Как снять кота с дерева

Виталий Бердышев
СОДЕРЖАНИЕ

ДЖЕК
ЛОТТА
КОТ ВАСЬКА
КАК СНЯТЬ КОТА С ДЕРЕВА
ВОРОНЬИ ЗАБАВЫ
ВОРОНЫ И КОШКИ
"МЕТКИЕ" ВОРОНЫ
КОЛЮЧИЙ ВОРИШКА
Я НЕ СТАВЛЮ БОЛЬШЕ МЫШЕЛОВОК
ИНТЕРЕСНОЕ РЯДОМ (Думают ли животные?
СТРАХИ ЖИВОТНЫХ
ПИЧУГА
НЕ ПЛАЧЬ, МАЛЫШ!
ЛЯГУШКИ
НЕДОТРОГА
ГОЛУБОЙ МОТЫЛЁК
МУРАВЕЙ



Посвящается
нашим братьям меньшим –
прекрасным и беззащитным
творениям Природы


                ДЖЕК

С этим очень симпатичным псом я познакомился осенью 1994 года во время моих тренировочных занятий на стадионе Тихоокеанского флота во Владивостоке. В этот год мне каким-то чудом удалось вернуться к медленному бегу, и я ежедневно сколько хватало сил ковылял по беговой дорожке. На стадионе всегда было много собак – как приводимых своими хозяевами, так и местных, обитавших на расположенных рядом автостоянках, одна из которых занимала часть площади самого стадиона.

Здешние собаки облаивали каждого вновь приходящего на стадион, считая эту территорию своей законной вотчиной, особенно её часть, прилегающую к автостоянке, где были расположены спортивные снаряды. Точно таким же образом встретили они и меня, когда я стал приходить сюда по утрам. Однако стоило мне принести им пару раз угощение, как они тут же сменили гнев на милость и уже встречали меня у входа как своего доброго знакомого, весело прыгая вокруг меня и повиливая хвостами.

Я кормил всю эту гвардию всегда в одном и том же месте – у снарядов, и собаки, встретив меня, сразу устремлялись в этом направлении, выжидающе посматривая на мой пакет. Я угощал их всех понемножку, и каждая жадно проглатывала свою порцию, ожидая добавки. Чужую еду они обычно не трогали, соблюдая негласные законы собачьей этики. Это были молоденькие собачки в возрасте от пяти-шести месяцев до полутора лет, дружно живущие друг с другом. И клички у них были подстать охраняемым объектам – Шина, Фара, Дина и др. Иногда среди этих собак появлялся ещё один пёс, обитавший, по-видимому, где-то по-соседству, а возможно, и на этом же стадионе, только с противоположной стороны. Он всегда появлялся неожиданно и позже всех. Местные собаки и служители стадиона его хорошо знали и встречали как своего знакомого. Звали его Джеком. Это был симпатичный, всегда весёлый пёс лет пяти-шести, с длинной пушистой шерстью коричневой окраски, обвислыми ушами и большими добрыми глазами. Он хорошо ладил со своими местными собратьями, и те всегда с удовольствием принимали его в свою компанию. Получив от меня еду, они все вместе обычно носились по полю, гоняясь друг за другом, отнимая друг у друга палки, порванные мячи, какие-то тряпки. Иногда в процессе своих занятий подбегали и ко мне, узнать, не появилось ли у меня вдруг ещё какое-нибудь угощение. Я иногда на самом деле оставлял для них кое-что про запас.

Все эти местные собаки играть с человеком не умели. Боялись палки в его руках, не желали бегать. Но все любили ласкаться. А потом ложились, подымая кверху лапы и показывая тем самым свою полную покорность и подчинение. Джек, в отличие от остальных, любил играть с людьми. Особенно нравилась ему игра с палкой, с которой он носился от меня, а затем сам давал в руки, чтобы потягаться силой. И я ему никогда не отказывал в этом удовольствии.

Постепенно Джек привязался ко мне, стал встречать каждый день и даже сопровождать меня на беговой дорожке. Конечно, его интересовал прежде всего мой пакет с костями. Но, тем не менее, другие меня так не сопровождали. И мне приятно было бежать в его компании – будто со своей собственной собакой, как это делали счастливые любители бега, имевшие своих домашних животных. При этом некоторые держали своих питомцев на поводке, другие отпускали их совсем, и те галопом носились по полю или же за другими бегунами, норовя ухватить их за пятки. Из всей этой братии особенно запомнилась мне одна маленькая шавка – толстая, почти круглая, на коротеньких ножках – с трудом семенившая мелкой рысцой за своим хозяином в пределах одного круга. На большее энергии и сил ей уже не хватало, и она, запыхавшись, ложилась на траву на краю стадиона, ожидая окончания тренировки. Других собак и людей она почему-то очень боялась и всегда переворачивалась на спину или сжималась при нашем приближении, часто-часто помахивая маленьким хвостиком. Мы с Джеком неоднократно пытались вовлечь её в наши игры, но она так и не решилась на это.

Джек бегал всегда рядом со мной, устроившись либо сбоку, либо немного сзади, без труда выдерживая любой мой темп и на любой дистанции. Правда, слишком длительных пробежек он не любил, поскольку при этом откладывалось главное мероприятие (то есть кормление). В таких случаях он начинал забегать вперёд, вопросительно поглядывая на меня, не нарушаю ли я сегодня принципы тренировочного процесса и не пора ли переходить к основной процедуре. Если я не обращал внимания на его замечания, то он начинал тыкать носом в пакет, предупреждая о необходимости срочного оборудования питательного пункта на такой сверхдлинной дистанции. Если и это не помогало, он просто неожиданно сбоку бросался мне в ноги, заставляя либо лететь кувырком, либо, в лучшем случае, сбиваться с ритма. После этого я, естественно, был не в состоянии продолжать дальнейшие издевательства над нами обоими, и мы уже шагом двигались к месту всеобщего сбора, где нас ждали остальные собаки. Иногда же, в виде исключения, я оставлял Джеку несколько косточек прямо на трассе, и он, набравшись новых сил, быстро догонял меня, срезая по прямой половину круга.

Другие местные собаки, как я уже говорил, не желали делать таких пробежек даже тогда, когда я звал их с собой, предлагая еду. Они просто дожидались моего возвращения, периодически подбегая ко мне для ускорения событий. Когда моя беготня продолжалась долго, всё это им надоедало, и они начинали свои собственные собачьи игры, носясь по центральной части футбольного поля. Иногда Джек тоже на время присоединялся к ним, позволяя мне одному пробежать круг или два, но всегда возвращался ко мне. Он просто не мог допустить, чтобы кто-то другой воспользовался моими подношениями. Когда начиналось всеобщее кормление (при наличии вокруг других жаждущих четвероногих), Джек начинал неистово прыгать на меня и носиться вокруг, всем видом показывая, что ему и только ему должны принадлежать самые лакомые кусочки, и без них он просто не перенесёт сегодняшней беговой нагрузки. Непрерывно прыгая на меня, он как бы кричал: «Мне! Мне! Только мне! Другим не давай! Ведь я же твой друг!..» Остальные собаки воспринимали процесс намного спокойнее, но тоже с должным уважением, располагаясь полукругом вокруг меня и жадно следя за каждым моим движением. Я, конечно, лучшие куски отдавал моему Джеку, но не обделял и других голодающих. После приёма первой порции Джек всегда бегал вокруг в тщетных поисках – не осталось ли чего у его молодых подруг. Но обычно таких случаев не наблюдалось.

Иногда к нашей уже сложившейся компании присоединялись и другие собаки, обитавшие на соседней стоянке, расположенной за пределами стадиона. Была среди них одна интересная особа женского пола, такая же беспородная, как и все остальные, но с удивительно непокладистым характером. Держалась она постоянно одна, не примыкая ни к каким стаям и группам. Обычно я её видел одиноко стоящую при входе на автостоянку, то ли что-то высматривающую, то ли о чём-то рассуждающую сама с собой. При моём появлении она обычно тоже следовала к месту всеобщей трапезы. Я и ей выделял кое-что за компанию. Первые дни она молча проглатывала полученное и удалялась в свои владения. Но дня через три, очевидно, привыкнув к обстановке, вдруг начала отбирать порции у других собак и, в первую очередь, у маленькой Шины. При этом она молча и совершенно неожиданно бросалась на них, больно кусая и сразу обращая в бегство. Однажды так искусала Шину, что та минут пять визжала и не могла успокоиться, убежав к себе за ограду.

Я вначале пытался вразумить эту нахалку, как надо вести себя в порядочном обществе, но та имела на этот счёт своё собственное мнение. Она молча отходила в сторону, а на следующий день повторяла то же самое. И мне потом приходилось её отгонять во время всеобщего пиршества. Самое удивительное было то, что она делала всё абсолютно молча, не издавая буквально ни звука. Я ни разу так и не услышал, как она лает. Она молча шла, молча стояла поодаль, молча хватала пищу, молча, но жадно ела, молча набрасывалась на других собак, молча отскакивала в сторону, когда я её прогонял из нашего общества, и так же молча, как ни в чём не бывало, приходила на следующий день.

Единственный, с кем она всё же считалась и у кого не решалась отбирать кости, был Джек. Хоть и старый, но всё-таки кавалер, притом таких же, как и она сама, габаритов. Да и расцветка у них была очень похожа. Может быть, они оба были из одного помёта? Но однажды, когда подслеповатый Джек, как обычно, не доглодав кость, устремился на поиски остатков после других промышлявших у меня псов и, уткнувшись носом в землю, рыскал в густой траве, эта псина всё же решилась завладеть остатками его завтрака. Спокойно и тихо, как всегда, она перешла на его место и продолжила пиршество, то ли посчитав, что Джек уже забыл про кость, то ли решив просто утянуть её у старого пса.

И тут я впервые увидел своего Джека в гневе. Его вечно улыбающаяся физиономия вдруг стала грозной, и он набросился на неё со всей своей внезапной яростью. Такого нарушения субординации и порядка здесь ещё не бывало. Каждый пёс строго соблюдал собачьи законы. Надо было проучить нахалку. А та и не думала отступать и, оскалив пасть, молча стала защищать добычу уже как свою собственность. Несколько секунд слышалось лишь щёлканье клыков да бешеное рычание Джека. Та тоже издавала какие-то непонятные звуки. Всё же Джеку удалось уложить её на лопатки, и только после этого он оставил нарушительницу порядка в покое, отобрав и надёжно спрятав злополучную кость. Не знаю, нарушил ли он сам какой-нибудь из собачьих законов, поучая таким образом нахальную даму, но она вполне заслужила это. Вероятно, иные методы убеждения в данном случае были бы просто бесполезны.

Да, Джек никому не хотел уступать своего лидерства в этой части стадиона, в том числе и в отношениях со мною и с моим пакетом. При этом он не бросался на остальных молодых собак, не пытался отогнать их от меня и с места кормления, не кусал их, когда я трепал и гладил каждую по очереди. Он действовал куда более цивилизованными методами – просто отпихивая и расталкивая остальных своей мордой и грудью, всё время стараясь находиться ближе ко мне, чем другие. И особенно он преуспевал в этом стремлении, когда пакет был ещё полон. Но поскольку и другие стремились к тому же, он решил однажды прибегнуть к более радикальному способу утверждения своих персональных посягательств на мою персону. Воспользовавшись тем, что я отвлёкся, повиснув на одном из снарядов, он просто «застолбил» меня, окропив мои брюки противной вонючей жидкостью.

Не знаю, подействовал ли этот приём на остальных собак, но на меня лично – безусловно, поскольку мне потом пришлось изрядно повозиться, отстирывая тренировочный костюм лучшими рекламированными моечными средствами. Но, по-видимому, все эти уникальные стиральные порошки вместе с их убийственной рекламой на такой случай рассчитаны не были, поскольку даже после повторных стирок наша кошка Манька ещё долго принюхивалась к штанам, не понимая, откуда на них мог появиться такой мерзкий запах.

Надо сказать, что она вообще не терпела собак и не могла допустить присутствия ничего собачьего в нашем доме. И смогла успокоиться только после того, как сама пролежала на меченых брюках чуть ли не целые сутки, всё-таки заглушив собачий дух своим намного более приятным кошачьим ароматом, не полагаясь больше на наши людские методы очистки.
Сам же Джек был тогда страшно доволен содеянным. В тот день он ещё неоднократно пытался повторить тот же приём, но уже с другой моей ногой, подбегая каждый раз с новой порцией для усиления эффекта. Но тут уж я был начеку, отстаивая чистоту своих трико и ботинок. Умный пёс быстро сообразил, что не следует всё же переносить свои собачьи повадки в область человеческих отношений и что в противном случае можно остаться на голодном пайке. И довольствовался уже совершённым.

Так и пробегали мы с ним всю зиму и весну 1995 года. Он встречал меня иногда ещё в полной темноте по утрам, но предпочитал всё-таки светлое, дневное время. Да и мне, по правде говоря, дневные пробежки тоже больше нравились. Поэтому наиболее весёлые встречи проходили у нас по субботам и воскресеньям. В эти дни я обычно увеличивал нагрузку, и Джеку приходилось довольно долго кружить со мной по стадиону.


В выходные дни здесь собиралось много народу, и на дорожках находилось всегда по нескольку бегунов одновременно. Каждый бегал в своём темпе. В основном это были пенсионеры. Но приходили и молодые спортсмены, соревноваться с которыми мне было уже не под силу. Они крутили свои дистанции намного быстрее меня и обгоняли нас через каждые три-четыре круга. Мне с этим приходилось мириться. Но вот Джек по своей собачьей натуре не терпел обгоняющих. Видя, что нас обходят, а я почему-то не хочу прибавить темпа, он устремлялся вдогонку за беглецами, норовя задержать их, ухватив за пятки. Те сразу останавливались, оторопев от неожиданности и теряя скорость. Потом доставалось, конечно, мне как хозяину этого «взбалмошного» пса. Что поделать? Но я не хотел от него отказываться. Пробовал вразумить – не получается. У него как бы в крови был заложен ген лидерства, и он всякий раз срывался, несмотря на мои призывы и запреты. С другой же стороны, когда нам удавалось обогнать кого-либо из медленно плетущейся ветеранской гвардии, пёс выражал полное моральное удовлетворение, гордо пробегая мимо отстающего и, повернув голову, лукаво поглядывая на него.

Иногда на стадион приходил довольно резвый молодой бегун, тренировавшийся в беге на 3000 метров. Он всегда бегал по времени и намного быстрее меня. Так что за эти семь с половиной кругов он успевал обогнать меня раза два. Джек, конечно же, не мог стерпеть такого нахальства. С обгоном на один круг он ещё как-то мирился. Но отстать на целых 800 метров – это было для него уже слишком!

Однажды после такого второго обгона он неожиданно рванулся вперёд с намерением схватить наглеца за что-нибудь мягкое повыше пяток и уже хотел было подпрыгнуть, ибо его малый рост не давал ему такой возможности. Однако бегун вовремя почувствовал что-то недоброе и так припустил, отбиваясь одновременно руками и ногами, что пёс мой вынужден был отступить. Но он всё же успел придать спортсмену заметное ускорение, так что тот в нарушение обычной традиции обогнал нас ещё один раз, уже в самом конце своей дистанции.
Джек, естественно, вновь устремился за ним, надеясь повторить манёвр с ускорением; однако парень, оказывается, уже подготовился к нашей следующей встрече. Внезапно он остановился, повернувшись к нам, выхватил из рукава газовый баллончик и прыснул пару раз в сторону моего оторопевшего пса. Потом посмотрел на меня, видимо, желая и со мной проделать аналогичную процедуру. Но мой изнурённый вид и активные попытки вразумить пса всё же несколько успокоили его. Ко всему, он не мог отрицать, что приданное ему Джеком ускорение сыграло определённую роль в установлении им личного рекорда. Так что наш соперник предпочёл отойти в сторону и сесть на скамейку. Мы тоже благополучно завершили свой пробег, в том числе и Джек. Он, правда, чихнул пару раз, не понимая, откуда вдруг такая вонь появилась в воздухе – куда более мерзкая, чем от стоящих поблизости многочисленных машин, к запаху которых местные собаки давно привыкли.

