В конце мая приехали сдавать на первый класс и однокашники-хабаровчане. Алексей Срывков и Шура Иноземцев. Про Лёшу уже кое-что сообщал, а про Иноземца-Иностранца постараюсь тоже ненавязчиво и не слишком подробно рассказать, чтобы вконец не утомить...
Тут надо бы слегка углубиться в историю. Не такую далёкую, а просто вспомнить академическую юность. Хабаровчане проживали в общаге по принципу землячества. Лёха и Шура поселились в одной комнате, а вместе с ними – Алексей Новгородов и владивостокский хулиганистый хлопчик Костик Лисионок (по прозвищу Лис). Костя – как раз тот, который помог разобраться с авиационным эквивалентом словечка «scrambled» в Кандагаре. Но на тот исторически древний момент он был просто Лис, а я его любя называл «мой златозубый друг». Всё дело в том, что у Костика тогда весь передок был по-цыгански или по-блатному усеян золотыми фиксами-коронками. Сходство с уголовником усиливали косая чёлка, нагловатый и независимый взгляд и крепкий торс. Когда Костя улыбался, я просил задержать на пару секунд улыбочку, чтобы успеть причесаться...
Сначала он не разобрал юмора, а потом сам расхохотался, поняв намёк на зеркало. С годами, проведёнными в нелёгких полётах из Шарджи или Дубая, где он проживал почти постоянно, фиксы куда-то подевались (не иначе – в ломбард?) и сменились на «голливудский» оскал, но характер Кости ничуть не изменился. Такой же оптимист, как и раньше, только уже не штурман, а вполне себе полноценный и грамотный пилот импортного самолёта. Эмираты и Владивосток давно уже равноценно и благоразумно променяны на Тюмень – столицу деревень, и дай ему Бог ещё полётов столько, сколько сам себе определит!... Кстати, всё равно бытность штурманом на отечественном самолёте ему гораздо больше по душе, чем работа пилотом на иностранном. Он сказал об этом в приватной беседе.
Саня-Шура или Иноземец-Иностранец в годы студенчества выглядел завидным красавцем-женихом с буйной шевелюрой жгучего брюнета. Его жизнерадостный, задорный и заразительный смех нельзя перепутать ни с чьим другим даже сейчас. А вообще, Саня был нашим бойцом-талисманом. В натуральном смысле. Танцы в ДК неизменно заканчивались дракой. Местная авиагородковская шпана считала своим долгом научить уму-разуму слушателей Академии, каждый раз отлавливая кого-нибудь, провожающего зазнобу, поодиночке в тёмных аллеях. В конце-концов, нам это надоело. Поодиночке мы не ходили. Но тогда уже стали происходить настоящие «махаловки» шобла на шоблу, стенка на стенку и всевозможные «честные» дуэли.
Апофеозом можно считать битву гигантов – местного амбала по кличке Рыжий (по слухам, отслужившего в ВДВ в Афгане) и нашего Шуры. В общем, когда раздавался клич: «Запускайте Берлагу!», все бросали драться и становились в кружок, наблюдая, как Иноземец аккуратненько снимает форменный пиджачок и по-деловому закатывает рукава, готовясь отстоять честь нашего (и не только нашего) курса... Рыжий был серьёзным конкурентом, но и Шура ему не уступал. В общем, ничейные исходы, конечно, случались, но я не припомню поражений Иноземцева.
Со временем, драки как-то прекратились сами собой, Рыжий куда-то исчез, а воспоминания остались!... Ну, и от буйной шевелюры жгучего брюнета Иноземца-Иностранца тоже остались одни воспоминания. А жизнерадостный и заразительный смех – как и прежде – заслушаешься.
