СЫНОВЬЯ ИЛИЯ
обитание бытия
Сыновья же Илия были люди негодные; они не знали Господа
И долга священников в отношении к народу. Когда кто приносил жертву,
отрок священнический, во время варения мяса, приходил с вилкою в руке своей,
И опускал её в котел, или в кострюлю, или на сковороду, или в горшок,
и что вынет вилка, то брал себе священник. Так поступали они
со всеми Израильтянами, приходившими туда в Силом...
Даже прежде, нежели сожигали тук, приходил отрок священнический
и говорил приносившему жертву: «дай мяса на жаркое священнику;
он не возьмёт у тебя варёное мясо, а дай сырое».
И если кто говорил ему: «пусть сожгут прежде тук, как должно,
и потом возьми себе, сколько пожелает душа твоя», то он говорил:
«нет, теперь же дай, а если нет, то силою возьму».
1-я ЦАРСТВ, Гл.2 Пс.12– 16
ОДНА ПРАВДА
– Рассказать тебе одну правду?– спрашивает Фарид Фарихович, проведывая меня после долгого стояния в Собесе и проклятий с собесчиками, не понимая, какие тем нужны еще справки.– Не признают меня за ветерана. Я даже им выкладываю ордена и справляюсь: они хоть что-то сейчас значат? Значат, отвечают. Когда помрёшь, то впереди тебя на подушечках понесут.
Для убедительности Фарид показывает темные ордена с замызганными лентами на колодках.
– Проблемы всех шабашников,– сочувствую, взвешивая на ладони слитки орденов.– Если бы ты с предприятия уходил, то не маялся, бухгалтерия вопросы решила бы.
Когда-то он работал в кооперативе, где я был председателем. Это было еще при советах, в то благословенное время, когда Михай снял верхнюю планку с зар-платы, и озаглавленную правду еще можно было найти. Коммунистическая бля на поверку оказалась более совестливой, чем демократическая тля. Как представитель неувядающего тюркского этноса, Фарид Фарихович ухватился за возможность поправить материальное положение, и мы с ним, не сходя с рабочего места, стали изготовлять водогрейные котлы для колхозных кочегарок, и длилось наше преуспевание до тех пор, пока не собрали все бесхозные фланцы, отводы и болты в цеху и во дворе государственного предприятия. Всё вокруг народное, всё вокруг было наше.
Ночь, начальства никакого, гегемон по домам уже водку пьёт, а мы полные командиры энергии, сварочных аппаратов и даже мостового крана. А гегемон-то завистлив, ему планку не перепрыгнуть, разбежаться не дают, ну и заворчал. На кране мы и погорели. Без допуска, без спроса валяли с боку на бок трубную конструкцию, чтобы удобнее было сшить электродом швы. Раз нас предупредили, два, а потом и выбросили нашу продукцию за ворота, где мы продолжили подъем зарплаты, но уже с наемным краном. Вот было время, прошло былинное!
Сейчас Фарид на братишку работает, у него и кормится. Деньги видит редко, но на братца разворотливого не обижается, наоборот, гордится, что коровник у него и свинарник, пельменная на въезде в городок, пакетовязальная машина прессует сено, теперь военную столовую прихватил, кормит солдат, цех там колбасный, в общем, правильный братишка. Фарид у него и за повара, и за косаря, а уж по сантехнике, котлам,– другого такого поискать нужно. Плохо, что без денег, бережливый братишка, все деньги в оборот и в оборот.
– Так вот,– начал раскладывать свою правду Фарид, когда мы уже закусили (мне пришлось за «маленькой» сгонять в магазин),– нонче-то и по три месяца зарплату не выдают и подолее. А при советах попробуй на три дня задержи – уже чэпэ. Я тринадцать лет на спиральношовном стане трубы крутил, от Москвы и до окраин можно протянуть те трубы, которые навертел, два ордена у меня за это. Счас расскажу, как я третий собственной глупостью проворонил.
Фарид зашел еще и потому, что на его вопрос по телефону о здоровье, я пожаловался на звон в голове, и он заверил меня, что эти трели он умеет снимать. Ещё с его слов я узнал, что он может предсказать последний день человека, клялся Аллахом, что уже несколько раз подобное случалось, и он сам не рад этому безрадостному дару. Стоит ему внимательно посмотреть кому-то в глаза, как видит там нечто, что позволяет безошибочно заключить: не долго пронесет свой крест этот раб божий. Естественно, я струхнул, последнюю клеточку своего календаря знать мне не хотелось, поэтому я не отказывал в тех жалких червонцах, которые Фарид иногда у меня перехватывал. Приняв деньги, ясновидец успокаивал: не тушуйся, конца твоей дороги я в тумане не вижу.