Однако самое большое разочарование на беговой дорожке испытал мой Джек, когда на стадион в один прекрасный субботний день пришёл мой хороший знакомый Геннадий Алексеевич Пименов (кстати, коренной ивановец). Нужно сразу оговориться, что это был незаурядный бегун. Он в свои сорок шесть лет спокойно и даже с большим удовольствием крутил десятку, двадцатку и даже марафон и притом бежал на уровне мировых достижений (в своей возрастной группе). Он ежедневно совершал утренние многокилометровые пробежки, а периодически устраивал ещё и темповой бег для скоростной тренировки и проверки своих возможностей. В тот день он заменил свою обычную субботнюю шестидесятикилометровую пробежку по пригородам Владивостока на двадцатикилометровый бег в скором темпе, укладываясь где-то в пределах часа двадцати минут. (К примеру, свою единственную в ту пору десятикилометровую дистанцию я с огромным трудом одолел за час восемь минут). То есть он бежал в два раза быстрее меня, обгоняя через каждые полтора круга.

В тот день я впервые присутствовал на его длительной тренировке и был рад увидеть её от начала и до конца. Мы с Джеком как раз начинали свою пятикилометровую пробежку, и я надеялся завершить её всё же немного раньше нашего чемпиона. Джек сразу несколько недоверчиво отнёсся к бурному старту моего знакомого, полагая, по всей видимости, что того хватит не более чем на один круг. Однако тот, достав нас уже минуты через три, и не думал сбавлять темп. Я своевременно уступил ему бровку, пропуская вперёд. Но вот Джеку такая манера бегать и вызывающая, по его мнению, дерзость соперника была явно не по нутру. Так быстро нас ещё никто никогда не обгонял. И такого позора нельзя было терпеть даже от хорошо знакомых людей. Поэтому, чуть только Гена вышел вперёд, Джек рванулся за ним быстрым галопом, призывая и меня последовать в том же темпе. Однако видя, что я безнадёжно отстал, вернулся ко мне на прежнюю позицию, запыхавшийся, но всё-таки довольный, что хоть он не потерял наш спортивный престиж. Я тоже немного прибавил, и мы с Джеком продержались теперь уже почти два с половиной круга.

Как только Геннадий Алексеевич приблизился метров на тридцать, я взял Джека за шею и отошёл с ним уже к самой наружной части стадиона. Гена пронёсся мимо, всё увеличивая скорость. Нет, такого пёс явно не в состоянии был вынести. Его собачий инстинкт подсказывал ему, что в лице этого незнакомого скорохода мы столкнулись с незаурядным соперником, незаурядным даже для их собачьей братии. И он вырвался из моих рук и, несмотря на мои грозные окрики, понёсся вслед за чемпионом. Но тот, не желая терять драгоценные секунды на беседу с этой навязчивой собакой, решил просто прибавить ходу, и Джек уже не в состоянии был к нему приблизиться. Он сделал несколько безуспешных попыток ухватить беглеца за заднее место и даже прыгнул несколько раз с целью ускорения. Но эффект оказался такой же, как у тех жёлтых псов в погоне за Маугли. Поэтому, несколько обескураженный, пёс вновь вернулся ко мне с явным намерением немного передохнуть и уж на третий заход дать настоящий бой этому непонятному бегуну. Чувствовалось, что такая игра начинала ему всё больше нравиться.

Но тут уж я категорически воспротивился его намерениям. Пришлось сойти с дистанции и отойти к месту приёма пищи. Джек, конечно, не мог пропустить это наиважнейшее мероприятие и сразу забыл и о чемпионе, и о соревновании. Неплохо перекусив (так как других собак вблизи не было, и вся порция досталась только ему), он подождал, не пойду ли я домой, и, видя, что я задерживаюсь, побежал решать собственные собачьи проблемы. Обычно же после занятий он провожал меня за стадион до дороги. Но перебегать через автостраду было опасно, и я всегда отправлял его назад. Так и закончилось соревнование с чемпионом нашим полным фиаско, и при следующей встрече с ним Джек уже не пытался его преследовать, выбирая для себя менее быстрые объекты…

Да, Джек был самым весёлым и жизнерадостным из всех знакомых мне псов. Это был типичный сангвиник (с точки зрения наших человеческих характеров). Удивительно компанейский и всегда стремящийся к контакту с людьми и с собаками, любящий поиграть и порезвиться, несмотря на солидный уже возраст, избегающий обычных собачьих ссор, не переживающий долго относительные неудачи, быстро сходящийся с новыми знакомыми и, вероятно, так же легко расстающийся с ними, он весело шёл по своей собачьей жизни и явно не испытывал в ней видимых неудобств, несмотря на отсутствие постоянных хозяев. Он сам находил себе друзей и весело проводил время с такими же, как и он, полубездомными собаками с автостоянки. Возможно, он и привязался ко мне в связи с отсутствием хозяина, отведя мне роль своего приятеля и старшего покровителя... Как-то он живёт там сейчас? Нашёл ли себе новых друзей среди бегунов этого стадиона или же целиком переключился только на собачьи игры, быстро забыв о нашем знакомстве – как легко прощаются с прошлым все сангвиники?.. Я же продолжаю помнить о нём, как и обо всех других, хорошо знакомых и привязавшихся ко мне животных. Продолжаю помнить и грустить ещё об одном светлом, но быстро прошедшем периоде в моей жизни.





                ЛОТТА

С этой могучей красавицей мы познакомились после переезда на улицу Громова в районе Луговой во Владивостоке. Она вместе со своей хозяйкой обитала этажом выше и часто приходила к нам в гости. Это была огромная собака – помесь дожихи и водолаза, массой, наверное, за 90 кг, – чрезвычайно добрая и ласковая и вдобавок очень игривая. Звали её Лотта. Хозяйка обожала её и всюду брала с собой на ближние прогулки. Лотту очень любили маленькие дети, обступая со всех сторон на улице, норовя погладить, поласкать и получить в ответ такую же порцию собачьей ласки. Дворовые собаки  – домашние и недомашние – её уважали и не пытались стать на дороге. Лотта же из всех видов собачьих отношений, на мой взгляд, предпочитала только игру и весело носилась в общем собачьем хороводе, когда хозяйка отпускала её с поводка.

Я почти никогда не видел Лотту рассерженной. В случае необходимости она всегда могла постоять за себя, задав хорошую трёпку любому, вставшему на пути агрессору. Однажды я был свидетелем этого. Какой-то здоровенный, похожий на овчарку, пёс, видимо, не выполнил её указаний и разлёгся на дороге, мешая общесобачьим играм. Лотта просто спокойно взяла его за шкирку, несколько секунд повертела болтающимся в полном бессилии телом в разные стороны и чуть-чуть (всего метра на три) отбросила со своей дороги. Псина даже и не думал сопротивляться, распластавшись на пыльной земле. Сделала это красавица так легко и грациозно, как делала наша овчарка Джильда с незнакомыми котами, надумавшими вдруг прийти в гости к нашей молоденькой Муське.

В том, что Лотта обладала феноменальной силой, я неоднократно убеждался, играя с ней у нас дома. Отобрать у неё мячик или палку было абсолютно невозможно. Если бы это происходило на улице, игрунья крутила бы моими семьюдесятью килограммами как той бедной собачарой. Но дома мне сразу приходилось уступать ей во всём, только показывая свои намерения к сопротивлению. Во время игры Лотта клала на мячик лапу или голову, и поднять или сдвинуть эту тяжесть с места уже не представлялось возможным. Для того чтобы продолжить игру, она подымала голову и отворачивала её в сторону, показывая, что совсем забыла про игрушку. Но как только я или кто-то другой, даже хозяйка, приближал руку к предмету, – молниеносно хватала его и отворачивалась в сторону. Конечно, можно было бы быть расторопнее и успеть ухватить тот же мячик или палку. Но я опасался, что её огромная башка в защитном порыве может долбануть мою собственную голову, и от последней тогда уж точно ничего не останется. И я просто делал вид, что пытаюсь её поймать и отобрать мячик. Пробовал порой сдвинуть шалунью с места, но это была совершенно бесполезная затея – Лотта стояла, как скала, не уступая ни дюйма моему напору. Бывало, во время игры она входила в раж и даже тихонько рычала, показывая, что сердится, охраняя своё добро. Но тут же отбегала от меня, демонстрируя желание поиграть в догонялки. Как-то мне удалось изловчиться и наступить двумя ногами на палку, с которой мы в тот раз забавлялись. Так ей не составило никакого труда приподнять меня вместе с палкой и чуть не опрокинуть на пол.

Да, подобные игры она, безусловно, любила. Любила она и ласку, особенно когда её гладили или чесали за ухом. Но гладить и чесать приходилось достаточно интенсивно, хотя и нежное поглаживание она принимала с должным удовольствием. Лотта не противилась и иным элементам классического массажа – в виде похлопываний и даже поколачиваний её крутой спины и боков, – возможно, просто из уважения к нам – её друзьям и близким.
Благодаря мягкости своего характера Лотта, по-моему, лояльно относилась даже к кошкам. Правда, её противостояния чужим котам я не видел, но к нашей Маньке она относилась спокойно – не то что с уважением к её полудикой «камышовой» натуре, а просто как к существу, близкому её добрым знакомым – в нашем лице. Приходя к нам в гости, Лотта просто не обращала на Маньку внимания, спокойно проходя мимо неё в комнату или на кухню, где стояла Манькина миска с едой. Этот предмет Лотта уважала больше всего в наших довольно обширных трёхкомнатных хоромах и всегда старалась украдкой, когда хозяева были заняты разговорами, проникнуть сюда и слизнуть остатки кошачьих деликатесов. И никакие наши внушения и призывы к воздержанию не давали нужного эффекта. Каждый раз всё повторялось снова и снова.

Увидев в первый раз такое нахальство, Манька даже опешила, но приняла позу гостеприимной хозяйки, отойдя в сторону. Так было и в последующие несколько визитов соседей. Но в конце концов такая бесцеремонность и невоспитанность соседки (да ещё собаки!) ей, очень воспитанной кошечке, стала надоедать, и Манька решительно встала на защиту своих съестных припасов. Несколько раз во время очередной трапезы она поддавала лапой, но без когтей, по задней части великанши. В следующий раз попыталась сделать это «по мордам», но Лотта вовремя отвернулась и в недоумении отправилась в большую комнату, чтобы принять личное участие в общих развлечениях. Но, видимо, и этот урок не пошёл ей на пользу, и на следующий день она ещё быстрее устремилась на кухню, пока хозяйка занималась разговорами в коридоре. Манька же в этот момент сидела на телевизоре и даже не пыталась пресечь очередное ограбление. Наша красавица действительно была очень умной и воспитанной кошечкой и знала, как вести себя по отношению к лицам, приходящим в гости. Правда, то, что это была собака, несколько смущало её, привыкшую на улице по-настоящему дубасить всех бродячих и небродячих собак, в том числе и здоровенных овчарок. Но Лотта же была «своей» собакой, и к ней следовало относиться с должным уважением. И Манька при её приходе чаще всего сразу забиралась повыше, на телевизор, и оттуда созерцала происходящие внизу события.

Резко изменились их кошачье-собачьи отношения, когда у Маньки появились котята. Хотя они были ещё очень маленькие и находились в другой комнате, куда гостья обычно не входила, молодая мамаша сразу показывала при появлении собаки, кто здесь настоящий хозяин и как собачьему племени полагается вести себя в подобных обстоятельствах. Лотта чувствовала, что предупреждения уже серьёзны, и старалась вести себя более сдержанно: не носилась с мячом по комнате, не приближалась к запретному и охраняемому объекту в виде коробки с котятами и даже не устремлялась сразу в кухню, к вожделенной Манькиной плошке. Однако в какой-то день её натура всё-таки не выдержала испытаний, и она крадучись пробралась в кухонное заведение, откуда, кстати, исходили весьма аппетитные запахи.

В этот единственный раз Манька бросилась за ней и встала на защиту своего достояния. Молча пошла навстречу Лотте, как она всегда делала, нападая на собак, устремила свирепый взор на неё и, видя, что Лотта медлит в нерешительности, использовала свой особо эффективный и пугающий всех собак приём – бросилась на огромную собачью морду. Лотта успела отвернуться (что в этой ситуации обычно делали и другие собаки), а Манька впилась когтями – видимо, только для некоторой острастки – в подставленный незащищённый бок собаки и на какое-то время повисла на нём, продолжая гневно и по-прежнему молча смотреть в сторону огромной пасти. Пасть, к счастью, в тот раз не раскрылась, а я успел снять наездницу с недоумевающей великанши и сделать храброй кошечке увещевание и разъяснение – что не стоило так поступать по отношению к нашей общей доброй знакомой. Но, видимо, Манька осталась при своих убеждениях и даже не захотела в тот раз прыгать на телевизор, а пошла в соседнюю комнату охранять своё кошачье семейство. Лотта же, хотя и обиженная на негостеприимную хозяйку, всё же слопала Манькин ужин и долго выпрашивала у старших членов семьи добавки, положив голову на кухонный стол и глядя просящими глазами на деликатесы, предназначенные уже для нашего семейного питания.

Но как бы ни была Лотта добра и терпелива к проделкам маленьких четвероногих, в отдельных случаях всё же ставила их на место. Так произошло однажды и с нашей Манькой. Обе красавицы очень любили гулять и довольно часто встречались на прогулке друг с другом. Лотта обычно бегала без поводка неподалёку от хозяйки, а Манька прогуливалась на спине у нашей мамули – для определённой безопасности – и лишь изредка спускалась на землю для своих кошачьих надобностей. С незнакомыми собаками она предпочитала объясняться опять-таки молча сверху, лишь чуть приспускаясь с маминого плеча книзу и поддавая лапой по мордасам не в меру любопытной собачьей особе. Обычно вокруг сновало много местной детворы – с мамашами и без мамаш, слышались визг, крик, смех. Вместе со всеми гуляли и подружки нашей внучки Оленьки.

В какой-то момент Маньке, видимо, показалось, что Лотта не очень любезно обошлась с кем-то из малышей, оттолкнув его своей массой в сторону. Это возмутило нашу красавицу и особенно то, что Лотта даже не извинилась – не повернулась и не лизнула малыша в знак раскаяния. Манька тут же спрыгнула со своего движущегося постамента, в несколько прыжков нагнала великаншу и стала лапами поддавать ей сзади – мол, «Прекрати носиться и не толкай наших друзей – уже не маленькая, соображать должна! Вон какая вымахала!» Лотта остановилась, поражённая дерзостью этого маленького существа, и вместо того, чтобы бежать наутёк, как обычно делали в такой ситуации другие собаки, повернулась, раскрыла огромную пасть и … «проглотила» Маньку, и так здорово «проглотила», что наружу остался торчать и вертелся в разные стороны один лишь пушистый кошачий хвост. Пока испуганная хозяйка и наша мамуля подбегали к месту трагедии, Лотта просто выплюнула Маньку на землю и потрусила дальше, своей дорогой. Может, в иных ситуациях она и не прибегла бы к такому позорному для Маньки способу морально-физического воздействия, но тут кругом были люди, были другие собаки, и она решила на этот раз не терять своего собачьего достоинства в глазах большого количества свидетелей.

Маньке, конечно, был дан хороший урок, и больше после случившегося она к Лотте не приставала с нравоучениями. На других же собак обрушивалась с ещё большим ожесточением – видимо, в отместку за своё позорное поражение… В тот же раз, выплюнутая, она срочно вернулась на плечо своей сердобольной хозяйки и целый час отмывалась от противной собачьей слюны, покрывшей её с лап до головы…

Вот такова была наша Лотта-«бегемотта» – умная, добрая, ласковая, всеми любимая, но особенно обожаемая своей доброй хозяйкой. Как дальше развивались её отношения с нашей семьёй, с подросшей внучкой, а также с Манькой, было уже вне поля моего зрения. Хотя вряд ли что могло особенно измениться в её поведении в последующие годы. Любовь и доброта не иссякают с возрастом, оставаясь с нами на всю жизнь, – со всеми, кому эти качества дарованы Богом.





