Чистые души

СОДЕРЖАНИЕ

Знамение святости
Своя обувка
Бабуся
Интересный рассказчик
Девочка
«Собачку задавили!»
Жизнь – всегда счастье!
Новые знакомые
Чистые души
Он дарил людям счастье
Вовочка



                Хорошие люди всегда незаметны,
                как воздух, которым мы дышим.
                Их отсутствие замечаешь
                только тогда, когда их уже нет.
                (О. Кожухова)


                ЗНАМЕНИЕ СВЯТОСТИ

                Жизнь духа – это всё-таки страдание.
                С первым страданием, с первой болью
                пробуждается душа.
                (Л. Лунгина)

Первого марта 1937 года в двенадцать часов пополудни по Октябрьской (ранее Новой) улице села Кохмы двигалась похоронная процессия. Гроб с телом усопшей покоился на обычных санях, покрытых траурным покрывалом. Сани везла пегая лошадёнка, тоже облачённая в траурную попону. Кругом лежал снег, покрывая толстым слоем крыши домов, сараев, свисая сосульками с карнизов, нагромождаясь высокими сугробами по краям проезжей дороги, у домов и заборов. Он всё ещё отливал сахарной белизной и поскрипывал под полозьями саней и ногами сельчан, провожавших покойницу в последний путь.

За гробом, скорбно склонив головы, облачённые в траурные, чёрные одеяния, шли многочисленные дети и внуки усопшей, шли почти все жители ближайших улиц, знакомые и малознакомые люди, которых эта женщина в былые времена спасала от болезней и иных напастей, выручала в трудную минуту, которым давала житейские советы. В толпе родственников был и подвыпивший муж, которого не слишком волновала произошедшая трагедия и который давно имел для утехи красотку лет на двадцать моложе его.

***
И то, что похороны состоялись в первый день весны, и то, что это происходило в день шестидесятилетия покойной, в какой-то степени было символично само по себе. Однако самое поразительное было в них то, что над гробом вилась огромная стая птиц – галок, сорок, ворон, воробьёв, синиц, снегирей и иных крылатых обитателей наших краёв, остающихся здесь в зимнюю пору. И их непрерывный скорбный крик заменял траурный звон колоколов и музыку похоронных мелодий, ещё не принятых в те годы. Он сливался с плачем и причитаниями сельчан, оттеняя горечь утраты и глубокую скорбь по безвременно ушедшей из жизни женщине...

Птицы непрерывно вились над гробом, опускаясь почти к самому лицу умершей, как бы всматриваясь в её черты, её прикрытые глаза, весь её смертный облик; тоскливо и надрывно кричали, взмывали вверх, предоставляя доступ к телу другим провожающим. И эта беспрерывная карусель продолжалась всю долгую дорогу до кладбища. На кладбище птицы уселись на соседние с могилой деревья и сидели так в течение всего прощания вплоть до момента, когда гроб был опущен в могилу и засыпан землёй. Тогда они, как по команде, взмыли в воздух, сделали над могилой несколько прощальных кругов и всей своей разнокрылой стаей устремились в городские кварталы… К этому моменту неожиданно повалил густой снег, прикрывая свежевскопанную мерзлую землю пуховым саваном и вместе с тем как бы оплакивая горемычную уже от лица всей окружающей природы... Вскоре разошлись и люди. Последними ушли родственники – дети и внуки...

***
Дома помянули покойную добрыми словами, поплакали, погоревали все вместе, вспомнили былые светлые годы, проведённые с нею, её доброту, бескорыстность, безграничную любовь ко всему живому, постоянное желание помогать страждущим, удивительное всепрощение...
...Какой красавицей по молодости была! Коса ниже пояса; крепка, здорова, румяна. Всегда весёлая, приветливая, безотказная. А какая работящая! Всё хозяйство на себе держала. И доила, и кормила, и сено заготавливала, и огород обихаживала... За домом глядела: чистота кругом – ни пылинки, ни соринки не сыщешь. Окна светлые, занавесы белоснежные. Бельё выглажено, накрахмалено... А какие хлеба выпекала! Из молока и сметану, и творог, и масло готовила. На праздники в былые светлые-то годы чего только на столе не было!.. Да и в голодное время семью держала. Правда, приданого своего лишиться пришлось – многое на продукты выменяла...

...Людей уважала. Кому надо, всегда поможет. Зла ни на кого не таила. Всех нищих и калек привечала. Каждого домой приведёт, за общий стол посадит, напоит, накормит досыта, хоть и сами порой голодали... Животину всякую страсть как любила! Больных и паршивых кошек, собак, птиц никогда на улице не оставит – всех домой тащит. Раны им перевязывала, фанеру на лапы накладывала, отпаивала, откармливала – всех выхаживала. Многие и навещали её потом, а то и со всем своим семейством. Когда курей во дворе кормила, сколько птиц со всей округи слеталось! Вместе с курами и клевали. Потом на голове, на плечах, на руках усаживались – благодарили хозяйку и ничуть не боялись её. Святая душа была!..

***
Как врачевать умела! Не хуже, чем в той земской больнице! Однажды сама туда попала с язвой, так еле живой выбралась! Не смогли вылечить-то. Так и выписали «за невозможностью». Домой пешком еле добралась. Всё за заборы держалась. Пришла худая, бледная – ни кровинки не осталось. Небось, не меньше пуда весу-то сбросила. Потом сама себя вылечила. Барсучьим салом да свиным жиром (нутряным). После уж никого из своих в эту больницу не отправляла. Всех сама выхаживала...

А как кохомчан от дизентерии спасала! Целые очереди у окна выстраивались. Берёзовый щёлок для всех готовила да ещё травы какие-то давала. И ведь всех вылечила!.. В больнице потом тоже её способом лечить стали... Петьку Вихрастого от чирей спасла. Совсем уж сидеть не мог. Задняя часть как футбольный мяч раздулась. Жар такой поднялся, что парень ума-разума чуть не лишился. Пришёл: «Спасай, – говорит, – матушка! Мочи больше нету!..» И спасла. Морковь сырую натёрла, на тряпицу положила и всю его заднюю часть ею покрыла. Затем тёплым шарфом крепко укутала и велела не снимать двое суток... Пришёл через несколько дней. Радостный! На колени перед ней бросился и вставать не хочет! Так благодарен был...

Да, от разных хворей лечила: и от простуды, и от головных болей, от ревматизма, от воспалений всяких. Бывало, и с ушибами, и с переломами к ней приходили. Никому не отказывала. Если уж  шибко тяжело было: резать, например, требовалось – то в больницу отправляла... И ведь ничего не брала за леченье-то! Кто побогаче был, те потом сами в благодарность приносили. Тогда не отказывалась.

А гадать как умела! На разных колодах загадывала. И сбывалось многое. Жизнь предсказывала, и что делать советовала... И как только сил у неё на всё хватало! Ведь десять душ вскормила и вырастила! Поначалу всё одна да одна. Потом кто постарше помогать стали. Особенно старшая дочка – Зина. И по хозяйству, и на огороде, и со скотиной. И за мальцами присмотрит... А как в бане с матерью малых отстирывали! Одно загляденье было! По одному в чан забрасывают, всего мылом намыливают, водой со всех сто¬рон поливают. Те пищат, верещат – глаза-то щиплет щёлоком! Потом из чана подхватывают, в полотенце махровое заворачивают: те и бегут до дома. Там и одеваются...

***
Детей своих крепко любила! И ласкала, и колыбелила, и душу грела. Когда болел кто, сутками от него не отходила. Сбегает во двор: скотину покормит, корову подоит – и снова к нему возвращается. И голубит, и песни поёт, и поговорит ласково, и утешит. И травы всякие заварит. Молитвы читает, Богу за него молится...

Да, хороших детей вырастила. Всем доброту свою передать сумела – души на всех хватило... И хозяйским наукам всех обучила – какими все умельцами да рукодельницами стали... По лесам с ними, бывало, ходила: по грибы, по ягоды, за травами целебными. К деревням Бурмакино, Вятчинки, а то и до самого Болота добирались – километров пятнадцать от Кохмы будет. Тут уж мальцов с собой не брала. Рассказывала, как однажды с волком довелось встретиться, когда с тремя малыми девчатами по ягоды отправилась. Стоит, говорит, огромный, серый. Хвост толстенный, пушистый. Смотрит на них и ничуть не боится. Девчонки так напугались, что за материн подол схватились. Дрожат от страха и от зверя глаз отвести не могут. Она же молитву читать стала... И подействовало – ушёл матёрый. Повернулся и скрылся в кустах. Им тогда уже не до ягод было. Домой сразу отправились. Пока лесом шли, всё оглядывались – как бы сзади не напал, не утащил, окаянный, кого из малышей в своё волчье логово... Бывали такие случаи.

Нелегко ей с малыми-то было. А сейчас все остепенились. Свои семьи завели. В разные края разъехались... По всей России-матушке память о матери своей понесли... Все собраться успели. Слетелись с разных краёв проводить горемычную... Намаялась она за жизнь свою нелёгкую. Весь день, гляди, с утра до вечера по дому-то крутилась. Никогда ни на что не жаловалась, о здоровье своём не думала. А в последние годы всё больше уставать стала. На табуретку сядет, опустит руки свои натруженные и встать не может. «Ох, рученьки мои, – говорит, – до чего же вы устали! Сил больше нет!». А через минуту снова то к корыту с бельём спешит, то к печке с хлебами, то к скотине в хлев торопится... А потом и сердце сдавать стало. Всё чаще в последнее время за грудь держалась. Наболело, видно, в груди от всех забот и волнений... А она всё работала. Не бывало, чтобы лежала днём, на кого-то свои заботы перекладывала. Долгом своим считала до самого конца свои дела выполнять. Так и выполняла. И уж когда совсем невмоготу стало, слегла... и больше не встала. И врач, пришедший из больницы, уже ничего не смог сделать…

«Таких людей, как Евдокия Харлампиевна, нельзя забывать! Истинно святым человеком была! Святым и осталась. Ведь не только одни люди её провожали. Птицы и зверьё всякое. Помнят её доброту и ласку. Такого у нас ещё никогда не бывало, чтобы человека птицы хоронили. – Знамение святости!.. Все бы такими были – как бы хорошо жилось тогда на белом свете. Да ведь нет же, не каждому из нас эта святость дана, не каждому Бог душу добром да любовью наполнил… да страдать научил... за нас за всех. Чтобы всем остальным легче жить было. Всем нам надо молиться за неё да Бога благодарить за то, что с нею рядом были, что близость её на се¬бе прочувствовали. Вечные ей покой и память людская!..».


***
Да, много в тот траурный день добрых слов в память о ней было сказано – и родными, и близкими, и почти незнакомыми людьми. Многие её знали в Кохме, уважали, любили, ценили, а то и просто боготворили: за сердечное ко всем отношение, за бескорыстность и любовь к каждому, за доброту и самопожертвование постоянное.

Говорили все собравшиеся. Лишь муж один молчал. Много он ей жизни попортил, много горя доставил... Сейчас же другая баба рядом была – и помоложе, и краше... Да, вроде как, ему и не жалко совсем старуху-то было... Однако вспомнить было что...

Как полюбила она его – только что вернувшегося со службы солдата. Как пошла за него, неимущего. Как жили вначале на её приданое, а того немало было – еле на трёх подводах увезли: семья-то зажиточная была, купеческая... Дом приобрели, хозяйством обзавелись: корова, свиньи, куры... Огород вскопали. Баньку поставили. Она хозяйство вела. Сам работать пошёл – слесарем устроился. Поначалу в согласии жили.

А как любила она его! И холила, и от болезней да напастей всяких оберегала. Слова поперёк никогда не скажет. Домой приходит, а она уже самовар вскипятила, на стол накрыла, рядом стоит, потчует... Кормила всегда отдельно, за хозяйским столом. Готовила всё самое лучшее – и жаркое, и окорока, и колбасы разные. Детям к отцовской еде и прикасаться не дозволяла. Те порой заглядывали в дверь, слюнки пускали, так самому шугать их приходилось, чтобы аппетит не портили. Как-то один из сорванцов малых спёр с неудержу кусок мяса, так долго после этого сидеть не мог. Для всех урок был. В доме мужик – хозяин. Ему и всё лучшее положено. Иначе толку не будет. Слава Богу, они это быстро поняли…

При посторонних всегда величала по имени, отчеству... А сам её никак не называл: ни «мать», ни «жена», ни даже «старуха» в старости. Так и осталась безликой на всю жизнь. Это чтоб шибко не возгордилась, да и место своё в хате знала. На большее не замахивалась. Попробовала бы только! Быстро бы охота отпала!..

Когда выпивать стал, тоже всё тихо было – приучил, должно быть, к порядку-то! Только стоит и смотрит страдальчески – будто жалеет. А что жалеть-то?! Мужик есть мужик! Как ему без выпивки-то? С получки положено!..

Случалось, правда, и перебирал малость. Однажды чуть Богу душу не отдал, когда до дому зимой в мороз не добрался. Стужа тогда крепкая была – градусов за тридцать. Хорошо, что бабы соседские углядели – домой притащили. Говорят, совсем жизни в теле-то не было, уж и не чаяли, что выходит. А она выходила! Тряпками горячими со всех сторон обкладывала, жиром растирала, травами отпаивала... Как глаза открыл, к нему на шею бросилась: целовала, обнимала, причитала, слезами горячими обливала... Аж противно стало!.. Да, выходила. А как ей было не выходить! Чего без мужика-то бы делала?! Кому нужна-то такая со своей оравой! Детей вона сколь нарожать успела, уж и не разберёшь, от кого! Глядишь на рожу, а вроде на отца и вовсе не похожа!..

Да, чего-чего, а рожать она умела. Десятерых настрочила: шестерых мальцов да четырёх девок. С того и красу свою потеряла. И руки опухли, и стать куда-то подевалась. Да и мужику времени уделять меньше стала. Домой придёшь, а она то на кухне околачивается, то по погребам лазает, то со скотиною возится, то среди ребятни крутится. Говорю ей – хватит нянькаться! Сами управятся. А она, знай, своё делает. Покамест всех не уложит, с каждым не поговорит, каждого не пригладит, скотину да кошек не накормит – её и не дозовёшься!.. Ну, какому мужику такая баба нужна! С этого и пошли раздоры...

За детьми, мол, глядеть нужно! Ишь, чего выдумала! За всеми не углядишь! Ремнём да хворостиной почаще прикладываться, тогда и умнеть будут. Так сподручнее – вмиг всё понимают, и девки тоже. Вон Маньку десятилетнюю как ремнём приласкал, так сразу по заборам лазить забыла! А то вздумала, было, ветки с деревьев для своих кукол ломать. Вот и слетела да безмозглой башкой своей о бревно двинулась. Домой притащили, кровища из головы течёт, зенки лупоглазые закатила, руки в стороны отбросила, слова вымолвить не может. Говорят – без сознания она. Гляди тебе, без сознания! Так я ей такое сознание всыпал, что вообще речи лишилась! Ни разу даже не пикнула, пока сыромятным отхаживал. Всю спину исполосовал – чтобы дольше помнила, да и другим наука была. Всякой мелюзге спуску давать, так на шею все сядут, и не отцепишь!.. А так, глядишь, и уважать стали. Куска твоего со стола не возьмут, орать при тебе не будут, да и носиться, как бешеные, поостерегутся. С полуслова тебя понимать станут. Так и быть должно – уважать отца надобно!..

А с возрастом и характер у неё какой-то чудаковатый стал. Нищих да калек всяких приводить домой стала. За общий стол сажает и, пока не накормит досыта, из дому не выпустит. А ещё зверьё всякое в комнаты затаскивает. «Это долг мой, – говорит, – божьих людей да тварей несмышленых привечать и обихаживать». Сколько ни ругался, ни стучал по столу, тут на своём стояла. Здесь уж тверда была... А какой мужик от своей воли отступится?!. Опять же, полный разлад. Не дом, а базар какой-то! Ни сна, ни покою! Хоть беги куда!

Тут как раз Машка подвернулась. Крепка, молода, красива, задириста! Детей нет, и рожать не может. Ко всему на целых восемнадцать годов моложе... Да и не против меня была. Чего было не поддаться! Дальше – больше. Вроде как и женой второй стала. И не боялась ни капельки на людях говорить о нашей жизни. Старуха, конечно, узнала, дети тоже. Ну, а что они супротив моей воли делать будут!..

А под старость её ещё болезни замучили: то сердце ноет, то душа болит! За детей, видишь ли, беспокоится. «На кого останутся, что делать без неё будут!» Совсем уж опостылела!
«Да чего, – говорю, – с тобой сделается! Небось, двужильная – вытянешь!» И прав был – всё тянула. И год, и два, и три... Когда в последний раз за сердце схватилась, фельдшера привести попросила. «Обойдёшься, – говорю, – и без фершера! Чего это я туды-сюды мотаться буду!» К тому же Машка ждала. Неужто её на старуху променяю! «Нече стонать! Не помрёшь! Отлежишься и снова кудахтать будешь!..»

А когда воротился, она уже и не дышит вовсе. Врач (его кто-то из соседей вызвал) говорит, что поздно уже. На полчаса бы раньше, жива бы осталась…  А по мне, померла, так и слава Богу! Куда спокойнее будет. Машку совсем к себе заберу. Правда, на кладбище всплакнуть пришлось… «Чего ревел-то?» – девки спрашивают. «Да от радости!»  – так и ответил им. Чего душой-то кривить!..




                СВОЯ ОБУВКА

Кого только не встретишь в лесу! Интересных встреч много не только с постоянными обитателями лесных угодий. Немало и интересных людей попадалось мне на пути во время странствий по лесному бездорожью. Однажды в районе деревни Горшково я встретил бабусю – маленькую, сгорбленную, но очень шуструю, легко, как бы порхая, двигавшуюся по черничнику в поисках оставшихся ягод. Но самое поразительное было то, что она шла по лесу босиком. Шла совершенно спокойно по веткам, колючкам, сосновым шишкам, не оступаясь и не пригибаясь от боли. Большой палец на одной её ноге был загнут по¬перёк ступни, на другой – смотрел куда-то вверх. Ноги же были жилистые и крепкие, как и она сама.
Легкость её движений и своеобразная манера ходьбы удивили меня. Я подошёл к ней, поздоровался и спросил, как это ей удаётся так ловко двигаться по корягам и веткам без обуви.

– Эх, мил человек, – отвечала она, – я сызмальства ничего на ноги летом не обувала. Лучше своей обувки ничего не сыщешь. Ни палок, ни шишек не боюсь. Да и по снегу зимой хожу. Вот разве что железки да стеклянки всякие сейчас по дорогам и в лесу понабросаны. Раньше такого добра здесь и в помине не было. Всё чисто было.
– Неужели всё время так и ходите?
– Без обувки-то сподручнее будет. И по болоту, и по росе – да где угодно. Через ноги я и сама крепче стала. Не болею пока.
– Так уж ничем и не болели? Сейчас почти все больные, и не в таком-то возрасте.
– Болести, конечно, бывали. Девчонкой малой скарлатиной болела. Потом корова на ногу наступила, все пальцы покорёжила. Спину работой надорвала, аж согнуло всю. Но хожу помаленьку, да и дела делать могу... А годов-то уже восемьдесят четыре будет. Да ещё поживу, пока бегаю-то. Весь день в работе. Утром хозяйством занимаюсь, а к вечеру вот и за ягодами можно сходить.
– Да ягод-то уже совсем нет.
– С лесом что-то сталося. Повывелись и грибы, и ягоды. То ли коровы всё тут погубили, то ли мы сами...
– А может, лес сам изменился? Зарос, потемнел...
– Может, и так. Да вот раньше, в былые-то годы, всегда полон ягод был. И народу немало хаживало. Попортили мы в нём что-то. Порубили, потравили... Душу его надломили. Вот и ягод нет.   И птиц совсем не слышно стало. Даже кукушка редко-редко кукует. Одно вороньё по опушкам мечется…

***
И это действительно была правда. В те семидесятые-восьмидесятые годы лес почему-то совсем тихим стал: ни птиц не слышно было, ни зверей. Муравейников заметно поубавилось... Какими яркими и весёлыми, по сравнению с ними, казались мне наши шуйские леса времён сороковых-пятидесятых годов! Они были полны жизни и радости.
–  Но удаётся всё же собрать ягоды-то? – продолжаю я разговор.
–  Да собираю. На зиму-то хватает. То по баночке, а то и по бидону беру. Городские-то первую ягоду обирают. А мне и оставших хватает. Я быстро с детства беру.
–  Так и выросли здесь?
–  Всю жизнь здесь прожила. Раньше тут тихо было. Леса высоченные кругом стояли, богатые. И зверья всякого много водилось. Речка наша глубокой текла. В ней аж коней купали. Вся деревня рыбу ловила... У меня хозяйство своё было: корова, козы, свиньи, гуси, куры. Огород большой. А как одна осталася, так многое оставить пришлось.
–  Ну, а дети, не помогают разве?
–  Да кто умер, а кто далёко. Всё одна да одна... Да мне и не надо, сама справляюсь, пока силы есть...
Я попрощался с бабусей, пожелал ей здоровья и удачи.
–  Дай бог, – сказала она. – Бог даёт, он и берёт. А я делаю, что мне положено. И рада этому...

