Джигида – бархатное дерево. Оно похоже на плакучую иву с мелкими и плотными листьями светло-зелёного серебристого цвета. Плоды значительно светлее: белёсые, с бархатной шерсткой, терпкие и сладкие на вкус, с косточкой внутри; размером с завязь дикой сливы, а растут кистями как смородина. Как цветёт джигида – никто, никогда не видел.
Самолёт оторвался от земли, торжественно совершив полукруг над вечно молодым городом, задрал нос, устремился вверх, набирая высоту и, взял курс на юго-восток.
Река, свинцовыми водами, навсегда разделила город на острова. Размытые очертания шпилей, фабричных труб, золочёные маковки церквей, соборов, пятачки зелени, геометрически правильные площади, проспекты, ажурные мосты – медленно исчезают в ярко красной полосе заката.
В первом салоне за шторками, из-за отсутствия пассажиров, расположилась малочисленная команда лайнера, во втором свободно разместились пассажиры: по интересам, национальным признакам и социальному статусу.
Желающих лететь на юго-восток оказалось всего двадцать семь человек – разноязыкая группа граждан ближнего зарубежья. Несколько жителей страны диких степей в колоритных национальных шляпах, двое командировочных пребывающих в состоянии окаменелости от изрядно выпитого спиртного, несколько коммерсантов из Прибалтики расположились на почтительном расстоянии друг от друга и от всех остальных. Грузин в кепке с наушниками от плеера, покачивается в такт только ему слышимой мелодии, смачно работает челюстями, трудясь над жевательной резинкой. Семейная пара узбеков дружно закрыла глаза, как только лайнер оторвался от земли, наверно, откроют их только после приземления. Маленькая девочка-казашка лет пяти с полногрудой мамой-красавицей и пожилая матрона с взрослой дочерью, судя по количеству и тяжести золотых браслетов, цепей, сережек и кейса-кошелька из австралийского крокодила, бережно прижатого к животу – вероятно, представители «новых казахов». Дуэт цокает языками, отчаянно расхваливает девчушку, стараясь заслужить её благосклонность.
Есть еще несколько человек, но они безлики: не выделяются, ни статусом, ни принадлежностью к какому-либо сообществу. Просто мужчины и женщины.
«Я один из них, – с грустью думал мужчина, оглядывая попутчиков, – серый, неприметный, растерянный индивидуум. А хотелось бы вновь ощущать себя, как в детстве, частью большого и дружного целого, где один за всех и все за одного. Другие представители национальных сообществ воспринимаются, как часть общей корневой системой, а мы нет. Почему? От того, что мы утратили что-то, а они нет? Кстати, хороший ответ на вопрос – общая корневая система. Мы потерялись в бескрайних просторах разрешенной вседозволенности, бездуховности и эгоизма?… Нет. Мы просто растерялись. Не были готовы к таким переменам…»
Если взглянуть со стороны, во всем салоне наблюдается закономерная постперестроечная отчуждённость: между группами, отдельными пассажирами, экипажем проходят зримые и незримые границы со своими социальными, национальными, языковыми условностями. Ощущается кожей, что каждый пассажир находится в «коконе», опутанный правилами нового времени.
«Да. Теперь каждый сам за себя и никто за всех, – мысленно констатировал мужчина, – не объединяет даже замкнутое пространство»
Новый девиз эпохи не вызвал в душе ничего кроме пустоты. Раньше такой лозунг теребил бы его сознание бурей негодования и шквалом эмоций! Но, уже не сейчас. «Ещё совсем недавно мы жили в одном большом доме, который носил гордое имя, и всем хватало места для дружбы, любви и сострадания. А сейчас?... Большая коммуналка – хозяев много, толку мало»
Откуда-то из глубин памяти возникла забытая первомайская мелодия детства: – «Кипучая, могучая, никем непобедимая, Страна моя…»
Мужчина перевёл взгляд на иллюминатор, продолжая автоматически мысленно напевать,– «Ты самая любимая …»
За стеклом иллюминатора, внизу, до горизонта дыбятся облака. Заходящее солнце широко, с размахом, расписало одну половину горизонта всеми цветами радуги, а в другой, свет рассеялся полутонами и утонул во мраке, сквозь который пробились только самые яркие звёзды.
«Вот она, истина: белое и чёрное, инь и янь, свет и тьма, детство и старость, закат и рассвет – все в одном коктейле. Мудрая вечность. Вселенная шепчет многоголосием, нет никакой борьбы, есть только взаимопроникновение противоположностей – единство. И ещё какая-то тайна. Какая? Она недоговаривает, оставляя нам удел теряться в догадках…»
Птахой в клетке, затрепыхалось сердце. Мужчина, как мальчишка, откинув подлокотник соседнего кресла, прильнул лицом к стеклу. Далеко внизу медленно плывут облака, похожие на сопки, с такой же шероховатой рябью и стеклянным блеском солевых проплешин. Играя с разноцветными зайчиками заходящего солнца, облака-сопки степенно плывут в оранжевый горизонт.
«Не хватает только зелёной травы, и было бы всё по-настоящему» – мелькнула мысль, он прикрыл глаза, и память откликнулась событием многолетней давности.
В первый раз он увидел землю с высоты птичьего полета в далёкие семидесятые. После окончания школы пытался поступать в Республиканский институт гражданской авиации – за компанию с одноклассниками, но, не дотянул до проходного балла, завалив экзамен по математике. Тогда, впервые в жизни, он познал горечь поражения.
– Как же так!? Я, спортсмен, чемпион города, республики, кандидат в сборную СССР по боксу, с аттестатом в четыре балла и не поступил? Меня же засмеют!
Возвращаясь домой, он лихорадочно решал проблему, обозначенную единственным вопросом – куда? Засыпал и просыпался под стук вагонных колес, тараторящих: – «Куда? Куда? Куд-да? Куд-да?» И если у него мелькала перспективная идея, сулившая интересную профессию в жизни, колеса начинали наперебой захлебываться перестуком, сменяя ритмическую издёвку на заикание, – «Куд-д-да? Куд-д-да? Ку-ку-д-дда? Ку-ку-д-дда?» – и затихали в равномерном шелесте.
В одно из таких затиший выйдя в тамбур вагона покурить, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей и горечью табачного дыма загасить горечь обиды, он остолбенел. В предрассветной дымке за окном, раскинулась бескрайняя степь…
Сопки, как упругие женские груди прикрытые крепдешиновой накидкой из степных трав и цветов, плавно переходили в округлость малинового горизонта и опять возникали, то ближе, то дальше, словно призывая, маня заглянуть за край…
Он стал подпрыгивать, держась за поручни вагона, пытаясь задержаться наверху дольше, чтобы охватить взглядом всё сразу: и тайные ложбинки, и заросшие осокой пересохшие русла речушек, и ватаги степных тюльпанов сбегающих по склонам, и шелковые гривы ковыля волнами гуляющие по степи. Радость охватила до щекотки в груди, он опустился на пол тамбура, в голос засмеялся и крикнул:
– Я увижу тебя! Всю! Красивую и бескрайнюю! Я буду летать!
– Уважаемые дамы и господа! Сейчас вам будут предложены прохладительные напитки, аперитив и ужин, – прозвучал мелодичный голос стюардессы и, ударив по нервам, пробежал судорогой по телу. От неожиданности и напряжения лоб покрыла испарина, мужчина в сердцах чертыхнулся:
– Тьфу ты! Нервы ни к черту. Неужели это приближение старости? Надо же, голос женщины загнал сердце в пятки! – и, тяжело выдохнув, подумал: «А впрочем, очень приятный голос, как теперь говорит молодежь – сексуальный. Мурашки по коже…»
Одна часть сердца бьёт тяжелым молотом по наковальне, другая отвечает звонким перестуком направляющего молоточка, и они почему-то не совпадают.
Ничего подобного он давно не испытывал в своей жизни: ни на ринге, ни в армии во время десантирования с парашютом, ни в повседневных критических моментах. Ситуация всегда хладнокровно оценивалась и страх превращался в кураж, азарт – приподнятое состояние, когда все видишь, мгновенно и адекватно реагируешь на любые изменения.
