Юрик Дук
ИНТЕРНАТ
ДЛЯ
ОДАРЕННЫХ ИНОГОРОДНИХ
Повесть хроника
«12:46 Возбуждено дело по факту отравления
в школе при консерватории в Москве.»
из новостей на электронном сайте «Новая газета»
25 марта 2010, четверг
Вступление.
Я не знаю, как писать книги. Даже не всегда понимаю, зачем это делать вообще. Хотя зуд – почитать что-нибудь интересное в активном или приглушенном состоянии сидит внутри всегда. Инструментом «читать-писать» цивилизованный человек вооружается с детства. Он (инструмент) потом не пропадает никуда. Значит раньше или позже им потянет воспользоваться. Вот и я поддаюсь этому искушению.
Я знаю, что книги бывают разные – художественные, документальные, учебники и прочая-прочая. Это чтобы облегчить рациональному пользователю осознание – брать ли конкретную книгу в руки и когда, при какой нужде. Убедительных доводов, что мою книгу обязательно следует взять и прочесть после того, как она будет написана и, не дай бог, издана – нет абсолютно никаких. Для подсказки возможным читателям просто говорю – это будет вольная хроника частной жизни моей семьи, её близких и не очень людей, которых обстоятельства расставляли на нашем пути. Любая хорошая свобода не может не иметь добровольных ограничений. Отдельные упоминаемые здесь персонажи и юридические лица будут обозначены условно и имеют полное право на собственную трактовку описываемых событий. Как и я имею не менее полное право с ней не соглашаться.
Взятый эпиграф поясняет нашу причастность к искренне уважаемому и жалеемому учебному заведению – Центральной музыкальной школе при Московской консерватории. Наша дочь, вокруг которой и будут разворачиваться события этого повествования, имела счастье учиться и закончить ЦМШ, очевидно, в самые трудные (исключая, естественно, период Великой Отечественной Войны) времена – неприкаянные и лихие девяностые годы предыдущего двадцатого столетия.
Опираясь на вольность хроники, я не буду пытаться отстраивать сюжет, формировать какую-либо интригу действий с развитием, кульминацией и финальными аккордами. Повествование, возможно, будет уходить куда-нибудь вбок или в прошлое. Жизнь-то наша продолжается, слава богу. Пусть и не всё, о чём мечталось и грезилось, воплотилось. Но особых упрёков ни к себе, ни к судьбе не испытываем. Есть сожаления, остаются тревоги. Мир таков, каков есть. Хотя это-то не успокаивает. Конечно, можно встряхнуть старые расхожие фразы о том, что твоя жизнь только в твоих руках и что в ней (в жизни) море примеров людей, сделавших самих себя вопреки обстоятельствам. Но какая-то горькая мудринка ненавязчиво подсказывает, что в мире, каковым он есть, достойней иногда остаться недовершившим, чем забронзовевшим в пустоте деланного успеха. Слишком многое рядом протягивает руку навстречу, не убирая ноги. Мы не из такого ряда. И это успокаивает.
1. Истоки
Эльвира Юрьевна, наша дочь, появилась на свет 5 июля 1980 года в роддоме медгородка Автозаводского района города Тольятти – непризнанной столицы советского и мало признаваемого ныне российского автопрома. За пару месяцев до того в надзирающей за беременностью поликлинике нам уверенно заявляли, что будет сын. Мы уже и имя ему придумали. Мы – это мама Лиля и папа Юра. Наша родина – Северный Кавказ. В 1978 году по завершению учебы в Московском автомеханическом институте я получил направление на работу на Волжский автомобильный завод. Согласно ему (направлению) 1 октября того же года я должен был приступить к ней (к работе) на нём - на ВАЗе. Но 1 октября не вышло. Загулял. Причем серьезно – вплоть до женитьбы. Хотя теплым сентябрьским утром, когда я, как казалось, окончательно прощался с признанной столицей и улетал из Внуково на Ту-154 к родителям, жившим тогда в терской станице автономной Чечено-Ингушетии, никто бы меня не убедил, что через полтора месяца я буду женат. В принципе, я человек, что называется положительный. Школу закончил лучше всех – с золотой медалью, в институт поэтому один экзамен сдавал – и ведь сдал как надо, то есть на «пять». А были ребята -медалисты из более солидных мест – Одессы, скажем, или Ленинграда. И, надо же тебе, - на «четыре», и должны были сдавать всё по полной программе. Вот как замечательно! Одно меня губит по жизни – настойчивости и выдержки не хватает. Три курса проучился – устал. Чисто морально. Хотя учился поначалу хорошо, два года с повышенной стипендией. Потом постепенно пыл пропал, «ботаника» кончилась, пришло смятение. Что в жизни и зачем - начал взвешивать. Стрелка весов того периода показала на выход. Ах, как уговаривал меня проректор МАМИ одуматься и взять себя в руки! Ведь вернёшься всё равно, да не возьму обратно! (Как в воду глядел и взял, спасибо ему.) Но я был непреклонен. Отдайте документы, и я – уехал!
Уехал хорошо – в Крым в бархатный сезон. Старший брат на тот момент служил в славной Советской Армии лейтенантом-техником на военном аэродроме с самолётами Су-25. Это было очень интересно и познавательно. Целых два месяца. Нет, самолётов я не видел, военная тайна-таки, как - или никак относительно меня соблюдалась. Зато я в подробностях
уяснил быт и нравы военного городка позднего соцреализма во внеслужебном времени и соответствующем состоянии. Правда, пришлось «колоться» брату, что бросил институт, с кем не бывает! Сразу по приезду-то имела место версия, что весь мой курс на «картошке» под Раменском, а я по мед. справке освобожден. Но в каком советском вузе картошку убирали дольше двух месяцев? Только в Ташкенте – хлопок. Поэтому с воинской нецензурной резкостью я был отправлен через Керченский пролив поездом Симферополь-Баку к родителям в ещё не Ичкерию.
Встреча не была исполнена радости. Столько сил и средств достаточно несостоятельной многодетной семьи положено на этакого оболдуя, и - нате вам! Что случилось - свободы захотелось? А как жить дальше? Чем заниматься без диплома, профессии, с приписным свидетельством в кармане? К тому же, как воспримет это прогрессивная сельская общественность, державшая нас за образец?...
Да, профессия – это серьёзно. Реально к чему было приткнуться в округе – шоферские курсы. А что? Поведение поршней в цилиндрах понимал в значительной степени. Разве что последствия его (поведения) не до конца представлялись. Вот и оставалось освоить это в практической плоскости. Будут права, будет дело. Так решили и поехали. Не тут-то было! Мир отворачивается от нас. Водительская школа осуществляла свою благородную деятельность под крылом замечательной организации ДОСААФ. Ориентация на Советскую Армию, её авиацию и флот – в первую очередь. И отгадайте с трёх раз, кто заправляет процессом оформления и приёма? Правильно. Военкомат –раз. Военкомат – два. Военкомат – три! Продано, но не вам. Вы слишком умны для этого.
В недрах районного Военкомата есть разные службы. Вот, типа второй отдел – постановка на учет прибывших/выбывших. Какой хороший товарищ майор! Он помнит меня по восторженным отзывам своего сына. Ведь я так учился, так учился, что всей школе противно было от комплекса неполноценности. А тут тебе – на! Из Москвы не инкогнито и на помойку. Конечно, в положение войти можно, но направление на какие-то занюханные шоферские курсы имеет право подписывать только сам Военком района. Сходи, дружок, к нему – может быть, чем и поможет. Иду. Представляюсь, объясняюсь. – А не поехил бы ты абратна! Ходят всякие, статистику портют. У меня на етих курсах срань двоишная парица, а тут герои с медалЯми прут, на дефицитные места прен-тен-дуют! Кругом, марш! В декабре и так призову без всяких профессиональных способностей и устоев в стройбат. Свободен!
Ура и ох! Порт-Артур пал в очередной раз… Но не совсем. Ведь товарищ майор такой хороший! Товарищ майор, ну, что же мне, несчастному, делать? И, о чудо, - без зазрения совести и лишних личных вздохов товарищ майор цинично идёт на служебное преступление. Он сам выписывает направление на прохождение медицинской комиссии для последующего обучения на шоферских курсах! И сам ставит свою печать! Я окрылен и полон неизъяснимой благодарности. Вперёд, в комиссию!
Комиссия по проверке организмов на возможность шоферения осуществляла свою суровую деятельность в соответствии с важностью задачи - в республиканском центре, славном городе Грозном. Шёл ноябрь 1975 года. Ваххабизм, терроризм и сопутствующие «прелести» в далёком впереди. А пока Грозный – тёплый южный интернациональный город. Он радостно распахивает свои объятия любому путнику и страждущему. Я его действительно любил – тот прошлый Грозный 60-70-ых годов. Бывал редко, наездами – республиканские олимпиады по математикам и всяким умным физикам. Особых лавров не стяжал. Но это ничего не значило. Неповторимый вечерний весенний Грозный… Ты юн и глуп, в голове звон и пустота после бесполезных попыток ответить на серьёзные олимпийские вопросы. А вокруг благодать жизни – распустившаяся зелень деревьев и газонов, алые тюльпаны на клумбах, улицы в разноцветном неоновом сиянии. Стадион «Динамо», за чугунной прозрачной оградой которого самозабвенные мальчишки до темноты гоняют в футбол. Речка Сунжа в радужных нефтяных разводах. Будоражащий перезвон трамваев. Романтичный сквер у библиотеки им. А.П.Чехова. Кинотеатр «Космос» с гастролирующими «Червонными гитарами» (Польша) – «за далью снова будет даль»… Как сладко и печально. Этого не будет больше никогда и ни с кем.