И она поспешила дальше своей лёгкой походкой, тихо и неслышно, как истинный обитатель этого леса. Пошла делать то, что ей просто «было положено жизнью»... А я позавидовал ей. Сохраниться такой в восемьдесят четыре года не каждому дано! Мои знакомые городские бабуси в свои семьдесят, хоть и активны, но далеко не такие прыткие. А нам, уже следующему поколению, дано и того меньше. Вроде, и трусцой бегаешь, и закаляешься, и здоровый образ жизни ведёшь, а всё не то. Всё уже далеко от нормы, от полного здоровья. И спина не держит, и лёгкие не в порядке, и желудок сдаёт. И это в сорок-то пять лет!..
Но неужели наша жизнь была тяжелее, чем у них, у этих деревенских бабусек, перенёсших и гражданскую разруху, и колхозную неразбериху, войны и голод, да и многочисленные личные невзгоды. И всё время непрерывный труд, труд с рассвета и до заката, и всевозможные ограничения: в питании, в отдыхе, в развлечениях. Так что же сохранило их тогда такими, что дало им силы для преодоления всех этих жизненных невзгод и трудностей?.. Деревенский уклад? Природа и слияние с ней? Физический труд? Ограничение потребностей и довольствование малым? Отсутствие зависти и корысти, злобы и ненависти друг к другу? – В общем, чистые души, не запятнанные теперешними бесчисленными пороками?.. Вполне возможно, что и то, и другое, и третье... Но сегодня, сейчас, в деревне живут уже по-другому, уже ближе к городской цивилизации. Вот и умирают, как и мы, городские и порочные, в пятьдесят-шестьдесят лет – от тех же инфарктов, инсультов, от той же онкологии... Хотя кое-что из прежнего деревенского уклада здесь и осталось.

Вряд ли стоит сейчас сожалеть об изменениях, происходящих в нашей деревне, о её стремлении к новому, более совершенному. Иначе и быть не может. Надо думать о светлом будущем... Но не следует забывать и о пороках, которые приносит с собой развитие цивилизации и которые лишают нас долгой и здоровой жизни… Если, конечно, мы желаем этого. И ещё – надо всегда оставаться самим собой. Не перенимать подряд всё непривычное, а то и просто чуждое нашему, русскому бытию; не нарушать целиком наш многовековой русский уклад. Как говорила та бабуся, ходить надо «в своей собственной обувке»: по лесам, по болотам и по всей нашей жизни. Тогда и жизнь будет своя собственная – долгая и счастливая.



                БАБУСЯ

На остановке «Точприбор» частенько скапливается много народу в ожидании транспорта: ветеранам все условия для культурного общения создаются – один-два автобуса бесплатных в час, остальные платные. Платные так и снуют один за другим полупустые; останавливаются, высаживают (либо забирают) по одному человеку, на ветеранов внимания не обращают. Впрочем, и те, немногие, бесплатные, выпускаемые на трассу для нашего умиротворения, тоже не очень нас жалуют.

– Нужны вы мне больно! – приветствовала как-то нас кондукторша со 112-го автобуса в ответ на наше «Доброе утро!». – Лезьте скорее да мне на нервы не действуйте!
Конечно, от ветеранов толку мало. Но и они, сердобольные, хоть чем-то хотят умаявшихся кондукторов порадовать. Когда с огородов своих на одиннадцатом троллейбусе возвращаются, то яблок им предложат, то морковки, зелени всякой… Не велик дар, да дорог: от души, от сердца идёт. Глядишь, утомлённое лицо хозяйки салона расплывается в светлой улыбке, и становится она сама собой – симпатичной, жизнерадостной, отзывчивой женщиной, готовой ответить на любые твои вопросы. А, в общем, на нашем одиннадцатом маршруте они всегда такие. Нас, ветеранов, уже давно в лицо запомнили. Даже удостоверения не проверяют, порой и место своё, кондукторское, особо немощным предлагают, хотя самим по десять часов на ногах стоять приходится.

Только вот ходят наши одиннадцатые троллейбусы тоже неважно. Особенно в начале сезона. Вот и сидим на остановке, разговоры разговариваем… В основном, про политику, про руководство наше, про жизнь ветеранскую… Редко-редко, когда на иные темы беседа завяжется. Но и такое бывает, когда особо весёлый собеседник появится. Как ни странно, встречаются ещё и такие среди измученной огородными заботами ветеранской гвардии...
Вот и сегодня уже минут двадцать сидим. Народу много скопилось. Кто о чём болтает: в общем шуме разговоров не слышно, доносятся только отдельные реплики.

– ...Я всю блокаду в Ленинграде выдержала, всю родню там схоронила, – слышится голос щупленькой старушки, сидящей на другом конце скамейки.
– Ну и чего расхвасталась, бабка? – бросает ей непристойного вида мужик лет тридцати пяти, качающийся рядом, видимо, в сильном подпитии.

Бабуся, между тем, продолжает разговор с соседом – пожилым мужчиной, задающим ей какие-то вопросы. Я не вникаю в их суть, занятый своими мыслями...
Разговор между тем продолжается.
– Не хочу я разговаривать на эти темы, – отвечает бабуся, видимо, на какой-то каверзный вопрос мужчины.
– Ну, неужто у тебя за всю жизнь ни одного мужика, кроме мужа, не было?! – Голоса собеседников становятся громче, и поневоле начинаешь прислушиваться.
– Зачем же мне другие? Я со своим в мире и согласии жизнь прожила. Четырёх сыновей родила... В войну трое погибли...
– И не любила никого больше? – не унимается словоохотливый мужчина.
– Может, и любила, да к чему всё это?..
– Во, врёт, старая ведьма! Не бывает такого! – вновь встревает в разговор качающийся. – Из ума, видно, уже выжила бабка от дряхлости...
– Ты мне во внуки годишься, – обращается она к пьяному. – Мне уже скоро девяносто лет будет, а ты мне так говоришь... Я всю жизнь тружусь и не жалуюсь... Вот и сейчас одна огород-то подымаю – хоть пользу какую внукам приношу...
– А может, всё-таки случалось, а? – продолжает настаивать слишком весёлый мужчина, развивая интересующую его тему. – Ну, скажи, ведь было такое?
– Я честно жизнь прожила, семье никогда не изменяла, – пытается что-то доказать весельчаку бабуся.
– Во, стерва! – бросает в её сторону пьяный. – Врёт и не смеётся! – И отходит, матерясь, в сторону.
– Боже упаси, чтобы чего-нибудь непристойного случилось! Как же жить-то тогда, как людям в глаза смотреть? – пытается убедить собеседников старушка.
– Ну и дура! – вдруг взрывается сидящая рядом со мной немолодая женщина, видимо, в корне не согласная с её морально-нравственными убеждениями. – Всю жизнь прожила, счастья не ви¬дала и ещё хвалится – противно слушать!

Я не стал вмешиваться в разговор, прекрасно понимая, что никакие аргументы и убеждения здесь уже не помогут – слишком глубоко укоренились в наших людях новые жизненные принципы... А тут как раз и долгожданный троллейбус подошёл, и все ринулись занимать выгодные подходы на посадку, сразу забыв и про бабусю, и про её старомодные жизненные принципы, и про всё остальное, не относящееся к огородно-хозяйственной теме. Один только пьяный мужик по-прежнему продолжал качаться на остановке, отплёвываясь и бросая матерные реплики.

 


                ИНТЕРЕСНЫЙ РАССКАЗЧИК

Когда едешь в транспорте на садовые участки, чаще всего разговоры заходят либо об огородных работах, либо о погоде, либо о жизни нашей, для большинства огородников далеко не радужной. Работают на участках в основном пенсионеры. Они сейчас в первую очередь решают семейные продовольственные программы, выращивая на наших торфяных, утопающих в воде участках, огородные культуры да неприхотливые ягоды. О чём ещё думать старикам? Сил у большинства только на эту работу и осталось.

И вдруг однажды, когда я возвращался с огорода домой, ко мне подсел мужичок лет семидесяти, с тележкой и мешком огородной продукции. Мы обменялись первыми ничего не значащими фразами, и неожиданно он заговорил:

– А недавно я на огороде ночевал. Ночью вышел во двор – и такая красота мне открылась! Кругом чернота неописуемая, а вдоль всего горизонта слабая, чуть светлая полоска просматривается – очевидно, от городских огней свет отражается. На небе звёзды яркие-яркие. Таких ярких, пожалуй, никогда и не видел. Гляжу на звёзды, и вдруг одна из них как бы сорвалась с неба. Понеслась по горизонту и вспыхнула недалеко от земли. Да так ярко, что всё вокруг осветилось. Даже контуры кустов и деревьев видны стали. Мгновение – и всё вновь погрузилось в темноту... А кругом тихо-тихо. Ни единого звука...
– Как, и соловьи не поют? – прерываю я его лирическое повествование, вспоминая свой восторг от их утренних концертов в апреле-мае.

– Нет, – отвечает. – Сейчас их не слышно. Да и вообще их в округе заметно меньше стало. Повывели все окрестные заросли в районе болота, когда торф оттуда таскали, вот и гнездовья их разрушили.
– А разве они не на деревьях гнёзда вьют? – показываю я свою орнитологическую неграмотность.
– Может, и на деревьях тоже, но в основном в кустах, в зарослях прячутся. Пичужки маленькие, куда меньше воробья, на вид невзрачные, серенькие, в кустах им легко укрыться…
– Соловьёв я слушал в других местах, – продолжает мой собеседник. – Года три назад будет. По весне это было. Тогда я в местечке Авдотьино жил, четырнадцатый автобус туда ходит. Как-то решили мы с приятелем на «черёмуховую» балку сходить. Есть такая в районе Уводи. Со всех сторон черёмухой заросла. Просто цветочное царство какое-то! Мальчишки оттуда черёмуху охапками тащат, а её всё не убывает и не убывает – будто заколдованная…
Выбрали мы тихую лунную ночь и пошли. Вошли в балку и сразу будто в неземной, райский мир окунулись. Аромат такой сильный, что голову кружит. Черёмуховые ветки вокруг, будто хлопья бело-голубой пены в лунном свете. Идёшь сквозь эту сказочную пелену, как среди невесомых кучевых облаков, светящихся таинственным, люминесцирующим светом… Где-то недалеко, внизу оврага, ручеёк журчит, то замирая, то вновь усиливая своё мелодичное пение… И вдруг, внезапно тишину разорвала звонкая соловьиная трель. К ней присоединилась вторая, третья. И вот уже целый оркестр из невероятно чистых и нежных трелей звучит в воздухе, дополняя своим аккомпанементом и без того непостижимую красоту этого сказочного места... Неожиданно соловьиный оркестр смолк, и тут же его сменил лягушачий хор, будто только и ждавший отведённого ему срока. Через несколько минут он замолчал, и пространство снова заполнилось чарующим соловьиным многоголосьем. И так, сменяя друг друга и будто соревнуясь, эти крылатые и прыгающие создания услаждали своим пением всю округу в течение доброго получаса.

Мы стояли, погрузившись в голубые черёмуховые опахала, как заворожённые, и не в силах были произнести ни слова. И только после окончания концерта смогли стряхнуть с себя волшебные чары оцепенения и отправиться в обратный путь...

– А концерт тот всё же соловьи завершили, – добавил рассказчик после некоторой паузы. – Лягушки будто признали их превосходство и после пяти или шести перекличек больше не возобновляли своих новых арий...
– Да, многое может дать человеку окружающая природа. В других краях я никогда не слышал соловьёв. Но наши, ивановские певцы тоже сильно действуют на человеческую душу. Как точно о них рассказал Паустовский! А ведь действительно всё так – вол¬нующе и неповторимо!..

***
Я не хотел прерывать рассказчика, взволнованный глубокой лиричностью его повествования. Только согласился с ним относительно благотворного влияния на нас природы, даже такой небольшой рощицы, которая окружает наши садовые участки. Сколько в ней водится всякой животины – и птицы, и зайцы, и ежи, которые нередко и к нам в гости наведываются.

– Да, да, и ко мне тоже забегали, – подтвердил собеседник. – И ежи, и зайцы, и даже змеи. Интересная встреча с ежом у меня совсем недавно произошла, но не на участке, а в лесу, когда за грибами ходил. Смотрю, стоит колючий посреди лесной тропинки и с места при моём приближении не двигается. Подошёл к нему, погладил. А он как подпрыгнет и колючки в руку чуть не воткнул. Да так высоко поддал, сантиметров на десять будет. И убегать от меня не хочет. Постоял я так рядом, побеседовал с ним немного и пошёл дальше. Но что-то дёрнуло меня вернуться. Что это он всё стоит и стоит на одном месте? Не гадюку ли увидел?

Вернулся к нему и стал по сторонам смотреть. Заглянул под соседнюю ёлочку, а там целое семейство белых грибов прячется. Да таких крепких, коренастых! Вот, оказывается, что его здесь привлекло – продукты на зиму заготавливает. И никому добычу уступать не хочет. Но я всё же пограбил его немного – взял четыре гриба покрупнее, а малые ему оставил, на разведение. Наведается, наверное, на это место... Рассказал потом об этой встрече соседу. А тот нисколько не удивился. Я, говорит, встретил ежа с целой кучей грибов. Очевидно, в нору таскал, да подсушить перед загрузкой вздумал. Вот где удача-то привалила! И искать не надо... Такие вот встречи в лесу случаются, надолго запомнишь…
Мне было пора выходить, но так не хотелось расставаться с этим интересным собеседником, столь тонко чувствующим природу. Нет, не хлебом единым живут ещё наши старики! Не проходят мимо красоты, не теряют в старости своей наблюдательности, душевной доброты, сердечности… Будто под старость мы снова возвращаемся в своё детство, когда всё окружающее волнует нас, захватывает и заряжает неистовой радостью жизни, так необходимой каждому взрослому человеку…




                ДЕВОЧКА

Её звонкий голосок я услыхал ещё издали, только подходя к клюквенному болоту. Она весело смеялась и переговаривалась с кем-то из взрослых, находившимся в зарослях молодого березняка и собиравшим только-только начавшую поспевать ягоду. Я шёл сюда с этой же целью и остановился невдалеке от них, в молодом сосняке, где на покрытом кочками болотистом пространстве было довольно много и брусники, и клюквы. Я всегда любил собирать в одиночестве, чтобы не смущать народ своим несколько необычным методом сбора – лёжа, ползком, или иногда на коленках, что временами позволяла мне больная спина.
В жаркие дни, когда солнце хорошо прогревало почву, я не опасался простуды и проводил в таком положении целые часы, мокрый чуть ли не по пояс, но довольный результатами своей непростой работы. Вот и сегодня надел на обе ноги целлофановые пакеты, подстелил под себя плащ и улёгся невидимкой между кочками, на которых розовели и белели крупные ягоды. Видно было, что места эти были уже не раз обойдены сборщиками, но ягод оставалось вполне достаточно, и я не спеша принялся наполнять ими свой четырёхлитровый бидон.

Голоса сборщиков раздавались метрах в пятидесяти-ста от меня, и среди них выделялся тоненький весёлый голосок девочки. Её щупленькая фигурка временами мелькала среди тонких берёзовых стволов. Она то наклонялась за чем-то, то взмахивала руками, то запевала вдруг какую-то детскую песенку, то гонялась за бабочками, размахивая белым платочком, – радуясь природе, солнцу, теплу и всей окружающей жизни. Потом вдруг спохватывалась и наклонялась вновь к кочкам, возобновляя прерванную работу. Ей было на вид лет восемь-девять, и она, конечно, не была готова к непрерывному длительному труду. Поэтому вскоре вновь возобновляла свои незатейливые проказы.

Время от времени оттуда же доносился и грубый мужской голос, постоянно одёргивавший кого-то... Минут через двадцать-тридцать голоса стали приближаться ко мне, и я поспешил удалиться с это¬го места – поискать новое, уединённое, пусть и не такое богатое ягодами. И отправился к противоположному краю болота.

Пройдя с полкилометра, я вновь набрёл не неплохое местечко. Однако сразу не стал приступать к работе, решив вначале дать отдых спине и ногам. Лёг на мягкий, глубокий, прохладный мох и стал наслаждаться удивительным ощущением покоя, которое всегда даёт мне уединение и окружающая природа... Лежу и смотрю вверх... Вон стрекоза летит высоко-высоко над деревьями, и вдруг молниеносно устремляется в сторону, мгновенно исчезая из вида. А вот другая – долго и неподвижно висит в воздухе, сверкая блестящими крылышками... А что это за насекомые вьются вокруг невысоких сосен? Похожи на ос. Что они там делают, у зелёных вершин? Сколько же их тут собралось! Крутятся над каждой сосновой верхушкой... По мне начали ползать большие рыжие муравьи. Ага! Я улёгся как раз поперёк их дороги. Надо срочно менять место дислокации, а то скоро и до мягких частей доберутся...

***
Я не торопился со сбором. Конкурентов вокруг не было. Да и вообще лес для меня был, прежде всего, местом отдыха, где я возмещал сейчас все душевные потери, понесённые мной за последние годы. Всё моё одинокое существование: вдали от семьи, без друзей, которых я не успел приобрести здесь, в Иванове, без работы, без любимой музыки, которая так выручала меня в прежние годы, да ещё на фоне прогрессивно развивающегося обездвиживания – далеко не способствовало моему психологическому комфорту. Лес же уводил меня на время от грустных мыслей, тягостных воспоминаний, постоянных забот и волнений за свою семью, вселял покой и безмятежность в мою измученную болезнями и жизненными неурядицами душу, давал возможность дальше жить и бороться за наше горемычное будущее.

Меня радовала вся кипящая вокруг жизнь, бесконечное разнообразие красок, звуков и форм природы. Радовало и одиночество, к которому я всё больше стремился, хотя и не избегал людей и находил удовольствие в беседах с ними... И ещё меня радовали веселье и безмятежность детей – как часть той светлой и уже пройденной самим жизни, к которой у тебя уже никогда не будет возврата. Вот почему я очень обрадовался, когда вновь услышал далёкий голосок и смех недавно увиденной мною девочки. Она медленно продвигалась в моём направлении, и с ней вместе был какой-то мужчина, так как с их стороны порой раздавался и мужской голос – грубый и злой.

Мужик был явно недоволен девчушкой и ругал её на чём свет стоит. По мере их приближения я стал разбирать его тирады вполне отчётливо. Он поносил малышку, используя весь арсенал богатейшей мужицкой лексики, не считаясь ни с возрастом, ни с усталостью, не видя её стремления радоваться жизни, наслаждаться красотой природы и требуя только одного – работы и работы! Как это она до сих пор не смогла собрать бидона, когда другие бабы уже по целой корзине набрали! Как она смеет отставать от него, убегать в сторону, да ещё болтать безумолку! «Стерва! Гадина! Бездельница!» – это были самые мягкие эпитеты из его богатейшего ругательного арсенала.

