Одно утро поэта Ли Бо
Поэт Ли Бо проснулся, открыл дверь и велел принести себе вина. Служанка, тоже ранняя пташка, была тут как тут.
- Вам подогреть сильно? – спросила она, преданно поводя глаза, шаловливые и чуть ироничные; Ли Бо наладился было к колодцу умываться.
- Подогрей хорошенько, - через плечо почесал себе спину Ли Бо. – Эта ночь… я промёрз так, что икры свело. Лежанка тёплая вроде, видно, наснилось зимнего – да, не греют старые кости. Кровь не греет.
Служанка кивнула понимающе и пошла на кухню за чайником. Ли Бо сел на край лежанки, откинул одеяло, положил горячую ладонь на постель. Как будто прислушался: тепло его тела поднималось от простыни, заструилось сквозь пальцы. «Надо же, - улыбнулся он, и принялся сосредоточенно растирать озябшие икры. – Такого не было и зимой».
Служанка, молодая девчушка, смешливая и не по летам степенная, откинув с медной крышки полотенце, поставила чайник у изголовья, а рядом - серебряный кубок.
Поэт шумно выдохнул через нос, потёр обеими руками виски.
Взглянул весело, с озорством на служанку и спросил:
- Ви Мэй. А тебе замуж хочется?
- Что вы, господин, - смутилась та, застыв на месте. – Мне нет ещё и пятнадцати, я не спешу распустить свои косы.
- Да? – в том же духе продолжал старик, - а говорят, замужняя женщина прелесть.
- Если муж прелесть, - ответила девушка, повернулась и вышла.
«Ну, мне-то чего уже… - про себя засмеялся Ли Бо. – Мне и думать про это уже не с руки».
Он протащил по столешнице чайник, обхватил чуткими пальцами ручку и плеснул в кубок. Лёгкий дымок закурился над вином. Ли Бо нашарил взглядом шёлковый платочек, пододвинул поближе. Затем развернул, положил горячую ладонь на цветы; хризантемы источали едва слышный аромат. Он кашлянул, подушечками пальцев постучал слабо по самым приметным соцветиям, у шва платочка, и взял в щепоть три лепестка. Зачем-то понюхал, улыбнулся. Раздумчиво бросил в кубок.
Умывшись студёной водой, обтёрся, фыркая, полотенцем. Вернулся. Снова сел.
Старик приноравливал наклон души к великому дню. Он чувствовал ясно: сегодня, ещё до третьей стражи, этот стих он наконец завершит. А написалось ещё по весне, в простудной немочи и тужи; теперь он не помнил, где это написал:
Солнце встаёт
из восточных змеиных тенет,
Словно восходит
с самого дна земного.
Небо измерит – и снова
просит приюта у западных вод.
Где ж, наконец, стены крова,
где шестёрка драконов ночлег обретёт?
Солнцу дано,
раз возникнув, не прекращаться.
А человек – не эфир изначальный,
где уж ему уходить – возвращаться!
Ветру весны за свой рост
не благодарна трава.
За листопад на небеса
не станут роптать дерева.
Кто подстегнёт
четыре времени года бичом?
Для тысяч вещей
положен приход и уход.
Си Хэ!
Си Хэ!
Тогда он почуял, скорее, нежели понял – конец написать не в силах. Что-то оборвалось внезапно в душе. Треснуло, надломилось. И он, не задумываясь, отложил тогда кисть, - сказал себе – до первого снега. Снег упадёт, первой только искоркой на речную воду – и он допишет. Это должны быть его лучшие стихи, самые настоящие…
Куда же он подевал этот свиток? Надо бы поискать, Ви Мэй он бумаги свои никогда не доверял, да и сам, если вправду, не берёг их ничуть. Что слова? Только большое отчаяние.
