Якимово

ЯКИМОВО (повесть)

Мы редко посещали эту деревню. Расположена она была в стороне от наших обычных лесных маршрутов, километрах в семи от деревни Горшково. Вела к ней долгая лесная тропинка, тянувшаяся аж до самого Стромихина. Затем она загибалась огромным полукругом в направлении Самсонова, а потом вновь поворачивала на Ломы. До последнего времени эти места представляли собой сплошное бездорожье. Лишь со Стромихина начиналась грунтовая дорога на Кохму.

Якимово мы увидели впервые то ли в 1973, то ли в 1974 году, выйдя случайно на Якимовское поле через многокилометровый лесной массив от сторожки за Горшковом. На краю поля, покрытого колосящейся пшеницей, рос огромных размеров дуб, возвышавшийся своей раскидистой зелёной кроной над жёлтым морем пшеницы. В былые времена при расчистке лесов под поля таких столетних великанов-богатырей не принято было уничтожать, и те стояли посреди поля как память о далёких наших предках в назидание будущим поколениям. И мы сейчас с удовольствием отдохнули, скрывшись в тени его ветвей от полуденного зноя.

Поле с небольшим уклоном уходило к реке Востре, на берегу которой и расположилась деревня. В тот раз мы её не увидели целиком. С нашего места видны были лишь крыши трёх или четырёх маленьких домиков. Оттуда не доносилось ни звука, будто деревня была совсем необитаемой. Мы обогнули её справа и знакомой уже тропинкой отправились в Ломы на автобус. По пути, в деревне Горшково, от мальчишек узнали, что эта деревня называется Якимово, что живут в ней одна или две старушки да старый-престарый пёс. А летом к ним иногда приезжают дачники.

Меня сразу заинтересовали эти места. Отдалённость и одиночество всегда скрывают в себе что-то таинственное и завораживающее. Однако с сыновьями мы редко бывали там, занимаясь больше сбором грибов и ягод либо левее от деревни, либо в обширных лесах по правобережью Востры.

Познакомился я с Якимовом поближе только на следующий год, когда прогуливался по этим местам один во время очередного отпуска. Долго шёл до неё со стороны Стромихина - вначале по лесной дороге, затем тропинкой через поле. Кругом опять колосилась то ли рожь, то ли пшеница, но ещё на ранних стадиях созревания. Зелёные колосья густо стояли по обеим сторонам узкой тропинки, колыхаясь лёгкими волнами под порывами тёплого южного ветра. Местами среди зелёного частокола стеблей и колосьев ярко голубели венчики васильков, которые уходили узкими полосами либо густыми скоплениями в глубь поля. По краям тропинки приветливо покачивали белыми головками ромашки, зеленели широкие листья подорожника. Кое-где в придорожном песке подымались желтоватые бубенчики ромашки пахучей и тёмно-зелёные листья-лепестки горца птичьего.

Песчаная, разогретая солнцем тропинка так и манила пройтись по ней босиком, как бывало в далёком детстве. Я снял уже успевшие высохнуть после утренней росы кеды, положил их в свою походную, всё вмещающую сумку («лесную стратегическую») и, с удовольствием загребая тёплый белый песок босыми ногами, пошёл дальше, к основной цели сегодняшнего путешествия.

Якимово было уже совсем рядом. Чёрные крыши нескольких домиков чётко вырисовывались над зелёным морем хлебов. Я прошёл ещё метров триста и вышел прямо на центральную улицу деревни, представлявшую собой продолжение той же тропы перед фасадом четырёх ветхих строений, расположившихся на небольшом пригорке. Фактически это была не деревня, а скорее хуторок. Два крайних дома были заколочены. Два других, по-видимому, ещё обитаемых - тоже не подавали признаков жизни. Во дворе одного виднелась собачья конура, в которой, вероятно, и доживал свой век её престарелый хозяин, такой дряхлый, что даже не смог среагировать на моё появление. Перед другим домом валялось потрескавшееся корыто.

