофельные» авантюристы провели долгие часы плавания, в тесном отсеке катера. Для меня, были непривычными грохот двигателя, запах солярки, вибрация корпуса, плеск воды за стальным бортом.
   Будучи любопытным подростком, я не раз выбирался на палубу. Здесь было холодно и неуютно. В лицо летели брызги воды и редкие снежинки. Тревожное чувство вызывали закрытое серым покровом небо и, возмущённая ветром, зыбкая поверхность воды. За бортом катера периодически возникали потрясающие воображение картины.
   Представьте себе, водную дорогу, проложенную через затопленный лес. Катер движется по вырубленной в лесу просеке. Слева и справа от него торчат из воды макушки деревьев. Их так много, что они уходят за горизонт. Я уже знал (из упомянутого выше научного отчёта), что в течение многих лет эти деревья будут разрушаться и гнить, отравляя воды Рыбинского моря.
   А вот и другая картина. Преодолев дорогу через затопленный лес, катер выходит на открытую воду. Прямо по курсу возникает, верхняя часть затопленной колокольни. Это – то, что осталось от взорванной церкви или монастыря. Одиноко торчащая из воды колокольня теперь будет служить в качестве створного знака. Её былые многовековые заслуги перед людьми вычеркнуты из памяти! Одну из таких фотографий я нашел в Интернете (фото 66).
 
 

Фото 66. Рукотворное Рыбинское море. Колокольня на месте разрушенной и затопленной церкви. (1941 – 1942 гг.).

 Где сегодня можно увидеть подобные картины? Разве что, в фильмах о природных катаклизмах. Я же это видел, вживую!
    Возвращаясь к целям поездки на Мологу, могу сказать, что она завершилась для нас самым печальным образом. Земля на картофельных полях была уже схвачена морозом. Судя по обильной ботве, картофель был давно выкопан. Нам досталась лишь небольшая кучка полу замерзших клубеньков, которые мы нашли в картофельной ботве. Мама всю обратную дорогу молчала и жаловалась на плохое самочувствие. Поздним вечером катер доставил нас в Переборы. Погода окончательно испортилась: пошел снег, началась метель. Замёрзшие и усталые мы еле плелись по затемнённым улицам посёлка (была война!). На пол пути к дому, мама, стала плакать и жаловаться, что от холода может упасть в обморок. Через какое-то время, бросив на снег свою кладь (мы брали с собой санки, лопаты, мешки), она с плачем побежала к дому. Я тоже устал и очень замёрз, но всё-таки, притащил всю нашу поклажу домой. Там я застал отца, который, со страдальческим выражением на лице, успокаивал рыдающую мать. Мама по-детски жаловалась на свою судьбу, жизнь и долю. Отец обнимал её, утешал, но вряд ли был способен что-либо изменить.
   Период времени с конца 1942 г. до начала 1944 г. оказался наиболее тяжёлым для нашей семьи. Мы стали жить впроголодь. Питались, чем придётся (похлёбками из муки или жмыха, супом из крапивы, щавеля, столярного клея, турнепса и т.п.). То, что получали по карточкам, шло в качестве облагораживающей приправы к добытым мамой подручным полу съедобным продуктам.
     В июне 1943 г. наша семья полностью перебралась в г. Углич к новому месту службы отца.
Примечание – До июня месяца 1943 г. мать, сестра и Паша оставались в Переборах, где мать нашла временную работу. С января по февраль она была зачислена на должность Заведующей хозяйством Базовой Гидрометеостанции УГМС – МВО, а с февраля по июнь – на должность машинистки БГМС «Рыбинск» УГМС – МВО.
   В Угличе, по каким-то соображениям, мать не стала работать до октября 1946 г. Предполагаю, что это было вынужденное решение. Иждивенческая продовольственная карточка, которую имела мама, находясь на иждивении отца, практически не отличалась от продовольственной карточки служащего. А работать ради денег – не имело смысла. Кроме того, осенью 1943 г., после тяжёлой скоротечной болезни, умерла Паша и матери пришлось заниматься домашним хозяйством

   У меня и отца от постоянного голодания стала развиваться дистрофия. Родители предпринимают героические попытки бороться с голодом. Весной 1943 г., отец получает в пользование участок не вскопанной земли (1-2 сотки) для выращивания овощей (главным образом картофеля). Участок находился рядом с домом, в котором мы жили. Урожай овощей оказался мизерным. Сказались отсутствие опыта в этом деле и скудность посевного материала. Так, например, картофель мы смогли посадить только «глазками». (Клубень делился по числу завязей на несколько отдельных кусочков - «глазков»). Мама была активным популяризатором этого сверх экономного метода посадки. Однако её надежды не оправдались. К осени под каждым кустом выросли только несколько маленьких клубней. Мы вновь вступили в военную зиму без каких-либо запасов «второго хлеба».
   Память не сохранила каких-либо ярких впечатлений об этом отрезке времени. Думаю, что все мои мысли были о еде. Даже известия об очередных победах Красной Армии на фронтах, каким-то образом, я связывал с надеждой о повышении норм снабжения по карточкам.
   Однажды мама принесла с базара тушку галки. Вместе с отцом они долго обсуждали, как её приготовить. В результате кулинарных усилий моей матушки на обеденном столе появилось тщедушное тельце зажаренной птицы. Её жесткое мясо было черноватым по цвету и неприятным на вкус. Моя привередливая сестра даже не стала пробовать это блюдо. А я ел!
   Если бы не прогрессирующая дистрофия отца, можно было бы считать, что наиболее трудные дни нашей семьи остались позади. В июле 1944 г. я ушёл в военное училище, а сестра, по окончании школы, устроилась на работу на часовой завод и стала получать рабочую продуктовую карточку. 
    С уходом в военное Училище я начал самостоятельную жизнь. Мне было 17 лет. К счастью, не сбылось мамино пророчество, что я не смогу найти своё место в жизни, т.к. с детства «ни к чему не приспособлен». Сейчас, подводя итоги своей жизни, без всякого лукавства могу сказать, что я доволен судьбой. Она не была легкой, но стала поучительной в деле постижения и воспитания самого себя. Более или менее, легко уйти из семьи мне помогли голод и боязнь остаться единственным мальчишкой в 10-ом классе школы. Все мои сверстники решили поступать в Училище.
   Тяготы военной службы меня не тяготили, так как за годы войны я получил хорошую закалку в части выживания и был приучен к лишениям и тяжёлому физическому труду. В дни каникул старшие школьники привлекались к работам в колхозах. К 16-и годам мои плечи приучились выдерживать мешки с мукой, зерном, горохом весом 50-70 кг.  Дисциплина и порядок также были мне привычны. Я с детства был горячим приверженцем идеи самовоспитания.
   В воинской службе в 1944 г., мне больше всего нравился курсантский паёк, который включал в себя белый хлеб, сливочное масло, компот (!) и другие, ранее недоступные для меня продукты. Тогда «Излишней любовью к еде» страдало большинство курсантов. Дежуря на камбузе, мы, втроём, за один присест, могли съесть 5 литровый бачёк рисовой каши! С не меньшим аппетитом поглощал я тощие картофельные лепёшки, которые мама изредка приносила на проходную Училища. (Невдомёк, было эгоистичному «ребёнку», что эту пищу мать отрывала от себя и отца!). Как сейчас, помню её исхудавшее лицо с добрыми усталыми глазами, подробные расспросы о моём быте, искреннее желание помочь.
   
 

Фото 67. Такой была мама в Угличе (1944-1945 гг.).

   Вселенским праздником был день Победы! Эту весть я встретил в ликующей толпе курсантов, в одночасье превративших казарму в бразильский карнавал. Все лица светились неподдельным счастьем, в воплях и объятиях изливался восторг юношеских сердец. Во дворе Училища шла оглушительная стрельба. Офицеры из табельного оружия и ракетниц палили в рассветное небо. В этот день спонтанно нарушился распорядок дня Училища, были отменены занятия, весь личный состав, кроме вахты, получил внеочередное увольнение, чтобы присоединиться к царившему на улицах города ликованию.
    Дома тоже был Праздник. Радостью и надеждой светились глаза родителей. С их исхудавших лиц, впервые, за последние годы, не сходили счастливые улыбки.
  Всех людей в тот памятный день посетило нечто огромное и величественное, напоив сердца и мысли общей радостью. Участники этого события получили непередаваемый дар – сопричастность к всеобщему, всенародному счастью в облике Дня Победы.