Еще до «маленькой» я, было, предложил заняться лечением, так как алкоголь снижает способности, но Фарид убедил, что после стопки его магнетизм только усиливается. Пропустили парочку рюмок, и Фарид козырнул убедительно. Попросил задрать рубашку, направил пальцы на грудь и прилепил стальную ложку, потом еще три «ордена» мне повесил. Про подобное я читал, но испытать на себе не приходилось. Произведя впечатление, он принялся баш дзётерга киряк, ремонтировать голову, значит. Такой жар от его ладоней пошёл, в дрёму склонило, а звон так никуда и не делся, но я не стал разочаровывать знахаря.
– В положенный срок зарплату не выдали,– продолжил свою правду Фарид.– На другой день рабочие уже в столовую не пошли, с собой в банках супы и макароны принесли, на третий те же супы, но уже без мяса. На четвертый с утра я обошел бригадиров и говорю: «Останавливаем завод». Так что ты думаешь? У соседей заняли денег и выдали их бригадирам, чтобы те раздали особо нуждающимся. И все-таки меня кто-то заложил, потому что вскорости сменился директор, а новый прямым ходом ко мне: «Надеюсь,– говорит,– что при мне забастовки не случится?» А волосы ты состриги и побрей голову, легче будет.
2
– Знаешь, за что я тебя уважаю?– начал в другой раз Фарид.– За то, что ты в деревню не со жвачкой и сникерсами пришел, а котлы привез. Всяко было в нашем кооперативе: и хорошо и туго, но плохое я никогда не помяну, потому что ты деревню выручил.
Сколько уж времени его знаю, а не пойму, то ли такой наивный, или дуру гонит. Ради того, чтобы помочь деревенским, готов работать за одну кормежку, ну там еще луку и гороха отсыпят для семьи. Помню, когда кооператив уже распался, со мной осталось только трое работников, и мы взялись установить котлы в Тлянчи-Тамаке, тогда и встретился с Фаридом в той же котельной. Он один ремонтировал третий котел. У нас договор, а у него честное слово – врать готово - председателя. Покрутил я головой на такую его доверчивость, но ничего не сказал, зачем расстраивать. За зарплатой в тот колхоз он ездит уже шесть лет. Правда, нас тоже надули, и договор не помог, но мы хоть немного да взяли пшеницей, а Фарида рассчитали упомянутым луком и горохом.
– С тобой хоть рассчитался Тлянчи-Тамак?
– Недавно там был,– отвечает хмуро.– Котлы твои прогорели, видать, что воду не удержали, зеванули. Плачут, на колени стали – помоги. Пред там уже сменился, главврач тоже другой, только сельсоветчик прежний, глаза прячет и всё обещает. Не ради посул залез я в неостывшую топку, больных и детей жалко. Чуть не сдох там. А главврач, уже поддатый, разговаривает всё со мной, проверяет в чувстве ли еще. Залатал заплатками дыры, главврач достает спирт. Так с ним мы его и выжрали, еще и сельсоветчика угостили. Не помню, как домой добрался.
– Бабай ты уже дважды,– укоряю,– а ведешь себя как малай. Как договариваться надо? Деньги на бочку, и только тогда в топку.
Потемнел лицом Фарид, сгорбился. Сидит на кухне в унтах, в распахае каком-то решил зиму обмануть, и шапки не снимает, вроде на минуту забежал, но меня не обманешь, редкий гость на минуту не заходит.
– Хочешь, я тебе одну правду расскажу?
– Давай, только шапку сними и разденься.
– А чай будет?
– И водка тоже.
О, это другой разговор. Но Фарид медлительный. Бывало и на участке, когда мы обза-велись собственной территорией, его ничем не разогнать, будто в запасе у него еще сто лет жизни. Раскурил с каменным лицом, замял в пальцах уголёк, будто они асбестовые, другую сигарету смалит.
– Жена у меня скурвилась.
Я онемел. Ладно, у молодых случаются похождения, перехватывают бабы сласти на стороне и то чаще в отместку, но то всё чужие жены, про своих так просто не рассказывают.
– Застукал её с одним, когда вернулся неожиданно с Камбарки.
Молчу, очень едкая правда, но не похабная, похабщина, когда хвалятся, как с другими сами крутят, а это срам, беда. А мыслишка смакующая уже вертится: конечно, сколько её можно горохом кормить и разводить руками, вот и развела ноги. Ну, застукал, а дальше-то что, ответ, действие, что дальше было? Ушел, антракт, дал занавес, как поступил?
– Выгнал, в чём была.