Рядом с домами, у самой тропинки, росли несколько огромных развесистых деревьев, между двумя из которых висела толстая верёвка для качелей. Несколько дальше, в низине, зеленела нетронутой густой травой обширная лужайка. А сразу за ней, метрах в двухстах от деревни, величественно подымался смешанный лес. Лужайку пересекала неширокая, но достаточно глубокая в этих местах Востра, заметно пополневшая здесь от слияния с Бурдихой и от многочисленных ключей, бьющих по всему её руслу.

Вокруг было тихо. Никакого намёка на деревенскую жизнь. Не видно ни кур, ни собак, ни кошек, ни коз, ни самих хозяев... Хотя мне было и интересно узнать что-либо об этих чудесных местах, но я не решился нарушить покой возможных обитателей деревни. Тихо прошёл перед домами, постоял у извилины реки, подходящей за деревней почти к самой тропинке, а затем поднялся немного вверх, на небольшой пригорок. В этом месте лужайка прерывалась канавой и вся пестрела от невероятного множества разнообразных полевых цветов. Луг был совершенно не тронут человеческим присутствием, трава так высока и густа, что, усевшись на склоне пригорка, я был закрыт ею с головой и совершенно незаметен с тропинки, пролегавшей от меня в нескольких метрах.

Да, такой, почти девственной, красоты я уже давно не видел. И совершенно не ожидал встретить её рядом с человеческим жильём. Вокруг меня всё синело, желтело, белело, краснело от множества колокольчиков, ромашек, липучек и других цветов, названий которых я не знал, но которые составляли обязательный «каталог» полевого разнотравья. Без них пропали бы его естественная красота и совершенно неповторимый аромат, присущий также всем сортам лугового мёда, встречающегося ещё изредка у нас в продаже. А щавеля было столько, что можно было заготавливать целыми корзинами. И даже лесная земляника, сохранившаяся здесь нетронутой, выглядывала крупными ярко-красными ягодами из-под травы, как бы предлагая полюбоваться собой.

В воздухе стоял непрерывный гул от бесчисленного множества насекомых. Пчёлы и шмели сновали с цветка на цветок, собирая полуденную дань со щедрых пыльцой и нектаром растений. Бабочки дополняли эту красоту, порхая вокруг цветов либо усаживаясь на них полакомиться и отдохнуть. Красные и жёлтые божьи коровки ползали вверх и вниз по стеблям растений в поисках своей добычи и тут же улетали при моём прикосновении. Большие и маленькие чёрные муравьи без устали трудились, готовя долгосрочные запасы для своего большого семейства, прятавшегося где-то под землёй или в высохших пнях по соседству.

Повсюду стрекотали невидимые кузнечики, разлетавшиеся в раз¬ные стороны при моём приближении. Были здесь и серо-коричневые, и зелёные красавцы с длинным мечеподобным яйцеводом. Однако больше всего мне нравились небольшие серенькие стрекотушки с удивительно красивыми красными подкрылышками, ярко сверкавшими в полёте. Особое же восхищение вызывали у меня стрекозы, время от времени проносившиеся надо мной в погоне за мелкими насекомыми или устраивавшиеся отдохнуть на сухих ветках росшего рядом кустарника. Вероятно, основное место их пребывания было на берегах реки, сюда же они наведывались в поисках более лакомой добычи. Проживали здесь и другие мелкие твари - ползающие, летающие, прыгающие, прятавшиеся в траве, в цветах, в земле, в стволах деревьев, в пнях - везде, где только можно было укрыться, - наполняя окружающее пространство бесконечным разнообразием форм и красок.

Водились здесь и пернатые создания, голоса которых, нет-нет, да и раздавались в глубине леса или звучали откуда-то из лазурных глубин воздушного океана. …Вот слышится трель жаворонка. Смотрю и не могу найти, где завис этот невидимый певец... А высоко-высоко над лесом парит какая-то хищная птица. Висит практически неподвижно в восходящих потоках воздуха и высматривает добычу. Временами слышится и её пронзительный крик... Пока любовался ею, заметил на огромной высоте чёрные, быстро движущиеся точки. Это могут быть только ласточки или стрижи. Тем временем жаворонок замолк, и его на время сменила кукушка: ку-ку, ку-ку... Я не люблю считать кукуканье - в любом случае будет мало...