Ли Бо влез в разбитые тапочки, снова лёг и свернулся клубочком. Недурно. Пульсации в висках, безмятежная истома. Поворочался, не оправляя подушку, заложил руки за голову. Всё здорово. Где этот Императорский дворец, эти незадачливые паяцы? Их нет. Они так далеко, что их нет. А он тут. Никому не ведомый. Никем не узнанный. На берегу великой реки, в горнем пустынном селении. С людьми. Его здесь любят, и он всех любит. Что человеку ещё надобно? Это всё на одиноком пути, больше и желать грех.
Ладно, хлопнул себя старик по сухощавым бёдрам. Пора на прогулку. Сегодня редкое утро. Чистота везде. И свежестью такой от реки тянет… как ледок на лице. И бороду отчего-то щекочет. Пора!
Он ласково посмотрел на чайник: вино, что ни говори, никогда не предавало. Вот люди…
На берегу он присел на корму своей утлой, давно не крашенной лодки, шершавой ладонью поскрёб доску. Дрянную, надо сказать, лодку приобрёл он у продавца соевого отвара. Не конопачена, под рулём протекает. Не беда, всегда под скамейкой ковш, бросил весло, вычерпал. Ничего, на его век лодочки хватит. Вещи тоже не вечные, когда-то и им на покой. Новую заказать у Ли Вэя – а зачем? От добра добра не ищут; так крепче постигаешь сущность воды.
- Дедушка! – окликнули его вдруг из-за спины нежным теноровым голосом.
Ли Бо обернулся, отложил весло. Рядом стоял знакомый малыш, деревенский, с соседней улицы.
- Ты плаваешь сам? – спросил мальчуган, разглядывая старую лодку.
Ли Бо развёл руками, засмеялся.
- И тебе там не страшно? Если из воды вынырнет дракон и утащит тебя на дно?
- На что я ему? – всё так же весело отвечал Ли Бо, снова разводя руками. – Я старый человек, без вреда. И лодка моя не промысловая…
Малыш ковырнул в носу, как будто не соглашаясь. Посмотрел снизу вверх.
- А зачем тогда на реку выходить? – спросил он с сомнением в голосе.
- Ну, ты же сюда пришёл? – отчего-то вдруг посерьёзнел Ли Бо. – Значит, что-то тут тебе нравится?
- Так ведь я не плыву, - ответил малыш. – Стою, смотрю из берега. Мне нравится этот густой дым над водой…
- Ну, вот, - улыбнулся добродушно Ли Бо. – А мне нравится перебираться в этом дыму по реке, от острова к острову. Иногда правишь на корме, а носа лодки уже не видно.
- Если носа лодки не видно, - сказал задумчиво малыш, - значит, всё тогда – дым над водой.
Старик, повеселев, ответил:
- Может, и так. Мы можем проверить, хочешь?
Малыш поправил картуз, ему так не хотелось быть обманутым.
- Я ведь тебя ждал, - кашлянул в кулак Ли Бо. – Знал, что придёшь. Знал, что спросишь. – Он игриво посмотрел на малыша, добавив: - Ну, и кое-что принёс тебе, вот, смотри. – Из полы рукава старик выудил какой-то листок, утвердил на задней скамейке лодки, расправил.
- Что это?- недоуменно спросил малыш, подойдя вплотную.
- Э-э, я тебя ждал, - повторил торжественно Ли Бо. – Вот тебе красный кораблик из тростниковой бумаги. – Ли Бо протянул малышу свёрнутый лист с высоким парусом. – Бери.
- А зачем? – угрюмо поинтересовался малыш, но кораблик принял, повертел в холодных пальцах.
- Ты пустишь его по воде, - со спокойным достоинством ответил Ли Бо. – По течению.
- А потом?
- Потом? Потом тебе делать уже ничего не придётся. Стой и смотри.
- На кораблик?
- Нет, на воду. Ты ведь хочешь посмотреть, как кораблик плывёт?
- Да, - пробормотал невнятно малыш.