Вернемся к медицинской комиссии. С утра пораньше на автобусе по левобережью Терека до моста у станицы Червленной. Далее - типа серпантин от Толстов-Юрта по Терскому хребту. Невелики горки, но всё - таки. Спустились к финишной прямой - дорога в пирамидальных тополях тянется не долго. Едем по городу. Вот и автостанция, перенесённая от павильона «Северный» к центральному рынку. В центре, на мосту через Сунжу мы в недоумении. Знаю только условное обозначение – «больница, где шоферская комиссия». Ну, это же проще репы на пару, любой джигит знает! А ведь, точно, знает – садись, дарагой, вон на тот трамвай, когда вихадить - внутри спросишь. Поехали мы куда-то в направлении юго-востока. Этот район города я не знаю в упор. Внутри, без джигитов завибрировала первая нотка нервности. Но кроме них про больницы должны всё знать ещё бабушки. Как у нас в трамвае с бабушками? Полный порядок. Не подскажете ли, пожалуйста? Да-да, это вот тогда. - Спасибо, вперёд. Вышли, пришли, нашли – старая-старая уважаемая больница. Возможно, тут залечивали ранения сам Асланбек Шерипов с не менее самым товарищем Гикало, нанесённые им стервецами Бичераховыми в суровые годины далекой Гражданской, пока не подошла славная одиннадцатая армия и умочила вообще всех. Вот такой полтергейст получается. Но, дело, прежде всего. Да помогут нам призраки прошлого!
Нет, не помогли. В коридорах перед караван-сараем комиссии было несметно народа, преимущественно коренного происхождения. По гулявшей в массах молве комиссионеры предполагали начать работу часа в два. До этих двух часов оставалось ещё часа три. Последний автобус в родную станицу уходит в шесть вечера. До него тоже надо добраться. Мои способности к устному счёту начали меня расстраивать. Как же это сможет всё совпасть за такое короткое время –дождаться начала приёма, пройти его с такой прорвой народа, успеть к автобусу и, дай бог, благополучно уехать? Фантастика! Так не бывает. Зачем мне идти в шофёры? Но ведь товарищ майор взял на себя такие риски! Отступать нельзя. Надо убивать время. Вышли. Погулялись туда-сюда. В округе в основном частные домовладения без какой-либо социально-питательной инфраструктуры в виде кафешки-забегаловки, чтобы хоть что-то проглотить. Из деликатесов – только вода из-под крана в больничном туалете. Я что – герой гражданской войны или Марат Казей какой? Тут скорей организационным козлизмом пованивает. И это норма установившейся жизни. Другой сегодня не будет, хочу - не хочу. Мужество и терпение! Походи по улицам ещё, посиди в коридоре больнички, покарауль очередь, которая якобы сохранится и в четырнадцать ноль-ноль. Всё проходит на свете, не только это.
Ну, вот – прошло. Наступило два часа дня. Караван-сарай неприступно закрыт. Народ уплотняется в нарастающем раздражении. Ещё десять минут. Счёт пошёл на них. Ура! – Появляется первая фигура в белом халате с ключами. Сезам открылся. Очередь переломалась. А вы, собственно, за кем? Какой- утакой ви, на кой – за кем!!! А-а-а-а!!! Даёшь комиссию! Не знаю, как брали Зимний, - но ГУМ утром при открытии, в период развитого социализма, брали именно так. Изнутри помещение караван-сарая кажется достаточно вместительным, в правой торцевой части небольшая сцена. Первые ворвавшиеся стеснительно рассасываются вдоль стенок, остальные постепенно заполняют центральный плацдарм. Входит уважаемая комиссия. Председатель с писарем уверенно водружаются за столом на сцене. Узкие специалисты рассредоточиваются по залу. Представление начинается! Всем проверяемым велено максимально раздеться до исподнего. Куда деть снятое?
Да, кто куда! Вали в угол. Возникает дополнительный испуг – найдёшь ли свое потом. А за окном ноябрь с первыми заморозками… В одних трусах с бумажками в руках формируемся в очереди к спецам. Ко мне ближе был Измеритель Давления. Молодой интеллигентного вида чеченец. Большой профессионал! Раз-два, померено – годен, раз-два – годен, быстро следующий. Возникла надежда успеть на автобус. Вот я почти у стола. Передо мной остаётся мальчишечка из горного аула. Раз-два …, не померено. Взгляд доктора упёрся в правую руку мальчишечки –вместо пальцев уродливые отростки. Очевидно, дефект с рождения. Какое-утакое руление такой рукой? Начинается горячее горское уговаривание. Врач непреклонен, мальчишка – в слёзы. А-а, была - ни была! В конце- концов здесь проверяют давление. С давлением всё в порядке. Запись – «годен», печать – шлёп! Следующий! – Это я. Раз-два – много, к ста сорока. Почему? Ой, доктор, с утра не евши, дорога дальняя, ожидание долгое, нервы разыгрались. «Ну, на» – рука доктора поднялась писать «годен». Не тут-то было! За моей спиной из ниоткуда возник ещё один белый халат. Оказывается, именно он самый крутой по давлению. Замена в составе. Давай померяем ещё. Ведь это так важно, чтобы советским автотранспортом управляли исключительно здоровые люди! Предыдущий эскулап-дублёр начинает ходатайствовать за меня, мол, не мучай парня, всё у него придёт в порядок и, вообще, вон какая очередь. Но «профессор» стоит на своём. Где твои документы? Вот. А почему приписное свидетельство? Тебе сколько лет? Двадцать. В армии был? Нет. Так! Персональный вопрос о дезертирстве становится исключительно серьёзным. Возникает основательное подозрение в моей порядочности. Без председателя комиссии не обойтись. Пройдёмте. Очередь начинает шуметь – какой такой халам-балам?! Не годится, вон его! Чего время терять! Мощный чеченский окрик подавляет ропот. Идем на сцену. Уважаемый председатель, тут непонятки происходят – давление высокое, в армии не был, а в шофёры хочет. – Откуда он? Из Наура. - Где направление от военкомата? Вот. - Это НЕ направление, это НЕ подпись военкома, это НЕ его печать! Это второй отдел, вы что – не видите! Ты почему до сих пор не отслужил? Больной? Тогда, где соответствующий военный билет? - Я в институте учился. – В нефтяном? Нет, в Москве. – Где?!... Выгнали? - Нет, я сам ушёл. – Сам?! Из московского института?! Ца дел куран, моча в голову ударила. Забирай свои бумаги. Такому идиоту руль доверять опасно! Разбирайтесь в своём Науре, что с тобой делать. Сам военком направление напишет, можешь приехать. Давно таких не видел. Иди.
Вот и всё. Водительская карьера не складывалась. Между тем уже смеркалось. До шести не так уж много времени. Бегом на трамвай. Стою, жду. Его нет и нет. Народ тянется из центра домой. В центр к вечеру мало кому надо. Трамваи это чувствуют. Меня охватывают тоска, уныние, усталость и неподдельный страх. Страх опоздать на автобус. Страх остаться одному в ночи без приюта. Я уже не уверен, что чеченские ребята, встреть они меня одного в темноте, отнесутся с должным уважением и пиететом, а не набьют, как минимум, морду… Впрочем, пару лет назад у меня здесь, в Грозном уже была такая неприкаянная ночевка. Но нас было двое. Я и Олег. Возможно, Али в дагестанской транскрипции. Олег Ахметханов из Махачкалы. Друг одной ночи.
После стройотрядовского лета, первого лета вне дома и ранних московских сентябрьских холодков остро потянуло на родной Кавказ. К теплу, к родным, к виноградной беседке во дворе. Отоспаться и отъесться. На свой страх и риск, никого не предупреждая, просто взял билет на самолёт. Из того же Внукова, за 28 рублей. С утра пораньше. Пораньше не получалось – во Внуково после регистрации просидели почти до вечера. Погода исключительно лётная, солнце сияет. В Грозном в это время года не может быть ни туманов, ни дождей. Но вылет раз за разом с интервалом в два часа переносили и переносили. К вечеру я мог быть уже дома – два часа полёт, два часа – автобус. И всё. А мы ещё в Москве. Душила злоба. Забился в угол и отсиживался в своей стройотрядовской куртёхе цвета хаки с яркой рукописной картинкой КАМАЗа на спине.
