Лариса Назаренко.
Майский весенний день выдался по-летнему тёплым.
Молодая поросль источает тонкий аромат свежести, который, мешаясь с запахом согретой солнцем земли, не вдыхается, а скорее пьётся, пьётся каким-то божественным нектарным напитком. И душа при этом разворачивается, растёт, единится с чем-то незримым, но явно желанным и до боли родным. И нет ничего сладостнее этого мига благодати – ощущения Вечности!
Я шагаю по полю одна, одна во всей Вселенной, под голубым небесным шатром и реву, реву в голос, как раненый зверь, как мать, потерявшая детёныша, как…
Хватит! Реву я оттого, что нет больше под этим голубым шатром моего единственного, верного друга. И не ощущает он со мной благодати, не пьёт божественного напитка, не видит нашего с ним Ярила.
А ведь это он показал мне лесные, путаные тропинки, крутые песчаные берега реки Вори. Это он привёл меня в Радонежский Храм, в Абрамцево.
Это он пристрастил меня к деревенской бане с берёзовым веником, к походам за грибами по утренней росе. Он, и только он, ознакомил меня со всеми окрестными достопримечательностями. Рассказал о каждой могилке на «бугре» – кто в ней, что случилось…
Он, он, он…
Как колокольный поминальный звон.
Быть может, повторяюсь, ну и пусть!
Сквозит в строках моих немая грусть.
Я вечной памятью пока жива дышу –
Себе забыть его не разрешу…
Вовка
Колесов Владимир Анатольевич
17.03 1952г. – 05.03.2005г.
Эти скупые сведения запечатлены на овальной металлической фотографии, прикреплённой к кресту небольшого могильного холма. Под ним покоится прах моего друга, соседа по даче, о котором пойдёт речь в этом небольшом повествовании, посвящённом его памяти. А что подвигло меня на её написание, станет ясным в дальнейшем.
Деревня Репихово расположена, примерно, между двух станций Ярославского направления железной дороги, Радонеж и Абрамцево и тянется параллельно железнодорожного полотна. Днём, в летнее время, поездов практически не слышно. И лишь ближе к ночи, когда к низине реки спускаются туманы, или в тоскливые осенние дни, когда воздух становится плотнее, слышен перестук колёс быстро проходящих поездов. И в этом есть своя прелесть. Сама деревня живописно красуется на высоком холме, который постепенно переходит в луг, а по лугу петляет неширокая, холоднющая и зимой, и летом, ключевая речка Воря. За лето она почти зарастает прибрежной травой, а в остальное время года виден её быстрый, непрекращающийся бег. Береговые заросли черёмухи навсегда облюбовали
соловьи и их весенние концерты проходят с привычно- надёжным успехом.
Надёжно кукуют кукушки, надежно неспешно пасутся коровы и козы, надёжно стоят дома и колодцы…Как-то всё в деревне очень предсказуемо, неторопливо и надёжно.
И вместе с воздухом, напитанным в разное время года своим ароматом, царит необыкновенный покой – умиротворение. Именно так, болезненно - сладостно, я ощущаю деревню каждой клеточкой своего тела, будто сама, какими-то незримыми корнями, переплетена с ней ещё до появления на свет.
В этой самой деревне и родился мой, вышеупомянутый дружок, Володька Колесов, в доме отцовой тётки-вековухи, которая пустила в свой дом молодую, быстро пополнившуюся двумя сыновьями, семейку племянника.
Сама тётка, когда-то прислуживала в имении Абрамцево, у известного мецената Мамонтова, то ли горничной, то ли поварихой. Была очень набожна. В углу её просторного дома висела трехъярусная икона с изображением Спасителя, Божьей Матери и Святителя Николая Чудотворца. Перед иконой возжигалась чудесная серебреная лампадка. Пока тётушка была в состоянии обслуживать себя и помогать по хозяйству, жизнь протекала своим чередом, как у всех: внуки, старший – Женька и младший – Вовка, ходили в детский сад, затем в школу. Их мать – Мария и отец – Анатолий, работали, сажали приусадебный огород. Короче, ничем особенным не выделялись. Правда, невестка, оказалась довольно смышленой – хорошо освоила бухгалтерское дело, но оно явно не пошло ей на пользу: как-то незаметно пристрастилась к спиртному, а мужику её, что работал на красильном заводе, вообще выдавалась положенная за вредность алкогольная жидкость, неизвестного содержания, что тоже сделало его изрядным выпивохой. К тому же, со времён войны, он страдал туберкулёзом.
Возможно, со смертью строгой, набожной тётушки, порядок в доме дал пока не явную, но коварную трещину.
Подрастали сыновья. Женька – красавец, хороший специалист электрик, но та же беда – бесконечные пьянки, гулянки. Женился, развёлся, дочь Людка в интернате, ранняя болезнь лёгких… Не было и пятидесяти, как схоронили.