С этой «дальневосточной» троицей мы здорово сдружились. Новгородов осмотрительно и благоразумно уже тогда готовился к монреальской «ссылке», поэтому не всегда участвовал в набегах на пивбар «Нептун». А там было на что посмотреть! Отец мне частенько присылал целые почтовые ящики, набитые изумительным лещом с икрой. По-моему, лучше отца рыбу никто не умел так толково провялить до требуемого аппетитного аромата, и чтобы рыбина просвечивала на солнышке. А «дальневосточной» диаспоре перепадали посылочки от родственников с почти недоступной тогда красной рыбой или вовсе запредельно непонятными пакетиками вяленого кальмара.
Кальмара доставалось всего лишь по паре ломтиков – понюхать, полизать, посмаковать и плотоядно представить, как бы это могло выглядеть практически, если гипотетически употребить по парочке пакетиков на брата «от пуза»... Мы могли с шиком и помпой шлёпнуть о стол хвостом приличной по размеру кеты или кижуча, громогласно потребовать от официанта всё это порезать (покрупнее – ломтями), а хвост милостиво и с барского плеча пожертвовать самому «халдею». Надо было видеть завистливые взгляды местных ханыг, которые жадно сглатывали слюну, умоляли и клянчили дать обсосать хоть «пёрышко»-плавничок... в полном гробовом и уважительном молчании остального контингента забулдыг!
Когда я работал в Сангаре, то довольно часто прилетал в Хабаровск, перегоняя Ан-2 в ремонт. И запросто останавливался либо у Сани, либо у Лёшки. Там перезнакомился с их родителями и братьями-сёстрами. Мама Шуры Иноземцева навсегда изменила моё предвзятое отношение к котлетам из рыбы. Я их просто презирал, не понимал, считал откровенным переводом ценного продукта и на дух не переносил! А как-то раз, когда мы азартно погоняли по снегу мячик во дворе и пришли пообедать, я в задумчивости и отстранённой прострации сожрал полную тарелку ароматных котлеток, как показалось, вполне мясных... Они оказались из той же кеты. Удивился, конечно, но меня почему-то не стошнило. Пришлось просить добавки!
В Хабаровске, к слову сказать, тогда летал и ещё один однокашник. Ленинградец Коля Лебедев. Для нас он всегда был, есть и будет – Большой Билл. И тогда он тоже непременно присутствовал при наших хабаровских встречах и игре в футбол. Сейчас Николай Николаевич продолжает наводить тихий трепетный ужас или откровенную жуть своим внешним видом и свирепым взглядом на слабонервных и впечатлительных пилотов, работая в Инспекции по безопасности полётов ГТК «Россия» в Пулково.
А если разобраться и присмотреться, он – добрейшей души человек и грамотный специалист. Почти как дедушка Ленин, только в авиационном смысле. Однако, присмотреться попристальнее нет никакой реальной возможности. Пилотяги мгновенно обмирают, заикаются, валятся в обморок и самостоятельно складируются в штабеля только лишь при одном появлении на горизонте грозной и внушительной фигуры Большого Билла...
Заодно, надо бы вспомнить и ещё одну «пивную» историю, приключившуюся в Хабаровске. Пиво мы очень уважали с древних академических времён, но бутылочное было редкостью, да и проблема сдачи пустых бутылок стояла очень остро. Тогда ими никто не разбрасывался, но, как понимаете, парой-тройкой бутылочек на брата никто не ограничивался. Бутылки полные были тяжёлые, всеми покупаемые и с большим удовольствием притаскиваемые из магазина, а бутылки пустые – многочисленные, бесполезные и захламляющие жизненное пространство в квартире...
И потом: совсем непонятно – кем, где и когда сдаваемые? Не знаю до тонкостей, как именно происходил этот процесс в городах (под кодовым ли названием «Операция хрусталь» – всё-таки там точек приёма стеклотары побольше), а в Сангаре означенная процедура именовалась «Пушнина»... Никогда не обнаруживалось в магазине нужного количества пустых ящиков. Приходилось стеречь подвоз пива и сразу же договариваться, сколько ящиков полнёхоньких бутылок возьмёшь, застолбив право туда же переложить запасы пустых...