Как ни прекрасны были эти места, но всё же их населяли не только милые сердцу создания. Разогретые солнцем, надо мной всё чаще стали мелькать чёрными молниями уже другого рода хищники. Огромные оводы, в отсутствие вблизи основных своих кормильцев - коров горшковского стада, внезапно обратили внимание на непрошенного гостя.
Пришлось срочно менять экипировку, прибегнув к защитному варианту, и вооружиться солидной веткой в качестве важного аргумента в диспуте с кровожадными соседями. Они вняли моим убеждениям только после того, как понесли солидные потери в своих боевых рядах и унеслись искать менее строптивые жертвы. И пока новые полчища этих кровожадных тварей не напали на мой след, я мог спокойно отдыхать, продолжая наслаждаться сказочной красотой этого полупустынного уголка.

Хотел, было, собрать букетик цветов на память о нём, но вовремя одумался - ведь всё равно увянут за дальнюю дорогу. Да и не стоило портить всю эту естественную красоту, оставляя о себе недобрую память.
Я попрощался с этим скромным уголком, дав себе слово обязательно посетить его ещё раз, полюбоваться уже иными красками этой местности в другое время года. Тропинка домой долгое время вела берегом Востры, то отдаляясь от реки, то приближаясь почти к самой воде. На крутых берегах было довольно много земляники, уже совсем поспевшей и ярко высвечивающей из-под листьев крупными красными ягодами. Я не привык проходить мимо таких подарков. Поэтому около получаса проползал по травянистому склону, собрав более трёх стаканов первосортных, благоухающих ягод. А затем уже без остановок продолжил обратный путь.

Красота этих мест пленила меня. И в последующие годы я облазил их вдоль и поперёк километров на пять-шесть в радиусе от Якимова, неоднократно проходя и у самой деревушки. Левобережье Востры от Горшкова до Якимова представляло в то время сплошные густые леса смешанного типа. Они нам были знакомы ещё с 1972 года. В середине семидесятых здесь прошли вырубки, и оголённое пространство на несколько лет заполнилось молодым ягодником. Однако в конце семидесятых с зарастанием просек и вырубок урожаи ягод резко снизились. А белые грибы, встречавшиеся тут раньше в изобилии, вообще исчезли. Причём вряд ли причиной послужил периодический выпас в этих местах горшковских коров и активный сбор лесных урожаев изголодавшимися по ягодам и грибам ивановцами. Уж очень велик был лесной массив, чтобы его вот так вытоптать. Просто, очевидно, настало время отдыха для леса, а ещё вероятнее, произошло его чрезмерное зарастание подлеском и травой при отсутствии в течение длительного времени планомерных лесоочистительных мероприятий.

За Якимовом, вдоль по Востре, леса приобретали всё более ухоженный вид. В них было много и земляники, и черники. Напротив деревни, на правом берегу реки, росли густые посадки сосняка, переходящие в сплошные дебри непрореженного леса, тянувшиеся невесть куда на многие километры. Я как-то пытался сходить туда в разведку. Проходил несколько часов по лесным завалам, буреломам, но так и не нашёл хороших мест. Леса были совершенно пустыми. Ни одной тропинки, ни одной полянки…
Такие, почти безжизненные, леса я не люблю. В них нет света. Почти не слышно птиц. Не видно ярких красок, солнечных полян и просек. Кругом всё серо и хмуро, как в сумерках. А колючие ветви хватают тебя со всех сторон, мешая двигаться, срывая фуражку, осыпая пригоршнями сухих иголок, которые набиваются в сумку, в карманы, за шиворот…

Да, жизнь даёт солнце. А солнцу нужны простор, свободное пространство… Его значительно больше в березняке и в сосновых лесах. Таких лесов особенно много по правобережью между Якимовом и Горшковом. Здесь я тоже находил себе отраду на земляничных полянах и зелёных тропинках. Тогда от Якимова до речки Бурдихи правым берегом шли сплошные леса. Основные вырубки в этом районе проводились в середине семидесятых и затронули лесной массив в треугольнике между Бурдихой и Вострой. Но и после них этот район оставался богатым грибами и ягодами.

