«... недостаточно быть несчастными порознь,
чтобы стать счастливыми вдвоём»
Р.Гари, «Свет женщины»
"Несомненно, любовь - это два одиночества,
совокупившиеся с целью породить недоразумение"
П.Брюкнер, "Горькая луна"
Быстрым шагом я двигался по рю де Гренель в направлении Дома Инвалидов. Пытался успокоиться, привести мысли и чувства в порядок. Выходило не очень, справиться с гневом не получалось.
Заметив симпатичную брассери, свернул налево на рю Амели. Присел за столик недалеко от входа и тяжело вздохнул.
— Du vin rouge, s'il vous plait, — нервно бросил подлетевшему официанту.
Немолодой, с усталым лицом, тот невозмутимо кивнул и удалился.
Окинув взглядом помещение, я обратил внимание на женщину, стоящую у барной стойки. Высокая и статная, она притягивала взгляды всех мужчин в кафе.
Лицом француженка удивительно напоминала Нэнси Аджрам. Ничего особенного, обыкновенная смазливая мордочка с лисьим прищуром в глазах. А вот нижняя половина её тела была вылеплена, словно на заказ. Ростом повыше ливанской поп-дивы красотка театрально переминалась с ноги на ногу.
Женщина с такими ногами, — пришла в голову нескромная мысль, — не имеет права использовать их лишь для ходьбы.
Я заставил себя отвернуться и, ожидая заказанное вино, принялся вспоминать.
Идея смотаться на праздники в Париж принадлежала Эле. Она считала, визит в европейскую столицу любви вольет в наши отношения свежую кровь.
Однако я уже принял решение. Два года мучительной связи без внятной перспективы вконец измотали меня.
В последнее время я плохо спал, ночь за ночью в моих снах появлялась Эля, и мы продолжали наши дневные перепалки.
Утром долго не получалось прийти в себя. Я ненавидел Элю за собственное бессилие и при этом безмерно желал её. Зверь внутри меня торжествовал. Я превращался в вибрирующую на мелководье лодку, борта которой истончились до газетной толщины.
Недели восхитительной близости сменялись неделями мучительного воздержания.
— Счастье, — объясняла тогда Эля, — это быть рядом с человеком, которого любишь. При этом, совсем необязательно обладать им.
— Идиотская теория! — по обыкновению закипал я.
— Это не моё, — радостно хохотала в ответ Эля. — Так утверждает в одном из романов недавний нобелевский лауреат.
Отвлекался я лишь в офисе. Безотказно хватался за любую работу. Задерживался по вечерам: доделывал бесконечные отчеты или праздновал с сотрудниками нескончаемые дни рождения. Выпив, становился неоправданно болтливым.
— Поколоти её, — советовали подвыпившие коллеги. — Будь мужиком! Объясни, в чьих руках кнопка. Иначе так и будешь лизать всю жизнь.
Возвращаясь поздним вечером домой, я давал себе слово навести в своей жизни порядок и пока не зазвучала трагическая мелодия страсти проклинал несговорчивую биохимию.
В один из таких вечеров Эля и предложила романтический вояж.
— Мы будем гулять по набережным и Латинскому кварталу, — строила она планы, рисуя указательным пальцем круги на моем животе. — Побродим по Елисейским полям, поднимемся на Монмартр. Первую половину дня мы посвятим музеям. А ужинать будем в уютных ресторанчиках и кафе.
Что ж, решил я, слетаем в Париж – и расстанемся. Пусть большинство романов зарождается на берегах Сены. А наша история там завершится. Станцуем последнее танго – и адью. У обременительной связи будет красивый финал, а я освобожусь наконец от набившей оскомину психоаналитической мишуры Элиных фантазий.
Мы поселились в маленьком неприметном отеле на Левом берегу. Выходя ранним утром на пробежку, я вдыхал запах грязной речной воды. Подаренный Элей спортивный костюм не спасал от сырости, казалось, промозглая влага проникает глубоко в душу.
Сегодня точно поговорим, — уговаривал я себя, задыхаясь от волнения и недосыпа, — Дальше откладывать некуда, пора расставить все точки.
Возвратившись в номер и приняв душ, я нырял в постель, чтобы почитать до завтрака. Однако через короткий промежуток времени книга закрывалась.