Соседский дедок в Сангаре имел свой «блат» с продавщицей и делал хороший бизнес на том, что мог (за некоторую благодарность наличностью или пивком) на саночках перетащить мешки с бутылками и произвести процесс сдачи «пушнины». Но всё равно, окружающие помойки и пространство около домов всегда заваливали бутылками самого разного калибра, а мой тесть яростно матерился, пытаясь в округе добыть лопатой червячка для рыбалки... Сначала приходилось преодолевать многолетние пласты бутылочных отложений, но вполне вероятно, что сразу под ними начиналась вечная мерзлота, где никаких червячков, как известно, быть не может...
А пивная церемония уничтожения бутылочного содержимого протекала долго, методично, прочувствованно и упорно, до самого настоящего отключения сознания... Редко, но метко! Это – если в домашних условиях и после футбола на снегу. А предпочтительнее, приятнее и престижнее – посидеть в настоящем пивном баре, куда не так-то просто было попасть.
То пива туда вовремя не подвезли, то оно уже закончилось, а всё равно – немалая очередь имеющих надежду полупрофессионалов и любителей толпилась у входа всегда. Профессионалы уже сидели внутри. Ночевали там, что ли?!... Вот, как-то раз, когда я «завис» в хабаровской перегонке, ожидая готовности самолёта из ремзавода, Коля Лебедев и Шура Иноземцев решили воспользоваться моим присутствием и своими законными выходными, чтобы цивилизованно, профессионально и узко-направленно отсидеться в пивбаре. Не имея никакого понятия о том, чем должен закончиться вечерок. Главное – начать и усугубить! И никакого футбола. Дальше – экспромт и импровизация по обстановке.
А Алексею Геннадьевичу в тот день крупно не повезло. Он привычно и рутинно «бороздил» небесные просторы, применял современные методы самолётовождения и мучительно завидовал нам до посинения, находясь непонятно где, примерно на высоте шести-семи тысяч метров. Большой Билл в ту пору находился в счастливой стадии юношеского роста и ещё не выглядел таким уж откровенно большим, но уже – с явно заметными задатками необъятности и значительности.
Очередь в пивняк стояла привычная и «долгоиграющая». Мы мёрзли у входа, топтались, беззлобно перешучивались, строили разнообразные предположения, когда же всё-таки удастся проникнуть внутрь, и останется ли к тому моменту пивко. Шура взял инициативу на себя и каким-то необъяснимым образом просочился в пивбар. Разведал обстановку и даже сказал, что заручился обещанием официанта провести нас прямо сейчас, но свободных мест особенно не предполагалось...
Нас это абсолютно не пугало. Главное – внедриться, а потом можно и обнаглеть слегка, растолкав поддатых соседей по углам. Нас-то трое: сила плюс Большой Билл! Но не всё выглядело так красиво. Шура был определённо чем-то смущён и, в какой-то степени, задумчив. Они пошептались с Мыколой, а потом взглянули на меня в нерешительности.
Как оказалось, разведчик-Иноземец углядел острым и намётанным на неприятеля глазом внутри пивняка непосредственного начальника – старшего штурмана лётного отряда Квартникова... Мы тогда были молодые, уважали авторитет начальников и не знали, чем такое сомнительное и провокационное соседство могло закончиться в будущем. Впрочем, меня это никаким боком не касалось. Я – «чужой» штурман, не имеющий никакого отношения ни к Квартникову, ни к хабаровскому авиаотряду. И сам, в некоторой степени, начальник. В общем, всё зависело от мнения ребят и их точки зрения в вызывающем опредёленные сомнения заковыристом вопросе.