Примечание – Аналогичное чувство испытали жители СССР, когда в космос полетел Юрий Гагарин

   В личном плане 1945 г. для меня был не совсем удачным. Летом я заболел правосторонним экссудативным плевритом. Лечение в лазарете было мало эффективным, поэтому меня переправили по Волге в Центральный военный госпиталь г. Москвы.
Примечание – Недавно я узнал в Интернете о беспокойстве, возникшем у жителей, стоящих на Волге городов, в связи с  телепередачей «Момент истины». Ведущий этой программы  А. Караулов, творец «жареных сенсаций», ссылаясь на «секретные материалы», поведал, что с июля 1943 по ноябрь 1945 гг. в городе Угличе располагался Учебно - Химический Отряд (УХО) советского ВМФ. При передислокации УХО на дне реки Волги остались ёмкости с отравляющими веществами!
  В результате журналистского расследования, после оглашения «секретных материалов», местные СМИ установили, что в Волгу попали не ОВ, а зажигательные вещества (белый фосфор). Эти сведения им сообщил очевидец, служивший в то время в УХО.
    Так как моя поездка в московский госпиталь, по капризу судьбы, перекликается с упомянутыми выше событиями, считаю необходимым заявить следующее. 
    В УХО, в соответствии с назначением, готовились специалисты - химики различных категорий (матросы, старшины, офицеры). Естественно, что в ходе обучения проводились и практические работы с различными веществами.
    В первой половине 1945 г. во время работы с зажигательной смесью «КС» (её основным компонентом является белый фосфор) получили ожоги моряки обслуживающего подразделения. Работу с «КС», в целях безопасности, они проводили у уреза воды на берегу Волги, в защитной одежде. Во время перекачки зажигательной смеси произошел её случайный выброс в атмосферу. «КС» попала на защитную одежду работавших и сразу же воспламенилась.
  Спасаясь от огня, матросы бросились в воду (белый фосфор под водой не горит). При этом с головы они сорвали противогазы, чтобы периодически выныривать из-под воды и дышать. Матросы не учли, что, органическая составляющая «КС» способна плавать и гореть на поверхности воды. Вследствие этого, они получили ожоги лица и головы.
    Пострадавшие от «КС», а вместе с ними и я, в составе одной команды, были отправлены теплоходом в Москву (в Центральный Госпиталь). Нас сопровождал офицер (женщина) старший лейтенант медицинской службы. Поскольку я был на носилках, а обожженные были ходячими больными и нуждались, главным образом, в пластических операциях, постольку они выполняли функцию носильщиков. Их дальнейшая судьба мне неизвестна. Сам я пробыл в госпитале более месяца.
    Так что, промахнулся товарищ Караулов, кликушествуя об ОВ на дне Волги. Как говориться, «КС» бы ему на язык!


   Запомнился осенний день 1945 г., когда я отбывал из Углича к новому месту дислокации Училища. Его перебазировали в город Сортавала. Из родных меня провожала только мать. (Отец был в отъезде, а сестра на работе).
   В угоду моему юношескому экстремизму (я боялся насмешек товарищей), мама обещала при прощании не плакать и не целовать меня. Ей было нелегко это сделать. Она отпускала сына в большую жизнь! Тем более, после тяжёлой болезни. Когда наступил момент расставания, её глаза были полны слёз, а руки не хотели меня отпускать. Наконец поезд начал двигаться, я из дверей вагона ещё раз увидел её, до боли знакомую фигурку с поднятой рукой.  Что чувствовала мама в эти минуты?
      Во второй половине 1946, будучи курсантом второго курса, я приезжал в Углич в очередной отпуск. Мама с радостным удивлением, как бы не узнавая, разглядывала меня, повзрослевшего, загорелого, отъевшегося на «флотских харчах».
Примечание – Этот отпуск имел для меня серьёзные последствия. Нас курсантов – угличан было 10 - 12 человек. Они явились ко мне целой делегацией. Однокашники горячо уговаривали меня поддержать их «групповое опоздание из отпуска». (Тогда это было почти дезертирство!). Не долго думая, я решил поддержать товарищество.
    В УХО разразился громкий скандал. По результатам специального расследования, командование долго вело расследование происшествия, по результатам которого, определило меру наказания каждому участнику. Удивительно, но меньше всех пострадали главные зачинщики. Самое строгое взыскание (10 суток строгого содержания на гауптвахте) досталось мне.  Меня посчитали главным идеологом проступка. Почему так получилось, я не знаю. Скорей всего, меня кто-то подставил. Да и сам я вел себя не лучшим образом: не каялся, не просил о милости, не оговаривал товарищей.
   Пребывание на холодной гауптвахте г. Сортавала (температура там была чуть выше нуля, а на бетонных сенах серебрился иней) завершилось для меня самым печальным образом. Я простудился, получил правосторонний экссудативный плеврит и был отправлен осенью 1946 г. в Военно-Морской Госпиталь г. Ленинграда.
  Эта болезнь могла стать последней точкой отсчёта в моей военной карьере. Перед выпиской из Госпиталя меня комиссовали. Комиссия посчитала, что я должен по состоянию здоровья уволиться «на гражданку». Тогда в меня вселился какой – то бес, я отчаянно и не без успеха защищал своё право служить Родине и Флоту в качестве кадрового военного. Моя пылкая речь и юношеский задор тронули членов комиссии. Они оставили меня в кадрах, порекомендовав по окончании Училища направить меня служить на южные моря 
   
    Мама, обеспокоенная состоянием моего здоровья, в начале 1946 г. неожиданно для меня приехала в Училище. Наша встреча в Сортавала была кратковременной. Она торопилась вернуться к отцу, у которого тоже были проблемы со здоровьем. Мне же она привезла килограмм сливочного масла, уверяя, что для легких это самое полезное лекарство.
    В октябре 1946 г. мама устроилась на работу в Комбинат № 7 МВД СССР. Её очередная должность в Управлении Исправительно-трудовых лагерей и Строительства комбината -  Старший инспектор торгового отдела. В мае 1947 г. её переместили на должность Секретаря – машинистки торгового отдела.
   Свёртывание работ в Комбинате № 7, проблемы с трудоустройством в г. Углич и затянувшаяся болезнь отца вынуждают мать предпринять более решительные действия, чтобы преодолеть полосу жизненных невзгод.
   В июле 1947 г. она увольняется с работы и едет в Прибалтику (г. Сланцы). Здесь она устраивается на работу в трест «Газсланцстрой» на должность старшей машинистки. Одновременно она ищет (через знакомых) приемлемую для отца работу на рыбодобывающих предприятиях ЭССР. Эти поиски увенчались успехом. В августе 1947 г. отец переезжает в посёлок Усть-Нарва ЭССР, где устраивается на работу в качестве экономиста в Нарвском Рыбокомбинате. Одновременно к матери в Сланцы перебирается сестра.
     В апреле 1948 г. мать увольняется с работы и переезжает к отцу в Усть-Нарву. Здесь она в декабре 1948 г. устраивается на должность экономиста (?) в Нарвский Рыбокомбинат. Очередной авантюрный шаг моей матушки вряд ли обошёлся без протекции отца. Наверное, он пообещал руководству Рыбокомбината взять на себя многие, полагающиеся по этой должности, обязанности.
Примечание – Надо полагать, что помощь отца была довольно эффективной.
    В «Трудовой книжке» матери есть отметка, что за перевыполнение производственной программы за 2-ой квартал 1949 г. она получила денежную премию в размере 1 304 рубля. (Сравнительно крупная сумма по тому времени)
   
    В августе 1949 г. мама пытается реализовать себя на новой должности. Теперь она – бухгалтер заготовительного цеха (?) комбината. Однако, в ноябре 1949 г., она почему-то увольняется (по собственному желанию). Скорей всего, отец устал работать за двоих. Ему, маминой «палочке – выручалочке», шёл седьмой десяток лет!
   С марта 1950 г. по декабрь месяц мама трудилась на посильной для себя работе. Она – секретарь – машинистка директора Рыбокомбината. В июне 1950 г. она стала бабушкой. Появились новые заботы. У моей сестры, которая в это время работала и жила в посёлке Силламяэ ЭССР, родилась дочь. С декабря 1950 г. по июль 1951 г. мама вообще не работала. Затем вернулась на Рыбокомбинат на прежнюю должность (секретарь-машинистка). Здесь она и завершила окончательно (в январе 1955 г.) свою производственную деятельность. Мама уволилась за три года до пенсии по собственному желанию.
    Примечание – Анализируя отношение матери к общественно-полезному труду, прихожу к мысли, что она не нашла в жизни «своего призвания, своей профессии». Оставаться наплаву в этой сфере человеческой деятельности ей всегда помогали три фактора: уменье печатать на машинке, способность к общению с людьми и безотказная квалифицированная помощь мужа. Не случайно, наивысших успехов в производственной деятельности, она проявила на должностях секретаря-машинистки в учреждениях, где работал отец.
     Мама, не задумываясь, пользовалась знаниями и служебным положением отца. Он не мог ей ни в чём отказать. Свидетельством тому может служить черновик «Заявления матери о назначении пенсии», найденный мною в семейном архиве. Черновик «Заявления» написан рукой отца 
 
    Последующие годы жизни моей матери насыщены покоем и доброжелательным отношением к окружающему миру. Мама стала мудрее, спокойнее.
  Свою любовь и внимание мама перенесла на старшую внучку (дочь сестры), которая поселилась в её семье. Не обделила она любовью и других внуков (моих детей и вторую дочь сестры).
   В её тесной квартирке (маленькая комната, кухонька и веранда) постоянно кто-нибудь гостил. Отец в садике перед домом соорудил беседку, где также могли размещаться гости. Некоторые неудобства быта (теснота, отсутствие водопровода, газа, тёплого туалета и т.п.) с лихвой компенсировались прекрасным расположением дома в курортном местечке Усть-Нарва, достопримечательностями посёлка  и незабываемым ощущением покоя и красоты в доме родителей и вокруг него.

