Служили три солдата в автобате. Дисциплина там, что в стройбате, что в желдорбате: не дисбат, одним словом. Бензин продавали, халтурили. Шлялись в самоволки, увольнения тоже не пропускали. У служивого, какие бы погоны он ни носил, при выходе за ворота части одна думка — где, вернее, что бы выпить. Ещё вернее, как бы нажраться. Бывают исключения, но хорошее исключение, сами знаете... Бабы — потом. На трезвую голову приключений не ищут.
По аналогии с бессмертным творением в троице командором был крупный, симпатичный тверской парень. Шурой Балагановым выступал довольно крепкий белорус с повислым, горбатым шнобелем. Естественно, другая кличка, кроме Носа, ему не грозила. Паниковским, с большой натяжкой, можно назвать третьего, мелкого, чернявого одессита с бегающими бусинками птичьих глаз, кликуха — Мозоля. Он на строевой подготовке в первый же день намял себе кровавую мозоль в непривычных сапогах и вечером стонал: «Ой, моя мозоля», — пока не получил по шее от дежурного. Командора все звали уважительно — Серый, почти по имени. Он и Мозоля — два прохиндея: неудивительно то, что они спелись. Как к ним прилип Нос — непонятно. Было у него с кем дружить, с десяток сябров в батальоне. Видимо, притягивал чужой ум и аура веселья вокруг колоритного тандема. Он мошенничал вместе с ними, продавал горючку и левачил, но, если эти двое отпетых химичили весело, не задумываясь о последствиях, бульбач стеснялся и переживал не то, чтобы от страха, а совестился. Втайне он верил в Бога и знал, что за грехи расплата все равно грядёт.
Жара, пыль, огромные колёса тяжёлых грузовиков, которые нужно бортировать, тряские ГАЗ-66, военные грузы, продовольствие из порта и в порт. Начальство приметило эту тройку и старалось не разлучать, зная, что задание они выполнят, друг друга не бросят, хоть и уйдут потом в самоволку и напьются. Их часть находилась одинаково близко к районному и к областному центрам, рядом со стрельбищем. Увольнения в большой город обычно кончались комендатурой, и дружков перестали туда пускать. Они быстро переключились на райцентр Ком-во, где нарваться на патруль можно только специально, обросли друзьями и подругами. Нос, правда, стеснялся девчонок: «У меня дома невеста есть. Что мне эти?» На самом деле стыдился своего носа. Он был из бедной семьи и посылал мамке и сестрам на дни рождения по десятке.
В последнее увольнение они пошумели в городе здорово, вступившись за дружков. От ментов удалось сбежать, но «засветившись», и в часть об этих мушкетёрах из города звякнули. Из автобуса их выперли на полпути из-за Носа, сцепившегося с местными ребятами. Он оправдывался: «Они беременную толкали, чуть не задавили в тесноте. Не могу равнодушно смотреть, как бабу на сносях обижают». Пришлось семь километров топать. Виновник сначала приотстал, не желая слушать, как его облаивал командор, но потом подтянулся. Мозоля, редко закрывающий рот, рассказывал про одесситов: «У нашей соседки, тёти Розы, обычная маланская семья, человек восемь, с детьми и внуками. Когда они утром уходят, кто куда, становится тихо, и слышно, как она ходит по квартире, и причитает: «Боже мой, Боже мой, на что мы будем жить? До получки ещё три дня, а у меня осталось всего двести рублей». Да наша семья из шести человек на эти деньги жила месяц. У них родственники устраиваются на работу, куда их посылает семейный совет и глава клана Абрам Моисеевич, работающий директором холодильника в порту, где тысячи тонн мяса. Одни работают в торговле, другие на фабрике пищевых концентратов, третьи на кондитерской фабрике, сахарном заводе и так далее. Все что-то имеют с производства. У них в сберкассах свои люди: скупают выигравшие лотерейные билеты, чтобы легализовать наворованное. Лично видел в газете заметку, как его, Абраши, сын выиграл «Москвич», а он сам выиграл тяжёлый мотоцикл. Или наоборот, не помню уже».