Вовка долго сопротивлялся такому образу жизни: закончил Хотьковский сельскохозяйственный техникум, отслужил Армию, поступил в Автодорожный институт, занимался спортом, играл в духовом оркестре. Но вот, единственный пробел в жизни, не встретил ту, единственную о которой мечтают, которую берут в жёны. Институт закончил, да почему-то не повезло с работой по специальности. Работы не боялся никакой. Шёл туда, где хорошо платили, мать в этом только поддерживала. А для него она была неоспоримым авторитетом. С работягами, да и дома уже, в семье, начал выпивать. Здоровье было отменным – спортсмен, не курящий. На свежем воздухе в саду, в огороде, по дому – главный работник: копать, сажать, колоть дрова, ремонтировать дом… Да мало ли дел в личном хозяйстве?
А время шло. Со своей холостятской жизнью Вовка смирился. Да и дел было невпроворот – некогда задумываться о личной неустроенности.
Свои сокровенные мечты он запрятал в самый отдалённый уголок сердца. Больше того, отрастил волосы по плечи, по деревне ходил в какой-то невзрачной казенной одёжке, чуть не босиком, со всеми старыми и малыми заводил ни к чему не обязывающие разговоры, был весёлым, с виду вполне довольным своей жизнью. Короче, косил под дурака. Мать так и звала его, не заботясь о репутации сына. Он отшучивался, и её выпады против него были, как говорится, что об стенку горох. Более лёгкого и миролюбивого характера трудно себе представить. И этим пользовалась не только мать, а все, кто каким-то образом с Вовкой сталкивался. Ни одни похороны не обходились без его помощи – расчистить место, выкопать могилу, помочь донести покойника и т.д. – это святое дело он исполнял ловко и совершенно бескорыстно. Бабки в нём души не чаяли: кому воды принести, кому сук спилить, снег с крыши почистить, кому в магазине что-то прикупить, отказа никому не было. Дурак он и есть дурак! А ему – хоть бы хны, на всех его хватало, как солнышко – всем светит, греет и не убывает при этом.
Вот в таком состоянии я и застала, при переезде на новое место проживания моей матери, это, кратко описанное мною, ещё в полном составе, семейство Колесовых. Приехали мы туда поздно осенью, вернее перевезли мамины вещи, а поселились, как дачники, уже по весне.
Вовка как-то быстро прибился к нашей семье. Давал дельные советы по посадке огорода, показал, где можно добыть навоз, без проблем выписал нам дрова, качал для полива воду из своего колодца в бочки. Когда мы, мамины дочки, уезжали в Москву по делам, Вовка оставался для матери надёжным помощником, будто только и поджидал нашего заселения в этот дом. Мать так прониклась к нему, что без моего разрешения дала мой московский адрес и телефон – так как Вовке я явно приглянулась. А что? – молодая вдова, никем не занята, пашу на огороде и в доме, как Золушка, почему не приударить?
У сестры в то время был маленький ребёнок, муж. Ей особенно некогда было заниматься хозяйством. Все хлопоты по переселению и посадкам легли на мои плечи – сын уже пошёл служить в Армию, да и не пошёл бы, разве молодёжь будет заниматься этой ерундой? У них свои интересы. А мне-то всё это нравилось – дача, есть куда выбраться летом из душной городской квартиры, куда деть свои неистраченные силы.
Ну, так вот, Вовка, долго не думая, остриг по-человечески в парикмахерской свои длинные патлы, надушился одеколоном, надел свой выходной вельветовый, вполне приличный, костюм, прихватил букет цветов и нате вам – здасте! – заявился при полном жениховском параде ко мне домой. Я, от неожиданного визита, растерялась, а отец мой, страж порядка, такой наглости потерпеть уж никак не мог! За давностью событий, не припомню, как Вовке удалось найти подход к отцу, но думаю, большого труда это ему не стоило, потому что и здесь он быстро оценил обстановку, и взялся сходу за обычные мужские дела – где-то что-то починить, подбить, подклеить. А уж, каким он сделался внимательным собеседником, скорее слушателем длинной и полной приключений отцовской автобиографии, которую я, естественно не могла слушать за неимением времени и желания, кстати, тоже, об этом и говорить не стоит – отец, наконец-то, нашёл свободные уши! Оставалось дело только за мной, за моим согласием сдружиться с ним поближе…
Но, прежде чем продолжу описание истории развития дальнейших наших взаимоотношений, хочу вернуться к совсем нематериальным вещам, к которым с детства склонна моя поэтическая натура. Как-то, за год до описываемых мною событий, я вышла на балкон, была полная луна, звёздное ночное небо и так мне стало лихо и тоскливо от житейских трудностей, от бабского одиночества, что я почти взвыла: «Господи, ну почему я всё должна одна решать, как я устала, ну дай ты мне помощника, попутчика в этой жизни, неужели я совсем не заслуживаю хоть капли сочувствия!» И настолько, видимо, сильна была моя отчаянная просьба, что Господь, как потом выяснилось, услышал и внял ей, и послал помощника в виде того самого Вовки, о котором я и пытаюсь, как можно подробнее здесь рассказать.
Это ли не чудо? После долгого вдовьего одиночества у меня появляется такой верный и преданный друг, что любая женщина могла бы позавидовать!
