ТО В ЖАР, ТО В ХОЛОД
В купе было жарко и душно. От души постарался проводник. Так постарался, что дышать было почти нечем. Попробовал я открыть окно, но, только, напрасно указательный палец правой руки в кровь разбил. В пальце ломота саднящая, а окну - хоть бы хны. Не поддалось. Рубаха моя скоро чуть ли ни насквозь промокла. Жара! Дышу еле-еле. Терпенья уж никакого нет! Жуть! Пошел постоять в тамбур, а там холод собачий, наплевано, и прокурено всё насквозь. Хотел тоже закурить, но с минуту простоял – испугался. С жары да в холод, тут и заболеть недолго. Возвращаюсь. В вагоне никого. Падаю на нижнюю полку. Еще раз пробую уснуть. Очень хочется уснуть. Не спать хочется, а именно – уснуть. Говорят же, что сон любую кручину сломит. Да, только, ошибочка в мудрость народную, видимо, закралась. Сегодня кручина моя во стократ сна самого крепкого крепче. У меня умер младший брат.
Это совершенно неожиданную новость сообщила мне по телефону жена. Она никогда не звонила мне на работу. Услышав в трубке её голос, я сразу понял, что не с добрым намерением он там. Сразу про плохое подумал, но чтоб такое… И похороны через день. А мне еще на поезде трястись почти сутки… Отпрашиваюсь у начальника, дома торопливо собираю сумку, переодеваюсь и на вокзал. К жене. Она у меня на железнодорожном вокзале через два дня на третий – в буфете торгует. Сегодня её день. Беру у неё три тысячи. Без слов дает! Понимает. И билет сама догадалась купить. На ближайший поезд. В купе. Не думал, не гадал я, что так случиться может. Эх, братуха! Он же почти на пять лет меня младше. Ему и полтинника еще не стукнуло. И, вдруг… Умер… А давно ли мы с ним клад на развалинах дома лесника искали, гнезда птичьи в густом кустарнике разоряли, белок в бору сосновом выслеживали… И вот сорок лет, будто корова языком… Кто ж подумать мог, что брат мой, Генка, вот так, раньше меня загнется. Я всё старался представить его пожилым, в гробу, но никак у меня это не получалось. Сколько не пыхтел я, крепко жмуря глаза, сколько не сжимал кулаки до боли, а никак не получалось. Всё пацаном его вижу. Вот бежим с ним на речку купаться, он впереди, а я за ним. Трусы у него по колено да в синий горошек на зеленом фоне. Те трусы ему бабка из своей юбки сшила. Смешные трусы.
- Генка, трусы в горошек потеряешь! – ору я ему в спину.
А он как про те трусы услышит, так сразу драться лезет. Смешной! Ревет, а лезет. Только я сильнее. Валю его в густую траву, а он выворачивается, верхом грудь мою оседлал, в плечо двумя руками вцепился и трясет, приговаривая.
- Эй, эй, помоги мне. Помоги.
Резко открываю глаза! Надо мною склонилась проводница вагона.
- Помоги мне, - шепчет она и взмахом руки зовет куда-то.
Вскакиваю с полки, сую ноги в ботинки да за ней. Может мне всё это снится? Ущипнул себя за запястье. Больно! А проводница уже из поезда на перрон прыгает. Подмерзший ночью снег хрустит под её красными резиновыми сапогами. На столбе бьется под порывами весеннего ветра ржавый абажур. Бом-бом-бом… Бьется и бросает причудливые тени на всё окружающее его пространство. Тени, дико извиваясь, мечутся, скачут по грязному вагону и по сгорбленной спине торопливой проводницы, тоже. Кругом тихо, только ветер один и шумит. Ветер да абажур ржавый. Я еще пробую ущипнуть себя за руку. Больно! А проводница юркнула за темный угол мрачного приземистого строения. Я за ней. Там за углом дыра в гнилом заборе, а за дырой барак-развалюха. Над развалюхой висит луна. На перроне была лампочка под ржавым абажуром, и потому луны я там не замечал, но луна сейчас в небе была. Небо же особой чистотой похвастаться сегодня не могло, а потому свет от луны периодически менялся. Он становился: то безжизненно ярок, а то мертвенно смутен. Когда проводница приоткрыла дверь барака, света лунного в небе как-то вроде прибавилось. Но пришлось мне от этого света опять уходить во тьму. В таинственную тьму убогого строения. Хотя, нет. Это мне показалось, что иду я во тьму. На самом деле тьмы в недрах развалюхи не было. Там мерцал огонек свечи. Свеча стояла над ящиком. Над обыкновенным ящиком из-под фруктов. И лежало в ящике в том что-то серое.