                КОТ  ВАСЬКА

                Не ворчи, мой кот-мурлыка,
                В неподвижном полусне.
                Без тебя темно и дико
                В нашей стороне.
                (А. Фет)

Кот Васька появился в нашей округе где-то ближе к осени. Разобрался с местными котами, определил свою территорию, освоил подвалы, снискал любовь некоторых сердобольных бабусек, установив им часы своего кормления, и зажил тут без особых забот и волнений... По утрам и вечерам он регулярно появлялся у нашего подъезда, терпеливо ожидая выхода своих кормилиц. Иногда удостаивал их чести своим присутствием и во время всеобщего вечернего отдыха на лавочках. Порою просто выходил из подвала на свежий воздух и дремал на крышке люка, не обращая внимания уже ни на кого из отдыхающих. Вот и сейчас сидит на скамейке в полудрёме и, небось, думает про себя:

«Да, неплохо я здесь устроился. Кошачьих забав и развлечений хоть отбавляй... Собак вокруг не так уж и много – всё больше шавки малорослые на верёвочках, которые сами-то кошек боятся. Недавно дал одной по носу, чтобы не лезла, так та целый час орала, а теперь за квартал меня обходить стала...

От больших же собак всегда на дереве можно укрыться. Деревьев тут много, хоть и спилили в прошлом году порядком. Спилили в основном тополя. И правильно сделали: запах от них какой-то неприятный, смола кругом – того и гляди, лапы запачкаешь. А пуху летит столько, что глазам больно, и в носу всё время чешется... Вот берёзы – другое дело. И ствол гладкий, ни смолы нет, ни пуха…

Из собак только двоих опасаться надо. Один – терьер-коротышка с огромной пастью. Будто создан для того, чтобы гонять нашу кошачью братию. От него даже огромный рыжий «сибиряк» сразу в подвал улепётывает. Как-то раз котище задремал малость на тёплой крышке люка и чуть в пасть к нему не попал. Хорошо, что толстый. Псина только шерсти клок захватил, потом долго отплёвывался. А рыжий таким галопом помчался, что и не догонишь. Успел-таки в подвал нырнуть и долго-долго потом оттуда не показывался... Так ему и надо! Хоть пёс за меня отомстил – за то, что он мне ухо, паразит, разодрал своими когтищами...
Среди овчарок есть только одна дура, которая может доставить неприятности. Это Зины Хлебниковой недотёпа. Вроде бы, и уши стоят и масть овчарочья, а сама – какая-то пигалица, хоть и изображает из себя порядочную породу. На улице и в подъезде лает беспрерывно, и даже в пять утра спать не даёт. Лает на всех подряд и всё впустую. Наверное, от страха. Стоит же к ней подойти кому-нибудь поближе, то сразу за ноги хозяйки прячется. Хорошо ещё, что её на поводке да в наморднике выгуливают. Таких иначе нельзя. Сдуру да со страха и укусить может. Других собак – это ладно. А вот за людей хозяйке, говорят, целый миллион платить придётся. Такие теперь законы.

Хозяйка её уж учит, учит: «Это Галя, – говорит. – Она в нашем подъезде живёт, на первом этаже. Её не трогай!.. А это Витя. Он тебя сыром кормил...» Будто та понимает. И будто тех, кто её ещё не кормил, кусать следует... И что это Витя вдруг её привечать стал? Сыром кормит. И зовёт всё так ласково: «Красавица!» Нашёл красавицу! Чего в ней красивого? Лучше бы мне сыр отдал. Всё больше пользы было бы. Её корми – не корми, всё тощая ходить будет. Конструкция, говорят, такая – несовершенная... А сыр всё-таки сожрала. Обрадовалась, даже благодарить хотела – руку лизать. Да Витя не дался. Отдёрнул руку-то. И правильно сделал – вдруг тяпнет! Таких, как она, не поймёшь сразу-то. Лижет, лижет, а потом хвать за руку – и нет полпальца. Я таких знаю! Идёт мимо, вроде на тебя и внимания не обращает. А потом сзади хвать за шею, и конец кошачьему брату.

А как её наши подъездные бабуси боятся! Аж бегом от неё чешут, даром, что все больные. Кричат: «Зина, погоди маленько! Дай спрятаться!» А Зина-то годить не может. Не ровен час её дура лужу на лестнице напрудить вздумает, а то и в самой квартире. Такие балбесы, как она, на всё способны. Она даже своей хозяйке её собственный нос башкой разбила да ещё фингал под глазом поставила, так что та на улицу выйти при всех боялась. Только вечером, в темноте и выходила. Благо, что из-под глаза хорошо светило...

Так вот, Зина им (бабуськам) тоже кричит: «Давайте скорее, мол, моя Зося (так её недотёпу кличут) уже терпеть не может. У неё недержание, да к тому же ещё и почки больные». (Нормальные у неё почки, знаю я. Придуривается только – чтобы чаще на улицу бегать). «Бегом, – кричит, – бегите!» Бабуськи как чесанут вниз, наверное, к Гале (у той дверь как раз открыта была). От старости обогнать друг дружку не могут. Подбежали к двери одновременно. Вдруг слышу, кричат обе сразу: «Ой, Зина, ещё погоди! Застряли мы обеи!» В дверях, наверное. Только слышу, как косяки трещат, пока они обе сразу в дверь ломятся. Даром, что две всего. А коли целых три было бы?! Подъезд бы разворотили! И всё из-за одной дуры, этой овчарки.

Да и не овчарка она вовсе. Помесь какая-то, недоношенная. Вон настоящие овчарки – их на цепях выводят. Здоровенные, как волкодавы. А эта – пигалица! И если бы её ещё не кормили! Жрёт, говорят, одно мясо. Хозяевам только косточки остаются. И всё без толку. Витаминов, что ли, не хватает? Добавить надо – хоть поумнела бы малость.

А возится-то Зина с ней сколько! Только ею, наверное, и занимается. Гулять по пять раз в день выводит, а то и больше. То и дело слышно, что бегут обе по лестнице – то вниз, то вверх, да дверями на весь подъезд хлопают. На улице от них одна потеха! Дура тянет в одну сторону, Зина – в другую. Да только сил у Зины не хватает. Глядишь, уже обе мчатся по скверу. Одна другую тянет, а та остановиться не может. За деревья хватается, кричит, приказывает. А эту разве остановишь! Дорвалась до свободы – дома-то не разбегаешься. Бегут, а все от них в разные стороны шарахаются – как бы беды какой не вышло...

И как хозяйка её на улице защищает! Дура же лает на всех и каждого. Кому это понравится?! Женщины, конечно, терпят. А вот мужики терпеть не будут. Один тут, из нашего подъезда, однажды так разошёлся, что пригрозил в суд подать на них обеих за такое поведение. Так Зина целый час с ним ругалась – всё рыжую свою защищала. Мужик не выдержал даже – домой сбежал.

Да, неплохо вот таких терпеливых да сердобольных хозяев иметь. С ними ни забот, ни печалей не будет. Мне бы вот такую житуху на зимнее-то время. Вот где отдохнул бы! А тут по помойкам лазить приходится да в подъездах попрошайничать. Хорошо ещё, что старушки здесь подобрались жалостливые. То одна косточку подбросит, то другая сыр вынесет. Только вот мясо да сыр они больше сами лопают. А мне всё какие-то ошмётки выбрасывают, которые сами съесть не могут – не разжуёшь и не проглотишь! Но что не съешь с голодухи-то! Поэтому и хожу за ними, и провожаю каждую до двери, и хвост трубой подымаю (для приличия, конечно).

А так, больно они мне и нужны-то! Будет где получше, сразу туда переберусь. А они-то стараются! Думают, что без них пропаду совсем. Кричат, ищут меня. Одна, что помоложе, как-то в гололёд выскочила. Спешит ко мне. Обрадовалась, что я рядом. Кричит: «Вася! Вася! Я тебе поесть принесла!» Так спешила, что кувыркнулась с разбегу. О лёд треснулась, да так, что и встать сразу не может. Жалко её, конечно. А костей ещё жальче! Нет бы, мне их бросила. А то с перепугу все в палисадник закинула. А там снежище глубокий. Сама овчарка-дура не сыщет.

В основном же, еду мне две бабуси выносят – Нина да Маруся. Первая довольно часто выходит. А вторая, хоть и гуляет каждый день, да выносить почти перестала. Так я ей, чтобы совсем не забыла, пакет её подмочил малость своим кошачьим ароматом, да так, чтобы подольше пахло. Ей бы радоваться, что такое внимание оказываю, а она вдруг из себя выходить стала. Кричит на меня, руками машет, ругается по-ихнему, пакет о снег вытирать бросилась. Да только снегом наше кошачье добро разве отмоешь! Качественно работаем! А другая бабуся, что покрупнее будет, тоже, видно, испугалась, что и на неё могу внимание обратить. Пакет свой на всякий случай на скамейку вешать стала. Ладно уж, оставил её в покое. А то тоже рассерчает вдруг да выносить перестанет.

А мужики здесь все какие-то жадные. Один Витя как-то раз кость не пожалел. Да и то такую дохлую припас, что при всех и дать-то постыдился. Потом уж с балкона кинул да в снег попал. Прямо под скамейку. Пришлось лезть за ней, чтобы не обиделся. Ну, а в целом не так уж и плохо пока живётся. Грех жаловаться. Облав на бездомных котов здесь не проводят. Переночевать есть где. Кошек вокруг – пруд пруди, в том числе и довольно смазливеньких. Правда, они всё больше по квартирам своим прячутся, на диванах да в креслах нежатся. Завидно, конечно. Но я бы в доме долго не выдержал. Разве что в холода. А так, гулять по улице куда интереснее – живёшь и ходишь... сам по себе. Ни тебе забот, ни домашних обязанностей.

Дома, говорят, ко всему песни петь надо да ласкаться, когда людям этого хочется. А если я не хочу! Да у меня ни слуха, ни голоса нет, один хрип какой-то. Какое уж тут пение! Даже в хор кошачий не берут. А как начинаю сольные серенады исполнять, все кошки в разные стороны разбегаются. А коты слушают да ухмыляются. Нет, не соперник я им в этом искусстве. Но зато вмазать могу крепко. Один тут на днях уж больно громко хихикал. А сейчас второй день морду свою глупую зализывает. Больше смеяться не будет.

А говорят ещё, что мужики иногда и туфлёй в тебя запустить могут, если что не так. А то и ногой поддадут! А пойми их, где так, а где не так, что можно, а чего нельзя. И если дома даже на кресло нельзя забраться, да ещё и кормят плохо, то какой интерес там жить-то! Нет, на свободе куда приятнее! Уж лучше я поголодаю немного, а ходить буду сам по себе – куда хочу и когда мне вздумается! Но от бабусиных подношений отказываться не буду. Пусть кормят да думают, что меня от голодной смерти спасают. Им радость, а мне хоть какая-то польза...

Во, опять кто-то по лестнице мчится. Так и есть, это наша дурёха голосистая. Опять небось недержание открылось. Уж пятый раз сегодня выгуливают. Надо улепётывать. Не ровён час, и мне может шубу попортить. А без шубы в моём-то положении зимой совсем туго придётся. Пойду пока в подвал. Погреюсь малость. Да и приятелей проведать надо. А то уж больно зарассуждался тут сегодня…»




                КАК  СНЯТЬ  КОТА  С  ДЕРЕВА

Коты самые разные бывают: одни очень прыткие, другие – не очень, третьи – совсем ленивые. Но вот и те, и другие, и третьи – все любят лазить по деревьям (как и по крышам тоже), особенно, когда кот помоложе. Ну а если за котом собака гонится, то на дерево он взлетает с преогромным вдохновением.

Чем коты занимаются на деревьях – специальных научных наблюдений на сей счёт не проводилось. Однако кое-что в этом плане всё же известно. Так, частенько их привлекают там птицы – как в гнёздах, так и отдыхающие на ветках. Иногда коты лезут туда просто ради кошачьей разминки, а порой и с целью продолжительного отдыха на верхотуре. Ну и, как было отмечено вначале, с целью спасения своей довольно пушистой шубы.

Лазание по деревьям за птицами разумному существу кажется малоперспективным, так как достать их из гнезда или поймать на ветке даже для самого прыткого кота всегда чревато неблагоприятными последствиями, а порой и равносильно самоубийству. Что думают по этому поводу сами коты, не ясно, так как работа их мыслительного аппарата совершенно не подчиняется законам человеческой логики. Длительное восседание котов на деревьях ещё можно объяснить, учитывая их извечную любовь к созерцанию, с высоты же оно всегда эффективнее. А беготня от собак во все лопатки, как показала многолетняя жизненная практика, представляет для котов далеко не только спортивный интерес.

Каких-либо серьёзных проблем при влезании на дерево у котов обычно не возникает, так как техника такого лазания у них заложена в генах. Можно только любоваться изяществом и скоростью подобного восхождения, особенно когда сзади имеет место сильнодействующий «ускоряющий» фактор. Сложнее с обратным процессом. Структура кошачьего опорно-двигательного аппарата не позволяет ему спускаться головой вниз. Скользить же по дереву задом-наперёд – далеко не оптимальный вариант движения и доставляет исполнителю немалые трудности. Возможно, именно поэтому они предпочитают длительный отдых на ветках, в относительно надёжной позе, чтобы осмыслить неожиданно создавшуюся ситуацию и выбрать оптимальный вариант спуска. Всё это свидетельствует об отсутствии у котов задатков «перспективного прогнозирования» с расчётом возможных последствий своих зачастую непродуманных поступков.

Особенно тяжело на дереве приходится молодым котам, ещё не обладающим достаточными навыками «древолазания». Неосмотрительно забравшись наверх, они вдруг начинают понимать, что пребывание на тонких, качающихся ветках далеко не безопасно для их здоровья и что предстоящий обратный процесс не представляет сам по себе достаточного удовольствия. Поэтому они начинают крутиться вокруг своей оси, не зная, с чего и как начать. Пробуют спускаться головой вниз, прыгая с более высокой ветки на более низкую; срываются, висят на передних лапах, вскарабкиваются на ветку вновь и останавливаются в раздумье, что же делать дальше. Посидев и покрутившись таким образом, кот начинает серьёзно беспокоиться за своё будущее и принимается орать, призывая на помощь.

Взрослые, уже опытные коты, не испытывают на дереве столь выраженных затруднений. Но и они, как мне кажется, без особого удовольствия совершают процесс возвращения на устойчивую и надёжную поверхность. Поэтому и им порой требуется внешнее стимулирование.
Безусловно, самым эффективным стимулятором для котов являются птицы – вороны и сороки. Те и другие так и горят желанием подёргать кота за хвост или пощипать его шёрстку. И далеко не каждый представитель кошачьего рода испытывает от этого удовольствие. Порой приходится невольно наблюдать, как незадачливый котище кубарем катится с дерева вниз под напором целой стаи истошно орущих длиннохвостых стрекотух или даже одной молчаливой вороны, которая то и дело поддаёт ему сзади, совершая непрерывные атаки сверху. Над чужими котами в этом случае можно было бы и посмеяться, но вот оставить в таком положении своих любимцев не захочет ни один сердобольный хозяин.

Я неоднократно снимал с дерева нашу молоденькую кошечку Маню, которая почему-то всегда стремилась забраться на самую верхотуру, а потом долго и мучительно сползала до нижних веток, однако не решаясь покинуть их и спускаться дальше по стволу. С этой целью я залезал то на забор, то на трубу теплоцентрали, то просто карабкался за потерпевшей на дерево, и Маня, мяукая от страха, всё же прыгала мне на плечи и торжественно водворялась на землю. Подобное представление всегда собирало вокруг нас огромную толпу зевак, комментирующих ход спасательной операции и непрерывно дающих ценные указания. Так что я порой не знал, какой частью тела двигать и за что хвататься. В последующем я стал допускать до этой ответственной операции соседских мальчишек, и те с большой охотой демонстрировали окружающим свои недюжинные акробатические способности.