Правда, одно я выпустила из виду в своей просьбе к Господу, чтобы мой попутчик не был пристрастен к спиртному, ну да поздно спохватилась – что осталось, то и досталось, хорошо хоть не курил! Но и этого хватило с лихвой…
Есть такой тип людей, которым спиртное вообще противопоказано по натуре.
К такому типу принадлежал и Вовка. Когда к его неуёмной энергии добавлялось сорок градусов спиртного, он, не теряя физической трудоспособности, терял контроль над головой почти полностью.
Веселился на всю Ивановскую: шутил, гогоча над своей же шуткой, устраивал гонки на своём полуразвалившемся велосипеде с иномарками,
нырял в ледяную реку с разбега, стоял на голове, ходил на руках, одним словом, это неутомимое веселье было настоящей пыткой для окружающих,
особенно, когда от него просто некуда было деться! В любом состоянии он увязывался провожать до станции, а с ног он валился редко. Сколько общественного позора я испытала с ним – одному Богу известно! И что интересно – наутро от этого беса не оставалось и следа. Он становился кротким, яко овца на выпасе – деловитым, уравновешенным, внимательным, услужливым до мелочей. Иначе, как Ларинька, меня не называл, любой приказ выполнял с такой радостью и лёгкостью, будто бы и появился на этот свет, чтобы их выполнять. Я так это и воспринимала тогда. Приходя с работы, мне не надо было заботиться об ужине. Сбегать в магазин, вытрясти дорожки, вынести ведро с мусором – это вообще было само собой разумеющимся Вовкиным любимым занятием. Мало того, он не отказывался идти со мной на любое культурное мероприятие: в театр, на концерт, в бассейн, в лес, да куда угодно! Когда Вовка бывал трезвым, я себя чувствовала не меньше, чем королевой. В электричке или автобусе он не давал мне держаться за холодные поручни – подставлял свою руку, не давал нести ни одной сумки, вплоть до дамской, смотрел мне в глаза, как верный пёс – если бы у него был хвост, он, наверное, от любви бы его потерял! Вечером я сидела перед телевизором, а Вовка усаживался напротив меня на пол, брал то одну, то другую мою ногу и массажировал каждый пальчик, не такой уж, красивой ноги, пока мне это не надоедало. И делал он это с такой
неприкрытой любовью и нежностью, что я просто растворялась в блаженстве. Если он бывал слегка под «мухой», то он, как заклинание тихо твердил, будто про себя: «люблю, люблю, люблю…»
Апофеозом такой интимной сцены был случай на даче, свидетелем которой стала моя сестра, кстати, как женщина, она мне этого не простит никогда, тем более, что с мужем у неё никогда таких отношений не могло быть по многим причинам… Так вот, как-то летом, я сидела на террасе после земельных работ в огороде и мыла в тазу ноги. Заходит Вовка, бросается мне помогать сходу, а я в смущении перед сестрой, отшучиваюсь пословицей про любовь: «ноги мыть и воду пить». Этот дурень, не долго думая, так и сделал! Вот тогда я на сто процентов поверила в его странную любовь, о которой он сообщал всей деревне на каждом шагу. В деревне все жители знали, что я пишу стихи, Вовка, мной подаренную ему книжку, читал в магазине, в бане, во всех доступных дворах, а потому, выпрашивал цветы для Лариньки без всякого зазрения совести. Вся деревня знала обо мне всё, чем я занимаюсь, например, что я изучаю Теософию (правда, что это такое, знали немногие, наверное), что дома у меня, в Москве, идёт ремонт, когда я приеду на дачу в следующий раз (видимо для того, чтобы подготовили для встречи цветы). А без цветов я там и правда никогда не была – Вовка их приносил к каждому моему приезду, а если у соседей не удавалось выцыганить, рвал просто полевые. Однажды, ещё в период ухаживания, я приехала после ночной смены и прилегла соснуть. Дверь у нас никогда не закрывалась – кто-то всегда был возле дома: мама или сестра с ребёнком.
Так вот во сне чувствую такое благоухание, что невольно проснулась, а по обеим сторонам от меня цветы. Подумалось вначале – не в гробу ли я уже, не померла ли? Нет, это мой дружок украсил моё ложе! Ну, кто может похвастаться подобным случаем?
Но вместе с тем, Вовка вовсе не был простачком. Он изучил все мои и физические и психические слабости и ловко к ним приспособился. На мои обоснованные и не очень нападки и грубости вообще не реагировал. Я как-то незаметно, выпустив пар, успокаивалась, и поругаться мне с ним никогда серьёзно не удавалось.
Самое удивительное во всей этой истории заключается в том, что Вовка всегда был при мне, рядом. Хотя он и работал, получал, как положено, зарплату, помогал мне материально. Правда, деньги для него мало что значили. При его нищете, он был щедр, как никто. На последний рубль он мог купить для меня шоколадку или мороженое. Бог дал ему крепкую физическую силу. Благодаря ей и своей неленивой натуре, он мог заработать как угодно и где угодно. Например, разгрузить в магазине машину с продуктами, вскопать кому-то землю, помочь в постройке дома… А, если приспичит, просто найдёт под ногами брошенный ненужный хлам – худые ведра, тазы, провода и сдаст в специальный приёмный пункт. Но это было уже позже, а до этого он работал и на железной дороге, и заведующим гаражом, и автослесарем.