- Вон, возьми, ящик, - чуть слышно прошептала мне проводница, подталкивая меня к ящику. – Возьми. Помоги к вагону донести.
Я осторожно сделал шаг, второй, третий. И тут… И тут я споткнулся! Нога моя провалилась в какую-то ямку, и я, стремительно теряя равновесие, взмахнул руками да ринулся куда-то головой вперед. На пути в это «куда-то» была и горящая свеча, а потому гореть ей оставалось совсем недолго. Сшибая правой щекой свечу, я почувствовал с другой стороны лица какой-то зловещий свист. И огромнейшая туша навалилась на меня. Поначалу мне показалось, что это была проводница, но у проводницы не могло быть таких жестких и цепких рук. Эти руки с неимоверной силой вцепились мне в горло. Опять нечем дышать… Что же это такое? Может, мне это только снится? Больно!!! Не сдамся! Туша прижала меня к мерзлому полу. Крепко прижала, так что рукой не шевельнуть. Остаются ноги. Дергаю ими изо всех сил и во всех направлениях. Сперва всё в пустоту, а потом во что-то попал. Мой противник хрюкнул, зарычал, и хватка его рук на моей шее чуть ослабла. Вырываюсь! Меня голыми руками тоже не всегда возьмешь. Я, когда в техникуме учился, три месяца в секцию вольной борьбы ходил и даже один раз в соревнованиях участвовал. Еще раз бью коленом по туше! Дергаюсь влево! Вправо! Еще раз влево! И чувствую, что уже почти свободен. Еще коленом! Еще! Вскакиваю на ноги! Пытаюсь убежать, но бьюсь головой в стенку! Темно. Разворачиваюсь, прижимаюсь к стене спиной. Жду. Враг где-то рядом. Тихо. Недалеко раздался гудок тепловоза. Знать бы, где здесь дверь? В пылу борьбы ориентировку я начисто потерял. Осторожно ощупываю стену рукой. Вроде, угол? Древко какого-то сельскохозяйственного инструмента под руку попалось. Хватаю его и бью инструментом этим во тьму. Быстро бью. Потом полшага вперед и еще серия ударов. И один мой удар какой-то цели достиг. Я почувствовал это. А потом раздался душу раздирающий крик. Тьма впереди меня заколыхалась, с треском распахнулась невидимая доселе дверь, и ворог мой пустился наутек. Я за ним. Крупный человек в лунном свете убегал по бледно-серому полю. Сперва я хотел догнать его, но тут увидел удаляющийся свет поезда. Уходит! Бегу за поездными огнями по подмерзшим лужам, потом по шпалам, но где там. Мой поезд ушел, оставив меня в лунном свете посреди обширного, еще заснеженного поля с вилами в руках. Именно их схватила моя рука в темном бараке, и именно они помогли пробить мне путь к свободе.
Постоял я в поле, отдышался, вилы на плечо положил и пошагал к испуганно мерцающим огонькам полустанка. Становилось холодно. В горячке борьбы холода я не замечал, а теперь вот он ощутимо «приласкал» моё тело. Я ж из купе в одной рубахе да в тонких тренировочных штанах выскочил. Холодрыга! Жуть. Подошел к невысокому перрону полустанка. Кругом ни души. На двери вокзала огромный амбарный замок. Трогаю замок вилами. Для чего трогаю? Не знаю, но трогаю. Потом вспомнил, про сигареты, что были в кармане рубахи. Вилы к ноге. Торопливо ощупываю карман. Чудо! Сигареты на месте. И зажигалка есть! И вдруг голос из тьмы:
- Мужчина, сигареткой не угостите?
Резко отступаю назад, и вновь вилы наизготовку. Из тьмы под пляшущий свет фонаря вышла плотная женщина в сером пальто и спортивной шапке спартаковских цветов.
- Ты чего? – удивляется незнакомка, внимательно разглядывая мою внешность.
Представляю, чего она разглядела: чуть поседевший человек на самом крайнем исходе средних лет, в трикотажных штанах с пузырями на коленях, в клетчатой рубахе частично навыпуск, в ботинках на босу ногу да еще с вилами в руках. И заметьте для полного впечатления, на улице не май месяц, а только середина марта.
Убедившись, что женщина вышла из тьмы одна, протягиваю ей сигареты. Закурили. Она еще раз оглядела меня неким оценивающим взглядом и молвила весьма неожиданную фразу.
- Мужчина, а развлечься не желаете? За тысячу.
- Чего? – опешил я и закашлялся от сигаретного дыма.
