подъющенки

рассказ

Еду этой осенью по ухабам в районе садов «Прибрежное». Колдобины, на жилистых корнях и пеньках подпрыгиваю, а уж лужи беру на проходимость русского внедорожника и даже рад им, на простых «Жигулях» хрен кто рискнет сюда забуриться. Дождик моросит? Так накидка плёнчатая у меня на что, были бы грибы, мало кто отважится по такой погоде в лес пойти. Когда гляжу – грибник с переметной сумкой. Я на «Ниве», а он пешком в такую рань и уже на остановку выходит. С полуночи, что ли собрался? Не остановиться никак нельзя. Ну, каков улов? Синяки, несколько груздей и волнушки. Жидковато.

– Прошлый выходной,– как некую тайну выдаёт мне незнакомец,– соседи привезли шесть мешков белых.
Правдивые глаза его из-под намокшего капюшона горят тоской.
– Откуда!?
– Не запомнил точно. Больше ста километров за Камой, какой-то Беркут.
– Берсут! Да, там могут быть. А что же вы не наведались туда?
– Дорого обойдутся, я дальше Боровецкого леса не хожу.

Возле Прибрежного ничего я не нашел. Стал искать напарников в Берсут. Ну, никого в будний день не сманишь даже шестью мешками. Три дня соблазнял знакомых отличной грибалкой. А грибы-то стареют на корню, переживаю. Что вес набирают, это приятно, боровики 15 дней держатся, успею, еще не пали. Шесть мешков под завязку, по четыре ведра в каждом! Бери тары побольше, говорю по телефону баснописцу, старичку за семьдесят, беда старцев в лес брать да в такую даль, никакой надёжи на них, но хоть душа живая рядом. Недавно я так тормознул перед ямой, что он с заднего сиденья мне ветровое стекло головой вынес, так приложить примочку из боровиков решил к его лоботомии. Вторым согласился, доконал я его грибами первой категории, Гуляй Вася. Загульный в недавнем прошлом мужик. А где водка, там и бабы и всякая феня к нему прилипла. Форсит, что по фене ботать может. Я ему: феня – старо, мертвый язык. Профенил семью с квартирой, теперь приживалой гостит у дамы бальзаковского в квадрате возраста. Шаг вправо, шаг влево – и у порога ждёт его с последним китайским предупреждением сумка-кравчучка, набитая манатками. Вымолил он у бальзаковской сожительницы три дня на лесной блуд, не меньше, предупредил его, белые будем сушить, а рыжики солить. Виталика с рабочего места снял, как даму в ресторане, потому что не пережить ему такое половодье белых грибов.

Каму, Вятку переехали, мчим. На повороте к Берсуту местного подсадил с тем расчетом, чтобы разузнать, где у них такой урожай вызрел.

– В июле были малехо,– напугал он меня первой истиной,– но по шесть мешков, на что наши заядлые грибники, и то не помнят год, когда так косили.
– А рыжики?– С новой надеждой спрашиваю.
– Сейчас только грузди попадаются кое-где. (Ничего себе новости, обомлел я, «кое-где» меня не устраивает, такие сборы, харчей сколько везу, и бензина сожгу литров сорок). – Зато грузди здесь по килограмму! Мы их караваями называем.

Так, настроение немного поднялось. Места вокруг мне знакомы, не первый раз. Хотя во все разы больше двух ведер всякого мусора, ничего не набирал. Пассажира высадили и через Берсутку на Карамалку. В последней речушке, Михаил Волостнов, покойный, мой товарищ, утверждал, что форель водится. Про форель мне рассказывать не надо, детство моё на Сихотэ-Алине прошло, так этой рыбёшки я там по ведру надёргивал. За форельным ручьем весь дол в сосновом лесу во мхах и лишайниках, самое царство для рыжиков. Я, почему сюда стремился? В прошлом году опоздал, все рыжики, как один, были нафаршированы червями. Сейчас даже фаршированных нет. Что за напасть? Облом, как говорится. Держим дальше в гору. Круто и песок.  Не подведи, родная. На гребень взобрались, а там поле высокогорное с люцерной и лес вдали темнеет. Дорога есть, по культуре две колеи. В лесу развилка, машину оставили и разбрелись на четыре стороны. Гуляй Вася – это грибокосилка быстроходная, он грибы найдёт и в Каракумах, за него не беспокоюсь. Вот Виталька с Донбасса, там грибы даже на рынке не водятся. Как оказалось, он повидал грибных чудес более моего. Три года в чеченском плену томился, так, когда бежал, неделю одними грибами питался. Растворился в березняке, только его и видел. Остался со мной «Крылов» наш. Чуть глубже в лес зашли – сплошные дебри, завалы, выворотни, будто тайфун здесь накуролесил. Затерялись мы, друг друга не видим, но голос не подаем, испытываем, кто первый не выдержит одиночества. Грибами и не пахнет. Крапива, папорот, этот игольчатый, как его, что на кислой почве растёт – хвощ – указатель болота, белым здесь не место. Не по себе стало, вроде Лешина зона. Осины в обхват, а павшие почернели как головни, прелые. Гляжу, белеет что-то вроде черепа. Подхожу, а это дождевик, мягкий такой и рыхлый, еле в ведро поместился. Есть почин. Еще несколько груздей попались, но не караваи и порченные. Стал выходить, зову баснописца. Лес глотает голос на лету. Глухо. Вышел к машине, а  Иван Андреевич сидит, распустив витийные власы. Зонтики и дуньки у него в пакете. Нет ценных грибов, караул! Но, как сказал Михаил Пришвин, «по нужде поклонишься и сыроежке».