– Голос стюардессы, не террориста-смертника, а женщины, застал врасплох!? Срам… – улыбнулся, пытаясь унять непроизвольную дрожь в коленях, и беззвучно засмеялся. Вдруг почувствовал, что его внимательно изучают. Медленно поднял глаза, сдержанно осмотрелся и, увидел: через три ряда кресел торчащие уши-косички и пару раскосых глаз цвета спелого чернослива, изучающие его с любопытством. Девчушка видимо давно наблюдала за странным разговаривающим дядей. Он не нашёл ничего лучшего в оправдание своего поведения – подмигнул, глаза и косички тут же исчезли.
Стюардессы, изящно раскатывая столики-тележки, начали раздачу напитков и ужина. Грузин бросил свои наушники, забарабанил на подлокотнике кресла ритм лезгинки, поправил усы и, запивая вином, принялся уплетать куриную ножку. Командировочные налегли на спиртное, общаясь между собой мимикой и только им понятными знаками. Коммерсанты из Прибалтики, подоткнув носовые платки за воротники, лениво ковыряют вилками в салатах, демонстративно принюхиваясь и приглядываясь к содержимому. Женщины-казашки, объединились в единое застолье, обсуждая каждое блюдо критическими замечаниями с гортанным смехом. Только семейная пара узбеков, тихо расправилась с ужином, опять закрыла глаза, как будто ничего и не было.
Мужчина с любопытством рассматривает девушек, пытаясь угадать, кому принадлежит голос, заставший его врасплох, но, стюардессы упорно молчат: работают руки, на лицах играют профессиональные улыбки…
Ужин закончен, посуда убрана. Шторки, разделяющие салон задёрнуты – границы восстановлены.
Пассажиры расположились с комфортом, почти все откинули спинки кресел и соорудили себе уютные кровати. Под размеренный гул турбин, устроившись удобней, мужчина задремал…
Под прикрытыми веками замелькали обрывки мыслей: о работе, семье, автомобиле брошенном на открытой стоянке, и ещё о чем-то неважном. Сейчас всё это не имеет значения, потому что осталось там, внизу, за горизонтом. Впереди ждёт восход и неизвестность, которые теребят душу, вскрывая забытые тайники…
Паша. Сейчас мало кто решился бы назвать его по имени, или обратиться к нему на «ты». Мужчина лет сорока-сорока пяти, спортивного сложения, лицом, не обезображенным боксерской карьерой и совершенно прямым носом, что является большой редкостью в этом виде спорта, и если б не обильная седина в шевелюре, ему можно дать от силы лет тридцать пять. Под монотонный гул он забылся в тревожном полусне.
Кинолента жизни в картинках, крутясь медленно и вспять, стала походить на оживающие фотографии из семейного альбома…
Взрослая красавица дочь, только что окончила университет, стоит на набережной с букетом цветов, легкий ветер ласково играет русым флагом её волос, и надпись, сделанная его рукой на фотографии: «Вы – девушка-мечта! С уважением, папа".
А вот девочка-подросток и молодая женщина держат глупо улыбающегося Пашу за руки. Дальше открылась его любимая фотография – жена и дочь, обнявшись, соприкоснулись головами и смотрят на него, но почему-то вдруг показали ему языки и рассмеялись. Следующие фото – смеющаяся девочка с четырьмя молочными зубками с бегемотом в обнимку, и молоденькая белокурая женщина, держащая свёрток с новорожденной перевязанный голубенькой лентой, закончили отсчёт короткой фото летописи. Далее листы альбома ускорили свой бег. Опять закрутилось кино, и, замелькали лица: однокурсников по институту, друзей, педагогов, знакомых. Студенческие вечеринки, капустники, КВНы, сослуживцы, белые купола парашютов и синее-синее небо…
Его сердце заколотилось от восторга, сладко заныло под ложечкой.
Мужчина открыл глаза. Ему показалось, что он держит правой рукой кольцо основного парашюта, левой придерживает запасной и готов прыгнуть в открытую рампу десантного Ила, через которую видно лоскутное одеяло земли с игрушечными полями в молочной утренней дымке…
Во рту пересохло. Сглотнув вязкую слюну, несколько раз глубоко вздохнул, задержал дыхание и медленно выдохнул, пытаясь унять сердцебиение.
– Боже мой! Пробежал по жизни такую дистанцию и не заметил. Кажется, совсем недавно был на двухнедельной подготовке парашютистов, потом были проводы в Армию и бегущий за вагоном младший брат, со слезами на глазах кричащий вслед поезду:
– Ты пиши ча-ще! Па-ш-ка-а! Я буду жда-ать!
Мама, простоволосая, в сползшем с головы платке, стоит на откосе насыпи, прижимая руки к груди, и боится спугнуть лишнюю минутку прощания: –«Сыночек! Вернись! Не сгинь на чужбине, не затеряйся. Здесь твоя Родина. Ты у меня сорвиголова. Не теряй голову сыночка. Возвращайся!» – так кричало материнское сердце.
– Мама! Я знаю, о чем шептали пересохшие от ночных вздохов губы. Теперь знаю. Через двадцать пять лет. И знаю это не разумом, а сердцем. А слова? Что значат в нашей жизни слова без сердца? Телефонные разговоры пока хватает монет? Письма на скорую руку? Поздравительные телеграммы впопыхах? Это всё – ничто, и ни о чём…»
– Саламат сызба! Здравствуй, дядя! – детский голос оторвал мужчину от внутреннего монолога. Он открыл глаза, рядом с ним сидит хозяйка косичек.
– Саламат сызба кыз боле. Здравствуй малышка, – ответил он. Девочка удовлетворенно кивнула головой, поправила чёлку и внимательно посмотрела на него. Положив ручки на маленькие коленки, как взрослая женщина, спросила:
– Ты, что, боишься летать?
Мужчина, удивленно поднял брови домиком:
– Нет. Не боюсь.
– Я тоже не боюсь! – радостно воскликнула она, о чем-то подумав, шмыгнула носиком и, наклонив голову набок, продолжила, – а зачем ты летишь?
– Я? Я лечу на встречу, – не сразу ответил собеседник.
Девчушка защебетала взахлёб:
– Меня тоже будут встречать! Ата – мой папа! Я с мамой купила ему подарки, поэтому он меня встретит с охраной! А тебя кто будет встречать?
– Никто. Я же взрослый мальчик, – собеседник усмехнулся,– наверное, Родина.
– А она, красивая? – с любопытством спросила девочка.
– Да. Очень красивая, как ты – ответил он улыбкой. Девчушка радостно заболтала ножками.
– А я не видела папу, вот сколько дней!– она растопырила пальчики на обеих руках, показав ладошки, и печально выдохнула, растягивая слово, – до-о-лго.
– Я тоже, очень давно не виделся, – успокаивая её произнёс мужчина, заметив плаксивую гримасу на личике.
– А сколько? – неожиданно с вызовом спросила хозяйка косичек.
– Вот столько годиков, – он показал три пальца веером и сам удивился своей неточности, даже если считать каждый палец за десять лет. Девочка прижала ладошки к щекам:
– Ой бай! Очень долго! Ты совсем её не узнаешь!
Своей наивностью девчушка заставила мужчину улыбнуться по-настоящему.
– Почему не узнаю? – спросил он, готовый искренне рассмеяться.
– Она же теперь совсем старая! – воскликнула пигалица, не понимая причину его улыбки. Мужчина осёкся. Каждое слово собеседницы откликнулось в глубине души тяжелым эхом. Переведя взгляд на свои бессмысленно растопыренные пальцы, потом опять на девчушку, выдохнул:
– Может быть, и она меня не узнает.
Видимо, что-то подсознательно уловив, девочка произнесла с сожалением:
– Ты не бойся, летать совсем не страшно!
Резво соскочила с кресла, всем своим видом показывая, как надо не бояться, поправила платьице, бодро выпалила: – «Ну, я пошла» – и, исчезла за креслами.