Да, залезть на дерево, безусловно, самый надёжный способ, чтобы снять кота с его верхних веток, хотя и далеко не всегда самый простой. И разработка новых надёжных и доступных вариантов спасения «потерпевших» представляет весьма актуальную проблему. Поэтому я искренне заинтересовался, когда соседка по огороду – маленькая Оля – стала рассказывать мне про своего домашнего кота, который однажды с перепугу тоже «взбежал на дерево и ни в какую не хотел спускаться обратно».

– Ну и как же вы его достали, – спросил я, ожидая всё же услышать обычный в этих случаях ответ. – Наверное, лестницу поставили, и папа полез за ним?
– Нет, мы его спилили! – услышал я совершенно неожиданное.
– Спилили дерево?! – изумился я. – Ну, а кот?
– А кот сразу в подвал умчался… Он же домашний и всего боится... А я его потом целый вечер со свечкой искала.
– А дерево?
– А дерево, когда падало, чуть на дом не рухнуло. Потом его распилили... А папа сказал, что и соседние спилить надо...
Действительно, просто до гениального – спилил деревья, и котам не на что лазить будет!..



 
                ВОРОНЬИ  ЗАБАВЫ

Последние годы я много наблюдаю за птицами и всё больше убеждаюсь, что они живут далеко не одним только «хлебом единым». О сороках и говорить нечего – истинные игруньи-проказницы. Но вот вороны! Раньше я думал, что, кроме воровских замашек да стремления показать остальным птицам своё воронье превосходство, у них в характере ничего больше и не существует. А хвать нет! И у них порой проявляются «игривые порывы».

Как-то поутру, на автокрановском стадионе вороны «доканчивали» консервную банку. Кстати сказать, этих банок здесь порой много по утрам валяется – после мужичков остаётся. Те частенько вечерами сюда приходят, отдыхать в тесной компании. И настолько щедрыми после мирских бесед становятся, что пакеты с продуктами оставляют, консервные банки с рыбным или иным содержимым, бутылки из-под пива и других горячительных напитков. Правда, бутылки почему-то всегда пустыми оказываются: не было случая, чтобы хоть что-то внутри плескалось – всё до последней капли высушивают. Сам слышал, как одна такая компания рассуждала: «Ну, по последней, по три капли – поехали».

Может, и хорошо, что воронам содержимое этих бутылок не достаётся – как бы они тогда до «дома» добрались, и что бы на стадионе творили?! Наверное, сам господь Бог защитил их от этой пакости, одарив русского мужика неумеренным аппетитом по этой части. Зато всего остального воронам после тех всегда вдоволь остаётся. А те и рады-радёшеньки! – Вместо дворников и мусорщиков после мужиков территорию очищают. Все отбросы используют, в том числе и из мусорных ящиков. Правда, по некоторому недомыслию, весь несъеденный хлам обратно в ящики не запихивают, а по всей округе разбрасывают. А может, это они в отместку местным дворникам озоруют – за то, что слишком уж их гоняют?!

Так вот, в тот день они с консервной банкой на стадионе занимались. (Больше банок в тот раз почему-то не оказалось. Так они все разом на одну и накинулись). Сначала по земле её катали; затем отбирать друг у друга стали. Одна хватает банку и летит с ней повыше. Другие сразу за ней устремляются. Друг у друга банку выхватывают, роняют её, снова подхватывают. Да ещё орут все во всю глотку (от удовольствия, наверное) – ну, базар настоящий. Но со стадиона почему-то с банкой не улетают – знают, где игры не воспрещаются!

Минут через десять такая игра им, видимо, надоела – все улетели, только одна возле банки осталась, очевидно, самая игривая. Вырывать теперь банку было некому, так она её с вы¬соты сама бросать придумала. Схватит в клюв, поднимется в воздух метров на двадцать и вниз бросает. Банка летит, кувыркается, сверкает на солнце, а потом бухается на землю со звоном.

Ворона же ором от радости исходит, снова за банкой бросается. И так она долго-долго играла, пока и ей это не надоело; полетела подруг своих искать: в компании всё же интереснее.

Иногда вороны, как мальчишки во дворах, в ловишки играют. Носятся над стадионом друг за другом, орут, как всегда, в таких случаях, и такую карусель показывают, что дух захватывает! То на полной скорости вдруг вниз бросаются, то резко меняют направление полёта, то чуть ли не вверх лапами переворачиваются – ну, просто те же элементы, что наши воздушные асы, демонстрируют! И тоже над стадионом, чтоб на них ещё и поглядеть можно было. Правда, случается, в азарте до того заигрываются, что перья лететь начинают. Но чтобы в глаз или по кумполу долбануть друг друга – такого ещё не случалось...
Сегодня же совсем уж интересную воронью забаву увидел. Опять на том же стадионе. Делать-то мне, пенсионеру, сейчас особо нечего. Чтобы самому в помойках копаться, как иным приходится, – до этого пока не дошло. А вот размять свои негнущиеся косточки по утрам – на это энергии хватает. Трусить кругами уже не в состоянии, так я на железках всяких вишу – суставы растягиваю. Пока минут по сорок каждый день выпендрючиваюсь, чего только не насмотришься! Правда, по весне, по мокрым и скользким дорожкам мало кто ходит. Воронам же эта скользютина – не помеха, всё больше на крышах да на деревьях сидят, сверху окрестности обозревают. Друг с дружкой перекликаются.

Гляжу, одна по карнизу соседнего двухэтажного дома прыгает. Там как раз снег ещё оставался, сосульки длинным рядом выстроились. То ли ей блестящие ледышки приглянулись, то ли что иное, но она с какой-то вороньей целью стала долбить клювом по насту. И вдруг огромный ком оторвался и рухнул с крыши. Рухнул вместе с сидящей на нём вороной. Та сразу и не сообразила, в чём дело. Очухалась, когда уже в воздухе находилась. Как заорет благим матом, и во весь дух вверх помчалась. На крышу залетела, а всё ор свой прекратить не может. В конце концов, остановилась: походила, походила по крыше и снова к самому краю подалась. Дошла до карниза, поглядела вниз и вновь на выступающую льдину стала. И опять дубасить клювом принялась,.. пока опять не сорвалась вместе с нею. На этот раз она уже не орала, а сразу вверх полетела. Села на крышу, походила по карнизу, но достойных внимания сосулек и льдин больше не обнаружила. Перелетела уже на четырёхэтажное здание – на то, что с большой телеантенной, – и сразу к карнизу направилась.

Там ей настоящее раздолье оказалось: и сосулек уйма, и пласты снега огромные. Начала долбить. Но, видно, те крепко на крыше укрепились – долбить долго пришлось. Однако додолбилась! Вот когда для неё настоящее удовольствие началось – лететь целых четыре этажа можно! Всё же боязно было: сначала сразу вверх устремлялась. Потом приноровилась и затяжные прыжки демонстрировать стала. Аж до второго этажа на льдине, как на парашюте, спускалась. Правда, крыльями всё время в воздухе балансировала. И так в течение, наверно, целого получаса – пока все сосульки с крыши не сбила.

Я представление её до конца досмотрел – когда ещё такое увидишь! Но какая настойчивость. Какая производительность труда! Вспомнил я тогда действия наших жэковских работников, которые с крыш снег и сосульки сбивали. Целую машину с подъёмником для этой цели пришлось подогнать, до пятого этажа корзину со слесарем вытягивать. А потом слесарь целый час железной кувалдой по крыше дубасил, чтобы наледь сбить. Один раз вместо сосульки по стеклу долбанул – так стёкла вниз и посыпались! Разве с этой вороной сравнишься?!

Нет бы, ворон приучить к такой работе?! Всё польза была бы, и немалая. А то гоняем только их от себя подальше, чтобы не мешали, а они вон на какие дела способны! Нет, не одного человека Природа разумом наделила. Кое-что и другим досталось. Только не всегда замечаем мы это. Или просто не хотим замечать, считая только себя единственным мыслящим существом во всём земном мире... А зря...




                ВОРОНЫ И КОШКИ

У ворон с кошками преобладают сугубо «деловые» – то бишь конкурентные отношения – в отличие от вертихвосток сорок, которые порой не прочь и поиграть с длиннохвостыми усатиками.

Сколько раз я наблюдал, как вороны просто сталкивают кота с дерева, устремляясь на него на полной скорости, отгоняют от лакомой добычи и даже гоняются за ним на открытом пространстве. Коты, в том числе большие и мощные, всегда побаиваются дружной вороньей стаи.

Мои знакомые «огородные» вороны тоже не раз демонстрировали свои претензии к чужим котам, заходившим на мой участок. Они и пикировали на них с двух сторон, когда те прогуливались между грядками, или стягивали с дерева, ежели кот вдруг забирался на него по своей кошачьей инициативе. Подружившихся со мной приблудных кошек Ваську и Муську вороны не трогали, признавая их моими друзьями. Кошки же спокойно прогуливались вблизи ворон, не предъявляя и им своих территориальных претензий. Они возникали только тогда, когда начиналось кормление.

Вначале тех и других я кормил отдельно, и тогда особых попыток к воровству ни у кошек, ни у ворон не было. Ближе к осени я решил сблизить моих знакомых, предлагая им питаться в одном месте. Для этого я выносил им три миски и ставил в радиусе около метра друг от друга, надеясь, что скоро им будет достаточно и одной большой плошки на четверых.

Возможно, мои благовоспитанные представители кошачьего рода и согласились бы на это, но вороны были совершенно противоположного мнения. Всё, что оставлялось мною на месте всеобщей трапезы, они считали только своей добычей и не допускали до лакомства четвероногих соседей. При этом ворона становилась в непосредственной близости от кошачьих мисок, а ворон спокойно подходил к кошкам сзади и настойчиво оттаскивал их от ещё полных мисок, начиная всегда с более «податливого» кота Васьки.

Удобнее всего было осуществлять эту процедуру посредством потягивания кота за хвост. Так обычно и поступал длинноклювый, почти не обращая внимания на периодическое шипение и гневные гримасы кошачьей рожи с растопыренными усами. Когда же хвост по той или иной причине вдруг исчезал из поля зрения ворона, он принимался потягивать за густую шёрстку на спине и на боках кошатика, ускоренно уплетающего свою порцию. При этом кожа на спине кота начинала негодующе передёргиваться от столь бесцеремонных прикосновений противного вороньего клюва.

Васька долго не мог выдержать подобных издевательств над своей свободолюбивой кошачьей личностью и, хватая очередной кусок съестного, улепётывал чаще под мою защиту, или же просто отходил в сторону, дожидаясь, пока прожорливая чета не умерит свои аппетиты и не уступит ему его законного места... Наивные надежды!

Серокрылые моментально растаскивали Васькину порцию и сразу же принимались отодвигать от лотка менее уступчивую Муську, действуя точно таким же способом.

Муська при этом выражала своё негодование куда более решительно, чем кот Васька. Она порой даже пыталась догнать летающего наглеца. Но тут в дело вступала серая подруга, стремясь унести оставшиеся деликатесы вместе с миской. Поэтому Муське сразу приходилось возвращаться обратно и вновь подвергаться унизительному пощипыванию. Да, упорство этих толстоклювых созданий было просто безгранично, и никакая кошачья натура не в состоянии была вынести эти надругательства над своей шубой. Конечно, вороны трепали её не очень сильно, учитывая, очевидно, тот факт, что эти «хвостатики» тоже пользуются моей опекой. Однако даже моё присутствие никогда не останавливало их в своих притязаниях.

В конце концов и Муська не выдерживала этой вороньей «акупунктуры» и, оскалившись напоследок, тоже бежала в мою сторону, получать утешение за морально-материальный ущерб в виде добавки к потерянной порции... Так мне и не удалось в этом сезоне сблизить моих серокрылых и серолапых конкурентов друг с другом, хотя со мной и те и другие были в очень добрых, дружеских отношениях...



                «МЕТКИЕ»  ВОРОНЫ

В ожидании ломовского автобуса у автовокзала я частенько стою, прислонившись к стволу дерева, в сравнительно удобной для меня позе – когда все сидячие места на скамейке заняты. Вот и сегодня устроился поудобнее, утрамбовавшись спиной между двумя небольшими стволами боярышника, опираясь на палку и надеясь, что в автобусе удастся занять более удобное, сидячее место.

Рядом со мной стоит пышная мамаша с сыном лет десяти, тоже в ожидании. Стоят и оба жуют арбуз. Арбуз чудесный: ярко-красный, с чёрными косточками, сок так и брызжет у них изо рта. Не каждый раз такой попадается. А в последние годы большинство из нас на арбузы и не смотрит – не до арбузов стало!

Слышу их разговор.
– Чего у тебя в школе-то?
– Да вот деньги требуют, платить надо.
–И не подумаю! Денег не дают! Так и скажи – нету, мол, пусть отстанут!
– Да отчислить обещали.
– Не выгонят! Я им тогда такое устрою!..
Снова жуют. Куски большие, быстро с ними не справишься. Косточки так и отлетают в разные стороны... Вдруг снова слышу:
– Чего это мне на голову шлёпнулось, ну-ка погляди!
– Да это птица пролетела – все волосы замарала.

Смотрю сам: действительно, длинная густая белая полоса протянулась у мамаши от макушки сантиметров на десять, перекрашивая рыжую шевелюру в более нежный, белесоватый цвет.
– Заразы такие! Ну-ка, вытри (даёт сыну платок). Да не размазывай по всей голове-то, хорошенько вытирай!

В этот самый момент сверху ещё что-то брякнулось, я отчётливо услышал шлепок. У мамаши сразу появился новый белый подтёк, свисающий с головы на воротник плаща, а у сына белое пятно покрыло чуть ли не половину оставшейся розовой арбузной мякоти.

Я взглянул вверх и увидел на самых верхних ветках несколько галок и ворон, тихо сидящих рядом друг с другом и временами поглядывающих вниз. Увидели их и пострадавшие и срочно дали дёру в безопасное место. И вовремя, так как очередная метко пущенная струя высококачественного гуано опустилась как раз в месте их прежнего расположения.

Совершившая сей акт ворона вертелась из стороны в сторону, поглядывая то вниз, то вправо, то влево, с явным интересом созерцая результаты своей деятельности и как бы хвастаясь перед соседями своей удалью.
– Во, заразы! Откуда их здесь столько?!
– А у меня прямо на арбуз попала...
– Выбросишь, что ли?
– Да нет, я с другой стороны съем...

Я хоть и стоял несколько в стороне и не был подвержен возможности попадания прямой наводкой, но всё же отошёл от удобного дерева и встал чуть поодаль – мало ли что этим бестиям взбредёт вдруг в голову! Точно бьют! Все сто процентов попаданий! Природный дар, наверное. А может быть, и специальными тренировками отработано.

Подошла бабуся, тоже намереваясь встать в точке прицельного бомбометания, но я её сразу предупредил о грозящей опасности. Та поглядела наверх, потом вниз на облепленные помётом стволы деревьев и траву под деревом и с неохотой отошла в сторону. Вороны посидели, посидели в засаде на своём насесте и, за отсутствием удобных целей, улетели искать себе новые развлечения.




                КОЛЮЧИЙ  ВОРИШКА

На наших садовых участках всегда водилось много разных животных. Помимо постоянно обитавших здесь лягушек и полевых мышей, сюда частенько забегали из соседнего леса и лесные жители – зайцы, кроты, ежи. Зайцев и кротов мы не очень уважали за постоянную порчу ими плодовых деревьев и поедание овощей. А вот наблюдать за безобидными ежами было для меня большим удовольствием.