- Пятьсот, - улыбнулась она кривозубым ртом. – У меня и квартира свободная есть.
В любой поездке я всегда держал деньги при себе. Близко к телу держал. К интимным частям. Карман у меня есть специальный - в трусах. Эта привычка сохранилась еще с тех времен, когда я часто в командировки ездил. Было у меня и такое время. Левой рукой держу вилы наизготовку, а правой достаю из трусов купюру. Развлечься мне сейчас не хотелось, наразвлекался уже по уши, но было очень холодно. И я решил – будь что будет, лишь бы согреться. А то, уж, зубы стучать начали. Незнакомка, ловко отбив рукой дрожащие вилы, проворно выхватила у меня деньги. Выхватила, отпрыгнула на два шага назад и стала рассматривать добычу. Когда женщина поняла, что удалось добыть только лишь сто рублей, презрительно скривила губы, выругалась и … позвала меня за собой. Опять иду за женщиной во тьму. Вроде бы накололся недавно разок, но вновь ногу над граблями приподнимаю. Вот, дурак! Понимаю, что снова вляпаюсь в вонючую гадость, и… опять иду. Ничего сделать с собой не получается. Хо-ло-дно!!!
- Мне уехать надо отсюда поскорей, - кричу в спину чуть разочарованной жрицы продажной любви уже изрядно дрожащим голосом. – Мне брата завтра хоронить!
- Уедешь, - отвечает она мне. – Следующий поезд в пять вечера здесь остановится. На нем и уедешь.
- Почему в пять?! – еще раз ору я.
Она обернулась, посмотрела на меня внимательно и, усмехнувшись, пожала плечами.
- Потому что поезд здесь только два раза в сутки останавливается. Раньше в нашем городе у всех поездов остановка была, а теперь лишь почтово-багажный две минуты и стоит. Понял?
Понять, я ничего не понял, но уточнять чего-либо сил не было. Всё моё тело била частая дрожь. Скорей бы в тепло! А дальше видно будет.
Она привела меня к полуразвалившемуся крыльцу и первой вошла по его скрипучим ступенькам. Дверь в избу была отперта, и мы, пройдя сени, оказались в домашнем тепле. В красном углу избы горела лампада, а под лампадой стоял длинный стол. На столе, скрестив на груди серо-синие, переплетенные почерневшими венами руки, лежал покойник. А перед покойником, перед седым стариком в сером исподнем белье, стояла на коленях худенькая старушка. Стояла она и приговаривала:
- Что ж ты так рано собрался туда, милый? Как же я без тебя теперь буду? Как же?
Я, как-то непроизвольно, остановился перед столом, и перекрестился на мерцающий в свете лампады образ. А вот спутница моя в сторону новопреставленного глянула лишь мельком. Глянула и резко дернула меня за руку к двери в каморку, что виднелась по праву руку от хладного трупа. Я кратко вздохнул и повиновался, делая первый осторожный шаг за зовущей женщиной. Дрожь в избе стала бить мой организм еще хлеще. И тут, вдруг, покойник взвизгнул, резко поднялся да заорал сиплым гнусавым голосом:
- Люська, мать твою…. Опять мужика в избу привела! Сколько раз я тебе говорил?! Дура ты! Дура! Ох, тля!
Я так здорово испугался столь неожиданного воскрешения, что мигом забыл про дрожь, и чуть было не вспотел. А Люська от этакого диковинного чуда нисколечко не смутилась, правда, в каморку идти передумала. Она швырнула в ожившего мертвеца веник, и, опять же настырно увлекая меня за собой, побежала из избы вон.
- Вот, придурок, - стала жаловаться на улице Люся, - как выпьет, так сразу ложится на стол, дескать, помер. Это он, чтоб бабке нервы помытарить! А она, дура, верит ему. Дождется он у меня как-нибудь! Возьму дрын - да по башке! Пусть помирает по-настоящему. У, гад! Упырь! Никакого покоя от него нет. А мы сейчас с тобой к братану моему двоюродному пойдем, к Веньке. У него, правда, комнатушка маленькая, но ты ему на бутылку дашь, так он с радостью и смотается погулять. Он с пониманием у нас. Дело для него привычное. Венька – человек.