- Надо смотреть на воду. Кораблик тянет за собой всю реку, всю эту осень, все эти лохматые листья… Ты только стой и смотри. Это не так печально, как кажется…
- Прямо сейчас отпустим? – неуверенно спросил малыш.
- Пусть растает туман, - сказал Ли Бо тихо-тихо. – А то ты ничего не увидишь. Положи его в лодку, сбегай домой, потеплее оденься и приходи. А я всё-таки погуляю. Вдоль берега.
Старик, простившись с мальчуганом, побрёл по тропинке.
Осень в этом году стояла длинная, долгая и тёплая, травы в долине не сохли, а вяли. В сырых местах, где трава росла кочками, нижняя часть стеблей ещё долго оставалась зелёною и теперь, поутру, сияла чистотой, сверкала. Когда он задевал нечаянно сильно накренившийся куст у дороги, брызги росы с листов просыпались, пятнали дробно утоптанную тропу, сея след.
В долине реки водилось много фазанов, они встречались чуть ли не на каждом шагу, особенно выше по пойме, около пашен, а среди тальника по старицам и протокам изредка попадались и рябчики. Ли Бо с интересом наблюдал этих птиц: они чем-то кормились на земле и только в случае тревоги взлетали на деревья.
Он обошёл пологий увал у самой воды, раздвигая руками заросли тростника, взобрался на гребень. Посмотрел на ту сторону. Узенькая, извилистая долина реки была обставлена по краям высокими оснеженными горами, они мутнели в тумане, как вставшие на дыбы облака.
Туман не расходился.
Всё верно, улыбнулся старик, сегодня просеется снег. Первый в эту осень. И я, наконец, допишу… эти две строчки… они не могут там так не придти… Он шмыгнул носом, почесал подбородок под седой бородой. Да, нанизывай слова, не нанизывай…
В воздухе кружились несколько белохвостых орланов. Один из них вдруг стремительно начал спускаться к реке. Ли Бо затаился. Потом осторожно пробрался по траве к берегу и стал наблюдать за ним.
Орлан сел на гальку у самой воды. Тут было несколько ворон, лакомившихся рыбой. Орлан стал их прогонять. Вороны сначала пробовали было обороняться, но, получив несколько сильных ударов клювом, уступили свои места и улетели прочь. Тогда орлан занялся рыболовством. Он прямо вошёл в воду, и, погрузив в неё брюхо, хвост и крылья, стал прыгать по воде. Вскоре он уже поймал одну рыбину, вытащил её на берег и принялся есть. Насытившись, хищник снова поднялся в небо. К нему тотчас присоединились ещё два орлана и вместе они принялись описывать плавные круги. Они не гонялись друг за другом, а спокойно парили в разных плоскостях, наслаждаясь полётом, всё выше и выше поднимаясь в беспредельную синеву неба. Скоро они превратились в маленькие, едва заметные точки, и Ли Бо не потерял их из виду только потому, что не спускал с них глаз. В глазах старика появилась слеза, а он всё смотрел и смотрел…
Эта птица не полетит в город, подумал удовлетворённо старик, и только теперь заметил, что в промельке тростника туман над рекой стал расползаться. Ну вот, сказал он себе почему-то вслух, снежинки увижу ещё над лодкой. Как и загадывал.
Однако, пора и обратно, подумал Ли Бо, вдруг маленький Ду Чэнь уже ждёт?
Вдруг, помимо воли, он свернул вдоль протоки, пошёл берегом, не зная, что с собой делать. Опять вышел к тростникам, спугнул уток; спали они, завернув шеи. Поглядел, как размахнулись они в утреннюю воду. Ходил и ходил по росе, отыскивая в опалённом сердце подходящий образ. Этой вечно струящейся к Океану воды. И как будто нашёл. Но не точно.