Откинувшись на спинку кресла, он запрокинул голову и направил на себя все трубочки воздушного обдува, подставляя лицо под струи. Приятно ощущать прохладные потоки: они ласкают лицо, играют волосами, снимая напряжение, и в душе постепенно притупляется боль от запоздалого раскаяния и вины. Мужчина так не думал, он так чувствовал.
И вот это уже не струи воздуха, а степной ветерок, напоённый горьковатым привкусом полыни, ароматами степных маков, клевера, ромашек – запах целины пронизанный звонким стрёкотом кузнечиков…
– Вам плохо? – раздался мелодичный вопрос издалека, – мужчина!
От неожиданности он вздрогнул. Не открывая глаз, почти шепотом прохрипел:
– Небольшой дискомфорт...
Голос тут же откликнулся:
– Минутку, я сейчас.
Мужчина приоткрыл глаза, никого рядом нет.
«Интересно. Это что? Здравствуй, я твоя галлюцинация? Такого со мной ещё не было. Видимо, отрицательной энергии накопилось много. Эх! Сейчас бы как в армии: положить берет, над ним пару кирпичей на подставках, и врезать что есть силы – или кирпичи вдребезги, или рука. Впрочем, какая разница. Главное, колоссальный сброс энергии»
Задержав дыхание, потянулся с хрустом во всех суставах. Вытянул руки вперёд и сжатыми кулаками крутанул в разные стороны, медленно выдохнул, устраиваясь удобнее, вытянул затёкшие ноги.
– Вот. Возьмите, пожалуйста, – опять прозвучал приятный голос. У него пульс застучал в шее. Сквозь полуприкрытые ресницы он пытается разглядеть стюардессу: – «Трудно определять возраст женщин после двадцати пяти лет. Они как замирают, и долго находятся в неопределяемом возрасте… И ещё макияж»
Молодая женщина в облегающей униформе держит на подносе: аэропакет, бутылку боржоми и пластиковый стаканчик.
– Так не бывает! – вырвалось у него.
– Бывает, бывает, – успокоила она, – вы попейте водички, вам станет легче. А пакет на всякий случай положите в кармашек на спинке.
– С чего вы взяли, что он мне пригодится? – просипел он, всё ещё находясь в состоянии растерянности.
– О, я вижу. В салоне все спят, а вы, – она вынула из нагрудного кармашка зеркало и протянула ему, – оцените сами.
Он взял квадратик, взглянул в него и не узнал себя: бледное лицо с заострённым носом, покусана губа, под глазами черные тени, и довершает портрет прическа «аля я встала дыбом».
– «Тем лучше», – подумал он, пригладив рукой волосы, и с иронией заметил, – хорошо, что совсем не ушла.
– Я не собираюсь уходить, – ответила женщина, – если хотите, я побуду с вами.
– Хочу!– он так резво подхватил предложение, что смутил стюардессу. Чтобы немного поправить ситуацию, как отъявленный разведчик, скрывающийся от преследователей, перешел на полушёпот:
– А что совсем не ушла, это было адресовано не вам, а моей шевелюре! Хорошо, что она не испугалась моего нового лица и не убежала без оглядки.
– Вот и прекрасно. Вы уже шутите,– женщина улыбнулась детскими припухлыми губами, приоткрыв красивые зубы, щеки ответили ямочками, и зелёные глаза заиграли смешинками.
– Какие шутки!? – пассажир отреагировал с наигранным возмущением.
– До полёта я был значительно упитаннее! – и демонстративно надул щеки. Она тихо засмеялась, прикрыла губы тонкими пальцами, продолжая смеяться глазами и ямочками на щеках. Справившись с собой, она поддержала тон заговорщика:
– Извините. Я вдруг представила, как ваша шевелюра прыгнула и, спасаясь бегством, побежала по головам спящих пассажиров, – и опять прижала пальцы к губам.
Он смотрит на неё, с удивлением открыв рот. Со стороны это выглядит глупо, но сейчас он не контролирует своего лица. Ноздри уловили тонкий аромат духов, до боли знакомый, и главное, что он дополняет… Нет! Подчёркивает, настаивает на чём-то…
Мысли побежали на сверхсветовых скоростях, превращаясь в образы…
…Школьный выпускной бал. Спортивный зал заполнен до отказа: много приглашенных из других школ, кто-то прорвался через кордоны учителей и дружинников, кто-то влез через окна первого этажа. Пары, танцующие под музыку «Битлз» в исполнении школьного ансамбля, медленно двигаются по кругу. У шведской стенки кучкуются девятиклассники и девятиклассницы, для них это репетиция будущего выпускного. Мальчишки стоят увальнями, краснея от пристально-оценивающих или кокетливых девичьих взглядов. Стайки девушек шушукаются, бросая косые взгляды на соперниц, ревностно обсуждая недостатки каждой, даже совсем незнакомой гостьи. Все поголовно влюблены в парней-выпускников, влюблены в каждого по отдельности и во всех сразу.
– Ой! Девчонки! Смотрите! Ти-ма…,– в адрес избранника летят украдкой воздушные поцелуи и взгляды, источающие любовь.
– Он недавно приехал со спортивных сборов, а на следующей неделе поедет защищать честь Республики на первенстве СССР.
– Красавчик мужчина…
– А Лидка совсем ему не пара.
– Да. И юбка у неё длинная.
– Наверное, есть что скрывать! А?
– А-а-х! Володенька!
– Какой он стройный в новом костюме, прямо Аполлон!
– Угу. А его партнёрша кажется не из наших?
– Наверное, из 49-ой школы. Ира, ты не знаешь её?
– Надо бы отбить, а то эта грымза ещё возомнит о себе, бог знает что! Оль, займись, а то уведут парня из-под носа.
– Я слышала, Володя мечтает стать закройщиком?
– Да. Причём модельером-закройщиком.
– Через год я закажу у него выпускное платье – ну, такое с воланами и декольте!
– Тебе же придётся при нём раздеться! Ужас!...
– Ну и что? Подумаешь раздеться…
– Раздеться!? Только попробуй, я все глаза выцарапаю…
– За что? Оля?
– За то самое. Через год я пойду за него замуж.
– Лелька, ты не знаешь, куда поступает Ахат?
– А он уже поступил. Точнее подал документы. Его возьмут. Будет летчиком!
– Ой! Девчонки! Обожаю парней в военной форме.
– Она ему будет к лицу.
– Какие у него стройные ноги, сейчас упаду в обморок.
– Надька, перестань придуриваться! От всех у неё обморок…
– А Лёша Хмаров?
– Рыжик? У него серьёзные намерения. Поедет учиться в духовную семинарию!
– На попа, что ли? Ой! Лизавета, быть тебе попадьёй!
– Девчонки! А Паша? Паша поступил?
– Нет. Он, кажется, передумал.
– Кто тебе сказал?
– Его младший брат.
– Врёшь!
– Нет. Честное слово! Он, как только приехал, сразу пошел в военкомат, и говорит, запишите меня в ВДВ.
– Что это такое?
– Это такие войска, где на парашюте прыгают с самолётов!
– Ух, ты! Какой отчаянный!
– А помните, они всем классом, все парни, с физики сбежали в кино – прыгали с третьего этажа на кусты? Иксанов Тахир ещё мягкое место поранил? Так это Паша всех подговорил.
– Вот это да. А какой фильм они смотрели?
– «Романс о влюблённых».
– Классный фильм. Я тоже видела. Он её там так любит!
– А она такая стерва там. Не могла подождать два года?!
– Ой! Девчонки, я больше не могу. Я умираю от любви! Так хочется прижаться к нему, чтобы он обнял своими сильными руками…
– Кто? Артист из фильма?
– Да нет. Паша! Павлик…
– Так сама подойди, и обнимет! А то Светка… Смотрите как обнаглела, повисла на нём как на вешалке! Вот мымра. Глазки строит, да ещё и улыбается?
– Какая наглость!
– Ой! Страшно мне чего-то. У меня ноги подкашиваются. А вдруг упаду?
– Вот и отлично, он тебя подхватит, а Светка останется с носом! Давай! Давай!