Эту троицу нельзя было не заметить. Две очень красивые русские женщины и молодой парень-кавказец. Они ходили, увлеченно о чем-то разговаривали. Их, похоже, абсолютно не трогали эти бесконечные переносы вылета. Им и так было хорошо. К моей злобе примешивалась зависть. Умеют же люди жить!... Так и прозавидовал до вечера. Наконец объявили вылет. Было понятно, что ночь придётся мыкать в Грозном. Полёт прошёл нормально, на нужной высоте. Московские рейсы принимались в Ханкале, на военном аэродроме. Из Ханкалы от трапа допотопный сочленённый «Икарус» шестидесятых годов отвозил пассажиров в аэропорт «Северный» на противоположной окраине Грозного. Там меня и посетило злорадство – наши примадонны были встречены, расцелованы и увезены на личном(!) автотранспорте. А парень остался. Как и я – один. Все остальные участники перелёта уверенно разъехались, зная куда. Не знали, куда деваться только мы. Небольшой зал ожидания опустел. Мы пристроились в разных его концах. Нас некому было представить друг другу. Громом среди тёмного неба стало появление ключницы. Выяснилось, что в связи с отсутствием рейсов в ночное время суток, эта пародия на аэропорт на это ночное время закрывается и пребывать в нём ну, никак нельзя согласно приказу начальника, то есть пошли отсюда, русским языком вам говорят! Последний автобус в город вон на улице собирается отъезжать. Этот бардак совкового сервиса нас познакомил и объединил. Нужно было резко что-то делать! Сумки и ноги в руки, и к автобусу. Автобус был очень подходящий. Нет, он не шёл через железнодорожный вокзал, открытый всегда. Но он доезжал до нового автовокзала на восточной окраине города, который тоже всю ночь открыт и от которого идут междугородние в том числе в Махачкалу. Понятно, что Махачкала, где я никогда не был, очень замечательный город. Туда надо Олегу. Но мне туда не надо. А там, куда мне надо – на ночь не пускают. Халабуда автопавильона «Северный» не предназначена для ночевок, как и аэропорт «Северный». Слово за слово, вроде познакомились. Олег был из Махачкалы, учился на последнем курсе тамошнего университета. Судя по подвешенности языка, мог быть душой любой компании. В Москву летал развеяться. С супертётками познакомился ещё в аэровокзале на Ленинградке – надо было чем-то занять себя до отлёта. Не кукситься же по углам, как некоторые. Тётки живут в Москве, происхождением из Грозного. Работают в ГУМе. О, ГУМ – это круто, это дефицит и манящий запах наживы, это высший класс, но не про нас! Так и пошло. Доехали до автовокзала. Действительно, новый. Действительно, открыт и ночью. Сиди – не хочу. Вдвоём не так тягостно, да и опаски поменьше. Оказывается, дагестанское происхождение не гарантирует от разборок с местными. Полночи прошло в разговорах – каждый о своём : а вот это в Москве вот так! – Да, что так? Вот в Махачкале это же вон как! Меня все знают – у любого на улице спроси, где Олега Ахметханова найти? Каждый покажет или доведёт! И, вообще, давай завтра в Махачкалу едем, хоть на денёк. Всё покажу! – Рад бы, да не могу. Мне через три дня обратно, в Москву…. Пару раз в помещение заглядывали подозрительные компашки, неодобрительно посматривали в нашу сторону, но на конфликт не решались. Нас самих выходить на улицу, хоть по какой нужде как-то не тянуло. Под утро сознание начало затягиваться сонным мороком. Дремали поочерёдно, обпершись головой о спину другого. Так ночку и прокоротали. С пяти утра начал подтягиваться народ. Пришла пора расставаться. Я проводил Олега на первый его махачкалинский рейс и потом отправился трамваями к своему автопавильону «Северный»… Сверх тридцати лет прошло после этого. Никогда больше не доводилось столкнуться с Олегом. Да, и было-то чего – ну, просидели ночку два паренька, поговорили. А тёплое чувство единения сохранилось на всю жизнь. И что ещё нужно людям кроме этого? Какие причины то и дело вздыбливают Кавказ в умопомрачительных междуусобицах? Что толкает доказывать какую-то свою особую мифическую правду? Шайтан его знает… Таков мир.
Хвала всевышнему, испытания того дня после медкомиссии больше не подбрасывали неприятностей. Трамвай в центр всё-таки появился. До автостанции успели доскочить буквально к отходу последнего автобуса. Касса билетов уже не выдавала. Мой жалкий единственный трояк утонул в лапе водителя – чеченца необъятных размеров. Скрупулёзно отсчитав сдачу, он почти по-отечески буркнул: иди-садиса, ехать уже нада. За тёмным окном моросил мелкий дождик. Автобус заурчал, тронулся и пополз по раскисающей осенней улице с условным дорожным покрытием. Было противно, обидно и одиноко.
Шофёрская баталия была проиграна. Высшие силы (родители, Военкомат, Деканат) за моей спиной вступили в преступный сговор. Военком наотрез отказался выдать легитимное направление в медкомиссию. Отец ушёл в отпуск, ему понадобилось срочно проведать дедушку в Ессентуках. Через полторы недели вернулся. Проведать удалось не только дедушку, проведаны были МАМИ на Большой Семёновской и его общежитие на 7-й Парковой. Все пребывали в полном здравии. Мне не было позволено даже встретить в кругу семьи Новый 1976-й год. В Москву, в Москву… Деканат-ректорат ничего не обещали, но и не возражали против попытки восстановления. До рождения Эльвиры оставалось четыре с половиной года.
Восстановление продолжалось достаточно долго – месяца три. Общеполитическая атмосфера вокруг этого процесса была исключительно сложной. Я был не очень-то желательной персоной для официальных лиц, начиная с коменданта общежития. На каких, собственно, правах я могу проживать во вверенном ему почти режимном-(!?) учреждении без соответствующей прописки? И какая может быть прописка, если я не студент? А ведь могут быть строгие проверки из Органов! Вот такая не решаемая заковыка. Обитал я сразу по приезду в той же родной 50-й комнате на третьем этаже. Чистый интернационал –вьетнамские друзья Лыу Ван Ньян или просто – Ванька и Данг Нгин. Третий – друг-покровитель Анвар. Наши отношения сложились с самого первого курса, с общежития на 1-й Дубровской. По диагонали через мост от нового Дворца культуры ГПЗ. Мы застали ещё старый ДК на Шарикоподшипниковском бульваре. При нас отстроили новый. Кто бы знал тогда – какое «представление» устроят в нём мои земляки из независимой Ичкерии всего-то через пару десятков лет. После второго курса наш автотракторный факультет сконцентрировали в другом общежитии, на пересечении Измайловского бульвара и 7-й Парковой улицы. И теперь моё существование в этом доме пытался хоть как-то легализовать вечерний комендант Шура Ольховский. Была такая удивительная должность – из студентов назначался типа ответственный за вечерне-ночной порядок. Как будто он и вправду мог влиять на высоту уровня морали и нравственности сокурсников, включая иностранный контингент, особенно ночью. Но порядок – прежде всего! На счастье Шура, конечно же, оказался земляком! И откуда спросите вы? Как откуда, а из Грозного. Он абсолютно бескорыстно употребил всё своё влияние на основного коменданта и вахтёрш, дабы те не чинили препятствий моему проживанию. Что касается друга Анвара, то он, пребывая в предбрачном периоде, появлялся от случая к случаю. Но его роль и в тогдашней ситуации восстановления и позже, в лихие 90-е, когда несравненная Эльвира Юрьевна осваивалась в ЦМШ, оказалась достаточно значима в отдельных моментах, хотя и по-разному. По происхождению Анвар был крымский татарин. Приехал из Чирчика, что под Ташкентом. Недавняя историческая судьба в лице великого генералиссимуса и друга переселённых народов-физкультурников именно это место определила ему в качестве малой родины. Анвар не во всём был согласен с генералиссимусом. Город Большого Кремля его устраивал больше. Упорства, интеллекта и подлинного знания об устройстве механизмов жизни ему было не занимать. Кроме того, Анвар был ленинским стипендиатом. А Ленин был главнее раньше Сталина. И, когда встал вопрос о написании заявления о моём восстановлении в институте, он принял провидческое решение – заявление надо писать на ватмане! Ватман в эксплуатации гораздо долговечней и устойчивей к истиранию, его трудней порвать или смять и швырнуть в лицо, и …, ва-а-ще – солидней выглядит. Я взял у Ваньки большой лист 24-го формата, безжалостно выкроил из него приемлемый для заявлений 11-й и сел писать – «В Министерство высшего и среднего специального образования РСФСР». Министерство располагалось в районе метро «Октябрьская». Там меня никто не ждал, и удивление было неподдельным. – Причём тут мы? Решайте всё с институтом. Но там сказали, что надо к вам… - Это почему ещё? И такая игра в непонятки в течение трёх месяцев. В институте МАМИ говорили, что квота на количество обучающихся определяется сверху, т.е. Министерством, сейчас середина учебного года и есть ли для меня хоть единственное местечко в контрольной цифре, определённой ранее до того – решать не им, а там! А там говорили, что не будут в середине года корректировать утверждённые показатели, к тому же ещё и зимняя сессия не прошла, чтобы сориентироваться – будет ли кто по её результатам отчислен и образуется ли резерв, на который можно теоретически претендовать. Серьёзнейший букет проблем в одном стакане. Руки опускались, ноги не шли, в душе кипела злоба на всё и всех, включая самого себя. Лишь Анвар был непреклонен и снова и снова гнал меня обивать пороги Министерства, периодически сопровождая туда. Недели через три Министерство сдалось и взяло бумагу на рассмотрение. Клерки Министерства были очень старательными и исключительно любили свою работу. Их было много. И каждый с особым тщанием изучал моё заявление, подолгу не желая с ним расставаться. Они буквально роднились и срастались с моей ватманской бумажкой, с большим сожалением оставляя в нижних её уголках свои мелкие закорючки и резолюции, недоступные в осознании непосвящённым. После двух-трёх личных визитов-напоминаний о том, что я ещё оказывается жив и продолжаю хотеть восстановиться, бумага перекочёвывала на следующий стол или даже в другой кабинет!
Так шло время. Но не всё. Параллельно с этим изнуряющим процессом жизнь налаживалась в другой своей ипостаси. Как и было сказано, Анвар собирался жениться. Естественно, на местной девушке из города Большого Кремля. Подобный шаг усиливал его позиции в деле укоренения и оседания в столице. У Альбины, невесты Анвара, конечно же, была хорошая подруга – Оксана. Мы не могли не познакомиться, что и произошло при встрече Нового года декабрьской заснеженной и завьюженной ночью. Скромная компания из четырёх молодых людей в уютной квартире родителей Оксаны всё на том же Измайловском бульваре. Её отец, высокоуважаемый человек, занимал солидную должность в очень значительной организации – Комитете по материально-техническому снабжению при Совете Министров СССР. Однако моя жизненная легковесность и порочно воспитанно-впитанная с детства простодушная вера в то, что в отношениях людей всё должно строиться на искренних и настоящих чувствах, абсолютно не надоумивали попользоваться чьим бы то ни было положением в каких-нибудь, не дай бог, корыстных целях. Наш чистый и трогательный роман продлился около года. Я до сих пор по-человечески признателен за поддержку и тепло, которым был окружён тогда. Но что-то не сомкнулось в горних сферах. Возможно, нам не доставало бешенства всепожирающей полнокровной страсти, всё сметающей на своём пути, и в затаённых уголках сознания что-то резервировалось на потом… Потом такая страсть настигнет меня в предшкольные и первые школьные годы Эльвиры Юрьевны, наломает много дров и оставит незаживающими отдельные сердечные раны.