Венька жил недалеко, но уличный холод опять здорово напомнил мне о себе. Я снова начал дрожать. Когда мы ступили на порог захламленного жилища Веньки, зубы мои зашлись в частой чечетке. Если сказать, что по этой комнате прошелся Мамай, то Мамай в гробу своем раз семь перевернется и здорово обидится. Даже Мамай не способен организовать подобный кавардак. Такой подвиг разным там мамаям не под силу. Ни в жисть…. На полу было разбросано множество разнообразных вещей, ни под каким видом не совместимых друг с другом. И все это освещала лампочка, единственным украшением которой были лохмотья пыльной паутины на проводе. Вместе с разбросанными вещами лампочка освещала богатырского сложения парня, лежащего на кровати. Майка парня была здорово перепачкана кровью, и он жалостливо стонал.
- Ты чего? – отшвырнув ногой сперва облезлого кота, а потом калошу с пустой бутылкой, запричитала Люся. – Кто это тебя так?
- Это всё Ритка Фурсова, - морщась, хрипел богатырь. – Она, стерва, подзаработать предложила. Я, говорит, приведу ночью в станционный сарай мужика, а ты его ломиком по голове ухайдакай. Ухайдакай да в реку. Всего и делов-то. Три тысячи обещала, и даже тысячу авансом дала. А тот гад вертким оказался. У, падла! Вон как меня вилами в бок пырнул. Ух, достану я его! От меня еще никто не уходил. Я его завтра из ружья подстрелю. Подкараулю, как он будет в поезд садиться и подстрелю. Никуда он от меня теперь не денется. Эх, водки бы сейчас. Люськ, сбегай в круглосуточный. А?
Парень протянул моей спутнице деньги, и та, не проронив ни словечка, помчала исполнять волю раненного брата. Только дверью и хлопнула, оставив нас с Венькой наедине. И мне стало не только холодно, но и страшно. Вилы-то я уже потерял. Вот бы они сейчас мне пригодились. В самый раз бы с ними сейчас. А, ну, как он меня узнает?
Веня внимательно посмотрел в мою сторону и горестно вздохнул.
- Ты уж извини браток, что так получилось, - попробовал он мне подмигнуть. – Не смогу я сейчас погулять пойти. Только ты меня не стесняйся. Сейчас выпьем, ты вон там с ней диванчике располагайся, а я отвернусь. Неужто я без понятия. Сам, чай, мужик. Не стесняйся. Чего ты столбом стоишь? Садись на диван.
Я бы и рад на тот диван присесть, но места там для меня не было. Диван был завален тряпьем, пустыми консервными банками, еще чем-то, и даже несколько березовых поленьев нашли там последнее прибежище перед гибелью в печи огненной. Однако посидеть очень хотелось, и я стал высматривать, какой бы краешек поскорей от всего этого барахла освободить. Захламлен был диван практически равномерно по всей площади своей, и я решил сбросить на пол всё, что первым под руку попадется. Сначала на пол полетела рыжая телогрейка, за ней два полена, а потом… А потом мои волосы стали дыбом. Под следующей телогрейкой лежал артиллерийский снаряд. И если бы это был просто артиллерийский снаряд, тогда б полбеды лишь, но на снаряде красовалась та зловещая метка, от которой мне стало вновь жарко. Я когда-то служил в учебной части химических войск, и такие снаряды изучал весьма тщательно. Что, что, полосы и маркировка подобных снарядов мне хорошо известны. И подписку я когда-то давал, что знания свои в этом вопросе никогда и никому не разглашу. Мне и в страшном сне привидеться не могло, что я опять с такими боеприпасами повстречаюсь. Бред. На захламленном диване лежал снаряд с бактериологической начинкой. Такой снаряд мог храниться хоть сто лет, но и через те сто лет при взрыве его, бактерии, спрятанные в нем, будут, как новенькие да таких дел натворят, на какие не всякой дивизии военной комплектации сил хватит. Эти бактерии несли в себе болезнь, против которой бубонная чума, как молочный зуб Красной Шапочки, против острого клыка матерого волка.
- Где ты это взял? – схватил я Веньку за плечо.
- Ты чего?! – заорал он пронзительно. – Больно, ведь!
- Ты где взял снаряд?!
- Где, где, - сильно покривился лицом Люсин брат, - нашел. Вчера с Петькой Гнусавым и с Витей Бешеным цветнину в заводском подвале искали. Вот и наткнулись.
- Чего искали?
- Цветной металл. Жить-то как-то надо. У нас здесь раньше завод военный был, и потому в подвале много чего найти можно. Нашли мы кусок кабеля, стали копать, а там, под подвалом еще какая-то помещения есть. Тайник. Там вот эти снаряды и были. Каждый в ящичке да в пленочке. По культурному их упаковали, падлы. Упаковали да забыли в спешке. Повезло нам, короче. Вот поправлюсь немного и разберу его. Гильзу, как цветмет сдам, а боевую часть продам кому-нибудь. Или взорву на костре - для веселья.