Однажды я повстречал у себя средних размеров ёжика, смело прогуливавшегося по моим грядкам и не обращавшего на меня никакого внимания. Я подставил ему ногу, чтобы дать знать о себе, как об истинном хозяине этой территории. Он понюхал ногу, фыркнул и перелез через неё, продолжая шествовать дальше своей дорогой. Тогда я подставил ему вторую. Он даже чихать на неё не стал, а поддал её своими иголками, чтобы я убрался поскорее с его пути и не мешал заниматься важными делами.

Я оторопел от такой бесцеремонности – уже выгоняют из собственного сада, и не бандиты какие, а всего-навсего маленький нахалёнок, у которого ещё и колючки-то по-настоящему не отросли! Небось, мою морковь хочет присвоить! И точно – смотрю, он прямо к моркови движется. Я как раз на этой грядке нантский сорт посадил – самый нежный и вкусный. Наверное, воришка уже распробовал её, потому-то и выбрал для себя именно эту грядку. То-то, гляжу, у меня морковь по участку разбросана! Я-то, как всегда в таких случаях, на главных огородных воровок – на ворон всё сваливал! А это он, оказывается. Ну и нахал! В присутствии хозяина уже воровством заниматься стал! И средь бела дня, к тому же! Даже ночи дождаться не может. Я потрогал рукой его колючки, ещё раз предупреждая, что он здесь всё же не один и что есть свидетели его проделок. Он ничуть не отреагировал на мой жест, совершенно не считаясь со мной и явно рассматривая всю эту площадь уже как свою законную вотчину. И ещё быстрее двинулся к грядке.

Мне бы посмотреть, чем он будет заниматься тут дальше, и уличить его на месте преступления, но я почему-то предпочёл продолжить с ним воспитательную беседу, пытаясь втолковать, что воровство – дело нехорошее, а приучаться воровать с малолетства – уже совсем никуда не годится. С этой целью я посильнее нажал рукой на его колючки, погладив их «против шёрстки». Такое обращение с его одеждой хозяину явно не понравилось. Он на секунду остановился, посмотрел на меня снизу вверх из-под своей колючей шубы и поддал как следует по руке, которую я не успел вовремя отвести в сторону. Мои намёки ему начинали надоедать, и он сразу дал понять о своих серьёзных намерениях.

– Ах, ты ещё и драться! Ну нет, я научу тебя, как вести себя в присутствии хозяина!
Я взял его в руки и хотел посмотреть в его нахальные глазки – неужели, у него нет ни капли совести? Но он не стал на меня смотреть, – свернулся в клубок, прикрывшись своим игольчатым забралом, и дёрнул колючками несколько раз, норовя поглубже загнать их в мою ладонь.

– Ты ещё и слушать не хочешь, когда с тобой разговаривают! И отворачиваешься! Придётся принять меры, чтобы ты вёл себя поприличнее.

Я потихоньку отнёс его к канаве с водой, чтобы заставить развернуться и показать мне свою нахальную физиономию. Конечно же, я знал, что ежи отлично плавают, и водные процедуры не причинят им вреда, особенно в такую жаркую погоду. Так что без особых угрызений совести опустил руку в канаву и стал медленно погружать в воду не желавшего разговаривать упрямца.

Тот сразу усмотрел в этом опасность для своей шубы, моментально распрямился и поплыл к берегу, высунув из воды свой чёрненький, острый носик. Однако, «берег» был крутой и высокий. Поэтому я в знак примирения подставил ему руку, чтобы он смог по ней выбраться на сушу. Упрямец категорически отверг мою помощь, продолжая плыть вдоль канавы. Я повторил предложение. Тот опять оттолкнулся от моей руки лапками и увеличил скорость.

– Ишь ты, какой гордый! От горшка два вершка, а уже себе на уме! Ну-ну! Посмотрим, сколько ты так проплаваешь. Эдак, тебе через весь огород плыть придётся!

Но всё же я не стал его сильно утомлять и поддел снизу рукой, слегка пощекотав под водой его животик. Не знаю, показалось ли ему это приятным, но на сей раз он не захотел больше искушать свою судьбу, а полез по руке, стремясь скорее покинуть эту противную воду. Я ускорил этот процесс, вытащив его наружу, и положил на тёплую, нагретую солнцем подстилку, на которой только что сам принимал солнечную ванну. Тепло ему, по-видимому, понравилось, и в первый момент он даже не стремился покинуть это уютное пристанище. Однако моё присутствие его всё же смущало, и он вскоре направился в кусты смородины, где и скрылся в траве.

Я не решился его больше беспокоить и отрывать от важных дневных работ, тем более что поступил с ним не слишком гостеприимно. Конечно, такими методами любви животных не завоюешь и не завяжешь с ними добрых отношений. Но я втайне надеялся, что он ещё придёт ко мне за морковью – по крайней мере, в моё отсутствие. Возможно, это так и было, поскольку яблоки, которые я периодически оставлял для него среди грядок, постоянно куда-то исчезали. Может быть, их тащили и вороны, но обклёванных остатков у себя на участке я не находил...




                Я НЕ СТАВЛЮ БОЛЬШЕ МЫШЕЛОВОК

На наших дачных участках водится много мышей – полевых и домашних. В тёплую пору они оставляют наши дома в покое и довольствуются огородами, обитая в кучах мусора, компоста, в сараях, в досках. А вот в холода частенько забираются погреться в жилища, устраиваясь в них порой на продолжительное время и оборудуя там настоящие капитальные поселения.
В один из сезонов я нашёл по весне их гнездо в диване, на следующий год – уже в подушке. А прошлой весной меня встретило весёлым писком целое мышиное содружество, собравшееся в моей маленькой комнатушке, наверное, со всех окрестных огородов. За время моего зимнего отсутствия они успели навести в помещении свои порядки, разбросав повсюду обрывки бумаги, пакетов, ваты, выпотрошив обе подушки и часть матраса, посчитав их совершенно ненужными в домашнем хозяйстве, и ликвидировав все запасы тряпок и газет, приготовленные мною для огородных надобностей. И главное, оставили свои отметины во всех закоулках, в тарелках и кастрюлях, успев потрудиться на славу на столе, на полках, и даже на подоконнике.

Вот нечистоплотные создания! Сколько заразы небось с собой принесли. Хорошо ещё, что ни чумы, ни туляремии в наших краях пока не водится, не то бы совсем не житьё здесь было. Вон под Саратовом, писали, в прошлом году чуть настоящая эпидемия чумная не вспыхнула из-за этих любвеобильных созданий. Расплодились до невозможности, всю землю на десятки километров в округе перерыли. Докопались всё-таки до спрятавшейся где-то под землёй заразы. А та и рада стараться – вмиг ожила, как Джин из западни выскочила и пошла косить всех направо и налево: сначала мышей, а потом и других теплокровных, в том числе и нас грешных. Слава Богу, сумели-таки беду предотвратить – чуму вместе с мышами какими-то ядами уморили... Так вот и у нас вдруг может случиться. Кто знает, что в наших высушенных болотах водится, и сколько эта зараза при особых условиях живой остаётся?..
А эти, местные переселенцы, меня будто и не замечают. Уже всё обжитое своим считают. Обнаглели до того, что при мне свободно разгуливают по помещению, вслух между собой переговариваются, своими хозяйственными вопросами занимаются: то в бумаге шуршат, то в плёнке, то по ботинкам моим лазают. Ишь, хозяева выискались!

«Нет, – думаю, – надо скорее кончать с этим безобразием, свой наводить порядок». Сделал генеральную уборку – всё вымел, вымыл, вытряхнул. Гнездо их в прихожей за сундуком обнаружил. Чего только в нём не было! Всю мою ветошь на него извели, вату из подушек перетащили – утеплили основательно. А ещё в сундуке дыру прогрызли, чтобы и туда прятаться – как запасной вариант, в крайнем случае. Туда уж никакой бродячий кот не заберётся (а таких в округе немало шастает).

Провёл я эти авральные работы, теперь, думаю, уберутся, окаянные, поймут, что настоящий хозяин появился... А те и не думают убираться. По свободному пространству да по чистым полам носятся, по шторам лазают, везде свои новые метки оставляют – это, чтобы я не забыл случайно об их существовании. Снова газеты рвут и оставшуюся вату из подушек вытаскивают. Так что мне на каждый день работы хватает.

Спрашиваю у соседей – у них-то как? Да не видно, отвечают. В этом году Бог миловал... Что же это они все на меня вдруг ополчились, думаю. Неужто, у меня лучше всех оказалось, – то есть грязнее, чем у других? Честно говоря, так, очевидно, и было – не шибко я своей хатой занимался: сил только на огород и хватало. Правда, грязь у меня была благородная – торф да песок по полу были рассыпаны.

Пришлось мне продолжить оборонительные мероприятия. Заделал я все щели и дыры, стеклами да колючками облепиховыми всё кругом заложил; сам все пальцы себе исколол, а этим бестиям хоть бы хны! Всё пробираются и пробираются. Когда отдыхаю в домике, слышу, как шуршат повсюду и готовят новые дыры. Знают, черти, что ночью дверь-то будет закрыта, вот и подготавливают проходы заблаговременно – то снизу пол прогрызут, то где-нибудь сбоку щель оборудуют – не успеваю заделывать.

Пробовал шугать их обувью. Да разве попадёшь в такую мелюзгу – ботинки только для крыс и годятся, да и то нужно с деревянной подошвой, как у папы Карло. Мои кеды явно не соответствовали этому назначению. Но всё же несколько раз пульнул в особенно прытких. Конечно, никакого ущерба им не нанёс, а вот себе неприятностей доставил: разбил пару пустых банок и одну бутылку с керосином, так что на несколько дней вони хватило.
На другой день прихожу, достаю огородную обувь, собираюсь переобуваться, а во всех кедах полно следов мышиных оставлено! Это они мне в отместку, чтобы не пулял больше! Вот же, окаянные! Ну ладно, теперь с вами по-другому говорить буду! Одной обороной от вас не отделаться! Придётся переходить к активному противодействию, если по-хорошему ничего не понимаете!

За неимением мышеловки, поставил в качестве ловушки две трёхлитровые банки с приманкой (кстати, так рекомендовали специалисты). И ловушка начала действовать. Попалась одна мышь, вторая, третья... А в один прекрасный день сразу две банки сработали: в одной сидела крупная мышь, а в другой прятались в бумаге два мышонка поменьше. Я убрал бумагу, а они сидят и смотрят на меня чёрными испуганными глазёнками, будто прося смилостивиться и отпустить на волю, только вот сказать словами этого не могут...

И так жалко мне вдруг их стало, и всё моё негодование на их мышиную братию куда-то сразу исчезло. Не смог я на этот раз поступить с ними, как с остальными налётчиками. Вынес банку и положил на компостную кучу, куда уже выбросил их взрослую подругу. «Бегите, пострелята, и больше мне не попадайтесь! Ещё раз поймаю, уже на себя пеняйте!» Отошёл в сторону и стал наблюдать, куда они бежать вздумают.

Первый мышонок выскочил из банки почти сразу и побежал к сараю, под доски. Секунд через десять за ним последовал и второй, и тоже было устремился туда же. Но на пути вдруг заметил лежащую подругу, остановился на секунду, а затем побежал к ней. Покрутился вокруг её тельца, потыкался в него со всех сторон и вдруг лёг на неё сверху, уткнувшись головкой в её густую шёрстку, и замер в этой позе.

Я наблюдал за ним секунд двадцать, а потом стал потихоньку приближаться, чтобы рассмотреть его действия с более близкого расстояния. Подошёл метра на два – мышонок не двигался. Он лежал с открытыми глазёнками, будто ничего не замечая вокруг себя. Положил свою маленькую головку на шею большой мыши и не сдвинулся с места даже тогда, когда я приблизился к нему почти вплотную. Только когда я сделал резкое неосторожное движение, мышонок вздрогнул, будто выйдя из летаргического сна, и как-то нехотя посеменил к сараю, под доски.

Неужели это его мать? А может быть, просто взрослая мышь из его семейства? Но насколько же глубоки его чувства и привязанность к ней! Даже находясь в такой опасности, испытав ужас заточения, встречу со мной, он не покинул её, возможно, даже видя моё приближение!
Я отошёл в сторону и спрятался за яблоней в надежде увидеть мышонка снова. Но тот больше не появлялся. Тогда я забрал обе банки, вымыл их в переполненной водой канаве и пошёл приводить в порядок домик после очередного ночного погрома. Работы опять хватило на целый час, и когда я закончил, солнышко уже хорошо прогрело землю, и вполне можно было отдохнуть под его целительными лучами. Я пошёл на своё обычное «ложе» под яблоней, но прежде, чем лечь, заглянул на компостную кучу.

Мёртвая мышь по-прежнему находилась на старом месте, а рядом с ней вновь лежал мышонок, уткнувшись в её густую шёрстку... Я не стал ему мешать прощаться со своей матерью. Это было единственное, что я мог сейчас для него сделать... И горько, и грустно было на душе. До чего же жестока и несправедлива наша жизнь со своими безжалостными законами «борьбы за существование» и «выживания наиболее приспособленных». Выживают одни за счёт других, уничтожая порой целые виды себе подобных. Сколько страданий причиняем мы при этом друг другу, сколько жизней прекращают своё существование значительно ранее отведённого им срока.

Все мы привыкли к этому и считаем происходящее вполне естественным и справедливым. По-другому и нельзя, иначе сами мы будем обречены на вымирание. Поэтому и радуемся своим приобретениям – на базаре ли, на рыбалке, на охоте... А душа нет-нет, да и начинает сопротивляться содеянному – ведь все они были недавно живыми! Так же, как и мы сейчас, радовались жизни, к чему-то стремились, чувствовали, любили, растили потомство, оберегали и защищали его, и горевали после потери своих друзей и близких... Как тот мышонок, который лежит сейчас недалеко от меня на теле своей матери и по-своему оплакивает эту страшную для него и ничем невосполнимую утрату... Что он чувствует сейчас, насколько глубоко переживает случившееся, что «думает» о нас (о людях), о жизни, о своём будущем?.. Ничего этого мы пока не знаем...





                ИНТЕРЕСНОЕ  РЯДОМ
                (Думают  ли  животные?)

Недавно по московскому радио рассказали о невероятном поведении крысы (это произошло, кажется, в Австралии), которая вначале похитила спрятанные в подвале драгоценности, а потом возвращала их по одному хозяевам взамен на предлагаемые ей угощения. Что это, осмысленное поведение, или случайность?

Многие будут отрицать наличие мыслительной деятельности у животных – с нашей, человеческой, точки зрения. Но кто много общался с нашими братьями меньшими, особенно наблюдал за их поведением в естественных условиях, тот может привести массу примеров такого поведения, которое иначе, как осмысленным, назвать просто невозможно.
У меня на садовом участке есть знакомая чета ворон, с которыми я подружился прошлой весной и которым частенько приносил угощение, как впрочем, и иным местным старожилам – бездомным собакам и кошкам. Отношения птиц друг с другом, со всей городской вороньей стаей, с моими знакомыми кошками и собаками, со мной, единственным для них двуногим знакомым, настолько осмысленны, а действия настолько непредсказуемы и оригинальны, что многие из них вполне достойны книги рекордов, если бы такая существовала для их птичьего рода. Приведу один лишь, особенно поразивший меня пример.

Как-то, уже осенью, я предложил своим подопечным на ужин небольшое количество старого, залежавшегося в холодильнике творога. Принёс я его для огородной Муськи, но та почему-то в тот день опоздала к обеду. Обе вороны сразу набросились на угощение, поглощая его с видимым удовольствием и даже не обращая внимания на другие деликатесы в виде хлеба и кусочков булки.

Собираясь домой, я обратил внимание на то, что одна из ворон схватила в клюв последний кусочек творога и отлетела с ним на грядку, рядом с домиком. Положила белый кусочек на землю и стала охранять его от наседавших со всех сторон воровок-сорок. Её действия были для меня непонятны. Обычно вороны либо съедали добычу на месте, либо улетали куда-то с ней, или же закапывали «на потом» где-нибудь вблизи места пиршества.

