Родной хутор встретил Григория Мелехова мелодичным журчанием новорождённого мартовского ручья. Он стремительно мчался к затерянному в гущине кустарника оврагу, перпендикулярному крутому берегу Дона и не обращал никакого внимания на мужчину довольно массивного телосложения прижимавшего к груди мальчика лет шести. Мутный поток, глубоко врезавшись в загрязнённые завалы спрессованного снега, обнажил его нижние чистые пласты, и в этой белоснежной оторочке тот выглядел удивительно нарядно и радостно.
- Пойдём сынок в курень, - сказал Григорий, не совсем крепко стоящий на ногах от волнения и усталости, - тётка Дарья, поди, ищет тебя…
- Она щи варит! - серьёзно ответил Мишатка.
- Тогда хучь поедим, - засмеялся довольный отец, - што-то я дюже проголодался.
Он опустил подросшего сынишку на умирающий снег и, обхватив заскорузлой ладонью розовую холодную ручонку, пошёл к знакомому до грудной боли старому дому. Мальчик был одет просто, но добротно. Длиннополая куртка, подбитая лёгкой, поношенной цигейкой, делала его похожим на маленького серьёзного старичка.
- Не обижал тебя дядька Михаил? - с непонятной дрожью в голосе спросил Григорий.
- Не, - быстро ответил он, - намедни привёз мне из Вёшек кусок сахара.
- Вишь ты…
Когда смущённый брат порывисто протиснулся в узкую, будто ссохшуюся, дверь родного куреня, его погрузневшая сестра Дуняшка громко вскрикнула:
- Возвернулся, Гришенька, живой…
- Как видишь, живой.
Сестра возилась у пышущей жаром печки, ловко орудуя закопчённым ухватом с отполированным до зеркального блеска черенком. Увидав внезапно вернувшегося брата, она оставила в дугообразном чреве русской печи подцепленный чугунок с постными щами и резко выпрямилась:
- Братушка, родненький!
- Никому я видно не нужен, ни на земле, ни на небе! - Григорий горько поднял тёмную изломанную бровь и спросил: - Может, и ты прогонишь?
Она растерянно всплеснула оголёнными до плеч руками и, сложив их на большом, выпирающем животе, с обидой сказала:
- Зачем гутарить об пустом?.. Проходь, твоя хата.
- Спаси Христос! - обрадовался старший Мелехов и смущённо признался: - Окромя вас у меня на белом свете никого не осталось…
Он нерешительно топтался посередине родительского куреня, с жалостливой растерянностью оглядывая почти забытую обстановку. В углу белела высокая, очевидно, недавно переложенная печь, источающая запах свежей известковой побелки.
- Прости ты меня, не уберегла я Полюшку! - Дуняшка по-бабьи скоро заплакала, утирая крупные непослушные слёзы подолом цветастой юбки.
- Будя…
- Прости, ради Христа…
- Будя тебе! - приговаривал Григорий, одной рукой обнимая за плечи прижавшуюся к нему вздрагивающую сестру, другой гладя по лохматой голове застывшего в тягостном непонимании сынишку. - Ничё тут не поделаешь… Бог дал, Бог взял!
Брат осторожно отодвинулся от неё. Охватил быстрым росчерком цыганских глаз погрузневшую фигуру Дуняшки.
- Да и тебе, судя по всему скоро рожать…
- На Пасху срок… - молодая хозяйка по-девичьи засмущалась и прошептала: - Боязно трошки!
- Не ты первая, не ты последняя… - Григорий скинул с натруженных плеч, утяжелённую от навек впитавшейся воды, солдатскую шинель.
Он снова обвёл взглядом волнующие стены родового гнезда, по привычке ища глазами тёмные дедовские иконы. В красном углу, где испокон веков стоял древний образ Николая Чудотворца, висел плохо напечатанный портрет бородатого Карла Маркса.
- Вот он новый бог! - Мелехов осуждающе покачал головой, но благоразумно промолчал.