- Ты чего?! – опять я стал трясти Веньку за плечо. – Дурак?! Это же бактериологическое оружие! Если его взорвать, то весь город ваш в неделю перемрет! А потом и вся округа километров на пятьсот.
- Да, хрен с ним, с городом этим! – отшвырнул меня от своей постели раненый. – Туда ему и дорога! Пусть лучше мы все подохнем, чем так жить! Да разве мы живем?! Мы существуем! Уроды! Все уроды!
Сила у Веньки еще была и я, сбив по пути два фанерных ящика, грохнулся в угол, обильно поросший паутиной. Там в углу на меня свалился кривобокий шкаф с пустыми бутылками. Пока я из -под бутылок вылезал, успела явиться Люська. Успела она не только явиться, но еще и разлить водку по граненым стаканам.
Венька свою долю выпил с превеликим удовольствием на лице, а мне было не до водки. Я снова к нему со своим допросом лезу.
- Вы один такой снаряд нашли?
- Не, - помотал головой Венька, завистливо поглядывая на водку в моем стакане, - три их там было. Вот мы и взяли – каждый по штуке.
Чтоб тревожить венькину память дальше, и немного успокоить нервы, я залпом осушил свой стакан. Люся тут же разлила всё, что оставалось в бутылке. Теперь мы выпили все вместе, и Веня почти по-дружески подвинул мне черствую корку чуть подернутого плесенью хлеба. Когда я прожевал корку, Люси рядом не наблюдалось. Она вновь мчала к магазину. Люся убежала, а Венька сбил рукой со стола опустевшую бутылку и стал истошно орать.
- Подохну, ведь! Подохну! Ой, как печет! Гады! Подохну! Уроды! Ой!
Видно было, что солидно парень страдал. Вот только помочь ему чем, я не знал. А тут еще этот снаряд. Не придумав, ничего стоящего для помощи страждущему, я решил спрятать куда-нибудь с глаз подальше снаряд. А то, вдруг, он его и вправду для веселья взорвет? Идиотов в свете нашем, как автомобилей на выезде из города теплым летним вечером в пятницу. Накидываю на плечи первую, попавшую под руку телогрейку, снаряд, словно ребенка, заворачиваю во вторую и скорей на улицу. А там уже начало чуть светать. Осторожно схожу с крыльца. Осматриваюсь. Иду за дом и вижу – собачья конура. Из конуры выскакивает собака размеров ниже среднего, и горло свое собачье до визга на меня дерет. И эта еще тварь на нервы действует! Хватаю одной рукой горластого пса за ошейник, потом коленом морду его скулящую прижал, и пока он брыкался, я снаряд в конуру-то и сунул. Благо конура сделана псине явно на вырост.
Разобравшись со снарядом, я опять хотел пойти в дом, но вспомнив истошные Венькины крики, решил, что на улице покурить гораздо приятнее, чем в избе раненному сочувствовать. Опомнившаяся после моего дерзкого насилья собака, верещала так, что хоть уши ватой затыкай. Пришлось уйти от неё подальше. И зашел я за какое-то унылое строение: то ли баню, то ли курятник. Только сигарету пальцами размял, как услышал за забором негромкие голоса. Один голос я узнал сразу – это была Люся.
- Он сейчас у Веньки сидит, а деньги у него в трусах спрятаны, - кому-то обстоятельно докладывала она. - С правой стороны. Чую, что денег там много. Часто он туда смотрит.
- Тормози, - ответил подлой наводчице неведомый мне «кто-то». – Сейчас покурю и пойдем. Не боись, в два счета оприходую его. Взвизгнуть не успеет. А где ты фраера этого подцепила?
- На станции. Полночи сегодня на трассе простояла, и хоть бы кто взял. Сплошной голяк. Исплевалась вся и пошла домой, а это чудо на перроне с вилами стоит.
- С чем?
- С вилами. От поезда, видно, отстал, придурок. Так что искать его здесь никто не будет.
- Ясное дело, что не будет, - после некоторого молчанья продолжил разговор Люськин собеседник. – А чего он с вилами на перроне стоял?
- А, хрен его знает? – тут же отозвалась Люся, и, вдруг, так всполошилась, что я её волнение из-за забора почувствовал. – Слушай, Витек, так это он Веньку вилами ткнул! Больше некому. Как же я раньше-то не догадалась? Тогда его тем более «пришить» надо. И выпьем вволю, и Веня такому делу от души порадуется. Уж, больно, он на него зол. Хватит курить. Пошли.