Я запер дом и пошёл на троллейбус. В этот момент прибежала Муська и стала тереться о мои ноги, показывая свою признательность и как бы извиняясь за опоздание. Убедившись, что из еды у меня ничего нет, она всё равно пошла меня провожать до конца улицы, что стало уже традицией.

Внезапно я услыхал сзади себя какой-то шум и в ту же секунду увидел ворону, пролетавшую прямо над головой и усевшуюся на крыше близстоящего дома, метрах в десяти впереди от нас с Муськой. Вороньи проводы тоже не были для меня неожиданностью – птицы часто встречали и провожали меня, порой до самой троллейбусной остановки. Однако сейчас в поведении вороны было нечто необычное. Она прилетела провожать с кусочком творога. Положила его на плоскую крышу и смотрит в мою сторону. Как только я подошёл к дому, она схватила творог в клюв и показывает его мне, даже головой кивает, чтобы заметнее было. Неужели благодарит, думаю – вот «благодарная» ворона! Значит, очень понравилось угощение.

Я отошёл от дома шагов на десять, повернулся, а она всё держит в клюве белый кусочек и снова показывает его мне. И тут меня будто осенило: а может, ворона специально показывает мне творог, желая сказать, чтобы я снова принёс именно его в следующий раз?!. Нет, эту версию я тогда всё же отбросил – не может птица (пусть даже ворона) до такого додуматься!.. Но ведь не съела же она этот деликатес, не закопала его в землю, положила его у меня на виду на грядку, а потом, видя, что я ничего не понял, полетела за мной с этим кусочком и теперь так наглядно демонстрирует его мне... Так кто же из нас умнее?!. Вот и думай о них, что хочешь!..




                СТРАХИ  ЖИВОТНЫХ

Огородная Муська неслась ко мне во всю прыть с соседнего участка, радуясь утренней встрече. И вдруг под порывом ветра сухой листочек внезапно закружился перед самой её головой и взлетел в воздух. Муська от неожиданности сделала огромный прыжок и даже перевернулась вокруг самой себя, успев всё же на лету поддать этот злосчастный листик лапой. Посмотрела потом на него и, успокоившись, вновь потрусила в мою сторону. И получила, конечно, хорошее вознаграждение за перенесённое испытание.

Вспоминаю, как пугалась дома наша кошка Манька при виде любой незнакомой вещи. Особенно она боялась вновь приобретённого пылесоса и долго не могла к нему привыкнуть. Во время его работы она вскакивала на свой любимый шкаф, под самый потолок, и терпеливо дожидалась окончания этой шумной процедуры. Правда, в последующем, немного привыкнув, занимала для спасения более низкое место – на телевизоре. Все детали от пылесоса она обходила стороной, а при первом знакомстве тихо подкрадывалась к ним, боязливо трогая лапой и сразу же отпрыгивая в сторону.

Как-то раз мы играли с ней в её любимую игру: я выстреливал резинку, а Манька носилась за ней, пытаясь поймать налету. Порой я направлял резинку куда-нибудь повыше, и наша игрунья устремлялась за ней то на шкаф, то на сервант, то на кровать. В один из моментов резинка улетела на диван, на котором находился шланг от пылесоса, и Манька, не видя его снизу, на полной скорости прыгнула на него. И вдруг ещё на лету заметила этот страшный предмет, на который она как раз и приземлялась; отпрыгнула вверх сразу четырьмя лапами и пулей умчалась на балкон. Пока я катался от смеха, она успела прийти на разведку и долго с разных сторон подбиралась к шлангу, пока не убедилась, что это тот самый, к которому она уже привыкла.

Пугала Маньку порой и наша новая одежда, но не все вещи, а почему-то только некоторые, по-видимому, существенно менявшие обычный облик её владельцев. Из всех новых вещей её особенно беспокоили Лёлина шаль, когда внучка закутывалась в неё с головой, и мой меховой пояс для больной поясницы под названием «неандерталочка». Увидев нас в таком одеянии, Манька выгибала спину, подымала шерсть дыбом и убегала прятаться. Это Манька, которую боялись почти все местные здоровенные овчарки!

Страхам подвержены не только кошки, но и коты. Чаще всего они пугаются от неожиданности. Однажды у меня на огороде кормился Васька – тоже полубездомный кот, как и Муська. Муськи в данный момент не было, и я позвал её несколько раз. Она, услышав меня, понеслась из соседнего огорода прямо к домику. Васька, встревоженный непонятным шумом, поднял от миски голову и, увидев мчащуюся во всю прыть в его направлении кошку, так рванул от блюдца в сторону, что за секунду преодолел чуть ли не половину участка. Потом всё же остановился, оглянулся и, признав Муську, поспешил доедать свою порцию.

А однажды к нам в квартиру заскочил из подъезда насмерть перепуганный чем-то незнакомый кот и помчался в кухню прятаться. Залез за холодильник и не вылезает. Звали, звали его оттуда, мясо и молоко предлагали – даже не откликнулся. Пришлось отодвигать холодильник. Отодвинули, а кота и нет там! Пригляделись, а из холодильника (из его нижней открытой части, где мотор располагается – холодильник-то старый был) хвост кошачий торчит, самого же кота и не видно – так глубоко внутрь забился. Мне стоило большого труда вытащить его оттуда. Он был так перепуган, что даже не шипел и не царапался, отказывался от еды, от ласки и никак не хотел уходить из дому.

Что кошки! Порой и собаки боятся не меньше, чем их малые четвероногие собратья. Наша шуйская овчарка Джильда панически боялась грозы и при первых признаках её залезала под кровать, откуда вытащить её уже не было никакой возможности. Хотя в целом была далеко не трусливой собакой! В то же время кот Базиль только недоумённо поглядывал на неё, не понимая, как можно пугаться какой-то непонятной трескотни, доносящейся откуда-то сверху.
Пугаться животные могут не только наяву, но и во сне. Помню, как неожиданно вскочил с моих колен до этого мирно спящий кот «Мурка» и даже поцарапал мне ноги. Хотя никаких внешних причин для испуга у него не было.

Да, животные, как и мы, наделены чувствами. Чувства помогают нам приспосабливаться и жить в окружающем мире, делают нашу жизнь богаче и многообразнее. Страх – одно из них, и, к сожалению, это одно из условий нашего земного существования.



                ПИЧУГА

В один из тёплых летних дней я как обычно работал на огороде – окапывал кусты смородины. И вдруг заметил пичугу, которая спокойно прохаживалась по вскопанному участку, выискивая себе свежее пропитание. Пичуги частенько посещали мой огород, помогая мне в борьбе с вредителями, и в самом этом факте не было ничего удивительного. Промышляли здесь и воробьи, и синички, и трясогузки, и какие-то маленькие серенькие пичужки, и большие серые – с ярким голубым горлышком, а также вездесущие вороны и сороки. Но эта пичуга сразу обратила на себя моё внимание. Это была небольшая, серого цвета птичка, с длинным хвостом, которым она периодически помахивала вверх и вниз – как обычно делают трясогузки. Возможно, это и была трясогузка, но только ещё не совсем взрослая. Удивило меня не это, а её полное бесстрашие передо мной. Другие птицы – и малые и большие – обычно держались от меня подальше. Эта же прогуливалась совсем рядом, не делая попыток улететь и даже отойти в сторону при моём приближении.

Мне захотелось понаблюдать за пичугой подольше, и чтобы случайно не спугнуть её, я перестал копать и встал, опершись на лопату, рядом с кустом. Пичуга продолжала деловито прохаживаться рядом со мной, то внимательно рассматривая что-то на земле, то вдруг устремляясь вперёд – очевидно, желая поймать какое-то летающее существо. То начинала вытягивать из земли червяка, ни в какую не желающего расставаться со своей обителью. Наконец она подошла совсем близко к моим ногам и стала что-то выковыривать из-под самого моего сапога, даже не обращая на меня внимания. Когда же я всё-таки шевельнулся, она немного отошла в сторону – всего сантиметров на двадцать, совсем не стараясь убегать, а, по-видимому, только из опасения, как бы я неосторожно не раздавил её своим сапожищем.
Вот она схватила извивающегося плотного жёлтого червяка и попыталась сразу проглотить его. Но червяк был великоват для её маленького горлышка, и она долго теребила его своим клювом, размягчая плотную оболочку и пытаясь разорвать на части. Через какое-то время она с ним всё-таки справилась и продолжила поиски добычи. Вот её внимание привлёк здоровенный слепень, какое-то время назад сам усиленно интересовавшийся моей персоной и безжалостно уничтоженный мною на месте пиршества. Слепень ещё шевелил лапками и крыльями, пытаясь ожить вновь, чем, очевидно, и привлёк внимание пичуги. Она сразу захватила его в клювик и теперь раздумывала, каким образом переправить в желудок. Вертела им в разные стороны, бросала на землю, клевала, однако сразу не могла ничего с ним поделать. Но видимо, эта добыча была для неё особенно лакомой, и она не хотела с ней расставаться. Наконец схватила её, повертела головкой и улетела. Наверное, в одно из укромных местечек, где могла спокойно наслаждаться своей добычей.

На следующий день она вновь прилетела ко мне и так же сопровождала меня, бесстрашно прогуливаясь чуть ли не между моими ногами. На третий день, ожидая её прилёта, я приготовил для неё несколько жирных мух и любимого ею жёлтого червяка. Пичуга была явно довольна моим угощением. Вначале слопала червяка, несмотря на его активное сопротивление. Затем принялась за мух и даже погонялась за одной. Она моментально поймала муху в воздухе, а затем опустилась на землю, встала недалеко от меня, как бы показывая мне свою добычу и благодаря за подношение. И только потом улетела с ней в свою обитель. Да, быстрота и ловкость у неё были поразительные. Я до этого неоднократно наблюдал, как гонялись за насекомыми в воздухе воробьи, промышлявшие на моём участке. Так тем почти никогда не удавалось поймать летящую добычу – не только мух, но даже бабочек. Воробьи носились за ними по всему огороду, но быстро уставали и прекращали погоню. А этой птичке, видимо, даже доставляло удовольствие ловить кровососов налету.
Так мы встречались с пичугой почти ежедневно в течение двух недель. Я подкармливал её, а она доставляла мне удовольствие просто своим присутствием. Мне казалось, что и ей были приятны мои подношения, хотя она и сама прекрасно находила для себя нужное пропитание.

Однажды я лежал на участке, делая перерыв в работе и давая отдых постоянно ноющей пояснице. Лежал на спине и наслаждался жарким июльским солнцем, периодически выглядывавшим из-за кучевых облачков, покрывших к полудню чистое голубое небо. В какой-то момент я почувствовал, что кто-то легонько коснулся моей голой пятки, будто что-то выковыривая оттуда. Я сначала не придал этому значения и продолжал лежать, не меняя удобную позу. Опять кто-то тронул мою ногу. Сейчас уже стало ясно, что она кому-то явно понадобилась. И уж конечно, не насекомому – мух, жуков, муравьёв и других мелких членистоногих я легко различал «по походке». В данном случае было что-то более существенное. Может, лягушке какой моя нога понравилась? Эти подруги временами тоже прогуливались по моему саду, оккупируя канаву, наполненную водой, а также колодец, где они спасались от жары в дневное время.

Всё же следовало уточнить, кто сегодня пожаловал ко мне в гости, а может, желает просто съесть мою пятку. Я приподнялся на локтях, не меняя положения ног, и увидел... мою пичугу, долбящую что-то клювом рядом с моей ногой и периодически прикладывающуюся к моей чёрной от грязи и торфа пятке. При моём движении она неспешно отошла в сторону и встала, выжидающе глядя на меня то одним, то другим глазком, будто спрашивая, что это вдруг сегодня со мной случилось и почему это я так разлёгся в неурочное время и не занимаюсь полезной деятельностью.

Бог ты мой! Я и забыл про время нашей встречи и совместной работы, которая стала для нас почти ритуалом. Быстро вскочил на ноги и отправился к очередному кусту, где уже находилась моя лопата. Пичуга неотступно следовала за мной – тоже шагом, периодически ускоряясь и хватая по дороге какую-то мелкую мошкару, снующую над самой землёй. А затем, приняв от меня положенные на сегодня подношения, спокойно улетела восвояси.

Неужели это она специально призывала меня продолжить нашу совместную кормёжку?! Не могла же она случайно, просто так стучать клювом по моей пятке! Вряд ли на ней было что-то съедобное, помимо грязи. Я же не слон и не бегемот какой, чтобы собирать на себе всякую насекомую нечисть! Нет, конечно, это она сделала специ¬ально, пытаясь вывести меня из состояния полусонного забытья и вернуть к реальной действительности. К тому же в этом месте, на утоптанной тропинке, она никогда раньше и не гуляла, да и делать-то ей здесь было нечего.

Вот так пичуга! Ну и малышка! Сколько в ней сознания и ума, и ещё какого-то внутреннего чувства, если она смогла сразу выбрать себе человека, не способного причинить ей вреда, человека, который сам был рад таким встречам, всегда стремился к ним и желал своим малым друзьям только добра. Как она могла почувствовать это, с первой же встречи не испытывая ко мне никакой боязни?! Может быть, она была одной из тех пичуг, которых я спасал в прошлом году в гнезде в кустах смородины от котов, промышлявших на наших участках? Но это слишком маловероятно, так как птенцы были тогда ещё очень малы, да и вообще вряд ли способны к таким «запоминаниям» своих спасителей... Кругом одни вопросы и бесконечные тайны, и наше почти полное незнание жизни и поведения наших братьев меньших. Но теперь я уже точно знаю, что и эти малышки могут быть друзьями, что они сами стремятся к сближению с человеком и не избегают его, если мы не причиняем им вреда своими неосторожными поступками.

Как это хорошо, иметь таких вот друзей – отзывчивых, понимающих, безобидных, чувствительных и добрых, какими являются животные. У них нет ни алчности, ни честолюбия, ни предательства, ни хитрости по отношению к человеку. В их отношениях всё несравненно проще, благороднее и справедливее, чем у нас, наделённых высшим разумом, который далеко не всегда служит благородным целям и устремлениям. Общение с ними облагораживает нас, развивает в самом человеке его лучшие душевные качества, уводя от зла и насилия, грубости и жестокости, алчности и несправедливости. Оно заряжает нас какой-то внутренней энергией, придаёт новые силы, успокаивает, повышает настроение, делает жизнь полнее и интереснее. Понимаем ли мы всё это? Задумываемся ли о том, что, уничтожая животных, мы лишаем себя возможности многому учиться у них, совершенствоваться, а также просто нормально жить в нашем земном мире – мире многообразия живой природы? Вот на какие мысли навело меня это недавнее знакомство.

К сожалению, наши встречи с пичугой продолжались всего около месяца. А потом она внезапно исчезла и больше уже не наведывалась ко мне в гости. Хорошо, если она улетела вместе со своими подругами куда-то в другое место. Но было бы очень жаль, если её погубила её же чрезмерная доверчивость к людям, или просто неосторожность. Однако я всё же надеюсь на лучшее и жду её в гости ко мне на следующий год, может быть, даже со всем её молодым потомством.



                НЕ  ПЛАЧЬ,  МАЛЫШ!

Однажды, проходя около одной загородной больницы, я обратил внимание на нескольких птиц, взволнованно летавших над поверхностью небольшой лужицы. То были две большие вороны, делавшие непрерывные заходы на лужу, будто настоящие штурмовики-пикировщики, и маленький воробей, неистово носящийся между ними. Я стал вглядываться и тут увидел в самом центре лужи ещё одну маленькую пичужку, очевидно, тоже воробья, сидящего на поверхности воды и почему-то не способного подняться в воздух.