Мозоля не упоминал, что у них точно такой же клан, но с меньшими возможностями, а у него своя машина осталась, когда он загремел в Армию, чтобы не попасть в тюрягу. И евреев он называл маланцами, как их звали местные, хотя в третьем поколении любой коренной одессит имеет хоть каплю благородной крови потомков Моисея. Рассказ вёлся с таким природным мастерством, гримасами и ужимками, что становилось невыносимо жаль: в природе отсутствовала бумага, способная это передать. Разве что плёнка.
Из увольнения они опоздали, да и от ментов кляуза записана в журнал дежурного, что грозило им неприятностями. Утром командир вызвал прапора, их непосредственного начальника, и приказал взяться за этих охламонов: «Хоть ночуй с ними, а глаз не спускай месяц с этой троицы. Пусть пашут, дурь выгоняют, пока в дисбат или тюрьму не загремели». В последний вечер объявленного срока наказания они со слезами на глазах смотрели, как дорожная пыль впитывает их надежды повеселиться в завтрашнем увольнении: прапор нашел заначку две канистры бензина, и приказал слить на землю. Нос ныл насчёт экологического ущерба, Мозоля — экономического, а командор поливал матюками жизнь и службу. Невозмутимый прапор подколол ехидно: «Ничего, «аюрики», завтра наверстаете». Он знал, что денег у них нет, и со спокойной душой отпустил на выходной в райцентр.
С одной пачкой «Примы» они вышли за проходную. С автобусом ждал облом. Кондукторша и водитель их узнали и отказались везти бесплатно, хотя других солдат повезли. Конечно, Носа «выдал» нос, а остальных двоих высадили «прицепом». К их чести, Серый и Мозоля не захотели откреститься от друга, хотя потом и «грызли» его.
Ну, ты, Нос, и подвёл нас: зачем мы только с тобой связались? Что будем делать? Пёхом?
Тот пошмыгал шнобелем и предложил:
— Пойдем на море, искупаемся. Второй год служим, а были три раза — всё некогда. Приеду домой, а вспомнить нечего, одни пьянки. Чего мы там забыли, в городе, без денег? К тем ребятам я больше не ходок разборки устраивать, непонятно с кем и за что.
Одессит снисходительно потрепал его по плечу.
— В Одессе местные, кто в возрасте, годами не купаются в море, а многие даже не видят его, кто на окраине живёт. Эх, залить бы чем гляделки, да сармака нет, «Сары Марковны». Серый, а ты шё — скажешь?
Командор тоскливо огляделся.
— Если сегодня не нажрусь, сдохнуть могу. В долг нигде не нальют: за старое не рассчитались, месяц не появлялись. У меня мозги пересохли, не ворочаются. Думай ты, да пошустрей.
Нос опять подал голос невпопад:
— Можно пойти вагон выгрузить.
Мозоля сразу взвился:
— Ты шё? Мы тот вагон за чирик до ночи будем грызть. Шё, я папа Карло? — Его аж затрясло от подобной перспективы, и шарики в голове закрутились быстрее. Он прищурился, наморщил лобик.
— Толпа, я вспомнил, шё в подобной ситуации в Одессе мы взяли бумагу с объявлениями о продаже домов и прошлись по ближним адресам. В двух домах нам таки налили! Плохо, шё мы не по-гражданке, хотя, можно сказать — родители попросили посмотреть, хотят сюда переехать.
Других идей не поступило — они через час на попутке приехали в райцентр и вскоре уже стучали в калитку перспективного на выпивку дома: он утопал в виноградных листьях. Увы, им не открыли. В следующем перспективном, увидев солдатские погоны, разговаривать отказались, и только в третьем хозяин-боровок неохотно пригласил их во двор. Мозоля заранее предупредил друзей, что разговаривать и торговаться будет он: «Шёб не встревали!»
— А откуда у тебя родичи, что сюда хотят переехать, — поинтересовался хозяин.