За забором захрустел мартовский ледок, и я понял, что надо срочно «делать ноги». Только куда бежать-то при этаких обстоятельствах?
А на улице уже светало по серьезному. Я перелез через забор и побежал по скользкой тропинке. Куда? Не знаю. Потом разберусь, а пока рысью да подальше. Пейзаж был вокруг меня: оторви да брось. Кругом гнилье и развалины. Пробегая около черного деревянного дома в два этажа с побитыми стеклами, я сбил с ног человека. И пусть я был напуган, как заяц в день открытия охотничьего сезона, и пусть всю душу мою кошки бешеные до основания разодрали, но пробежать мимо упавшего совесть мне не позволила.
Пострадавшего от меня человека звали Василием Петровичем, и был он стар да сед. Мы с ним слегка разговорились, и пригласил меня новый знакомый в свою хижину. Хижина дяди Васи располагалась на первом этаже того самого черного дома, возле которого произошло наше столкновение. У Петровича было тепло, уютно и аппетитно пахло жареной картошкой. Именно за вкушением этого лакомства я стал рассказывать дяде Васе свою грустную историю. Он внимательно меня слушал, лишь иногда уточняя перипетии моей злосчастной судьбинушки.
- И за что же она тебя так? – поинтересовался Петрович, когда я поведал ему о подлой выходке проводницы. – Вообще-то у Фурсовых вся семья - один другого чище и Ритка недалеко от корневища семейного откатилась. Вот, девка коварная! Ни в жизнь своего не упустит. Не иначе, на вещи твои позарилась. Ей чужую вещицу прихватить, как медку лизнуть.
А стоило мне поведать гостеприимному хозяину о страшных снарядах, обнаруженных на Венькином диване, так дядя Вася чай на скатерть сразу же разлил. До дрожи взволновался старик. Я хотел ему поподробней да на профессиональном уровне изложить всю опасность этих боеприпасов, но Петрович только рукой махнул.
- Да, знаю я, что это за гадость, - забегал он по тесному жилищу. – Лучше тебя знаю! Я в секретной лаборатории нашего завода технологом двенадцать лет оттрубил. Около сотни мы таких «подарков» мировому империализму подготовили. И всё это в тайне великой. Как же их все-то не вывезли? Когда завод закрыли, нас, местных из лаборатории мигом турнули, и специальная комиссия там порядок наводила. Видно кто-то не усмотрел. Вот ведь бардак! Везде бардак! Так, кто, говоришь, эти снаряды из подвала заводского тиснул?
Я быстро вспомнил все имена и клички. Дядя Вася еще немного побегал около меня, нещадно ругая всяческие специальные подразделения, а потом, повелев мне пить чай в одиночестве, куда-то умчал.
В одиночестве коротал я время недолго. Минут десять. Потом хлопнула дверь, и на пороге объявился дядя Вася с чернявым субъектом. Субъекта звали Асланом. Петрович нас быстренько познакомил, еще раз попотчевал меня чаем с картошкой и вновь смылся. Ежели утверждение о том, что молчание золото - правдиво, то денег у Аслана должно быть не меньше миллиарда «зеленью». Полчаса мы с ним просидели за чаем, а он хоть бы звук какой промолвил. Так что карась против него - сущий Цицерон. Я пытался его как-то разговорить, но скоро плюнул на это дело и стал потихоньку доедать картошку. И уж почти всю сковороду опустошил, но тут дверь внезапно распахнулась, явив мне принеприятнейшую неожиданность. От этой неожиданности плохо пережеванный картофель попал не в то горло. А как ему в то горло попасть, если из-за спины дяди Васи выглядывала Люся да еще две, весьма неприятных моему глазу, мутных мужских физиономии.
- Вот он, - ухмыльнулся подлый Петрович, тыкая в мою сторону своим поганым перстом. – Тащите сюда снаряды - и он ваш. Только, чур, чтоб живым не остался. Слишком много знает.
- Э, нашел дураков, - погрозила дяде Васе пальцем Люська. – Вы уж его всего выпотрошили, поди, а теперь нам сбагрить хотите. Пускай он сперва трусы покажет!
- Еще, чего! – справившись с кашлем, попробовал возмутиться я.
Попробовал, и тут же свалился на пол от хлесткого удара в солнечное сплетение. Этой неприятностью одарил меня Аслан. А удар у него был поставлен на все сто. В глазах у меня потемнело. И пока я прозревал, пока от боли на полу корчился, чьи-то жадные руки шарили по низу моего живота. Я, переполненный возмущением, попытался издать негодующий крик, но резкий хук в область печени сверху - эту попытку обломал на корню. В глазах стало еще темнее.