– Но, постой же, куда же она раздетая пойдёт?
И представил, в чём может быть женщина в момент расплоха. Если в комбинации, то уже не голиком.
Фарид усмехнулся: – Схватила что-то с вешалки, и в окно швырнул ей барахло. Потом всё своё забрала, зачем мне женские шмотки.
– И что же, ты теперь один?
– Почему же? Со старшей дочерью и внуком. Младшая еще со мной, но тоже ****ует.
Кошмар, старшая развелась, мать с дочерью наперегонки, когда отец на шабашке, волтузятся, быть может, с одним и тем же мужиком.
– И знаешь с кем? С дедом. Ей восемнадцать, а ему шестьдесят с лихуем. Сама к нему бегает.– Фарид с тоской посмотрел на «маленькую».– Растравил себя. Яду бы добавить.
Наверняка, сочинил, чтобы выпить, пришло облегчение, как жить в таком вертепе. К нему я не хожу, фактов не проверишь. Раз был, но запамятовал за давностью, запивал мой бригадир, и я вытаскивать его приезжал. Кого я только тогда не вытаскивал из-за стола, из постели, из деревни, из кустов и вытрезвителя. Одна пьянь шла в кооператив, гегемон держался за стаж, за больничный бюллетень, за отпускные и тринадцатую зарплату, рисковыми были «перелётные птицы», в трудовых книжках которых некуда было запись втиснуть. За грудки бывало брал, пинками гнал на работу, биржу труда за воротами устраивал – ничего не помогло, разорили пьяницы, толкать налево стали готовый продукт. Фарид знал про толкачей, но связанные уставом и членством, люмпены связали себя еще и порукой, не позволяли отчислять, пока я не разделил между ними нажитое и не прикрыл коллективную лавочку.
Я, начальник главы семьи, держался важно и демократично. А демократия уже вовсю распоясалась. Меня откровенно разглядывали и даже приглядывались. Опустив глаза, вышел и дождался Фарида в машине. Пьяницу. И теперь, когда я уже никто, пьяница рассказывает, что у него вся семья скурвилась.
– Предусмотреть нужно было такой вариант,– поучаю.
– Чего же ты обанкротился, если такой предусмотрительный?
– От жадности.
– Нет, жадные не разоряются. Деревню обобрали, и ты прогорел. Но не жалей, Аллах все видит, главное, что ты деревне вовремя помог. Котлы твои там догорают, сейчас никому нет дела до того, что люди и скотина мерзнут. Помнишь, в колхозе имени Кирова, ты плюнул на все и свернул монтаж, потому что почувствовал, что у них нечем платить, а я остался и доделал, потому что мне телят было жалко. Они же не виноваты в том, что люди договориться не могут.
Ох уж эти мне жалельщики, себя, да семью свою пожалели бы. Не понимаю, как в рыночное время, среди хапуг, можно жалость в ущерб себе проявлять. Однажды на шабашке, я тоже посочувствовал одному колхознику, заморенным он мне показался. Довез его до деревни, в столовую завел, обедом с пивом угостил, а у него оказался легкий мотоцикл, тяжелый и машина. Он комбайнер, а по сырой осени, когда в поле не вылезешь, он на ферме, где мы кормушки делали, силос разносит. Никогда по одёжке не оценишь человека.
– Но правда, которую хочу рассказать, в другом, – Фарид обмочил усы в рюмке и вытер их горстью.– Зашибал я на стане много, у бухгалтера рука не поднималась наряды подписы-вать. А тут новый главный инженер объявился и во все дырки стал влезать, тоже ему завидно стало, что рабочий больше его получает, вызвал с главка комиссию. Люди ученные приехали, чуть ли не с института Патона, с секундомерами, калибрами и рулетками. Как, по-вашему, должен я в месяц 250 рублей получать? Комиссия согласилась на триста. Но я с ней не согласился. Работает стан две смены, другого такого специалиста завод не имеет, уже пятьсот у меня выходит. Все верно, и инженер тут сидит, уши навострил. Плюс сорок про-центов аккордных, сколько получается? Да восемь выходных в месяце, вот за тысячу и зашкаливает.
Оказывается, его малайка не всегда на горохе сидела, вот вам, отцы русской демократии, зарубка на нос, переход с салями на пюре – причина смены сексуальной ориентации, а поводом всегда служит длительное отсутствие власти в семье.
