ГОША
Мы сидели и пили чай с ним на кухне. Весь сгорбившись, мой собеседник был похож скорее на старика, чем на сорокалетнего мужчину. Наклонив корпус, он почти касался грудью крышки стола. Огромными ладонями, с несоизмеримыми короткими пальцами, Гоша обхватывал чашку, и, дуя в нее, мелкими глотками отхлебывал чай. С моим школьным другом мы не виделись Бог знает сколько —лет пятнадцать, не меньше. И тут встретились случайно на нашем рынке. Что занесло Гошу в Грязинск? Наверное, сама судьба.
После окончания института Гоша попал в какой-то НИИ, где толкал науку вперед или в бок, не буду утверждать. Но, судя по его разговорам, тема была очень перспективная. Мы все, выпускники нашего 10-А, считали Гошу везунчиком. Помнится, на десятилетии выпуска Гоша был королем среди нас всех. Институт окончили единицы, можно было пересчитать на пальцах одной руки. А Гоша окончил московский ВУЗ, и вдобавок ко всему стал столичным жителем. Школу он закончил с золотой медалью, так же успешно и институт. Среди нас он был всегда большим выдумщиком. В его голове вертелись всякие идеи, поэтому не исключаю, что тема, которой занимался Гоша в НИИ, была действительно интересной. На встрече выпускников для наших провинциалок он был весьма привлекательным женихом. Многие из девчонок нашего класса тогда хотели за ним приударить, в том числе и моя будущая жена Алла.
С наступлением демократического угара Гошина наука никому не понадобилась: НИИ развалился вместе с Союзом. Теперь Гоша стал бизнесменом. Он пристроился на рынке, и торговал Бог знает чем.
Судьба жителя первопрестольной привела на грязинский рынок за шедеврами народных ремесел, коими славился наш городишка. В нем была своя фабрика художественных изделий, которая тоже приказала долго жить, как и многие заводики Грязинска. Смысл их существования был в высасывании денег из госбюджета. Многие мужики Грязинска в одночасье потеряв работу, расселились по гаражам да подвалам, стали возрождать забытые ремесла предков, к которым их подталкивали гены.
Как только Гоша появился в моей квартире с двумя огромными сумками в клеточку, доверху набитыми товаром грязинских изваятелей, моя предприимчивая половина в тот же час смекнула, что в квартире появился заезжий коммерсант. Она сбегала к своей подруге, благо та жила этажом выше. И они вместе стали охмурять заезжего купца, показывая и нахваливая товар, изготовленный руками подружкиного мужа. Гоша только кивал головой, поддакивал и со всем соглашался: но, увы, «потратился весь и, если бы знал, то конечно бы взял их товар». Обещал в следующий приезд взять всю партию оптом. Женщины смотрели на Гошу, как на «Форда», прибывшего в провинцию с огромными пачками денег. Каждая думала: «Вот то счастье, случайно залетевшее в их дом. Оно принесет их семьям благополучие и процветание». Хотя, судя по одежде и обуви, дела у Гоши шли не совсем хорошо. Но женщины не обращали внимания на его внешний вид. Они считали, что это какая-то прихоть богатого человека, некий шарм, как не бритость многих мужчин, часто появляющихся на экранах телевизоров.
Кроме нас с женой за столом ещё сидел и мой отец. Спиртное я пить не мог, потому, как мне предстояла поездка. На своем стареньким «Жигуленке» я занимался частным извозом, и мне предстояло вечером везти клиента на узловую станцию Березовка. Гоша с моим отцом выпил пару рюмок и сейчас, разогретый спиртным и чаем, сидел угрюмый, все время, вытирая со лба капельки пота. Он о чем-то думал, и мне казалось, что какой-то огромный груз лежит у него на душе. Этот груз клонил вниз, делая Гошу сгорбленным, и пытался уложить его грудью на стол.
— Пожалуй, пора, — сказал Гоша, глядя на свои сумки, стоявшие в коридоре.
— Успеется, я тебя отвезу на вокзал, а затем поеду в Березовку.
—Наша родина, — приободрился Гоша. — Как там наша школа?