Девочка при этом ускоряла шаг и приближалась к мужчине. Покорно шла за ним и делала вид, что ищет ягоды. Но вышедший из себя родитель уже не мог остановиться: «Безмозглая тварь! Башку тебе свернуть мало! Только и знаешь, что бездельничать да по сторонам глазеть! Ноги, видишь ли, промочила, озябли! Пить хочется! Обойдёшься! Соберёшь своё, тогда и получишь! Не заслужила ещё! А коли невтерпёж – из болота лакай. Небось, не сдохнешь, уродина эдакая! Ремнём тебя к дереву надо привязывать, чтоб не убегала. Тогда и работать будешь! Да  стегать покрепче, вместе с твоей бездельницей матерью!».

Девочка всхлипывала, утирала кулачком слёзы и даже пыталась как-то успокоить взбешённого мужчину: «Не надо, не ругайся. Я всё буду делать. И ягодки соберу – быстро, быстро. Вот только найдём их, и я соберу. И тебе собрать помогу... Только не бей маму! Она же болеет... И всё делает...» Матершинник не дал ей докончить фразу: «Ладно болтать, поганка! Знаю я вас обоих! Драть вас всех надо побольше, тогда и толк будет! Иди, да не отставай!..»

Они прошли шагах в тридцати, не обратив на меня внимания. Мужик, видимо, устал от непрерывной ругани и временно приутих. Девочка тоже быстро успокоилась, по-видимому, не в первый раз выслушивая подобные упрёки в свой адрес. И вскоре я вновь услышал её голосок, хотя уже и не такой весёлый, как прежде. И пока они шли через лес к тропинке, она вновь махала платочком, снова наклонялась к траве, срывая цветы, и опять устремлялась в сторону в погоне за кем-то. Во всём этом сейчас была её жизнь, и она не могла противиться своему внутреннему стремлению. Как мелки и ничтожны казались ей все наши жизненные заботы, в том числе и необходимость сбора грибов и ягод. Поэтому она быстро забыла о них, переключив внимание на окружающий мир красоты, которую можно было смотреть, слушать, осязать, впитывать в себя вместе с лесными запахами и вместе с которой здесь было так хорошо – легко, весело и спокойно. И даже раздражение и негодование разгневанного ругателя недолго волновали бедняжку на фоне всепоглощающей ласки и любви окружающей природы... Вскоре голосок девочки затих вдали, за деревьями, и больше я её уже не слышал...

***
Эта встреча сразу вывела меня из состояния лирического настроя и вернула к нашей действительности. Сколько ещё несчастных детей находится в таких вот условиях грубости, издевательств и насилия – даже со стороны своих родителей, ожесточённых сегодняшней ужасной жизнью и выливающих на них свою злость и раздражение. Дети, лишённые ласки и нежности, детских забав и развлечений, – что будет с ними в будущем?! Сохранятся ли у них чувства любви и сострадания, понятия добра и справедливости, восприятие красоты и гармонии? И не заменятся ли все эти прекрасные и столь необходимые человеку душевные качества одной лишь ожесточённостью и озлоблённостью – как у их родителей?

У этой девочки пока детская непосредственность берёт своё, и она быстро отходит от горьких переживаний после несправедливых упрёков и взбучек. Но сколько она сможет терпеть насилие и грубость? Насколько хватит у неё внутренних сил, чтобы противостоять жестокости?.. Пока душа её ещё светла. В ней много добра и сострадания, много любознательности и любви к жизни. Как бы хотелось, чтобы эти прекрасные качества сохранились у неё на всю жизнь и передались бы её детям и внукам... Но для этого должна измениться наша собственная жизнь. Она  должна стать добрей и справедливее, отзывчивее на наши человеческие запросы и потребности. Добро должно воспитываться добром, сострадание – состраданием, любовь – любовью. Только эти важнейшие душевные человеческие качества помогут вернуть истинную справедливость нашему обществу, дать радость нашим детям, спокойную старость взрослым, всеобщую веру в истинно светлое будущее.




                «СОБАЧКУ ЗАДАВИЛИ!»

Сегодня утром я встретил маленькую девочку – лет семи, может быть, восьми. Идёт и плачет.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Собачку задавили! – отвечает и ещё громче всхлипывает.
– Какую собачку?
– Мою!
– Где?
– На дороге.
– Так может, жива ещё?! Пойдём, посмотрим!
– Нет, это давно было... Я уезжала...
И, вытирая кулачком слёзы, девочка пошла дальше. Я даже ничего не успел сказать ей в утешение.

Сколько же чувств, жалости, сострадания, любви в наших детях! Как глубоко они любят своих друзей, всё живое, и как горько переживают разлуку с ними и тем более их потерю! С какой теплотой и душевной радостью они возятся со своими кошками, собаками, рыбками, пичугами, черепашками и иными живыми существами... Природа сама наделила человека потребностью в сострадании и любви к ближнему – совершенно необходимыми жизненными качествами. Без любви, без жалости, без сочувствия жизнь была бы просто невозможной, так как в противном случае мы просто начали бы безжалостно уничтожать друг друга, подчиняясь противоположным стремлениям...

Как богата всё-таки человеческая душа! Как много в ней заложено доброго и светлого, как глубоко она способна чувствовать и переживать. Мы радуемся окружающей нас красоте и сами творим её, подражая природе. Мы восторгаемся богатством окружающей нас жизни и поражаемся всесилию Творца, создавшего её бесконечное разнообразие и совершенство. Нам даровано любить себе подобных и всё живое, и мы наслаждаемся этой любовью, даря её окружающим и впитывая в себя их добрые чувства.

Радость встреч и горечь разлуки, тоска по родным краям и успокоение в объятиях любимой природы, вера в свою судьбу и надежда на светлое будущее, безграничная и всепоглощающая любовь к Жизни – всё это и ещё многое другое составляет богатейшую палитру человеческих чувств и переживаний, которые в своих бесчисленных сочетаниях и оттенках управляют нашим поведением, зачастую преодолевая силу воли и разума.

Хорошо, когда эти светлые чувства господствуют в наших душах, возвышаясь над злом и жестокостью, также заложенными в нас природой, и не позволяют тем управлять нашими действиями и поступками. Внутренние силы добра и созидания должны торжествовать над силами зла и вести человечество к прогрессу и процветанию. Но, чтобы они победили, за них надо бороться, наполняя ими наши души, не давая им иссякнуть в течение всей нашей жизни, не позволяя себе подменять их житейской суетой и мелочными стремлениями.
Сформировать, воспитать человеческую душу, сделать её такой, какой завещал нам её Создатель-Природа, – это первостепенная задача общества, ибо душа и разум человеческий – самое совершенное, что создано доселе в нашем земном мире. И если этого не происходит и человек уподобляется бесчувственному существу, творит вокруг себя зло и насилие, то ответственность за происходящее полностью ложится на него самого, на то общество, в котором он существует и которое руководствуется в жизни порочными принципами и стремлениями.

И как бы ни казалось это странным некоторым экономистам, политологам, представителям точных наук, но в конечном итоге духовная жизнь общества всё-таки является основным критерием его совершенства и вместе с тем весьма важной движущей силой его раз¬вития. Всё остальное – временное и преходящее, меняющееся на разных этапах нашего существования и имеющее целью приблизить нас к идеалу человеческих взаимоотношений... По крайней мере, так должно быть в цивилизованном мире.




                ЖИЗНЬ – ВСЕГДА СЧАСТЬЕ!

Однажды у реки я встретил девочку, сидящую на лужайке с букетиком одуванчиков и плетущую венок. Она улыбалась, тихо радуясь чему-то. В стороне резвились её сверстники, гоняясь друг за другом, визжа, падая и кувыркаясь. Я спросил девочку, почему она не играет с другими.
– Я не вижу, – просто ответила она. – И никого не могу поймать...
– А почему ты улыбаешься, чему радуешься?
– А я слышу их голоса и думаю, что играю вместе с ними... А ещё мне нравятся цветы, – продолжила она. – Они такие красивые-красивые! И так хорошо пахнут!.. И вокруг птички поют, лягушки квакают, кузнечики стрекочут... Я так люблю их слушать. А вон там речка журчит. Я в ней босиком хожу и купаться умею!
В этот момент к ней подбежали подружки, взяли за руки и потащили в свою компанию.
«Светлой тебе жизни, красавица! Пусть никогда не покинет тебя это большое детское счастье – радость жизни!»



                НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ

С этими девочками четырёх-восьми лет я познакомился в Ломах. Они играли «в домик» невдалеке от остановки автобуса. Натянули на кустах под большой сосной тент, развесили кругом разноцветные тряпочки, внизу смастерили что-то наподобие столика со стульями и наряжали там свои куклы. Я отдыхал поблизости, на своём обыч¬ном месте, ближе к остановке. Лежу и наблюдаю за ними. Девочки такого возраста мне всегда нравились. У них всё одинаково и всё основательно. Нет непрерывной мелкой суеты, постоянных ссор и стычек по любому поводу, как у мальчишек. Вот и эти – сидят, что-то делают и о чём-то мирно беседуют.

Я смотрю на них и вспоминаю игры моей любимой внучки Олечки у нас во Владивостоке с её подружками – Лёлей, Аней, Женей и Катей. Всё точно так же: одевали кукол, кормили их, укладывали спать, шили для своих подопечных подушечки, одеяла, платьица, делали для них всякие украшения, играли в школу, в магазин... Как бы я хотел сейчас её увидеть! Чтобы она была совсем рядом – как те девочки. Возилась бы, вертелась, шумела у меня на глазах. Пусть и капризничала бы иногда. В этом их жизнь. И как всё это прекрасно! Почему некоторые взрослые не выносят шума и крика наших детей?! Неужели это может кому-то мешать?.. Для меня же нет большего счастья, чем слышать их песни, крики, топот, возню и даже мелкие перебранки по пустякам; видеть их весёлые лица, чувствовать восторженную непосредственность их душевных порывов и радоваться вместе с ними...

***
Одна из девочек, самая маленькая, неожиданно отошла в мою сторону и стала искать последние ягоды в густом невысоком малиннике, разросшемся поблизости. Малины тут уже почти не было – всё было обобрано жаждущими витаминов отдыхающими.

Я спросил у малышки, хочет ли она ягодок – у меня сегодня был неплохой сбор: брусника, малина, немножко голубики, и мне захотелось поделиться с девочкой этими деликатесами. Она сразу подставила мне обе ладошки, и я стал наполнять их вначале гонобобелем, а затем и малиной. Но ладошки оказались слишком маленькими, и ягоды вскоре стали высыпаться наружу. У меня же, как нарочно, не было с собой ни бумаги, ни лишнего пакета. Поэтому я сказал, что если понравится, то пусть приходит ещё – до автобуса у меня оставалось достаточно времени.

Девочка поблагодарила меня и поспешила к своим подружкам. А я снова прилёг, радуясь, что нахожусь на сухой, прогретой солнцем траве и могу хоть немного отдохнуть после длительного ползания по мокрому болоту... Минут через пять вижу – вся девичья компания дружно подымается и направляется в мою сторону. Значит, понравилось моё угощение, идут за следующей порцией.

Подружки подошли к малиннику и встали с противоположной стороны, не решаясь подойти поближе. Я облегчаю им задачу, спрашиваю:
– Ну, как, понравилось?
– Да, понравилось, – отвечают. - А мы тоже здесь малину собираем.
– И землянику даже, – добавляет одна из них.
Действительно, отдельные земляничинки я и сам тут находил – рядом со своим местом. Спрашиваю, как их зовут, где живут. Звали их Настей, Наташей, Мариной и Олей. А жили они в санатории вместе с родителями.
– Если понравилось, то подходите поближе, – приглашаю я. – У меня на всех ягод хватит.
Первой подошла самая старшая. Ладошки у неё оказались побольше, и в них вместилось с полстакана ягод. Я вначале начал наполнять их спелой брусникой, тоже очень сладкой и вкусной, но девочка сразу поблагодарила меня и попросила синеньких, которые я давал подружке. Голубики у меня оставалось немножко – всего на донышке бидона. Поэтому я добавил к нему хорошую порцию малины, которая стала пересыпаться из ладошек через край. Девочка хотела, было, положить ягоды в карман, но я сразу отговорил её от этого, чтобы не испачкать платьице. Подошли по очереди и остальные и, довольные, пошли продолжать свои игры.

***
На следующий день примерно в то же самое время я вновь возвращался из леса с ещё большей добычей. Девочки играли на том же месте, только их сегодня было трое – без маленькой Наташи.
– Здравствуйте, девочки! Идёмте ягоды пробовать, – приглашаю я их. Те немного замялись, но пошли за мной.
– Что так невесело? – спрашиваю.
Молчат. Насыпаю всем по полной пригоршне. Они говорят спасибо и быстро уходят к себе в домик. Наверное, рассказали родителям, а те запретили впредь пользоваться подобными угощениями от «разных незнакомых дядей»...

Разумно, конечно, – сейчас всякое может случиться. Чего только не принесла нам «перестройка». Калечить, убивать друг друга стали, детей похищать, даже игрушки с взрывчаткой подбрасывать. Вот до чего дошло человеческое безумие! Дальше уже некуда! Правда, в последнее время таких невероятных случаев стало поменьше... Но как узнать, кто добрый, а кто просто прикидывается таким. Поэтому и боишься всего, даже доброты человеческой.

Нашей бабуле как-то в этом году один нерусский ни с того, ни с сего подарил вдруг килограмма два помидор. Вроде дал от доброго сердца, когда бабуля у дома с палкой прогуливалась. Та была страшно довольна – ведь только ей одной выпала такая удача! – пришла домой и хвасталась своим подарком. Помидоры отличные, сочные! Огромную тарелку салата приготовила, мы такие деликатесы в этом сезоне и не вкушали!.. Я же на всякий случай отсоветовал даже пробовать это угощение – мало ли что! Сын мой был такого же мнения...

Да, как быстро отвыкли мы от доброты и порядочности, стали бояться друг друга, перестали доверять незнакомым людям. А жаль, что жизнь такая настала, когда добро друг другу сделать нельзя. Сколько радости это приносит каждому, в том числе и самому дарящему! Добро и любовь, переполняющие душу человека, должны иметь выход. Должны устремляться навстречу другим людям, чтобы наполнить и их сердца такими же чувствами, делать их теплее и добродетельнее. Как этого сейчас не хватает всем нам!

В тот день я не был удовлетворён общением с малышками. Мне хотелось сделать для них ещё что-то, но они ко мне больше не подходили. Вдруг, незадолго до прибытия автобуса, я увидел совсем маленькую девочку, вышедшую из санатория на остановку вместе со своим папой. Сначала она весело каталась на его плечах, направляя движение в нужную сторону. Потом они вместе пошли собирать ягоды в том же малиннике. О чём-то переговаривались, советовались друг с другом. Папа любовно поправлял на девочке одежду, очищал с платьица приставшие колючки, нежно гладил её по головке.

Когда они приблизились ко мне, я подозвал малышку:
– Хочешь, я тебе дам ягодок?
– Ну, зачем? Не надо её баловать, – сказал папа, но не запретил подойти ко мне за подарком. Я стал насыпать ягоды в  пакетик, но тут как раз подошёл автобус, и мы заспешили на посадку. Сели недалеко друг от друга… Поехали. Смотрю – девочка всё чаще засовывает ручку в пакет, доставая оттуда то бруснику, то гонобобель. Подхожу к ним и подсыпаю новую порцию.
– Не надо, – повторяет папа. – Хватит её баловать. Спасибо большое!.. А как вас зовут?
– Виталий Всеволодович, – отвечаю.
– Ага, значит, Виталий.
– А вас?
– Евгений.
– А дочку?
– Оленькой.
– Вот и познакомились.

На выходе из автобуса попрощались. Я пожелал малышке расти здоровой, быть доброй и умненькой. Папа поблагодарил меня «за доброту душевную» и сказал, что дочка запомнила меня – дядя Виталий!.. Мы вас помянем!..

Только сейчас я обратил внимание на внешность собеседника. Несомненно, это был человек духовного звания. Внешность, причёска, манера говорить и... доброта, как бы льющаяся из его души наружу, – всё подтверждало это... И я был рад за его дочурку. В семье она будет видеть только добро и душевную близость родителей. А чего большего можно пожелать нашим детям!..





                ЧИСТЫЕ ДУШИ

                …Зорко одно лишь сердце,
                самого главного глазами не увидишь.

                (Антуан де Сент-Экзюпери
                «Маленький принц»)

В первой половине девяностых с развитием нашей «перестройки» быстро менялись и человеческие запросы. Люди, занятые решением своих хозяйственных, в первую очередь продовольственных, проблем, стали заметно меньше тянуться к искусству, точнее, у них для этого оставалось всё меньше и меньше времени. Уменьшилась и наша с Маэстро (прекрасным вокалистом Евгением Андреевичем Абаскаловым) слушательская аудитория. Вместо полных залов нас встречали порой всего несколько десятков наиболее преданных вокалу слушателей.
Однажды мы решили порадовать новой романсовой программой наших коллег – медицинский персонал флотской поликлиники. Встречу организовали в детском клубе, находившемся по соседству. Там мы уже несколько раз выступали перед работниками клубов города, так что руководство нас хорошо знало и пошло навстречу, изменив в эти часы работу детских творческих групп.

Мы с Маэстро, как всегда, прибыли заранее, немного распелись и в приподнятом настроении ожидали прихода слушателей… Подходит время начала концерта, а приглашённых нет. Нет ни одного человека! Такого ещё никогда не бывало! Значит, что-то случилось. Надо выяснить. Звоню дежурной по поликлинике. Та отвечает, что никто ни о каком концерте и не слышал и все уже полчаса назад закончили работу и разошлись...

– А где ваш профком? – спрашиваю.
– Профком самый первый убежал, ещё до обеда! – отвечает.
Вот так! И давай своим концерты! Может, и забыли про него. Может, подумали, что мы и без них (слушателей) обойдёмся. Им же перед выходными домой торопиться надо. Думай теперь, что хочешь... То, что я время потерял, это ладно. Но вот Евгения Андреевича идти сюда из госпиталя заставил – это уже неудобно. Да и настроились на выступление всё-таки. В общем, неприятная история.

Объясняю Маэстро ситуацию, каюсь (на мне лежала организация этой встречи) и предлагаю заменить концерт репетицией у нас дома (рядом – в этом же доме). Делать больше нечего, это единственный разумный выход... Просим прощения за беспокойство у заведующей клубом – ей же пришлось перенести занятия нескольких кружков на полтора часа! А она вдруг говорит:
– А мы вам сейчас свою аудиторию соберём. Ребятишкам тоже интересно будет послушать. Слушателей много будет – стульев не хватит!

***
У нас романсовая программа, причём хотели вначале познакомить публику с несколькими классическими романсами П. И. Чайковского. Может ли всё это детям понравиться? Ведь здесь в основном малыши соберутся – семилетние школьники, правда, есть и постарше...
– Да вы не волнуйтесь, – успокаивает нас заведующая. – Они у нас любят музыку. Сами поют, а некоторые и играть учатся.

Что же, думаю, моя семилетняя внучка Оленька с подружками с каким удовольствием слушали на репетициях наши выступления. Может, и этим ребятам понравится?! Соглашаемся. Срочно перестраиваем программу на детский лад – с небольшими комментариями Маэстро (Это у него всегда здорово получается, в том числе и при выступлении перед взрослой аудиторией)…

***
А ребята уже тут как тут – прибежали из соседних групп. Расселись, заняли все скамейки, и даже стоя пристроились в задних рядах. Смотрят на нас с любопытством – что бы это могло значить? Говорят, песни петь будут...

Маэстро начинает. Он рассказывает о только что пережитой нами зиме, о дальних заснеженных дорогах, проложенных давным-давно через бескрайние просторы нашей страны, о тройках, бегущих среди покрытых сугробами полей. Рассказывает о великом человеке (И. С. Тургеневе), написавшем чудесные строки «Утро туманное», и о почти неизвестном нам композиторе В. Абаза, переложившем их на музыку... И он поёт – негромко, задумчиво, задушевно. Поёт о глубоких чувствах, о разлуке, воспоминаниях о любимой, а точнее, о том, чего ещё не случилось, а что только предвидел Иван Сергеевич, – о постоянных скитаниях в своей будущей жизни...