Дуняшка заметила скрытое неодобрение старшего брата, и как бы оправдываясь, суетливо двинулась к столу.
- Проходь братушка, я зараз накрою… Энто Михаил заставил прибрать образа. Я их в сундук сховала, пусть там полежат пока… - она обернулась и пытливо посмотрела в сторону Григория.
- Ясно…
Он подошёл к стоящему на лавке оцинкованному ведру с колодезной водой, предусмотрительно накрытому деревянной крышкой. На нём лежал повернутый вверх дном, жестяной ковшик. Мелехов зачерпнул им воды и с наслаждением выпил.
- Ты же знаешь, - с нажимом сказала молодая женщина, - он идейный, так им положено.
- Новое время, новые песни… - покивал головой казак.
Он посадил на колени притихшего сына и с растерянной улыбкой рассматривал его.
- Сам должон понимать... - не унималась сестра.
Сидящий у большого некрашеного стола Григорий встрепенулся:
- Да, я ничего супротив не имею, - он устало вздохнул и покрутил в руках лежащую на столе деревянную ложку.
На пару минут в хате повисла тревожная тишина. Молодая хозяйка усердно готовила вечерять. Мишатка требовательно теребил сильно отросшую и неопрятную бороду отца.
- Зарос ты батяня… - сын по-взрослому оценивающе посмотрел на него.
- Бриться нечем было.
- Даже не признал… А мне гостинца привёз, аль забыл?
Мелехов удручённо похлопал себя по карманам поношенных красноармейских штанов. Мальчик удивлённо заметил, что латка на правом вытертом до дыр колене родителя была не пришита как следует, а лишь грубо наживлена. В карманах отца ничего не зазвенело и не завалялось. Тот виновато улыбнулся и признался:
- Не сердись на меня Михайло Григорич!
- За што?
- Не забыл, но и не привёз… Не до того мне было. - Григорий виновато развёл руки. - В следующий раз непременно доставлю, не сомневайся.
- Ладно, батяня...
Мишка шмыгнул пару раз носом, но сдержал готовые пролиться слёзы.
- Не надо мне гостинцев, - он по мелеховски выгнул серпом сердитую бровь. - Только не уезжай больше, никогда… чуешь?
- Не уеду! - запальчиво пообещал растроганный родитель. - Для энтого и возвернулся…
- Навоевался, значит? - то ли спросила, то ли подытожила Дуняшка.
- Досыта… Я ить как ушёл на службу в четырнадцатом году так почитай без перерыва восемь лет воевал. Двадцатый год мне тогда шёл, а нынче седым стал…
Мелехов тряхнул изрядно поседевшим чубом, не утратившим, впрочем, природную густоту и волнистость. Они помолчали, одновременно вспоминая далёкую мирную жизнь.
- Где тебя носило, братушка? - спросила она.
- Последний год кочевал с повстанцами Якова Фомина… - неохотно ответил он.
- Наслышаны, - скорбно поджала яркие губы сестра, - Миша за вами несколько месяцев гонялся…
- Когда отошёл от них, - будто не слышал её брат, - забрал отсель Аксинью и хотел ехать на рудники, штоб там затеряться. Хучь ты об том знаешь… Только убили мою Аксинью по дороге. Как похоронил её, пристал к дезертирам в Слащевской дубраве… полгода с ними в лесу прятался, а потом решил домой идти.
- Вот и хорошо, - она дрожащими руками налила в грубые глиняные миски свеженадоенного молока, - а у нас корова недавно отелилась.
- Кем?
- Послал Бог тёлочку, глядишь через год, две кормилицы будет.
Разговор перекинулся на лёгкие хозяйственные темы, какие новости на хуторе и всё прочее. Григорий медленно ел пахнущие домом постные щи и изредка вставлял тихое слово в плавную речь сестры.
- Ей беременность дюже пришлась к лицу, - размышлял он, почти не слушая её, и понимающе улыбался.