А пока, в марте 1976 года, мы с Анваром дожали измором Министерство и ректорат МАМИ. На истёртой и замусоленной ватманской бумажке заявления красовались исключительные по дипломатичности и взаимоуважению резолюции верхнего уровня: «Министерство ВССО РСФСР не возражает при согласии администрации МАМИ восстановить…», «Ректорат МАМИ согласен при отсутствии возражений со стороны Министерства ВССО РСФСР восстановить…». За окном дотаивал снег, студари уже начали осваивать премудрости 7-го семестра, когда ражий дядька, зам. декана АТФ Зыков Вячеслав Алексеевич, один из моих любимых и уважаемых на первом курсе преподавателей кафедры черчения и начертательной геометрии, вышел из деканата в коридор и сосредоточенно изрёк: «Иди, сынок, в группу 7АА3, учись и больше так никогда не делай!...».
Больше учиться в общем-то не грозило. Все предметы год назад были изучены. Ничего нового в них за истекший период моего оболдуйства не прибавилось. Требовалось только усилено изображать старание и исполнять дисциплину – не пропускать лекции, сдавать в срок курсовые. Скучно, но не смертельно. Красная армия всё-таки достала и в Москве в лице военной кафедры. Несмотря на сданный в прошлом году зачёт за седьмой семестр, начальник кафедры с мощной боевой фамилией – Котовский (он по сплетням и вправду относился к потомкам того самого постбандита-героя Гражданской) потребовал строгого посещения всех занятий по своему предмету. Сему предмету отводился один день в неделю, но скорбно состригать развесистые кудри, к сожалению, пришлось. Основные же события жизни проходили за стенами института. Анвар–таки женился на Альбине. Я и Оксана, естественно, были свидетелями на их свадьбе. В моём фотоархиве до сих пор хранится снимок об этом торжественном событии: два лучезарных голубка застыли в свершении важного гражданского акта -удостверения полновесности заключаемого союза. Брак продлился достаточно долго, лет восемнадцать. Родившаяся, вскорости, дочка успела достичь совершеннолетия в полной семье. А первые её именины мы отмечали в Сретенском переулке. После свадьбы родители Альки разменяли своё жильё.. Молодым досталась комнатуха в коммуналке большого, дореволюционной постройки, дома. По-моему, он изначально строился как доходный дом и более века давал приют разночинно-неприкаянной публике. Кто бы знал тогда, что наша Эльвира Юрьевна через тридцать лет будет обитать в этом же сладком районе разрушаемой старой Москвы. Жизнь, воистину, водит кругами.
Весна протекала в любви и согласии с отдельными неприятностями. Оксанка заболела, заболела сильно. Уложили в больничку. Больничка замечательная – кремлёвская. Так интересно! Проведывали с приключениям. До конечной станции метро, далее автобусом по Рублёвке. Остановка – «три сосны в лесу». По талому снегу к бетонному забору (через ворота кто б мне пропуск дал!). Забор преодолевается проще и без разрешения. Начало эпохи советского застоя – спокойней, чем в Багдаде в тыщу раз. Какая такая охрана!? На территории надзора мартовские топи. Хорошо, хоть в общаге сапоги из резины нашлись. В темноте больничного сосняка, чуть ли не по колено проваливаясь в снежную жижу, крадёшься к светящемуся теплом корпусу. Первый этаж с персональной палатой, отдельным выходом и соответственно входом. Тук-тук… Ну, здравствуй, это я! Вот тебе цветочки, сам только что в ночном лесу собрал. – Яблочко хочешь? –Давай. –Только садись в угол, не то сестра через штору неположенную тень увидит… Не жизнь, а сказка! Всю весну, почти всё лето. Лето-лето… Приличные люди, отдыхая, совершают туристические поездки. Куда поедем? Где я только не был… Грозный, КавМинВоды –олимпиады, каникулы. Астрахань, Волгоград – по пол-дня. Ленинград, Киев, Харьков – по неделе, полуостров Крым – два месяца посёлка Кировское с заездами в Симферополь-Феодосию. Крутая география! Но надо расширять границы. В московских советских турбюро впаривали в основном центральную Россию. Хотелось экзотики, но в пределах разумного - зарубежье не предлагать, не потянем. Экзотика образовалась в Прикарпатье по звонку Михаила Петровича, отца Оксаны. Турбаза Яремча – домики в этностиле, гуцулы, тени забытых предков, горные ручьи в дубравах… Когда-то в этих местах мой дядька, муж родной сестры матери, прожженный шоферюга-алкаш из Моздока Иван Куприяныч Дьяченко, дослуживая Великую Отечественную в рядах «Смерша», охотился по ночам из засад на бендеровцев – признанных героев современной Украины. В августе 76-го в прикарпатских лесах было мирно, как никогда. По утрам местные хмурые крестьянки приносили и продавали дорого парное молоко. Вечером разухабистые танцы «отрывающихся» совтуристов или жёсткий шашлык под мутное каберне с осадком, естественно за отдельную плату. На танцы мы не ходили. Харчевню с шашлыком разок посетили. С утра же пораньше бежали на первую электричку - в Ивано-Франковск, во Львов… Львов - очень хороший город. Если б боженька снизошёл устроить мне лично рай на земле – пусть бы поселил меня в Львове. Но как-то не сложилось. Начало не складываться и с Оксанкой. Безо всяких видимых причин изнутри улетучивалось взаимопонимание, возникали недомолвки без желания домолвить, каждый таил в себе что-то… Мы перестали дышать одним воздухом. Разъехались разными поездами. Оксана в Москву, я на Кавказ к родителям – ухватить ещё хоть недельку тепла.
Сентябрь настиг «картошкой». В подмосковные поля отправляли четвёртый курс. Собирала-провожала Оксана. Собираемым отоварились в спецраспределителе – особом магазине для уважаемых людей повышенной значимости для социалистического реализма. Скромненькое помещение цокольного этажа, полок с дарами не видно, но есть прилавок. Пишешь список, чего можешь хотеть из предлагаемого, вручаешь исключительно вежливой, но не особенно разговорчивой продавщице. Выносят всё завёрнутое в плотную бежеватую бумагу, как в иностранных фильмах. Отдаёшь сколько надо спецталончиков и на выход на седьмое небо от счастья обладания дефицитом. Внутри распирает гордость от приобщения к великой касте посвящённых и состоявшихся. Жизнь удалась, чёрт возьми! Вот только не надо об этом громко и прямо-таки вслух! Особенно в полной электричке от Казанского вокзала на Раменское, где портвейн начался сразу, но по чуть-чуть. А у тебя там, что? А-а, этот, как его – сервелатик?! Знаем-знаем, читали. Ну, кто ж им букет агдаму будет портить! Ты эт, убери- не позорься… От Раменского в совхоз «Ударник последней пятилетки» на изношенных сельской жизнью междугородних автобусах ЛАЗ (прости, о, Львов!). Вот и лагерь за окраиной села. И домики такие финские-финские, как сервелат. Через дорогу – столовка. Это хорошо! За спиной бурьян в человеческий рост. За бурьяном Москва-река, говорят, течёт. Не видишь? Не веришь? – Нет. – А пароход видишь? – Пароход над бурьяном вижу. - Экзотика, называется. А вон в той стороне Жуковский, там аэродром есть. Экзотика Жуковского надоедала частыми полётами своих питомцев, пока просто не испугала - мы мирно выковыривали из земли уцелевшие после прохода картофелекопалки клубни, когда невдалеке достаточно высоко над полем завис вертолёт. Висел-висел, и, вдруг, как уже не нужная игрушка, рухнул вниз, разваливаясь на части. Оцепенение. Никто ничего в первое мгновение не понял. Осознание происшедшего швырнуло в шок. Отдельные отчаянные попрыгали в раритетный ГАЗ-51, управляемый водилой из наших – Женькой Шмакаловым, и помчались на край поля к месту падения. Но лицезреть вблизи его последствия никого больше особенно не тянуло. Запомнился только винт, наполовину ушедший в землю.
Через пару недель экзотика кончилась. Начались дожди и по пол пуда грязи на каждой ноге при каждом шаге по полю. Однако работ не отменяли. До полей была проложена дорога из бетонных плит, возможно подарок шефов с жуковского аэродрома. Далее измочаленные ЛАЗы не шли, просто не смогли б. А мы могли, но не хотели. Вспоминался фильм «Как закалялась сталь» с чумовым Лановым-Корчагиным. Наше поколение излёта социализма было уже не то. Прикреплённый преподаватель с кафедры «Охрана труда» по фамилии Чалмаев упрямо и нудно агитировал выйти-пойти и приступить к работе. Дождь усиливался. Забузил водитель автобуса из местных – ему надо ехать другую работу работать, а мы в нём сидим. Чалмаев показал пример и вышел в поле. Пример не заразил. Начались угрозы лишения, - от обеда через докладную в деканат до отчисления из студенческого билета в принципе! Народ потянулся к выходу. Кто-то на запотевшем окне нецензурно написал в обратную сторону, чтобы читалось снаружи: «Чалмаев – х…й». Адресат озверел, но испугался и юркнул в автобус. Изнутри надпись не читалась, и было спокойней. За пять минут мы вымокли до нитки. Автобус дождался этого, заурчал и уехал. Выходов было два – мокнуть в грязи поля или мокнуть на бетонке, изображая марш протеста. Выбрали второе, и пошли обратно в лагерь. Вертолёты не летали, поэтому протеста никто не заметил. В лагере лучше не стало, финские домики спасали только от дождя. Пожароопасные самодельные электрообогреватели не могли обеспечить сушку одежды всех. Электричество вырубилось по всему лагерю. Горячим обедом накормили. Хотя это помогло ненадолго. Постели поначалу грели, но отсыревали. Нестойких потянуло к заначкам. Стойким выпивки уже не хватило и вызвало дрожь раздражения. Героев выбирали на спичках. Они побежали в сельмаг…
На следующий день приехала комиссия администрации института. Поэтому дождя не было. Всех вывели и построили. О важности обеспечения овощами Москвы выступал декан АТФ. Его ответственные подручные в это время обшмонали свободные от обитателей финские домики. С алкоголизмом было покончено. Для пущей бдительности замеченным ещё хоть раз гарантировали отчисление. Воцарился унылый мир до конца уборки.
