На Варварке громили бражные тюрьмы. Пестрая лава своротила дубовые двери в оковах. Из подполья в объятья ей сыпалась испитая сермяжная голь. Долго чернь копила и спекала злобу, - вот и течь! Хлынуло черное, беспощадное, сметая, не обинуясь, утюжа. Отовсюду льется гулкое, стоголосое:
- Что деется, братъя-бояры?
- Покарают нас, ох покарают…
- Куда ж еще карать-то? Что за жисть? Вчерась разбойники всю Устюжскую слободу спалили. Это ль жизнь? Эха!!!
- Втору неделю на квасу сидим. На теле не поры, а тяжи, а там и не пот, а кровя. Выйти боязно: кругом грабеж, непотребство. Воруют, кому не лень!
- А заместо воров слободских же и секут! Ноне поутру трех насмерть забили. Остервенели бояры! Грызутся дружка с дружкой! А все Борька Годунов - заправник!
- А Шуйские? Та еще сволота. Татей голубят.
- А попадает холопам. К Шуйским дружки из Литвы понаехали. Утex пышных требуют. Угощений. Ляхи хуже всяка лиха. Пшибожовский вчерась сусленика за худую брагу в бочке живьем утопил.
- Тявкам только на ляхов. А чего им от нашей тявки? Тьфу!
- Так боязно ж. Побьют, закалечат! А то и хлеще – за студную измену, за крамолу-то в острог законопатят.
- А Сапега-то, посланник ихний, грят, высокомерен зело. Его и шляхта и бояре ненавидят.
- Хлеба не купишь! Бояре да целовальники всю деньгу выкачали...
- Бей кружала!
- Гай-да!
Неуправляемым, трепыхающимся кашевом народ прудил у ближайших питейных домов. С треском вылетали ставни, крышки бочек, скользкие от вина лавки. Досталось и шинкарям. Само собой, кружечник Давыдка схоронился. А, судя по очной торговле, и не при деле был. За все, по обычаю, ответил подставной стоечник Немой Урюк. Ему оторвали уши и завалили бочками, из выбитых дон коих хлестала дурманная жижа.
Когда было покончено с несколькими кружалами, толпа пуще озверела - до безудержу. Теперь она катила, разрастаясь снежным комом, необузданная, пьяная и жестокая, слизывая лавки и терема. Пёр черный бунт, распаренный, дрожжевой - клубясь, булькая, бурля, плеща кипящей злобой, изощренным изуверством, нутряным бешенством. Сырь пещерного сознания, точиво растелешенного порока, праздник раскованного греха. Стрельцы благоразумно уходили в схорон, прятались, оседали по затаинкам и затишкам. Какой-то не уберегся, в одномижье сплюснули в кровавый блин на мостовой.
- Надоть и лотки кой-чьи пощупать! – взвился чувственно болезный клич.
- И то верна-аа! Мужики, айда в торговые ряды! – надсаживались закоперщики.
- Так недолго и до бояр дорваться.
- А чего? Пошто и нет!? Ужто кнуров поганых жалеть станем? Гуляй, орава?
Из подворотни набежало несколько мужиков с саблями и пистолетами - первые ряды смутьянов настороженно застыли, колышимые в спины задними. Мощный кривой мужик перекрестился пистолем:
- Не боись, братва. Свои мы. На Евпловке стрелецкий склад поворошили. Теперь и ружья у нас – по во! – замерил от пола до горла.
- А шалить с нами не станете?
- Пошалим... Правда ш боярами. – Шепеляво усмехнулся другой, высокий, в терлике - длинном мелкорукавном кафтане.
- Эге, да тут служилая собака объявилась! - грозно клацнули из гущи.
- Шего блеешь жажря? Не боищь, - снова усмехнулся каланча. – У меня свой жуб до неба пророш на бояршкую жаражу.
- Что ты? – недоверчивый смешок. - Так можа ты зараз нам и шишкой станешь?
- Тебе свысока, небось, и падать на бердыши красивше? – ядовито вставил тощий посадский, сильно под бузой.
- А что? Коль так, вожьмусь атаманить, - не раздумывая согласился в терлике. - Пся крев.
- Никак лях?!
- А лях что не человек?
- И бог с ним! Полез в заводчики – его кручина.
- Так куды повелишь, шишкарь?