Примечание – С посёлком Усть-Нарва (теперь – эстонский город Нарва-Йыэсуу), связаны наиболее счастливые годы моей жизни. Здесь я всегда был окружён родительским вниманием и любовью. Здесь родители благословили мою женитьбу. Здесь взрослели мои дети. Здесь в течение многих лет, я, жена Нина и мои дети (Ирина и Юрий) отдыхали душой и умом от превратностей городской жизни, находясь в единении с окружающими нас людьми и природой.
    Усть-Нарва – это особое место. Прекрасный пляж и воды Нарвского залива были в 50-70 метрах от дома, в котором мы жили (фото 42, 43).
  Дом окружали стройные, вечно подпевающие морскому ветру сосны. Как часто через открытые двери беседки я любовался золотыми силуэтами этих великанов,  купающихся в лучах вечернего солнца. Как сжималось сердце от мысли, что этот миг подлинного счастья нельзя удержать! В Усть-Нарве было не просто красиво. Здесь жилось и дышалось, иначе, чем в других местах! Именно поэтому, в 1896 г маленькое рыбацкое поселение Гунгербург, из «гадкого утёнка», превратилось в «прекрасного лебедя». Вместо Гунгербурга вырос модный столичный курорт Усть-Нарва.
  На этом курорте отдыхали и искали вдохновение многие известные люди России. Среди них: писатели Лесков, Гончаров, Мамин - Сибиряк, Набоков; поэты Брюсов, Игорь Северянин, Саша Чёрный, Пастернак, Ахматова, Полонский; композиторы Чайковский, Направник, Шостакович; художники Шишкин, Верещагин, Коровин, Дубовский, Мещерский; юрист Кони и др).
  Пляжи Усть-Нарвы посещал юный Георг Отс (в последствии известный певец). Семья его отца Карла Отса жила в Нарве.
  В советское время здесь бывали дирижер Мравинский, поэты Вознесенский и Резник, композитор Шнитке, эстрадная певица Пугачёва, писатель Искандер, художники Глазунов и Шилов, юристы Падва и Макаров, политики Явлинский и Жириновский и многие другие.
  Напротив дома, где жили родители, сохранился «Дом К.А. Коровина» (фото 72). Неподалёку стояла летняя «Дача Чайковского». Какое-то время мои родители жили в ней. На выезде из Усть-Нарвы несут караул могучие сосны, увековеченные в картинах художника Шишкина.


 
                Фото 68. Мама после окончательного ухода с работы (1956-1957 гг.).


 
Фото 69. Мама на веранде в минуту покоя (1958 г.).

   В Усть-Нарве мама полностью утратила черты «барыни» (так, за глаза называла, её Пашенька).
  Её не смущали простота и неустроенность быта. Она искренне наслаждалась ролью гостеприимной домохозяйки, живущей на курорте. Мама любила принимать гостей, общаться с ними.
  В семье родителей подолгу жили мои дети и дети моей сестры, члены наших семей, мамины сёстры и их дети, знакомые моей сестры, родственники моей жены и др.
  Мать и отец имели много знакомых и среди жителей посёлка. В их числе была экстравагантная, очень худая и острая на язык дама - дочь поэта Игоря Северянина, которая постоянно жила в Усть-Нарве.
  На фото 70 показан прекрасный песчаный пляж посёлка. На переднем плане (с лева направо): беспородная мамина собака, мамина внучка «Ира тёмненькая» (дочь моей сестры), мамин внук Юра (мой сын), моя жена Нина, мамина внучка «Ира светленькая» (моя дочь) и я (с мячом).


               
Фото 70. Усть-Нарва 1956-1957 гг. Традиционные мамины гости на берегу моря.



               
Фото 71. Мама в садике у дома с Вадимом (сын маминой сестры Елены Васильевны).







 
Фото 72. Дом К.А. Коровина в Усть-Нарве. 1958 г.

 
 Маму никогда не покидало хорошее настроение. Она убеждённо говорила, что для её душевного и физического здоровья лучшими лекарствами являются лес и море. Забавно было смотреть, как мама вдруг объявляла, что ей нужно срочно сходить в лес. Взяв корзинку, часто в одиночестве, в любое время дня она могла отправиться к лекарю-лесу. Оттуда она приходила умиротворённая без какой-либо тени усталости и, если позволяла погода, бежала к морю.
  Купанье было её второй страстью. Сезон купания в море продолжался у неё с самого начала лета до середины осени. Каждое утро, накинув на купальник халат, мама энергично шествовала к лекарю-морю.
   Находясь в отпуске в Усть-Нарве, я любил наблюдать посиделки мамы со старшими внучками. Как мне казалось, они воспринимали её как старшую подругу. Мама увлечённо обсуждала с ними различные проблемы и, не без лукавства, уходила от прямо поставленных вопросов, если они касались её личной жизни. Я не следил за сутью беседы. Ловил лишь отрывки отдельных фраз. Слушал их тихие голоса. Видел блеск их глаз и три склонённые друг к другу головы: две юные и одну седую. В такие минуты мама и её внучки казались ровесниками.
   Может быть, я ошибаюсь, но с моим уходом из семьи родителей, их отношение ко мне претерпело существенные изменения. Мама, например, из общения со мной, полностью исключила былую нетерпимость и эмоциональность в решении спорных вопросов. У неё появилась какая-то уважительность по отношению ко мне. Она как бы, призналась сама себе, что во многих практических делах я разбираюсь не хуже её. Сказывались и «ранец лет» и опыт жизни, приучивший маму иногда «прятаться за спину отца».  Как бы там ни было, между мной и мамой, до самых последних дней её жизни, сохранялись очень добрые, доверительные отношения. 
    В середине семидесятых годов мама начала жаловаться на частую усталость и другие признаки скрытной болезни. В 1986 г. она продолжительное время жила у меня в Ленинграде. Её приняли и осмотрели специалисты Военно-Морской Медицинской Академии им. С.М. Кирова. Диагноз был неутешительным – рак.
Примечание – Даже в эти очень трудные дни, мама не теряла оптимизма и веры в свою счастливую звезду. Она мужественно держалась в приёмной специалиста ВМА. Кроме неё здесь находились другие больные. Все они - подавленные, растерянные, скандалящие и даже плачущие разновозрастные женщины. Здесь решалась их судьба. Периодически медсестра вызывала одну из них в кабинет врача. Надо было видеть, как откликнулась и с каким достоинством пошла к дверям кабинета мама, когда сквозь шум приёмной, донёсся выкрик: «Кто от генерала Шапошникова?». «Я от генерала Шапошникова!» - ответила она. Я рад, что в тот день мне удалось подсластить, пилюлю былого маминого тщеславия


   Детальное обследование в больнице посёлка Песочное (под Ленинградом) показало, что дни моей матушки сочтены. Я не стал говорить ей об этом. Да и сама она, как мне казалось, не желала омрачать последние дни правдой.
   Мама умерла в Усть-Нарве в тихий осенний день 1968 г. В такие дни она любила ходить на свидание к лекарю-лесу.
  Накануне смерти маме отменили обезболивающие уколы. Она смогла внушить себе, что с завтрашнего дня начнёт поправляться. Вечером встала с кровати, посетила свой огород, помылась, порадовала нас своим самочувствием. Увы, это был последний всплеск былой энергии и жизни в её больном теле.
  На другой день, часов в 10 утра, мама, жалуясь на сильные боли, попросила меня приподнять её. Дома я был один. Когда я попытался это сделать, всё произошло стремительно и неожиданно. Мама, держась за меня, вдруг всхлипнула и отключилась. Спустя минуту другую, я осознал, что её уже нет среди нас живых: пульс не ловился, а зеркало не фиксировало дыхание.
  Вскоре из аптеки пришёл отец. Он попросил оставить его одного с лежащей на кровати мамой. Я был на веранде и слышал, как он безутешно плакал.
   До сих пор, меня утешает лишь одно. Последним, кого коснулась мама в минуту своего Ухода, был я – любящий её сын.

  Похоронили маму в Усть-Нарве. Через десять лет рядом с ней нашел своё упокоение отец (фото 45).
   






































    «В мире есть только два достоинства, перед которыми можно и должно преклоняться… - это гениальность и доброта сердечная»
                (В. Гюго)


               
«Поведение – это зеркало, в котором каждый показывает свой лик»
                (В. Гёте)










Н я н я

   

   Отдавая дань памяти своей няни, я не уверен, что моя характеристика её личности, будет полной и объективной. То, о чём я буду писать, смотрелось глазами ребёнка или подростка. Естественно, что на основании детских восприятий трудно воссоздать портрет реальной личности. Безусловно, какие-то черты характера Паши остались для меня неизвестными, а, в чём-то, я её идеализировал, но другого способа рассказать о близком мне человеке, я не вижу.
   
   Полное имя моей няни – Прасковья Дмитриевна Игумнова. По возрасту, Паша была старше моей мамы, по меньшей мере, лет на 40 – 45. В годы моего детства она выглядела, наверное, как моложавая бабушка.