Возле лодки на замшелом камне он ещё издали углядел Ду Линя, угольщика. Тот озирался, бросал скорые взоры на тропинку, будто кого-то ждал. Старик улыбнулся: он вспомнил спор двухдневной давности. Чуть прибавил шагу, но под ноги смотрел всё так же внимательно.
Ду Линь, подложив под голову кушак, привалился к бочине красноватого валуна. Это был небольшого росточка сорокалетний мужчина, очень трудолюбивый и потешный. В селении его привечали все, хотя и удивлялись недоуменно, как это живет он один, не спешит ввести жену в свою фанзу.
При виде старика, который шёл и лукаво улыбался, угольщик вскочил на ноги и оправил задравшуюся штанину.
- Здравствуйте, почтенный, - сказал он, глядя на старика. – Удалась ли прогулка?
Старику вопрос показался забавным.
- Я тебе часто вижу поутру у реки, - сказал задумчиво Ли Бо, - но ты никогда не идёшь дальше. А ведь никто не мешает, разве не так?
Ли Бо был выше мужчины на целую голову, он нагнулся, стянул с камня на гальку кушак и расстелил его так, чтобы могли усесться двое. Сел сам, постучал длинными пальцами по ватной подкладке.
- Садись, - сказал почти шепотом; Ду Линь скорее догадался по жесту, чем услышал. Он в нерешительности сел, плечо к плечу. Помолчали.
- У меня много работы, - наконец признался Ду Линь и заёрзал по гальке. – Ничего не успеваю. Я в отчаянии.
- Отчаяние от незнания, - вымолвил не сразу Ли Бо. – Он улыбнулся и сорвал сухую травинку. Пощекотал ею кончик нижней губы.
Два дня тому назад в хижину старика Ли Бо пробрался человек и принёс известие: на Великой Реке выпал снег. Густой, ослепительно белый, большими хлопьями. Поэт Ли Бо прожил жизнь и знал точно: через два дня снег выпадет и у них. Тот самый. Густой, ослепительно белый, большими хлопьями. Тогда же, на рассвете Ли Бо, собравшись проведать старую цаплю, шёл по берегу и повстречал на берегу Ду Линя. Сказал ему об этом. Но угольщик не поверил: так рано тут снег никогда не выпадал.
- А что в горах? – спросил Ли Бо.
- В горах снег, - глядя на противоположный берег, почтительно ответил Ду Линь. – У нас только его отголоски.
- Отголоски – тоже снег, - сказал Ли Бо. – Такой же, как и в горах.
Ду Линь повернул голову.
- Прошлую зиму почти не было снега, ты ошибаешься, почтенный. Откуда ему взяться теперь, когда ещё осень и бамбук зелёный стоит в роще?
- Ты слышишь музыку? – спросил его старик.
- Вода журчит.
- Вода журчит внизу. Над водой, - произнёс он с усилием, - над водой ты слышишь музыку?
Угольщик неохотно напрягся.
- Нет. Это ветер стрекочет.
- Ещё выше – над водой, - снова повторил Ли Бо с усилием.
- Там не слышу.
- Представь, что тебя только что родила мать. Ты незряч. Обояния нет. Только слух… - Он поднял глаза на него и спросил: - Представил?
- Да. Только слух…
- Теперь слышишь?
- Будто где-то далеко-далеко и вверху на сяньсяне кто-то играет.
Старик засмеялся, довольный.
- Когда в горах идёт снег, всегда слышно так, точно на сяньсяне кто-то играет… Я тебе говорил ещё два дня тому назад: сегодня, пополудни, снег придёт и сюда. Вот увидишь.
Старик вдруг провёл двумя пальцами по седым бровям и медленно обернулся: по склону, придерживая в поводу югурских коней, спускались два всадника. Он повернул голову снова и принялся неотрывно смотреть на воду; река струилась меж валунов, будто плакала.
Конники, подъехав вплотную, спешились, затем, окинув пытливым взглядом двух путников на берегу, молча подошли. Ветер набирал силу, тяжёлая туча, набежавшая с севера, чёрным брюхом накрыла голец на той стороне реки.