Так вот в чём дело! Вороны учуяли добычу и нацелились на эту беззащитную птаху. Надо идти к ней на помощь! Но почему они до сих пор не схватили её? Что мешало им сесть рядом и завершить своё чёрное дело? Не второй же воробей, беспрерывно снующий между ними?..
Спешу к месту событий и вижу, как перед неистовой атакой одной из ворон воробей ринулся вниз и опустился рядом со своим малым собратом, как бы прикрывая его своими разведёнными в стороны крылышками. И тоже не делал уже попыток взлететь вновь.

Я подбегаю к луже... и сразу всё становится ясным. Поверхность, напоминающая собой водную гладь, оказалась не водой, а гудроном. Он и обманул маленького несмышлёныша, сразу лишив его возможности двигаться и сделав лёгкой добычей для ворон. Но они-то чуяли опасность и боялись опуститься ниже, чтобы самим вдруг не оказаться такой же жертвой, попавшись в тот же капкан.

Когда я подошёл, воробьишки стояли, застряв лапками в варе, растопырив в стороны крылышки, спасая их от губительной смолы, и приоткрыв клювики от страха и уже возникшего перегрева. Глазки у обоих были полузакрыты. Им требовалась срочная помощь.

Следовало сначала освободить малыша. Но ножки у него были такими тоненькими и так прочно застряли в варе, что я побоялся тянуть их вверх, опасаясь повредить суставы. Тогда я на время оставил малютку и принялся освобождать взрослого воробья. Через какое-то время мои старания увенчались успехом. Теперь предстояло очистить лапки от липкой массы, которая густым слоем покрывала их, склеив друг с другом и превратив обе конечности как бы в единую тоненькую чёрную веточку с кисточкой на конце.

С помощью травы и бумаги мне не без труда удалось снять часть гудрона, и я принялся освобождать отдельные пальчики. Работать одной рукой было не очень удобно – второй приходилось держать бедняжку за трепещущее от страха тельце. Я уже почти разъединил ножки, проложив их травой, чтобы предотвратить повторное слипание, как вдруг в какой-то момент, когда я ослабил руку, воробей внезапно встрепенулся и выпорхнул из неё, устремившись за деревья. «Что же ты наделал, глупышка! Как же ты будешь жить в таком состоянии?! Сумеешь ли ухватиться лапками за ветку? Сможешь ли сам очистить себе оставшиеся грязными пальчики?..»

Но сожалеть о случившемся было уже поздно, и надо было спасать малышку. Глазки его уже почти совсем закрылись, крылышки сомкнулись и были готовы коснуться смолы; клювик по-прежнему был широко раскрыт. Я нашёл несколько палочек, нежно обхватил страдальца за туловище и лапки и стал легонько тянуть его вверх, поддевая палочкой ножки снизу вместе с налипшей на них смолой.

После продолжительных стараний мне удалось всё же вытащить этот смоляной комочек наружу, и я задумался, как действовать дальше. Как нарочно, поблизости никого из больных не было, чтобы мне помочь. Да и вряд ли с помощью одной травы нам удалось бы это сделать, не повредив что-нибудь малышу. Поэтому я подхватил свою походную амуницию и направился в сторону приёмного покоя в надежде на помощь сердобольных коллег-медиков. Вхожу в помещение, подхожу к окошечку, здороваюсь, представляюсь, что я врач и прошу помощи для моего неожиданного пациента – нужно немного спирта, а ещё лучше – бензина, или иного растворителя.

Толстая тётя в белом халате (вероятно, дежурная сестра) грозно посмотрела на меня и выпалила:
– Носят тут всякую дохлятину! У нас больных полным-полно! Нашли из-за чего время тратить!
– Так погибнет же, – говорю я. – Иначе ножки не очистить.
– Нечего заразу разносить! – поучает меня грозный страж порядка. – Ещё врачами называются! Уходите из приёмной и не мешайте делом заниматься!..
Да, с такой не договоришься. С сожалением иду к выходу. На улице вновь принимаюсь за прежнее дело – домой нести беднягу далеко. А воробьишка уже еле дышит, глазки совсем закатились. Надо торопиться. С великой осторожностью принялся очищать лапки. Вдруг вижу – из боковой двери приёмной выбегает молоденькая девушка в белом халате и манит меня рукой. Подхожу, а она протягивает мне вату и пузырёк с жидкостью. «Спирт», – говорит. Оказывается, она – студентка медицинского института – слышала наш разговор. Быстро сбегала на пост и попросила у медсестры необходимое.

Как я был ей благодарен! Да и она сама была страшно рада, когда нам удалось-таки дать свободу бедняжке. Мы начисто отмыли обе лапки, разъединили все пальчики, насухо вытерли их носовым платком. И я раскрыл ладонь. «Лети, красавец! Найди своего старшего друга. Постарайся и ему помочь освободиться от этой ужасной смолы. И будь осмотрительнее на будущее!..»

Какое-то время малышок сидел неподвижно. Затем глазки его приоткрылись, тельце затрепетало, и он взлетел в воздух. И устремился в том же направлении, что и его верный защитник... Да, он был спасён! А мы оба были счастливы! И я мог теперь спокойно двигаться своей дорогой...

Однако мысль об увиденном не давала мне покоя. Сколько опасностей подстерегает маленьких пичужек на их жизненном пути. Мало того, что вороны, кошки на них охотятся, а тут ещё человек всякие каверзы устраивает. Ну где им догадаться, что это за лужа такая! Издали и я принял её за водную поверхность. Как же не ошибиться маленькому глупышке? Можно представить, каково ему было в тисках этой жуткой западни! И страшно, и больно, и жарко! Да ещё вороны сверху вот-вот схватят! Плакал и кричал, наверное, зовя своих на помощь. Но чем могли помочь ему собратья? Разве что только сочувствием, глядя на бедняжку с веток деревьев.

Но нет! Нашёлся же один, который бесстрашно ринулся ему на подмогу! Конечно же, это была его мама! Кто иной мог так самоотверженно бросаться на врагов, мешая им совершить своё злодеяние? И кто ещё мог сесть вот так в это предательское варево рядом с малышкой, когда вороньё уже готово было растерзать его налету?

А могла ли она поступить иначе? Ведь это был малыш, её малыш! Которому было сейчас так плохо! Надо было любой ценой облегчить его страдания. И она сделала единственно возможное для неё в данной ситуации – опустилась рядом с ним, прикрыв малютку своими трепещущими крылышками... И обрекла тем самым и себя на неминуемую гибель. Но для неё это уже не имело значения – они были вместе... Пусть на несколько последних минут, но рядом... И будто слышалось, как она шепчет своему малышу: «Не бойся, маленький, не плачь! – Я с тобой!..»



                ЛЯГУШКИ

Их было четыре или пять в нашем огородном колодце. В тёплую пору они частенько грелись на солнышке на влажной земле, или, наоборот, прохлаждались между досками. Одна из них всегда сидела слева от колодца, рядом с бочкой, другая облюбовала себе местечко с противоположной стороны, под мокрой деревянной балкой. Другие не имели постоянного места отдыха и прохлаждались, где придётся. Меня всегда удивляло, как они вылезали из колодца по ровным гладким стенкам, особенно в засушливую погоду, когда воды в яме оставалось на донышке. Но попрыгуньи и в этом случае почти всегда оккупировали облюбованные ими участки.

Порой моих знакомых одолевала неудержимая жажда странствий, и они все вдруг устремлялись в путешествия по грядкам и окружающим огород боковым канавам. Я не раз встречал их там среди травы и листьев в томительном ожидании чего-то. Больше всего они любили грядки с клубникой, по-видимому, находя в её густых листьях нечто особенно аппетитное. Я считал, что это были улитки, хотя соседи-огородники в один голос уверяли меня, что манит их сюда прежде всего сладкая ягода.

Однажды я чуть не наступил босой ногой на лягушку, отдыхавшую в канаве. Та выпрыгнула из-под пальцев и угодила прямо на мою ногу. Посидела на ней, посмотрела на меня выпученными глазами, но всё же предпочла оставить ногу в покое.

Серьёзных вокальных данных у моих попрыгуний не отмечалось. По крайней мере, хоровых концертов в дневное время они не устраивали. Правда, робкие попытки сольного исполнения порой имели место, и я даже находил спрятавшихся в кустах исполнителей. Однако в моём присутствии лирическое вдохновение у певцов почему-то сразу пропадало, и они замолкали, очевидно, не находя во мне истинного ценителя их вокального дарования.

Вначале лягушки боялись меня, и при моём приближении сразу плюхались в воду. В конце концов плюханье им надоело, и они оставались на своих позициях, внимательно наблюдая за всеми моими действиями.

Мне очень хотелось познакомиться с этими созданиями поближе, тем более что иных знакомых четвероногих существ у меня в ту пору на огороде не было. Я приносил им мух и улиток, подносил к самому рту, но те из вежливости или стеснительности отказывались от моего угощения. Однако ласку всё же принимали и не отстранялись, когда я легонько прикасался к ним и теребил их холодную, влажную кожу. По-моему, им даже нравилось такое общение. Потом я догадался подносить им насекомую живность на длинной соломинке, и квакуши порой удостаивали меня чести, принимая мои подношения.

В середине лета в колодце появились и более мелкие лягушата – хотя ни икры, ни головастиков я в нём до этого не видел. Они были куда более пугливы, по сравнению со своими взрослыми собратьями, и не желали устанавливать со мной дружеские связи. С наступлением жары я частенько вторгался в их колодезные владения, беря воду для полива, или погружая свои пылающие телеса в эти «ледяные хоромы». И, естественно, распугивал присутствующую здесь лягушачью братию. Неоднократно я зачерпывал неосторожных лейкой, а потом «поливал» ими вместе с водой грядки и кусты смородины. Случалось, те плюхались на землю вверх тормашками и некоторое время не могли сообразить, в чём дело, дёргая всеми четырьмя лапами и вертя во все стороны головой. Получив мою помощь или в конце концов перевернувшись самостоятельно, они выражали мне своё полное негодование, не желая со мной разговаривать и срочно давая дёру в безопасное место.

Как-то раз во время очередной моей «водной процедуры» потревоженный лягушонок выпрыгнул на доски и некоторое время с недоумением наблюдал за моими действиями. Затем, решив, что наблюдать из укрытия будет всё же спокойнее, перебрался под доски и продолжал созерцать меня, настойчиво пытаясь уяснить цель моего столь странного здесь времяпровождения. Минут через пять моих неимоверных усилий, когда вода в колодце стала уже выплескиваться через край и заливать окружающее пространство, лягушонок серьёзно забеспокоился и поспешил покинуть своё укрытие, скрывшись в ближайшей канаве, по-видимому, посчитав, что я решил полностью иссушить их колодец.

В центральной канаве, протекающей через все огороды, водились другие, зелёные лягушки. Им здесь было полное раздолье – в траве, в окружении жучков, паучков, пиявок и иной мелкой живности, при возможности совершать водные путешествия вплоть до глубокого «арыка», впадающего уже в речку. Не знаю, почему мои серые попрыгуньи предпочитали гнилостную, стоячую воду колодца, хотя места в канаве и для них было вполне достаточно.

Зелёные красавицы были далеко не такими компанейскими, как мои колодезные знакомые, и при любой моей попытке приблизиться и хотя бы полюбоваться ими сразу ныряли и скрывались в росшей на дне траве. Я не пытался сильно тревожить этих нелюдимок, предоставив им полную свободу обитания, тем более что «купание» в мелкой илистой луже для меня самого не представляло никакого удовольствия.

Водились у нас на огороде и жабы – зеленовато-серые, в крапинку, с многочисленными бородавками на шероховатой коже. Они тоже предпочитали проводить время в клубнике. Первую в этом году я увидел в самом начале мая. Смотрю, под плёнкой, закрывавшей грядку с морковью, что-то шевелится. Присмотрелся и увидел контуры средних размеров лягушки, движущейся к краю грядки за какой-то надобностью. Вытащил, чтобы посмотреть на эту, первую, и положил её снаружи плёнки.

Жаба-лягушка лежать здесь не захотела и сразу к щели в плёнке направилась; залезла внутрь и успокоилась. Я снова её вытащил и поместил уже с другого края грядки, где плёнка была целой. Та снова к щели запрыгала, причём строго по кратчайшей линии, и вновь залезла под плёнку. «Вот ведь какая настойчивая, – думаю. – Чего это тебе там, под плёнкой приглянулось? Ну, сейчас ты у меня покрутишься!» В третий раз ухватил я лягушку и совсем далеко отнёс – на противоположный конец грядки. – Куда теперь ты направишься?
Та посмотрела на меня возмущённо выпученными от негодования глазами (чего, мол, измываешься!) и бегом (вприпрыжку) к щели помчалась, и, как всегда, строго по кратчайшей линии – по междурядью грядочному. Забралась под плёнку в знакомом месте и сразу в самую глубь полезла, чтобы больше не тревожили. Оставил я её в покое – пусть отдохнёт попрыгунья – небось, намаялась, бедная.

Больше я с ней в последующем не встречался – знать, не очень понравился я ей со своей навязчивостью... Но как всё же она любимую щель находила? Ведь когда относил её в разные стороны, щели-то она совсем из моих рук не видела! Направление же на неё не теряла. Вот ориентация!.. Правда, не довёл я тогда до конца эксперимент этот. Поносить бы её по всему огороду да покрутить, как следует, надо было!.. Интересно, как бы она тогда на меня посмотрела?!.


 

                НЕДОТРОГА

Как-то раз во время прогулки в лесу, я присел отдохнуть среди густого черничника. Было ещё довольно рано, и солнце не успело высушить обильную утреннюю росу, которая переливалась в его лучах блестящими капельками, оттеняя свежесть молодой зелени. Только-только начинали пробуждаться насекомые и ещё не досаждали мне своим назойливым жужжанием. Комаров, на удивление, в этот раз было немного, и я мог спокойно любоваться открывшимся взору пейзажем.

Небольшая освещённая солнцем поляна по соседству со мной синела сплошным ковром анютиных глазок, среди которых высоко поднимались стебельки цветущей земляники. Да, урожай ягод в этих местах обещает быть обильным. Вон как буйно цветёт эта красавица! Да и черника завязалась на славу – все кустики просто усыпаны малюсенькими ягодками. Поляну окаймлял смешанный лес, вознёсшийся вершинами берёз и елей метров на сорок и уплотнённый густым подлеском, прореженным лишь местами. Надо мной голубело чистое небо, предвещая ясную, солнечную погоду. Вокруг было безлюдно и тихо. Только голоса птиц временами нарушали эту тишину…

Я пробежал взором по ближайшему ягоднику и обратил внимание на небольшую гусеницу, неподвижно лежащую на листочке молоденького невысокого кустика. А совсем рядом с ней тоже неподвижно сидела серая муха. Это были самые обыкновенные существа, с которыми мы часто сталкиваемся в жизни – в саду, в лесу, и даже дома: обыкновенная гусеница, сантиметров трёх-четырёх длиной, серого цвета с белой каёмкой, опоясывающей её у самого брюшка, и серая муха – уже совсем обыкновенная, какие постоянно досаждают нам в летнюю пору. Ничего особенного не было и в том, что обе они облюбовали себе один и тот же листочек. Ну сидят себе, отдыхают, ждут, когда их согреет утреннее солнышко, чтобы потом заняться своими дневными заботами – и всё тут. Но всё же что-то в этом «противосидении» было не совсем обычно: уж очень близко находились они друг от друга – почти касаясь миниатюрными головками.

В этот момент солнышко перекинулось косыми лучами на облюбованный ими листочек, и я подумал, что они вот-вот очнутся от ночного забвения, поэтому приблизился к кустику и решил ждать. Но ждать мне не пришлось. Почти в тот же момент начала выходить из состояния оцепенения муха. Она сделала массаж своему остывшему за ночь тельцу передними и задними лапками, почистила крылышки, повертела в стороны головкой и принялась быстро-быстро прощупывать крохотным хоботком поверхность листочка, выискивая, очевидно, оставшиеся на нём с ночи капельки жидкости. Передвигая хоботком вправо-влево, она то ли случайно, то ли специально прикоснулась им к голове гусеницы и принялась, как бы облизывать её со всех сторон. «Что это она целоваться вдруг вздумала? – Неужели приятно?! А может, разбудить соседку собирается?»