Безусловно, прекрасна была и сама Востра. Эта небольшая речушка имела достаточно глубокие бочажки, в которых можно было купаться и даже плавать туда-сюда метров на десять-пятнадцать, как в малом бассейне. Однако купанье здесь было только для избранных, поскольку температура воды не превышала в любую погоду пятнадцати-шестнадцати градусов из-за многочисленных ключей, фонтанирующих по всему руслу. Водилась в реке и рыбёшка - в основном пескари и плотички, - всё, что осталось от былого рыбного богатства. Однако и на них находились охотники.

Довольно широкая в отдельных местах пойма была покрыта заливными лугами с густой сочной травой, которую не могли вытоптать непрерывно пасущиеся здесь два горшковских стада. Тут были заросли незабудок, ароматной мяты, щавеля… В конце лета всё пространство лугов покрывалось высокими белыми, сильно пахнущими и дурманящими голову цветами медуницы. На склонах берегов росли земляника, малина, рябина, черёмуха…  Осенью распускались красивые розово-фиолетовые колокольчики незнакомого мне кустарника.

Запомнился мне визит в эти края в конце семидесятых, в начале июня. Я надеялся увидеть здесь любимые цветы моего детства, о которых так давно мечтал, но не мог найти, поскольку приезжал в отпуск в более позднее время.
Пошёл прямиком через лес и часа через полтора вышел на знакомые места. Впереди показались лужайки, отлого спускавшиеся к Востре. Миновал одну, вторую… Подошёл ближе к реке. Выхожу из очередного перелеска - и прямо передо мной открывается жёлтая поляна. Издали сразу вдруг и не понял, что это такое. Спешу подойти поближе и с трепетом вглядываюсь в первые, одиночные цветочки, растущие с краю. Да, это они, мои дорогие «бубенчики» (купальница). Но в каком количестве! Вся поляна сплошь покрыта ими. Здесь и уже полностью распустившиеся, крупные ярко-жёлтые бубенцы, и ещё молодые, поменьше, с зеленоватым оттенком. Все стоят на длинных ножках, высоко подымая свои нежные головки над густой травой, создавая при взгляде издали иллюзию сплошного жёлтого ковра.

Такого обилия купальниц я никогда не видел и не ожидал увидеть, хотя и чувствовал, что именно здесь, у Востры, в отдалении от дорог, они должны ещё сохраниться. В детстве я собирал их поштучно в своих кустиках и любовался каждым цветочком в отдельности. Сейчас же наслаждался зрелищем нетронутого никем изобилия.

Конечно, я взял с собой фотоаппарат с цветными плёнками, предвкушая заветную встречу. И сейчас начал выбирать самые лучшие объекты с намерением создать целую галерею слайдов. Но неожиданно это оказалось не таким уж простым делом. Оказывается, цветам была обеспечена надежная защита в виде полчищ страшно назойливых и злых комаров, скрывавшихся в густой траве. Стоило мне только выйти из леса и приблизиться к моим любимцам, как остервеневшие с голодухи кровопийцы набросились на меня целыми сотнями, облепив лицо и руки и не давая возможности даже вынуть фотоаппарат и хоть на секунду принять неподвижную позу. Пробовал отогнать - бесполезно. Пробовал перебегать с места на место (обычный противокомариный приём), а они и там тебя сразу находят. Пытался терпеть их укусы - не получается: или отвык за год, или очень уж злющими комары оказались в этом районе и в этот период года. Но нельзя же уходить вот так, ни с чем! Да и отцветут скоро мои любимцы. Так на память ничего и не останется.

Снова забежал в густой еловый лес. Надел плащ, поднял воротник, намотал на лицо и шею платок. Проверил надёжность нижней экипировки, затолкав поглубже длинные брюки в двойные носки. Затем надел на руки два целлофановых пакета и смело пошёл на поляну, на встречу с противником. Теперь я был защищён со всех сторон. И как ни злились изголодавшиеся за зиму бестии, как ни вытягивали свои носики-хоботки, проткнуть мою защиту им было не суждено. Только слышалось через платок их недовольное гудение.