Чарующий, бархатный баритон заполнил всё пространство клуба, моментально заворожил и девочек, и мальчишек, и всех взрослых – родителей, находящихся сейчас в помещении. Слушатели стояли в дверях, за дверями, расположились в соседней комнате, поражённые красотой внезапно услышанного чуда. И все они вместе с нами переносились на далёкие заснеженные просторы, слышали мерное поскрипывание полозьев саней, видели светлое зимнее небо и вспоминали каждый свою собственную разлуку, которая когда-нибудь да случается с каждым из нас в жизни.

***
Маэстро замолчал. Вместе с постепенно затухающими звуками его волшебного голоса угасли и звуки фортепиано, и воцарилась тишина... Я оторвался от клавиатуры и перевёл взгляд на слушателей. Детишки сидели как заворожённые, со сверкающими и устремлёнными вдаль глазами, некоторые с приоткрытыми ртами; сидели, не произнося ни слова, не издавая ни единого звука... – мальчики и девочки семи-десяти лет, которых обычно просто невозможно удержать на месте. Восторгом светились и лица их родителей, стоявших сзади и тоже не решавшихся аплодисментами нарушить это молчание.

Да, аплодисменты здесь были совершенно неуместны. Чувства слушателей были слишком глубоки, и не следовало раньше времени выводить их из этого сказочного оцепенения. Это поняли и мы, и взрослые. Я обратил внимание, на то, что некоторые из них тихонечко выходили из коридора, как оказалось потом, чтобы привести сюда своих знакомых и близких.
А Евгений Андреевич уже проникновенно рассказывает о другом, не менее знаменитом романсе «Я встретил вас», о глубокой, чистой любви, прошедшей через всю долгую жизнь великого поэта, о длительной разлуке, о светлых воспоминаниях и об очаровании вдруг снова возродившихся при встрече чувств... И вновь он поёт, и сердца ребят наполняются светлым, прекрасным, пока ещё не испытанным и не понятным, но таким желанным чувством Любви, о котором так задушевно повествует этот седовласый мужчина.

Дети продолжают сидеть заворожённые, погружённые в какой-то необычный сон наяву, сон чудесный, сказочный, с яркими сновидениями, с прекрасными юными феями и очаровательными принцами... Нет, всё же пора выводить их из этого состояния. Оно слишком глубоко, хотя и невообразимо прекрасно. И Маэстро уже сам объявляет: «Улица-улица!» (композитора А. Дюбюка), снова меняя запланированный ход нашей программы.

И вот уже дети видят перед собой покачивающегося подвыпившего бедолагу, бредущего в одиночестве по «пьяной улице» и разговаривающего то с самим собой, то с «пьяными фонарями», а то и с самой луной, вдруг начавшей корчить ему весёлые рожи... Ребята моментально «просыпаются». Они уже улыбаются, смеются, хватают друг друга за руки, веселясь и посмеиваясь над проделками забавного пьянчуги, каких они уже неоднократно видели в своей жизни. Они прекрасно чувствуют юмор, и всё это веселит и забавляет их. И они громко хлопают нам, вертятся, крутятся на своих местах, смотрят друг на друга, ищут глазами своих родителей, чтобы показать, как им сейчас весело, как хорошо, чтобы порадоваться вместе с ними.

***
Сейчас было самое время открыть для детей красоту ещё нескольких глубоко лирических произведений, которые мы включили в сегодняшнюю программу: «Ночь светла», «Мы вышли в сад» и «Дремлют плакучие ивы». И вот уже все погружаются в чарующие объятия лунной ночи, любуются тёмным лесом с изумрудными ветвями деревьев, светящейся серебром рекой, голубыми цветами на залитой лунным светом поляне. И вновь они грустят о далёком милом друге, летят к нему в своих ночных грёзах и просят его не забывать и о них самих... А затем, будто во сне, выходят в дивный ночной сад, в котором плачут печальные берёзы, чуть слышно шелестят липы. А они (ребята) молча идут, озарённые бледным светом туманной луны, с переполненными добротой и нежностью сердцами, и опять понимают, что это только дивный сон, только чудная сказка, из которой приходится выходить, возвращаясь к действительности.

Маэстро всё поёт и поёт. Поёт уже о плакучих ивах, о шепчущем во мраке ночном ручейке, о прошлом, в которое он рвётся больным и одиноким сердцем. Поёт о родной и милой голубке, которую он так давно не видел...

Как глубоко лирично и проникновенно его исполнение. Как богата нюансировка, как приятен мягкий, полный завораживающими обертонами голос. Как прекрасны картины рисуемой им природы. Как глубоки и светлы передаваемые им чувства!! Горечь разлуки, грусть воспоминаний, радость и свет всепобеждающей любви. Любви к своему другу (подруге), любви к окружающей нас простой русской природе, любви к жизни! И нет на свете ничего прекраснее и светлее этого. Нет сейчас ничего более желанного, чем остаться в этом чудесном мире человеческих чувств и переживаний...

И мне самому не хочется выходить из него, хочется слушать и слушать Маэстро, хочется взлететь до уровня его таланта и передать хоть небольшую толику своих собственных чувств этим милым детям, так глубоко переживающим всё происходящее. Порой волна невероятного подъёма охватывает меня, и я будто устремляюсь вместе с ней куда-то вверх, отключаясь от всего окружающего, и слышу одного лишь Маэстро. Пытаюсь вложить всего себя в этот непостижимый мир звуков, вдохнуть в них жизнь, целиком раствориться в них вместе со всеми своими чувствами, переходя как бы в совершенно иной, почти не реальный мир красоты и очарования...

Увы! Это всего лишь на какие-то мгновения. Большего мне не дано... Но инструмент всё равно звучит. Звучит нежно, мелодично, то сопровождая Маэстро в плавном аккомпанементе, то солируя в небольших проигрышах. Он дополняет солиста, придаёт голосу дополнительные гармонии, как бы окрашивая его новыми красками. Струны звучат то в мягких аккордах, то в разливающихся широких пассажах, то в рассыпающихся мелким бисером кружевах звуков... Великий, волшебный, истинно королевский инструмент изобрело человечество! Пока нет ничего более совершенного и прекрасного в мире музыки, чем рояль! И как его сопровождение подходит к романсу. Романс и создан как раз для него. Он неотделим от фортепиано. В романсе голос и звучание фортепианных струн – это великолепнейший дуэт, красивее которого вряд ли что существует в камерной музыке... Это чувствуют и слушатели. И даже те, кто привык к совершенно иным звукам, к иным ритмам, иным гармониям. Красота всегда остаётся красотой, она всегда возьмёт своё и будет наполнять собой души и сердца слушателей.

***
Я смотрю на ребят. Многие снова задумчивы. Но это светлая грусть, и это видно по выражению их глаз, по тому внутреннему душевному трепету, который невозможно скрыть и который передаётся от одного слушателя другому. Не этим ли так притягательно живое исполнение, когда впечатление многократно усиливается от восторга твоих соседей, твоих товарищей, всего огромного слушательского зала, который ты видишь, слышишь, ощущаешь и чувства которого сливаются в резонанс с твоими собственными чувствами...

Но может быть, уже хватит? Уже почти полчаса мы будоражим юные детские души. Дети не привыкли долго сидеть на месте, не привыкли к таким глубоким переживаниям. Им нужна перемена обстановки. Но те сидят и не думают расходиться. Значит, можно ещё разнообразить их впечатления.

Смотрю на Маэстро. Он меня понимает. Покажем им ещё более совершенную, классическую красоту! Как они отреагируют на романсы Чайковского?! Это просто интересно... Евгений Андреевич говорит несколько слов о романсе «Растворил я окно», о поэте К.Р. – Константине Романове (детям это имя тоже полезно знать!), а затем о романсах «То было раннею весной» и «День ли царит», и мы начинаем.

Тут уж на наших слушателей обрушивается целый каскад чарующих звуков. И не только одного волшебного голоса Маэстро, но и поразительной по красоте музыки, созданной великим композитором в момент наивысшего творческого подъёма. Взволнованная, лёгкая, поразительно светлая мелодия захватывает слушателей. Её дополняют глубоко содержательные слова. Снова грусть, тоска по родине, по родным краям, по любимой нашей природе. Маэстро вложил в исполнение столько лирики, столько чувств, столько нежной грусти, перевоплотившись на несколько минут в пребывающего вдали от своей родины поэта, что все мы как бы реально ощутили это состояние. Мы вдыхали тот же запах ночной сирени, слышали трели полуночного соловья, испытывали те же томительные чувства светлых воспоминаний о чём-то далёком, оставленном нами неизвестно где и когда...

***
И вдруг, почти сразу, на всех повеяло весной. Радостное, весеннее настроение быстро передалось слушателям, и лица ребят засияли, засветились улыбками. А когда зазвучали широкие, взволнованные пассажи романса «День ли царит», на этих лицах было видно даже какое-то удивление от возможности присутствовать рядом с этой чудесной музыкальной картиной бушующего радостью жизни дня. Удивление и восторг сохранились у них и после того, как картина дня сменилась последними затухающими аккордами пришедшей ему на смену ночи...

Дети от души благодарили Маэстро горячими аплодисментами. Было видно, что эти последние произведения понравились им ничуть не меньше всех предыдущих. Значит, и более сложные гармонии и мелодии доступны их восприятию, значит, они способны волновать чуткие детские души. Значит, большинство из нас с раннего детского возраста могут получать наслаждение от совершеннейшей красоты музыкальной классики! И это прекрасно!..

***
Мы хотели уже завершать концерт, но взрослые слушатели попросили Маэстро исполнить ещё что-нибудь, в том числе и кое-что «на заказ». Маэстро с удовольствием спел романс Б. Фомина «Только раз...», затем А. Шишкина «Нет, не тебя так пылко я люблю» на слова Лермонтова, «Мельника» Даргомыжского. И мы стали завершать программу. Напоследок Евгений Андреевич исполнил свой любимый в последнее время романс «Эй, друг-гитара!» Фомина и ещё раз заставил расчувствоваться и детей, и взрослых этим коротеньким повествованием о так быстро протекающей человеческой жизни. Ну, а затем, уже с молодецкой удалью спел хорошо известные всем «Бубенцы».

Концерт закончился под восторженные аплодисменты юных слушателей, к огромному нашему удовольствию. Примечательно было ещё и то, что далеко не все дети, в том числе и шустрые мальчишки, сразу после окончания его ринулись на улицу. Некоторые остались и ещё какое-то время расспрашивали сразу полюбившегося им Евгения Андреевича о наиболее понравившихся им «песенках»...
– А кто это был?..
– А они всё-таки встретились?..
– А вернулся К.Р. домой?..
– О ком пела «подруга-гитара»?.. и многое другое.

Евгений Андреевич серьёзно отвечал на все эти наивные детские вопросы и в ответ на просьбы ребят пообещал ещё побывать у них в гостях и спеть для них новые красивые «песни»...

Да, это было незабываемое выступление. Пожалуй, одно из самых памятных и самых светлых за все семь лет нашей совместной деятельности с Маэстро. Хотя встречи с детьми у нас бывали и раньше – в школах, в ПТУ, в клубах, в домашних концертах. Но там были, в основном, предпраздничные выступления, с соответствующей, более весёлой, жизнерадостной программой. После них слушатели выходили радостно-возбуждёнными, в приподнятом настроении, как бы уже подготовленными к последующим праздничным мероприятиям.
Здесь было совсем другое. Сейчас дети познакомились с нечто более глубоким, обычно скрытым от постороннего взгляда – с сокровенным, чисто своим, внутренним, индивидуальным. С теми чувствами, которые хочется оставить при себе: со сладкой, томительно-нежной грустью воспоминаний, с глубокими, чистыми чувствами преданных друг другу людей, с болью расставаний, с чувством горячей любви к своей родине и всепобеждающей любви к жизни. Дети ощутили сегодня горькую сладость этих чувств, и их юные, чистые души не отвергли её, а наоборот, потянулись к ней... Значит, эти чувства, эти переживания нужны человеку, нужны с самого раннего детства. Они обогащают его психику, его отношения со сверстниками, с окружающим миром. Значит, ими надо наполнять наши души, делая их богаче, светлее, отзывчивее – человечнее…

И спасибо вам, юные слушатели, что вы не отвергли предложенную вам в тот день, может, и не совсем понятную для вас тогда красоту. Спасибо, что прочувствовали всё то, что нам так хотелось вам передать. Пусть души ваши останутся такими же светлыми и чистыми во всей вашей дальнейшей жизни! Это залог вашего же собственного счастья!





                Памяти нашего друга,
                удивительного человека,
                великолепного певца и художника,
                Евгения Андреевича Абаскалова
                ПОСВЯЩАЕТСЯ

                ОН ДАРИЛ ЛЮДЯМ СЧАСТЬЕ…

Нельзя забыть,
Как в первый раз
Твоя душа коснулась нас,
И дивный голос, как хорал,
В Эпиталаме прозвучал…
И все мы замерли в тиши
Пред гением твоей души…


Маэстро стоял, опершись на рояль, и едва переводил дыхание. Да, сейчас исполнение даже небольшой вещи давалось ему с огромным трудом. На тело наваливалась какая-то страшная тяжесть, кружилась голова, лоб покрывался холодным потом, в ногах возникала предательская дрожь. Так было уже несколько последних месяцев, но Маэстро всё приходил и приходил на репетиции в Дом офицеров флота, не желая сдаваться и надеясь хотя бы на временное улучшение...

Ещё бы годик, ну полгода – чтобы вновь ощутить радость встреч с удивительной красотой музыки, любимых вокальных произведений, общения с восторженной публикой, готовой слушать его часами, слушать всегда и везде: в концертных залах санаториев и домов отдыха, дворцов культуры и клубов, в залах трудовых коллективов, в больницах и пансионатах, в домах инвалидов и престарелых…

Однако улучшения не наступало. Не наступало, несмотря на лечение в госпитале, на волю и страстное желание вернуться в строй. Сегодня он еле добрался до зала. Отдыхал около получаса, пока я занимался с Галей Усольцевой – тоже прекрасной певицей, глубоко преданной вокальному искусству и отдававшей ему всё свободное время. Маэстро не слышал нас более года и был поражён достигнутыми исполнительницей успехами. Как проникновенно звучит Avе Maria Баха. Как тонко передаёт Галя все нюансы этого чудесного произведения. А это уже другая Avе Maria – Сен-Санса – не менее прекрасная в её исполнении... И даже в таком большом зале, как этот, несмотря на её не очень сильный голос.

До недавнего времени ему самому любой зал был не страшен. Он наполнял своим мощным баритоном любое помещение. Выступал даже в Кремлёвском Дворце съездов – на концерте выпускников академий и высших военных училищ… Это было в 1960 году, сразу после окончания Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова. А до этого были ещё годы выступлений солистом в Ансамбле песни и пляски Краснознаменного Северного флота… После академии была работа в народном театре, который он организовал сам, проходя службу в Комсомольске-на-Амуре… Выступления в разных городах страны, призы, первые премии. Да, ему было что вспомнить!.. Потом периодическая вокальная работа и выступления во Владивостоке, когда он был уже главным токсико-радиологом флота в отделе медицинской службы. И ведь на всё хватало времени – на службу, на семью и на своё любимое художественное творчество: рисование, резьбу по дереву и, главное, на музыку и пение…
Чего стоил, например, последний, самый продолжительный и, пожалуй, самый примечательный этап его вокального творчества, когда после длительного перерыва в занятиях, случайно встретившись со мной за фортепиано, он решил вдруг тряхнуть стариной! Да, это был этап! Почти семь лет непрерывной интенсивной работы и бесчисленные выступления с многочисленными программами…

Начали с бытовых романсов. С полгода наслаждались ими на репетициях, а потом рискнули выйти на сцену. Выступали в госпитале флота, в медицинских учреждениях города, в больницах, в Доме учителя, в Доме учёных, затем в санаториях, домах отдыха и т.д. Принимали везде прекрасно. Слушателей на его сольные концерты собиралось порой больше, чем на выступления концертной бригады Института искусств...

Параллельно с бытовыми романсами работали и с классическим репертуаром. Стали включать в концертные программы романсы Глинки, Даргомыжского, Чайковского, арии из опер и оперетт. Всё тоже очень нравилось слушателям. Дали даже несколько концертов только с программой из произведений П. И. Чайковского...

Маэстро мечтал записаться на радио и телевидении. Но здесь уж я категорически отказался. Спас Полонский – прекрасный концертмейстер. Он и на бесплатные концерты шёл – не то, что иные профессионалы. Тех на такое разве заманишь! Другая, чем у нас, любителей, психология!.. Год назад появилась надежда на серьёзные занятия с пианисткой из Института искусств. Отработали с ней нашу, уже готовую программу с романсами Чайков¬ского, добавили пару новых произведений и дважды выступили с концертами на сцене института перед специалистами. Но на этом всё и закончилось – выступление ей нужно было только для повышения своей профессиональной категории. Ни о какой иной сцене она и разговаривать не хотела...

Моей игрой Маэстро был в целом доволен: «Нет, пусть мой Маэстро и не профессионал, но всё же свой, безотказный. По-настоящему любит музыку, может работать часами. Хоть и базовой подготовки не имеет, но волей и желанием берёт. Во, какой репертуар освоил! Такие вещи не каждый местный концертмейстер сразу сыграет... И сейчас приходит на репетиции, хоть и самому нелегко… Но как всё-таки тяжело в последнее время! Откуда такая усталость?.. Однако надо работать...»

***
Евгений Андреевич попробовал исполнить ещё несколько романсов в низкой тональности, кажется, «Сомнение» Глинки, «Страшная минута» Чайковского, а также свой любимый в последнее время романс «Эй, друг- гитара» Фомина. Видно было, что ему требуется отдых, что он с трудом держится на ногах. Но он вдруг попросил меня сыграть весёлую песенку «Живёт моя отрада», которую мы с ним выучили недавно и с которой ни разу не выступали на концертах. Я засомневался, стоит ли ему сейчас так напрягаться? Но он настаивал: «Давай-давай! Ничего, всё получится!» И действительно запел сразу так, с таким подъёмом и блеском, как пел обычно свои любимые, задорные песни. Голос его мощно разливался по залу, заполняя коридор и соседние помещения.

И сразу же дверь в зал приоткрылась, и в него вошли несколько человек вместе с начальником Дома офицеров. Маэстро стоял к ним спиной, вполоборота ко мне, и ничего не видел, продолжая петь. А это были представители краевой и городской администрации во главе с губернатором края Евгением Ивановичем Наздратенко, по-видимому, случайно оказавшиеся здесь в этот момент и обратившие внимание на удивительно красивое исполнение. Они стоя слушали у входа, не прерывая певца, боясь каким-нибудь посторонним звуком нарушить эту красоту.

Маэстро закончил, и сразу послышались аплодисменты и знакомый голос Наздратенко: «Ну и голосище! Уж на что я орать умею, но такой мощи не слыхивал! Есть ещё порох в наших ветеранах! Так держать!..» Маэстро плохо видел без очков, но сразу узнал по голосу губернатора. «Евгений Иванович! Очень рад... Но сейчас, как раньше, не получается… сила не та...»

Пришедшие попросили Евгения Андреевича спеть ещё что-нибудь, в частности, «Гори-гори, моя звезда» Булахова. Тот с удовольствием согласился, извинившись всё же, что сейчас может и не получиться…

Руководители края сели в первом ряду, и Маэстро запел. Запел так, как он пел всегда, только чуть-чуть слабее, но, по-моему, ещё проникновеннее и задушевнее, чем обычно. Пел так, будто это была его последняя песня, венчающая его многолетнюю творческую жизнь. И он вложил в неё все свои чувства, всю грусть и нежность прощания с любимым и верным другом, другом всей своей богатой творческой жизни...