– А я не боюсь упасть. Я пошла…
Мелодия закончилась. Ведущий вечера объявил белый танец и включил магнитофон. Школьный ансамбль бросил инструменты в ожидании приглашений от прекрасной половины и, запел Валерий Ободзинский, – «Эти глаза напротив – калейдоскоп огней…».
От группы отделилась девушка в сиреневом платье: стройная фигурка, волосы на пробор, два хвоста схвачены резинками – прикрывают ушки, и писк моды – чёлка от Бриджит Бордо. Девушка пересекла зал, подошла к Павлу и, не поднимая смущённых глаз, дрожащим от волнения голосом произнесла:
– Можно, Вас пригласить на танец?
Павел бросил взгляд на незнакомку, утвердительно кивнул. В его голове слегка играл хмель от портвейна "Агдам". Дворовые пацаны-одноклассники, предложили слегка «смочить горло и разогреть кровь», чтобы лучше танцевалось. Поэтому танцевалось Паше неплохо, и он с удовольствием предавался размышлениям вслух:
– Главное, что впереди есть цель. А цель, значит определённость! Сначала, подготовка по программе парашютиста, дальше служба в армии, а потом в авиацию! Всё складывается как нельзя лучше. Ахат обещал натаскать по математике и помочь при поступлении в вуз после армии. К тому времени он уже станет корифеем, будет учиться аж на третьем курсе! Представляешь? Так что веселись, душа, пока такие девчонки, как Вы, приглашают танцевать. Всё идёт по плану...
«Вот и свела судьба, вот и свела судьба, вот и свела судьба нас, только не подведи, только не подведи, только не отведи глаз», – душевно пел голос. Девушка вздрагивала в его объятиях. Павел, взяв девушку за плечи, слегка отстранился, чтобы убедиться, что она не плачет, она подняла лицо навстречу его взгляду и, он утонул в её изумрудных глазах, запутавшись в длинных ресницах. Перестало существовать всё и все. Были только эти глаза, и тонкий аромат духов…
Стюардесса смотрит на странного мужчину с интересом, уже не пряча улыбку.
– Хотите, я скажу, какие у вас духи? – бодро выпалил он.
– Попробуйте, – разрешила она, ожидая очередную шутку.
Пассажир закрыл глаза и стал поочерёдно, ноздрями втягивать воздух. Потом взял её за руку и несколько раз провёл запястье у своего лица, как это делают дегустаторы с бокалом вина. Далее, не открывая глаз, постучав пальцем по переносице, монотонно изрёк:
– Спрэй. Производство Франции. Название «Ив Сен-Лоран». Флакон напоминает форму большого теннисного мяча. Вы пользуетесь этими духами с 1971 года, и ни разу не изменяли им. Первый раз, с разрешения мамы, вы опробовали это страшное оружие против мужского населения планеты на выпускном вечере.
Стюардесса, от удивления захлопала ресницами:
– Первый раз был без разрешения... Вы кто? Случайно не экстрасенс?
Он подавил улыбку, Сделав глаза стеклянными, насколько возможно, с холодным стальным блеском:
– Да. И не только ...
– Может быть, вы скажете, где это было? – с некоторой иронией в голосе спросила она.
– Возможно. В Караганде. Казахской ССР. Вы, с компанией девятиклассниц, пришли на выпускной вечер в 41-ую школу. А золотое колечко с бирюзой на пальчике, это память. Вам Володя передал...
По её лицу пробежала судорожная тень догадки.
– Молчите! Молчи! Молчи…– на вздохе прошептала она, приложила пальцы к его губам, потом прикрыла ладошкой свои и зашептала:
– Паша…Пашенька…Павлик, – ручейки слёз побежали по щекам, прокладывая всё новые и новые русла. Двадцать пять лет она не давала воли чувствам, стараясь быть во всём сильной.
– Ира… Иришка… Иришонок, – только и смог прошептать Павел.
И, буря чувств, сладких и горьких переживаний юности – первой любви, закружила вихрем этих двоих держащихся за руки, объединив на миг в единое целое. Каждый из них увидел в глазах другого отражение себя, со своими горестями и радостями, только много лет тому назад…
Ей кажется, что вдвоём, на следующий день после школьного бала, они сидят на подоконнике в её подъезде, чуть касаясь друг друга. Непонятные чувственные разряды передаются через пальцы, вызывая в душе восторг, до иголочек и лёгкой дрожи по всему телу.
– Почему вчера ты меня не поцеловал? – шепчет она.
– Я боялся привязать тебя к себе и не хотел тебя обижать, – отвечает он.
– А сегодня, почему поцеловал?
– Я всю ночь думал и решил, что кто-то должен меня ждать из армии кроме мамы, сестры и братьев.
– Неужели я для тебя кто-то?
– Нет. Ты единственная…Единственная!!! – и опять нежный шёпот ей на ушко…
С лунными ночами, поцелуями, долгими и нежными объятиями, томными вздохами, лето пролетело быстро. Осень наступила с приходом сентября сразу и бесповоротно.
С песней «Тёплый дождь стучит по крышам» он встречал её после уроков и они, шлёпая по лужам под холодными осенними струями, шли к её подъезду, единственному месту во вселенной, где продолжалось лето.
– Ты будешь меня ждать?
– Да…Да…Да…
– Даже если придётся ждать больше, чем два года?
– Да…А ты будешь мне писать часто?
– Да. Каждый день два письма. Утром и вечером.
– Правда?
– Обещаю.
– Павлик, а ты меня не забудешь?
– Теперь, даже если бы захотел, не смогу.
– Не бросишь?
– Никогда.
– Никогда, никогда?
– Никогда. Мы будем вместе, рядом, всегда.
– Я не смогу жить без тебя...
– Ты моя нежность Ириша...
– Нет. Это ты моя нежность…
– Нет, ты моя…
– Нет, ты моя…
И поцелуи, поцелуи, поцелуи…
Командировочные синхронно похрапывают в тон друг другу. Один из них указательным пальцем выписывает кренделя, толи дирижирует, толи пишет отчёт о командировке, другой хмурится в паузах между храпами и причмокивает.
– Почему ты не хотел, чтобы я проводила тебя на поезд вместе со всеми? – спросила она, заглядывая ему в глаза.
– Мне не хотелось, чтобы кто-либо видел, как из твоих изумрудных глаз капают слёзы. Я страшно ревновал и боялся за тебя.
– Эгоист. Какой же ты эгоист.
– И да, и нет. Такие драгоценности может и должен видеть только один мужчина и больше никто.
Ирина улыбнулась, и с затаённой грустью взглянула на Павла:
– Их видел только один мужчина.
– И я? – выпалил Павел.
– И ты, – подтвердила она.
У Павла покраснели уши, как будто он совершил что-то неприличное. Чтобы прикрыть неловкость с неестественной весёлостью он выпалил дежурную фразу:
– Ну, рассказывай! Как ты, что ты, где ты?
Она взглянула на него как-то иначе – по новому, по-матерински что ли. Этот взгляд ввёл Павла в ещё большее смущение. А она, разглядывая его, подумала: «Как был мальчишкой, так мальчишкой и остался. Вылитый Пашка. Только виски седые и голос другой. Странно, что я его не узнала сразу». Немного помедлив, повторила вопрос сама себе:
– Где я? – пригладила волосы,– между небом и землёй. Завтра двадцать лет, как я в погоне за синей птицей. Сегодня передаю опыт молодым, а завтра, прощай небо – здравствуй земля. Буду работать в наземной службе, до пенсии.
– Какая пенсия!? – возмутился Павел, – Да ты ещё…
– Не шуми, пассажиров разбудишь.
На мгновение умолкла и с иронией спросила:
– Ну, так что я ещё?
– Ты красива, как прежде! Нет. Ты прекрасна...
– Ты ещё и льстец? Не лукавь, пожалуйста, – устало произнесла Ирина.
– Я не лукавлю, а вижу. Ты… Ты!...
Мысли и чувства теснят ему грудь, обдавая жаром всё тело, а слов понятных и простых нет. Сколько раз он мысленно задавал ей вопросы, не слыша ответов, а сейчас реальность отняла язык…
Год с хвостиком, оставшийся до окончания срочной службы – 368 дней и ночей, были для него адом. Он ненавидел время от отбоя до подъёма. Ночью, оставшись один на один со своими мыслями, каждый раз заново, минуту за минутой, проживал все события двухнедельного отпуска на малую Родину.