– Ничего не попишешь,– продолжил подбивать бабки Фарид.– Так знаешь, что мудрецы придумали? Ни за что не догадаешься. Прислали второй стан и специалиста. Но зарплату все-таки срезали, пятьсот тысяч ради пяти сотен не пожалели, вот долбани. Не должен рабочий получать в пять раз больше мастера. Хорошо, что Горбач не побоялся и снял потолок. Да что толку, когда все по талонам стало. Талоны купить тоже можно, но это же, во сколько тебе обойдется кило мяса. Вот с этим мясом одна правда случилась.
– Эх, грибочки у тебя,– похвалил маринованные опята,– небось, все полки в погребе уставил?
Что характерно, приходил Фарид Фарихович всегда с утра, всё ту же баш дзётырга киряк, но уже не мою, а свою, опохмелиться надеясь. И когда остановится? А сам когда завяжу? Ведь ему до моего еще десять лет можно в рюмку заглядывать. Но я знаю норму, а Фарид меры не чувствует, только краснотой наливается. Крепкий народ тюрки, не пропал у них еще заряд пассионарности.
– Слушай же дальше. Главный наш собирает рабочих и заявляет, что к годовщине Революции и к Новому году можем быть с мясом, подсобим только заготовить подшефному хозяйству сено, мы закупили у него двести телят, колхозники будут их откармливать и, по мере надобности, забивать для нас. Новость приняли на ура. Косим, веники из веток вяжем, пусть похрустывают наши телочки. Проходит сентябрь, октябрь, неделя до праздника осталась, пора бы и деньги собирать.
Тишина, и главный в командировку уехал, без него и говядины отметили годовщину. Приехал – отбрехался: мол, кому ни поручишь, обязательно за-валят дело, да и вес телки еще не набрали, жалко забивать. Ладно, мы понимаем, потерпим до конца декабря. Когда гляжу, в норковых шапках управленцы стали щеголять, воротники у них меховые завелись. Это, с каких шишей? Тут я не выдержал, девять ватманских листов испортил, пока писал объявление, первым автобусом приехал и на входе в цех приклеил: «Кто хочет говядины, деньги сдавать главному инженеру». А главный в этот день задержался. Когда приехал, у его кабинета толпа, к двери не пробиться. Наши женщины всегда могут стать грудью супротив начальства. Список уже составили и каждому по пять кило определили. Главный ничего не поймет, какое мясо, и кто слух пустил? «Это не слух,– рубят ему в глаза,– разве не вы объявление повесили?» Стал делец наш выяснять у художницы, кто заказал. Та: ничего не писала. Ко мне тоже подходил. «Найти бы мне этого шутника, морду набил бы».– «За такую подлянку стоит»,– согласился с ним. Утихомирить народ, особенно женщин, не было никакой возможности, пришлось начальству как-то извернуться, зато к празднику все были с мясом, не по пять кило, а так, около двух досталось.
Недели не прошло, звонит Фарид Фирихович: «Петрович, я зайду к тебе, можно?»
Признаюсь, что нищету принимать дома, то нужно настраиваться на благотворитель-ность, иначе, тяжело отказывать в этих копейках, хотя, оказывается, Бог грехи снимает с души за милостыньку. С полным доказательством убедил меня в этом один мусульманин. Как бы покороче, а то ещё один сюжет выползает. Я слышал, что есть в нашем городе татарин, управляющий тонкими энергиями. И вот, довелось его увидеть на собрании «духовных». Ни к какому духовному сословию они не принадлежат, поэтому я закавычил слово, на самом же деле эти люди очень душевные, а дух – это душа души. Анвар его звать. «В аду, – поясняет Анвар,– выгорает только кожа, самая болезненная часть плоти, которая насыщена чувствительными рецепторами. Эту боль можно частично испытать в этой жизни. Каждый день подавайте милостыню.– Анвар закатал рукав, рука его по локоть была покрыта розовым псориазом.– По всему телу у меня такое. Зуд и боль невыносимы, зато в преисподней мне будет легче, часть предназначенного мне искупления я изживаю в миру. Когда терпеть невмочь, я регулирую свои муки, прекращаю подавать бедным».
И как раз не ко времени приход Фарида, на огород я собрался, так ему и ответил.
«Со мной Тлянчи-Тамак рассчитался»,– сообщила трубка.
Поверить в подобное для меня невероятно.
«Сельсоветчик из своих денег мне зарплату привез. Я, грешным делом, прошлый раз, когда с ним и главврачом спирт пил, сказал ему с пьяна, что через две недели он отдаст Богу душу. Прости меня Аллах, ничего подобного я ему не желал, а вот же, заболел сельсоветчик, и главврач ничем помочь не сумел, так местный мулла сказал: отдай долги и поправишься. Привез сам, хоть и ходить уже не может, сын за рулём. Снял с него сглаз. Теперь и с тобой рассчитаюсь».