Пришлось мне выдвинуть некоторые вполне логичные аргументы в пользу пива. Завтра полётов у Сани и Билла не предвидится, сегодня – выходной, обстановка – не служебная, да и штурманский босс – любитель пенного напитка, как оказывается. Ничем не хуже нас, а может быть, и лучше, потому что уже профессионально сидит внутри пивбара. Вполне возможно, что уже и наоборот: ему поплохело к этому моменту настолько, что никого и не узнает...
А если и узнает, как разбираться и за что?! Где криминал? И договорённость уже была – за определённую мзду официанту нас пропустят почти без очереди... Искать другой пивбар проблематично из-за мороза и удалённости подобных заведений, где очереди стояли не меньшие, а новая договорённость и пивко – бабка надвое сказала, будут или нет... Мой ораторский пыл возымел действие, хотя и не в нём было дело. В пивбар пошли бы в любом случае, даже если нависла бы реальная угроза точечной атомной бомбардировки означенного злачного заведения. Мы, а вернее, они – решились на пока не совсем понятную авантюру и тупо прошли внутрь, ничуть не заботясь о последствиях. Так мне показалось. По крайней мере, я надеялся, что привёл достаточно красноречивые и убедительные аргументы.
Внутри мы довольно быстро присели за какой-то уголок стола, а потом и вообще расположились по-хозяйски, сделав серьёзную заявку на рекорд в виде энного количества пузатых кружек... с многозначительным обещанием повторить не один раз. Всем остальным стало понятно, что мы здесь очень надолго, если не навсегда! Надо ведь и профессионалами когда-то становиться и задумываться о тренерской работе в будущем...
Только веселья особого не получалось. Друзья-однокашники сидели вполоборота, всячески стараясь не поворачиваться в анфас к тому, кто носил титул их начальника, и не встречаться с ним глазами. Поэтому чувствовалась некоторая скованность в словах и делах. Ненатурально выглядело! А натурально – их похожесть на трусливых бандерлогов, постоянно косивших глазками в одну точку и ожидающих оттуда любого подвоха. Я им так и заявил, решив принять огонь на себя, чтобы расставить все точечки над «ё»...
Народу в зале было битком, но в разномастной толпе я безошибочно определил того, кого так опасались мои «косоглазые» приятели. Солидный седеющий мужичок в лётной форме сидел сам по себе, тупо и безучастно вперив взгляд в полупустую кружку. Он уже находился в приличной степени «принявшего на грудь», осоловел и явно «затяжелел». Однако, держался молодцом! Я был в универсальной лётной кожаной куртке, поэтому счёл возможным подсесть к нему, как коллега-собрат по покорению воздушного пространства, и абсолютно запанибратски спросить: «Штурман?»... – Мужичок ошалело и отстранённо взглянул на меня и оценил кожан, потом заглянул в ополовиненную кружку..., ничего, конечно, не понял, но подумал немного и неуверенно согласился: «Штурман!» – Я напористо продолжал: «Старшой, наверное?» – Тот молча согласился, обречённо кивнув...
Дальше последовал мой пространный монолог о том, что и я, как ни странно, тоже штурман... И тоже старший. И про корешманов-бандерлогов вспомнил, слегка рассказав, что начальник – такой же, как я. Одной крови! Только с хвостом... Или без хвоста. Это – с какой стороны посмотреть и как относиться к реалиям и регалиям. Под этим подразумевалась разница между большим лётным отрядом и маленькой авиаэскадрильей. И на друганов, притихших за соседним столом и стыдливо скрывающих фэйсы между кружками, тоже указал: «Твои бойцы?»... – Начальник и тут не стал протестовать, уныло пробормотав: «Мои.»... – Хотя, по-моему, он даже толком и не понял, на кого надо смотреть и узнавать-опознавать... Просто – спорить со мной было трудно и вообще – глупо! Вопросы сразу же подразумевали и нужные ответы.