- А вы куда навоштрилишь?
- А по улице кривой - за боярской головой.
- Ну, эт вы жря, отцы-швятцы. Бояр бояру рожнь! - крикнул вожак.
- Кака рознь? Все они шакалье отродье, годуновские выкормыши.
- А вот это верно. Так не ш хвошта ж начшинать? Шперва башку шнешти требуемо!
- Э, да ты чё предлагашь: ближнего боярина сбрыкнуть?
- Як пугало с шешта. Да не робей, братва! Ноне вше шлободы поднялишь. На Кремль - и вшё тут. Гикнется Годунов, бояре Шуйшкие к кормилу придут. - Соблазнял верзила-водитель, поигрывая пистолетом.
- Радость-то кака! – поехидствовали в толпе.
- А радошти поболе будет: жрать, пить - шкоко душа зажелает.
- Можа и копейку обирать не станут?
- Можа. Худо живем, худше некуда. Так нешто ж при Шуйшких жижнь горше штанет? - засмеялся вещун в терлике, а глаза – без смеха, лиловые, недвижные.
- Оно, конечно, так. Хужее-то не станет, некуда хужее. - Зачесалась не одна сотня затылков.
- Ну, так что ж балабольню водить жажря? К Кремлю!
Сбитый с панталыку народ, взбучено гуркоча, двинул за случайно обретенным вожаком. Идти довелось недолго. В одном из тесных переулочков показались всадники, да немало.
- А ну стоять! - повелительно воздев палаш, сначальничал сипло грудастый воин с белой бородой. Подчиненные его защелкали пистолями. Предостерегающе лязгнули сабли.
- Сам Иван Туренин. - Зашуршало в толпе. - Годуновский сват иль брат...
- Мети их, подлюг! - подал клич кривой помощник поляка.
- Стой, мужичье! - загремел Туренин. - Куда правите?
- А тебе нужда пытать? - глухо буркнул заводила, пряча пистоль за спину, и подал глаза долу.
Туренин прищурился, вглядываясь:
- Э, да никак знакомый ястреб! Встренулись-таки. Господь вот только пособил аль дьявол? Эх, народ? За кем валишь? А, народ? За кем прете, старичье-дурачье? У ухаря крут покрут, да под терликом – кунтуш залокоченный. И борода-то у башки наклеена. То первый кромешник, поджигатель Пшибожовский. Эта паскуда нарочно вас супротив правителя мутит...
***
Годунов рылся в бумагах. Взлетел желтый лист, вчерашний из Астрахани. За ним другой лист - с кратким отчетом Бердыша о делах на Волге. Письменный отчет - ничто. На словах доверенный гонец сообщил куда больше. Но все это сейчас – вчерашняя каша, дело пятое…
Личный телохранитель Яков Маржарет, доложил, что Кремль со всех концов обступает взбунтовавшийся сброд. Затевать кровопролитье, противопоставив себя всему чернолюду, - сумасшествие. Но неужель нынче все это и окончится? Всё?!
Новый всплеск насилия и ора за стеной, Маржарет поспешил разобраться. Борис Федорович сжег несколько бумаг, снял со стены широкую саблю, перекинул через плечо портупею... Взял со стола бронзовый светец и, натужась смял. Ладонями. Обнажил крепкие резцы:
- Есть покуда силенка. Живым не возьмете, проклятые.
Шум и пальба близились. Вбежал Клешнин.
- Вельможа, скорее! В Грановитой палате Шуйские толкутся. Скалятся... Чего-то студное замыслили...
- Иван Петрович там?
- Нету, говорят, у ворот - со стрельцами.
- Так, стало быть, откроет ворота воронью, негодный! А много ль за нас воинства постоять готово? – спросил почти без надежды.
- Ох-ох, боярин, слегка мало тут… ну то никого! – голос Маржарета, и тут же он сам в проеме: шатаясь, захлебывающийся, одышливый, лицо перепачкано кровью. - Туренин где-то вуглупь горот…
- Ладно. Беги к Дионисию. Пускай немедля к Грановитой палате... Под божью длань встану. – Про себя добавил: «Что, как этот бурундук поможет»...