Чтобы увеличить количество дней отпуска, Павел летел на самолёте через всю страну, сэкономив целых пять дней. Чтобы в аэропортах было меньше неожиданностей со стороны военных патрулей, предусмотрительно, переоделся в «гражданку». Последние четыре часа полёта Павел провёл в эйфории, предвкушая взрывной эффект от своего приезда: слёзы радости, улыбки, восторженные восклицания друзей и соседей по двору, приглашения зайти на минутку в гости, оценивающие взгляды одноклассниц и подросших девчонок! Да. Да! Было приятно сознавать, что всё будет именно так. Но это всё только прелюдия – подготовка главной встречи.
– Иришка… – и сердце колотится как сумасшедшее, поёт, вызывая беспричинный смех.
– Ири-шка-а!!! – и нет предела нежности.
«Вот она бежит по нашей аллее мне навстречу в сиреневом платьице, русые волосы развеваются, она обнимет меня за шею, я подхвачу её на руки, поцелую и шепну: – «Почему ты не отвечала на письма полгода? Целая вечность без тебя – мука! Я выполнил обещание, писал по два письма в день. Ты была занята подготовкой в институт? Кто-то из родителей болел? Понимаю». Она обнимет меня ещё крепче и прошепчет: «Я тебя испытывала. Прости, пожалуйста. Моё письмо к тебе, огромное, длинное, и я ношу его с собой…» Я поцелую её в ответ нежно-нежно, чтобы она никогда не сомневалась во мне и надену золотое колечко ей на пальчик. Интересно, засмеётся она или заплачет?» Так Павел представлял себе главную встречу.
Выскочив на трап самолёта первым, быстро спустился и, не дожидаясь спец автобуса побежал по взлётному полю в сторону аэровокзала. Предъявив пожилому милиционеру военный билет, командировочное удостоверение, фотографию Ирины, попросил:
– Меня ждёт она! Братишка, пусти, а?...
Чем насмешил женщину, напарницу милиционера:
– Ишь ты! Михалыч, на шестом десятке в братишки попал?
– Я всегда в братишках ходил, – задорно ответил милиционер и подмигнул, показав из рукава край десантной тельняшки.
– Лети, брат. Сокол!
Павел уже на бегу слышал обрывки фраз:
– Как я в молодости. Раньше был э-эх! По крышам вагонов, по поездам, бежал, летел к моей Марусе.
Напарница поддела его:
– Да ты и сейчас, ещё тот сокол, только пегий да пощипанный!
Павел сел в первое же такси и замелькали знакомые улицы, улочки, площади, новые дома, сады и скверы, горбатый мост…
– Вот и школа. Сначала к маме, – решил он.
Расплатившись с таксистом, взлетел на крыльцо пятиэтажной «хрущёвки», напугав чью-то кошку.
– Вот мой дом, – непроизвольно рукой погладил дверь, цифру на ней и легонько толкнул дверную ручку.
– Всё как всегда, – дверь никогда не запиралась на ключ.
Тётю Пашу, маму Павла, все уважали за открытость, юмор и добросердечие. Всегда поможет, чем сможет: кому даст совет, кому посочувствует или просто накормит; хотя у самой дом не полная чаша, но всегда для каждого найдётся доброе слово.
Павел, тихонько пройдя прихожую, остановился посреди зала. Чистотой и уютом пахнуло на него: от белёных стен, фотографий в старых рамочках, от часов-ходиков с железной кукушкой, от скатерти на круглом столе, от свежеокрашенного пола. Незнакомое чувство прошло по груди волной, и защипало в глазах. Павел оглянулся. Мама стояла в дверях кухни, сложив руки на груди, молилась одними губами.
– Сынок… Павлуша...
Прильнув к нему, всхлипывая, зашептала:
– Ты вернулся сынок… Ты вернулся…
– Мама, – только и смог тогда выдавить из себя Павел. Предательский ком подкатил к горлу, туман застлал глаза. Чем больше он сдерживался, тем сильнее щипало в глазах. Павел не плакал лет с пяти, и сейчас ему было неловко за свою секундную слабость. Он стал успокаивать себя, поглаживая маму по голове. Справившись с собой, неожиданно спросил:
– Мама, или ты без каблуков, или я ещё подрос?
Мама рассмеялась, – ты подрос! Вымахал сыночек на две головы выше мамы, и младшенький тебя догоняет. Придёт из школы, сам увидишь, – засуетилась у стола, выставляя неизвестно откуда взявшиеся деликатесы, и говорила, говорила… Рассказывала новости, накопившиеся за год:
– Через полгода друг твой Тима, должен вернуться из армии. Я на прошлой неделе встретила его маму, так она мне всё-всё рассказала. На фотографии он видный такой! Написал, что после службы женится на твоей однокласснице Лиде. Я видела её недавно. Ждёт его, выглядит хорошо. А отец Тимы против свадьбы! Говорит: «Она другой веры, другой нации, поэтому денег на свадьбу не дам. Прокляну и наследства лишу!» Не хочет дать своему сыну счастья! Вот абдурахман-басурман! Ну, мы поплакали, я про тебя рассказала, потом порадовались на вас глядючи. А ты вот он! Приехал. Надо бы вместе зайти к Тимкиной маме. А, сынок? Ты только что бы в форме был. Ладно?
– Хорошо мама, как скажешь.
Потом пошли рассказы, обо всей компании «хуторских» – ребятах, живущих в частных домах и соседях:
– Из братьев Махмудовых старший брат женился. Средний пришел из армии и пьёт по-чёрному с младшим! Иногда очень шкодничают. Я тут ругала их намедни, а они только смеются да извиняются – лоботрясы! Погребной пошел работать в шахту, как его отец – царство ему небесное, тоже хорошо заливает за воротник. Иксановы оба где-то учатся, вроде как на врачей или инженеров? Да! Афанасьев, купил машину «копейку»! Теперь вечерами всех девиц с округи катает. Костю Карпаклиди – грека, в Армию не взяли. Нашли плоскостопие. И чего его искать, коли каждая собака знает, где Костя наступил, там ровно, как от утюга. А его младший брат Юрка часто у нас бывает. Заканчивает, как и наш Коля, шестой класс. Да! Володя Литвинов заходил вчера, спрашивал про тебя. Он уже в ателье работает, на себя костюм сшил. Хороший! А вот жениться пока не собирается…
На протяжении всего рассказа, у Павла чувство радости стало перебиваться чувством тревоги. Пытаясь сосредоточиться на рассказе мамы, слыша подчас только обрывки фраз, он ощутил, что что-то неуловимо изменилось вокруг. Но что именно?…
– Лёша Хмаров заходил перед отъездом на учёбу, в духовную семинарию.
Знаешь сынок, он после армии, остепенился, бороду отпустил и стал похож на настоящего батюшку…
«Как медленно ползёт время... Ещё только восемь часов утра?» Посматривая на часы, он торопил стрелки: – «Быстрей, быстрей, ещё чуть-чуть. Иришка, наверное, уже проснулась, встала и причесывается, глядится в зеркало»
На полуслове, Павел оборвал рассказ матери:
– Мам, я зайду к Володе?
– Хорошо, сынок. Зови его, позавтракаете вместе.
Пробежав два пролёта вверх, позвонил в квартиру этажом выше, дверь открыл уже одетый с иголочки Володя.
– Ба! Пашка!? Чертяка!
– Вовка! – Павел сгреб друга в охапку.
– Пусти, раздавишь! – захрипел Володя, вырываясь из дружеских тисков-объятий, – Костюмчик! Костюмчик помнёшь!
У Павла исчезло чувство тревоги, как будто и не было ничего, ни армии, ни года отсутствия – ничего. Всё та же сияющая физиономия Володи, улыбка до ушей, чубчик козырьком и набриолиненый хохолок торчком на макушке.
– В отпуск отпустили? Почему не написал? Мы бы тебя встретили по высшему разряду, с вином и девушками! Афоня прокатил бы с ветерком!