Однако сейчас возникла уже иная трудность. От моей экипировки моментально запотевали очки и окошечко видоискателя, я практически не видел кадра и не в силах был навести на резкость. Приходилось то и дело доставать платок и протирать стёкла. Делать это обёрнутыми в пакеты руками тоже было непросто. Но всё же я приспособился и снял с десяток удачных кадров. Затем отправился вниз к реке и уже издали заметил на густой зелени заливных лугов светящиеся жёлтые пятна. К этому моменту солнце начало выглядывать из-за туч, и все краски приобрели яркие, насыщенные тона. Это тоже были скопления купальниц, только уже совсем распустившихся и стоявших в полной своей красе. Отснял оставшуюся часть плёнки, уже не взирая на великое множество комаров, и обратил взор в сторону деревни.

Отсюда были видны два крайних дома. Сейчас деревня уже не казалась необитаемой. Слышался звонкий крик и смех ребят. А вон и они мчатся весёлой гурьбой по лугу к реке. За ними вприпрыжку с лаем несётся белый пёс, стараясь всех обогнать. С другого конца деревни доносятся голоса взрослых. Значит, деревня эта временами становится вполне обитаемой. Иначе и быть не может. При такой-то красоте.

В один из моих визитов в эти края мне довелось встретиться с хозяйкой этих мест - сгорбленной, щупленькой, но довольно бойкой старушкой лет восьмидесяти. Она медленно шла от Стромихина, неся бидон с молоком. Я догнал её, поздоровался и предложил помочь донести бидон до дома. На моё удивление, она категорически отказалась и даже испугалась моего предложения. А вдруг убегу с молоком-то!

Я не настаивал. Прошёл с нею с километр, расспрашивая о житье-бытье в этой глуши. Она рассказала, что живёт практически одна. Продуктов нет. Хлеба тоже. Вот и ходит чуть ли не каждый день за три версты в Стромихино - то за молоком, то за хлебом, то за другим пропитанием. Пенсия-то всего восемнадцать рублей. Разве на неё проживёшь! Приходится огород сажать, картошку на зиму заготавливать.

- А кто-нибудь помогает?
- Родственники помогают. Продукты иногда привозят. Огород копают… Вот и нынче по весне крышу починили, забор новый поста¬вили. А временами дачники приезжают - тогда полегче.
- А не страшно одной-то? Ведь всякие люди бывают.
- Бывают… Да что у меня взять-то! Да и заходят-то сюда редко. Разве что грибники. А так - далеко будет. Нет, тихо живу.
- Ну а если заболеть случится? Ведь ухаживать-то некому…
- Болеть, милый, нельзя. Никого рядом нету. Пока дознаются… Сама себя лечу. Травами да припарками… А ноги уже плохо ходят. И руки, и спина болят… Ревматизм одолел. А всё равно хозяйство вести надо. Да и долго залёживаться нельзя. Залежишься, так и совсем не встанешь! Тогда уж могилу заказывать надо.
- А почему бы не уехать отсюда? К детям, к примеру…
- Нет, не хочу! Привыкла я к этим краям. Ведь почти всю жизнь здесь прожила. Здесь и помирать буду. И похоронят здесь, на деревенском кладбище. Душа с родными краями должна проститься. Иначе нельзя.

Я не стал провожать хозяйку до деревни, а свернул в расположенный рядом с дорогой лес, где собирался пополнить свой бидон начавшей поспевать черникой. Да, нелегка жизнь у таких вот стариков, оставшихся в деревнях доживать свой век фактически без средств к существованию. (Как ещё можно рассматривать те смехотворные двадцать рублей, которые получали в конце жизни бывшие колхозники?) Жизнь фактически без посторонней помощи. И особенно для тех, кто волею судьбы пережил своего спутника жизни и живёт в забытых ныне уголках наподобие Якимова совершенно один. Хорошо, если кого могут забрать к себе родственники…

Но ведь не хотят уезжать из родных мест! Не хотят жить в городском шуме и хаосе. Значит, надо обеспечить им здесь нормальные человеческие условия. Они заслужили это всей своей многострадальной жизнью и тяжёлым, почти безвозмездным трудом во имя «светлого будущего». Только кто сейчас будет этим заниматься? Кто окажет старикам помощь в виде поставки дров, продуктов, ремонта обветшавших избушек и т.п.? Неужели старики стали обузой для общества?