Уставившись в потолок, я размышлял о пролетевших двадцати трех месяцах нашей близости. Пытался понять, отчего дал втянуть себя в глупую игру без правил. Теперь, когда мы с Элей увидели изнанку друг друга, сомнений не оставалось – наши отношения, как годаровские кинороманы, были обречены с самого начала.
— Chateau Daviaud,— прерывает мои размышления гарсон. — S'il vous plait.
Он ставит на стол вино и блюдце с кусочками сыра. Стоит и не уходит, словно ждет чего-то.
— Merci, — благодарю я. Беру в руки бокал и делаю большой глоток.
Шато Давио оказывается приятным на вкус. У напитка душистый аромат гвоздики и смородины. Я вдруг ощущаю насколько голоден и решаю заказать рыбу.
— Repetez et apportez la truite au bleu, — заговорщицки подмигиваю предупредительному халдею. Тот понимающе кивает и исчезает.
Перекушу форелью, - недолго уговариваю я себя, - выпью немного, а затем поеду в гостиницу. Соберу вещи – и в аэропорт.
Сегодняшнее утро началось, как обычно. Вернувшись с пробежки, я залез под холодный душ. Переминаясь под ледяными струями, фальшиво напевал «Реквием» Генсбура.
Закончив, присел на край ванны. Вытащил резиновую затычку и с интересом принялся наблюдать за убегающей водой.
— С возрастом страх одиночества становится всё невыносимее, — размышлял я. — А проблемы только усугубляются. Получается, откладывать разговор больше нельзя.
Я прошел в комнату и осторожно, стараясь не разбудить Элю, юркнул под одеяло. Закрыл глаза и представил себе, что нахожусь дома, в своей огромной кровати. Едва начав проваливаться в сон, ощутил на щеке дыхание.
— О чем ты думаешь? — спросила Эля, как только я открыл глаза.
— Ни о чем.
— Давай посмотрим сегодня Нотр-Дам, а вечером сходим куда-нибудь. В такое место, где можно поужинать и потанцевать.
Её рука принялась гладить мое бедро.
Чтобы скрыть от неё свою слабость (точнее говоря, силу), я отвернулся. Однако это не помогло: бесстыдные Элины пальцы быстро обнаружили улику.
— Смотри в глаза, — она властно развернула меня на спину. — Не отводи взгляда.
— Чего ты хочешь? — выдохнул я.
— Чтобы на мою нежную ярость ты ответил яростной нежностью.
— Меня всегда покоряло отсутствие у тебя предкоитального жеманства.
Эля довольно улыбнулась.
— Что поделать, раз тебе так не повезло, — играючи, она небольно укусила за плечо. — Иди ко мне, дурачок.
Эля сбросила одеяло на пол. Перевернулась на живот и, чуть приподняв зад, раздвинула ноги.
У меня не было ни времени, ни желания разбираться в том, чего больше в её поведении: циничной непосредственности или непосредственно цинизма.
Взобравшись на Элю сверху, я энергично вошел в неё.
Вот и поговорили, — затухающим эхом прошелестело в голове.
Казалось, я медленно погружаюсь на глубину. Сначала пропало мышечное напряжение в верхней части спины и в плечах. Ему на смену пришла сладостная мелкая дрожь. Заложило уши. Пустота в нижней части живота медленно заполнялась чем-то горячим.
— Ну, давай! Давай же, — требовательно прошипела Эля, возвращая меня в гостиничный номер. — Чего ты ждешь?
Физическая боль была для моей подруги пропуском в мир наслаждения. Я покорно впился ногтями в её бедра. Почти сразу Эля тяжело задышала. Её тело напряглось и словно одеревенело.
Одной рукой я ухватил её за волосы и изо всех сил потянул на себя.
Эля благодарно застонала и через мгновение зашлась сдавленным утробным рыком.
Мы замерли, прислушиваясь к шагам возвращающейся печали.
Потом я осторожно слез с Эли. Опустошенный и разочарованный, как после неудавшегося самоубийства.
— А ты? — она положила голову мне на плечо. — Что-то не так?
— Все в порядке, не переживай.
Какое-то время мы лежали молча, боясь спугнуть обрушившуюся тишину. Сообщать о разрыве после близости казалось мне недостойным.
— Я надену твою футболку? — спросила Эля, вставая с кровати.
— Если не боишься.
— А чего я должна бояться?
— Жанну д'Арк сожгли за то, что она одевалась мальчиком.
Она хмыкнула, натянула на себя мой измятый найк и вышла в ванную.