Присутствующие слушали, поражённые удивительной силой и глубиной исполнения, заворожённые, как и тысячи его бывших слушателей, на концертах, на домашних выступлениях, загипнотизированные силой его безграничного таланта...

Маэстро закончил пение. Несколько секунд все сидели молча... Затем Наздратенко встал и, подойдя к Евгению Андреевичу, крепко пожал его бледную, уже слабеющую руку и от имени всех поблагодарил за огромное счастье, доставленное сегодня слушателям... Узнал ли он о неизлечимой болезни Маэстро от начальника Дома офицеров? Может быть, тот специально привёл своих гостей сюда, зная, что это уже наши последние репетиции. Или же всё произошло случайно? Но получилось так, что последними слушателями Маэстро были руководители нашего города и края. Были на совсем не запланированном концерте и, видимо, остались довольны услышанным… Маэстро же был очень рад этому. Он и не ожидал, что его ещё кто-нибудь будет слушать. И уже совсем не мог представить, что слушатели будут столь высокого ранга… Да, он был рад произошедшему и не скрывал от меня своей радости. Больше он петь не стал – силы оставили его.

***
Начальство ушло. Маэстро в изнеможении опустился на стул у окна, а я принялся складывать приготовленные к работе ноты, так и не потребовавшиеся на сегодняшней репетиции… Неужели это уже всё? Неужели Маэстро больше не сможет стать прежним – бодрым, весёлым, жизнерадостным? Неужели его безграничный талант не сможет больше служить людям, а у нас самих не будет счастья былых репетиций?!

Мне не верилось в это, хотя знакомые госпитальные врачи намекали на скорый финал. Я же всегда веровал в безграничные возможности человеческого организма, в его способности самовосстановления, в его внутренние резервы. Сам я уже более трёх десятилетий вновь и вновь подымал себя из горизонтального положения и ставил на ноги. У Маэстро же воли и энергии не занимать! Вон после полосной операции на второй же день спустился к себе в лабораторию!.. Но сейчас поражены почки. После обыкновенной простуды, когда врачи не усмотрели надвинувшейся внезапно угрозы! А Евгений Андреевич ещё и на работу ходил почти целую неделю с температурой за 38°С! Это его принцип: всегда оставаться в строю, не обращая внимания на свои недуги, и трудиться, не покладая рук….Вот он и работал в своей госпитальной лаборатории (которую возглавил после ухода в отставку), работал с утра и до вечера, по выходным и праздничным дням, не щадя себя, своё здоровье, часто в ущерб личным и семейным интересам. А по вечерам успевал и репетировать со мной – то в госпитале, то в краевой СЭС, то в Доме офицеров… Он всегда с презрением относился к своим болезням, перенося их на ногах, и считал, что и остальные мужчины должны поступать так же.

Правда, моей болезни он не отрицал, отдавая должное моему упорству в борьбе с безжалостным недугом. Однако во время концертов был беспощаден ко мне, считая, что мы должны пересиливать себя ради наших слушателей. Да так и было на самом деле, мы оба делали всё, чтобы наша концертная деятельность не давала сбоев. И только тогда, когда я окончательно терял способность двигаться и сидеть за инструментом, а у Маэстро вдруг «срывался» голос в связи с простудой, мы временно приостанавливали нашу работу...
В целом же выступления шли почти непрерывно вот уже седьмой год, в среднем по четыре-шесть раз в месяц, а порой и  чаще. Сколько же на его концертах побывало людей за это время! Скольких он вдохновил своим пением на борьбу с недугами, заставил поверить в свои силы, скольким дал прочувствовать настоящую красоту, с которой сейчас всё реже приходится общаться нам в современной жизни!.. И всё это может остаться только в прошлом!..

Нет! Этого не должно произойти! Надо верить, надеяться и бороться!.. Но мне почему-то казалось, что Маэстро стал сомневаться в своих силах, будучи прекрасным врачом и зная свой окончательный диагноз… Хотя со стороны это было почти незаметно – он умел скрывать свои мысли и чувства...

Я проводил Маэстро до остановки, а сам, тоже со скрипом, вернулся домой. Мои домочадцы хорошо знали Евгения Андреевича, горячо любили его, волновались в связи с его состоянием, подбадривали в нелёгкой борьбе за восстановление, очень надеялись на успех. Они так же, как и я, восхищались его дарованием, наслаждаясь неописуемой красотой исполнения во время домашних концертов и репетиций.

Слушали его у нас и соседи, и знакомые, и малознакомые люди. Однажды на его домашнем концерте присутствовала доктор наук из Киева, работавшая одно время в Институте Биологии моря РАН, вместе с сыном. Так она была просто потрясена услышанным, сказав, что такого исполнения арии Риголетто, ариозо Мазепы и романсов она не слышала ни на одной оперной сцене – ни в Киеве, ни в Ленинграде. И я уверен, что она нисколько не преувеличивала своего восторга.

***
В нашем семейном «концертном зале» собирались порой не только взрослые, но и дети, забывавшие на время свои мячи, куклы и уличную беготню. И Маэстро был счастлив, когда шести-семилетние девочки просили его спеть их любимые романсы: «Эй, друг-гитара!», «Колокольчики мои», «Только раз…» и другие. А когда старшая Надя Серебрякова однажды попросила его исполнить более серьёзные вещи: «То было раннею весной» Чайковского, «Сомнение» Глинки и арию Мистера Икс, он был просто поражён её знаниями и, конечно, с радостью выполнил все её просьбы.

Вообще Евгений Андреевич никогда не отказывал слушателям и дома, и на концертах. Выступать «на бис» всегда доставляло ему особое удовольствие. Куда труднее было мне – аккомпаниатору без музыкального образования, и особенно в таких импровизированных концертах. В домашних условиях –  тут все свои, знакомые. Но вот при выступлениях перед большой и малознакомой аудиторией для меня начинался сплошной кошмар.

Никогда не забуду один из наших первых концертов в ПТУ № 1, куда были приглашены и мои сослуживцы из городской санэпидстанции. Тогда после завершения запланированной чуть ли не часовой программы, вдохновлённый восторженной встречей слушателей Маэстро забыл всё на свете, в том числе и мои скромные музыкальные возможности, и сам повёл программу, объявляя всё новые и новые, не планировав¬шиеся на сегодня, произведения…

Ну, «Бубенцы», «Эпиталама» – это ещё куда ни шло! С ними я справлялся обычно довольно легко. Но вдруг слышу: «Дон Жуан»!(?)… Я ещё далеко не блестяще исполнял этот сложный аккомпанемент, да и то только на репетициях! Смотрю на Маэстро непонимающе, а он кивает мне, – дозволяя начать моё собственное истязание. Пришлось играть, да ещё в полную мощь, так как инструмент звучал очень слабо. И, на удивление, исполнил почти без помарок. А тут следует очередное: «День ли царит», что мы тоже ни разу не исполняли на концертах. И это получилось, да ещё как здорово! Явно, вдохновение Маэстро передалось и мне. А стоило мне где-нибудь чуть запнуться, или Евгению Андреевичу не вступить вовремя, было бы полнейшее фиаско!.. Какое из произведений завершило в тот день мои мучения, уж и не помню. Но конец всё-таки наступил. Судьба всё же смилостивилась надо мной в тот раз…
Да, Евгений Андреевич готов был выступать везде и всегда и перед любой аудиторией. Он прекрасно знал свои уникальные вокальные возможности и способность заворожить самых притязательных слушателей, заворожить независимо от исполняемой программы. Мне казалось, что я не слышал лучшего исполнения песен военных лет, а также русского бытового романса. Удивительно проникновенно звучали в его исполнении и все классические произведения, русские народные песни, итальянское бельканто…

Репертуар его был невероятно богат. Только со мной он исполнял около десяти различных программ. А сколько вещей оставалось у него в запасе, фортепианное сопровождение которых было мне не под силу или над которыми я просто не успел ещё по-настоящему поработать!

***
Составляя свои концертные программы, мы надеялись показать слушателям не только красоту музыки, но и разбудить в них добрые и благородные чувства, повысить их настроение, снять напряжение, усталость, нормализовать внутреннее состояние, и Маэстро всегда достигал желаемого результата.

Дети смотрели на него, как на волшебника-чудотворца, рисующего перед ними с помощью музыки удивительные картины и сказочные образы. Старики, слушая его, вспоминали годы своей молодости, светлых чувств и радужных надежд. Больным он вливал в души новые силы для борьбы с недугами, возвращая веру в себя и в окружающих людей, и невозможное для тех становилось реальным. Молодёжь открывала для себя на его концертах удивительную красоту мелодий и благозвучных гармоний, заставлявшую задуматься над правильностью выбранных ими приоритетов в области музыкальных жанров. Ветераны благодарили его за счастье встречи с любимыми фронтовыми песнями, за сохранённую память о тяжелейших, но не забываемых для них святых годах борьбы и побед.

Влияние Маэстро на слушателей было просто магическим. Он завораживал зал красотой своего уникального голоса, удивительно простой манерой исполнения, высочайшей культурой пения, его глубокой проникновенностью и богатейшей нюансировкой. Зал то погружался в трепетное молчание, то взрывался бурей аплодисментов, то просто хлопал в ритм исполняемых произведений. У многих на глазах блестели слёзы восторга от соприкосновения с этой невероятной и совершенно неожиданной красотой, от навеянных воспоминаний, от глубоких чувств, переполнявших их души. Сколько добрых слов было сказано исполнителю благодарными слушателями! Одно время я даже пытался записывать эти высказывания и составил целую тетрадь восторженных отзывов – от ветеранов, от больных, от рабочих, учителей, врачей, учёных Дальневосточного отделения Российской Академии наук.

***
Какое это огромное счастье – доставлять людям радость! Видеть их восторженные лица, блестящие глаза, чувствовать их глубокие душевные порывы! Безусловно, Маэстро всё это чувствовал во время выступлений и поэтому безудержно стремился к встречам с новыми и новыми коллективами. Для меня же каждое выступление перед незнакомой публикой было всегда серьёзным испытанием, порой выбивавшим меня из колеи на несколько суток. Но я шёл и шёл на них ради воплощения в жизнь наших идей, ради тех, кому встреча с открывающейся красотой дарила столько радости и вдохновенного восторга.

Особенно радовались встречам с Маэстро больные. При выступлениях в больницах и пансионатах зал всегда был полон. К сожалению, не во всех лечебных учреждениях были залы и инструменты, да и имеющиеся фортепиано находились в таком состоянии, что играть на них было совершенно невозможно. Порой, даже после специальной настройки, во время игры они сразу приходили в негодность, и завершать программу мне приходилось на почти беззвучной клавиатуре.

Но, на наше счастье, были в городе и залы с хорошими инструментами. И тогда мы наслаждались их звучанием и прелестью вокально-фортепианного дуэта, который уже года через два работы начал формироваться благодаря настойчивости и упорству обоих. Может быть, я и не мог передать всех тонкостей фортепианного сопровождения, особенно в классических произведениях, но «чувствовал» Маэстро превосходно. Слаженностью нашего исполнения порой восхищались даже специалисты-профессионалы, присутствующие иногда на концертах. Но в этом не было ничего удивительного, так как работали мы не менее трёх раз в неделю, а я, к тому же, ежедневно трудился и индивидуально, разучивая фортепианные партии, совершенствуя технику и своё исполнительское мастерство.

К началу девяностых годов у нас сформировалась уже собственная слушательская аудитория, были составлены целые вокальные циклы, а также программа «музыкальной реабилитации» больных, с которыми мы регулярно выступали перед поклонниками таланта Маэстро. Помимо этого, Евгений Андреевич успевал ещё работать в опере при Институте искусств, выступать с творческой группой профессионалов из этого института, а также солировать в хоре ветеранов флота; планировал он выступления и в оперетте, и в церковном хоре, куда его настойчиво приглашали священнослужители, и строил на будущее грандиозные планы.

***
…Болезнь нагрянула совершенно внезапно и в течение нескольких недель лишила его надежд на будущее... Летом 1994 года Маэстро ещё ждал моего возвращения из отпуска, и мы смогли с ним несколько раз встретиться, чтобы вспомнить наши любимые вещи… Грустными были для нас обоих эти последние встречи. Маэстро не хватало дыхания, у него почти не было сил. Да и я еле сидел за инструментом. Но, несмотря на нашу физическую беспомощность, голос и музыка звучали. И в исполнении Маэстро вновь слышались прежние глубокие душевные порывы, огромная всепобеждающая любовь к жизни, к музыке, к красоте. Голос его по-прежнему был полон чудесных бархатных обертонов, только звучал сейчас больше на мецце-форто и пиано… Это было уже его прощание со сказочной красотой, которую он творил всю свою жизнь и безвозмездно дарил всем желающим… Он не знал, когда замолчит окончательно, но всё время надеялся на новые и новые встречи...

С такой же надеждой на будущее пришли мы с Евгением Андреевичем и на ту памятную репетицию в Дом офицеров флота в октябре 1994 года, не ожидая, что она будет последней... Но свои последние песни он сумел спеть с полной отдачей и выразил в них всё, что хотел сказать на прощание людям...

И это было уже всё, хотя никто из его друзей не верил в безнадёжность ситуации. Чувствовал приближающийся конец только он сам. И уходил спокойно, зная, что честно прошёл свой жизненный путь и многое успел сделать в жизни. Сделать для семьи, для флота, для медицины и для бесконечно любимого им искусства. И, конечно же, для всех тех, кому посчастливилось хоть раз слышать его, кому он щедро дарил свой огромный талант и перед кем настежь раскрывал свою богатейшую душу...

***
…«Слушая Вас, как в сказочный сон погружаешься! Я целый час жила будто в ином, светлом и радостном мире, где царили Любовь, Красота и Добродетель, льющиеся из Вашей души, из Вашего сердца. У Вас огромный талант, великий Божий дар – приносить людям Счастье! И как хорошо, что Вы не таите его в себе, а щедро отдаёте окружающим. Огромное спасибо Вам за это!»
(Из отзывов слушателей. Декабрь 1991 года).






                ВОВОЧКА


АКАДЕМИЧЕСКИЕ БУДНИ


Почему мы звали его так с академических времён вплоть до последних лет его жизни? Наверное, за его мальчишескую непосредственность, за ребяческие проделки и выходки, обычно не свойственные убелённому сединами человеку. Да, он воспринимал жизнь именно так – радостно и восторженно, несмотря на то, что она порой крепко била его – за его честность, стойкость, стремление всегда оставаться самим собой, не мириться с несправедливостью...

С Володей Некрасовым я сблизился на третьем курсе. Не то чтобы мы вместе постоянно проводили время, как с Толей Овчинниковым, но поговорить, поболтать о всяких курсантских проблемах с ним было всегда приятно. Наши взгляды на жизнь: на службу, на учёбу, семью (да, уже в те годы мы задумывались об этом) – во многом были схожими, и было приятно иметь рядом с собой единомышленника по всем жизненно важным вопросам. Нас сближала и тяга к физкультуре и спорту. Правда, каких-то особых результатов в этой области ни он, ни я не показывали, но стремление хорошо пробежать в кроссе, прокатиться на лыжах, или заниматься в спортивной секции присутствовало у нас постоянно.

Сближала нас и любовь к искусству. Оба увлекались фотографией. У обоих скопилась солидная коллекция снимков, повествующих, прежде всего, о нашей курсантской жизни. Любили мы и рисовать. Правда, я лишь копировал и только изредка выезжал на натуру. Володя же прекрасно творил сам, изображая то карикатуры на своих мирно дремавших на лекциях товарищей, то академических профессоров, а то и всевозможных зверюшек. Однако больше всего его тянуло к изображению боевой техники: кораблей, самолётов. И эта последняя страсть прошла через всю его жизнь и особенно проявилась в боевых походах на ракетном корабле «Упорный», на котором Володя был начальником медицинской службы. В походах Вовочка с абсолютной точностью изображал силуэты боевых единиц потенциального противника, встречавшихся ему на морских просторах Тихого и Индийского океанов.

Насколько глубоко Володя любил и ценил музыку, мне трудно судить. По крайней мере, он не принимал активного участия в наших курсантских вечерах в ленинской комнате. Там мы временами собирались у пианино вместе с Кентом Явдаком, Толей Овчинниковым, «Батей» Пульяновым и другими ребятами. Слушали современные ритмы в импровизации Кента, исполняли старинные романсы, порой я пытался вспомнить что-нибудь из своей старой программы. Но чаще всего наши души терзал здесь Чинкин (Толик Овчинников), вдруг решивший за несколько месяцев освоить этот далеко не «вседоступный» инструмент. И мелодия Бетховенской Лунной сонаты каждый вечер настраивала всех на лирический лад во время подготовки к государственным экзаменам. Мощь Бетховенского гения тогда сильно потрясла ребят, и выдержать её в течение нескольких часов кряду было доступно далеко не каждому, тем более морально ослабленному экзаменами слушателю. Поэтому многие искали успокоения в отдалённых кубриках, либо на втором этаже, у своих коллег с пятого курса. Чинкин же был совершенно неудержим в творческом порыве и не обращал никакого внимания на стенания и причитания лирико-мученнических страдальцев.

Да, Вовочка не принимал участия в наших музыкальных забавах. Возможно, потому, что не считал наше исполнение вообще достойным слушания. Среди его ленинградских знакомых были хорошие музыканты. Так, однажды он предложил мне сходить к одному виолончелисту, чтобы поиграть вместе с ним классику. Приглашение было для меня несколько неожиданным, но я с удовольствием согласился, надеясь на свои способности «чтения с листа». Виолончелист на самом деле оказался хорошим – чуть ли не с консерваторским образованием. Однако играть ему пришлось самостоятельно, ибо мои терзания благородного инструмента серьёзно нарушали ритм, мелодию и гармонию даже самых простых предложенных мне на выбор произведений. А моё сольное исполнение «Жаворонка» и «Полонеза Огинского» вызвало у слушателей нескрываемую тоску, так что на большее я тогда не решился.

***
Дни отдыха мы с Володей нередко проводили вместе, чаще всего выезжая за город, в том числе и большой курсантской группой. Хорошо запомнилась чудесная поездка в Зеленогорск и отдых на берегу залива. Мы носились по золотому песчаному пляжу, купались в тёплой воде, удаляясь от берега чуть не на сотню метров, чтобы хоть немножко ощутить глубину местного участка «Маркизовой лужи», занимались акробатикой, играли в волейбол, загорали. Радость дружбы, ощущение полного здоровья, физически крепкого, тренированного тела, жажда жизни – всё это переполняло нас, и никто тогда не задумывался о болезнях, о старости, о безвременных потерях, о других жизненных сложностях, которые возникнут у нас на пути. Приятно было чувствовать себя в кругу друзей и товарищей, ощущать их поддержку и опору.
Именно курсантская дружба сплотила нас, чтобы завоевать первенство на соревнованиях по туризму с участием большого числа команд, проходивших тоже где-то в районе Зеленогорска. По-моему, это было на третьем курсе. И мы с Володей уже не чувствовали себя бессильными новичками в лёгкой атлетике. По крайней мере, накануне я сумел пробежать тысячу метров уже за две минуты пятьдесят две секунды, побив тем самым исторический рекорд нашего кумира Славки Филипцева, установленный на лагерных сборах – 2 мин. 56 сек. Конечно, лидеры нашего курса бегали сейчас уже куда быстрее, но они почему-то в этих соревнованиях не участвовали.

Мы с Володей бежали тогда на своих этапах сравнительно короткие дистанции – метров по восемьсот. Начало же положили велосипедисты. Просто феноменально промчался по трассе наш Витя Логинов (он ли?). Я был поражён его техникой выполнения поворота на 180°, осуществлённого на полной скорости посредством торможения левой ногой. Такого я никогда не видел, хотя в детстве хорошо освоил эту машину. В итоге Витя передал мне эстафету секунд на двадцать раньше своих преследователей. Когда и где только он успевал тренироваться в этом виде спорта! Так проехать дистанцию без специальной подготовки было просто невозможно!