В Москву мы убрались в начале октября. Я приехал с первой бородой. Глянул в зеркало, стало противно – викинг, блин, ощипанный. Вторую бороду (а ля вах-хабит) я себе позволил, когда разводился с женой. После сбритой первой разлад с Оксаной вступил в активную фазу. Причинно-следственные связи моей жизни заблудились окончательно, путеводная звезда померкла в тумане. На горизонте возник первый институтский приятель Оксаны. Он был также иногородним и выходил на финишную прямую пятого курса. Это как ничто другое стимулировало мысли о необходимости укоренения в Нерезиновой. Я же поддался своим природным дефектам – ненастойчивости и неустойчивости, и вернул Оксане её личную для меня фотографию в томике Лескова про очарованного странника. В ответ она меня письменно оповестила, что мою не вернёт никогда. На том и расстались. Ну, да бог с ними. Они родили двух дочек и прожили вместе, надеюсь, счастливо достаточно долго, года до две тысячи четвёртого, когда мужа Саши не стало. Об этом мы с Эльвирой Юрьевной узнали потом на очень социальном сайте «Одноклассники».
Последующие годы институтской жизни истекли взбалмошно и без заморочек. Учёба шла сама собой. В ней я напрягся только один раз, выучив и сдав на «Отлично» Теорию автомобиля под руководством великого учёного Бориса Семёновича Фалькевича. Это расширило кругозор, но мало пригодилось в дальнейшей практической работе на АвтоВАЗе. Действительно очень пригодились знания по Начертательной геометрии, упорно, но безрезультатно штурмуемые в течение первого семестра и неожиданно озарившие на экзамене. Строгая гармония поиска и отображения положения точек, прямых и всяких других геометрических тел в трёхмерном пространстве очаровала раз и навсегда, как лесковского странника. Воспоминания об этом времени фигурируют отдельными эпизодами. Ещё один друг-опекун Серёга Воробьёв. Замечательно-обаятельный хитрован. Очень правильно понимал политику партии и правительства текущего периода в отсутствие её перспективы. Сам из где-то подмосковья, жена в Воронеже уже принесла ему дочку Ольгу Сергеевну. Уверенно пользовался приятельскими отношениями с заграничными студентами, не то чтобы фарцевал, но по прикиду был прилично-джинсовым. Девок одобрял, употребляя их в целях чисто здоровья, не разнуздано. Брал меня в набеги на параллельные общаги МИХМ или даже МГУ, где обитал его приятель, аспирант-геолог. Учил знакомиться слёту где угодно. Самое угодное место – вновь открытый универмаг «Первомайский» на Щёлковской, секция женского белья. Ничего личного, исключительно для пользы жены в Воронеже. С ним было нескучно. Другой друг-эксплуататор сириец Хусейн. Учёба, в отличие от вьетнамцев, ему давалась тяжело. –Юра, надо сдавать проект. Не успеваю. Сколько за это надо? Торговали меня впервые. Опыта не было, корысти тоже. Надо потянуло на пузырь вискаря имени Джонни Уокера и обещание познакомить с подружками из первого медицинского на одиннадцатой Парковой. Подружкой ухватило только на пятый курс. Фармацевт Галинка из Чимкента. Прости, что я тебя бросил!...
Весной умер дедушка в Ессентуках, Михаил Тимофеевич. Бывший учителем немецкого языка, бывший директором калиновской средней школы. Бабушка Полина Трофимовна, в девичестве Дук, осталась одна из того поколения. Надо было лететь на похороны и найти для этого деньги. Выручил Вовка Вельш. Он нам ещё очень пригодится в дальнейшем повествовании. С ним мы жили в одной комнате с первого курса на 1-й Дубровской. Приятельствовали по-доброму. В экипаже комнаты пришлось быть салагами, двое других парней – Пашка и Радик имели за плечами армейский опыт. Вовка приехал из далёкого восточного Казахстана, края добычи цветных металлов. Он был более рациональным человеком, чем я, и больше подходил такому институту как МАМИ. После сдачи всех вступительных экзаменов он остался работать в институтской стройбригаде. Это гарантировало получение места в общежитии, ведь часть народа отправляли на проживание в пригородные, дачные тогда посёлки –Малаховка, Томилино, Красково. Уверено гонял в футбол и хоккей. Всегда участвовал в праздничных парадах на Красной площади в составе студентов-физкультурников. Ему было не в лом тратить время и ездить в далёкие Лужники на репетиции. А нас потом брали завидки, когда накануне парада Вовка привозил выданный бесплатно или за условно смешные деньги комплект красивой формы. С такими же энтузиастами мог ночами отстаивать очереди в добыче билетов на чемпионат мира по хоккею. В футбол доигрался до сборной института. Это ему помогло, когда завалилась сессия и грозило отчисление, стать почётным второгодником и сохраниться курсом ниже, как раз в моей группе. Летом после нашего третьего, второй раз изученного, курса вместе отрабатывали практику на АЗЛК. «Москвич», Текстильщики, главный конвейер, а после него - цех испытаний называется. Доукомплектовывали товарные машины антенной радиоприёмника и новомодными ремнями безопасности. Дело простое – берёшь молоток, бородок (штырь заострённый с одного конца), лезешь в салон, пробиваешь примерно где надо через слой шумоизоляции железо кузова и винтом типа самонарезающий крепишь соответствующую хренотень, держатель ремня или стояк антенны, просунув предварительно его верхнюю часть в дырку крыла наружу, не забыв навинтить на неё потом специальный колпачок. Лучше это было делать во вторую смену. Народу мало, машин много. Перегонщиков не хватает. Указание дневного мастера – «за руль не садиться» теряет актуальность. Первым доигрался я. В тесноте блистающих красотой и свежестью Москвичей-2140 при подаче назад нога соскочила с педали сцепления. Автомобиль, уверенно выполняя управленческие воздействия водителя, резко врубается в стоящую сзади другую машину. Другая машина, чуть менее резко врубается в стоящую за ней. Цепная реакция называется. Я, ни жив ни мёртв, жду приговора судьбы. Судьба в лице бригадира приходит и начинает нещадно материться. А вокруг происходит повседневная жизнь – откуда не возьмись, набежали ребятишки слесаря и начали скручивать со слегка побито-покорёженных машин всё, что может пригодиться в ударном труде или на память потом. Отматерившись, бригадир безысходно бросает: «Отгоните их куда-нибудь подальше». Условное «куда-нибудь» взялся показать Сашка – лимитчик из подмосковных, ему и первый руль в руки, на второй и третьей фары-то побиты. При попадании в «куда-нибудь» дальнего угла завода у меня слегка отлегло от сердца. На фоне окончательно утративших товарный вид инвалидов-2140, сотворённое мною кажется детской шалостью. Ну, подумаешь - по два комплекта блок-фар и задних фонарей, да бампера передне-задние.
Вовка доигрался вторым и на мне… Докрутив в моторном отсеке чего-то там у двигателя, закрываю капот и оборачиваюсь. В меня едет автомобиль. Не понял! За рулём – Вовка. Есть контакт. Мои ноги зажаты меж двух бамперов. Автомобиль продолжает пытаться ехать, Вовка в трансе от растерянности – глаза на лоб полезли, я в шоке от ужаса – меня задавили! Всё проще простого – перепутал передачи. Хотел заднюю, включилась передняя. Зажигание, догадался, выключил. А я стою припёртой статуей. Уже и больно становится. Заводить боится. Поставил на нейтраль. Оттолкнули руками. Ух,…Юр. ты – живой? – Не знаю. Особых рецидивов тогда, слава богу, не проявилось. Поболело и прошло.
Жилось Вовке интересней. Соседи по комнате – Саша из Македонии югославской и поляк Пётр от родителей-дипломатов в Китае. Море настоящих пластинок. Си Си Кэтч, Баккара, Демис Руссос, Но То Цо и прочие АББы с Бонни М. Мир музыки захватывал и не отпускал. Как же хотелось все эти чудеса заморские с первоисточника записать. Вовка копил на хороший магнитофон, ужас сказать – возможно, даже Грюндихь. Поэтому двадцать пять рублей у него нашлось. Конечно же, я по прилёту верну! Спасибо, друг…Вовка-Вовка – настоящий полковник от МВД/ФСБ через тридцать лет. Профессионал-Бельмондо по духу. Прошёл Чечню, конкретное Приморье и сгинул, угробив здоровье на потребу борьбы с бесконечно организуемой преступностью, в джунглях Нерезиновой.
Дедушка умер легко. Стоял у печки, кашку гречневую варил. По сердцу резануло – и всё. А жизнь других пошла дальше.