Я поднял с пола одеяло. Набросил его на ноги и задумался о причинах моего разочарования. Нет, я вполне допускал, что сексуальность людей, не связанных нежностью, может питаться жестокостью или страданием. Однако подобные отношения не отличались в моем понимании глубиной и не могли принести чувства удовлетворения.
Вернувшаяся Эля примостилась рядом. Не говоря ни слова, принялась разглядывать свой маникюр.
— О чем ты думаешь? — вернул я ей её же вопрос
— О том, какую эпитафию хотела бы иметь на своей могильной плите.
— Encore une fois le vin et le poisson pour vous, — как старому знакомому, улыбается мне гарсон.
Пока он снимает с подноса бокал, соусник и большую тарелку с отварной форелью, я поворачиваю голову в сторону барной стойки.
Моя Нэнси никуда не делась. Теперь она сидит на краешке высокого стула. Стройная шея, прямая спина, одна нога закинута за другую.
— La belle femme? — перехватив мой взгляд, улыбается официант.
— La femme ideale, — соглашаюсь я, — la fleur du mal.
Гарсон театрально закатывает глаза.
— Bon appetit, — говорит он, забирая пустой бокал.
— Tchin-tchin! — поднимаю я полный.
Сделав глоток, продолжаю рассматривать незнакомку.
Наверняка поругалась с мужем, — начинаю я сочинять историю Нэнси. — С пресным и скучным обывателем, зацикленным исключительно на карьере и на домашних просмотрах телепрограмм. За несколько лет брака разжиревший лягушатник охладел к своей красавице-жене.
Этим вечером супруги опять поругались. Несправедливо обиженная, Нэнси ушла из дома. В одиночестве гуляла она по знакомым улицам, пытаясь сообразить, как жить дальше.
Возможно почувствовав взгляд, француженка смотрит в мою сторону.
Я широко улыбаюсь и киваю ей.
Неблагодарная показывает средний палец и отворачивается.
По какой-то известной лишь ей прихоти на прогулку Эля вырядилась как на вечеринку. Обтягивающее платье, туфли на высоком каблуке, яркий макияж.
— Вообще-то, мы собрались в действующий собор, — не сдержался я.
Эля надула губы, замолчала и лишь иногда бросала на меня взгляды, обжигающие, словно камни в сауне.
Добирались на подземке. Эля уткнулась в окно, а я пытался понять, отчего боги так любят бросать нас в муравейник разочарований. В этом они походят на детей, играючи жертвующих беспомощную живность трудолюбивым насекомым.
Вышли на станции Сен-Мишель.
— Что для тебя счастье? — неожиданно спросила Эля.
— Состояние, когда ничего не желаешь для себя.
— Получается, я никогда не буду счастливой.
Пляс дю Парви была забита туристами под завязку. Потолкавшись среди разношерстной толпы, мы оказались у отметки нулевого километра. Эля наступила одной ногой на бронзовую плиту, закрыла глаза и медленно обернулась вокруг себя.
— И какое желание ты загадала? — с улыбкой поинтересовался я.
— Это секрет, — не поддержала она моего веселья.
Посовещавшись, мы решили разделиться: Эля хотела подняться на смотровую площадку южной башни, меня же интересовали «Пьета» и витражи.
— Привет химерам и горгульям, — махнул я рукой на прощание. — Встречаемся здесь же через час.
Внутри собора было холодно и мрачно. Многочисленные витражи плохо освещали унылый серый интерьер.
У восточной стены первой апсидной капеллы мое внимание привлекла мавзолейная скульптурная композиция. Надгробие из белого мрамора изображало покойника, который оживал, увидев супругу. Простирая руки навстречу коленопреклоненной жене, мертвец поднимался из могилы. Стоящая за его спиной Смерть спокойно наблюдала за происходящим. Она показывала супруге песочные часы, намекая той, что пришел и её час.
Это же надо, усмехнулся я, в канун расставания наткнуться здесь на торжественный гимн воссоединению.
Элю пришлось ждать около получаса. На удивление, возвратилась она в хорошем настроении. Извинилась за опоздание, взяла меня под руку.
Потом мы фотографировались у ограды с восточной стороны собора.
— Какой удивительный шпиль, — задрав голову, восхищалась Эля. — Будто ажурная игла, сшивающая вместе небеса и землю.
Я посмотрел наверх. Высокий шпиль дерзко вонзался в стальное небо.