Последнее время я и работать его пристроила рядом с собой, несмотря на то, что репутация моя от такого чудака-друга трещала по всем швам. Со временем, у Вовки я научилась не обращать внимания на людскую молву – на каждый роток не накинуть платок! У него многому чему можно было поучиться в морально-духовном плане, несмотря на его слабость по части выпивки. Этот вред ему передался, видимо, с кровью по наследству. От него ни под каким видом он отказываться не собирался. Правда, бывали и длительные просветы. Тогда у меня наступал настоящий праздник. Вовка был тих, покладист и лёгок на ногу. Мы с ним любили уходить далеко в лес, когда за грибами, когда просто полюбоваться природой. Он показал мне все местные достопримечательности: красивые крутые берега реки, родники, песчаный пляж. Показал бугор, местное кладбище, где упокоились позже и мои, все самые близкие – мать, отец, сын. Рассказал про каждую могилу, кто в ней, по какому случаю… Да не один раз, а будто вдалбливал уроком, чтобы помнила всегда. Так оно и стало на самом деле: иду теперь одна, без Вовки и повторяю пройденный когда-то с ним урок. А вообще у нас с Вовкой было много общего. Мы с удовольствием работали на огороде, не ленились сделать ремонт дома или на даче, любили просто идти по пыльной столбовой дороге, куда глаза глядят. Однажды нас догнала запряжённая в повозку лошадь, и мы попросились у возницы нас подвезти. Какой это был кайф! А лес так вообще был нашим вторым домом. Ни разу Вовка не отказал мне ни в одном желании, кроме как не пить вина. Это было святое. И ему, как Бог посылал – даже на вспаханном поле в меже однажды нашёл початую бутылку. Вот радости было!
Конечно, он надоедал порой своей пьяной болтовнёй и я его просила: «Ну дай птиц послушать и шум ветра в листве, помолчи!». Он ненадолго замолкал, но потом снова принимался за своё. А куда мне было деваться? – без прогулок я просто не могла жить, дача теряла свою прелесть. Мать рада бы была запрячь меня, чтобы я пахала там, на огороде день и ночь. А я при первой возможности убегала из дома в лес, на речку со своим дружком. Напитывалась впечатлениями, которые потом собирались в сборник стихов. Я чувствовала себя странницей, идя по дороге, русалкой, окунаясь в ледяной реке, растворялась и летела ветром по открытому простору полей. Сколько раз гроза и проливной ливень заставали нас в пути, но мы ничего не боялись. Даже зимой – ни метель, ни пурга, не могли прекратить наших нескончаемых прогулок.
По сей день, я полна благодарности Вовке, за подаренную мне возможность почувствовать в себе присутствие всех четырёх стихий! Он действительно был послан мне Богом на определённом этапе моей жизни.
Перед ним мне не надо было наряжаться в какой-то красивый наряд. Обычно,
приезжая на дачу, я надевала бриджи, обувала кроссовки, на голову повязывала платок по-деревенски – концами назад или ходила в каком-нибудь затрапезном сарафане и шлёпанцах. И он это одобрял такими словами: «Как мне нравится, когда ты вот такая – простенькая. Никто не знает, Ларинька, какая ты на самом деле, только я один, Махатма моя!»
Таким высоким понятием он манипулировал, краем уха улавливая мои теософские термины, которые когда-то услышал в общении моём с подругами. Он знал и по особому уважительно относился к моему пристрастию – ночному звёздному небу, с полной луной. И сам предлагал идти на высокий холм, где стояла лавочка и, как в обсерватории, было видно всё вокруг. Мы часто сидели там, беспечно болтая обо всём на свете, а заодно и наблюдая за падающими метеоритами или проплывающими космическими объектами, уж не знаю, какого происхождения. Перед Вовкой мне не надо было прикидываться умной, я вела себя совершенно естественно и просто.
А он, между тем, не уставал признаваться мне в любви, чмокал при первом удобном случае то в щёку, то в голову, я же отмахивалась от него, как от назойливой мухи. На самом деле, Вовка сделал из меня идола для всей деревни. Свою Лариньку он боготворил и считал, что все к ней должны относиться так же. Доходило, порой, до абсурда. Многие смотрели на меня с нескрываемым любопытством, и я читала в глазах немой вопрос: «Что её с этим дурнем связывает?» А Вовка, знай себе, блажит гордо на всю деревню про свою любовь и мало блажит, в общественную баню, куда я ходила по выходным дням, тащит из магазина шампанское с шоколадом и фруктами.
Бабы от зависти, наверное, меня ненавидели тогда. А у меня не было другого выхода, как только плевать на всякие пересуды за спиной, главным для меня были наши чистые взаимоотношения. С Вовкой я чувствовала себя любимым избалованным ребёнком. Могла капризничать, дерзить, требовать и он всё, всё с радостью принимал и исполнял, кроме одного…
Если ко мне в дом приходили гости – подруги, Вовка оживлялся от предчувствия щедрого застолья с выпивкой: накрывал на стол, чистил, мыл, нарезал, подавал, и всё это с такой лёгкостью, прибаутками, поцелуйчиками на ходу, что я только диву давалась его нескончаемой энергии.