- Наконец-то мы вас отыскали, достопочтенный, - приветливо провозгласил всадник важного виду, в платье дорогом и в сапогах с заверченной серебристой каймой по голенищу. Он приблизился к старику и молча сел на гальку.
- Ну и зря, - ответил несердито Ли Бо и кивком поздоровался. – Он признал вице-канцлера по сиплому, чуть простуженному голосу. Долго все трое сидели не шевелясь.
Наконец приезжий вымолвил, дрожа голосом:
- Может, вернётесь?
Ли Бо посмотрел внимательно на собеседника. И сказал отчуждённо:
- Там нечего делать. Я оставил дворец, потому что в Поднебесной нет порядка. Я погряз в пороке, притупил зрение и слух, от беспокойства кожа моя высохла и потемнела… Наслаждался сам, и одолела такая напасть… Да, Сын Неба меня выделял, но многого ли это стоит среди… Он подносил мне подарки. А я жил в праздности, надеясь обрести учение в том, как заботиться о себе и управлять другими… но ничего не придумал, устал и заснул…
Ли Бо смолк, но вице-канцлер не проронил ни слова. Он ждал, зная, что старый поэт не сказал самого важного. И старик, почесав указательным пальцем переносицу, добавил спокойно:
- В этой стороне нет ни начальников, ни старших, каждый сам по себе; у людей нет ни алчности, ни страстей, всё естественно. Тут не ведают радости, когда кто-то родится, не ведают горя, когда кто-то умирает. Тут не знают, что значит любить себя, чуждаться других, поэтому нет ни любви, ни ненависти. Никто ничего не боится.
Вице-канцлер долго молчал. Потом заговорил, тщательно подбирая слова:
- Я тебя понимаю, достопочтенный. Может, всё так и есть. Но и ты пойми меня: император передал тебе тысячу золотом, просил, чтобы ты вернулся, ты нужен ему. Я не могу не выполнить его поручение. Как быть?
Ли Бо нахмурился, ответил тихо:
- Он знает, что я не вернусь. Он не удивится.
- Но царство переживает тяжёлые времена. На границах грабёж, император вынужден воевать… Ты вошёл в милость нашего царя, не служил, а место занимал направо от трёх старших сановников. Ты удостаивался благосклонного взгляда Сына Неба, тебя пожаловали титулом – неужели всё это забыто и сменял ты платье и шапку до самой смерти?
Ли Бо расхохотался.
- Всё повторяется, - сказал он. – Как в той притче, цыгун, - добавил старик, поглядев на угольщика: - Времена идут, а правители мудрее не становятся… Но я всё-таки расскажу.
Чжуан-цзы ловил рыбу в реке Пу. Чуский правитель направил к нему двух сановников дафу с посланием, в котором говорилось: «Хочу возложить на вас бремя государственных дел». Чжуан-цзы, не отложив удочки и даже не повернув головы, сказал: «Я слышал, что в Чу имеется священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правители Чу хранят её, завернув в покровы и спрятав в ларец, в храме предков. Что предпочла бы эта черепаха: быть мёртвой, но чтобы почитались оставшиеся после неё кости, или быть живой и волочить хвост по грязи?»
- Я помню, - сказал вице-канцлер. – «Предпочла бы быть живой и волочить хвост по грязи».
- Вот я и говорю, - сказал грустно Ли Бо, - времена меняются, а правители мудрее не становятся. Уходи. Я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи.
Сановник долго сидел, молча, затем спросил:
- Но… кто тогда напишет новые оды и ши?
- Не беспокойся, напишут. Там остались…
- Императору надо великие.
- Э-э, - махнул рукою Ли Бо, - давно уже не творятся великие оды. Забудь.
- Это твоё послание?
- Это моё послание.