— Он там сам давно не был, — вмешалась Алла. — Были мы с ним года три назад, обветшала вся. Из наших учителей никого не осталось, только наша одноклассница Зоя Пыркина, — Алла хитро улыбнулась, — наверное, не забыл такую? Преподает там русский. Говорят, полгода назад мужа схоронила. Пьянтос был, сколько с ним Зойка мучилась. Все- таки помог ей Бог — замерз муженек этой зимой. Так что, теперь Зоя свободная дама, — Алла снова с ухмылкой поглядела на Гошу. — А так, разъехались все, кто куда.
— А раньше-то как было, — вмешался мой отец. — Березовка гудела, столько народу-то было. Многие из города туда перебирались. Оно ведь как вышло. Когда при царе проводили железную дорогу, сказывают, грязинские мужики собрали деньги и дали взятку, чтобы эту дорогу в стороне провели. Вот и получилось, что узловая станция в пятнадцати верстах от города. Когда стали ходить поезда, тогда смекнули, какую допустили оплошность: чтобы выбраться в свет, надо было вначале добраться в Березовку. Говорят, мужиков подбил владелец пароходов, из боязни потерять доход. Мне еще мой дед рассказывал, что многие грязинские дамы и кавалеры ездили в Березовку на променад. Сидели в ресторане, прогуливались по перрону и подсматривали наряды у проезжающих столичных модниц. А Грязинск стал хиреть. Он бы и захирел, если бы не речной порт. Потом, уже при большевиках, построили железнодорожный мост через реку, и по этому мосту пошла ветка через Грязинск на восток. Вот так и ожил, хотя и не расцвел. А если бы была сразу узловая станция, может, все по-другому было бы. Одним словом, Грязинск не зря так назвали. Говорят, какой-то чиновник Екатерины II заехал в город, увидел огромные лужи по колено, и дал ему такое название.
— Скорее, не от этого, — возразил Гоша. — Место низкое, часто подтапливает, вот поэтому и привязалось к нему это имя.
— Зато, капуста какая растет, — вмешалась Алла. — В Березовке такая не вырастает. Кстати, почём капуста в Москве?
— А Бог ее знает, — ответил Гоша, — я пользуюсь общепитом.
— Ты чего, собралась капусту в Москву возить? — засмеялся я.
— А почему и нет, — возразила Алла.
— Ты совсем одурела, Алка, где Москва, а где Грязинск, — зашумел дед, — тут одна дорога выйдет дороже капусты.
Гоша молчал, проявляя полное равнодушие к нашему спору, как-то ушел весь в себя и смотрел на нас отвлеченным взглядом.
— Березовка, Березовка, — еле шевеля губами, шептал Гоша. — Мне бы самому туда надо, с мамой бы повидаться. Позвонил ей, а она гриппом болеет. А у меня легкие слабые, — Гоша постучал пальцем по груди. — Я как заражусь гриппом, болею недели две, а то и месяц. Всякие осложнения идут. Появилась боязнь заразиться — фобия какая-то привязалась.
Отец с недоумением взглянул на Гошу.
—Может, мне с тобой поехать? — спросил Гоша.
— Поехали,— стал я его уговаривать,— оттуда на Москву больше поездов ходит.
Гоша молчал, он своим толстым пальцем сковыривал прилипшую к скатерти крошку.
— Оно бы так, — возразил он,— но где я там остановлюсь?
Он посмотрел на нас с Аллой, как будто вдаль, в пустоту. Теперь и мы с Аллой удивились чудачествам Гоши.
— А у мамы? – не выдержала Алла.
— Мама умерла, — промямлил Гоша, —и все это выдумки, кроме гриппа, конечно.
— А я и думаю, — сказал отец,— то ли пьяный мужик, то ли чего с мозгами: Варвара, глядишь, лет десять как умерла. Мы с ней в Березовке, почитай, тридцать лет проработали.
— Да, нет же, вы меня неправильно поняли, — теперь Гоша посмотрел на всех ясными глазами. — Мне бы могилку мамы навестить. Я живу, Степан Иванович, с большим грехом, — он посмотрел на моего отца глазами полными слез, — перед самой маминой смертью я позвонил ей, а она говорит мне: «гриппом болею». А я не поехал, хотя мог: так и не застал маму живой. Она так меня хотела видеть! Я это чувствовал, понимал, всем своим нутром ощущал. Понимал, но черствость этой души, — он стукнул себя кулаком в грудь, — эта подлая черствость сделала свое дело. Если бы я приехал, может быть, она бы приободрилась и поборола болезнь. Можно было отвезти к московским докторам. Хотя, какой толк сейчас воздух сотрясать.