Надо сказать честно, Вовка любил не только меня, он вообще любил людей.
О его доброжелательность злопыхатели просто ломали зубы. Я не помню, чтобы он мелочился, осуждал кого-то. В нём изначально было заложено столько много положительного, чисто христианского, что многим состоявшимся в материальном плане личностям до него ещё расти, и расти духовно. Однажды он рассказал мне очень интересный сон, а ко снам у меня особое отношение, их я прочитываю, как говорится, с листа. Так вот, будто он находится на какой-то возвышенности, на самой её вершине, а к нему, снизу тянется вереницей народ. И весь этот народ, по очереди, обращается к нему со своей просьбой. Он никому не отказывает – даёт и даёт из своих рук, уже устал давать, а очередь всё не кончается. На том сон и прервался. Этот сон даже расшифровывать не надо, настолько он прозрачен для нормально мыслящего человека. Ну а кто не понял – это его трудности.
Никогда он не жаловался на какие бы то ни было проблемы, болезни, не навязывал своё мнение, не хамил, не матерился. В транспорте ни за что не усидит перед женщиной или стариком. Если он брал в долг, то непременно возвращал с лихвой. Я каким-то внутренним чутьём ощущала его высокую порядочность и прощала ему его пьяные выкрутасы, которые творила в нём известная тёмная сущность. Уж очень далеко там зашло дело. Как могла, я пыталась вытащить его – и устраивала на работу, и покупала недорогую машину, и отмаливала в Церкви – ничего не помогло. Может, я это делала без достаточного рвения, старания, раз моя молитва о нём не была услышана. Что теперь гадать! А ещё возможно, Зелёный Змий преследует меня на протяжении всей моей сознательной жизни наказанием, расплатой за что-то или за кого-то, отравляя её как только можно – вполне достоверное объяснение. Об этом подробнее, возможно, как-то и напишу… Не здесь.
Здесь продолжу о Вовке, пока память мне не изменила, пока душа просит не забывать о нём.
Последние десять лет мы были с ним только братом и сестрой. Я просто поставила ему ультиматум – я или бутылка, он, не комментируя, выбрал второе. За это время я пыталась устроить свою личную жизнь, но когда во время сватовства приехала по весне в деревню, поняла, что Вовку предать не смогу. Он провожал меня до станции, как всегда, я ему рассказала о своих намерениях, а он всё твердил, что как он меня любит, так больше никому не дано, но я вольна поступать так, как считаю нужным. Мы с ним прощались и у нас обоих по щекам катились слёзы, будто мы не властны были над происходящим. И я всё оставила без изменения, хотя на дальнейшее Вовкино поведение, в плане выпивки, эта жертва действия не возымела.
Он только твердил, что любить будет по гроб жизни в любом качестве – жены, сестры, любовницы – для него это роли не играло.
Я же воспринимала его как нерадивого родственника, скорее всего брата, от которого никуда не деться и которого придётся терпеть до конца своих дней.
А конец приближался и был уже не за горами…
Сделаю небольшое лирическое отступление, дабы убедить читателя в том, что просто так, случайных встреч в жизни не происходит. Пусть в подтверждение этого я приведу только увиденный мною сон, но он, как нельзя ярче свидетельствует о сказанном. Как уже раньше говорила, сны для меня та же реальность, в которой проходит часть нашей жизни. Возможно, это воспоминание из прошлых воплощений. Да простит меня православный народ – я в это верю! Иначе, как можно объяснить вот этот сон?
Старая Москва. Брусчаткой выложена мостовая, по которой я – юная девушка, в белых носочках, с косичками, в простеньком платьице иду за руку с Вовкой – молодым солдатом, в галифе, заправленных в кирзовые сапоги, и мирно о чём-то беседуем. Проходим мимо красивого здания – музея изобразительных искусств и я по высоким ступеням тащу туда за собой своего дружка – Вовку. Рассматриваем вывешенные картины. И уж больно одна мне приглянулась, о чём я и сообщаю попутчику, мол, мне бы в доме такую иметь. Он, не долго думая, срывает картину со стены, крепко хватает меня за руку и бегом пускается вниз по лестнице из этого музея. За нами свист, погоня! Хотим перебежать на другую сторону улицы, но перед нами возникает длинный лошадиный обоз. Я перепугана, возмущаюсь неожиданной выходкой друга, говорю, что нас посадят за это в тюрьму, а между тем обоз всё идёт и идёт… На этом сон обрывается, видимо от страха.
Другой сон, в подтверждение моей причастности к Вовке.
Будто Вовка ведёт меня в свой дом познакомить со своей матерью и просить её благословения на женитьбу. Дом стоит на том же месте, что и теперь, но имеет совершенно другое обличие. Это старинная, довольно крупная постройка, но очень ветхая, запущенная – дом, разорившихся господ. Высокие, покосившиеся деревянные ворота, неприбранный двор, в доме полумрак – огромная, массивная бронзовая или серебреная люстра свисает с высокого резного потолка. Как-то неуютно, холодно.