Примечание - В Паспорте, который няня оформляла в Медвежьегорске, её возраст из-за отсутствия документов, определялся с её слов. Год рождения, который она указала, я не знаю. Полагаю, что его следует искать на отрезке времени 1857 – 1862 гг. Тогда ещё могло быть крепостное право! Его отменили лишь в 1861 г. Но вряд ли родители Паши были крепостными
   По договорённости с матерью, Прасковья Игумнова пришла к нам в качестве домработницы. Это произошло, скорей всего, в 1925 году после рождения моей сестры.  Поэтому, появившись на свет спустя два года, я сразу же попал в её добрые, заботливые руки, которые лелеяли меня на протяжении последующих 15-и лет. Так она стала моей нянькой.
    Примечание - С Пашенькой я расставался лишь дважды и то на 2-3 месяца. В первом случае она побоялась ехать в Переборы («…уж очень далеко!»), а во втором – ей было необходимо съездить на родину по делам наследства    
      
   По этнической принадлежности Паша – поморка, т.е. потомок древних новгородцев, переселившихся на Север России.
   О её жизни, до появления в семье отца, я знаю очень мало. Понаслышке (из разговоров взрослых) можно было понять, что родиной Паши была деревня Копытово, что под Холмогорами. Подростком её «определили к богатым людям в услужение». Там она училась этой «профессии» много лет. Была служанкой, помогала кухарке, ухаживала за престарелыми людьми, нянчила детей и т.п.
    Личная жизнь Паши так и не сложилась. Она не вышла замуж и не имела своих детей. Лишь в Копытово у неё были какие-то дальние родственники. Свою нерастраченную любовь она переносила на тех с кем жила и о ком заботилась.
   На заработанные «в услужении» деньги Паша сумела приобрести в Копытово собственный дом.
 
Примечание – Дом был куплен за деньги, подаренные Паше какой-то купчихой, в благодарность за хорошую службу. (В те далёкие времена, подобная судьба малограмотной деревенской женщины считалась  вполне успешной)
      
    Такие качества Прасковьи Игумновой как природный ум, прилежание, добросовестное отношение к порученному делу, доброта, честность, стремление «жить по совести», в определённой степени, компенсировали изъяны в её образовании и воспитании. За долгие годы жизни в городских семьях (в Архангельске, Санкт-Петербурге) она многому научилась. К 1927 г. Паша чётко определила своё место в людской иерархии. Её не унижала в собственных глазах и не тяготила роль служанки, кухарки, домработницы, сиделки, няни. Свои обязанности она знала хорошо и выполняла их с любовью и прилежанием. Своим присутствием и отношением к порученному делу она как бы цементировала любую семью, в которой находилась; становилась её неотъемлемой частью. Странно, но она не заметила (или не хотела замечать), что в России произошла Революция, что её права существенно расширились. Паша продолжала неукоснительно следовать жизненным принципам «старого (я бы сказал старинного) уклада жизни», установленного много лет назад её предшественниками.

Примечание – Обращаясь к родителям, Паша называла их по имени отчеству, а в разговорах с посторонними людьми отца величала «барином», а мать - «барыней». Причём, эти слова она произносила без тени сомнения и, весьма, уважительно.
   Меня Паша называла «дитяткой» или «Билеюшкой».
   Не раз я был свидетелем того, как мои родители безуспешно пытались усадить няню за общий обеденный стол. Она этого панически боялась, т.к. была убеждена, что сидеть вместе с «барами» ей не пристало.
   Кушала Паша всегда отдельно, у себя в кухне. К участию в её трапезе допускался только я 

    Няня была истинно верующим человеком. Она свято соблюдала все церковные традиции и обряды. Наверное, для моей матери её слово было решающим в осуществлении тайного (от отца) крещения моей сестры и меня.
   Паша обладала необычным природным даром. Она умела услышать «крик чужой души», умела жалеть, искренне сочувствовать, утешать. Много ли современных людей обладают подобными качествами? В массе своей, они почти забыли эту общечеловеческую обязанность. Теперь за них её выполняют «чужие люди» - профессионалы - психологи. Нынешний среднестатистический человек увяз в себялюбии. Он привык постоянно тешить свою гордыню, хитрить, вредничать, завидовать, ругаться, а то и подличать. А вот к Паше, как на исповедь, ходили все знакомые женщины! За доброту, открытость и желание помочь все называли мою няню ласковым именем - Пашенька.   
   Мне очень сложно дать её словесный портрет. В младенчестве и раннем детстве я воспринимал её как неотъемлемая часть своего бытия. Через призму детского эгоизма я ощущал её как нечто целое, незыблемое, как окружавшую меня надёжную крепость. Поэтому я никогда её не разглядывал и воспринимал как часть самого себя. Однако, некоторые черты её внешнего облика я хорошо помню. Она была невысокого роста, ловкая, не по годам выносливая. Глаза у Паши были бледно серые, почти голубые, добрые и внимательные. Окружавшие их морщинки, а также седоватые, заплетённые в две косички волосы, делали её лицо простым и приветливым. При встрече с таким человеком, к нему сразу испытываешь доверие и симпатию.
      В семейном архиве нет фотографий Паши. Сохранилась лишь затёртая маленькая карточка, сделанная для паспорта, когда няне было 80 или более лет.

Примечание – Фотографирование Паша считала грехом. С большим трудом отцу удалось её уговорить довериться ему (как фотографу) и посидеть перед объективом. Фотография, сделанная им, получилась очень невыразительной (фото 73). Мне, например, кажется, что во взгляде  Паши застыли недоумение и раскаяние от совершённого не по её воле «греха». Однако Паспортный стол милиции эту фотографию принял

 

Фото 73. Прасковья Дмитриевна Игумнова.


  Няню нельзя было назвать молчаливой, однако, она больше любила слушать, чем говорить. Речь её была спокойной, певучей. В произношении слов была какая-то поморская особенность, но я, её не помню. Когда Паша чему-нибудь удивлялась, то разводила ладони рук, округляла глаза и забавно говорила: «Андили, андили…».
   Занимаясь каким-нибудь делом, она часто подпевала себе.  На людях она не пела – стеснялась. Память сохранила интонации её голоса, когда она баюкала меня. Её колыбельные были немудрёными по смыслу, но содержали много ласкательных слов («Баюшки», «Билеюшка» и т.п.). 
       На людях Паша держалась незаметно, застенчиво. Одевалась просто и удобно. Я никогда не видел, как она гневается, а, тем более, ругается.
   Я осознанно почувствовал тёплое и надежное крыло своей няни в очень раннем возрасте. Детские воспоминания о ней связаны с какими-то реальными событиями, которые, по различным причинам, запомнились на всю жизнь. Попытаюсь их воссоздать в приблизительной хронологической последовательности.
   Самое первое моё воспоминание (о Паше) связано с моей предрасположенностью в раннем возрасте к припадкам. То, о чём я буду рассказывать, случилось со мной весной или летом 1929 года, т.е. на третьем году жизни. Няня гуляла со мной в каком-то архангельском садике. Бегая по дорожкам, я запнулся и упал. От удара о землю и неожиданности хотел заплакать, но не смог вдохнуть в себя воздух.  Я начал задыхаться и биться в руках у Паши. Было очень страшно. Однако через минуту меня отпустило: грудь наполнилась желанным воздухом, глаза увидели небо и лицо моей няни - Пашеньки. Она крепко прижимала меня к себе, ласково утешала, отводя испуг, от испытанного мною состояния, и обиду на окружающий мир.

Примечание - Впоследствии, такие «припадки» случались со мной неоднократно, но к 4 - 5 годам они полностью исчезли. Думаю, что этому весьма способствовала моя няня. В отличие от матери, она относилась к моим «припадкам» спокойно, без паники и особых переживаний. «Бог милостив и знает, что делает…» - говорила она матери
   
   Другой случай, того же периода времени, связан с Пашиной набожностью. Няня гуляла со мной вблизи от какой-то церкви и решила зайти в неё и помолиться. Вместе со мной она зашла в неё.
   В начале для меня было всё интересно. Меня интриговало поведение няни. (Очевидно, она стояла на коленях, «била» земные поклоны, крестилась и истово шептала молитвы). Её попытка заставить меня делать то же самое не увенчалась успехом. Мне это не нравилось. Пол был каменный и холодный. Я не подчинился её желанию и упрямо остался стоять рядом, с любопытством взирая на её действия. Потом это мне наскучило. Я начал озираться.
   В помещении церкви было свободно и пустынно. Гулкую тишину нарушал лишь тихий шёпот, молящийся Паши и мой, временами протестующий, голосок.   
 На какое-то время, моё внимание привлекли потоки света, ниспадавшие из под купола. Они лучами прорезали полумрак храма и яркими пятнами растекались по полу. Мне они казались наклонными столбами, сделанными из солнечного сияния. Оно было радостным и живым. От этого ещё больше хотелось видеть над головой настоящее солнце и голубое небо. В конце концов, няня уступила моим просьбам. И мы покинули храм.
   Я вспомнил этот случай, прочитав воспоминания О.В. Волкова «Погружение во тьму». Автор пишет, что Свято-Троицкий кафедральный собор в Архангельске был разрушен осенью 1929 г. После этого события в городе осталась лишь одна церковь, которая находилась на окраине города (на кладбище). На основании этих сведений и собственных воспоминаний я пришёл к выводу, что Паша водила меня в Свято-Троицкий кафедральный собор (фото 74). 

















Фото 74. Свято-Троицкий кафедральный собор в Архангельске.