Гусеница от этих неожиданных ласк начала приходить в чувства и замотала головой, как бы показывая, что всё это ей не шибко нравится и чтобы муха скорее от неё отстала. Но той, видимо, понравились эти проказы, или же своим действиям она придавала какой-то иной внутренний смысл. Поэтому как только гусеница опустила голову на листок, желая, видимо, погрузиться вновь в сонное состояние, проказница снова устремилась к ней и стала вновь прощупывать её нежные, не покрытые волосиками части тела.

Тогда волосатая уже явно рассерженно подняла голову, оторвав при этом от листа переднюю пару лапок, и замотала ею из стороны в сторону, пытаясь достать назойливую приставалу. Но мухи рядом уже как ни бывало – она моментально отлетела в сторону и села на краю листка, предоставив возможность этому качающемуся маятнику болтаться в своё удовольствие. Однако как только движения прекратились, она вновь устремилась к носу своей сердитой соседки и сумела-таки дотронуться до него, прежде чем медлительная гусеница успела отреагировать.

Та просто вышла из себя, выпучив от негодования глаза, и остервенело замотала уже целой половиной своего туловища в надежде как следует оглоушить двукрылую непоседу. Голова её, как булава на рукоятке, болталась при этом то вправо, то влево, то кпереди, то книзу, готовая разбомбить всё и всех, находящихся рядом и мешающих её мирному отдыху. Туловище же еле держалось на веточке, уцепившись за неё двумя задними парами лапок.

Муха тем временем преспокойно перебралась с листка на веточку, на которой разместилась половина гусеницы, и стала уже снизу щекотать тем же способом голые ножки своей подруги. Гневу последней просто не было предела! Она задёргалась всем туловищем от злости, начала попеременно отрывать лапки от ветки и ещё шибче замотала башкой, норовя достать ею до своих беззащитных задних конечностей: била по ветке, по листьям, но чаще всего по воздуху, и явно не видела эту непоседливую щекотуху. Муха же быстро перебиралась с места на место, прикасаясь то к одной, то к другой ножке своей жертвы и приводя её просто в неистовство. Порой же умудрялась даже налету достать до передних, движущихся частей тела разъярённой мегеры, получая видимое удовольствие при виде её корчей.

Проказнице явно хотелось поиграть со своей неожиданной соседкой, и она, безусловно, знала, как привести это сонное существо в чувство. Она продолжала начатую игру, не давая ни секунды покоя этой неповоротливой недотроге. Да, последней точно не хватало чувства юмора, чтобы включиться в игру, и ленивица продолжала отбиваться, предпочитая покой и одиночество всяким дурацким развлечениям, да ещё с мухой! И она под конец в сердцах так боднула своей башкой, что, промахнувшись, не удержалась и сорвалась вниз, скрывшись в зелёной траве. Это оказалось для мухи совершенно неожиданным, так как она растерянно залетала с листка на листок в надежде найти куда-то скрывшуюся подругу. Но долго расстраиваться не стала – повертелась, покрутилась вокруг этого места и вскоре улетела куда-то искать себе новые развлечения...

Я никогда не видел ничего подобного! Нет, я видел резвящихся насекомых: стрекоз, бабочек, мух, комаров – играющих друг с другом в шумном хороводе, либо в парном полёте. Наблюдал и мух, щекочущих друг друга своими хоботками. Но вот чтобы играть таким образом с иными существами, да ещё совершенно не схожими с ними ни по виду, ни по характеру – это было для меня совершенной неожиданностью. Сколько ещё загадок таит в себе поведение живых существ, в том числе и самых малых! Ведь и они живут не хлебом единым. У них есть свои радости и горести, свои «чувства» и ощущения – пусть в ином, примитивном смысле. Пусть «чувствуют» и «переживают» они по-своему, но играют порой совсем по-человечески. Однако сегодня нашей весёлой приставале явно не повезло: с таким «бесчувственным» существом, как эта ленивая гусеница, много не наиграешься. Вряд ли она вообще способна на такое – и даже со своими собратьями.
Настоящая недотрога!




                ГОЛУБОЙ  МОТЫЛЁК

Цветы кивают мне, головки наклоня,
И машет куст душистой веткой, –
Зачем же ты один преследуешь меня
Своею шёлковою сеткой?
                (А.Фет)


Сегодня, после пятимесячного перерыва, вызванного летними работами в лесу и на огороде, я вышел прогуляться в сквер, расположенный в конце улицы Ташкентской, рядом с кольцом пятого трамвая. Сюда я обычно хожу в холодное время года – хожу для прогулок или чтобы посмотреть на закат. И у меня с этим местом связаны в основном воспоминания о зимнем пейзаже.

Летом эту широкую лужайку я вижу из окна проходящего здесь транспорта, везущего меня до остановки «Точприбор», откуда я уже прямым курсом двигаюсь в направлении наших садовых участков в районе аэропорта. И обычно летний, и даже весенний, вид этого зелёного пустыря не очень привлекает моё внимание на фоне чудесных луговых и берёзовых ландшафтов в районе наших огородов.

Здесь нет ни естественной, ни искусственной красоты среди гаражных и других строений, окружающих со всех сторон это пространство. Омрачают картину многочисленные «отбросы человеческой цивилизации» в виде бутылок, пакетов и иного мусора. И только в августе, когда все эти неэстетические для глаза объекты надёжно скрываются высокой травой, а поверхность лужайки ярко расцвечивается жёлтыми соцветиями пижмы и голубыми веточками цикория, невольно обращаешь внимание на этот пышный жёлто-голубой ковёр.

Сейчас, в середине сентября, эта лужайка потеряла свою красочную привлекательность. На фоне густой, но уже поблекшей зелени по всей поверхности белеют многочисленные соцветия тысячелистника, перемежающиеся с серовато-жёлтыми зонтиками уже отцветающей пижмы. Кое-где ещё розовеют отдельные головки клевера, просматриваются небольшие жёлтые цветочки, похожие на весенние одуванчики... Да, широкого разнообразия цветов уже нет – всему своё время... Но вдруг обращаю внимание на яркое жёлтенькое пятнышко у самой земли – неужели «львиный зев»?! Точно, он. И какой юный – яркий, жизнерадостный!.. А это уж и совсем неожиданно – цветочек одуванчика! Ещё жёлтый, но уже начинающий вянуть...
Запоздалые спутники весны и лета! Что побудило вас вновь открыть свою красоту солнцу, выглянуть из своей тёплой земной постели, не побояться осенних заморозков? Что вы хотите сказать ещё радующемуся последним погожим дням миру? Или же рассказать об этом времени года своим погрузившимся в осенний сон собратьям?.. Не грустно ли сейчас вам, в окружении совсем иной, непривычной для вас растительности, вдали от своих сестёр и братьев? Не смеются ли над вашим одиночеством теперешние ваши соседи? Понимают ли они вас, или же, как часто бывает в нашем, человеческом мире, стараются затоптать, заглушить своими стеблями и корнями?..

Но нет! Вы отлично выглядите среди «чужих» собратьев. У вас, растений, жизнь течёт совсем иначе. Нет ни зависти, ни ревности, ни злобы. Вы все находите себе место под солнцем. Живёте дружной, единой семьёй, чувствуя, ощущая, уважая соседей, возможно, в чём-то и помогая друг другу.

И это так хорошо! Если бы все люди вот так относились к себе подобным! Понимали, любили, помогали, сострадали! У нас был бы тогда совсем иной мир – Мир Всеобщего Благоденствия, сравнимый с Раем. Увы, пока это невыполнимо. Только Знание и Великий Разум способны сделать всех нас такими. Когда это ещё будет, да и будет ли когда-нибудь?! Но сейчас у нас есть возможность любоваться вами, вашей красотой и совершенством, вашим единением и доброжелательностью, вашей особой «моралью и нравственностью». Любоваться и сравнивать, задумываться о своей собственной судьбе, о своём будущем. А для тех, кто хоть немного понимает вас, – радоваться великому счастью единения всего живого...

Сегодня довольно прохладно – недавно шли длительные проливные дожди. Только несколько часов назад выглянуло солнышко, и теперь оно ласкает всех своими ещё тёплыми лучами. Радуюсь и я возможности немного погреться и полюбоваться видом последней, уходящей зелени. Приглядываюсь в надежде увидеть любимых мною насекомых. Они всегда неразлучны с цветами. Сейчас их немного: где-где увидишь шмеля или пчёлку, облюбовавших наиболее яркие соцветия клевера и пижмы.

Вот не думал, что пижма может привлечь к себе кого-нибудь. Что в ней может быть привлекательного? Оказывается, что-то есть – и осы, и пчёлы, и мушки ползают по цветочкам, выискивая здесь что-то вкусненькое. Шмели же, как всегда, предпочитают клевер, деловито обследуя каждый приглянувшийся им цветочек и высасывая своими длинными хоботками сладкий нектар из самой глубины розоватой головки.

А вот и первая бабочка – маленькая, синенькая. Сидит на жёлтом соцветии пижмы и греется на солнышке. Удивительное сочетание синего с жёлтым! Сначала думал, что это цикорий так обнялся со своей жёлтоцветной соседкой, что даже проткнул в самом центре её плотное соцветие. Крылышки у бабочки уже не первой свежести – потрёпанные, даже немного обломанные по краям. Значит, сумела она насладиться жизнью, порадоваться и теплу, и солнцу, и цветочному нектару. И вот добирает последние дни своего счастья...
Как хорошо ей сейчас после холодов и дождей вновь подставить своё нежное тельце солнышку, скрывшись от ветра в цветках растений... Я смотрю на неё и радуюсь её счастью. А бабочка всё сидит на цветочке и медленно двигает крылышками. Они то полностью расправляются, раскрываясь тёмно-голубым миниатюрным веером, то сходятся воедино, и тогда бабочка становится совсем незаметной – чуть беловатой на фоне яркой желтизны соцветия.

Неподалёку вижу ещё одну порхающую малютку. Подошёл к ней поближе, а она продолжает порхать, как мотылёк, отливая блестящим серебристым оттенком. Несколько раз облетела вокруг меня и опустилась на жёлтый цветочек, типа одуванчика, только поменьше. Раскрыла крылышки, и её окраска сразу переменилась: вместо невзрачного белого мотылька передо мной вдруг возникло ещё одно прелестное создание – светло-коричневая красавица, с очень яркими, «свежими» крылышками – совсем юное очарование, только-только начавшее познавать таинства и радость жизни.

Некоторое время я любовался и ею, а она будто специально показывала мне свою юную красоту, двигая крылышками и заставляя их сверкать и переливаться яркими жёлто-коричневыми оттенками. Я хотел рассмотреть её с более близкого расстояния – стал наклоняться и нечаянно потревожил её. Она вмиг взлетела с цветка, и в воздухе снова запорхал невзрачный беловатый мотылёк, вьющийся зигзагами над стебельками и соцветиями.
Но нет! Порхают уже два мотылька, то приближаясь, то удаляясь друг от друга, то опускаясь к самой траве, то поднимаясь над лугом. И вдруг оба сразу опустились вниз и сели почти рядом друг с другом на один и тот же цветочек пижмы. Юная бабочка сложила крылышки и снова стала незаметной. А голубая красавица непрерывно двигала ими, красуясь перед своей юной подругой.

Через несколько секунд коричневая малышка снова поднялась в воздух, и к ней мгновенно присоединилась соседка, и снова рядом со мной засверкал голубовато-белый искрящийся воздушный хоровод. Бабочки кружились то на расстоянии, то совсем рядом друг с другом, то порхали почти на одном месте, то вдруг отлетали на несколько метров в сторону... Порой движения их были почти синхронны, на расстоянии всего нескольких сантиметров друг от друга, однако ни их крылышки, ни крошечные тельца ни разу не помешали другому, не нарушили гармонию восторженного танца. Устав, они снова сели неподалёку, а через минуту вновь закружились в безудержном порыве любви и счастья. Они кружились в полном уединении, не тревожимые никакими иными существами, в том числе и мной, с радостью и интересом наблюдавшим в общем-то обычный, но вместе с тем такой восхитительный воздушный танец.

Танец продолжался с перерывами минут пятнадцать. Всё это время я внимательно наблюдал за столь далёкими от нас, но тоже испытывающими некие «чувства» существами, стараясь понять их порывы, стремления, действия. Каждый раз новый полёт начинала юная коричневая бабочка, а вдогонку за ней устремлялся голубой мотылёк, пытаясь не отстать, не упустить её из виду, сблизиться с ней и передать ей в воздушном танце только ему доступные «чувства». Первой также садилась юная красавица, и тут же по соседству с ней опускался её голубокрылый обожатель.

Несколько раз я сам ускорял их последующий полёт, легонько стряхивая юную бабочку с облюбованного ею цветка. Но и в этом случае её непременно догонял голубой мотылёк. Однако чувствовалось, что с каждым разом этот танец давался ему всё с большим и большим трудом (повреждённые крылышки, видимо, не давали возможности порхать с прежней юношеской лёгкостью), но он всегда выдерживал полёт до конца, ни на один взмах крыла не отставая от своей избранницы.

А полетит ли за своим кавалером юная фея? Захочет ли она устремиться в такой же восторженный полёт вслед за яркокрылым ветераном? И я тихонько поднёс листочек к голубому мотыльку, чтобы резко не потревожить его. Он полетел не сразу, видимо, дожидаясь первоначального взлёта своей подруги. Но настойчивость моя сделала своё дело, и он наконец взлетел. И летел как-то нехотя, будто выискивая взором полюбившуюся ему подружку. Но она не последовала за ним. Я пошевелил траву, где только что сидела юная прелесть, может, всё-таки передумает, успеет догнать! Но не нашел её. А голубой мотылёк тем временем уже пропал у меня из виду...




                МУРАВЕЙ

Как-то раз, возвратившись из леса, я разбирал свою сумку. Вынул бидон с ягодами, пару пакетов с грибами и куртку и вдруг увидел, как на пол упало какое-то живое существо и поползло под кровать. Не стоило его оставлять в комнате, тем более что в последние годы в лесу стали попадаться клещи. Поэтому я нагнулся, чтобы подобрать его и выбросить с балкона. Наклонился и увидел крупного рыжего муравья, который тащил по полу другого муравьишку – скрюченного и неподвижного, по-видимому, сильно повреждённого мною, когда я стряхивал с себя этих созданий, наседавших на меня вблизи муравейника. И этот, оставшийся в живых, тащил своего раненого собрата с поля боя, не оставляя его в беде. Тащил, ещё не зная куда, лишь бы поскорее вынести из опасной вражеской зоны. Он нёс его совершенно необычно – не так, как муравьи тащат свою добычу, зажав её мощными челюстями, нёс, зацепив за туловище задней лапкой, нежно и мягко – так, чтобы случайно не навредить ему и не причинить дополнительные страдания.

Меня поразил этот факт. Как-то не верилось, что у этого малюсенького существа нет разума, а всем его поведением управляют одни лишь инстинкты. Слишком уж разумными были все его действия, слишком самоотверженным поступок. И это бесстрашие, и преданность своему муравьиному долгу, своей муравьиной семье, и это отношение к своему товарищу: нежность в обращении с ним, желание оказать ему возможную помощь, помощь в условиях, когда неизвестно было, удастся ли ему самому спастись, – всё это вызывало глубокое уважение к этому храброму созданию. У нас, у людей, такие поступки называются героическими, а люди, совершающие их, почитаются всеми как герои. А муравьи... все поступают так, не задумываясь.

Я легонько взял муравьишку в руку и отнёс на балкон, где он мог найти себе и своему товарищу нужное пропитание. Герой так и не выпустил свою драгоценную ношу, сразу потащив её в укромное место. И я надеялся, что оба они в последующем нашли себе приют в нашем цветочном сквере, и это местечко стало для них пусть на время новым родным домом.