Дальше была защита диплома. «Антиблокировочная система тормозов автомобиля малого класса». Материалы к дипломному проекту собирались непосредственно на ещё свежем флагмане советского автопрома –ВАЗе! Преддипломная практика называется. Ну, вот и здравствуй в первый раз город мой Тольятти!.. Морозным зимним днём 4 декабря 1977 года ближе к обеду скорый поезд №66 Москва - Жигулёвское море медленно вполз на привокзальную территорию означенной тупиковой станции. Четырнадцать студентов МАМИ в некотором сомнении шагнули поочерёдно на перрон. Настороженность была заложена ещё в Москве – только отправляющимся в Тольятти чижикам было предложено пройти медицинское освидетельствование на непричастность к венерическим заболеваниям. По всей стране от Ленинграда через Петрозаводск, Ригу-Елгаву, Минск, Кременчуг, Запорожье до Кутаиси-Еревана, включая Набережные Челны с городом Горький, этим не интересовались, а тут – на тебе! Вынь и положи… А они посмотрят на цвет и консистенцию при заселении. В жуткой ночной маете у Рузаевки нам грезилось, что, по меньшей мере, сотня молодых разгорячённых автостроительниц с остервенением встретят наш поезд их мечты и тут же на путях в снегу воспользуются молодыми, не подпорченными телами московских студентов. Не тут-то было. Город практически не заметил наш приезд. Справляйтесь сами – куда тут вам у нас надо. Сели в местный автобус и поехали. Ехали-ехали-ехали-ехали-приехали. Это Старый город называется. Знаем-знаем, в Яр Чалах на КАМАЗе тоже так – Старый город/ Новый город. Сели в троллейбус. Ехали-ехали-ехали-ехали. В окошки ни черта не видно, - морозом заморожены, снегом залеплены. Спросили у водителя – сделалась метель. – А-а-а, заво-о-од? Это ещё нескоро. Как трек увидите, значит, он…Что за трек? Как увидим? – Вам какое производство? – А какие бывают? –А вы, кто? – А мы студенты, из Москвы! – Ну, и что… Ладна, у учебного центра сойдёте, я скажу – когда. В учебном центре хорошо – тепло, встречный ветер лицо не сечёт. Но нам, выясняется, не сюда. – Вон через поляну завод видите? Левей полуклиника, а прямей управление кадров, у них и спросите. По снежной целине с вещами наперевес, вперёд! Суворову в Альпах было проще. С его солдат не требовали антивенерических справок. Но у нас уже с собой было – качественный документ московского разлива. – Тогда вам во второй квартал, Революционная два. – Это, простите, где? – Это на девятом троллейбусе. Второй квартал, как и все остальные, удивительно похож сам на себя в каждой своей частичке. Типовая постройка, эхом повторяемая на ограниченном пространстве. Синдром «Иронии судьбы» в натуре. Сусаниным взялся быть Женька Шмакалов. – Жень, мы тут уже были… Нет, нам же там сказали – сюда идти! - Но тут, как и там. Сам глянь! – Ну, да, блин! Ой, девушка, а где тут у вас второй революционный дом? Полчаса уже ищем, без вас никак не справимся, Отечество в опасности, проводите, пожалуйста! – Много ва-ас, а я одна-а. Вон за са-адиком, са-ами дойдёти! - Ух, ты ка-акая! Первый контакт не сложился.
После златоглавой город, особенно Новый, т.е. непосредственно Автозаводский район, как минимум не впечатлял. Жилые кварталы Измайлова, включая свежие постройки семидесятых, вспоминались верхом архитектурных достижений и какой-то уютностью обитания. Здесь же всё было суровей и напряжённей. Прямые перпендикулярные улицы домов-дредноутов, насквозь продуваемые постоянными ветрами. Угрюмые парни с полиэтиленовыми пакетами пива в руках бегут, бог их знает, с чем в голове. Непонятная настороженность встречных взглядов. Только водки и напиться в ответ! Где же ресторан? Ресторан, естественно – ЛАДА! На Революционной, но сильно дальше. Здравствуй, дядя-гардеробщик, вот и мы! – А вы это куда и вот так? – А мы к вам, как есть! И выпить. Можно? – Не-ет! Так низзя-я
. – Как, так? – А где пинжаки? Пачиму в джонсах? В джонсах и без пинжаков не велено! – Шутишь, дядя? – Нет. Сичас администратара пазаву! – А ещё рестораны есть? – Есть. «Дружба» у «Океана». – У какого? Тихаво? Или Севирна-Лидавитаго? – Нет, на Свердлова. Но там тожа только в пинжаках! И пошли они вьюгой метелемы, закрывая от ветра лицо.
Завод ошарашил размерами. Внутри, в общем-то, как на АЗЛК. Только ширше и дольше. Определили нас в УГК – управление главного конструктора в недавно построенном корпусе 51 (в нём до сих пор и находится моя рабочая среда обитания). Главным конструктором также недавно был поставлен Мирзоев Георгий Константинович. Из нашенских – звезда МАМИ. Закончил аспирантуру, стажировался в Англии, написал серьёзную книгу, что-то там с устойчивостью связано. Кандидат наук, креативная личность. С ним даже, привезший нас руководитель – товарищ Карунин встречался! Нам рановато, как-то, было. Да и ему некогда. Нам дали по руководителю практикой из отделов УГК. Руководители дали нам чертежи. Срисовать на кальку. В остальном мы были предоставлены сами себе. Кто во что горазд. Иди в библиотеку, ищи с чего списать про устройство якобы проектируемого узла. Про технологию иди на главный конвейер, там есть сыпучее название – ОАЭСП СКП (отдел анализа эффективности средств производства сборочно-кузовного производства). Если холодно, можно дойти по корпусам под крышей. Сначала 81-й цех – цех отгрузки с загоном «Жигулей» на железнодорожные составы. Далее галерея, по которой с бешеной скоростью мчатся ещё не тазики с гайками, а очень дефицитные авто. Потом напольный конвейер, на нём дефицит комплектуется принадлежностями – инструмент водителя, щетки стеклоочистителя и зеркала наружные упакованные (чтоб не спёрли в дороге к владельцу лихие люди), бортовая документация – красивые книжечки про то, как автомобилем управлять и обслуживать. Во-от их сколько в ящиках оранжевых железных лежит – бери - не хочу, на память! И побыстрее вперёд, кладовщики не все восемь часов смены спят. За остеклённую загородку не ходи – экспортный участок называется. Что там – знать ещё рано. От него слева вниз тоннель подземный. Не бойся, хоть тачки, как пули, там летают – по бокам дорожки турникетами отгорожены. Опасней на выходе, где площадка посадки маньяков-перегонщиков. Они без башни, сразу четвёртую космическую врубают. Поэтому левей бери и по стенке, по стенке, зажав нос и уши. Справа на барабанах тачки газуют – то ли на ЦеО-два тест, то ли на дурь мощи (можно наоборот) до предела шкалы дуремера. Шины-то не сам покупал, не жалко. А вот и главный конвейер, наконец-то! В принципе, красиво и завораживает. Со стороны. Как оно изнутри – узнаешь через полтора года. В ОАЭСП дядьки добрые, вот тебе стол, домино не трогай, вот документы – операционные технологические карты называются, списывай спокойно секреты ФИАТ-ВАЗ.
Секреты списали за три месяца, особенно не напрягаясь. В перерывах шпионской деятельности посетили-таки все ресторации, завели контакты с девчонками, как из первого, так и из второго комплексного общежитий. Дружили группами, без интима. Поэтому воспользоваться справками для доказательства его безопасной возможности не пришлось. Воздержание, очевидно, повысило качество дипломного проектирования. На прощание девчонки с надеждой сказали, что летом в Тольятти очень хорошо. Восьмого марта, в праздничный день мы собрали оставшуюся в карманах мелочь и наняли такси на всех в Жигулёвское море к московскому поезду.
В Москве вопрос будущего решился резко по-советски, в стиле минимализма. Мы, вазовские, задержались на практике дольше всех. Места распределения по-честному в институте делить не удосужились. Кто раньше приплыл – тому и тапочек больше. Нам же в остатках значились - Ленинград, Кировский завод. Но это только краснодипломникам. Можно в Жодино. Я представил себя в карьерном БелАЗе и потерялся – никто не увидит даже в микроскоп. Хочешь экзотики – посёлок Кохтла-Ярве, Эстония, карьер никогда не коксующихся углей-сланцев. Или Нижне-СранскАвтоКомплект… Ах, да – ещё на АвтоВАЗ, Тольятти пара мест зависла… Вы же там на практике были? Всё уже знаете! Можем устроить. Завтра и этого не будет. А там жильё дают гарантировано. Значит, так угодно судьбе. Про Питер три года назад надо было думать и в бега не даваться. Сельско-эстонский язык не знаю. БелАЗ – выше крыши. НижнеСАК – ниже плинтуса. Карточный домик рассыпался. На горизонте только дредноуты Тольятти. Ты, парень, попал! Велика страна эС-Се-Се-эР, но все твои дороги сходятся на волжском берегу. Да и хотеть-то чего изволите? Шансов поприличней приткнуться было итак достаточно. «Учись, сынок! В Питер, может, поедешь.» - тебе говорили? «Женись, дружок! В Москве точно останешься.» - тебе советовали? А вы, юноша, в ответ – что? Принципов свободы выбора и чистоты чувств придерживались, не замутнённых циничным практицизмом? И где таких придурков делают? Тем не менее, о тебе же заботятся. Предприятие – флагман! Жильё, к тому же. Получка неплохая – 120 рублей. Бери и достойно неси - что дают, если сам вырывать у судьбы – что покраше и послаще, - не приспособился. Ведь есть же парни с головою! Они дипломчик получут и под подушку его, в заначку. А сами плевали на распределение! В Москве олимпийские деревни строят? Строят! Олимпиада-80 на носу. Крылатское ждёт! Соревнования пройдут – квартиры останутся. Кому? В том числе, - строителям. Вперёд – в строители! Догадаться про это трудно было? Кто кузнец – тому и счастье. Так-то.
Нет, Тольятти, – так Тольятти. Не самое гнилое место. А летом, слышь, девки баяли – ващ-ще фантастика! Три лета поживём, а там посмотрим. Конечно, эстонский вариант тоже в голове как-то крутиться начал. Деревня-деревней, но к Европе почти вплотную. Не так уж далеко от Кохтла-Ярве есть город Тал-линн. А во граде Таллин-ну живёт Яшка Слабодар – улица Чайковского, дом номер такой-то. Одногруппник по первому моему призыву.