– Андреич,– ободрил,– напишешь басню про шесть мешков боровиков. Доставай снедь, перекусим это дело.
– Я торопился и ничего не взял, ты же всегда так за час, как на пожар, предупреждаешь.
Мораль сей басни такова: коль не грибник, то соли помидоры.

Слава Богу, что у меня хватило времени даже тушёнку сделать. Облупили яйца, запили чаем из термоса. Грибокосильщиков нет. Пишем записку: «Поехали прямо, ждите здесь» и насаживаем на куст, заломив ветку. С полкилометра просигналили и задержались на час, черные грузди попались и горькуши млечные. Мотоцикл с коляской проскочил мимо. Возвращаемся к записке – никого, а солнце на закате. Добавляем в записку: поехали влево, ждите. Ещё и вправо добавляли, пока солнце не закатилось, есть предложение развести костёр. Поведением Иван Андреевич показывал, что предпочитает кровать. Милый мой, по возрасту я от тебя недалеко отстал, правда, ноги и спина еще не колёсами, но с такой осанкой легче устроиться на сиденье, важно другое, не бросить в лесу людей. Они давно уж в Берсуте, коляска промчалась, видел? убеждает меня баснописец. Вышли на это место, когда мы горькуши брали, машины нет, а тут мотоколяска.

– Порядочность обязывает ждать, адреса они не знают, да и соседи им ключ от квартиры не дадут, и вообще у нас не тот разговор, бери топор и руби сухостой.

Но баснописец только былинку жевал. Закурил. Светлого времени осталось на одну затяжку. Я предложил Ивану Андреевичу убедиться, уехали наши друзья в поселок или нет. Да и самому удостовериться не мешает. Не раз случалось, что напарники меня бросали в лесу, я там сигналю, свечу, кричу, а они уже дома чаи пьют. Есть же такие легкомысленные люди.

Выкатили из леса, пересекли люцерну и подрулили к спуску. Чтобы не мучить мотор, я спустился и осмотрел следы на песке. Только протектор «Нивы» отпечатан, ни коляска, ни кроссовки автографы на лице дороги не оставили. Вернулись к развилке. Виталик уже развел костёр.

– Слушай,– набросился на блудную овцу,– сколько можно испытывать наше терпение?
– А где Гуляй Вася?– вместо оправдания спросил Виталик.
Здорово, кума. Ему про Васю нечего сказать, зато грибами набил два пакета.


Не успел набрать на компьютере последнюю фразу, как позвонил Гуляй Вася: «Нетленки сочиняешь или позу лотос принял?»
Вчера он приходил с диктофоном и записал отрывки из эпоса «Гипербореи».
– Вот, рассказываю себе, как мы с баснописцем тебя в верховьях Карамалки искали.
 
«Брось чепухой заниматься. Тебя уже сколько лет москали не печатают и хрен издадут. Ты для них инородец. Хахол маскалю никогда братом не был. Что в Киеве творится, видишь? Поддержи Ющенко, и он тебя надрукует, переведёт твои нетленки на ридну мову и станешь национальным письменеком, а здесь, в Татарщине так и будут тебя футболить».
– Каким макаром я могу помочь? К тому же он западник, есть же принципы. Через Киев американцы в Москву пролезут.
«Москали их давно ждут. Пусть лучше чужие нами командуют, чем свои ублюдки. Обрекли пенсионеров в мусорных баках копаться, а то и с протянутой рукой стоять. Пора землякам своим помочь. Киев твой батько, а Москва как была мачехой, так никогда родной не станет ни тебе, ни мне. Москали и на русаков хомут надели. Посылай свой эпос в штаб Ющенко и озвучишь своё имя. Кто тебя здесь знает, кроме меня и «Крылова»? Давай кукарекай: да здравствует Оранжевая Революция! Хохлы проснулись, а ты спишь».

Не ожидал такого напора от Васи, на что я антимоскаль, а его послушать, так суперанти назовёшь.
– Подожди, опишу, как ты нашелся.

«Чего описывать? Заблудился, на сосну забрался, увидел в какой стороне Берсут и подался на выход. А когда вышел к Берсутке, то повернул по следам от колес и принес вам на жарёху подкаблучников, подъюбочников и бабников. Пора подъющенки собирать».

Гуляй Вася развёл  возню аж до Львова, пять адресов собрал. Нажимал на меня, чтобы я немедленно набрал Киев или Львов и прочел им о том, как обобрали кроманьонца на Русской равнине, и так надоел бытовым наивом, что у меня пропала охота возвращаться к костру. Позвонил баснописцу. Всегда жена снимает трубку, а мы с ней в контрах на почве китайских лекарств «У-шу». Сагитировала она медицинскую мне книжку взять в поликлинике и через неё предъявить китайским светилам. Целую анкету болезней принесла и чек на три тысячи рублей. Понятно, что я на попятную. Долго она меня уламывала, наконец, бросила в трубку: «Тогда помирай!» Дай ей Бог китайского здоровья. На сей раз к телефону подошёл Иван Андреевич.

– Ты отметил виршем оранжевый майдан в Киеве?
«Так точно. Слушай. Ах, Украина, Украина, как ты от правды далеко, славишь сукиного сына, самозванца Ющенко.
– За сукиного сына ответишь. Богдан кому булавой грозит?
«Не грозит, а указывает на восток. Навеки быть с Россией».
– Но не с москалями, «бо москалi – чужi люде, роблят лихо з вами».
«Так ты подъющенок?»
– А ты подкаблучник москальский.

Хотел Виталькину позицию прощупать, да он дома редко ночует, на трёх хозяев пашет. Он же с Донбасса, а там, кроме януков, никаких грибов не водится.