- Это всё? – теперь не удивился цыгун и встал.
- Да. Это всё.
В воздухе вновь появилась густая мгла. Горы сделались тёмно-синими и угрюмыми. Река посерела, заскользила вдоль берегов стальным блеском. Ручьи ещё шумели по склонам, но и их уже поджидали скорые заморозки.
- Кто это был? – спросил угольщик, когда стук копыт на взгорье затих.
Ли Бо подумал и не сразу ответил:
- Один хороший человек из столицы.
- Как ты всего достиг? – вымолвил Ду Линь полушепотом. Ветром повело лист ивы в траве.
Старик улыбнулся медленно-медленно, почесал переносицу и – засмеялся тогда уже от души.
- Я начинал, как все, - сказал он, тоже едва слышно. – Вприпрыжку бегал, младенцем поднимался к маминой тёплой груди, вертел головой, вытягивал губки. И очень потешно, с наслаждением, чмокал… У нас в деревне, как и повсюду, превыше всего ставят трудолюбие и бережливость. Меня отдали в подпаски в восемь лет, - с одной масленой лепёшкой на весь день. Чтобы зря не болтался, так сказал мой дед. И я стал подпаском, сгонял скотину в стадо. А хлестал ливень, бежал по горной долине, чтобы укрыться в древнем храме, присесть там под алтарём… Однажды нашёл на выгоне старинное зеркальце, быстро схватил его, повертел в руках. Солнце выглянуло, вдруг лучик блеснул по тусклой поверхности, и я – увидел не своё отражение, а – дорогу. Как будто забрезжил свет из-под ртути... Это был выход…
- Так просто? – перебил мимо воли угольщик.
- Не каждому выпадает отыскать такое зеркальце, - спокойно сказал Ли Бо и продолжил, как ни в чём ни бывало: - Это был выход, я распереживался так, что даже вспотел. Я понял: дорога – это учение, неучёному худо; я унялся проказить и попросил подыскать мне учителя. Чтобы только научили читать и писать. Батюшка, покончив с делами, не мешкая, стал искать учителя. Так и пошло – грамоту я схватывал на лету. Однажды, когда мне минуло уже шестнадцать лет и я сдал малые экзамены, мой учитель по имени Пин, почтенного вида старик и учёности необычайной, сказал батюшке: «Ваш сын необыкновенно умён. Уже сейчас он мог бы выдержать экзамен на цзюйженя и даже на цзиньши. Ему надо ехать в уезд, и когда придёт срок, отправиться в столицу на экзамены»…
- И что, вы даже видели своими глазами Сына Неба?
Ли Бо расхохотался.
- Видели? А кто слагал для него гимны? Кто ему читал ши и пил с ним вино?
Ду Линь не имел основания не доверять, но спросил в недоумении:
- Так зачем тогда ты ушёл?
- Когда воск истает, - сказал Ли Бо, - то и свеча перестаёт гореть. Сердце – высочайший чиновник, из него исходит свет духа… Если тело повреждено, то дух его покидает; если дух его покидает, наступает смерть.
Он сморщил межбровье, стих так же неожиданно, как и начал.
- А что после смерти? – увлечённо спросил угольщик.
- Не морочь мне голову, - улыбнулся старик, поглядывая на прибрежные фанзы. – И указал кивком подбородка: - Посмотри, как ельцы играют в воде.
Ду Линь долго смотрел на реку, а затем спросил:
- А где твой снег? Помутнело над водой, но снега всё ещё нет.
- Будет, - уверенно произнёс Ли Бо.
- Если так, пойду, укрою поленья, я отлично поработал с утра. Я тебе верю, ты не мог обмануть. – Он поднялся пружинисто на ноги и добавил, глядя на старика сверху вниз: - Кушак я потом заберу. Сейчас он мне ни к чему.
И ушёл, ни разу не оглянувшись.