– Ладно, ладно, ещё накатаемся. Всё потом. Пошли к нам, мама уже накрыла на стол, а мне одному всего не осилить.
У Павла вертелся на языке вопрос, но он остановил себя: «Не время, ещё рано, потом спрошу»
За столом Володя рассказывал, о работе в ателье:
– Должны послать учиться на закройщика-модельера. Есть два места на выбор. Одно в Ленинграде, другое в Барнауле. Вот думаю. Куда бы поехать? В Барнауле девушки красавицы, а в Ленинграде архитектура, дворцы, набережные, фонтаны.
– Ну, и на чём ты остановился? На девушках или на архитектуре?
– Сложный вопрос. Хотя я склоняюсь к архитектуре.
– И за что ж тебе такая честь? – съёрничал Павел.
– Да вот так получилось. Заслужил! Единственный мужчина на всё ателье. Меня, там, на руках носят!
– Значит, привыкаешь к славе? Хорошо. А что? Вдруг станешь местным Версаче или Диором!? Единственная проблема, придется девичью фамилию поменять для звучности! – подтрунивал Павел.
– Да ну тебя! Хотя кто знает, может быть, стану крутым, тогда и фамилия зазвучит! – парировал Володя. Мама смотрела на них и улыбалась, утирая тайком слёзы. Наскоро позавтракав, оба заторопились.
– Мам, мы пойдём, прогуляемся? Ладно? – попросил Павел. Его поддержал Володя:
– Да. Тёть Паша, а то мне ещё надо с работы отпроситься, клиенток успокоить.
– Вы только много не употребляйте. А то не дай Бог, заберут в милицию, – наставляла мать обоих.
– Тёть Паш, мы много не будем. Чисто символически по чуть-чуть, – солидно заявил Володя.
– Да, – подтвердил Павел, – вот столько в тазике и больше ни-ни! – оба расхохотались. Мама махнула полотенцем в их сторону,
– Ладно, уже, баламуты. Идите-идите. Только к обеду не опаздывать.
На улице ранняя осень полыхала многоцветьем. Стоялый аромат опавшей листвы и свежего утреннего воздуха заставляли легкие дышать с хрустом.
– Закурим, Павлик? – спросил Володя.
– Нет. Не хочу. Как вкусно пахнет, – Павел потянул ноздрями воздух. Володя принюхался, пожал плечами:
– Обычно. Как всегда...
– Нет. Ты не понимаешь. У каждого города или местности свой запах.
Ты живёшь здесь и не замечаешь или не обращаешь внимания, а стоит уехать куда-нибудь, и как будто чего-то не хватает. Здесь у нас аромат детства, юности. Так и просятся строки – «Нам дух отечества и сладок и приятен».
– Ну-у, Пашка, ты стал философом. Пойдём лучше разбудим мужиков и завалим всей шоблой в кафешку «Аэлиту». Покуролесим!
– Подожди Володя, успеем. Ты давно видел мою Иришу?
Володя вынул последнюю сигарету, скомкал пачку и, не найдя глазами урну сунул в карман.
– Да в прошлом году. Зимой, встречал пару раз, – как можно небрежнее ответил Володя, и закашлял от сигаретного дыма.
– Ну и как она? – спокойно спросил Павел, ускорив шаг.
– Как-как. Здрасте и до свидания.
– Вовчик, не коси под дурика, тебе это не идёт. Говори.
Павел посмотрел на Володю колючим взглядом, а в душе что-то оборвалось.
– Ты что, с луны спрыгнул? – удивился друг.
– Да. И с луны я тоже прыгал. Рассказывай! – резко приказал Павел.
– Я думал, ты в курсе. А в принципе рассказывать нечего. Ты в армию, она через несколько месяцев вышла замуж. Сейчас или родила или должна родить.
У Павла перед глазами поплыли круги. Ничего не видя перед собой и не понимая, он наткнулся на дерево и обнял его, чтобы ни упасть.
– Ты чего, Паш?
– Ничего. Просто споткнулся. Ты знаешь её мужа? Кто-то из наших пацанов?
– Да нет. Толи её дальний родственник, толи родственник родительских друзей. Да не знаю я. Честно...
Павел резко оттолкнулся от дерева, чем напугал Володю, тот подумал, что ему сейчас врежут.
– Ты чё? – по-детски вырвалось у Володи.
– Пошли к ней, – прохрипел Павел, и по спине друга побежали мурашки.
– Ну, зачем?! Она уже отрезанный ломоть! Зачем тебе себя нервировать?
– Я должен поставить все точки над "й" и посмотреть ей в глаза.
Знакомой тропинкой, через сквер, прошли мимо школы, миновали лавочки на аллее и вышли прямо к дому Ирины. Павел издали пытался рассмотреть её окно, не мелькнёт ли лицо или хотя бы тень за занавеской. «Нет, я не выдержу. Или наговорю глупостей, или раскрошу башку супруга, как кирпич» – подумал Павел.
– Володя, заскочи в гастроном за бутылкой, – попросил он, – я подожду на лавочках, у песочницы.
– Я мигом! – с готовностью отозвался Володя, и исчез.
В голове Павла тогда творился хаос, мелькали строчки из писем – «Я тебя люблю очень-очень. Я не смогу без тебя жить». Слова, произнесённые от избытка счастья и звучащие в памяти до сих пор: – «Ты меня не забудешь? Никогда-никогда? Ты моя нежность!». Вопросы, обращённые к ней: – «Как же так? Ты же обещала ждать! Ты могла написать честно, я бы всё понял! Зачем так подло исподтишка – в спину. Неужели я это заслужил?».
Руки Павла сами собой лепили куличики из песка и тут же их разрушали. Из открытого окна пел Валерий Ободзинский – «Что же случилось…».
От хлопка парадной двери у Павла дрогнула рука. По ступенькам, держась за перила, спускалась она. Первым желанием было вскочить, подбежать к ней. Павел сдержал себя и, низко опустив стриженую голову, из-под бровей рассматривал её. Она совсем была не похожа сама на себя: в платье-мешке и кофте-разлетайке, плохо скрывающих её полноту, в домашних тапочках, с каким-то узелком в руке. Прежними остались только чёлка, профиль и хвосты волос. Её догнал худой парень в очках, она осторожно взяла его под руку и они медленно пошли своей дорогой. Кулак Павла разжался, сквозь пальцы струился песок...
«Почему такая пустота в душе? Странно, но я даже не разозлился»…
Ирина несколько минут наблюдая за молчащим собеседником, спросила с обидой в голосе:
– Ты приезжал из армии в отпуск?
Павел тряхнул головой, сбрасывая последние паутинки воспоминаний.
– Да. Ненадолго, – ответил как бы оправдываясь.
– А почему ты меня не нашёл? Или времени для меня не хватило?
– Почему не хватило? – Павел был уже самим собой, насмешливым и колючим,– времени было в избытке!
– Так почему ты не нашёл меня, чтобы...
– Я не искал.
– Обидно, – вздохнула она, – я так надеялась, что...
– Ты бы нашла для меня убедительные слова? – с иронией произнёс Павел.
– Да. Я бы объяснила тебе всё …
– Лёжа на роддомовской койке? Для очистки совести попросила бы прощения? Показала ребёнка? Познакомила с мужем-очкариком? Зачем?! – Павел закурил.
– Откуда ты знаешь, что Вадик носил очки?
– Я видел вас в день приезда. Тебя беременную. Что ты могла мне ещё сказать? Всё было уже сказано фактически. А оправданий я не хотел слышать.
Она, смотрела на улыбающегося Павла, и ей захотелось расплакаться, ударить его и рассказать всё, чтобы ему стало больно и стыдно за свои слова, за интонацию, за насмешливый тон, как было больно ей сейчас и тогда, глупой и наивной девчонке.
– Прекрати курить, ты в самолёте, – дрожь в голосе выдала её ...
…Ира ждала. Считала часы от письма до письма. Целовала каждое слово, написанное его рукой, с восторгом прикасаясь к нарисованной мордашке в конце весточки, и даже придумала стишок.