Короче говоря, увольнять или снимать его с должности прямо в пивбаре я не стал, а вернулся к «трусливым бандерлогам», пересказал краткое содержание беседы и заверил, что мы теперь с Квартниковым – дружбаны навек, одной крови и даже обладатели почти одинаковой длины такого анахронизма-атавизма, как хвост. Поэтому Биллу и Шуре абсолютно нечего опасаться каких-либо репрессий и угнетений. По крайней мере, в пивбаре и сегодня. Приглашать Квартникова за наш стол посчитали ненужным излишеством...
Пиво полилось рекой, глазки друзей-«бандерлогов» перестали косить, плечики молодцевато распрямились, а речи стали более свободными и отвлечёнными... Жизнь продолжалась в полном несоответствии с иерархическими представлениями молодых и не совсем опытных штурманцов о том, что допустимо, а что – вроде бы, категорически нет.
Последствий никаких не было, если не считать того, что данный визит в пивбар слегка приподнял мой авторитет в глазах однокашников и явился предметом многочисленных воспоминаний при каждой встрече. Но меня терзают смутные сомнения... Карьера хабаровчан рванула с места в карьер, как мне показалось, им неслыханно попёрла везуха! Билли вскоре перевоплотился в штурмана-инспектора Хабаровского УГА, а Лёша с Шурой подозрительно быстро (опять же, на мой взгляд) поехали сдавать на первый класс в «шалопайку», где мы и встретились, а уже в июле того же года они важно переучивались на самолёт Ил-62... Хрена там какой-то Квартников!? Бандерлоги, хвост и пиво!!!... Маугли, одним словом.
Лёша и Саша приехали заблаговременно, как и полагается, за несколько дней до начала экзаменов. Первые пару дней мы тесно общались, вспоминая былое и наши встречи. С момента последней прошло много времени. Ведь пока я работал в Сангаре, в перегонки меня принудительно вызывали, даже не спрашивая согласия. Присылали телеграмму, и – всё! Лети туда, куда руководство посчитало нужным. Поэтому и в Хабаровск я в первые годы довольно часто попадал. А как только стал работать старшим штурманом ОАО, уже сам выбирал и время, и пункты назначения перегоночных полётов. Удобно с одной стороны, но на такие полёты тоже не очень просто было решиться.
У моего командования сложилось оригинальное мнение на этот счёт. Ему представлялось, что как только я улечу, неизвестно, на какой срок, то вся штурманская служба мгновенно придёт в упадок и полный развал. Документы поступали регулярно. На них приходилось реагировать и принимать к сведению. А многочисленные инструкции надо было разрабатывать постоянно, но желающих взять на себя такую обузу, даже на небольшое время, никогда не отыскивалось. Случалось, что поручив кому-нибудь сделать что-то конкретное и улетев с чистой совестью, по возвращении обнаруживал, что ничего толкового так и не сделано.
Первые же трудности порождали боязнь что-то напортачить в дальнейшем, а непродолжительная борьба со сложностями и несмелые попытки превозмогать их начисто отбивали любое желание продолжать начатое... И уж ответственности нести никто не хотел, однозначно. В общем, каждая моя перегонка превращалась в определённый кошмар, когда я вынужден был потом разгребать и прежние «завалы» бумажной работы, и накопленные за время отсутствия новые. Сам сначала создавал себе трудности, сам и мужественно боролся с ними.
… Однокашники реально комплексовали перед завершающей стадией экзаменов. На их месте комплексовал бы любой, ничего странного в этом нет. Когда мы слегка насытились общением, воспоминаниями и новостями, наступил период «отрезвления», определённого и понятного мандража, полного сомнений. Оказаться «за бортом» было и реально страшно, и реально возможно. Запросто можно стать жертвой случая, как на любом экзамене, так и жертвой злой воли экзаменатора, который обязательно должен отыскать пару-тройку неудачников, чтобы оправдать пресловутую процентную заданность сдавших и не сдавших.