Кто ему проект по ТММ делал на втором курсе? Не я ли! Яша – интересно серьёзный еврей! Уважаю чисто по-человечески. Степенный романтик. На гитаре играл, песни сочинял. Пыхтел, как мог – учился. Жену в Москву привёз, обеспечивал – дворником в Банном переулке проспекта Мира работать устроился. Ему там и комнатуху с прихожей в цокольном этаже дали. …А Витьку Вельша, брата Вовки – забыл? Водолаза балтийского. …Был месяц май 74-го. Праздники, погодка чисто летняя. Вся комната, кроме меня, расползлась по Подмосковью – турслёт называется. Виктор-то в Астрахани мореходку кончил, его тут же в армию призвали. Он и поехал в неё через Москву – в город Таллин на Балтийский краснознамённый флот. Так тут я пригодился: встречать-провожать и развлечь по возможности. На Красную площадь свозил, по Горького прошлись, на ВДНХ на картингах покатались, в ресторане «Памир», что напротив 1-го ГПЗ, обедом покормил (в выходные он как столовка работал). Вечером гулять пошли, по 1-ой Дубровской к метро «Пролетарская». Очаровательное место. За трамвайной линией столовка-цыганка царских времён! Где теперь? Нету. Перед метро двухэтажные деревянные жилые домишки, уют абажурный на уровне глаз с улицы. Девчонки во дворе потешные улыбками заманивают. Наивность детская душ затаённых. Как в парное молоко нырнули. Хорошо! Соловьи в ветвях деревьев пощёлкивают. А и мы на дерево, сидим шуточки сыплем. Прыг-скок вниз. Вот велосипед. Дайте дядям незрелым покататься. Ух, промчу - не уроню! Кому на горки ленинские? – Да, никому… Просыпались года в сито времени. Ушли, не вернутся. Один универмаг «Ждановский» стоит на том же месте – пыжится. Да шальная Волгоградка от него который год убежать пытается. Тщетно. Кого куда прикуёт – тяни лямку. Хороша страна Эстония. И Виктор там прижился после армии с водолазной уважаемой специальностью. Только меня для её полного счастья не хватало. Особенно после развала СССР. Нет, Тольятти, - так Тольятти.
До 1 октября, когда я должен был прибыть к месту распределения, оставалась уйма времени. Его было чем занять – изготовить дипломную работу, защититься, отбыть два месяца воинских лагерей с последующим получением почётного звания «лейтенант». Изготовление дипломного проекта гладко не пошло. Мешало порочное мировоззрение, обретённое со школьных лет. Представлялось, что такое важное и ответственное дело каждым словом своим, каждой цифрой, каждым чертежом должны базироваться на строго научной основе. Перерисованных на ВАЗе чертежей вместе с технологической частью едва хватало на половину требуемого объёма. Из материалов к пояснительной записке наличествовало только скромное описание принципов работы антиблокировочной системы тормозов славной фирмы «Лукас энд Гирлинг», содранное из брошюрки научно-технической информации в угэковской библиотеке. В научной отечественной литературе библиотеки МАМИ сведений об АБС катастрофически не доставало. Какие - там расчёты! Весь мир давно уже жил на основе предыдущего опыта. Я впал в уныние. Потихоньку начал переносить на ватман имеющуюся конструкторскую часть – узел гидромодуля в сборе и по частям; операционные карты сборки переднего тормоза. Правда, на заводе в ОАЭСП мне дали карты сборки тормоза автомобиля НИВА - шедевра вазовской творческой мысли. Антиблокировочную систему собирались использовать только для ещё проектируемого переднеприводного автомобиля – будущей Самары 2108. Впрямую нигде ничего не совпадало. Как построить нечто гармонически цельное, я не знал. Уныние продолжалось. Смерть дедушки встряхнула и вынудила по-другому глянуть на мир. Господи, из-за чего парюсь?! Какая-такая наука? Через месяц начинаются защиты. Продукцию гнать надо! Включилась и бешено заработала творческая мысль. Все графики поведения процесса торможения на чертёж, топливно-мощностной баланс со скоростными и силовыми характеристиками – туда же, и карандашами-карандашами цветными для красоты и научной убедительности! Расчёты? А что вообще у тормозов считают? В одну книжку заглянули, каталог гидроприводов вдруг под руку попался. Как там тормозная жидкость себя ведёт – ламинарно или турбулентно от изгибов трассы? Длину трубок откуда взять? Да на чертеже общей схемы померь, на масштаб умножь. Ответ всё равно знаем заранее, он должен быть правильным! Входящие под него и подгоним. Нет таких машин ещё в отечественной природе. Даже на ВАЗе не сделали. Соберут через тридцать лет из заграничных комплектующих. Хватит мудрить – пиши записку как есть. Ведь ещё рецензию получить на стороне надо. И где эта сторона – мой руководитель проекта, господин Серебряков даже не подозревает. – Ну, вы куда-нибудь на ЗиЛ, АЗЛКа или в НАМИ обратитесь… Выручила общага. Там знают всех рецензентов наизусть с телефонами и чуть ли ни домашними адресами! Друг Серёга Воробьёв принёс телефон – вот, на АЗЛК, нормальный мужик. Созвонились, заказали пропуск в ОГК. Привёз чертежи, записку. – Ну, вы оставьте на пару дней, посмотрю. – Дяденька, у меня предзащита послезавтра! Никак низ-зя! Сейчас кипятком уписаюсь! – Ладно, что тут у вас? Так, так… А почему валы приводов колёс разные по диаметру? – Мама родная!? А действительно – разные. Так и по длине разные наоборот – чем толще, тем короче.. Футы-нуты! Всё правильно. Ответ готов: «А это, дядя, чтобы моменты по инерции не разбежались друг от друга и равномерно крутили колёса»! Ответ зачтён, вопросов больше нет. Двадцать минут - рецензия готова. Предзащита у бога – Бориса Семёновича Фалькевича, заведующего кафедрой, доктора технических наук, заслуженного деятеля науки и техники СССР! Всё посмотрел, бегло оценил, что-то признал в содержании. – Хорошая работа. Собирайте. Удачи на защите. Чертежи скрутил, в тубус спрятал. Записку в папку. Ура, готово! Не тут-то было. – Да, кстати, у вас там раздел «Гражданская оборона» в записке присутствовал? Я что-то не помню… Уж-жас! Нас прошибает холодный пот. Впервые слышу. Никто не акцентировал моего внимания на необходимости присутствия обороны в дипломном проекте. Очевидно, это должно впитываться с молоком матери. Я никудышный гражданин СССР. Что же делать? Признавать отсутствие чревато – перенос сроков, а они итак на краю! «Да-да. В конце записки, перед оглавлением.» - Ну, ладно. Идите. Уф-ф-ф! Так я обманул заслуженного человека. Простите, Борис Семёнович!
Защита успешно прошла 19-го июня. На «Отлично» и признана практическая ценность темы дипломной работы. Вот и всё – я инженер…
Обмыли защиту в ресторане «Вильнюс», у чёрта на куличках, на южной окраине Москвы за калужской заставой. А завтра под вечер в дорогу. Не послужишь – не узнаешь. Традиционно военнообязанные студенты МАМИ проходили сборы в Таманской дивизии в Подмосковье. На нашем выпуске традицию переиначили. Теперь предстояло отправляться в городишко Острогожск Воронежской губернии. Тамошняя школа молодого солдата готовила водителей тягачей-ракетоносцев. Воинская часть находилась на окраине городка в окружении колхозных полей и мусорной свалки. Километрах в трёх за полями было стрельбище. Служба не отягощала. По преимуществу это были теоретические занятия с изучением материальной части на картинках. Кормили отвратительно. Разжиревшие прапорщики-интенданты демонстрировали, в каких коней уходит корм... Пару раз дали покататься на технике. Раз на «кобре» - ракетоносце, которые в парадах по Красной площади проезжают, ещё раз на гусеничном тягаче. Учебная езда происходила по грунтовым просёлочным дорогам меж колхозных полей под тесным руководством инструктора. Приткнёшься с ним на одном сиденье, он в затылок чего-то бубнит, сам педалю газа давит, а ты рычаги дёргай – правый или левый бортовой тормоз затягивай, чтобы твоя МТЛБ (многоцелевой тягач лёгкий бронированный) туда-сюда поворачивала. У меня чувство необходимой степени затяжки напрочь отсутствовало. Затянул, так затянул! МТЛБ совсем в поле повело. А там гречихи всходы молодые, ещё моложе, чем я. МТЛБ по ним гусеницами-гусеницами, инструктор-прапор благим матом орёт, я другой рычаг на себя – а справа кусты придорожные. Так и повеселились… В столовке дневалили, как рядовые местные солдатики. Труд грязный, каторжный но почётный. В отходы больше половины. Поросятки воинской фермы нажирались до отвала, покруче интендантов. Поэтому мяса практически не давали, одно сало. До двух ночи проканителишься, чистоту наводя, и в казарму. Только заснёшь, - объявляется боевая тревога! Рота в ружьё! Мам-ма, миа – портянки мотай, автомат на плечо, бегом на стрельбищё. Хорошо, я и так не спал, дыхалку перед этим тренировал со шваброй в кухонном наряде. А Костя Спрысков, рождённый в Дрездене, как видно, в воинской семье, - но бежать совсем занемог, проснуться никак не в состоянии, автомат к земле тянет. А земля в холодной утренней росе – простынешь в момент. «Давай, Костя, автомат! Помогу.» Какой дурак меня дёрнул?! Три километра с двумя АК за спиной бегом. Надзирающий капитан с мамистской военной кафедры, товарищ Бейтельспахер, очевидно в стрельбе на меня уж и не рассчитывал. Но, как и всем, по девять патронов дал. Стрелять из положения лёжа, обперев автомат на валик. В нирванистической прострации я произвёл, как можно плавнее, с задержкой дыхания нажатие курка несколько раз. Товарищ Бейтельспахер за спиной стоит – ухмыляться собирается. Не тут-то было! Got mit uns! Мои пули попали в мою мишень, а не в соседние! Товарищ капитан удивлён: «Ну-ну… Снайпер, говоришь?». Больше этого не повторилось. Ни наряда на кухне. Ни тревоги среди ночи. Ни попадания в мишень из положения стоя из АК (девять патронов) и из пистолета имени Макарова (три патрона). Так я стал лейтенантом.