Так-так, проворачивается мозгу. Ну вот, кажись, и все... И грянул час! Давешний сон в руку вышел... Пришел... Долгожданный... Знал вить, чуял... Нет ведь, сидел себе, глупец, чего-то ждал. Дождался. Щас тебе за все разом отольется... Что ж, посмотрим, как государь...
Борис Федорович широким шагом вошел к царю.
- Федор, спасай меня.
Царь только вот как стряхнул хмарь послеобеденной дремы.
- Да что, помешались что ли все вы? - накладывая на мосластые плечи платно, зевнул безразлично.
Отчаявшийся Борис грубо схватил его за плечи, приподнял. Встряхнул. Царь испугался, остекленело уставился на разъяренного шурина.
- Не до шуток, царь. - Жестко процедил Ближний боярин. - Чернь в Кремль всочилась! - в подтверждение кремлевский двор содрогнулся от пронзительного гомона:
- Выдать Годунова!!! Бояре хреновы? Го-ду-но-ва!!!
- Смерть Ближнему боярину…
- Долой Годунова, зверя лютого!
Борис указал в окошко. Федор проясненным взором вгрызся в толпу, оттеснившую строй нарядных стрельцов во главе с рдяно-лицым Маржаретом.
- Видишь, государь, каки шутки? - нервно посмеялся Годунов, возбужденно потер ладони. Ужас отразился в мутных глазах царя. Он судорожно схватил шурина за локоть:
- Боря, я тебя не выдам. Хоть меня убьют, я не спужливый... Только через мертвого себя... отдам... - шелестели бескровные губы, которые и раньше-то никого не могли устрашить.
Раздвинув шторку пошире, Борис осторожно глянул во двор. В глазах померкло. Их ослепило, обожгло, выело грязно-цветастое море, заполнившее промежуток между Грановитой палатой и Благовещенским собором. Рваные языки несчетного полчища оборванцев н нищих, ремесленников и лавочников разливались, пятнея у всех застроек Кремля.
Часть мятежников, разинув черные рты, дивилась невиданной лепоте храмов и лепнистым диковинам верховной палаты. Но большинство, ракоглазое, с вынутыми языками, пучинясь пеной, грозно шумело, жужжало шмелем, гневно ругалось, упорствуя в пользе расправ. В дверях вперемежку с прочими взволнованными боярами стряли Шуйские.
Андрей Шуйский вполоборота поглядывал на окна царского покоя. Крученые усы его радостно топорщились, глаза зло-весело поблескивали. Рядом тупился вечно равнодушный, с виду, Скопин.
Народ все настойчивей требовал выдать Борьку-быдло на правеж.
- Слышишь, государь? - Борис на миг обернулся к трясущемуся Федору и снова поворотился к окошку.
Ой! Когда этот человек с пустым узким глазом успел наставить это черное дуло пистоля? Вот и черный зрак смерти! Как скоро и нежданно. Пистоль страшен, но еще страшнее прицел кривого и лихого глаза, что закапканил твою судьбу! Не успел даже испугаться. В груди только сразу так легко и пусто…
Только что там еще? Где выстрел? Чего медлит? Э-э-э… Дымок… Покуситель шатнулся, упал. Его накрыло небольшое длиннорукое тело. Все смешалось... Выстрела Годунов просто не услышал. Лишь почувствовал, как что-то теплое потекло по щеке. Он вытер щеку. Кровь. Рассыпавшаяся звенящими крошками слюда забрызгала всю комнату. Осколок вонзился боярину под глаз. Годунов спокойно посмотрел вниз. Тысячи взоров прикованы к нему, к его лицу с точащейся алой струйкой. Эта струйка манила, дразнила, заражала, задорила, множила жажду палачества, пыток, душегубства. А потом Кремль взорвался шквалом:
- Вот он злодей!!!
- Иди-к сюда, Годунов!
- Дайте нам его, уйдем с миром! Христом просим!
Бояр и толпу отделяли одинокие посреднические тени Ивана Шуйского, Щелкаловых, Маржарета. Андрей Щелкалов нехотя теребил правой рукой ворот кафтана, кусал губу. Старшой Шуйский молчал, разводя руками, как бы указывая то ли боярам, то ли голи: "Ну вот видите, не в моей власти."
Над оравой вознеслись палки и камни. Бояре вспятились. Годунов одно мгновенье, пересилив страх, взирал вниз. Потом взыграла ненависть и ярость на несправедливость, на предательство бояр... Раскованно, без почтения схватил он государя за руку и одним рывком, будто колоду, придернул к себе.