Примечание –   Няня не могла привести меня в церковь на кладбище. Так далеко «гулять» со мной она бы не отважилась, ведь мне было чуть больше 2-х лет, в то время как, Свято-Троицкий кафедральный собор находился недалеко от нашего дома.
   Смутно помню неспокойный день, когда взрослые чего-то тревожно ждали. Услышав грозный гул с улицы, Паша заплакала и стала креститься, а отец с матерью подавленно молчали. Думаю, что именно в этот день были сброшены на землю купола главного храма бывшей Архангельской губернии (рис. 74).
  Первый камень в основание Свято-Троицкого Собора был заложен 11 июня 1702 года Петром I. Колокольню храма построили в 1793 году.  На ней было 19 колоколов, в том числе один 500 пудовый.
  20 апреля 1929 года газета "Волна", издаваемая в Архангельске, сообщила: «Кафедральный Собор закрыт. Такова воля трудящихся. Президиум губисполкома расторгнул договор с группой верующих. Здание будет разобрано целиком (рис. 75), и весь материал будет использован Северолесом. Вместо собора Дом культуры» (Подписал сообщение председатель комиссии по строительству культурного центра Болотов.
  Отрадно отметить, что 27 мая 2007 г. (в День Святой Троицы) на месте, где прежде находился собор (теперь - Площадь профсоюзов), был заложен первый камень, положивший начало возрождению разрушенного храма. Как бы радовалась этому событию Паша!


















Рис. 75. «Разборка» Кафедрального Свято-Троицкого собора в Архангельске осенью 1929 г.

    По достижении мною трёх лет родители разрешили няне брать меня на лето в деревню Копытово, где у неё имелся собственный дом. 

Примечание – Этот факт свидетельствует о степени доверия, которое питали мои родители к Паше
 
 Дом няни был просторный, из новых брёвен. В жаркие дни его стены вкусно пахли. После долгой северной зимы в тесной городской квартире я с удовольствием вдыхал аромат, прогретой солнцем деревянной постройки.
   Паша истово следила за чистотой в своём жилище. На окошках шевелились ветерком сверкающие белизной занавески, на столе, за которым мы кушали, лежала красиво вышитая скатерть. Особый интерес для меня представлял ритуал мытья пола. Он был из неокрашенных очень широких досок, плотно пригнанных друг к другу. Во время мытья Паша тёрла доски кирпичом. После этого они становились почти белыми. Затем пол укрывался рукодельными половиками-дорожками. Они имели замысловатые узоры, которые я любил разглядывать.
   Как было отрадно, убегавшись во дворе, окунуться в чистоту и прохладу этого патриархального жилища и, устроившись у Паши на коленях, поглощать молоко, породистой (холмогорской) бурёнки!
    Дом, как и вся деревня Копытово, стоял на возвышенном берегу Северной Двины. На этой стороне реки было неудобно купаться. Здесь вода была глубокой, берег – глинистым, а дно - заиленным. Зато противоположный берег манил великолепными песчаными отмелями.
  В хорошую погоду Паша, усадив меня в плоскодонку, бралась за вёсла, и мы переправлялась на ту сторону реки, где наслаждались покоем и речными просторами. Здесь было множество мелких бухточек, протоков и озёр, наполненных подогретой на солнце водой. Любимым моим развлечением, придуманным Пашей, было катание на шпалах. Они в изобилии валялись на песке, среди выброшенных рекою брёвен. Няня стаскивала одну из них в воду. Я усаживался на шпалу верхом, и как на деревянном коне катался по воде, помогая себе руками и ногами.
  Паша, подогнув подол сарафана, бродила за мной следом, изредка направляя шпалу. Мы подробно обсуждали достоинства проплывающих поодаль пассажирских пароходов, богатырей – буксиров, тянущих длиннющие караваны барж и огромные плоты из брёвен. Над нами синело небо, сияло солнце, кричали чайки. О чём могла думать тогда моя милая, терпеливая няня в эти счастливые для меня мгновения жизни? Надеюсь, что она радовалась вместе со мной и не очень тяготилась своими обязанностями.
   А сколько было впечатлений от поездки из Архангельска в Холмогоры и обратно. До Холмогор мы плыли на настоящем пароходе. (Каким образом мы добирались до Копытово, я не помню).
  Однажды, когда мы сели на пароход, следующий в Архангельск, произошел курьёзный случай. Я был мал и плохо разбирался в людях. На пароходе меня заинтересовала компания мужиков, разместившихся, как и мы, на открытой палубе в кормовой части судна. Эти люди поразили моё воображение своей удалью, весельем и необычной малопонятной речью. Мне было непонятно, почему Паша осуждала их («Господи, прости грешных…») и всячески отвлекала меня от наблюдения за ними. Ответ на этот вопрос я получил в Архангельске, когда поспешил поделиться своими впечатлениями об этих людях со своей сестрой и сверстниками из соседнего дома. По таким случаям мы собирались на большом сундуке, уютно стоящим в коридоре у часто протапливаемой печи. Мою пылкую речь, насыщенную жестикуляцией и акцентами, прервал кто-то из проходящих мимо взрослых. Наверное, забавно звучали матерные слова, произносимые трёхлетним мальчишкой! Верно, говорят, что «По незнанию и дерьмо можно принять за мёд». Всю нашу компанию разогнали. С каждым провели воспитательную работу. Досталось и Паше «за недогляд за ребёнком».
    В 1933 г. мама с детьми и Паша, переехали на жительство в Медвежьегорск.
    Свои воспоминания о Паше того периода времени мне удобнее представить в виде двух небольших очерков: «Паша и окружающие её люди» и «Паша и животные».
«Паша и окружающие её люди». Уменьем выслушивать исповеди и давать житейские советы, Паша быстро завоевала сердца женской половины жильцов нашего дома. Это были две молоденькие женщины: Дуся (жена сотрудника НКВД) и Наташа (жена опального скульптора). Кроме них к Паше иногда приходила женщина, средних лет (её имени я не помню), проживающая вместе с мужем в одной из комнат. У этих женщин судьба складывалась не лучшим образом. Все они нуждались в утешении. Находясь рядом с Пашей, я многое узнал о жизни этих людей, но, как обычно, не придавал значения полученной информации. У меня были свои детские дела и интересы.
   Если обобщить разрозненные сведения о Дусе, то получается следующая картина. Молодой человек, которого любила Дуся, был арестован НКВД и погиб в тюрьме. Дусю от такой же участи спас Миша – сотрудник НКВД. За это Дуся согласилась стать его женой. Бедную женщину мучили сомнения в правомерности этого поступка. Она постоянно находилась в депрессии. Ей казалось, что поступила она не по совести и предала память любимого. Паша утешала её и уводила от дурных мыслей. Когда ей это удавалось, Дуся преображалась. Она становилась весёлой, порывистой, озорничала. Часто объектом её внимания становился я. Дуся шутливо называла меня молодым человеком, обнимала меня и говорила, что я ей очень нравлюсь. Она мне тоже нравилась. Мне становилось почему-то жарко, когда она прижимала мою голову к своей груди и говорила всякие ласковые слова. Я мучительно краснел, стеснялся, пытаясь вырваться из её объятий. Окружающие, видя это, смеялись.
   Как-то раз я услышал разговор Паши с мамой. Однажды Дуся позвала Пашу в свою комнату. В руках у неё был пистолет, который она держала у виска. Смеясь, она сказала, что это самый верный способ решения всех проблем. Видя смятение Паши, она поспешно спрятала пистолет в кобуру.

Примечание - На стене комнаты, в которой жили Миша и Дуся, всегда висела кобура пистолета. (Как потом выяснилось, в ней был заряженный браунинг).  Думаю, что супруг Дуси демонстрировал оружие в качестве украшения. Каким образом у него появился пистолет, я не знаю. Может быть, это было именное оружие или военный трофей?
   
   Тревога Паши, за судьбу Дуси, оказалась не беспочвенной. Няня сердцем понимала, что страдающая женщина вот-вот окажется у роковой черты, разделяющей желание жить от желания умереть. Дуся не справилась с душевными страданиями и совершила самосуд.
    Как-то раз я «находился в гостях» у скульптора. Дядя Олег и тётя Наташа сидели и о чём-то тихо беседовали, а я, как обычно, расположился на уютном диване, где разложил иностранные журналы и с интересом разглядывал красивые картинки. Неожиданно в глубине дома раздался громкий хлопок. «Это у Дуси!» - прошептала тётя Наташа. Взрослые мгновенно вскочили на ноги. Однако я оказался быстрей, стремительно пробежал по коридору и первым ворвался в комнату, где жила Дуся.
   Дуся лежала на полу, в неестественной позе, странно подогнув под себя руку и ногу. Рядом валялся пистолет. На её виске, бросалась в глаза, кровоточащая дырочка. Тело женщины странным образом подёргивалось. Дыхание было надрывным и сопровождалось каким-то  булькающим звуком. В такт ему, дрожали ресницы полузакрытых глаз, а на губах шевелились маленькие пузырьки, окрашенной кровью пены.
   Спустя мгновение, властный подзатыльник дяди Олега привёл меня в чувство и заставил спешно покинуть место трагедии.
    Для общения с Богом у Паши была иконка, которую она бережно хранила и прятала. В Медвежьегорске церкви не было, поэтому иконка заменяла Паше храм. Обращаясь к ней, Паша истово молилась Богу в дни поминок «рабы божьей Евдокии» (Дуси) о её прощении за совершённый грех.
   В отличие от Дуси, тётя Наташа терпеливо несла крест «жены политического ссыльного». Эта образованная, избалованная вниманием женщина (Олег Пылаев был известным в своих кругах скульптором) часто обращалась за советом или поддержкой к Паше. Наверное, её привлекали душевная чистота и житейская мудрость моей няни. Темой подобных бесед, как правило, были взаимоотношения с мужем.
    Дядя Олег, будучи творческой личностью, часто не вписывался в рамки принятых житейских отношений. Он без всякого уважения отзывался о высших представителях народной власти и НКВД. Постоянно рисковал навлечь на себя и своих ближних гнев сильных мира сего. В то же время, он ваял их скульптуры. (На центральной площади Медвежьегорска стояла, созданная им скульптура наркома Ягоды). За талант с ним вынуждены были считаться и прощать резкие высказывания. Нелегко складывались семейные отношения и в семье Пылаевых. У них не было детей. Однако Наташа умело приспосабливалась к непростому характеру своего строптивого супруга. Моя мать (в качестве подруги) и Паша были её основными советчиками.   