Нас встречает Вовкина мать: надменная статная старуха, подстать всей окружающей обстановке – в каком-то невзрачном сером наряде, но с таким апломбом, мол, кто ты такая, простолюдина, чтобы я тебе позволила быть женой моего сына, мы хоть и обеднявшие, но из знатного рода. Кто мы и кто ты? Как ты вообще посмела сюда прийти? … Я чувствовала себя побитой собакой и на этом мой сон, слава Богу, оборвался.
Наяву я с этой ведьмой разобралась бы!
При жизни, на самом деле, Вовкина мамаша ко мне неплохо относилась, угощала вареньями, соленьями, пирогами. Но по характеру действительно была независимой гордячкой. И в доме своём никакой снохи бы не потерпела. «Два медведя в одной берлоге не живут» – её коронная фраза.
Но никто и не собирался лезть в их берлогу.
Вовка тяжело перенёс смерть матери. Всё поднимал её после смерти и пытался усадить на стул, пока соседи не вызвали из психушки машину.
Так мне и пришлось и Вовку выручать оттуда, и денег дать на её похороны.
Помню, зима, мороз, Вовка растерянный – и могилу надо копать, и мать как-то собрать в последний путь, и горе душит, и денег нет…
Я дала денег, в деревне за три тысячи можно схоронить. Так мы отъезжаем на машине с сестрой моей в Москву, а он встал посреди дороги на колени и давай мне кланяться в благодарность пред всем честным народом, так и кланялся, пока мы не скрылись за поворотом. До сих пор эта картина стоит у меня перед глазами. Деньги-то он мне потом вернул – заработал. Он вообще никому не остался должен, со всеми рассчитался.
Со смертью матери он запил ещё больше, видимо не стало сдерживающей ответственности по уходу за ней. Один – сам себе хозяин. На работе, куда я его устроила, уволили за прогул по статье. Начальник, закоренелый мой враг, назло это сделал, хотя сам был последним пьяницей.
Прожил после этого год с небольшим – умер прямо в ванной комнате.
Вовка очень сильно переживал статью. Он, по жизни работяга, с высшим образованием… Но своё переживание он тщательно скрывал. По порванной трудовой книжке я догадалась, что творится у него на сердце. Жил он тогда случайными заработками. Ну а помогать безвозмездно бабкам, соседям, в магазине, на похоронах – это само собой!
На помощи такой он и пропал. Зима в тот, две тысяча пятый год, была холодной и снежной. В деревне кто-то умер. Надо копать могилу. К кому, как не к Вовке, обратились в первую очередь. Дело Святое! Жгли старые резиновые покрышки, найденные при дороге, долбили ломом. Ясное дело – без внутриутробного подогрева долго не наработаешь! Схоронили – всё чин по чину! Утром, похмелиться бы! Пошёл. Дали, никто не знает что, но дорогой, не доходя до дома, упал. Упал-то посреди деревни, рядом магазин, по пути – баня, куда в субботний день идёт народ. Каждая собака знает Вовку. А как же? – Родился здесь, в сад ходил, в школу, в техникуме Хотьковском учился, затем в Москву пять лет электричкой мотался, окончил Автодорожный институт. Как не знать?
Мимо едет соседка на машине в баню – внучка везёт: «Ой, глянь, Вовка, кажись, сковырнулся, вот дурень, замёрзнет!» и мимо…Возвращается через час или полтора: «Ой, всё лежит, на другой бок только перевалился!» И опять мимо… А сколько людей прошло в магазин и обратно? Слабо, затащить в магазин, пока оклемается чуток? Или погрузить мужикам на санки и до дома довезти? Хотя дома-то никто не ждал – все уж умерли. К вечеру ближе, уже полуокоченевшего, всё же довезли до дома, да так и бросили. А нужна была немедленная помощь – растереть, растолкать, дать что-то горячее! Нет, до Вовки никому никакого дела не было! Утром кто-то, видимо из собутыльников, обнаружил труп. Лицо было погрызено крысами…
Пятого марта я хоронила своего родного дядю, его тоже звали Владимиром, а вечером мне звонит сосед по даче и сообщает, что умер Вовка Колесов.
Утром я поехала в деревню, но слава Богу, его уже увезли, я страсти не увидела, иначе, не знаю, что было бы…
Соседи попрятались по домам, мне толком не у кого было и спросить.
Нет, зашла я к соседке, которая ехала в баню. Вовка у неё всю зиму чистил от дома снег, воду таскал, печку затапливал, дрова носил. Она живо так, без зазрения совести мне поведала обо всём, что знала, как Вовку по дороге в баньку увидала из окна машины, как его крысы …Всё, как на духу рассказала! Но я поняла, что там к совести взывать бесполезно. Надо было узнать теперь главное, когда будут похороны, и нужна ли какая помощь.