Гоша распрямил плечи, поднял голову, как будто перед самим Богом был на исповеди. Мы продолжали молча глядеть на него.
— Понимаете, — он глядел в глаза моему отцу, — это малодушие, чувство подкаблучника никогда не давало мне самому принимать решения.
Сейчас Гоша смотрел на моего отца, как на икону, как на представителя того поколения, который олицетворял его мать.
— Помню, поехали мы с Леной на юг отдыхать. Ехали без путевок, дикарями. Торопиться было некуда, но торопились. Туда летели самолетом, не терпелось окунуться в море, — продолжал свой монолог Гоша. — Отдыхали весело, никак не могли расстаться с нежными волнами. Оставался всего один день, ехали обратно поездом. Бог с ней, говорю, с этой работой. Давай опоздаем на пару дней и заедем к маме. Все же понимают, как сейчас трудно с билетами, и слова никто не скажет. На меня Ленка так взглянула, что я больше не мог возражать. Так и просидели мы в вагоне в Березовке. Поезд долго не отправлялся, а я сидел и не выходил на перрон, боялся увидеть кого-то из знакомых, чтобы те не передали маме. Сидел как какой-то воришка, как какой-то преступник, боясь показаться людям на глаза. Сидел и глядел в окно на знакомый мне до боли перрон, станцию, ограду и станционный колокол, в который мы мальчишки из шалости пытались звонить. Смотрел, а сердце колотилось в груди, и я чувствовал, что между мною и Леной появляется все больше и больше пропасть. Потом, помню, через год или два мы заехали к маме, а Димка ей сказал: «Бабуля, а мы ехали через Березовку, когда с моря возвращались». И мой подлый поступок раскрылся. Помню, мама спросила: «Егорушка, ты чего не заехал, это она тебя надоумила?» А я ей говорю, что поезд в Березовке не останавливался. Тут мама такое сказала, что я до сих пор краснею, когда вспоминаю: «Что с тобой случилось, сынок, я же тебя всю жизнь учила говорить правду? Ты мальчишкой был, не врал, а сейчас врешь. Как быстро тебя переделали. Я всю жизнь проработала на станции и кому, как не мне знать, что в Березовке останавливаются все поезда без исключения. Заправляют вагоны водой и меняют локомотив». Словно тот школьник, которого поймали на шпаргалке, я покраснел от пяток до ушей.
— Вот когда подрастет у нее Дима, — продолжала мама, — и будет он поступать, как ты поступил, она поймет.
— Где-то там, душой, я стал понимать, что мать и жена никогда не смогут меня поделить. Это физиологически невозможно. Ребенок заслоняет матери весь мир: она будет, идеализируя, рассказывать невестке обо всех его достоинствах, но та будет оставаться при своем мнении — выбор, сделанный ею, оказался не совсем удачным. Хочу заметить, что эта вина не только моей жены, эта трагедия всех русских женщин. Жить с одним, а любить другого. Правильно подметил поэт:
«Хоть осыпь ее, несмеянну, грудой золота-серебра
Все равно будет жить с Иваном, а любить все равно Петра».
Не знаю, может, это столь длительный матриархат сформировал характер наших женщин, плюс ко всему эта русская жалость. Помню, на девять дней поминали маму. Зоя с мужем была. Он напился до чертиков. А Зоя мне говорит: «Не обращай внимание — это его нормальное состояние, он всегда пьян». Зачем ты, говорю, с ним живешь? Зачем мучаешься? У вас же нет детей. А она мне, знаете, что сказала? — «Жалею». Вот так и мы с женой, жили разными мирами, — Гоша закашлялся, отпил глоток чаю. Помню, все пилила меня, — продолжал он, — «Продай мотоцикл, продай мотоцикл». Она наивно думала, что если я его продам, то тут же куплю машину, а она в нее будет садиться, хлопая дверкой, и ощущая на себе завистливые взгляды подруг. Слово «машина» постоянно звучало у нас в доме, хотя усилий для этого никто не хотел прикладывать. Что там говорить, любили жить на широкую ногу. Я любил пожрать, а она любила наряды менять. Страсть как любила сережки да колечки! Жаль, что на руке мало пальцев. Правда, зарплата была у меня не ахти, но подрабатывал переводами, делал ребятам курсовые и дипломные работы. Так что не бедствовали. Как-то шли с ней мимо гаражей, а там валялась рама моего старого мотоцикла. Я его продал пацанам за бесценок — он старый был. Они что-то мастерили, и им понадобился двигатель, а раму выбросили. О, как она была горда собой, что все-таки вышло, как велела она. Она никогда не садилась в мотоцикл, считала это ниже ее достоинства. И Димка такой же, весь в нее. Как-то наш НИИ вывезли на уборку картофеля. Договорился с местными мужиками на пару мешков картошки, немного капусты, свеклы, моркови — и все это стоило бутылку водки. Говорю, поехали, поможешь в коляску загрузить. А он мне отвечает: «Буду я на твой драндулет садиться, чтобы ребята с меня смеялись». Вот так и жили, она с комплексом принцессы, а я с комплексом подкаблучника, и с виной перед мамой. Из-за этого и расстались. Первенство и тут оказалось за ней — ушла к другому. Говорят, и там проблемы, все мешают те же амбиции верховенства.
