Я люблю февраль. Это особый месяц. Февральские вьюги, поземку не спутать не с чем. Особая луна – «волчье солнышко». Даже в тайге волчий вой, так тоскливо - торжествующе, несется ночью только в феврале. И не смотря на погоду, понимаешь. Конец зиме, зиме крышка. Да в марте еще бывают морозы, но это агония. А здесь – мы пережили зиму.
И мужской праздник. Двадцать третье февраля. Казуистика. Матрос Дыбенко драпанул так, что опомнился только под Питером, со своими отчетами перевернул с ног на голову, и от нехватки красных дат появился день Красной армии. Поменялось несколько названий. И теперь не поймешь что, но поздравляют всех мужчин, даже тех, кто еще пачкает штаны, уклонялся от армии, тех, кто являются гордостью нации, и прочая, прочая, прочая.
Всегда ищи кому это выгодно. И, скорее всего этот праздник распиарили женщины. После него восьмое марта, и подарив мужчине заколку, галстук, или еще какую ни будь дешевенькую отмазку, можно и нужно рассчитывать на хорошее вложение капитала. Так как подарок на их праздник, многократно превышает расходы на мужской. Зато мужской половине, хоть нажраться можно от души, не нарываясь на косые взгляды половины, и, чаще всего даже быть транспортабельным ею.
«Твою мать!» - В сердцах произнес Иван Петрович, проваливаясь в сугроб на неосвещенной улице. Жена его уехала к теще, и благо та свалилась с сердечным приступом. Завтра двадцать третьего, он обещал приехать туда, а, сегодня пользуясь неожиданной свободой, решил сделать, так называемый променад. Сходить в гости к Ирочке. Конечно, для кого-то она была бабой Ирой. Если он не ошибался для трех или четверых внуков, фотографии которых она держала на своем рабочем столе и постоянно звонила домой, причитала над фотографиями, и всем рассказывала, как неудачно ее две дочери вышли замуж. Ругала своих зятьев, хотя вся их вина была в их пятидесятилетней, несколько раз разведенной теще.
Сам Иван Петрович, всю сознательную жизнь проработал главным бухгалтером небольшого скобяного завода. Похож на червивого гриба, моховика. Говоря словами Маяковского: «С задом плоским как умывальник», от постоянного сидения на работе. Хорошо, что хоть гемароя не заработал.
Пятьдесят восемь лет, и как говорится седина в бороду, бес в ребро. Жизнь шла по накатанной, день, ночь – сутки прочь. Работа – дом, дача, отпуск в доме отдыха. А тут заметил игривые взгляды Иришки, и загорелся. Уже и забыл что это такое. Как то сел дома, задумался, и не вспомнил когда жену последний раз сладким баловал. Да и какая жена. Она после пяти лет как сестра становиться.
- Ой, Иван Петрович, а я и не ждала Вас. – Фальшиво неожиданно тонким голоском, зарумянившись даже через толстый слой штукатурки, пропела Иришка.
- Ну, как же, как же. Я же обещал.
По квартире раздавался запах свежее приготовленной жареной курицы. Накрытый стол. Вечный хрусталь, переживший не одно поколение хозяев. Когда то модная, но уже обветшавшая стенка. Продавленный диван. Местами засаленный обои. Квартира с запахом одиночества, последних надежд и ожиданий.
Петрович приободрился, нашел тапочки. И достав из портфеля съежившийся букетик гвоздик, бутылку «белого аиста», и тетрапак белого вина, вручил хозяйке. Причем оно умудрилась, еще сильнее зардеется.
- Вот вам полотенце, Иван Петрович. Мойте руки и к столу. Курочка перепреет.
- Ну и что налить Ирочка?
- А что будете Вы?
- Коньячка.
- Ну и я составлю вам компанию.
- Тогда первую до дна. За сбычу мечт.
- Ой, как крепко.
- Лимончиком закусите.
- Хорошо.
- Между первой и второй промежуток небольшой. Так. И еще лимончик.
- Вы Ванечка кушайте. Давайте курочки положу.
- Вкусно. Ручки у тебя золотые.
- И салатику, салатику откушайте.
Тепло пошло по жилам, заиграл хрусталь. Под локоть уперлась мягкая грудь. Заблестели глазки. Рука обвила шею.
Куда то делось лет тридцать. За столом сидел молодой мачо. Бандерос. Да ну нафик. Встрял Бандерос. Отдыхает Бандерос. Здесь сидел Иван добрый молодец. Который уже вылез из уха своего конька. И искупался в живой воде.
- Как хорошо потрогать Вас Ирочка. Вы не против?
- Вам сегодня все можно Ванечка.
- Только сегодня?
- Посмотрим?
И окреп дух, зашевелился забытым чувством, и окреп восклицательный знак, перехватив дыхание.
Как-то незаметно и быстро слетела одежда, слегка запутавшись в брюках дрожащими руками. Поднят взгляд.
Ирочка тоже успела раздеться. Дряблая шея. Почтовые конверты растянутых грудей перепревшая опара живота, и кустарник волос внизу живота.
И гордо поднятый восклицательный знак превратился в никому ненужную запятую.
«Твою мать!» - В сердцах произнес Иван Петрович, проваливаясь в сугроб на неосвещенной улице. «Нежили богато, нехер начинать».