Примечание - После «благополучного» отбытия срока ссылки скульптор с женой уехал в Киев. Какое-то время между мамой и Наташей была переписка, но потом она прекратилась. Не знаю, как сложилась дальнейшая судьба этой семьи. Думаю, что окончательную точку в судьбе Пылаевых поставила Великая Отечественная Война
 
  Весьма драматично сложилась жизнь третьей жительницы нашего дома. Эта женщина мне сразу же не понравилась. Она была злой и сварливой. Её внешность соответствовала поведению. Соседка была неопределённого возраста, очень худой и производила впечатление психически нездорового человека. Из случайно услышанных мною разговоров можно было понять, что её собирается покинуть муж. Соседка была настроена очень агрессивно. Она грозилась, как Дуся, наложить на себя руку. Паша, вряд ли в это верила, однако терпеливо отговаривала её от этого поступка.
   Соседка привела свою угрозу в действие весьма необычным способом. Однажды она выпила уксусную эссенцию, обрекая себя на большие страдания. До того как её увезли в больницу, она была в сознании и от боли оглашала дом своими криками. Бедная Паша потом очень переживала, так как посчитала себя виноватой в том, что не удержала несчастную от «греховного поступка».

Примечание – Через какое-то время соседку выписали из больницы. Мама говорила, что эссенция оказалась не крепкой. Муж от соседки ушел. Она лежала дома одинокая и больная. Паша самоотверженно ухаживала за ней

  Годы детства в Медвежьегорске я вспоминаю с большим удовольствием. В калейдоскопе происходящих тогда событий Паша была основным действующим лицом. Родители весь день были на работе, а я находился под её «бдительным оком». Но она не ограничивала мою свободу, давая возможность познавать жизнь без мелочной опеки. Паша выросла в деревне и знала, как должны «знакомиться» с суровой реальностью мальчишки и девчонки. Она не пыталась изолировать меня от всего опасного. Паша не запрещала мне пилить, строгать, рубить, поднимать бревна, сколачивать плоты и плавать на них по реке Вичке, копать пещеры, бегать на берег озера и т.п. Поэтому я просто радовался жизни и не ждал гадостей от неё.
    Своей жизнью Паша демонстрировала пример стойкости к неудобствам и лишениям. В ту пору Паше шёл восьмой десяток, но она, как истинная поморка, была «равнодушна» к холоду. Я, неоднократно наблюдал, как она, вымыв пол в комнатах, зимой шла босая по снегу к помойке, чтобы вылить грязную воду из ведра.    
    Однажды осенью я свалился с мостков, с которых набирали из речки воду и полоскали бельё. У мостков вода была глубокой. Тогда я не умел плавать. Уйдя с головой в холодную воду, я даже не успел испугаться. Толкнувшись ногами о дно я выскочил на поверхность воды и уцепился руками за покрывающие мостки доски. Быстро перебирая руками, выбрался на берег и помчался домой к Паше. Она, журя меня за неосторожность, быстро переодела в сухую одежду и посадила у печки греться.
   После этого случая Паша не запрещала мне играть на мостках, вылавливать из реки проплывающие брёвна и строить плоты. Она даже не пожаловалась матери.
   Аналогичным образом, реагировала Паша, когда я, вырезая из сосновой коры корпуса корабликов, пропорол себе руку ножом. Порез она закрыла листом подорожника, туго перевязала. Через 2-3 дня рана затянулась. (На левой руке, у основания большого пальца, до сих пор виден протяжённый шрам).
   Припоминаю случай, когда я и Паша оказались в роли бурлаков. В один из летних дней у родителей были гости. В основном – дамское общество. Маме очень хотелось их чем-нибудь удивить. Она предложила отцу «покатать гостей на плоту». В ту пору в моей флотилии был плот, собранный отцом. Плот был очень большим и устойчивым. На этом бревенчатом дредноуте имелись скамейки, на которых могло разместиться 8 - 10 человек. Шумная компания, включая родителей, меня и сестру, весело погрузилась на плот. Отец, вооружённый длинным шестом оттолкнул его от берега. И мы, под восторженные возгласы дам, поплыли по течению реки.  Река Вичка впадает в Онежское озеро. Плавание завершилось недалеко от места впадения реки в озеро. Когда плот оказался поблизости от устья, отец попытался толкать плот с помощью шеста в обратном направлении (против течения). Однако его  усилия ни к чему не привели. Плот был слишком большим, а течение реки достаточно сильным. Отец подогнал плот к берегу, а меня срочно послал к Паше за помощью.
   Спустя какое-то время, сторонний наблюдатель мог бы увидеть любопытную картину. Против течения реки медленно движется плот. Его тянет за верёвку, тяжело шагающая по берегу реки босая, с подогнутым подолом женщина. Один конец верёвки намотан на её руку и перекинут через плечо, другой – закреплён на плоту. Рядом с ней уцепился за верёвку худенький мальчик, пытающийся облегчить её бурлацкую долю. На плоту – возбуждённая событием группа дам. Там же, молчаливый мужчина – кормщик, старательно толкающий плот шестом.
    В конце – концов, усильями Паши и отца, плот был доставлен к месту его стоянки, а гостей благополучно высадили на берег.
  «Гуляя по Интернету», я неожиданно обнаружил фотографии знакомых мест.
  На одной из них – река Вичка и Повенецкий залив Онежского озера, разделённые вблизи устья песчаной косой  (фото 76). Именно здесь происходило упомянутое выше событие.  Правда, в те дни коса была целиком песчаной. Теперь же она кое-где покрыта растительностью.
  В Интернете обнаружились также снимки песчаного пляжа на берегу озера неподалёку от нашего дома (фото 77- 79) и виды реки Вички (фото 80 и 81).
  Эти фотографии дают наглядное представление о прекрасном, вольном мире моего детства в лесах и водах Медвежьгорска, частью которого была моя няня Пашенька.


 
Фото 76. Река Вичка вблизи от места впадения в Онежское озеро.




 
Фото 77. Купание в Онежском озере.




 
Фото 78. Берег Онежского озера, вблизи от нашего дома.


 
Фото 79. Городской пляж в Медвежьегорске в настоящее время.
Это место находилось, примерно, в километре от нашего дома.
 


 
Фото 80. Река Вичка в весеннее половодье.


 
Фото 81. Мост через Вичку, по которому мы ходили в лес на Медвежью гору.