С одной стороны, хорошо идти в первых рядах «знатоков», чтобы «отстреляться» и оставить право преподавателю решить, кто из числа последних менее всего подготовлен, даже несмотря на почти одинаковый уровень знаний и блистательность ответов. Рулетка! А с другой стороны, можно элементарно просчитаться и не угадать. Некоторые преподаватели злокозненно отсеивали неудачников, заполняя список «потерь» с самого начала экзамена, не откладывая в долгий ящик. Риск очень большой, а цена вопроса – нервы, потеря веры в себя и в справедливость, пустопорожний вояж, подколки коллег и непонятные перспективы в ближайшем будущем.
Причём, каждый последующий сданный экзамен как определённо повышал шансы на успешный «прорыв» в когорту «первоклассников», так и равноценно увеличивал возможность того, что на следующей дисциплине тебя откровенно завалят. Мутное и неблагодарное дело! Грань между заветной «пятёркой» и уже совсем непроходной «четвёркой» была настолько тонкой, что многое, если не всё, зависело именно от мнения экзаменатора. Запросто можно срезаться как на простецкой формуле расчёта безопасной высоты, слегка перепутав её с высотой нижнего безопасного эшелона (особенно, если применить не ту величину превышения в горной местности), так и на конкретных величинах допуска контрольных показаний приборов в зависимости от фактического давления и температуры на аэродроме. Много нюансов и особенностей.
А что уж говорить о многочисленных руководящих документах, которые требовали точного цитирования и однозначного понимания..., но даже будучи однажды высеченными кровью на гранитных скрижалях, они, время от времени, подвергались трактованию «влево-вправо», допуская некоторую неоднозначность?! Это – примерно, как наличие тоненькой книжицы какого-нибудь важного закона или кодекса, к которому потом издают толстенные тома комментариев, толкований и разъяснений. Не обращали внимания? Теперь обратите. И ещё – на то, как умеют грамотные адвокаты извернуться и обратить некоторые, казалось бы, очевидные моменты законодательства в иную плоскость, совсем не очевидную, а даже вовсе в невероятную.
Глядя со стороны на коллег, я тоже слегка «заразился» переживаниями и сомнениями. Иногда мы даже дискутировали по какому-нибудь вопросу, стараясь найти «зерно истины». При этом, я отметил некоторое несоответствие в понимании и подготовке ответов на вопросы из всевозможных руководящих документов и конкретных дисциплин, требовавших твёрдых знаний самолётного оборудования. Наблюдался натуральный отрыв теории от практики. Здесь тоже всё выглядело вполне закономерно.
Лёша и Саша – обыкновенные «эксплуататоры»-практики. В каждодневной работе они сталкивались с массой технологических операций, которые требовали отличного знания и грамотного использования оборудования воздушного судна. И всё это было отточено до самого настоящего «блеска», а любые неисправности и отказы лихо устранялись самостоятельно в полёте, либо, будучи достаточно сложными, – наземными службами. Но их (неисправности) первоначально надо обнаружить, что тоже требует определённых знаний, опыта и умений. Всё это должным образом прописано в разделах РЛЭ для конкретного оборудования.
Подобный «перекос» почти всегда наблюдался у рядовых пилотов-штурманов, которым не всегда приходилось сталкиваться с каким-то заумным разделом или пунктом документа в повседневной работе. Вопросы, требующие практических навыков, никогда не вызывают особых сложностей, если им уделить внимание заранее. Всё знакомо и рутинно, многократно проверено в полётах с инструктором, правильные ответы «отскакивают от зубов» и разгрызаются моментально, как жменя семечек.
Но теоретических дисциплин при сдаче на класс довольно много. И они однозначно предполагали, что специалист будет их знать и сдавать на твёрдую «пятёрку». Вот, тут-то собака «порылась» довольно-таки по-хозяйски, если не по-свински, и перекопала обширный «огород» настолько, что мозгоплетение иногда заводило в полный тупик и приводило к пониманию собственного бессилия что-либо понять и увязать в каком-то конкретном контексте рядового полёта.
(продолжение следует)