- Гнида, боксер хренов; мне бы вилы сейчас, - носились в сумраке моего возмущенного сознания путаные мысли, - Коля Меченый, сосед мой, весь район держит…, мне только ему сказать стоит, он тебя на ремни…, больно-то как…, гнида…, вилы бы сюда….
Когда я окончательно оправился от тупой боли в боку да со звездами в глазах, в комнате дяди Васи начался торг. На одной стороне стола лежали два снаряда, а к другой подвинули табурет со мной.
- А где третий снаряд? - топал ногой гнусный потомок иуды Петрович. – Договаривались же на три его обменять. Договор денег дороже. Давайте третий.
Разгоряченные торгом мужики глянули на Люсю.
- А я почем знаю, где он? – выпятив вперед увесистую грудь, и разведя в стороны короткопалые ладони, искренне недоумевала презренная соблазнительница. – Венька ничего внятного не отвечает. Хрипит только. Может, этот его спрятал куда? Он, ведь, один с Венькой в избе оставался.
И Люся, презрительно сплюнув на вязаный из тряпок половик, ткнула пальцем в мою сторону. Я попробовал сорваться с места, чтоб головой вперед протаранить себе путь к свободе, но Аслан был начеку. Он ухватил меня за воротник, встряхнул, будто нашкодившего котенка, усадил обратно на табурет и пристально стал вглядываться мне в глаза. Злой абрек искал там правды, а я этой правды никак выдавать не хотел.
- Я не брал ничего, - уклоняясь от орлиного взора Аслана, врал я, искренне радуясь, что дяде Васе про спрятанный в конуре снаряд ни единым словом не обмолвился. – Ничего. Надо, больно.
Я прекрасно понимал, что если сейчас «расколюсь», то жить мне останется – часа два. А если не расколюсь? Этот вариант сулил мне скорые побои, а потом… Что будет потом, я не успел додумать. Смутил мою мысль строгий голос дяди Васи.
- Люська, а ты хорошо искала?
- Да, вот тебе крест, Василий Петрович, - попробовала осенить себя крестом развратная женщина, но на половине своей пробы сбилась и вновь плюнула на пол. – Да, чтоб мне век воли не видать. Давай нам этого чувака, а снаряд я тебе потом принесу. Вот поправится Веня, так я у него все расспрошу и принесу. Он скажет. Венька – человек.
- Хорошо, - махнул рукой Петрович, открывая для чего-то занавеску на окне, - положите снаряды на кровать и забирайте этого придурка. Он ваш. Весь, вместе с трусами. Только, про уговор помните.
Стоящие за спиной Люськи мужики, улыбнулись ядовито да плотоядно, подошли к кровати, аккуратно положили на неё свою страшную ношу и двинулись ко мне. Еще половина шага татям этим до меня оставалось, но сделать его у них не получилось. С треском распахнулась дверь и в комнату дяди Васи ворвались крепкие парни в пятнистом одеянии. Заверещавшая Люся, друзья её и я - в одно мгновенье оказались на полу. Не знаю, как мои товарищи по этакому несчастью, а я лично крепко пол носом приласкал. Так приласкал, что вновь сознанием слегка помутился. Вытащил меня из очередной мути Василий Петрович.
- Этого не надо, - объяснял он кому-то. – Это наш.
Окончательно я опомнился, когда дядя Вася стал насильно поить меня чаем и извиняться.
- Извини, друг, - улыбался он мне, скаля золотистые коронки. – Нам надо были их сюда со снарядами вытащить. Они же их в такие щели запрятали, что сам черт со свечей не разыщет. Вот мы тебя как живца и решили использовать. Это Аслан придумал. Опер он фээсбэшный , а у нас на нелегальном положении в пункте приема стеклотары сидел. Знатный у нас здесь завод был, много тут чего интересного да тайного производили, вот ФСБ здесь до сих пор и блюдет. При нашем бардаке ведь всякое случалось. Чего-то выбросили не туда, чего-то закопали по ошибке. А народ теперь - видишь какой! Я как от тебя про снаряды услышал, так сразу к Аслану. Я же тоже, по сути говоря, их сотрудник. Внештатный, правда. Вот. Аслану про тебя рассказал, а остальное дело техники. Аслан – молоток. Как профессионально все сделал! Артист своего дела. А кулаком-то он тебя как приласкал. А? Вот так вот. Спасибо тебе, сынок, что город наш от погибели спас. Большое спасибо.
