В начале девяностых годов я удачно продал сруб для строительства деревенского дома и стал думать, куда бы мне пристроить неожиданно свалившееся на меня богатство. Стояли ещё советские времена, по меркам которых 40 тысяч советских рублей вполне соответствовали нынешним миллиардам госпожи Батуриной. Ну, может, не вполне соответствовали, поскольку мы тогда не помышляли о "мерседесах", яхтах или виллах на Лазурном берегу. Но указанная мною сумма, при моей зарплате в 500 рублей (столько получал тогда министр), казалась внушительной.
Собственно, пристроить нужно было только половину денег. Мне, как работнику пера, Минторг СССР выделил автомобиль "Жигули" по госцене в 17 тысяч рублей (в эту стоимость входил приснопамятный горбачевский налог). Отправившись в автоцентр на Варшавке и добавив еще 1000 рублей за нужный мне цвет и выбор машины без очереди, я впервые в жизни стал обладателем новеньких "Жигулей". Недолго думая, на этих "Жигулях" я заскочил в ближайшую Сберкассу, и ещё 20 тысяч рублей упокоились на сберкнижке до лучших времен. Или на чёрный день - что наступит быстрее.
Потом как-то всё завертелось, понеслось, заколобродило, и о сберкнижке с 20-ю тысячами рублей я вспомнил... 15 лет спустя, когда однажды с деньгами у меня стало туговато. Конечно, зная, как правопреемник советской Сберкассы российский Сберегательный банк обошелся с накоплениями миллионов советских людей, я понимал, что сколь-нибудь приличной суммы со своей сберкнижки не получу. И всё же грела надежда: деньги-то я положил в аккурат перед приватизацией Сберкассы нынешними воротилами сбербанковского дела. Сумма по тем временам соответствовала стоимости тогдашнего автомобиля. Воротилы крутили мои деньги 15 лет. А вдруг у них объявится совесть вернуть мне пусть не стоимость того же автомобиля в современном исчислении, а хотя бы несчастные 20 тысяч, но уже российских рублей?
С трудом отыскав ту Сберкассу, где я 15 лет назад завёл счет и которая нынче является отделением Сбербанка - правопреемника Сберкассы - я просунул в окошко ту самую сберкнижку и попросил закрыть счёт. Вопреки ожиданиям услышать шелест купюр, я услышал звон монет. Девушка-оператор положила передо мной 3 рубля 42 копейки. То есть то, во что превратились мои 20 тысяч советских рублей за 15 лет оборота в банке. Приняв от меня сумму, эквивалентную стоимости "Жигулей" на момент открытия счёта, затем начислив на эту сумму проценты по вкладу за 15 лет, самый богатый банк страны вернул мне три медяка рублёвого достоинства и несколько медяков достоинством поменьше.
Скажу сразу: я не стал задавать вопросы, тем более разводить базар. Я просто задумался, обводя взглядом почти не изменившийся интерьер отделения сбербанка, редких его посетителей, щебетавших о чем-то операционисток за стеклом и охранника, роль которого исполнял тщедушный старичок, в глазах которого стояла тоска. У меня не было никаких мыслей, и всё, о чём я думал, вертелось вокруг того, что мне не о чём думать.
Позже, анализируя странность, произошедшую со мной, когда я думал об отсутствии у себя каких-либо мыслей, я понял, что их замещали беззвучные слова. Множество слов. Они горели всей существующей палитрой цвета и несуществующей тоже. Вели хороводы, выстраивались в этажи. Вонзаясь в стены отделения Сбербанка, они прожигали насквозь бетон, вырывались в стылый воздух Москвы и сворой гончих псов, сшибая окрестных ворон и голубей, неслись куда-то с тяжестью пушечных ядер, снабженных реактивными ускорителями.
Кому-то, полагаю, сильно икалось в тот день. И хотя мы порядком отвыкли от советских официальных формулировок, одну из них, испытав "чувство глубокого удовлетворения", я вспомнил с особой теплотой.