Мозоля, даже обиделся. Он считал, что его по выговору сразу должны узнать.
— Как откуда? С Одессы, конечно.
Хозяин недоверчиво помотал головой:
— Я в Одессу хочу умотать из этой дыры, а твои сюда? Сумасшедшие, что ли? Ну, ладно, смотрите хозяйство и хату.
Прикидываясь крайне заинтересованными, обошли и посмотрели все постройки и дом снаружи, остановились у крыльца. По идее, нужно ещё внутри дом осмотреть, но, Мозоля, чувствуя в хозяине скупердяя, не хотел больше терять зря времени. Вспомнив, как торгуются в родном городе, лениво спросил:
— Ну, и шё стоит твоя халабуда?
Хозяин назвал цену.
— Шё, шё? Скока, скока? Она у тебя шё, золотая?
Обидевшийся мужик тут же их выпер. С чувством юмора у него было туго. А жаль, ибо в намеченном им месте жительства оно бы очень пригодилось. Предводитель долго крыл матом хозяина и Мозолю, когда они, засмолив цигарки, побрели по пыльной улице, поминутно вытирая пот.
— С тебя, Мозоль, торгаш, как с ... тяж. У меня есть идея. В тех селах, что возле автобата, ловить нам нечего, а здесь, далеко от части, мы ещё не засветились. Пойдём в ближайшее село, поговорим со старухами и попробуем сосватать какую-нибудь девку, которую долго замуж не берут. Наверняка родичи расщедрятся и «поставят».
Друзья кинулись обнимать командора:
— Спаситель ты наш! Ну, голова!
Прошли пару километров от трассы в сторону моря. Так настоял Нос.
— Если пролетим, так хоть искупаемся.
До ближайшего села шли, раздевшись до пояса, наполненные благодушием под ласковым бризом надежды. Одессит, как обычно, не умолкал, пересыпая анекдотами травлю о своей жизни на гражданке. Ему удалось пять лет удачно косить от службы то на учёбе, то по болезни, и приобрести богатый жизненный опыт. Он со смаком рассказывал о своих похождениях:
— Такие хуны были! Еду как-то на своей тачке за городом. Вижу, хиляет одна. Торможу, открываю дверцу: не садится, хиляет дальше. И тут, вдруг, ливень шарахнул. Прыгнула ко мне, едем. Клею её, а она, мол, ты шё, за кого меня имеешь. Но я то вижу, что за птица. Выходи, говорю, тогда. Сидит. Заехали мы с ней в лесополосу. Почти год потом не мог отвязаться.
Нос косит глазом на Мозолю:
— Неужели ты выгнал бы её под дождь?
Тот давится от смеха.
— Конечно, а ты как думал?"
Нос мрачнеет, отстаёт. Дошли до села, оделись. Людей на улице не было. Наконец, у правления колхоза им повезло: на скамейке сидел бородатый дед с цыгаркой, как оказалось, сторож. Он сначала попросил показать документы, даже увольнительные посмотрел. Подобрел и пригласил присесть. Ему хотелось поговорить и покурить в компании. Не зря индейцы придумали трубку мира. Скоро дед уже называл их сынками и направил по нужному адресу: «Скажите, шо от деда Пасюка, а то и во двор не пустят». Остановились у хаты, указанной сторожем, и дождались, когда лохматый кобель хриплым басом вызовет хозяев. Вышла смуглолицая пожилая женщина, выслушала их. Поняв, в чём дело, ойкнула и побежала, колыхаясь, в дом, забыв спросить, откуда они знают деда Пасюка. Сутуловатый, высокий мужик лет шестидесяти, густобровый, как Брежнев, увёл кобеля в сарай. Ответив на приветствия, он пожал каждому крепко руку, потрогал погон у Серого и хмыкнул на шнобелъ Носа. С минуту их разглядывал, потом поинтересовался:
— А кто из вас женихаться надумал?
— Разумеется, я, — с достоинством ответил командор.