Апофеозом сборов оказались боевые учения с выездом на природу от колхозов подальше. Весь личный состав погрузился на КрАЗы и началось осуществление воинских перевозок. Поехали в соседнюю Белгородскую область, периодически постреливая ракетами в небо из головной командирской машины. К вечеру припарковались на опушке сухого сосняка. Смеркалось. Разбивать лагерь было не из чего – палаток не брали. В дополнение к гимнастёркам-галифе образца 1943 года ещё в части выдали утепляющее. Предлагались кургузые ватнички или длиннополые шинели. Кто поумнее, типа старослужащих, сразу же разобрали шинелки. Летним августовским днём в ватничке было веселее и легче. Вплоть до ночной темноты… Изображая тяготы армейского быта, кухня отстала. Мы были предоставлены сами себе и немного единственному приехавшему офицеру, политруку в тельняшке под кителем. Он поставил боевую задачу – переночевать и с утра взять штурмом соседний холмик. Кухня всё не ехала. Свежело. Бойцы – дипломированные почти лейтенанты топтались по опушке, не зная, куда деваться. Костры не разрешались. Сообразительные начали ломать ветки, мастерить микрошалашики. Сгустившуюся темень прорезал свет пары фар. Ур-ра, «Урал – кухня» приехало! Нет, не кухня – столовка-раздаточная на колёсах. Шеф-повар – Серёга Воробьёв. «Да, где ж вы, мать вашу, плутали?!» - возопил политрук. Дискуссии не получилось – все с утра не евши: «Накладай скорее, шеф!». В баках, уже остывшая, картошка, на ней сверху примерно соответственно её объёму количество кусков рыбы. Вокруг полная маскировка – ни свечек, ни фонариков. Враг нас не засечёт. Поначалу Серёге удавалось в протянутые котелки отгружать на ощупь по куску рыбы и картошки из-под неё. Но это ведь так медленно! Бойцы начинали нервничать. Процесс сбился. Всё смешалось в бачке у Серёги. Где рыба, где картошка, вали скорее! Русская рулетка называется. Мне в этой лотерее повезло. Не потому, что Серёга – друг! Просто – судьба… Две ложки картошки в котелке, остальное доверху – рыба!!! Слегка отлегло. Но ненадолго. Ночи в Белгородской области в конце августа в тот год были холодные, как никогда, когда я там не был - ни до, ни после. Ватник раздражал. Шинели разбрелись по шалашикам. «Урал» уехал за завтраком. Спать было невозможно. От земли поднимался мертвенный холод. Пеший автобатальон деревенел на глазах всевидящего политрука. И он решился, - «Готовить костёр!». Сапёрными лопатками вмиг расчистили до земли поляну, заломали несколько сосёнок – да будет свет!.. Костёр помог, но односторонне. Лицу жарко, заду холодно. Развернёшься – наоборот. Так и пропрыгали до рассвета. На рассвете сползались нестройными группками из зарослей; осунувшиеся, посеревшие и озверевшие, были готовы взять что угодно, вплоть до Бастилии. Капитан-политрук понимал, что вдохновлять не надо. И лишь один наш взводный, сержант из ШМаСа по фамилии Сыса, взялся строить наш взвод в боевой порядок. Он был не прав, но не понимал этого… Для атаки раздали по три холостых патрона. Мы уже знали, что с ними делать. Андрюхе Молчанову, по прозвищу Чацкий, зарядили полный рожок. Политрук снял китель. В одной тельняшке, ремешок фуражки затянут под подбородком, с ракетницей в поднятой руке, он мог вызвать скупую мужскую патетическую слезу. И он вызвал её, – Ур-ра-а! Вперёд! За Родину, за дорого-го Леонида Ильича-а-а!!! (Гм, последнее, по-моему, лишнее – сам только что придумал, да?). Лавой, - не лавой, но мы попёрли! Не знаю, тряслась ли земля у того несчастного холмика. Сержант же Сыса был потрясён. Очередью холостых патронов сзади. Он не закреплял фуражку ремешком на подбородке, как политрук. И её, как ветром, снесло с головы. Запнувшись от страха на ходу, сержант споткнулся и упал. Отряд не заметил потери бойца и с воодушевлением ворвался на холм… За холмом, во весь небосвод над степью сияло взошедшее полностью солнце! Бежать больше было некуда. И не хотелось.
Уезжали на следующий день под вечер со скандалом. С утра выдали справки о присвоении звания «лейтенант» и деньги, причитающиеся за два месяца службы как офицеров. Рублей под сотню – это было солидно. В Москве ещё ждала стипендия за три месяца. Класс!!! Покормили обедом. Выдали сухой паёк на дорогу. Построили на прощанье. Попрощались. Спасибо всем! Офицеры разошлись. На дороге стояли КрАЗы – везти в Воронеж к поезду. Пришли прапора-интенданты – скандал начался. – На склады не сдато порядка десяти трусов рядового общевоинского образца. Часть сапагоф сдато старых, совсем изношенных. А выдавали новьё! Много ремней сдато испорченных с оторванным внутренним слоем. Недосдата пилоток окала пятьдесят штук! Пока не сдадите – машины не поедут! Время пошло… Ну, сапоги, ремни – понятно. Поменялись с местными солдатиками. Пилотки со звёздочкой 43-го года – понятно. На память. Ведь погоны разрешили взять. А трусы-то семейные на фиг?... Противостояние длилось до упора. Поезд отходил из Воронежа через час с небольшим. Туда ехать час. Терпенье кончилось. Толпа неопределённого социального статуса, презрев субординацию и порядки, ломанулась к машинам: «Па-ехали, говорю, твою мать, водила!». Служба даром не прошла. К поезду успели в обрез. Офицеров кафедры, выехавших заранее, не было видно в упор. Пара плацкартных вагонов, оплаченных и предназначенных для нас, уже была занята наполовину гражданскими местными. Проводники куда-то запропастились. В суровом подпитии из небытия возник майор Кулёмин. Как мог, дал команду на погрузку и растаял в густых парах алкоголя. Нам соответственно отовариться уже не было времени. Грузились в тронувшийся состав. Обстановка постепенно наладилась – штатских решено было не притеснять. Пить было нечего. Паёк сухим в горло не лез. Оставалось только спать. По очереди, вплоть до третьих багажных полок без матрасов на голом дереве. Мне удалось забраться на такую глубоко за полночь… Проснулся уже на подъезде к Москве. Из репродуктора проникновенно лилась песняровская «Беловежская пуща» - заповедный напев, запове-е-е-дна-ая да-а-аль... Жизнь показалась раем.
В общежитии царил послеремонтный бардак. Душ не работал. Побросав вещи, всей толпой в измайловские бани. Потом в институт – даёшь стипендию! Дипломы потом. Дали и дипломы. Возникла напряжённость со значками – ромбиками о высшем образовании, фирменными мамистскими, с «Чайкой» ГАЗ-13 и золочёнными буковками «МАМИ». Секретарша деканата заикнулась, что значков на всех может не хватить. Лёйтнант-инженер-механики отказались это понимать и угрожали перевернуть весь деканат вверх дном! Значков хватило. Всё!!! Гуд бай, МАМИ, гуд бай!!!
Первым делом купил билет на самолёт до Мин.Вод – 28 рублей. Червонец в заначку. А дальше – гу-ля-ем на все!!! Гуляли дней десять. Вставая к обеду, шли на ланч в пиво-поилку «Камелия», по седьмой же Парковой, чуть дальше. Потом часок разомлеть на лавочках Измайловского бульвара, лениво к девчонкам проходящим поприставать. Послеобеденная дрёма. Чистка пёрышек. Вот и солнышко на заход пошло. Построились -вперёд, в ре-сто-ран, шагом марш! В округе было не интересно. Уезжали куда-нибудь через пол Москвы. Пристрастились почему-то к «Хрустальному» у Киевского вокзала. Куролесили в меру. Просыпаешься утром, в кармане пиджака ножи-вилки звенят. В «Октябре» на Калининском напольную вазу с пальмой умыкнули. У гостиницы «Украина» иномарки ногами попинали. В последний вечер из «Хрустального» по одиночке улетучились, не заплатив… И стало скучно. И тревожно. Мой интернат кончился. Наступала самостоятельная, взрослая жизнь.
* * *
К ней, взрослой, я не был готов. Вернее, не хотел быть готовым. К этому времени я достаточно осмотрелся вокруг и на рациональном уровне вполне отчётливо представлял – чем и как на самом деле занимаются сограждане. Лично я, как видно теперь, достаточно сильно был испорчен неадекватным идеализированным воспитанием. Иезуитски отфильтрованные основы совковой псевдопеднауки, с наивным благоговением воспринятые мамой при прохождении курса дошкольного воспитания в педучилище, неотвратимым балластом сызмальства придавили наши, - её детей, головы. Нет, атмосфера в семье была очень благожелательной. Нас, двух братьев и двух сестёр, любили искренне и без затей. Что могли дать – дали. Но заложенные основы общения и взаимодействия с внешним миром не поддавались никакой критике. Предполагалось, что окружающее исключительно советское сообщество в своём непорочном бытии неукоснительно придерживается положений морального кодекса строителя коммунизма в натуре. Соблюдение правил приличий без разбору, забздюханная вежливость в отношениях с посторонними, особенно взрослыми, простодушная вера в воздаяние каждому по заслугам его…- учитесь и пребудет вам. Мама, миа! Выходя за калитку, я начинал трепетать, как былинка, в боязни сделать что-то не так. А мир был добр и снисходителен. До поры до времени…Он мне его давал, чтобы я одумался сам. Жёстко не третировал и посмеивался в сторонку. А может быть, и ему надо было, чтобы хоть кто-то думал о нём по-детски светло.