Вскоре по склону с кручи, придерживаясь одной рукою за взбухшие коренья высокой красной сосны, съехал, оскальзываясь, малыш. Он скользил, спотыкался, падал и снова вставал. Лицо его побагровело от напряжения.
- Я опоздал? – спросил он, отирая лоб.
- Ты не мог опоздать, - улыбнулся ему Ли Бо. – Дети всегда вовремя.
- Мы сейчас отпустим кораблик? – очень серьёзно спросил малыш.
- Конечно, смотри, как играет вода на стремнине. Самый раз отправляться в далёкий путь. Но мы исключим случайность, - прибавил старик, лукаво посматривая на малыша. – Он поднялся на ноги, свернул кушак, прямо на гальке, и, подойдя к лодке, бросил его внутрь, под корму. Затем, низко склонившись, извлёк оттуда катушку шелковых ниток. – Мы не будем полагаться на случай, правда? – спросил он ласково очарованного малыша. Кораблик он держал двумя пальцами за красный высокий парус. – Вот так, - вдел Ли Бо нитку под шляпку гвоздя и вставил его в заранее приготовленное лунку на корме.
- А зачем ему нитка? – ничего не понял малыш и уставился с недоверием на старика.
- Я привяжу его к лодке и оттащу на середину реки, - тоже очень серьёзно произнёс Ли Бо. – Там он пойдёт по течению, не забьётся ненароком в затхлую какую-то заводь. – Он оттолкнул лодку от берега, неглубокий след протянулся к самой воде. – Подай мне весло, - попросил Ли Бо, когда нитка просела под краем кормы.
- И мы его больше никогда не увидим? – спросил мальчик, - когда ты его там отпустишь?
- Никогда, - уверенно произнёс Ли Бо. – Когда будешь ложиться спать, ты вспомни о нём. Ты спишь – а он на воде. Колышется в лунном свете. А на бумаге – ещё тепло твоих пальцев осталось… И это тепло поплывёт вместе с ним, будет двигаться, по Реке… А там кораблик встретят другие… Ты понял меня?
- Но ведь я этого не увижу?
- Никогда.
- Тогда зачем ему плыть по воде?
- Ты ничего не понял, - улыбнулся старик. – Поплывёт не кораблик, а твоё тепло. Тепло твоих рук на бумаге. Кто-то студёным утром выудит кораблик из реки – и так согреется. Твоим теплом. Согреет кораблик на горячей ладони – и отпустит дальше. Через тысячу рук он поплывёт до самого Океана, ты хочешь этого?
- Тоже с теплом? – спросил малыш, медленно сажая кораблик на воду. А из рук не выпускал.
- С теплом твоих рук, - улыбнулся снова Ли Бо. – Так он не остынет, и будет плыть до самого Океана. Океан сливается с небом… твой кораблик уйдёт в небо.
- Он не потонет в дороге?
- Как же, - расхохотался Ли Бо, - на мачте… там же тепло твоих рук. Твоя любовь к этой великой Реке. Река почувствует это. Корабль не затонет.
Малыш поставил кораблик на воду, медленно-медленно. Его слегка качнуло, но почти мгновенно вощёная бумага освоилась с водой, запрыгала на мелкой побережной волне.
Ли Бо молча, со знанием дела оттолкнулся веслом от каменистого дна, выровнял лодку. Шёлковая нить натянулась, она то зануривалась неглубоко в прозрачную воду, то натягивалась до отказа. Слетали в реку ржавые, в пробоинах листья с платанов; плывущему в фарватере лодки кораблику это никак не мешало. Малыш, переволновавшись на берегу, теперь пристально следил за парусом.
Наконец старик, сильно загребая, вышел на стремнину реки и бросил весло. Кораблик за лодкой заскользил проворнее.