Я же не рассчитал свои силы и не сумел полностью выложиться на короткой дистанции. В результате Вася Природа имел в запасе уже не более пятнадцати секунд. Зная первоначальный отрыв, он просто ахнул, увидев метрах в тридцати за моей спиной бегущего в гору преследователя. Но это его не смутило, и наш геркулес на одном дыхании преодолел водную преграду, просто пролетев над речкой по натянутому в воздухе канату. Преследователи же копошились, судорожно перебирая по канату руками и ногами, порой срываясь и тратя драгоценные секунды на восстановление наиболее удобной для такого рода перемещения позы.

Володя, принявший эстафету где-то уже на другом берегу речушки, тоже не подкачал, преодолевая дистанцию уже без преследователей. Ну, а при конечной установке палатки нашим ребятам вообще не было равных.

После соревнований был всеобщий пикник, с вечерним костром, горячим борщом, печёной картошкой, пахнущим дымом чаем (но без сахара). Потом было веселье, в котором мы с Вовочкой принимали почему-то не очень активное участие. Ночевали в тех же расставленных палатках. На следующий день соревнований уже не было, а наш боевой дух с утра был поддержан только горячим чаем (уже без хлеба). Весь день страшно хотелось есть, но ни у кого из наших ничего не было в запасе, хотя накануне и были разговоры о продпайке на двое суток. Чем подкреплялись наши соперники, осталось в тайне, но ложки и котелки в районе их утреннего бивуака некоторое время активно звенели, вызывая соответствующие эмоции у остальных отдыхающих…

Первое, что мы сделали с Володей по прибытии на вокзал, это купили на последние деньги полбуханки чёрного хлеба и с невероятной жадностью набросились на него, не обращая внимания на укоризненно-недоумённые взгляды ожидающих электричку дачников.

***
В учёбе Володя, как и я, блистал не очень, однако пополнял свои знания весьма старательно. В отличие от большинства из нас, налегавших в первую очередь на специальные медицинские науки, он не меньше внимания уделял и специальным военным дисциплинам. По крайней мере, при выпуске досконально знал все тактико-технические данные отечественной и зарубежной боевой техники, тактику ведения боевых действий против американских авианосцев, подводных лодок, боевой авиации. Он в любой момент мог выдать навскидку количество стволов зенитных и иных артустановок конкретного калибра на авианосце «Энтерпрайз», крейсерную скорость линкора «Миссури», толщину его броневой защиты, количество боезапаса на любом виде американских штурмовиков и бомбардировщиков. Узнавал с первого взгляда любой тип американских боевых кораблей и даже различал их конкретные индивидуальные особенности. Его знаниям в этой области поражались даже искушённые преподаватели кафедры боевой подготовки, вряд ли сами знавшие столько мельчайших деталей. Нам же его откровения казались абсолютной фантастикой.

Вовочка сравнительно рано женился – уже на четвёртом курсе. На пятом – ему удалось получить разрешение жить на квартире (вне казармы), и он был страшно рад этому. С его женой Зиночкой (так всем нам представлял её Володя) я познакомился значительно позднее, уже в Находке, где жила их семья, когда бывал там по долгу службы или проездом. Удивительно добрая, спокойная, скромная женщина, любящая жена, прекрасная мать двоих (тогда ещё малых) сыновей – как раз подстать Володе. В итоге получилась прекрасная семья, с едиными жизненными взглядами и интересами.



КОРАЛЛОВЫЕ РИФЫ

Володя безумно любил море. И судьба подарила ему возможность быть рядом с ним в течение трёх десятилетий. Он участвовал во многих боевых походах – практически с первых выходов кораблей на боевую службу. Побывал в районе Филиппин, Австралийского континента, в Индии, Вьетнаме, в странах Африки. Как специалист, безукоризненно выполнял все поставленные перед ним задачи – сначала на ракетном корабле «Упорный», затем на кораблях и судах гидрографической службы.

Чего только не приходилось делать в походах! Аппендэктомии (уже в первом выходе в тропики), грыжесечения, ампутации растерзанных механизмами пальцев, даже перевязку бедренной артерии у матроса, случайно ранившего себя ножом во время вырезания каких-то поделок, и многое другое. К тому же на его плечах лежали все вопросы санитарно-гигиенического и противоэпидемического обеспечения экипажа в условиях совсем незнакомых (при заходах в иностранные порты) и, вдобавок, на кораблях, далеко не с оптимальными условиями обитаемости. Это была серьёзная школа для молодого военного врача, только-только начавшего приобретать специальные практические навыки. Для многих из нас, прошедших огонь и воду на надводных кораблях и подводных лодках, всё это, по прошествии сорока лет с начала военно-морской службы, кажется сейчас уже не в диковинку. Но самое начало пути, безусловно, доставило каждому немало забот и волнений.

***
Экзотические тропики, подводный мир, коралловые рифы! Кто не мечтал увидеть всё это, потрогать эту красоту своими руками, испытать бесконечное счастье познания нового и неведомого?! Я знаком с подводным миром Чёрного моря, с богатствами нетронутых бухт Японского (на острове Русском) в шестидесятых годах. Видел издали покрытые пальмами тропические острова Тихого океана. Володя же в этом плане видел практически всё. Он прекрасно владел аквалангом, был даже инструктором по водолазной подготовке на кораблях и судах, где проходил службу. Совершал многочисленные погружения в водах Тихого и Индийского океанов, Красного и Средиземного морей. И его восторженные рассказы об увиденном и испытанном вызывали у меня добрую зависть, хотя вряд ли я бы смог совершить подобное, даже при самых благоприятных обстоятельствах.

Я часто расспрашивал его о подводных «похождениях», и многое из рассказанного им осталось в моей памяти. Жаль, конечно, что Володя не решился сам описать свои подводные впечатления – получилось бы удивительное повествование.

Больше всего меня поразили его рассказы о путешествиях среди коралловых рифов. Да, Володя имел счастье любоваться их неописуемой красотой, заниматься подводной охотой, доставать со дна морского поразительной красоты раковины, уникальной формы кораллы. Его домашней коллекции могли бы позавидовать многие коллекционеры-любители тропической экзотики. Любовался ими и я, получая в подарок отдельные сувенирные экспонаты. Володя мог рассказать целую историю о каждом из них – где, когда, в каком море-океане и на какой подводной банке произошла их встреча, какие ей сопутствовали обстоятельства; как приходилось потом отвоевывать лично добытые ципреи и караколы у более высоких начальников и т.д.

К сожалению, Володе доставалось далеко не всё самое лучшее. Лучшее уходило командному составу, который тоже умел ценить красоту, но который (по долгу службы) не имел возможности лично заниматься подводными поисками. Ко всему прочему, начальство имело необходимость одаривать сувенирами и ещё более высокие инстанции. Поэтому корабли и суда, возвращавшиеся из дальних походов и плаваний, были нагружены подобными заморскими ценностями. Капитаны судов украшали свои каюты ажурными коралловыми веточками, выставляли напоказ красивейшие ракушки. Однако самое лучшее и, безусловно, ценное держали в личных сейфах, под надёжными кодовыми замками (как в банковских тайных хранилищах), чтобы укрыть их от алчных взоров многочисленных завистников.
Таким ценителем подводной красоты, как я, они открывали порой доступы к своим тайнам – любому коллекционеру всегда хочется похвастаться своими богатствами! И я приходил в таинственные, слабо освещённые трюмы, полностью заставленные кораллами, в капитанские каюты с застеклёнными шкафами, оборудованными под морское дно, и созерцал порой красоту, достойную лучших музеев мира.

***
Так, один капитан показал мне несколько совершенно уникальных кораллов, поразительной расцветки и формы. В специальном шкафу, будто в естественной прозрачной морской голубизне, висели тончайшие коралловые веточки белых, розовых и даже тёмно-бордовых (естественных!) оттенков. Среди них, будто наяву, в подводном царстве, покоились мелкие крабы, рачки, малюсенькие яркой окраски рыбёшки, морские звёзды, ежи и причудливо изогнутые морские коньки. Дополнительный эффект создавало меняющееся освещение, создающее иллюзию то яркого солнечного дня, то красочного заката, то тёмной ночи – с отдельными слабо высвеченными деталями этого чудесного подводного мира. У таких экспонатов можно было стоять часами – как перед полотнами великих мастеров-пейзажистов. И впечатление от их красоты осталось у меня на всю жизнь…

Самое же удивительное чудо достал мне из сейфа хорошо знакомый капитан одного из судов гидрографии. Это была всего одна, но совершенно уникальная ципрея – обычной формы и средних размеров, но такой необыкновенной окраски, что просто дух захватывало. Вся её поверхность прямо-таки светилась ярким золотистым оттенком, по которому были рассыпаны редкие тёмно-коричневые крапинки, дающие в целом какой-то совершенно невероятный цветовой эффект. Создавалось впечатление, что маленькое солнышко спустилось вдруг на землю и предстало перед нами во всей своей непостижимой космической красоте. И коричневые пятна на его поверхности вовсе не казались некими «чёрными дырами», они тоже светились, но особенным, неземным светом, изливающимся как бы изнутри этого миниатюрного светила. Стоя рядом, я ощущал это световое воздействие – тёплое, ласковое и согревающее. Стоял и не в силах был оторвать взгляд от этого чуда, созданного природой. Казалось, оно притягивает к себе, гипнотизирует, завораживает своим очарованием, как некое живое создание, обладающее какой-то внеземной магической силой. Будто это миниатюрное НЛО, примчавшееся к нам из бесконечных просторов Вселенной, чтобы отвлечь нас от мирских забот и дать возможность задуматься над бесконечной красотой Мира и её ролью в нашей человеческой жизни.

Обладатель сокровища не удивился моей реакции, сказав, что подобное частенько происходит с посетителями. Поэтому он демонстрирует раковину лишь в редких случаях, и только своим хорошим знакомым. Она, по его словам, действует на психику, как драгоценный камень или естественный золотой самородок, ввергая искателей в «золотую» или «бриллиантовую» лихорадку, избавиться от которой стоит больших усилий... Да, в этом действительно есть что-то магическое. И причина происходящего – не только в огромной стоимости этих сокровищ. Наверное, это прежде всего Красота, к которой человек всегда интуитивно стремится, но понять, осмыслить которую он пока не может.

Эта ракушка поразила меня даже в большей степени, нежели несравненно более ценный экспонат того же вида – чистейшего алого цвета, без каких-либо вкраплений на поверхности, который мне тоже посчастливилось увидеть. Владелец его, хорошо знакомый с мировыми каталогами ракушек, говорил, что такой красоты нет ни в одном каталоге мира и он даже не знает её истинной стоимости. Из каких таинственных глубин и каким образом попала эта драгоценность в его руки, он не рассказывал. Вернее всего – в виде очередного дара от своих подчинённых, специально «охотившихся» за подобными сувенирами где-нибудь на уединённых коралловых банках.

***
А однажды, по протекции Володи, я побывал в настоящем музее подводных (и иных) богатств – в квартире одного капитана дальнего плавания, хорошего знакомого Вовочки в Находке. Это было поистине бесподобное зрелище! Одна из трёх комнат его квартиры была полностью обставлена тропической экзотикой. Тут были и всевозможные кораллы, и бесчисленные, самых разных видов ракушки, и скелеты морских рыб, и акульи челюсти (в том числе и весьма устрашающие), и обломки стволов красного и чёрного дерева, и китовый ус, и зубы кашалота, и страусиные перья, и многое, многое другое.

Экспонаты покоились на многочисленных полках, оборудованных на стенах, висели под потолком, красовались в шкафах с особой подсветкой, лежали на полу, на подоконниках. Освещаемые с разных сторон естественным и искусственным светом, они блестели, сверкали, светились, переливались удивительными красками, радовали глаз безукоризненными формами, создавали впечатление таинственного мира неописуемой красоты. Как в настоящем музее, у хозяина имелись и большие запасники, из которых он периодически обновлял свои выставочные фонды. Случалось, он и одаривал отдельных посетителей. И даже мне досталась малюсенькая жёлтая каракола, такая маленькая, что даже невозмутимый Вовочка покачал головой. Сам он «жертвовал» мне куда более ценные сувениры. Правда, были у Володи и такие ценности, которые оставались для него священными. Историю находки одной из них Володя поведал мне во время последней встречи у него дома.

***
Однажды он занимался поисками подводных драгоценностей вместе с группой матросов на глубине до десяти метров. Коралловая банка была неровной, в отдельных местах обрывисто уходила на большую глубину. Кораллы росли везде: и почти у самой поверхности воды, и по склону кораллового утёса, и на белом песчаном дне – на глубине восьми-десяти метров. Они были самой различной формы: оленьих рогов, древесных ветвей, морских ежей, каких-то невиданных цветов, тонких веточек кустарников. И особенно красиво смотрелись на небольшой глубине, сверкая чуть ли не всеми цветами радуги. Порой попадались и очень редкие розовые кораллы, но те росли на большой глубине, на ровной поверхности дна. Там же встречались и ракушки.

Володя предоставил возможность сбора обычных видов, расположенных ближе к поверхности, своим спутникам – морякам во главе со штурманом, капитаном-лейтенантом, а сам решил заняться поисками особенно красивых форм где-нибудь поглубже, на дне, у основания огромной коралловой глыбы. Показав направление своего движения старшему, захватив с собой молоток и сетку для ракушек, он стал медленно опускаться вдоль крутого кораллового склона вниз.

Вода в этом месте банки была особенно чиста и прозрачна, и сквозь водную голубизну можно было видеть кораллово-каменные силуэты на многие десятки метров. Солнечные лучи свободно проникали сюда и хорошо освещали покрытые подводной растительностью склоны, и белое коралловое дно, и разноцветных рыбёшек, рачков, крабов и иных обитателей таинственного подводного мира.

Ракушек на глубине не попадалось. Зато у основания склона были целые заросли редких видов кораллов, и Володя решил пополнить ими уже собранную довольно значительную корабельную коллекцию. Работать приходилось осторожно, так как хрупкие стволики и веточки при ударах легко ломались, и сразу нарушалась красота этих совершеннейших творений природы. Вот уже добрый десяток красивых коралловых кустиков лежит на песчаном дне, но хочется ещё и ещё – ведь почти каждого при виде этой подводной красоты охватывает азарт охотника.

***
В какой-то момент Володе показалось, будто кто-то из ребят спускается к нему. Взглянул наверх и остолбенел от неожиданности. Огромная (метра четыре) акула-молот медленно двигалась в его направлении, явно заинтересованная появлением в своих водах незваного гостя. С акулами Володе уже приходилось встречаться, но тогда рядом были другие ребята, да и хищницы были намного меньших размеров. К тому же это была акула-молот – один из самых опасных видов этих созданий (так, по крайней мере, характеризовались они в справочниках).

Акула как бы нехотя проплыла над Володей и свернула в сторону, спустившись почти к самому основанию скалы. У Володи отлегло от сердца – кажется, пронесло... Когда хищница скрылась за коралловыми зарослями, Вовочка спешно стал собираться к подъёму – встреча сильно подействовала на нервы. Он даже не стал обвязывать собранные кораллы верёвкой (чтобы потом поднять их на поверхность), а только положил в сетку два, наиболее красивых коралловых кустика, наклонился за молотком и вдруг снова увидел чудище, двигавшееся к нему уже с другой стороны.

Откуда оно взялось? – успел только подумать Володя, как чудовище неожиданно резко ускорило движение и понеслось прямо в его сторону – сверху вниз, по диагонали. Володя только успел сесть на дно (попав на большой камень) и инстинктивно поднял вверх молоток – своё единственное оружие защиты – совершенно неэффективное против громадного хищника. Акула же на полной скорости вдруг свернула в сторону и через несколько секунд скрылась за утёсом. То ли она приняла молоток за физиономию своего собрата, или же просто не решилась нападать на незнакомое существо – Вовочке было уже не до рассуждений. Он столь же стремительно понёсся вверх, забыв про кораллы, сетку и даже про молоток, отлетевший в сторону от движения акульего хвоста. Через несколько минут он был уже рядом со своими ребятами и объяснял знаками о грозящей всем опасности.

Ребята сразу поняли его, проверили готовность подводного ружья, специально предназначенного для борьбы с этими хищницами, и стали быстро обвязывать верёвками уже добытые коралловые трофеи. Хищников поблизости не было, и они начали транспортировку сокровищ на находившуюся над ними шлюпку.

Когда «коралловая операция» была закончена, Вовочка уже успел прийти в себя после потрясения и глубоко сожалел о понесённых лично им потерях. Под конец он всё же решился спуститься за вещами. Захватил ружьё, двух сопровождающих и осторожно начал спускаться вниз. Всё вокруг было спокойно. Мирно резвились коралловые рыбёшки, пустынна была водная голубизна, подводный ландшафт ярко освещался стоящим в зените солнцем.

Володя быстро нашёл место своего бивуака. Собрал трофеи, молоток, сетку и только сейчас обратил внимание на большой камень, на который «уселся», избегая атаки «молотобойца». Присмотрелся и прямо-таки ахнул! Это был огромных размеров королевский шлем (разновидность раковин), покрытый мелкими ракушками и коралловым песком. Вот это находка! Если бы не акула, если бы случайно не «оседлал» его, то не обратил бы на раковину никакого внимания. Не было бы счастья, да акула помогла! И такое, оказывается, бывает.

Этот трофей хранился у Вовочки на почётном месте – как награда за перенесённое испытание. Кстати, его чуть было не реквизировало у потерпевшего высокое начальство – как одну из лучших находок в этой экспедиции. Однако обычно уступчивый во всём Володя на этот раз мужественно отстоял свои права, добившись справедливости.

***
Не менее серьёзная встреча с морским хищником произошла у Володи на мелководье той же подводной банки, но уже во время следующего рейса. Тогда он с пятью матросами бродил (уже без аквалангов) на самой мелкой части кораллового рифа с теми же меркантильными целями – пополнения корабельной коллекции подводных экспонатов. Глубина в этом месте была не более полутора метров, а в отдельных местах вода была всего по колено. При себе имели только ласты, маски, пакеты, пару ломиков и несколько инструментов для отламывания известковых кораллов.

Белоснежное дно из чистейшего кораллового песка просматривалось на десятки метров вперёд через идеально прозрачную воду. Коралловые кустики были разбросаны повсюду в виде донных выростов, местами попадались и их компактные скопления. Но главное, здесь попадались ракушки: и, прежде всего, красавицы-ципреи, в основном бело-голубых оттенков, а также розовые семилучники (они тоже имели какое-то название); нашли также несколько маленьких тридакн – тех, в которых порой прячутся драгоценные жемчужины и которые достигают гигантских размеров.

Места здесь, с точки зрения подводной красоты, были исключительные, и поисковая команда выбирала только самые ценные и красивые формы. Шлюпка находилась неподалёку, и трофеи сразу складывались в неё, что позволяло вести поиски практически налегке. Остальная морская фауна была здесь не так разнообразна. Возможно, этому мешало периодически подымающееся волнение, сметавшее с кораллового мелководья иную живность. Однако встречались стайки небольших рыбёшек, проплыла парочка небольших барракуд. Попалась случайная черепаха, решившая пересечь вплавь это подводное плато. Нещадно палило солнце, обжигая ещё недостаточно загорелые матросские спины, – так что приходилось периодически устраивать и подводное плавание с целью временного охлаждения.

Поиски велись довольно широким фронтом, и ребята находились метрах в десяти-пятнадцати друг от друга. Неожиданно послышался предостерегающий крик одного из моряков. Володя посмотрел в его сторону и увидел метрах в пятидесяти от них тёмный треугольный плавник, высунувшийся из воды и медленно двигавшийся в их направлении.

Акула! И какая огромная! Срочно даёт команду всем двигаться к нему – мало ли какие намерения у этой твари! Поведение их непредсказуемо, и хотя до сих пор больших неприятностей по этой части у моряков не было, но возможно всякое.