Резкие от природы черты Дуняшки стали мягче, и вся она светилась изнутри той скрытой волнующей красотой девушки, готовящейся первый раз стать матерью.
- А Михаил твой где? - брат перебил нескончаемый поток слов возбуждённой нежданной радостью женщины. - Хорониться мне надо…
- В Вёшки на службу уехал, - сестра встревоженной птицей вспорхнула с ветки беспечности. - Днями будет…
- Как думаешь, он ко мне отнесётся? - Григорий перешёл к мучившему его вопросу. - Сдаст куда следует?
- Не знаю, братушечка! - честно призналась молочно побледневшая Дуняшка. - Может, сдаст…
Старший в основательно поредевшем семье Мелеховых задумался, молча и обстоятельно закурил. Пуская густые дымовые завесы ядрёного самосада, рассеяно следил, как хозяйка старательно прибирала со стола.
- Всё едино! - размышлял он, снимая надоевшие сапоги. - Некуда мне больше податься…
Дуняшка яростно тёрла куском суконной тряпки закапанный жиром стол, словно от этого зависела судьба их поредевшей донельзя семьи. Григорий задумчиво докурил горькую цигарку и с надрывом сказал:
- Надоело бегать по свету, набрыдло воевать.
- Бог даст - сладится! - остановила хаотичную уборку сестра. - Пора вам кончать убивать друг друга…
- Веришь, по ночам часто сниться, будто я пашу на быках под озимые… - он уронил окурок на утрамбованный до чугунного гула земляной пол. - В степи с утра слегка подморозило… Отвальные пласты чернозёма паруют, словно Земля тяжко дышит. Стоит такой хмельной дух, што кружится голова… Важные грачи на негнущихся лапах бродят по пахоте и выискивают, вывороченных лемехом, жирных червей… Я устало шагаю по изгибающейся борозде, держась из последних сил за блестящие ручки плуга. Пахать мне ищо две десятины, и я не хочу просыпаться... Не хочу!
- Ишо надоест пахать то… - заметила она.
Казак обречённо рубанул по прокуренному воздуху сильной рукой, привыкшей за столько лет войны к убийственной лёгкости шашки.
- Останусь, - отчаянно заявил он, - а там поглядим, куда кривая вывезет…
- Ну и ладно! - обрадовалась младшая сестричка, поправляя сбившийся передник. - Поживёшь пока тута, обстираю тебя, откормлю…
- Будь, што будет!
- Только не выходи днём на баз, хотя и соседей наших нету… Степан Астахов, сказывали, подался на чужбину, но мало ли… А, Михаил вернётся тогда и порешим.
Немного успокоившийся старший Мелехов кивнул давно нестриженой головой и согласился:
- Как скажешь, хозяйка, - он грустно улыбнулся и закончил: - Пойду спать, вон и Мишутку уж сморило…
- Зараз постелю вам!
Григорий грузно поднялся на ноги и, взяв сомлевшего сына на руки, ушёл в тёмную горницу. Вскоре там стало тихо. Задумчивая Дуняшка долго стояла посредине опустевшей хозяйской половины.
- Как изменился Гриша, постарел! - прошептала она.
Прижимая руки к округлившейся груди, женщина посмотрела влажными глазами на закрывшуюся за родственниками дверь.
- Чем же помочь-то тебе? - думала она, жалея неудачно сложившуюся жизнь старшего брата.
Перебирая в голове различные возможности, она твёрдо решила первой поговорить со вспыльчивым мужем и убедить того помочь непутёвому родственнику.
***
Год на год не приходится! Мудрая мысль, как всякая веками проверенная вещь, недаром вызрела в душе русского народа. Бывают года, которых не замечаешь в череде подобных, но изредка случаются другие. Яркие и незабываемые. Противоречивый 1921 год оказался именно таким. Решающим и переломным в судьбе юной страны Советов, определившим её будущее.