У Вовки была родная племянница, она ещё при его жизни пыталась поселиться в его доме, но Вовка, как мать когда-то научила, пояснил ей про медведей и берлогу. Тем более, что у Людки, так звали племянницу, была своя семья, довольно большая – трое детей и муж. Вовка такой неволи терпеть не смог бы. Как я догадывалась, там достаток материальный не большой, а мне хотелось что-то сделать для друга, достойно проводить его в последний путь. Не буду описывать своё состояние, я тогда находилась в состоянии – на автопилоте. А дальнейшие события стали для меня настоящим испытанием на прочность, на выживание! Никто Вовку хоронить не собирался! Племянница въехала в дом прямо на следующий день после смерти дяди со всем своим выводком.
Но про похороны – тишина! Я поехала в морг, в Сергиев Посад. Там мне подтвердили, что племянница приходила взять справку об умершем, чтобы в дальнейшем вступить в наследственные права. Но они были возмущены такой наглостью и циничностью, и справку, пока не захоронен труп, давать отказались. Я спросила, могу ли я похоронить. А они мне – вы кто? Я – соседка, подруга. Нет, родственники отказа письменного не дали, нам неприятности не нужны. Я ходила по соседям, просила воздействовать на племянницу, к старшей по деревне, но она настроила против меня Людку с намёком, мол, может Володя на Лариску дом уже записал!
В общем, я столкнулась с таким непрошибаемым идиотизмом, что мне ничего не оставалось делать, как идти к Богу! Я отпела Вовку заочно, купила крестик, отдала денег, чтобы его привели в порядок, и всё отдала на волю Божию. И стала ждать, читая и читая по нему псалтырь. Сестра в тот период, как с ума сошла. Вместо того, чтобы как-то поддержать меня, она начала нападать с упрёками, что, мол, ты носишься с этим пьяницей только позор один… Не хочу вспоминать и поднимать всю муть со дна, только хочу сказать – это было мне Господнее испытание. Я осталась совсем одна. Вовка был единственным человеком, которому я была нужна. Да, я чувствовала свою вину, что не уберегла, не удержала его возле себя. Разве могла я подумать, что с Вовкой что-то в деревне может случиться? Это в городе он мог попасть в милицию, под машину, а в родной деревне? Дома и стены, как говорится, помогают. Нет, дело случая! Вот случай и настал.
Незадолго до этого он приезжал ко мне на квартиру в Москву. Это был день Святого Валентина. Я ещё пошутила, помню: « Ну что, Валентин Святой, заявился?» А он стоял со слезами на глазах – то ли от мороза, то ли от радости, что видит свою Лариньку живой и здоровой, не знаю. Только в ту, последнюю встречу я его обстирала, накупила кучу всяких продуктов и как-то очень по теплому с ним простилась. Будто предчувствовала – больше не свидимся.
Вовка, даже померев, умудрился отпраздновать свой день рожденья – семнадцатого марта – на Земле. Его захоронили, за счёт городского бюджета
только девятнадцатого числа. Он пролежал в морге с пятого до девятнадцатого марта. Две недели. Наверное, там ждали, что у родственников проснётся совесть – не проснулась. Положили в глину, там, где хоронят бомжей, наверное. В простом тёсаном гробу, не знаю уж как.
Мне сказали номер захоронения. Вовка, который копал могилы чуть не всей деревне, лежал теперь на чужбине, слезы по нему уронить некому было. Только я ревмя ревела дома от бессилия что-либо изменить в этой несправедливости.
Ноги не несли меня туда, на чужое кладбище, не могла я это видеть, может со временем…
Я возненавидела всех деревенских жителей, всё это равнодушное сонное Царство! И решила хоть как-то реабилитировать друга. Написала статью о том, как всё случилось, с действующими лицами. Написала о том, что родители его были заслуженными фронтовиками. Каким был сам Вовка, как Человек, как Друг, как Сосед. И о равнодушии людей в наше мирное, сытое время. Много чего написала. И отвезла в Сергиев Посад в центральную их газету, кажется с названием «Вперёд» или что-то в этом роде, подзабыла уже.
Пошла в Троицкую Лавру к Сергию, просила его помощи, в чём и сама толком не помню, тяжко мне было тогда. Только принял Он молитву мою, услышал! Это можно назвать чудом или как угодно – на статью откликнулся бывший Володин однокурсник, в настоящем – бизнесмен, сам разыскал меня, обо всём подробно расспросил и обещал мне, не больше не меньше, с перезахоронением Володи на его родное кладбище в Радонеж!
Господи, какое ещё нужно свидетельство, что Ты есть, что Ты слышишь нас, что Ты справедлив по отношению к обиженным и оскорблённым?
Я терпеливо ждала, иногда позванивая и напоминая об обещании. В свою очередь, я обязалась принять в этом деле прямое участие по материальной части, ведь перезахоронение стоит немалых денег, не говоря уже о других хлопотах. И ровно через девять месяцев, как рождается ребёнок, Володю привезли «домой»! Какой для меня это был незабываемый день. Всё шло, как по маслу. Людкиного мужа друзья заставили найти место и выкопать могилу. Место нашлось на центральной аллее, как будто ждало его. Собрались друзья, довольно много, новый приличный гроб, куда переложили Володины останки, подробности не важны, сразу и крест поставили тут же, и помянули. Моей благодарности не было конца. Я сказала главному организатору: «Многие грехи вам простятся за это благое дело». И это правда, иначе и быть не может!