  Ни где я не видел такого изобилия грибов и ягод, как в Медвежке. За один поход в лес можно было собрать несколько корзин белых грибов или большую корзину сладкой лесной земляники. Поэтому с середины лета начиналась масштабная заготовка «даров леса» на зиму. Ведущая роль в этом мероприятии отводилась Паше. Она лучше всех собирала грибы и ягоды и знала множество рецептов солений, варений и т.п. Больше всего ей удавалась мочёная брусника. Запасы мочёной брусники держали в большом деревянном бочонке, который стоял в не отапливаемом коридоре. Для вкуса Паша добавляла в бруснику яблоки. Они были целыми вместе с семечками. Через какое-то время мочёные яблоки становились хмельными и очень сладкими. Я любил лакомиться ими. 
   Тайга, укрывшая склоны гор, окруживших Медвежку, начиналась почти у дома. Полчаса ходьбы вверх по Вичке – и ты в загадочном мире карельского леса. Окрест тебя - море деревьев. Его поверхность вздымают каменные валы перемежающихся скальных хребтов. В распадках, между ними, можно натолкнуться на сонное родниковое озёро. В его тихих водах дремлют желтые кувшинки и отражаются далёкие облака. На склонах гор, затаились уютные полянки, с мягкими мхами и душистыми травами. Многие из них, из-за обилия грибов и ягод, утратили свою зелёную приметность. Они смотрятся как разноцветные ковры. Зная мои пристрастья, Паша находит полянку, краснеющую от лесной земляники. Я падаю на этот живой ковёр и блаженствую, окружённый шепчущим лесом, солнечным небом и воздухом с привкусом лесных ягод.
  Как я уже говорил, Паша была отменной кулинаркой. Из довольно скромного ассортимента продуктов она умудрялась приготавливать множество вкусных блюд.  Её разнообразные пироги (с капустой, грибами, рыбой, ягодами, яблоками, гречей, рисом, морковью, картофелем, луком), а также плюшки, булочки, кулебяки, блины, «оладушки» и другие вкусные изделия, являлись не только вкусной едой. Они были событием, т.к. часто превращали обычное застолье в семейный праздник.
  Таинственным был процесс выпекания пирогов. За сутки до этого Паша начинала «выхаживать» тесто. Тесто грелось, охлаждалось, «опускалось» и т.п. Оно становилось как бы живым. Паша следила за ним даже ночью. (Тесто стремилось «убежать», выползая пухлым слизнем из большой эмалированной кастрюли, в которой Паша его готовила).
   В те дни, когда Паша варила лесные ягоды, я старался играть вблизи от кухни. Паша снимала с кипящего варенья вкусные пенки и угощала меня. Улыбаясь, она смотрела на меня, жадно облизывающего блюдечко, и, как всегда поощряла мой аппетит.   
   Мне очень нравились кушанья, сделанные Пашей для себя. Так, например, из белой пшеничной или овсяной муки (толокна) она делала похлёбку. Сдобренная сливочным маслом, она была бесподобной на вкус. Однако, самым аппетитным я считал  поморское блюдо: солёная селёдка, «томившаяся» в «собственном соку» и соусе из лука. Когда из духовки Паша вынимала сковороду с приготовленной рыбой и открывала крышку, кухня наполнялась бесподобным запахом. Особый колорит этой еде придавала сама трапеза. Паша и я поочерёдно макали свой хлеб в горячий луково-селёдочный соус и, не спеша, поглощали «пищу богов».
   Я не видел Пашу без какого-либо дела. Она вечно была в работе. Моим родителям крупно повезло. Она была домработницей «на все руки». Паша нянчила детей, когда они были маленькими, варила пищу, убирала помещения, стирала бельё. Она, а не мама («барыня») помогала отцу пилить и колоть дрова, «набивать» снегом ледник, расчищать снежные заносы и т.п. Паша была незаменимой помощницей отцу в разведении кур. На отношении Паши к «братьям меньшим» следует остановиться подробнее.
    «Паша и животные». Для «души» у Паши была кошка, которую она звала Гумейкой. Жила Гумейка на кухне. Внешне она была самой обычной кошкой: средней величины, в серовато – жёлтой шубке, оттенённой по спине и бокам чёрной шерстью. Глаза её были ярко зелёного цвета, внимательными, понимающими. Пашу Гумейка понимала с полу слова. В задушевных беседах отвечала ей тихим «мяу».
Примечание – Все последующие кошки, которых заводила Паша, были внешне похожи на эту легендарную Гумейку и также звались Гумейками
   
  У Гумейки регулярно появлялись котята, что становилось большим моральным испытанием для Паши. (Ей самой приходилось «заботиться» о сокращении поголовья котят). Гумейка этого не знала и была довольна, если рядом с ней Паша оставляла хотя бы одного новорождённого. Гумейка была самоотверженная мать.
   Однажды подростки из посёлка, чтобы переправиться через Вичку, угнали мой единственный (в то время) плот. Его они бросили на другом берегу реки. Каким-то образом, с ними переправился через реку котёнок Гумейки. Возникла драматическая ситуация: на одном берегу реки мяукает испуганный котёнок, на другом – мечется и призывно мяукает мама-кошка, а люди (Паша и я) не знают, как им помочь. Надо сказать, что всё это происходило в конце весны. Вода в реке была ещё холодной, а её течение, из-за частых дождей, очень быстрым.
  Гумейка несколько раз подбегала к воде, пробовала её лапой, которую тут же брезгливо отдёргивала. Наконец, поборов кошачью неприязнь к купанию, она отчаянно бросилась в реку и поплыла на другую сторону. На этом её подвиг не закончился. Переплыв реку, она схватила котёнка зубами за загривок и поплыла обратно. Через несколько минут всё закончилось благополучно: вытертые насухо кошка и котёнок отогревались на кухне. Кошка довольно мурлыкала, вылизывая котёнка, а он жадно её сосал, помогая себе лапками. 
    Интересно было смотреть, как Паша обращалась с куриным племенем. Отец принёс откуда-то породистых цыплят, которые со временем превратились в крупных особей терракотово-красной окраски. Большим и драчливым вырос петух. Он никого не признавал кроме Паши. Ревниво охраняя свой гарем, он мог атаковать любого нарушителя его владений. Мне неоднократно приходилось убегать от внезапных наскоков этого петуха.
    С курами Паша проводила почти персональную воспитательную работу. Их она узнавала по голосам. «Несушек» и «наседок» Паша поощряла (ласковым голосом и пшеном), «лженаседок» наказывала посадкой в холодную воду. Одновременно делала им словесное внушение за обман. С появлением у наших кур цыплят возникла проблема их защиты от ястребов. Семейство этих птиц гнездилось неподалёку.
    Как-то раз я стал свидетелем нападения ястреба на куриный выводок. Ястреб появился внезапно и схватил цыплёнка. Мгновенно двор огласился тревожными криками петуха, истеричным кудахтаньем кур и испуганным «пипиканьем» разбегающихся цыплят. Цыплёнок был большим, поэтому ястребу не удалось поднять его в воздух. Кроме того, на выручку бросилась Паша с поленом в руках. Ястреб улетел, а бедного цыплёнка нам пришлось съесть. Мы знали, что ястреб нападал на домашних птиц и в соседнем посёлке. Через 2-3 дня к нам зашел местный охотник. Он держал за крыло убитого ястреба. После этого хищные птицы больше не нападали на цыплят.
      Грозой местных ребят была «бодучая» коза Симка. Она приходила из соседнего посёлка пощипать кустарник около нашего дома. Мы её прогоняли, дразнили. Обозлившись, Симка гонялась за нами, грозно выставив свои рога. Сколько было визгу и воплей, когда мы убегали от неё, спасаясь на веранде нашего дома. (Раньше там была мастерская скульптора - дяди Олега). Симка гулко била рогами в закрытую дверь, а иногда, встав на задние ноги, смотрела на нас через стекло, будто выбирая жертву. Как всегда нас спасала Паша. Она не боялась Симки, а та, повинуясь Паше, покорно уходила щипать кустарник.
    Я никогда не был так близок к Природе как в Медвежке. И в этом подарке жизни я многим обязан своей няне. Она понимала язык Природы и была хорошим проводником по её неизведанным тропам.
    В 1936 году родители переехали в посёлок Переборы. Паша покинула Медвежку вместе с нами, но вернулась в Архангельск. Там, судя по её письмам, написанным чужой рукой, она устроилась на работу уборщицей в какое-то ведомственное учреждение. В последствии она рассказывала, что работа ей нравилась. У неё был нормированный рабочий день и простые обязанности. На работе её «ценили» и не хотели отпускать, когда за ней в Архангельск приехала мама. Паша неоднократно вспоминала случай, который произошёл с ней на работе. Вытирая пыль со стола «большого начальника», она случайно нажала какую-то «кнопочку». То, что произошло потом, неизменно будоражило Пашину память. По её словам, «набежали военные с пистолями». Главный из них, разобравшись, в чём дело, объяснил испуганной уборщице, что кнопочку трогать нельзя: она – «секретная». Похоже, что моя няня, как и родители, находились тогда под крышей одного и того же всесильного «хозяина», имя которому – НКВД.
     Налаженный быт нашей семьи при отсутствии Паши стал быстро разрушаться. По приезде в Переборы стало очевидным, что мама без помощи Паши не в состоянии справиться с обязанностями домохозяйки. Поняв это, мама отправилась в Архангельск, уговаривать Пашу вернуться к нам. Как ей удалось это сделать, я не знаю, но в 1937 г. няня приехала в Переборы.   
    В годы взросления я стал меньше зависеть от няни. Я стал учиться в школе, появилось много друзей (фото 38, 64, 82) увлёкся чтением книг и т.п. В силу этого, круг моего общения с Пашей существенно сузился. Но наши добрые отношения, заложенные в детстве, сохранились. Я постоянно сообщал Паше о своих успехах (отметках) в школе, наведовался в кухню, за «вкусненьким», жаловался на свои болячки и просил совета по различным случаям. В то же время, меня тянуло к сверстникам (на улицу, в школу, на каток, в кино). Поэтому мне трудно писать о жизни Паши того периода. Во многом она проходила вне поля моего зрения.

 

Фото 82. Ребята из одной парадной и мой школьный товарищ
Миша Добровольский (любительский снимок).

   На фото 82 (слева на право): Коля Щербаков, моя сестра Нина, я, Витя Коновалов, Миша Добровольский, сестра Щербакова (имени не помню) и Зина Кобелан. Открытая дверь – наша парадная.
  Вдали (справа) – конечная остановка действующей узкоколейной железной дороги Переборы – Рыбинск. Виден железнодорожный состав. Арка – ворота склада, расположенного рядом с ж.д. За электрическими столбами проходила бревенчатая дорога к Волге.
  В Переборах Паша, как набожный человек, получила редкую возможность посещать действующий старинный храм Успения Пресвятой Богородицы в селе Болтино (построен в 1786 г.).

Примечание – По канонам церкви успение означает смерть, когда душа переходит в духовный мир. Согласно священному писанию сын святой девы Марии, Иисус Христос забрал на небо не только её душу, но и тело.
  Недавно, путешествуя по интернету, я увидел фотографию затона у Перебор. Ручей, в котором я ловил окуней, после заполнения Рыбинского водохранилища (фото 83) превратился в глубокий залив, используемый как затон (фото 84). Сквозь кроны деревьев на другом берегу виднеются знакомые купола храма Успенья Пресвятой Богородицы (фото 85 и 86). Нельзя передать сладость ностальгического чувства, которое сдавило моё сердце при обнаружении этих снимков
 
 

Фото 83. Так выглядел ручей между Переборами и селом Болтино
до образования Рыбинского моря.