Только отгремела, разодравшая бывшую империю на части, кровожадная Гражданская война. В ноябре двадцатого года Красная Армия лихо взяла Перекоп и полностью заняла солнечный Крым, последний приют белогвардейцев. Вничью замяли польский вопрос, и большевики нехотя отложили на время мечту о мировой революции.
Едва мужики, отвыкшие за семь лет беспрерывных войн от родящей тяжести плуга, вернулись домой, как грянула новая беда для теоретиков из Кремля. После окончания гражданской войны начался острейший социально-политический кризис, вызванный недовольством крестьян политикой «военного коммунизма». Ленинский «Декрет о Земле» обеспечивший коммунистам победу в борьбе за власть, хлеборобы поняли буквально.
Они силой брали землю-кормилицу и кровью защищали нажитое. Как селяне не хотели возврата землевладельцев-помещиков, так они не принимали грабительские конфискации хлеба. Крестьянские выступления против продразвёрстки приобрели характер вооружённых восстаний в Тамбовской и Воронежской губерниях, Западной Сибири, на Украине. Для подавления стихийных выступлений власти использовали регулярные войска и боевую технику.
Только наделённые чрезвычайными полномочиями Антонов-Овсеенко и будущий маршал Тухачевский, широко применяя расстрелы заложников и химическое оружие, подавили «бандитский мятеж» в тамбовских лесах. С 28 февраля по 18 марта 1921 года против политики большевиков выступили моряки Балтийского флота и гарнизон Кронштадта. Они требовали переизбрания Советов, свободы слова и печати, освобождения политзаключённых.
Злой гений России Владимир Ленин в последний раз, на излёте угасающих сил, смог правильно оценить сложившуюся обстановку:
- «Можно воевать с зазнавшейся элитой страны, но воевать с собственным народом – политическое безумие».
Выход из кризиса был найден на Х съезде РКП (б). Ленин предложил начать в стране новую экономическую политику. Решения съезда о свободном найме рабочей силы, о разрешении частной собственности, о замене продразвёрстки продналогом и свободной торговле было направлено на удовлетворение наиболее насущных требований крестьянства.
Съезд принял решение о ликвидации в России других политических партий. Советская власть, допускавшая частную собственность, оперативно провела реорганизацию карательных органов государственной власти. Взяв небольшую паузу, гидра «мирового коммунизма» копила силы для решающего броска.
***
Ровно через год после этих судьбоносных событий Григорий Пантелеевич Мелехов лежал на железной кровати с хромированными набалдашниками на спинках и вспоминал свою нелепо сложившуюся жизнь.
- Начать бы сызнова! - в эту ночь ему не спалось.
Сошедшее с ума время, словно решив немного передохнуть, остановило свой бешеный аллюр. День, ночь, утро и вечер, всё смешалось в одну неразделимую вялотекущую кучу.
- Как жить дальше? - тяжёлые мысли, подобные мельничным жерновам, нехотя ворочались в готовой треснуть голове.
Лихой казак, как загнанный в нору лис, которые сутки безвылазно сидел в усердно натопленном родительском курене. Безразлично играл с приставучим Мишуткой, ел, спал вволю, помаленьку отмокая душой и телом.
- Как же хорошо дома! - думал он ежеминутно.
Словно получив сверху давно ожидаемый приказ, весна властно и уверенно вступила в законные права. Разбуженные внезапным теплом, бойкие ручейки талой воды, рванули с наклонных берегов, в сторону чутко спящего Дона.
- Ишь ты, как встрепенулась природа! - Григорий вышел по малой нужде на запущенный баз, и долго стоял посреди двора, впитывая звуки и запахи мирной жизни.
Дневные ручьи играючи прорезали в метровом слое слежавшегося снега глубокие вымоины, издалека похожие на старческие морщины земли. Однако угрюмая зима не хотела сдаваться без боя и к утру поверхность двора покрылась тонким слоем робкого ледка.