От доброго слова и у крысы на душе праздник. Вот после таких приятных слов я выдал органам свой тайник в конуре, а дядя Васи за это - вполне прилично приодел меня. Его костюм в мелкую полоску сидел на мне, как влитой. А потом Аслан предложил отвезти меня в город, где совсем недавно жил мой брат Генка. Петрович тоже с нами увязался. Ему тоже надо было в тот город. По делам.
Ехали мы туда часа четыре. Я даже уснуть успел. Меня разбудил Аслан, пожелавший уточнить адрес дома, где Генка жил. Я от этих ночных переживаний забылся чуть-чуть, но возле Генкиного дома вся копившаяся долгое время в душе печаль поперла из меня, как раскаленная лава из проснувшегося вулкана. Эх, Генка, Генка! Как же ты так. Вот сейчас войду в его квартиру на втором этаже, а он там, в гробу лежит. Жуть! Прикрыв чуть глаза, я вновь не смог увидеть Генкиного трупа, и опять узрел его трусы в горошек. Прямо, наваждение какое-то! Ну, ничего, еще немного и всякому наваждению придет конец. Вон он – Генкин подъезд. Я дернул плечами, чтобы прогнать всякие там вредные наваждения и попрощаться со своими новыми друзьями, но горло мое перехватил крепкий спазм. И я понял, что не все еще беды мои остались позади. У меня начались видения. Страшные видения. До боли в грудине - страшные.
Из-за угла соседнего дома вышел Генка с ярко красным пакетом в руке. Я остолбенел, а Генка бросился ко мне обниматься.
- Ишь, чего выдумали, - орал мой брат на кухне, собирая на стол. – Чтоб я, помер! Дудки! А это все - Зинка. Баба моя бывшая. Я ведь с ней развелся! Она воду мутит, стерва!
- Так приструнить её надо, - посоветовал Василий Петрович. Они с Асланом не решились оставить меня в такую суматошную минуту, и тоже пошли к моему гостеприимному брату.
- А, то! – встрепенулся Генка и стал судорожно тыкать пальцем в кнопки телефона.
Разговаривал брат со своей бывшей сперва на повышенных тонах, потом взял пониже, а вскоре вообще запыхтел. Пыхтел и старательно чесал затылок.
- Не, не она, - вздохнул Геннадий и предложил выпить. – Зря вы про неё так.
Пока мы предложение брата претворяли в жизнь, Аслан, презирающий алкоголь во всех его проявлениях, выяснил по телефону, что поезд, где Ритка Фурсова работает проводницей, через час будет на городском вокзале. Грех было такой шанс упустить, и мы вчетвером рванули по моему делу. Удостоверение Аслана не только открывало нам все двери, оно еще нам и отдельную комнату для допроса подозреваемой пробило.
- Вы чего просроченной кильки объелись?! - истошно орала Рита в ответ наши следственные мероприятия. – Венька им сказал! Да у него белая горячка через два дня на третий! Вы его только слушайте! Он вам еще не то скажет! А ты, Василий Петрович, неужели тоже этой бредятине поверил? Э-эх! Вы все алкаши! – проводница распаляясь всё больше и больше теперь трясла своим пальцем возле моего носа. – А я, ведь, тебя помню! Это ты вчера ночью с поезда в одних трусах сиганул! Тоже до белочки допился!
Опровергнуть гнусную ложь у меня не получилось, и потому мы несолоно отхлебавши на городском вокзале, поехали допивать к Генке на квартиру да строить там же логические догадки. Всю дорогу к хлебосольному столу брата меня терзала одна и та же мысль.
- А, ведь, это Клавиных рук дело, - думал я о своей жене. – Больше некому. Всё на ней сходится. И вранье про Генку, и билет… А ей-то это зачем? Мы ж двадцать семь лет вместе. У нас дочь есть. А то, что спим в разных комнатах, так это… Может, она завела кого? Вот, дрянь! Помешал я ей теперь! Всю жизнь она из меня жилы тянула, а теперь помешал я ей. Три тысячи на киллера не поскупилась! Как же она смогла?! Двадцать семь лет! Нет! Не может быть!
Я никак не мог поверить в то, что Клава может меня так предать. Никак не мог – и правильно делал. Не она меня так подставила. Не она. Нашел я ту гадину. Сам разобрался во всем и нашел. Когда мы с Асланом расставались, он посоветовал мне с билета расследование начать. Я же не просто так в вагон в Ритке попал, а по билету. Через проездной документ все построено. Молодец, Аслан! Истинный профи! Тот билет крепкой ниточкой был. Потянул я за неё разок, потом еще и весь клубок гнусных злодеяний распутался. Вот, ведь, какие подлецы в жизни встречаются . Но это, как говорится, уже совсем другая история.