  Храм Успения Пресвятой Богородицы, был рядом со школой, в которую мы ходили в первые годы жизни в Переборах. Из окон школы был виден вход в молельню. В дни церковных праздников и по воскресениям Паша аккуратно посещала эту церковь.

 
Фото 84. Панорама Льговецкого затона у Перебор в настоящее время.
 

 
Фото 85. Суда в Льговецком затоне у Перебор.


 
Фото 86. Суда в Льговецком затоне у Перебор.


   На фото 85 и 86 на переднем плане – берег со стороны посёлка Переборы. За деревьями видны купола церкви Успения Пресвятой Богородицы в селе Болтино.
   
  В Переборах Паша обзавелась кошкой, которую назвала Гумейкой. Эта кошка по внешнему виду и сообразительности была очень похожа на свою предшественницу. Её привязанность к дому была феноменальной, которую не разрушило даже появление немецкой овчарки Альмы. Вначале животные повели себя как «кошка с собакой», поэтому Паша была вынуждена пристроить свою любимицу к деревенской знакомой. Кошку увезли в деревню, расположенную за многие километры от посёлка Переборы. Гумейка совершила подвиг. Она сбежала от новых хозяев. Спустя несколько дней, грязная и исхудавшая кошка оказалась у дверей нашей квартиры. После этого самоотверженного поступка,  Гумейка получила постоянную прописку.  С этим смирилась даже Альма.
   
  С Гумейкой меня связывает забавная и не совсем понятная история. Где-то в 1938-1939 году я заболел. Запомнил необычное название болезни – энтероколит! Меня одолевали изнуряющий и малопродуктивный понос, высокая температура, сильная слабость и состояние на грани с бредом. Как-то ночью, чувствуя позывы, я побрёл в уборную. На пути к этой цели, по непонятной мне причине, я несколько раз присаживаться в коридоре, оставляя на полу свидетельства своей болезни. Посетив туалет, я не без труда вернулся в постель и забылся тяжёлым сном. Пробудившись рано утром, я услышал укоризненный голос Паши. Она высказывала Гумейке за «ночное безобразие» в коридоре. То, что совершил я, приписывали бедной кошке. Мои попытки объяснить няне, что истинным виновником происшедших событий, являюсь я, ни к чему не привели. Паша мне не поверила, а Гумейка, образец чистоты и брезгливости, безвинно пострадала.
   В очерке о матери я писал, каким образом пытался защищать Пашу от антирелигиозных нападок моей прямолинейной сестры. Вместе с тем, на моей совести не мало обид, нанесённых Паше по собственной глупости. Больше всего сожалею об одном, теперь уже непоправимом, случае. Однажды, ласково разбуженный Пашей, я, расставаясь с легким ночным сном, от избытка положительных эмоций и недостатка ума, послал её к Чёрту. Я не хотел обидеть Пашу. Таким странным образом, я пытался передать окружающему миру своё сиюминутное («щенячье»), а мне казалось, взрослое ощущение радости жизни. Паша, как верующий и любящий меня человек была оскорблена до слёз. Она долго не могла простить мне глупую выходку. Стыд за этот поступок и чувство вины перед няней точат мою душу, по сей день.
   Пусть простит меня читатель, за скупые строки о жизни Паши в годы войны. Тяготы военного времени и, прежде всего, постоянный голод, притупили мой интерес к окружающей жизни. Все мысли, так или иначе, были направлены на желание выжить, иными словами, поесть и дождаться Дня Победы. Эта идея владела всеми. Не был исключением и я.
   Тяготы военного времени Паша мужественно переносила вместе с нами. Совестно признаться, но в отношениях с Пашей я лучше всего запомнил, чем и как «подкармливала» она меня в голодные дни. В основном это были похлёбки из муки, купленной на рынке на скудную зарплату, полученную от родителей. Няня, как всегда, жалела меня и стремилась поддерживать, как могла, а ведь ей шёл тогда девятый десяток лет.
    В 1943 году мы переехали к месту новой работы отца, в город Углич.
  Этот город, расположенный на берегу Волги, знаменит трагическими событиями на своей земле (убийство царевича Дмитрия) и многочисленными храмами и памятниками архитектуры, так или иначе, связанными с этим событием.  Представление об Угличе тех дней даёт фотография Ростовской улицы (фото 87), основной «артерии» старого города. По ней Паша ходила на богомолье, а я в школу.
 
Фото 87. Ростовская улица города Углич.

 На фотографиях, заимствованных из Интернета, показаны некоторые достопримечательности старого Углича.
 
Фото 88. Церковь Царевича Димитрия «на крови». 1692 г. (Фото 2005 и 1900 гг.).


 
Фото 89. Церковь Смоленской Богоматери. 1700 г. (Фото 2004 г.).



 
Фото 90. Успенская «Дивная» церковь и церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи. 1628 г. (Фото 2005 г.).


 



 
Фото 91. Ансамбль Воскресенского монастыря (1674 – 1677 гг.) и церкви Рождества Иоанна Предтечи (1692 г.). Фото 1900-х гг., 2004 г., 2005 г.



 
Фото 92. Церковь Рождества Иоанна Предтечи. 1692 г. Фото 2004 г.



 
Фото 93. Общий вид кремля в городе Углич.


  Осенью 1943 года, вследствие трагической случайности, Паши не стало. Надломленная постоянным голоданием, она не перенесла единственную в своей жизни операцию (по случаю заворота кишок) и скоропостижно, в тяжёлых мучениях скончалась.
  Её болезнь и смерть были для меня большим потрясением. Я впервые столкнулся с уходом из жизни близкого мне человека.
 
Примечание - Впоследствии, я узнал что, Паша долго скрывала свою болезнь. В течение нескольких дней она не поддавалась уговорам родителей показаться врачу. (Не хотела «срамиться»). Согласилась на это, когда боли стали непереносимыми. Но было уже поздно. Не помогло срочное хирургическое вмешательство
   
    После операции (за день до смерти Паши) мама привела меня в больницу.
   Это последнее свидание с няней запечатлелось в моей памяти скорбным видением.
  В лице, лежащей неподвижно Паши, в её измученных страданием глазах, я не нашёл привычного отклика. Она была в состоянии какой-то отрешённости от остального мира. Образно говоря, она смотрела внутрь себя, стараясь понять нечто недоступное для окружающих. Паша знала, что умирает, и готовилась к своему последнему шагу. Мой жалкий лепет, сквозь сдерживаемые слёзы, о благополучном исходе операции и выздоровлении, она воспринимала как нечто понятное, но не совсем уместное в данной ситуации. Преодолевая приступы боли, она, почти шёпотом старалась утешить, ободрить, успокоить меня. («На всё воля божья»). У неё не хватило сил даже перекрестить меня. Наш приход утомил Пашу. Я поцеловал её руку, и мама увела меня. На другие сутки Паши не стало. Она прожила долгую (ей шёл девятый десяток) и достойную жизнь. 
     Похоронили мою няню на чужбине. Могила её расположена вблизи небольшой церкви, где отпевали её (фото 94).




 

Фото 94. Церковь в Угличе, рядом с которой похоронена моя няня Прасковья Дмитриевна Игумнова. (Снимок сделан отцом).
 
  В похоронах я не участвовал. Виной тому мальчишеская глупость и щепетильность. Я боялся стать предметом злых насмешек у сверстников, с которыми поступал в военное училище. По этому поводу, в моей голове почему-то возникал образ плачущего комсомольца, выходящего из церкви вслед за гробом усопшей няни. (Да простит меня Паша, за недостойное поведение, пред лицом её смерти!).
  Чем больше проходит времени, тем сильнее я чувствую свои неправедные поступки по отношению к Паше. Это предостережение тем, кто не щадит при жизни близких людей, «одаривая» их своими неблаговидными поступками, даже если они совершаются «по глупости, по молодости и т.п.».
 
   
   

  Я отдаю себе отчёт, что в воспоминаниях о Паше много личного. Вместе с тем, пример её служения людям не утратил своей силы и сегодня. Поэтому, мой долг сохранить «в слове» светлую память об этом человеке. Пусть это воспоминание послужит людям, которые не утратили веры в добро и хотят служить добру.
   
 Время стремительно уносит всех живущих по колее жизни. И чем больше расстояние между днём ухода от тебя близких людей, тем сильнее ощущаешь их сопричастность в твоём нынешнем бытие. И, если рассматривать жизнь как некую эстафету, то моя няня (Прасковья Дмитриевна Игумнова) одарила меня бесценным подарком.
  О роли Паши в своей жизни я, в то время курсант военного училища, попытался высказаться в поэтической форме:

«…Отец дал жизнь, а плоть живую
Мне подарила моя мать.
Но душу, что в себе ношу я,
Лишь  ты сумела воспитать! …».

 («Воспоминание о незабываемом»).







































Содержание







Мои корни……………………………………………………………………………………………..2


Отец…………………………………………………………………………………………………….3


Мать……………………………………………………………………………………………………63


Няня……………………………………………………………………………………………………117