Ребята, сразу поняв, в чём дело, быстро сгруппировались ря¬дом со своим командиром и внимательно наблюдали за движением монстра. Откуда она могла здесь взяться? Никогда раньше этих тварей тут не бывало. Никто и подумать не мог, что она заберётся на такое мелководье. Ведь брюхо себе пропороть о кораллы может... И отбиваться как назло нечем – ружьё в шлюпке осталось, в руках только ломики да молотки небольшие. До шлюпки же, как нарочно, более сотни метров – будто специально отстала! Крикнули ребятам на всякий случай.


***
Плавник тем временем, приблизившись метров на двадцать, замедлил движение. Размышляет, гадюка! Может, мимо проплывёт?! Мелководье – не их стихия. Чего ей тут вдруг потребовалось?.. Может, шугнуть её как? Да опасно – неизвестно, как ещё отреагирует! Вдруг, наоборот, разъярившись, сразу в атаку бросится!


Ребята встали рядом друг с другом. Кто-то держал увесистые обломки кораллов, кто-то ломик, кто-то молоток. Если что – то хоть этим в глаз вжарить! Должна будет почувствовать. Правда, она в атаке глаза закрывает и брюхом кверху переворачивается. Сможет ли этот манёвр на мелководье-то сделать? – вода чуть выше колен! Должна же эта тварь соображать хоть немного!

Плавник почти совсем остановился метрах в восьми от группы. В прозрачной тихой воде отчётливо был виден огромный силуэт страшилища – метра три с половиной в длину, не меньше! Что за вид только? Явно не «молот». Это уже хорошо. Местные «молотобойцы» считаются самыми опасными. И вроде не белый гигант. Тот уж совершенно ничего не боится – такой махине даже ружьё с взрывным зарядом особого вреда не принесёт. Хорошо, что эти «побелевшие от злости» черти в основном в водах Австралии и Новой Зеландии водятся. В тёплые края заплывают оттуда не так уж и часто, следуя за большими кораблями. Однако и в Средиземном море пакости творили!.. Может, «тигровое» страшилище? Но «морду» трудно различить на таком расстоянии.

Плавник стал медленно двигаться вправо и пошёл по кругу метрах в десяти от группы. Присматривается, зараза! Выбирает, чьи ноги повкуснее. Так всегда они вначале кругами ходят – обстановку оценивают: как бы самим не перепало... И перепадёт, гадюка! Воткнём пару ломиков в пасть да ещё коралльчик предложим, чтобы вконец подавилась!.. Правда, опыта рукопашной борьбы с акулами пока нет. А вот полинезийцы, говорят, один на один с ножом на них выходят – брюхо вспарывают. А на мелководье, у берега, даже мальчишки с ними возятся – ловкость и смелость вырабатывают. Значит на самом деле, не так уж они страшны в этих условиях – можно будет и увернуться!.. Правда, мы не полинезийцы, да и ловкость свою за время плавания порядком подрастеряли... Хотя бы кортик – один на всех – как у капитана Немо! Попробовали бы поганое брюхо вскрыть, при случае! А ещё лучше – гарпун Неда Ленда! Тот уж безотказно бьёт!

Тварь тем временем продолжает кружиться. Как сама-то не закружилась ещё?! Хоть бы направление сменила, а то у нас голова скоро кругом пойдёт. На эту злыдню кружение, очевидно, вообще не действует... Нет, смотрите – остановилась! В нас вперилась! А башку всё под водой прячет – намерения свои скрывает. Внезапно атаковать хочет! Не проведёшь нас, зверюга поганая! Знаем мы вашу коварную натуру!.. А может, в наших ногах разобраться не может! Вон ведь их сколько – в акульей башке все сразу и не укладываются, – мозгов для этого маловато... Считай, считай, голубушка, а к нам тем временем и шлюпка подойти успеет...

Где же она, шлюпка-то?!. Бог ты мой! А они и не чешутся! Ничего не видят, ничего не слышат! – сами что-то в воде выискивают... Кричим ещё, да голос у всех осип от страха – какое-то карканье получается... – Ну, стой, считай, злыдня! Этого тебе до вечера хватить может!.. Правильно сделали, что сгрудились – как в рыбьей стае: инстинкт самосохранения!.. Может, запулить всё же, чтобы отвязалась, – ведь так до бесконечности стоять можно! В следующий раз гранату с собой захватим – красиво получится!
Гранаты они, черти, точно боятся. По крайней мере, те на них положительно действуют. Как-то раз командир в одну такую тварь гранатой запулил – уж больно к нам привязалась, никак от корабля не отвяжется. Метрах в десяти от борта была, на глубине пяти-шести метров – вода прозрачная, глубоко видно! Сначала, правда, командир в неё из карабина стрелял – ни гу-гу – броня вместо шкуры, да и слой воды тормозит здорово. Когда же граната взорвалась – ну капут ей пришёл, думаем, сейчас поганка брюхом кверху плавать будет. Смотрим, а эта тварь сквозь образовавшееся серое облако во весь дух в глубину чешет, и никаких конвульсий! Одни лишь лоцманы её белые животы свои кверху выставили – тоже на дно идут, но эти уже не очухаются... Хоть без лоцманов теперь поплавает, может, с курса своего собьётся, – думаем...

Плавник у акулы между тем внезапно резко напрягся и быстро пошёл в сторону, вновь заходил кругами, но уже с удвоенной скоростью. – Небось, что-то надумала, стерва, – вон как взбесилась! Ну и мы крутимся вместе с ней, как белка в колесе. Нет, надо принимать какие-то меры – рано или поздно, но она нас достанет! Машем, что есть силы руками, кричим своим (в лодке) – голоса снова будто прорезались: первое волнение прошло, появилась необходимость действовать.

Кажется, нас увидели, но вряд ли могут понять что-либо с такого расстояния. Машем ещё... Вроде поняли... гребут в нашу сторону. Через минуту, другую будем спасены! Ура!.. Но что это?! Плавник начал удаляться от нас. Что она, шлюпки испугалась? Конечно же, «учуяла» её движение, они далеко «чуют»… Нет, ребята! Что-то здесь не то! Смотрите! Метрах в двадцати от нас плавник снова стал разворачиваться в нашу сторону! Разгон берёт, тварь поганая! Сейчас ринется!.. До шлюпки ещё метров пятьдесят осталось... Кого-нибудь обязательно сцапает!
«Вперёд, ребята! – кричит Володя. – Лупи её, гадину!» И с двумя кораллами в руках устремляется в сторону чудовища. Моряки, все как один, в едином порыве тоже ринулись навстречу монстру, колотя что есть силы по воде ластами, сумками, швыряя в сторону плавника коллекционные кораллы и даже ракушки. – Кораллами бей!.. По кумполу вжарь как следует! Ломиком ей, ломиком! Да воду мути, чтобы окосела!

Громкий боевой клич на чисто русском наречии разорвал спокойную тишину океанского пространства, устремляясь в бесконечность. Да, так вот ходили некогда в атаку наши прославленные морские пехотинцы, ходили на вражеские танки, на пулемёты, на ДОТы и ДЗОТы, с винтовкой и ножом в руках. И побеждали до зубов вооружённого противника! Правда, сейчас по воде быстро не побежишь, не то бы давно башку свернули этому заморскому чудищу! До него уже десять метров, восемь, пять! Ну, ещё немного!
Отчётливо видно огромное, мощное тёмное тело, могучая голова с приоткрытой пастью, свирепые, ничего не выражающие глаза... Ребята молотят по воде ещё сильнее! Оставшиеся метательные снаряды уже прицельно летят в чудовище, пущенные со всей юной матросской силой... Туловище монстра вдруг резко дёрнулось, плавник колыхнулся, и огромная торпедоподобная тень рывком устремилась в сторону и понеслась, набирая скорость, в направлении глубоководья. Секунд через двадцать плавник полностью скрылся из виду... Моряки же продолжали потрясать воздух (и воду) боевыми выкриками и «оружием», давая разрядку накопившимся чувствам и эмоциям...

Тем временем подошла шлюпка, и Володина команда заняла наконец безопасное положение. Возбуждение ребят вскоре прошло, остались апатия и мелкая дрожь во всём теле. О дальнейшей работе не могло быть и речи. Взяли курс на корабль... В последующем в подобных вылазках предусматривали чёткую систему взаимостраховки. К счастью, таких неприятных инцидентов в этом походе больше не случилось.




ВМЕСТЕ НА "УПОРНОМ"

Я неоднократно бывал у Володи на «Упорном». Особенно часто посещал его в 1964-1965 годах, когда корабль находился во Владивостоке, на ремонте. А в период заводских испытаний участвовал в большинстве его выходов в море. В то время перед медицинской службой флота была поставлена задача оценки обитаемости надводных кораблей, и мне, как физиологу-гигиенисту санэпидотряда флота, поручено было практическое выполнение этой работы.

Ещё раньше, в 1963 году, предвидя такое развитие событий, дальновидный командир отряда полковник Дьяков Николай Васильевич послал меня, только что прибывшего в отряд молодого специалиста, на трёхмесячные курсы подготовки в академию, на кафедру физиологии подводного плавания, возглавляемую Иваном Акимовичем Саповым, чтобы сделать из меня специалиста-«надводника».
Надо сказать, что до этого времени надводными кораблями с этих позиций медицинская служба Тихоокеанского флота занималась мало, и упор был сделан на всестороннее изучение боевых походов подводных лодок. Но уже в 1964 году приказ о развёртывании такого рода исследований поступил, и я сразу же окунулся в работу по этой программе.

Как физиологу, уже знакомому с основной закрытой литературой по данному вопросу, мне было совершенно ясно, что сами по себе одни лишь гигиенические исследования будут явно недостаточными для обоснования выводов и рекомендаций. Ясно было, что потребуются «физиологические» наблюдения, оценивающие степень конкретного влияния условий (обитаемости) на здоровье и работоспособность личного состава. Соответствующей аппаратуры тогда на вооружении флотских специалистов не было. Приходилось конструировать её самому. В этом отношении очень помогли только что изданные рекомендации Гдаля Осиповича Оксенгендлера (военно-морского врача, выпуска 1953 года) с детальным описанием некоторых портативных приборов для подобного рода исследований.

***
Володя, будучи на Дальзаводе, с удовольствием помогал мне в работе по их изготовлению (силами своих подчинённых и некоторых заводских специалистов) – благо, возможности для оплаты этой работы у него были тогда достаточные. Немалую помощь оказал мне и флагманский врач бригады ремонтирующихся кораблей подполковник медицинской службы Фрибель Юрий Фёдорович. Его мысли и предложения по ряду проектов кораблей очень помогли мне при составлении итогового отчёта в вышестоящие инстанции в 1965 году.

На заводские испытания мы с Володей вышли уже со знанием дела и вооружённые основной физиолого-гигиенической аппаратурой. За две недели почти непрерывной работы в море нам удалось собрать объективные данные по динамике работоспособности специалистов разных специальностей во время различных вахт и работ, в том числе и в экстремальных условиях (в ночное время суток, во время ракетных пусков, артиллерийских стрельб, при ремонте вышедшей из строя радиолокационной станции, при работе в защитной одежде и др.).

Работая непосредственно на боевых постах (в естественных условиях учебно-боевой деятельности специалистов), я в полной мере лично на себе испытал всю тяжесть подобного рода вахт и дежурств и с самого начала проникся необходимостью сделать всё возможное для улучшения условий труда корабельных специалистов. Физическая, функциональная, эмоциональная нагрузка на личный состав (в том числе и на офицеров, конечно) была чрезвычайно велика и требовала серьёзных медико-организационных мероприятий по поддержанию и восстановлению боеспособности и по сохранению здоровья корабельных специалистов. Полученные тогда объективные клинико-физиологические данные явились первым сигналом к разработке специальной медицинской программы по решению этих вопросов.
 
Командование флота и в первую очередь медицинская служба в полной мере понимали необходимость этих мероприятий, и в последующем программа углублённой оценки здоровья и повышения работоспособности корабельных специалистов приобрела характер долговременной, к ней были подключены целые группы специалистов медицинской службы. И надо сказать, что эффект этой общефлотской работы на кораблях был весьма заметным. А началось всё именно с экипажа ракетного корабля «Упорный», с которым я не раз встречался в последующем и в Промысловке, и во Владивостоке, получив многолетнюю динамику наблюдений.

***
Мне не посчастливилось вместе с Володей выйти в тропики. Но я часто провожал его в походы в 60-е годы. Однажды и он (в 1966 году) помог мне, когда я уходил со специальным заданием в один из первых длительных плаваний в экваториальные широты. До этого Вовочка уже успел побывать в тех районах и открыл передо мной много частных деталей и тонкостей в области обитаемости наших кораблей и особенностей медицинского обеспечения экипажей, с которыми мы (врачи) тогда ещё не были знакомы.

Помимо этого, Володя сделал для меня ещё одно доброе (личное) дело – отправлял оставленные мною письма из Промысловки во Владивосток моей жене. Конечно, Таня очень беспокоилась обо мне, и я решил несколько уменьшить её волнения. Ещё до отплытия я успел написать пять или шесть писем, обозначив их разными датами в течение первого месяца плавания. Напридумывал много всяких деталей и, главное, – для большей достоверности – написал такими каракулями, что понять писанину было почти невозможно, – объяснив это постоянной качкой. В целом, получилось весьма убедительно, и моя верная страдалица (оставшаяся, кстати, одна с двумя малыми сыновьями на руках) совершенно не заподозрила никакого подвоха. Правда, Вовочка несколько переусердствовал, отправив все письма за три недели. Остальное же время осталось на беспрерывные волнения.

На этом мои выходы в тропики и закончились. А вот Володе выпало счастье совершать их потом неоднократно – и на «Упорном» и на других боевых кораблях, а в последующем (уже в 70-е годы) – на судах Гидрографии флота. Вопросы медицинского обеспечения экипажа занимали у начальника медицинской службы почти всё свободное время. Однако у моего друга было ещё одно занятие в плавании, мимо которого он просто не мог пройти – это изучение американской боевой техники (кстати, такая задача стояла перед командованием). И здесь капитан медицинской службы Владимир Алексеевич Некрасов с самого начала оказался знающим специалистом – сказалось его академическое пристрастие к изучению тактико-технических данных (ТТД) зарубежных боевых единиц. В этой области его знания были настолько глубоки, что к нему частенько обращались за консультациями офицеры, непосредственно занимающиеся этими проблемами. Более того, Володе удалось сделать прекрасные фотографии и зарисовки американских кораблей и самолётов, из которых был составлен уникальный альбом, представленный в штаб флота командованием корабля. Володю потом даже вызывали туда на беседу к соответствующим специалистам, которые были крайне удивлены его медицинской специальности.

О своей же врачебной работе в походах Вовочка отчитывался значительно скромнее. Но и здесь скупые ряды цифр свидетельствовали о той нагрузке, которая ложилась в походах на его плечи. Мне по долгу службы приходилось знакомиться с его отчётами. В них всегда содержалось много идей и конкретных предложений по совершенствованию медицинского обеспечения походов, сохранению здоровья и повышению боеспособности личного состава флота.




СЕМЕЙНЫЕ ВСТРЕЧИ

Володя неоднократно бывал у нас в шестидесятые годы. Заезжал один – приехать с Зиной и сыновьями из Промысловки было нелегко. Мои малые тогда ещё мальчишки сразу бросались к нему и требовали рисунков (Вовочка как-то имел неосторожность продемонстрировать им свои художественные способности). Он тут же садился на диван, доставал карандаш и набрасывал в их альбомах знакомые всем нам персонажи из общеизвестных мультфильмов. Особенно нра¬вился мальчишкам Волк из «Ну, погоди!». И Володя изображал его в разных вариантах и позах, но всегда удивительно похожим. И страшно довольные ребята потом хвастались перед своими друзьями этими новыми художественными шедеврами.

Меня же больше всего поражала Володина способность моментально творить без всякой натуры. При этом он никогда не намечал предварительно форму рисунка, а начинал рисовать сразу, одной единой, непрерывающейся линией – с любой точки изображаемого предмета. Никогда не делал ни одного исправления и постоянно доводил рисунок до совершенно законченной формы. При этом он мог бесконечно варьировать динамику движений объекта и выражение поразительно похожей физиономии. Как в его голове могли создаваться подобные образы и отражаться потом на бумаге – понять это было выше моих скромных художественных возможностей.

Несколько раз и я бывал у Володи в гостях, но уже позднее, в семидесятые годы, когда его семья обосновалась в Находке. Каким образом он получил там квартиру – не представляю. Возможно, добилась её получения Зиночка, устроившаяся работать на какой-то должности в этом городе. Особенно памятен был мой визит к ним вместе с младшим сыном Димкой, в 1975 году, когда мы приехали в Находку на соревнования по настольному теннису.

Двенадцатилетний сын подавал большие надежды, и тренеры решили впервые показать его на «большой» теннисной арене. Здесь, в Находке, тогда была лучшая в крае теннисная школа с прекрасным тренером-организатором Алексеем Савельевичем Ибрагимовым, с чудесным теннисным залом и отличными юными теннисистами. Встретиться с ними на соревнованиях, поучаствовать в совместных тренировках, да и просто посмотреть на их игру и получить квалифицированные советы было весьма полезно нашим юным владивостокцам.

Володя и его домочадцы не очень интересовались теннисом, но всё равно много расспрашивали Диму о его успехах, и в частности, о ежедневных поединках с местными чемпионами. А рассказать Димычу было что. И о том, как он выиграл первенство среди младших школьников (кстати, на два и на три года более старших, чем он), и как сражался с будущей звездой тенниса Юркой Арсеньевым и победил его в двух партиях, и как потом сумел выиграть (конечно, случайно) одну партию у самого Кости Гончарова – чемпиона среди юношей! И как тот сразу позвал одного из лучших игроков среди взрослых – восьмиклассника Макарова, и Макар, как всегда невозмутимо, проверил Димку на прочность, выиграв партию со счетом 21:13... А потом были восторженные взгляды на самого юного чемпиона, бросаемые самим Савельичем, который сразу взял Диму на заметку и в последующие годы постоянно помогал ему советами.

Я тогда, конечно, был страшно горд за сына. А от Володи Диме достался самый ценный подарок – небольшая, но очень красивая ципрея. Второй подобный «приз» Димыч получил уже от того самого коллекционера морских сокровищ, к которому Вовочка сводил нас в гости. Тут Диме досталась маленькая каракола – более серьёзными экспонатами коллекционер, естественно, не разбрасывался.
***
…Позднее, в конце семидесятых, Володины сыновья Саша и Дима поступили во Владивостокский медицинский институт, а позже занимались научно-исследовательской работой в группе физиологии труда городской санэпидстанции, организованной мною после ухода в отставку. Это была уже середина восьмидесятых.

У Володи в это время не всё ладилось со службой. Он был назначен на должность начальника госпиталя в одном из районов края и с самого начала попал в опалу. По каким-то совершенно непонятным причинам (или вообще без причин) к нему стал придираться начальник медицинской службы гарнизона. Посыпались взыскания, и Володя, не выдержав придирок, в конце концов подал в отставку, и был уволен в запас где-то в середине восьмидесятых. После этого устроился врачом на плавающие гражданские суда – вновь вернувшись к морской специальности.

Работа Володе нравилась. К тому же, он получил возможность несколько улучшить своё материальное положение. Ему даже удалось приобрести иномарку (когда это стало возможным). И он однажды зимой совершил на ней рейс к нам, во Владивосток. Правда, пробыл в гостях всего несколько часов, но успел рассказать много интересных историй о своих последних морских походах (уже рейсах). И о том, как его с иномаркой отлавливали в порту прибытия рэкетиры, расплодившиеся за несколько лет перестройки, как крысы, и диктовавшие свои условия всему остальному населению края.

С этим типом «внегосударственных деятелей» (а, может, и государственных, поскольку им была дана полная свобода действий) мы к этому времени были уже хорошо знакомы. Это они взламывали средь бела дня наши городские квартиры, обчищая их до нитки и не оставляя следов. Они останавливали под дулами автоматов городской и междугородний транспорт, отбирая у пассажиров всё ценное. Они отрабатывали боевые приёмы, избивая на улицах случайных прохожих, или демонстрировали свою силу и безнаказанность, паля из автоматов на главной улице города, несясь по ней на своих иномарках.

