Зима, мороз, полудня нет, только рассвет и сразу закат. Не успеешь сообразить, что к чему, тому перезвонишь, что-то поджаришь, кошке минтая нарубишь, как пора смотреть оранжевый митинг в Киеве. Если в гараж успеешь сходить за картошкой и морковью, то уже что-то сделал, под небом побывал, пива захватил, увидел, что машины движутся, дворники трудятся «и всё на правильном таком пути». Никто не позвонит и не зайдет. Правда, есть двое-трое, которые как заходят, так мне сразу хочется выйти. Фарид в их числе, потому что кроме денег и водки, что одно и тоже, ему ничего от меня не нужно. Его еще терпеть можно, ему откажешь, он потемнеет лицом, одну правду расскажет и нахлобучит шапку, а если Окурок придет босиком в мороз, пальцы красные, стеклянные, телогрейка на босу грудь, не отвяжется. «Петрович, помираю, дай на «маленькую»». Он всё лето так по двору шатается, грудь в тельняшке, пальцы в растопырку, на ногах в лучшем случае мокроступы. Как они надоели, ничего не хотят понимать, и то, что я уже без кооператива, и что до пенсии еще пол-месяца, и что из последних не дают.– «А я тебе через неделю, баба только получит, так сразу, а хош, рыбы принесу, у нас её никто не ест». – «И рыбы мне твоей не нужно, и вотще, сколь-ко можно давать?» – «Так я же возвращаю, рыбу продам и сразу. Ты чё, не веришь? Ты мне не веришь? Спроси хоть кого, кому я не отдал? Святое дело, честь имею. Ах, ты не веришь,– и нож у него вылезает из рукава. Аргумент весомый, что взять с бамовца, он уже сидел за убийство.– «Полтинник хватит? Только у меня он с тремя нулями, не успел обменять».– «Давай с нулями, палённая тоже не деминированная».
Сейчас его парализовало, с весны не заходит, проведать следует по-христиански, выручал он меня, когда за руль нужно было после квартирника садиться или баб купать на Первомайке.
Солнце на закате, на востоке уже луна пучит бельмо, звонок. Открываю – Вован в белых брюках, бобочка без подкладки, на голове бейсболка. Что, кроме летней формы поразило, так это две дымящие сигареты, одна во рту, другая в пальцах, и два коробка спичек, пачка сигарет, которые Вован стал складывать у порога в бейсболку. Вижу, вроде не в себе мужик, но давно не заходил, поэтому, несмотря на белые тапочки, пустил.
– Где был?
– Везде был.
– Кого видел.
– Всех видел.
Ну и ответы. Знаю, что холостяк, но так, ёрничаю:
– С кем живешь?
– С Афродитой.
О чём говорить и так всё ясно, я руки в рукава и в дверь, Вован за мной, ему одеваться не нужно. Идёт, попыхивает сигаретой и горлопанит: «Только тому, кто в гробу ничего». Я в трамвай, и он за мной.
– Я к режиссёру, больного проведать.
– И мне к режиссёру.
Какое совпадение. Еду дальше, не приводить же больного головой к больному телом. Сошли через остановку, иду, куда глаза глядят, Вован за мной, гляжу – сворачивает. Повеселел я.
– Куда?– спрашиваю.
– На телестудию. Стихи записывать.
Слава Богу, востребован мужик.
Через полгода заходит, накачанный транквилизаторами, скулы кожей обтянуты, глаза заторможены.
– Где пропадал?
– На курорте.
– Думал – ты в омшанике медведем зиму провел.
– И там был. Тетрадь со стихами потерял, или в милиции украли.
Стихоплеты – это такой подозрительный народ, все им мерещится, что их стишки могут украсть и напечатать под чужой фамилией. По почте в редакцию отправить они боятся, оставить там тоже не соглашаются, читайте при них и «бабки» на стол, только тогда забирайте.
– Вспомнишь само золото, а породу забудешь.
Вовану еще пятидесяти нет, но на пенсии. В чем его инвалидность, не пойму. Недавно день ракетных войск минул, так разговорились, и получилось, что мы ракетчики.
– Вы пели: «…и ракетчиков умелых, сколько надо, столько есть»?
– Нет, мы – «по долинам и по взгорьям».
– Инвалидом, по какой статье стал?
По кубышкиной стати ему минимум сто лет отпущено. Такой череп, как у Вована мог вместить Британскую энциклопедию – так уважительно я думал о вовановом «чугунке» на плечах. И почему он временами вскипал самопроизвольно, сам Вован не знал.
– По головной. Я придумал ловушку для звездолетов.
Вот так подача, не знаешь с кем сидишь.
– Но звездолетов у нас еще нет.
– Когда-то и самолетов не было.
Резонно. Вован стал чертить на газете параболы и гиперболы, украшать газетные поля длинными формулами.
– Ты зайди ко мне, у меня все стены уравнениями исписаны. За эту ловушку я и получил вторую группу.
Не только стены лихорадило интегральное вычисление, но и дверь снаружи украшали курчавые dx,dy,dz. Зауважал я Вована, если ничего не знаешь, то и воспаленный мозг не подскажет. Как проверить, что сам родил? Достал дома со дна чемодана математику Выгодского и обновил в памяти ряды Фурье.
– Ты что мне подсунул?– лоб Вована испещрился.– Это просто тригонометрическая функция в начальных и конечных условиях.
Сморчки с ним искали в осиновом лесу. Осина уронила сизые гусеницы, и мы топтали серые пиявки серёжек, выглядывая сморщенные колпачки сморчков. Лист на полу перезимовавший, а серёжки весенние, до нового листа распустились. И так завораживает их каракуль, хоть ложись и катайся по нему. А грибов – голяк, хотя бы един пробился, в чём дело?
– Весна затянется,– объяснил Вован,– они через декаду полезут, в середине мая.
– Так во всех справочниках талдычат, что с конца апреля…
– В средней полосе – так. Вот у нас на Волге грибоед жил, он эти сморчки корзинами таскал. Сам сморщенный, лицо в шрамах, в танке горел, смотреть на него невыносимо, смор-чок сморчком и без ушей. С фронтовиками в пивнушке пропадал, что по ту сторону станци-онных путей стояла. Все жены разберут мужей, а его жена за виадуком ждала, не позволял ей в пивнушку заходить. По дощатому настилу дойдет до середины, а тут поезд как загрохочет под мостом, он в крик: «Танки, профура, бронебойными!» Жена не выдерживала и с припа-сенной бутылкой с «зажигательной смесью» бросалась к нему. Не знаю, может быть, что еще у него обгорело, но он страшно ее ревновал, как выпьет, она от него по чужим баням прята-лась. А он сядет с ружьем под тополем и пока весь патронташ не расстреляет по сучьям, не успокоится. Толстые ветки сбивал, шишек набьет себе на башке и уснет.
Тополь в ту весну не распустился, и лед на реке холодильником стоял, все сроки пропустив. А грибоед помер. Страшно связать эти события, только как хоронить его, так и лёд пошел, и тополь цвести начал, вот маринованных сморчков не у кого стало отведать. Первая от природы еда в году.