Гоша замолчал, а мы стали смотреть на него как-то по-другому. Он стал для нас каким-то близким, родным. Оказалось, что никакой он не счастливчик, как думали мы, и нисколько не богаче нас, а скорее наоборот.
Странная эта русская натура — не любит богатых. В других странах богатые – это гордость страны, а у нас смотрят на богатого с завистью и отчуждением, а бедного и обездоленного жалеем, ощущая с ним родство душ.
— Пожалуй, Алексей, и я с вами поеду, — сказал мой отец, — у меня там тоже есть дела. Заедем к моему старому другу Митричу, на веранде посидим, разопьем бутылочку. А утром сходим на кладбище, навестим моих фронтовых друзей. Попросим, чтобы о нас с Митричем там замолвили слово, — отец засмеялся. — И к Варваре, Егор, на могилу сходим. Ты, поди, уж давно там не был.
Отец положил руку на плечо Гоши.
— Попросишь прощения на могиле. Ты не верь, что ее нет. Умирает ведь тело, а душа-то остается. Она все слышит. Она простит, она мать, и даст тебе знать. Хандру снимет.
Июльское солнце повернуло на запад и через стекло окна осветило Гошино лицо. Я увидел, что оно посветлело. Гошины глаза светились, его грудь расправилась, спина выпрямилась, и он стал прежним Гошей, каким мы его знали. Мне показалось, что он преобразился не только внешне, но и внутренне, готов снова покорять новые вершины. «Теперь-то дела у него пойдут хорошо,— подумал я». В чем и не ошибся.
Вскоре Гоша превзошел все наши ожидания. Он открыл в Москве Торговый дом. Ему стали доверять банки, как надежному заемщику. Он раскрутился и открыл Торговые дома в других городах, в том числе и в Грязинске, где мы с Аллой теперь и работаем.
Торговля для моей жены — это стихия. Жена всегда веселая: и это веселье, тепло и любовь передаются моим детям. А мне больше нравится ковыряться в технике. Это, наверное, у меня появилось из-за моих старых «Жигулей», которые у меня без конца ломались. Но, тем не менее, я счастлив и живу достойно, конечно же, благодаря напору и энергии Гоши.
Моему старику исполнилось 80 лет. Если раньше он все чаще поговаривал о смерти, то сейчас он говорит о том, как хочется подольше пожить и жалеет, что до этих дней не дожила моя мама. На восьмидесятилетие мы сделали отцу подарок: поехали по его фронтовым дорогам. Путешествовали на машине всей семьей. Проехали на машине всю Германию. Удивлялись всему. И у них и у нас была война. Но мы строили «светлое будущее», а они довольствовались настоящим. Как благоустроенно живут там обычные граждане. Мы даже и не подозревали, что так красиво живут не только в кино.
Говорят, в Березовке самое лучшее здание — это школа, которую построил Гоша. Зоя там больше не учит детей русскому языку. Она теперь живет в Москве вместе с Гошей. Между ними с новой силой вспыхнуло чувство, зародившееся еще на школьной скамье. Поп Березовской церквушки, читая молебен за упокой, каждый раз упоминает рабу Божью Варвару.
В Березовке я бываю теперь часто. По просьбе Гоши слежу за ремонтом церкви. Иногда обгоняя на своем БМВ старенькие «Жигули», мне становится грустно от одной мысли: «Что бы было, если бы я не встретил тогда Гошу на нашем рынке, не привел его домой, и мы не выслушали его исповедь?!»
2001 год.