Вот так закончилась история моего друга, Вовки Колесова. Теперь я хожу на свои родные могилы, которые у меня в одном месте, на бугре, на высоком берегу реки Пажа, возле древнего поселения Радонеж. Там стоит памятник Сергию, очень удачно высеченный из серого гранита в виде старца, монаха.
Ему я несу цветы и свой низкий поклон: «Святый Сергий, моли Бога о нас!»
На память Вовка оставил мне две, дорогие для сердца, вещи, это икону, что висела у них в доме и была им разобрана на части, так как он боялся, что её украдут. При этом Божью Матерь он оставил в углу, а Спасителя и Николая Чудотворца припрятал. А когда Божью Матерь у него всё-таки украли, он принёс мне в разобранном, очень плачевном состоянии, оставшиеся части ото всей иконы. Я увезла их в Москву, договорилась с подругой о реставрации, докупила недостающую икону Казанской Божьей Матери в антикварном магазине. После реставрации, икона ожила. Я повесила её дома, как положено – в восточном углу комнаты, затеплила лампадку, сочинила ей стихи, молилась перед ней. Жаль, Вовка не увидел её во всей красе!
Другой дар мы с ним вместе отыскали на чердаке его дома. Это была разорванная в нескольких местах хорошая копия картины Васнецова «Алёнушка». Я притащила её к себе в дачный дом, скрепила разодранные места, смазала маслом, и она просто заиграла. Так до сих пор и висит там.
По поводу этих двух даров, у меня, после Вовкиной гибели, написались такие стихи:
Ты «Алёнушку» мне оставил
Для того, чтоб грустила я?
А икону в углу поставил,
Чтоб молилась здесь за тебя?
Будь спокоен – молюсь и плачу,
Твой подарок всегда со мной:
Приезжаю ли я на дачу,
Возвращаюсь ли я домой…
Подходит к концу моя печальная повесть о друге. Возможно, кто-то с осуждением, как моя сестрица, скажет: « Нашла героя – пьяницу, было бы о ком писать!» Неблагодарность – страшная вещь. Сколько стёкол было вставлено в нашем доме Вовкой за её сына, тогда ещё маленького сорванца, сколько шоколадок съедено на Вовкины гроши, сколько перелопачено земли
на нашем участке… Да перечисляй не перечисляй, таким людям вряд ли что можно доказать. Бог им судья!
В деревне никто не осудил меня за написанную статью. И вообще тема о Вовке была закрыта. Я никогда, ни с кем в деревне о нём не говорю. Мне кажется, им стыдно передо мной. Правда соседка, что проехала мимо него в тот роковой день, часто горюет о нём, как о надёжном помощнике, добром малом.
Может мне только так кажется, но без Вовки деревня будто опустела. Я стараюсь не смотреть на его дом, он для меня стал совсем чужим. Вообще, я просто не могла себе представить, как приеду весной на дачу, никто меня не встретит, не притащит из колодца воды, не затопит печь…
Но мною уже было пережито и пострашнее этого – сын…
Заставила себя впервые приехать, впервые переночевать в пустом доме, впервые одна копала землю, сажала грядки. Впервые, без Вовки, пошла одна в лес, в дальний поход. Шла и ревела в голос, благо просторы, раздолье – никто не слышит. Ничуть не боялась. Вовка будто присутствовал где-то рядом, охранял мою безопасность. Я чувствовала его буквально в каждом дуновении ветра, в ласковом прикосновении тёплых, весенних лучей. Мне было и больно, и благостно. Ледяная река Воря быстро привела меня в чувство реальности происходящего. Без страха простудиться, перекрестившись, я трижды окунулась в её родниковый поток. И это было моим боевым крещением – с этих пор я смело ходила в лес, на кладбище, по изученным мною Вовкиным тропам.
Прошло несколько лет. Я по-прежнему одинока, даже ещё больше, потому что почти не общаюсь с сестрой из-за её постоянных претензий на наследство, из-за её клеветы, двуличия. Её жестокость, по отношению ко мне, носит чисто меркантильный характер. Но меня жизнь настолько закалила, что я всё принимаю, что посылает Господь, как испытание. Молюсь за неё – жизнь сама расставит всё по своим местам.
Через два года после Вовкиной смерти, его племянница Людка, что въехала в его дом, погибает под колесами автомобиля. Осталось трое детей, не совсем здоровых. Её похоронили в одной оградке с ним.
Таков финал моей печальной повести о друге, о Вовке Колесове, о небольшом отрезке пути, который мне пришлось пройти с ним в этой жизни.
А жизнь – продолжается. И как бы она не стегала до крови, не сгибала в бараний рог, надо идти вперёд, не оглядываясь, и при этом оставаться, прежде всего, Человеком!
Ты был таким родным и близким,
А стал далёким и чужим.
Туда сменил свою прописку,
Где делать нечего живым.
Но я тебя повсюду чую –
В полях, на речке и в саду,
И в доме, где одна ночую,
Беседу мысленно веду.
И даже знаю, что ответишь,
Когда пожалуюсь в сердцах.
Лишь на могиле скупо встретишь
С печатью вечной на устах.