Никакая это не игла, а, скорее, заточка, - отчего-то представилось мне, - карающий стилет в сердце нашей любви.
В кафешке на рю де Сите мы выпили кофе с круассанами.
— Давай вернемся в отель пешком, — предложила Эля. — Всё равно, спешить нам некуда. Прогуляемся по бульвару Сен-Жермен.
Я не возражал, да и возвращаться в гостиницу не хотелось.
Шли не спеша, внимательно оглядываясь по сторонам.
— Обожаю старые дома, — заметил я.
— И молодых женщин, — вставила Эля.
Что-то внутри меня оборвалось.
— Что ты можешь знать? — едва сдерживаясь, спросил я. — О жизни, о любви, обо мне?
— Ну, тебя-то я успела раскусить. Несвободный, закомплексованный человек.
— Вот-вот, единственное, что тебе необходимо, это безграничная свобода.
Нервным движением руки Эля поправила челку.
— Да, поводок должен быть длинным, — с расстановкой произнесла она. — И каждый из нас решает, какой длины ему быть.
— Решает для себя или для другого?
— Прежде всего, для себя!
— Что же в таком случае для тебя любовь? — не в силах остановиться, продолжал я.
— Любовь – это когда не нужны имена.
— Бессмысленный, воистину парижский ответ.
— А в чем же, по-твоему, её смысл?
— По-моему, смысл её в том, — мой голос начинал понемногу звенеть, — чтобы избавляться от взаимного непонимания. И от страдания, — чуть подумав, добавил я.
— Чушь, — не согласилась Эля. — Как раз страдание и жестокость – основные составляющие истинной страсти.
— Я уже тысячу раз говорил тебе, что это противоречит самой человеческой природе.
Эля не ответила. Улыбалась каким-то своим мыслям, едва покачивая головой.
Я поймал себя на мысли, что чем больше мы говорим, тем меньше мне хочется ей сказать.
Послышался резкий гудок пароходика. Мы снова подходили к Сене.
— Поехали на Марсово поле, — попросила Эля, — Хочу сфотографироваться на фоне башни.
Две остановки от Инвалидов до Эколь Милитэр проехали молча.
Выйдя из метро, неторопливо зашагали к Шам де Марс.
— В любом случае, Элька, я благодарен тебе, — решительно произнес я.
— За что?
— Ты подарила мне иллюзию того, что всё ещё возможно, — с тщательностью ювелира я шлифовал каждое слово. — Что я могу ещё испытывать чувство привязанности.
Эля резко остановилась.
— На площади перед собором Нотр-Дам я попросила у мадонны ребенка, — она с надеждой заглянула мне в глаза. — Малыша для нас.
— Похоже, в Париже ты стала излишне чувствительной. Вот только ребенка нам и не хватало.
— А ты ещё и сволочь, — Эля с размаху залепила мне пощечину.
От неожиданности я застыл на месте. Однако уже через мгновение, словно петух, которому отрубили голову, понесся по рю де Гренель в направлении Дома Инвалидов.
Реакция незнакомой француженки странным образом отрезвляет меня. Я допиваю вино. Оставляю на столике двадцать евро и выскакиваю из кафе.
Мне невероятно везет, почти сразу я останавливаю свободное такси.
Ехать недалеко.
— Только бы она была в номере, — шепчу я по дороге.
В отеле, не дожидаясь лифта, быстро поднимаюсь на третий этаж.
Распахиваю двери и шумно выдыхаю - Эля сидит в кресле и листает какой-то журнал.
— Чем занималась? — не придумав ничего лучшего, бросаю я с порога.
— Представляла, как мы заживем, когда разбогатеем. — Эля даже не поднимает на меня глаз.
Определенно, она сумасшедшая – думаю я про себя. Затем медленно прохожу к креслу и сажусь на пол у Элиных ног. Кладу голову ей на колени и закрываю глаза. В груди явственно ощущается груз, тянущий сердце книзу.
— Собирайся, поедем в «Кастель» на рю Принсес, — тихо говорю я. — Поужинаем, как ты хотела, и потанцуем.
— Du vin rouge, s'il vous plait — Красного вина, пожалуйста
— Repetez et apportez la truite au bleu, — Повторите и принесите форель в белом вине
— Encore une fois le vin et le poisson pour vous — Ваши вино и рыба
— La belle femme? — Красавица?
— La femme ideale, la fleur du mal — Идеальная женщина, цветок зла