Мордашка – похожая на Пашку,
Хохолок на темечке,
Зубки словно семечки,
Ушки лопушинки,
А в глазах смешинки,
Улыбка до ушей,
Насмешит и малышей,
Особенно Иришку,
Ждущую письмишка.
Долгими и радостными вечерами, перечитывая письма, она каждый раз открывала для себя что-то новое, иногда ей казалось, что явно слышится его голос, который убаюкивает, нашептывая ласковые и нежные глупости.
Ирина нигде не бывала – школа, подготовительные курсы и дом. Ей нравился мир, в котором она жила, здесь было всё: любовь, нежность, будущий муж. Воображение рисовало идиллические картины.
– Ты вернёшься из армии, мы поженимся, потом поступишь в институт, а я каждый день, всегда буду рядом. Да-да! Буду летать вместе с тобой! И не ухмыляйся. Ишь ты! Какой хитренький! Ты думаешь, что я испугаюсь? Ничего подобного.
Подобные диалоги со смешливой мордашкой стали своеобразным ритуалом. Первый месяц службы любимого прошел быстро и незаметно, это очень радовало Ирину:
– Если так же быстро пройдут два года, я буду самой счастливой, по-настоящему!
Мама, наблюдая за дочерью, и видя, как она изменилась, изредка делала ей внушения:
– Ты смотри, дочка, сияешь, как начищенная ложка! С чего бы это? Смотри, так и свихнуться можно. Сходила бы куда-нибудь: в кино, на танцы, парней позавлекала, а то сидишь себе дома сиднем и сияешь! Нехорошо. Это ненормально. Я в твоём возрасте дома не сидела. Была такая егоза, что все парни с округи за мной табуном ходили.
Иногда мама привлекала к разговору отца:
– Видишь, наша блаженная опять сидит дома! Хоть ты ей скажи, как отец. Слышишь, Петя?!
Отец на секунду отрывался от телевизора и твёрдо изрекал:
– Правильно дочка. Правильно! – опять возвращаясь к футболу.
И обе оставались довольны, понимая эти слова по-своему: мама как поддержку своей позиции, Ирина как одобрение своего затворничества. Это равновесие иногда нарушала соседка-одноклассница. Однажды, в очередной раз, забежав за утюгом, включилась в диалог:
– Конечно! Нужно иногда и погулять, развеяться. А то всё учёба да учёба, так и молодость пролетит! Ещё научимся! Вот как раз сегодня я собираюсь в компанию: хорошие ребята, спортсмены. Кстати, с Павлом в спортивном лагере на сборах бывали. Пойдём? Один очень хорошо на гитаре играет и поёт, как Муслим Магомаев.
Уступив желанию мамы и натиску соседки, Ирина согласилась.
Вечер в компании прошёл весело: много танцевали, пели, дурачились, играли в «бутылочку» заставляя целоваться тех, на кого показало горлышко. На следующие выходные договорились опять собраться тем же составом, а потом были долгие проводы домой…
Но, судьба приготовила Ирине свои игры. Несколько дней спустя её стало подташнивать. В школе она с трудом дождалась окончания уроков, не пошла на подготовительные курсы, а вернулась домой. С этого дня начались кошмары: бессонные ночи, слёзы в подушку, полная растерянность, косые взгляды мамы; подозрительные вопросы одноклассниц и постоянный шепот за спиной выводили из себя.
– Ну как? Хорошо погуляли? Что-то ты бледная. Опухшая какая-то, как дрожжевая булка. Что пишет Паша?
Вокруг неё образовался вакуум, никто не хотел с ней общаться, даже двоечники перестали у неё списывать. Учителя, пытаясь скрыть осуждение, прятали глаза и разрешали отвечать с места. Учёба катилась в тартарары, новогодние каникулы были испорчены. На каникулах Ира простудилась и провела в постели две недели, выслушивая причитания мамы.
– Да когда ж ты успела? Нас с отцом опозорила! Не могла подождать? Ведь школу ещё не закончила, а уже нагуляла! И какой институт теперь у тебя будет? Бессонные ноченьки, засранки да пелёнки? Хороша доченька. Что теперь скажут люди? Принесла в подоле, неизвестно от кого? Надо что-то делать. Надо срочно найти, кого-нибудь, пока ещё живот можно подтянуть. Ну-ка подтяни!
Мамины слова, от частого повторения, только усиливали напряжение и раздражение. Ира, чувствуя себя виноватой и беззащитной, отворачивалась к окну, чтобы мать не видела её слёз, а сказать правду не решилась. Душевное смятение не давало ей сосредоточиться, и тем более осмыслить ситуацию или о чём-то подумать и принять решение. Ей ни хотелось ничего: ни говорить, ни слушать. Ничего. Только бы оставили её в покое и всё. Бессонные ночи, хаос в мыслях и душе, только усиливали болезнь и подводили к нервному срыву. Она таяла на глазах. Однажды ночью к её постели подошёл отец и присел рядом. Ира рассматривала его и не узнавала: лицо осунулось, как будто он перенёс тяжёлую болезнь. При лунном свете, отец казался значительно старше, а в глазах светилась необыкновенным светом доброта. Он положил ей на голову тяжёлую ладонь и неумело погладил. Стесняясь своей ласки, подбирая слова, медленно заговорил:
– Ты доченька никого не слушай. Как подскажет тебе сердечко, так и поступай. Захочешь жить – значит, и мы с матерью будем. Захочешь умереть – и мы долго не протянем.
Для неё это было потрясение. Отец-молчун, всегда улыбающийся и бросающий фразы невпопад, вдруг выразил своё отношение к ней, к ситуации, не словами, а интонацией души, и главное, что она его поняла.
– Зеленоглазка ты моя, – с хрипотцой шепнул отец.
Ира прижалась щекой к его ладони, наполняя её слезами благодарности, как священную чашу. Отец говорил ещё какие-то простые слова, и они, как живительные волны, стали отодвигать черту растерянности, страха и одиночества. Последнее, что Ирина слышала:
– Ты почитай письма Павла, сама напиши, объясни. Он парень хороший. Объяснишь правильно – поймёт. А в остальном ты сама разберёшься.
Она так и проспала на ладони отца остаток ночи, впервые во взрослой жизни ощутив себя под надёжной защитой. Ей снились сны-письма, разговоры с Павлушей, и ещё что-то из детства. А отец просидел на краешке кровати до зари, боясь пошевелиться, о чём-то размышляя, и глядя, как переливы лунного света играют на волосах дочери.
Утром следующего дня Ирина с удивлением отметила, что слова мамы её больше не ранят. Она просто её не слышит, а прислушивается к себе, и ей стало вдруг покойно и радостно. Она поняла, что сможет оградить непроницаемой стеной: себя, будущего ребёнка, всё самое дорогое, и вновь обрести душевное равновесие. В школе всё стало получаться: она больше не скрывала свою беременность, общественное мнение успокоилось, а старшие классы стали готовиться к выпускным экзаменам. Ира упорно навёрстывала упущенное, к концу апреля она вновь стала лучшей в классе по успеваемости, чем вернула уважение к себе и учителей, и одноклассников. Единственное, чего она не смогла, – ответить Павлу, а письма всё приходили и приходили...
– Уважаемые дамы и господа! Займите, пожалуйста, свои места, верните спинки кресел в исходное положение, опустите подлокотники и пристегните ремни безопасности, – прозвучал голос из динамика. Ирина провела ладонями по лицу, как будто умылась, пригладила волосы:
– Как быстро пролетело время…
– Да,– согласился Павел, не понимая, о каком времени она упомянула, о времени полёта или разлуки.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – с надеждой спросил он.
– Нет. Ничего.
Что она могла? Рассказывать о том, как её мама сладила фиктивный брак с сыном близкой подруги, чтобы не упасть низко в глазах соседей? Как она поступала в институт гражданской авиации в надежде найти там Павла? Как летала из одного края страны в другой в надежде услышать о нём, увидеть, и рассказать о том, что не смогла написать рука? Как растила ребёнка, разрываясь между небом и землёй, и многое, многое другое? Только к чему теперь это? Зачем? Прошлого не вернёшь, а к настоящему она уже привыкла – вечная погоня за птицей счастья. А может, побег в одиночество?