А сколько их по всей нашей стране живёт и уходит из жизни тихо, без жалоб и совершенно незаметно для окружающих. Видели ли они в жизни счастье? Вернее, сколько его выпало на их долю - в постоянных заботах и тяжёлом, почти непре¬рывном физическом труде? Природа... родные места... Всё это хорошо. Но нужна ещё и обеспеченная старость. И обязательно окружение родных тебе людей. Именно родных! Без этого полного счастья быть не может, как бы прекрасно не было вокруг и как бы ты хорошо себя не чувствовал. Твои родные и близкие - это - вся твоя жизнь, повторяющаяся в новых поколениях и дающая тебе некое моральное удовлетворение и душевный покой. Значит, не зря прожиты годы. Значит, и ты сумел что-то ценное оставить в жизни. И память о тебе останется в будущих поколениях... Да, хорошо, что у меня самого есть такое счастье. Есть для кого и ради кого трудиться. Есть возможность доставлять близким радость и самому наслаждаться этим...
Вот какие мысли приходили мне в голову, пока я добирался до леса. Ну а там появилась черника, и я на время забыл об этой встрече.

До восьмидесятых годов якимовские места редко посещались горожанами в связи с их отдаленностью и бездорожьем. Но в середине этого десятилетия началось строительство грунтовой дороги от Стромихина в сторону Якимова, и тогда не только дачники получили возможность любоваться ими. Проходя в те годы этими местами, я частенько видел большие и малые бивуаки по обоим берегам Востры. Добирались сюда в основном через Стромихино - на мотоциклах, мопедах, велосипедах и даже пешком. Некоторые устраивались здесь надолго. Ставили палатки, натягивали тенты и мужественно выдерживали комариные атаки. Больше всего было заезжих из Кохмы. Приезжали даже целыми фабричными бригадами в выходные дни.

Неоднократно встречался я здесь и со знакомыми рыбаками, отводившими душу за рыбалкой, чаще всего в районе слияния Бурдихи с Вострой. Особенно запомнился мне один из них - мужчина моего возраста, удивительно похожий на Олега Кириллова - сотрудника Института биологии моря РАН (у нас во Владивостоке): лицом, фигурой, походкой, манерой говорить и даже таким же пренебрежительным отношением к своей одежде, а главное - беззаветной преданностью природе. Лавливал он обычно не больше десятка рыбешек за день. Но и этим был бесконечно доволен. И ни зной, ни холод, ни дождь, ни комары его не останавливали.

Иногда мы шли до Ломов вместе. Я возвращался из своих любимых лесов с ягодами и грибами, он же - от любимой Востры с бесценным уловом. Оказывается, он посещал эти края уже более тридцати лет и привязался к ним как к родным. Востра в те далекие годы была, по его словам, раза в два полноводнее, чем сейчас. Были на ней и широкие заводи, и глубокие бочаги с холодной, будто ледяной водой. В любом месте можно было и порыбачить, и искупаться. А рыба водилась - не чета теперешней. Попадались налимы, окуни, щуки… Стаи краснопёрок, плотвы и пескарей так и плескались на мелководье.

А однажды в Востре появились огромных размеров карпы, заплывшие сюда из находившегося километрах в восьми ниже по течению рыбоводческого хозяйства. В сильный ливень, когда пруды переполнились водой и стали перехлёстывать через плотину, вся эта рыбья армада бросилась на исследование новых зон обитания вверх по течению. Добрались до Горшкова и даже до Никульского. Вот где было раздолье для рыбаков - ловили и острогами, и корзинами, и чуть ли не руками.

Обитали здесь также ондатры и бобры. Кстати, бобров я ещё застал в начале семидесятых. Они тогда устроили плотину на Бурдихе, перегородив её у впадения в Востру и создав широкую запруду, через которую невозможно было перебраться.

«Сейчас, - рассказывал мне попутчик, - река уже не та стала. Осушены все верхние болота, на которых построен аэродром и разбиты садоводческие участки. Порубили лес по берегам… И иссякла вода, хотя ключи пока ещё бьют по её течению.