***
А однажды, совершенно случайно, мне довелось и поближе познакомиться с этой новой «социальной прослойкой русских», непосредственно на их тренировочной базе. В те годы (в конце восьмидесятых) моя профилактическая программа и группа физиологии труда горСЭС переживали свои самые тяжёлые времена. Благодаря героическим усилиям некоторых чрезмерно амбициозных горсэсовских дам, работа была фактически свёрнута, и я понимал, что отстаивать городскую программу в этих условиях, значит, серьёзно навредить и членам нашего небольшого коллектива, да и своему собственному здоровью. Распределив сотрудников по другим отделениям, я в одиночку продолжал донозологические (валеологические) исследования, собирая данные по состоянию здоровья трудящихся бывших наших контрольных коллективов.

У всех обследованных в эти годы наблюдалось резкое ухудшение здоровья. Особенно это было выражено у детей и женщин. И даже у практически здоровых моряков и физкультурников спортроты нашего флота! Для сравнения я решил взять и гражданских спортсменов и однажды зашёл в один из ближайших спортивных клубов, где занимались, как сейчас говорят, весьма «крутые» ребята. Подошёл к их тренеру, объяснил задачи. Он предоставил мне такую возможность, и я получил данные функционального состояния основных систем организма и физические показатели у трёх десятков парней, занимавшихся силовой тренировкой и некоторыми видами единоборств.

Полученные цифры поразили меня. Они были в среднем на тридцать-сорок процентов выше (лучше), чем у всех остальных обследованных мною спортсменов и физкультурников. Я показал результаты тренеру (это было одно из условий проведения обследований) и поинтересовался прежде всего характером питания спортсменов. Питание в тот тяжёлый период было одним из самых слабых звеньев любой профилактической программы. Продукты только начинали появляться, но возможности приобрести их практически ни у кого не было. Ответ тренера ошеломил меня. Оказывается, все эти «мальчики» питались в ресторане, тратя за один обед (или ужин) чуть ли не треть моей горсэсовской месячной зарплаты.

Видя моё крайнее удивление, тренер посоветовал мне не задавать больше вопросов, и вообще не распространяться о нашей встрече и проведённых на его базе обследованиях. Сам же поблагодарил за работу, взял дубликат результатов и даже пытался отблагодарить меня, достав из кармана несколько крупных купюр (какие мне в то время и не снились!).

Ошарашенный всем увиденным здесь, я от оплаты категорически отказался (как поступал, кстати, всегда), считая, что подобные медицинские наблюдения должны вестись абсолютно бесплатно. Тренер особо не настаивал, и я ушёл, сразу поняв, куда и к кому попал.
Да, тренер, безусловно, должен был остаться довольным своими подопечными. Его ребята действительно по всем физическим и функциональным параметрам намного превосходили остальную городскую спортивную братию. Здесь всё было поставлено на службу «делу». И поставлено на научной основе – в смысле методики работы, питания, и даже режима «труда» и отдыха.

В последующем я придерживался совета «тренера» и не разглашал «военной тайны». Это могло доставить мне серьёзные неприятности (хотя своих координат я им и не оставлял). Единственно, на что я решился, так это включить полученные данные в качестве контрольной группы «мальчиков»-спортсменов в своих последующих научных докладах и статьях, не вдаваясь в детали и особенности их спортивно-тренировочного режима...

Так что с особенностями «трудовой» деятельности этой группы лиц, с «методологией» и некоторыми приёмами их работы мы были вкратце знакомы, и Володин рассказ лишь детализировал и обогатил наши знания, применительно к их работе в портах, куда прибывают суда, возвращающиеся из загранплаваний.

***
С этим видом рэкета в наших дальневосточных портах уже давно были знакомы. Местным мафиозным структурам он, безусловно, давал огромную прибыль. Возмущённые же хозяева (бывшие владельцы машин) постоянно обращались в администрацию городов с требованием оградить их от подобных посягательств на их личную собственность. Кое-какие меры с этой целью и принимались. В частности, дали возможность покупателям осуществлять все таможенные сделки с машинами ещё до прибытия в порт назначения, чтобы осчастливленные владельцы этого богатства на колесах могли сразу же «давать дёру», не дожидаясь неприятных переговоров с прибывающими на борт жаждущими тех же благ рэкетирами.

***
Володя сумел обзавестись в Японии иномаркой, находящейся ещё в хорошем состоянии (обычно наши моряки брали подержанные машины, продававшиеся по очень низким ценам), и, естественно, опасался за её сохранность. Опасения особенно возросли, когда при подходе к причалу Владивостокского порта на борт первыми вскочили парни в кожанках и, не обращая ни малейшего внимания на протесты вахтенного и стоящую тут же милицию, прямым ходом направились в трюм, где как раз и размещались приобретённые машины. Конечно, там же находились и их владельцы, не отходившие ни на шаг от своей собственности.

Бравые молодцы намётанным взглядом быстро оценили обстановку и выбрали с десяток приглянувшихся им иностранных красавиц. Тут же сделали на них характерные отметки и предупредили владельцев, что их будут ждать при выгрузке. И это означало потерю товара за полцены и даже меньше, так как ни милиция и никто другой уже не в силах были защитить владельцев. В число «неудачников» попал и Вовочка.

Что было делать? Он был совершенно один – рядом никакой страховки. Других хоть встречали группы знакомых и родственников, и для них оставалась какая-то призрачная надежда. Володя подошёл к милиционеру. Тот только развёл руками – ничего не может сделать! Правда, предложил вариант – договориться с крановщиком (конечно, за плату!), выгрузиться немного в стороне и попытаться удрать от назойливых «мальчиков». Их иномарки стояли ровным рядом на пирсе, готовые к действиям.

Вовочка так и сделал. Расплатился валютой и с исполнителем, и с главным советчиком и после выгрузки десятка первых машин, в числе которых были и «маркированные», пользуясь занятостью основной массы молодцев их владельцами, неожиданно выгрузился в стороне, сидя прямо в машине и полностью подготовив её к старту.

Старт состоялся весьма удачно, ещё до подхода к нему четвёрки верзил, которые яростно махали Вовочке кулаками. Поняв, что на своих двоих им его уже не догнать, они резво помчались к собственным машинам и устремились в погоню. Далее всё происходило, как в настоящем детективе. Надо было скорее оторваться от преследователей и выскочить на трассу, ведущую из города. Но предстояло вначале выехать за пределы порта. Остановка (поимка) здесь грозила полной конфискацией собственности. В городских кварталах риск был поменьше – там бандюгам было больше шансов «засветиться». Они обычно предпочитали устраивать «отлов» за пределами города, пользуясь тем, что из Владивостока вплоть до аэропорта была всего одна междугородная трасса, поймать на которой беглеца не составляло труда.

Володе попалась прекрасная машина, быстрая, лёгкая в управлении – сам выбирал из доброй сотни вариантов! Плохо было то, что он слабо ориентировался во всех хитросплетениях портовых сооружений (хотя ранее знакомился с трассой). Пока он, виляя между зданиями, выехал наконец на трассу, ведущую на улицы города, машины преследователей уже мчались на полном ходу метрах в пятистах от него. Спасло чудо – проезжающий маневренный тепловоз с несколькими вагонами, перед которым Вовочка успел проскочить, и без оглядки понёсся по обледенелым заснеженным улицам к проспекту Столетия, переходящему уже в загородную трассу. Повезло ему и со светофорами, на которые местные бандюги в данной ситуации просто не обращают внимания.

Вот и трасса. Володя гонит на полную катушку, рискуя перевернуться или попасть под бдительное око ГАИ. Притормозил только перед стационарным постом и снова вперёд. Машина катит легко, преследователей не видно. Впереди их тоже быть не может. Бензина должно хватить – заправился на полную катушку. Только бы не догнали! Здесь им всё дозволено. Не только машину отберут, но и самого пристукнут в назидание. Это их метод. Однажды на этой трассе сразу двадцать машин остановили, перевозимых группой владельцев без присмотра милиции. Тогда даже беременную женщину не пощадили – всех изувечили, разбросав по кюветам. Таковы бы¬ли их нравы...

Машина летит, как птица. Повинуется каждому движению водителя. Легко вписывается в повороты, делает затяжные прыжки на небольших снежных ухабах, обгоняет медленно плетущихся «Москвичей», «КАМАЗы». Вот уже позади «Угольная», поворот в аэропорт, впереди Уссурийск. Может, хватит напрягаться?! Нет, Володя несётся в наступающих сумерках до самого Уссурийска и дальше. Могло случиться всякое – преследователи, конечно, знали, что его машина транспортируется в Находку... Свободно вздохнул только тогда, когда впереди засверкали огни родного города, а сзади, на трассе, не видно было ни одного догоняющего его огонька...




ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Когда это было? Кажется, в конце лета 1992 года. В последние годы события так перепутались, что забываешь не только месяцы, но даже годы. И кто мне сообщил эту новость – что Вовочка лежит на обследовании в городской больнице? Опять-таки, кажется, Валя Арефьева – подруга Зиночки и наша хорошая знакомая – жена нашего однокашника Славы Арефьева, живущая во Владивостоке. К ним Володя с Зиной также порой заезжали, будучи у нас в городе. До Арефьевых добраться было намного удобнее, чем до нас, живших в противоположном (от трассы) микрорайоне краевого центра.

Почему ни Зина, ни Володя не позвонили нам сами? Очевиднее всего, не хотели тревожить до поры до времени. У Володи с диагнозом было всё туманно: что-то непонятное с лёгкими, что-то с желудком; ухудшилось общее состояние, пропал аппетит, стал резко худеть, высокая РОЭ, изменённая кровь, нарушение функции печени и др. Возникло всё как-то внезапно. Или же Володя не обращал на себя внимание. До этого я не помню, чтобы он когда-нибудь болел – и в академии, и после на что-то жаловался. Не в пример мне – вечному «страдальцу» с тысячей хворей, с которыми я непрерывно боролся всю свою сознательную жизнь. И вот вдруг такое случилось. Валя сказала, что дело серьёзное.

Я сразу же звоню нашим однокашникам – Боре Догадину, Евгению Андреевичу Абаскалову, Косте Артарчуку, работающим здесь, в городе, по соседству со мной. Договариваемся в ближайшее воскресенье (выходной) посетить его и выяснить у врачей его состояние (Володе и родственникам серьёзный диагноз могли и не сообщить – врачебная гуманность!). У Бори – машина. Обещал отвезти всех к тысячекоечной больнице, где лежал Володя (это далеко за городом, в районе курортной зоны).

Собрались втроём (Костя поехать не смог), захватили, кто что может вкусненького, заехали на базар, купили фруктов и мчимся к Володе. Заходим в отделение, вызываем его через сестру, и Володя выходит. Издалека, в коридоре, сразу его узнали. Идёт ровной походкой, но не быстро. Улыбается. Та же иссиня чёрная жёсткая шевелюра, те же живые чёрные глаза, вроде бы и не затронутые болезнью, но нет ни румянца, ни загара на лице, кожа какого-то серовато-жёлтого оттенка – явно поражена печень. И страшная худоба – наверное, килограммов двадцать сбросил. Правда, в последние годы Вовочка поднабрал много лишнего (9 кг!), но сейчас явно был уже «ниже» своей юношеской (академической) нормы в 68-70 кг. Да, это серьёзно!..

Обнялись, подержались за его ещё довольно крепкую руку. Володя был очень рад нашему неожиданному появлению и сразу повёл нас в какой-то зал, где можно было посидеть и поговорить без свидетелей. Стал живо (как и раньше) рассказывать о своих злоключениях. Оказывается, лежит здесь уже три недели. Состояние неважное. Субфебрилитет. Периодические ознобы, отсутствие аппетита, рвота после приёма пищи, слабость постоянная, затруднённое дыхание, временами одышка, кашель. Непрерывно обследуют. Неделю назад делали гастроскопию. А во вторник возили в краевую больницу на бронхоскопию. Мучили больше часа... Рвота, жуткий кашель, полубессознательное состояние. После же всех этих «измывательств» даже машины не предоставили, чтобы доехать до тысячекоечной. Своя скорая сразу уехала, ждать не стала. А местным врачам и дела до чужого больного нет!
Пришлось в конце концов самому добираться. Ехать же надо двумя транспортами, с пересадкой. Затем ещё идти в гору более километра. Вышел из больницы, а сил совсем не осталось. С полчаса отлёживался на скамейке. Хорошо хоть за пьяного не приняли. Всё же добрался... С многочисленными остановками для отдыха на последнем этапе. Пришёл совсем без сил. На следующий день от болей и общей слабости даже подняться не смог с кровати. Сейчас получше стало...

Володя рассказал о семье. Зина по-прежнему работает. Ребята тоже работают в Находке по специальности. Но много не распространялся. Чувствовалось, что существуют какие-то житейские сложности... Мы не расспрашивали. Пытались отвлечь его от неприятных мыслей. Рассказывали о своей работе, я – о наших концертах с Маэстро (Евгением Андреевичем), о своих мальчишках и о Володиных рисунках, хранящихся у нас в детских альбомах. Попросил Вовочку сделать ещё хоть небольшой набросок, он не смог – не было сил...

Вспомнили наши курсантские годы: Рузовскую, загородные прогулки. Вспомнили и эстафету, где мы с Володей участвовали в турпоходе, и бассейн, и преподавателей. А главное – говорили о море, которое Володя так любил, любил вместе со всеми испытаниями, которые оно ему предъявляло. Я тогда очень пожалел, что не захватил с собой уже приготовленные фотографии тех времён. Почему-то Боря с Евгением Андреевичем меня отговорили. А лично мне были бы очень приятны такие совместные воспо¬минания. Тем более что все мы там были вместе, в самых разных эпизодах – на занятиях, в общежитии, на соревнованиях...

***
Говорили часа полтора. Володя устал. В какой-то момент Евгений Андреевич зашёл к дежурному врачу с целью выяснить обстановку. Хотя... нам и так всё было ясно. Володя же был полон оптимизма. Строил планы на будущее, на свою работу, на новые походы в любимые просторы океана. Мечтал и дальше заниматься подводной охотой, наполнять себя впечатлениями, а квартиру новыми экспонатами. Много говорил о Зиночке, о её доброте, бесконечной заботе о нём, о своей любви к ней, к мальчишкам! Хотя какие они были «мальчишки»! Каждому было уже за тридцать! Моим ребятам, Тане передавал большой привет и обещал, как только станет лучше, то обязательно нарисует целую серию картин из любимых всеми нами мультфильмов...

Однако лучше ему не стало... Через пять дней позвонила из Находки Зина, сообщив, что Вовочка уже дома, что у него серьёзный диагноз (мы его уже знали), что ему плохо, и что врачи настоятельно рекомендуют проводить химиотерапию. А вот лекарств необходимых нет. Советовалась со мной, что же всё-таки делать... Что я мог ей ответить?! Только словами утешения и надежды... Относительно же целесообразности химиотерапии у меня было собственное мнение – она здесь уже не поможет, и даже больше – она приведёт к ускоренному финалу, так как ещё больше ослабит и без того слабый организм, убьёт оставшиеся защитные силы, хоть как-то поддерживающие Володю последние месяцы (может, недели) его существования... Но можно ли было убивать надежду?! К тому же Вовочка и сама Зина ещё верили в чудо. Володя даже хотел заняться входившей тогда в моду уринотерапией – опять-таки по чьим-то рекомендациям.

Я пообещал Зине разузнать обо всём у наших специалистов и постараться достать лекарства. Сразу же поехал в госпиталь. Что-то достал в госпитальной аптеке. Но основное раздобыл через знакомых в аптекоуправлении. Выяснил и мнение местных владивостокских эскулапов относительно целесообразности применения этих препаратов. Большинство склонялось в пользу профилактики... Отослал бандероль в Находку и позвонил Зиночке. Володе опять было тяжело, и он в этот момент спал. Зина долго с нами говорила – ей тоже требовалось утешение и моральная поддержка. Как могли, её успокаивали...

Мы звонили в Находку ещё несколько раз. Удалось поговорить даже с Володей. Он вовсю проводил химиотерапию и мучился от неё ещё больше. То ли была повышенная чувствительность к некоторым лекарствам, то ли эффект их воздействия на организм был такой, но резко участилась рвота, усилилась общая слабость, стала кружиться голова... В общем, как и должно было быть. А где-то перед ноябрьскими праздниками Вовочка позвонил нам сам и довольно бодро рассказывал о своём состоянии. Видимо, ему на какое-то время стало полегче. Мы тоже обрадовались этому. Старались ободрить его, настраивали на будущее, расспрашивали о любимых занятиях, о сыновьях. Поговорили и с Зиночкой.

А через день снова звонок, уже рано утром. Неузнаваемый голос Зины – Володя умер... Сегодня ночью... в четыре двадцать утра... Фактически у неё на руках... Трудно было это себе представить, но это случилось... Улетела на небо ещё одна чистая, светлая, ничем не запятнанная душа. Ушла из жизни так рано, не дав Володе сполна насладиться всеми прелестями земной красоты и земного счастья. Но он всё же многое успел увидеть, узнать, испытать. И многое сумел сделать в жизни. Добрыми словами будут вспоминать его моряки, которым он спасал жизнь и облегчал страдания в походах, больные госпиталя, где он некоторое время был начальником, его академические друзья, товарищи. Для своих сыновей он остался примером того, как надо честно идти по жизни, идти твёрдо и уверенно, не поступаясь своими принципами и убеждениями, как надо бороться за них и не сдаваться, как надо любить и уважать свою семью, жить ради неё, лелеять её, не предавать и не разменивать на иные прихоти.

Но почему всё же так рано?! Ведь Володе не было ещё и пятидесяти пяти лет! И он до этого практически не болел. А может, всё-таки периодически чувствовал дискомфорт, но никогда не обращался к врачам, преодолевая свои болезни самостоятельно? Держал в себе всю горечь обиды от беспричинных нападок вдруг ни с того, ни с сего взъевшегося на него начальника! Медицинского начальника! Врача, который должен знать всю тяжесть, всю глубину воздействий на психику и на здоровье человека беспочвенных обвинений! Может, именно они, эти обвинения, эти придирки, даже наказания (которых Володя никогда до этого не имел за всё время своей службы и учёбы в академии!) послужили причиной развития необратимого болезненного процесса?!

Володя не держал на него зла. Он даже ни разу не заговорил со мной о нём после ухода со службы. Вовочка вообще никогда ни на кого не жаловался и ни о ком не говорил плохо. Открытая, прямая, честная и... беззащитная душа. Именно такие чаще всего рано уходят из жизни. Уходят потому, что всегда принимают огонь на себя, и никогда не пытаются сделать хуже другим. Справедливо ли это?! И почему общество не защищает таких людей, генетически не способных причинять боль другому? Наоборот, общество пользуется их кажущейся внешне слабостью и психологической незащищенностью, использует их в своих, зачастую личных и корыстных интересах. Или, по меньшей мере, безразлично к их запросам и даже страданиям... Безразличны даже свои коллеги!

Я не в состоянии понять, как могли бросить его (именно бросить!) врачи областной больницы после тяжелейшей процедуры, видя его состояние, зная его диагноз! Не помочь, не понаблюдать необходимое время, не вызвать машину из той же тысячекоечной больницы?!. Володя так никогда не поступал со своими пациентами!..

***
Где сейчас летает его добрая душа? Что думает она обо всех нас, о нашей земной жизни со всеми нашими земными пороками? Видит ли там, вдали, за облаками, пути нашего исцеления? Или же только нам самим предназначено увидеть это? Увидеть и понять всю бренность, всю мелочность наших земных человеческих запросов, по сравнению с великим предназначением Человечества… Чем живёт Володина душа там, в ином измерении – в ином пространстве и времени?

Вряд ли всё это мы когда-либо узнаем – мы, ещё живущие нашей, земной жизнью. Для нас остаётся только память. Память о нашем друге и товарище, о прекрасном, не испорченном жизнью человеке, всегда стремившемся делать только добро и ничего не требовавшем взамен...