- Всё ей нипочём… Наши войны, беды, страдания, всё смоет животворящая водица! - мучился он неизвестностью. - Оживут и зацветут травы, цветы, деревья... Каждый год сызнова возвращается жизнь, казалось умершая за долгую зиму.
Мысли внезапно перескочили в сторону настойчивого перезвона попавших в быстрину отколовшихся льдинок. Они создали временный затор на пересекавшем двор по диагонали ручье.
- Бегите к морю. - Мелехов поддел непрочную плотину обутым на босу ногу сапогом.
Освобождённая вода с благодарным шумом рванула к просыпавшейся реке, а он невольно вернулся к волновавшей его теме:
- Вот бы и людям научится завсегда оживать!
Мужчина ещё какое-то время постоял, зябко поправляя накинутую на плечи вросшую в тело шинель. Она была прожжена в нескольких местах и небрежно, по-мужски грубо заштопана.
- Только, где найти на энто силы? - Григорий, тщательно очистив от налипшего снега стоптанные сапоги, зашёл в выстуженное за ночь нутро куреня.
Раскрасневшаяся Дуняшка обернулась к нему от пышущей жаром печи:
- Скоро снедать будем, - сообщила она, растапливая печь, - хочу блинцов испечь.
- Добро! - одобрил он и, смущаясь, признался. - Давненько я горяченьких блинцов не пробовал.
- Жениться бы тебе брат, - горестно посетовала сноровисто снующая сестра. - Грех - такой казак пропадает.
Плотные шерстяные носки брата, точечно изъеденные молью, остро пахли застарелым потом. Григорий горько усмехнулся и уточнил:
- Я не против, только все мои жёны померли, а новых чевой-то не примечаю.
- Найдутся… Вон, сколько на хуторе молодух.
У недавней завидной невесты на примете была парочка подходящих красивых подруг.
- Сосватаем легко! - заверила она.
- Много красавиц, но нету среди них Аксиньи… - хмуро возразил он.
Дуняшка украдкой смахнула жалостливую слезу. Она никогда не относилась к недавно погибшей соседке с особой сердечностью, но зная, как к ней прикипел душой брат, сожалела об её смерти.
- Встретишь ищо кого-нибудь, Бог пошлёт!
- Делать ему, што ли нечего... - усмехнулся брат и передёрнул литыми плечами.
Григорий замолчал, начав с опаской пробовать снятые с пылу блинчики. Лоснящийся растопленным салом, румяный блин обжигал ему пальцы, и он спешно перекидывал его из одной руки в другую. Проглотив последний кусок, он сильно втянул в себя воздух через широко открытый рот:
- Ох! Ядрёны у тебя, сестра, блинцы…
- Дай охолонуть!
- Да как здеся удержишься…
Он натужно и часто подышал. Немного охладив обожжённое нёбо, Григорий схватился за мочку правого уха, чтобы успокоить боль в раскалённых пальцах и признался:
- Вон сколько дел наворотили, сколько кровушки пролили… Не дойдут у него до меня руки, - не к месту сказал старший Мелехов.
- Михаил вернулся! - Дуняшка услышала, как кто-то стукнул калиткой, и выглянула в окно, выходящее во двор.
Она проворно накинула на плечи верную душегрейку и выскочила в мрачные сени навстречу входящему в дом мужу.
- Побегу поговорю с ним… - скороговоркой проговорила она. - Господи, помоги!
Обездвиженный новостью Григорий остался сидеть, ссутулившись на поскрипывающей под его грузным телом, скособоченной табуретке. Мало чего он боялся в своей бурной и суматошной жизни, но предстоящий разговор со своим давнишним другом его невольно страшил.
- Как мы с ним нынче погутарим? - посуровел он внутри.
Минуты, пока сестра уговаривала Кошевого отнестись к брату как можно снисходительнее, показались ему самыми длинными и горькими в жизни.
Продолжение http://proza.ru/2011/09/12/1489