Раньше леса восстанавливали. Вон в войну какие вырубки были за Якимовом и напротив деревни. А сейчас всё сосняком заросло, и какое там богатство! Земляника, черника, грибы разные… Вся Кохма кормилась... А в лесах, сразу за Горшковым, где теперь сплошные вырубки, сколько белых грибов было! И ходить далеко не надо. Всё по опушке, почти у самой реки берёшь. Приходишь на рыбалку, ставишь удочки, а сам по грибы с сумкой идёшь. Через полчаса и сумка полная, и рыбы на уху достаточно. Одно удовольствие… И гнуса было несравненно меньше. Сейчас ведь житья не дают. С ног до головы укутываешься. Уж на что я привычный…»

Грустно, конечно, было слушать обо всех этих потерях. Но для меня якимовские места и сейчас были прекрасны. Посещал я их вплоть до девяностых годов. Однако уже далеко не всегда моё состояние позволяло мне делать это. Добирался до Бурдихи теперь в несколько этапов, с отдыхом, и уже не за полтора часа, как раньше, а раза в два дольше. Случалось, что, придя на свидание с лесом, я в состоянии был только лёжа любоваться красотой зарастающих просек, бездонного голубого неба и жизнью, царившей на всем этом пространстве. На сбор грибов и ягод сил уже не оставалось. А о более дальних походах к Якимову тем более не могло быть и речи. И я с грустью вспоминал об этой деревеньке как о красоте, которую мне, вероятнее всего, не суждено больше увидеть и которая теперь целиком принадлежала уже другим людям...

Когда ветер дул со стороны Якимова, отчётливо был слышен гул работающих машин, убирающих урожай с якимовских полей. Доносились перестук топоров, визг и завывание электропил, крик петухов, собачий лай, а иногда и отдалённые детские голоса. Всё свидетельствовало о заметном оживлении этого некогда полупустынного и почти заброшенного района. Кто же поселился здесь? Какие изменения претерпела эта небольшая деревенька с приходом сюда «цивилизации»? Смогла ли вместить всех желающих обладать волшебной красотой? И смогла ли эта красота выстоять под натиском техники и людей, транспорта и новых коттеджей?

Во всём должна быть своя мера. Особенно в таких небольших и хрупких уголках нашей среднерусской природы, разрушить которые можно несколькими ударами топора. И я не удивлюсь, если узнаю, что сейчас всё якимовское поле отдано под застройку. Так, как произошло недавно с прекрасным самсоновским полем, которым мы с сыновьями любовались в семидесятые годы, захаживая в те края за грибами.

Сохранился ли сейчас тот уникальный цветущий луг сразу за околицей, рядом с крайними домами, где я не решился в своё время сорвать ни одного полевого цветочка? И остался ли вместе с ним сказочно богатый мир насекомых, поразивший меня в первый мой визит к этой деревне? Что стало с песчаной тропинкой между полями, по которой так отрадно было пройтись босиком, разминая натруженные дальней дорогой ноги? Живы ли сейчас небольшие перелески, скрывавшие от постороннего взора последних уникальных представителей вымирающей среднерусской флоры, уже давно занесённых в Красную книгу?

Как бы не хотелось мне увидеть перемены, свидетельствующие о нашей бесхозяйственности и пренебрежении законами природы, о стремлении только к удовлетворению сиюминутных интересов и нежелании хоть немного заглянуть в будущее. Ведь всю эту красоту уже могут не увидеть наши потомки, потому что она умирает, и умирает очень быстро. А назад её уже не вернёшь. И кто знает, насколько при этом осиротеют наши собственные души… Во что они превратятся в окружении серого и пустынного мира… Мира, в который мы сами себя погружаем и в котором не будет ни многообразия созданных природой форм, ни ярких красок, ни нежных звуков – всего того, что составляет естественную среду обитания и формирует наше собственное внутреннее содержание. Не превратимся ли мы тогда (да и не превращаемся ли уже сейчас?) в некое подобие бесчувственных роботов, лишённых способности понимать красоту и наслаждаться ею, признающих только материальную основу жизни… Но тогда это будет уже совсем иная жизнь, иные люди, иной, бесчувственный мир. Хотим ли мы этого – для самих себя?!.

Мне кажется, что подобных перемен в глубине души очень боялась и та старушка – хозяйка здешних мест, оберегавшая в течение стольких лет их покой и первозданную красоту. Во время нашей случайной встречи она с любовью говорила мне о тишине и покое, «посланных ей Богом», которые она не променяла на все предлагаемые ей блага городской цивилизации.