Каждый раз, приезжая в этот город, я возвращаюсь на пустынную улицу в окружение провинциальных, деревянных, двухэтажных домов. Внутри ветхих построек доживают свой век скрипучие, дореволюционные лестницы, запахи старых, пронафталиненных вещей, затхлых кладовок и кошачьих посиделок, из-под каждой двери тянет теплом остывающего камина или печки, в которое, как в бабушкину шаль, укутывает тебя полумрак подъезда.
Лет 40 назад, уже в прошлом веке, квартировал в таком домишке известный писатель-эмигрант, теперь покойный. А улица, да и все близлежащие выглядели тогда повеселей. Народ спешил на работу, с работы домой, по пути заглядывая в булочную, расположенную на углу. В ней особенно душисто пахли булочки с корицей, сторойненько в деревянных ячейках, как в сотах, стояли кирпичики ржаного бородинского, издавая пряный аромат, к ним присоединялись внушительные батоны Рижского и домашнего эстонского хлеба с тмином. И все это удовольствие за 25 а то и за 14 копеек.
Район был рабочий, шумный, в округе два больших завода республиканского значения. В час пик выплесливали проходные на улицы массу уставших но веселых, от того, что рабочий день завершен, людей. Базарили, травили анекдоты, строили планы на вечер.
- А не заглянуть ли нам в Карья Кельдер - по пивку? -
- Или в Лисью Нору - по шампусику с Вана Таллином? -
предлагал парень в рубашке с какими-то экзотическими птицами на ядовито-желтом фоне своим друзьям, явно из инженерно-технического отдела. Разговаривал он лениво-развязно и как-то изысканно-скучно вертел в воздухе пальцами.
То ли дело работяга, этот впечатывал каждый шаг в разбитый асфальт, опустив голову, скупо перекидывался с приятелем крепким словцом, руку подавал заскорузлую, рабочую, почерневшую от масла и железа, тоже спешил в Аквариум, в пивной бар при вокзале.
Ну а женщины - из отделов ли из цехов, те в основном - по домам, не зря же кем-то сказано - ,,советская женщина - лучшее наше достижение,,.
День отдавал свои последние краски в палитру пестрой толпе, собравшейся на трамвайной остановке, освещал бледным золотом озабоченных женщин с авоськами, из которых нагло торчал предстоящий ужин, остренькие коленки молоденьких чертежниц из конструкторского, щебетавших о недавно прочитанном Довлатове или Набокове, кем-то подпольно перепечатанных на серой, плохой бумаге, группы курящих мужиков.
Карикатурно рядом смотрелись низкорослый, коренастый, черно-кудрявый, с хитрющими, бегающими, темными глазками, приезжий, лет 40, и долговязый, бледный, длинноносый местный житель. На фоне покачивающегося взад вперед и нервно подпрыгивающего на коротких ножках, будто на пружинах, соседа, местный выглядел отрешенно, словно только что вынутая из морозильника рыба, такой прозрачный, что сквозь него можно было читать обьявления на заборе.
- Слушай, - бесцеремонно заговорил приезжий,
- Этот трамвай на Сикку..., - приезжий запнулся и в очередной раз подпрыгнул, будто ловя улетающее от него слово.
- На Сикку..., Сиккупилли, - наконец выдавил он из себя,
- Катается? -
Местный пренебрежительно посмотрел вниз рыбьими глазами, пошевелил отвисшей большой, бледно-розовой нижней губой и возвратил себя в прежнее положение. Да-а-а протянулось в пространстве, как трубный глас лося в заповеднике.
Взвизгивая и покачиваясь из стороны в сторону тяжело подходил к остановке перегруженный трамвай.
Ах эти наши красно-желтые, старенькие трамваи, сколько про них писано-переписано, сколько анекдотичных историй они в себе возили в прошлом веке. Забудь надежду всяк сюда входящий в час пик сесть, удобно устроиться у окна, не жать и не тискать друг-друга в узком проходе. И все-же вбирал в себя трамвай всех страстно желающих ехать, будто был он резиновый. Местный, длинный и худой оказался предпоследним пассажиром, а приезжий продолжал прыгать на остановке в то время, когда задние двери трамвая начали хлопать, как зазевавшаяся курица крыльями, пытаясь закрыться.
- Давай я вперед, - закартавил приезжий.
- Я поднапру сзади и ты влезешь, потом, -
- Давай, давай выходи, - еще не надеясь на успех, тараторил он.
Посмотрев последний раз на напористого соседа свеpху-вниз, местный без эмоций шагнул назад. Чернявый ловко протиснулся в щель между дверьми, выдохнул и победоносно посмотрел на висящие прямо перед его носом зады, будто ждал от них апплодисментов. Он чувствовал себя, словно боксер на ринге, пославший противника в глубокий нокаут.
Хлопающие двери наконец закрылись, и трамвай, еще более отяжелевший, отправился по обычному маршруту, оставив в душе местного горькую обиду и зарождающуюся ненависть к приезжим.