Гул стих. Слышно мух. Все почтительно поснимали шапки. Но царь открыл рот и ни слова – как бы подавился.
- Сейчас мы с государем выйдем... - сухо, с сипотцой шепнул Годунов. И оба исчезли.
Из-за толстого столба в большой зале выпорхнул перетрухнувший Клешнин.
- Нельзя, батюшка Борис Федорович…
Годунов сжал губы, в раздумье застыл. Потом решительно коснулся рукояти сабли.
- Федор Борисыч, - путаясь, продребезжал Клешнин, - погодь малость. Слышишь, митрополит с бунтарями глаголет. Авось уладится...
Годунова раздирало что-то несуразное, труднообъяснимое, противоречивое. Не робость, не малодушие, а этакая сторожкость. И в то же время - не показная удаль, не природная отвага, а некий внутренний толчок выставиться напоказ. Ему то хотелось сойти пред очи взбудораженных горлодеров, явив свою смелость, то напротив - благоразумно переждать первый всплеск бури, препоручив судьбу времени и велеречивому Дионисию, даром что церковник, да и в постоянстве замечен не был. Так он и окостенел, с мизинцем на рукояти. Пот облек плотным клеем нос, лоб, щеки, виски. Царь тихо отдалился…
Сколько так вот стоять пришлось, Борис не помнил. В себя вернулся, завидя входящих, отдувающихся бояр. Вплывая в залу, снимали шапки и, не смущаясь, напитывали их густыми выделениями – из носа, из пор, из глаз. Ага, убоялись-таки выдать, за свои шкуры перетрухали...
Ни у одного не нашлось сил поздравить правителя с избавленьем. С сучьими глазами, бычась, сквознули мимо Шуйские. Один лишь лиса Василий безмятежно лыбился из-под пухового убора во весь лоб. Иван Шуйский даже не глянул на Годунова.
Последним, пожелтелый, вбежал Дионисий. И напрямки - к Ближнему боярину. Кротко улыбнулся. Годунов по-новому - без злобы и презрения - обнял его, отпустил и сморщился, давя слезу. Обходительно улыбнулся спасенному и Андрей Щелкалов. Верный Маржарет подбоченился рядом с навторорожденным господином.
Годунов уронил голову и вонзил пальцы в захолонувшую грудь. Он уже не сдерживал слез, исщипавших заеденную потом кожу…
Спасен? Да! С двором – ТВОИМ и Грозного царя – покончено. Тоже - да. Конечно, кончено отныне и навек. Но не с ТОБОЙ! Да?! И это важнее... Ха-ха, живой царский шурин еще кой-что может.
Но бунт! Этого ужаса он не забудет вовек. Никогда! Никогда не простит и впредь не будет прощать бунтовщиков... Не простит и заводил, всех, кто безучастно топтался в сторонке, когда его...
«Барышника конского внук», - почему-то подумал Годунов, улыбчиво косясь на добрый нос Щелкалова...
…Савва Кожан извивался от скользких клинков, что в лапшу распустили его куртку и теперь стегали кольчугу под. Рядом с вытянутой вперед руку высился Пшибожовский. Словно бешеная свора, сорвавшись с поводков, рыскали по манию ляха над Саввой свирепые помощнички. Терзали и рубили карлика.
Была уж ночь. Нелепо раскинулся поблизь труп Шелепуги с черным пятном под мышкой, заваленный трупами двух его же дружков. Из последних сил Кожан подпрыгнул и белкой вскарабкался на крышу дома. Слышно было, как шлепнулось по ту сторону тело...
- Буде. Пошли, – велел Пшибожовский, супя на лице все, что можно.
К ночи в Москве успокоилось. Измождившийся, назабавлявшийся люд безмятежно сыпал по домам. Как после ярмарки, пирушки или скоморошьих гульбищ. Сегодня славно отвели душу. Но утро, увы, не принесет облегчения... И Пшибожовский продолжит свои смрадные дела, благо, что Шуйские дружны с Сапегой и любят поляков...
Эпизод романа «Степан Бердыш, или Горький мед Жигулей» (1985)
Использована репродукция иллюстрации Юлия Колесника к роману
http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=26#26