Небо меж тем исподнизу затягивало сизой мутью, во весь окоём. Берег быстро отсеялся, потускнел. Ли Бо закинул голову, поднял лицо кверху. Где-то высоко-высоко проблёскивало в этой громадной мути солнце, вонзая свой холодный рассеянный свет в потемневшие, подкрашенные фиолетовым цветом, облака.
Кораблик маленького Ду Чэня Ли Бо давно отвязал на стержне реки, лодку там помотало изрядно, но нитку он срезал под самый корень, почти до самой кормы подтянув. Увлекаемый мощными струями воды, бумажный кораблик с ясными одному Ли Бо иероглифами, поволокло течением вниз, к Океану – как и обещал старик малышу.
Забытую лодку снесло в камыш волной, поэт оживился и сел, стал спокойно наблюдать из лодки эту холодную воду.
У плохо смолённого дна, лениво вильнув хвостом, вдруг проплыл серебряный окунь. Не торопится, похвалил Ли Бо, действительно, куда торопиться... А живёт где-то в том затоне, в тростнике на том берегу, ночью спит, поутру, ещё сонный, выбирается по протокам на охоту. А, может, и не здешний. В толще воды доплывёт, играя плавниками, до Великой Реки, затем попадёт в Океан. Хотя… он же речной окунь. Значит, как только зацветёт дикая слива, вернётся назад. Сюда. Снова, может быть, встретимся… Старик на миг повеселел, почесал себя за ухом, чувствуя под пальцем сухую дряблую кожу. Снова заглянул в воду, благо лодка не двигалась.
Вот рыбы, подумал Ли Бо, они совсем иначе живут. Если рыба стоит, значит ей сейчас плыть некуда, или она ждёт кого-то. Кто-то кого-то догоняет, там как-то всё уравновешенно, суета оправдана. А у нас вроде и догоняет, и этот устал, и тот устал – ну и чёрт с ним, разошлись по сторонам…
Снег пошёл незадолго до первой стражи.
Густой, ослепительно белый, большими хлопьями. Снежинками сыпало так густо, что речная гладь в затоне тотчас же покрылась, словно наволочкой, беловатым ковром; снег таял не сразу. Снежинки словно медлили прощаться с дальней дорогой, какое-то время покачивались на гребне волны, рассыпались, разъезжались по пенистым струям у переката, потом ухали будто, проваливались сквозь холодную предзимнюю воду, отходили, капля по капле, в толщу воды.
Ли Бо привстал, огляделся. Река впервые ему показалась усыпанной снегом дорогой. Старик медленно поправил шапку на голове, и ощутил тут же, как засквозило холодом в мокрые пальцы. Раскачивая лодку, как будто что-то припоминая, он пробрался к корме, откинул полог сирой своей каюты. Забрался в него и сел. Отстранённо поначалу, будто совсем и не в голове, зазвучали вдруг полузабытые строки. Тогда, в тёплом месяце «Ляо», он поразился горою Си Хэ, и последние два стиха были плачем, стоном о её нездешней величавости:
Си Хэ!
Си Хэ!
Он достал из ореховой шкатулки тонкий лист бумаги. Так и есть, усмехнулся сдержанно, горами в прошлый раз и закончилось. Си Хэ, Си Хэ… Чего же недостаёт? Где же слова? – спросил он себя самого вслух, - ведь они где-то должны быть тут… сразу за окунем… Хорошо, подождём. Поплывём пока к острову, с цаплями поздороваемся. Умные крупные птицы у среза воды…
Стихи начались необычно, смутным шумом, словно далёкий морской гул. Ему оставалось узнавать только лучшие, самые необходимые слова. Слова, отбрасывающие тень и сияние.
Когда оснеженная лодка уже мерно покачивалась у берега, а по взлобку увала завиднелись чьи-то первые следы, Ли Бо записал:
Ради чего ищешь свой кров
в пустыне времён – пустыне отверженных вод?!
И улыбнулся, нараспев прошептав полный текст тонкими сухими губами. Затем сказал самому себе: «Теперь я передал точно».