– Извини. Сейчас мы будем заходить на посадку, и я должна быть на рабочем месте, – Ирина улыбнулась, встала и удалилась за занавески салона.
Лайнер стал быстро и уверенно снижаться, иногда на секунду замирая, меняя звуковой тон двигателей. У Павла осталось ощущение незавершённости от этой случайной встречи. Медленно приходило осознание того, что что-то большое, всеобъемлющее, выраженное в одном слове – любовь, прошло рядом и выжгло часть души до пепелища, до чёрных головешек. Сознание, оправдываясь, цеплялось за дежурные фразы: жизнь удалась, любящая жена, красавица дочь, а душа переполненная тоской рвала нервы криком: «Судьба дала тебе последний шанс, и ты бездарно его упустил!? Ты, не сказал главное!».
Павел прикрыл глаза. Казалось, что он задремал, а он плакал от боли, как плачут только мужчины – без слёз и гримас.
– Она очень красивая! – прозвучал детский шёпот. Павел не ответил. Он прощался с любимой навсегда...
Самолёт, натужно ревя турбинами, остановился у аэровокзала. Под стихающий свист пассажиры засуетились, защёлкали замками кейсов, разноязыкий говор стал громче и смелее. Звонкий голос поставил точку авиаполёта: «Командир корабля и экипаж благодарят вас за полёт и прощаются с вами. Пользуйтесь услугами авиалиний России. Мы всегда рады видеть вас. До свидания».
Пассажиры, с советских времён привыкшие к ожиданию, стали выстраиваться в очередь. За занавеской, как в театре теней, мелькнула фуражка пограничника с высокой тульей. Стюардесса протянула пакет документов низкорослому проверяющему, он быстро перелистал их, повернулся лицом к занавеске и заложив руки за спину, как будто чего-то ожидая, заглянул в щель между занавесками. Его тень стала похожа на персонаж из старого мультфильма: большая, круглая голова на узеньких плечиках, и круглое туловище на коротких ножках. Рядом с ним тень стюардессы выглядела мифической женщиной-амазонкой. Голова одним глазом пересчитала всех пассажиров, видимо осталась довольна и исчезла.
– Мама! Смотри! – воскликнула хозяйка косичек, – синьор Помидор подсматривает!?
Дружным смехом ответили пассажиры. Павел вышел из самолёта последним. Уже на трапе обернулся, ища глазами Ирину, но самолёт ответил молчанием и красным заревом иллюминаторов, отражением восходящего солнца.
В воздухе явно преобладают запахи гудрона, керосина и привокзальной кухни.
– Нет. Нет. Это не то. Не то. Это как в любом другом городе. Так не должно быть, – он тщетно попытался ощутить дивный степной аромат.
– Неужели я настолько отвык, что родные запахи мне кажутся чужими? – произнес он вслух.
Молодой услужливый носильщик – казах, перетаскивая чемоданы и баулы пассажиров к тележке, громко шутит, переиначивая русские поговорки: «Без турда не витащищь рибку откудава? Пральна! Из пурда.»
Перенеся через лужи хозяйку косичек, ласково заметил: «Малый золотик, а дорогой, как доллар!»
Усталость навалилась и отодвинула всё, осталась только одна мысль:– «Скорее бы домой, увидеться с мамой…»
Половина пятого утра. На пограничном контроле все послушно с виноватыми улыбками протягивают паспорта. Молодой пограничник, взяв документ, обращается с вопросами на казахском языке и вводит пассажиров в смущение, что видимо, доставляет ему огромное удовольствие. Особенно глупо выглядят коммерсанты из Прибалтики, их попытки отвечать на ломаном русском и английском. Пожилой пограничник, сделал молодому замечание, тот парировал, оправдывая своё поведение услышанной где-то фразой:
– Иностранцы приехали на территорию чужой страны и должны знать её язык. Или говорить со словарём на дойче или инглиш.
– А ты их знаешь, дойче, инглиш? – усмехнулся пожилой пограничник.
– Нет. Мне хватает и русского, – ответил молодой.
Очередь дошла до Павла, он протянул серпастый и молоткастый паспорт.
– С какой целью прибыли в страну? – небрежно, на казахском языке спросил молодой пограничник.
– Офицер, смотрите, пожалуйста, место рождения и ответьте сами, – в том же тоне ответил Павел. Молодой пограничник удивлённо заморгал веками без ресниц.
– Я не понял, – обратился он к пожилому, – он что, знает казахский или мне показалось?
– Не только знаю языки в отличие от вас, но и понимаю, что вы издеваетесь над гражданами дружественных государств. Как представитель органа власти, вы бросаете тень не только на орган, но и на всю страну.
Молодой пограничник побагровел, на ломаном русском выдавил дежурную фразу: «Добро пожалват на Родина» – и, вернул Павлу паспорт.
Обнюханные собаками и осмотренные придирчивыми таможенниками, получив багаж, пассажиры с облегчением покинули здание аэровокзала.
Павел взял сумку с эскалатора и направился к выходу. На улице закурил, ища глазами брата.
Народ, суетясь вокруг нескольких машин, уже рассовывает ручную кладь. Таксисты и удачливые частники, утрамбовав прибывших человек по семь, уехали. Остались граждане Прибалтики, матрона с дочерью и полногрудая красавица с резвящейся девчушкой. В здании вокзала погасили свет, видимо до прилёта очередного рейса и, всё погрузилось в полумрак.
Неожиданно из-за темного угла вынырнул "Мерседес" резко тормознув у группы женщин. Девчушка с возгласами: "Ата, Ата!" – кинулась на шею водителю, тот подхватил её на руки. Девчушка, радостно смеясь, стала взахлёб щебетать, рассказывать. Мужчина опустил её, потрепал жену по щеке, что-то резко сказал и, матрона с дочерью стали быстро загружать вещи в багажник. Охранник хлопнул дверцей, автомобиль рванул с места и, исчез так же неожиданно, как и появился.
«И сюда добралась западная цивилизация с её манерами», – подумал Павел и загасил сигарету.
– А вот и братишка, – из-за здания показался старенький "Москвич". Братья обнялись.
– Как мама? – с тревогой спросил Павел.
– Нормально. Ждёт тебя со вчерашнего вечера. Я сейчас проезжал мимо, свет в окнах ещё горит.
– Как она чувствует себя?
– Она просто ждёт, – сдержанно ответил брат.
Мимо ползёт степь. Нет, не та степь из юности, другая: черная, незнакомая, тоскливо глядящая в фары автомобиля поблёкшими травами и выбоинами дороги.
– Останови где-нибудь у воды, в стороне, – попросил Павел.
"Москвич", солидно покряхтывая, съехал с дороги, и, преодолев небольшие заросли осоки и камыша, остановился у еле живого ручья. Павел стал лихорадочно раздеваться.
– Ты решил искупаться? – недоумевая, спросил брат.
Павел его уже не слышал. Стоя лицом к восходящему солнцу, босоногий, с оголённым торсом, медленно взмахивая руками, как птица, он глубоко вдыхал утреннюю прохладную степь. Движения Павла ускорились и превратились в дикий танец шамана-десантника вступившего в смертельную схватку с духами. Младший брат, покуривая трубку, с удивлением и нескрываемым восхищением смотрел на это действо. Павел ударами рук и ног догонял собственную тень, вкладывая всю силу, ставил блоки, парировал выпады призраков, изгибался и припадал к земле, в прыжках наносил ответные удары. Через десять минут схватка закончилась так же неожиданно, как и началась.
Павел на несколько секунд замер. От его плеч и спины, пересечённой багровым шрамом, поднимается пар.
– Старичок, а ты ещё ничего, в хорошей форме, – констатировал брат, подав полотенце.
– Ещё нет, – ответил Павел и стал пригоршнями обливать разгорячённое тело водой из ручья. Обтерев тело насухо, до красноты, он улыбнулся брату, подмигнул, и, надевая куртку, добавил, – вот теперь я в форме. Поехали?...
Продолжение...