Хозяин сразу повеселел. Из троих он выбрал в зятья самого видного и не ошибся:
— Дочке то давно пора замуж, а вот ты чего ради решил голову в хомут сунуть? Гулять надоело?
К счастью, пока Серый лихорадочно соображал, что ответить, будущий тесть задавал уже другие вопросы, полегче. Он был из тех редких людей, кто считает: главное — вовремя поставить вопрос, а припирать людей к стенке ожиданием ответа неэтично. Жизнь ответит на все вопросы. Пока они шли к просторному, выбеленному дому, там началась суета, хлопание дверей и нервозность, что дало гостям почувствовать важность их миссии. Командор, однако, зябко поёжился, обливаясь потом: на время он потерял контроль над своими мыслями и представил, что вправду женится. Он взял себя в руки: ёжиться заставил внутренний холод, вызванный охватившим его на мгновение паническим страхом. Будь он один, то убежал бы, наверное. Большинство мужчин испытывает такой страх перед женитьбой. Хозяин усадил солдат, предварительно заставив их вымыть руки, за большущий стол в гостиной и грохнул на белую тисненую скатерть тяжелый графин с красным вином.
— Выпьем сначала винца, пока жарко, а потом и чего покрепче.
Ему самому хотелось выпить, но пить с бабами не позволяла традиция этого села: только на большие церковные и советские праздники с обязательными гостями и песнями горилку хлестали вместе. Он разлил вино и признался ребятам:
— Жинка шкворчит, як сало на углях, шо малость пригублю той горилки. Давайте, хлопцы, за знаемство, — русский и украинский так перемешаны в его речи, что было непонятно, кто он.
Хозяйка сновала между столом и кухней, как челнок, светясь от радости и надежды. Она решила сначала хорошо угостить сватов и жениха, а потом показать товар. «Брежнев» поминутно подливал, да всё выпытывал, как им служится, и вставлял свои шуточные комментарии.
Он был юмористом по природе, и выпивка с веселыми ребятами доставляла ему несказанное удовольствие. Между шутками и прибаутками была незаметно выспрошена биография его потенциального зятя, похоже, его удовлетворившая, потому что он расслабился, стал больше пить и балагурить. Серый, не подготовивший заранее ответы на вопросы хозяина, шпарил правду, полагая, что солдаты с такими, как у них, погонами, в районе служат лишь в их части, и наверняка хозяин о ней слышал. Враньём можно было испортить удачное начало. По инерции он и о себе рассказал, как на духу, что ранее не входило в планы. Вино развязало язык. Хозяйка, решив, что гости достаточно разгорячились, впустила дочку с подносом пирожков, распространяющих дивный аромат жареного лука и мяса. Гости встали и поздоровались с раскрасневшейся и потупившей взгляд девушкой. Мать и дочь присели за стол, налили себе вина.
Командор, втайне надеявшийся, что всё ограничится выпивкой и знакомством на первый раз, разглядывал молодую с двойственным чувством. С одной стороны, он не собирался жениться взаправду, однако понимал — на него уже появились виды в этой семье, и незнакомое ощущение зятя всплывало откуда-то в нём. Все молодые мужчины, не зная о том, носят в себе это чувство. До времени. Длительное воздержание и выпивка сделали своё грязное дело. До сих пор сидевший спокойно, он бессознательно заёрзал на стуле, как сука в охоте трётся задом о землю. Вот он, соблазн: протяни руку, и оно твоё, это тело. Девушка была в отца, высокая и костистая. Не красавица, но и не урод. Лицо чуть грубоватое и неожиданно нежный голос, что сбивало с толку. Из полных губ хозяйки исторгались масляные рулады:
— Вот Агаша пирожков вам испекла со всячинкой: в селе нет мастерицы лучше, хоть и не училась этому. Ешьте, пока горяченькие. Вы извиняйте, мы по-простому. Меня зовут Марья Васильевна. Знаю, как по обычаю сватовство делается, да вы на службе, а мы не приверженцы старины — не то время. Если понравятся друг другу, пусть распишутся в сельсовете и живут, после скромной свадьбы. Дом большой, живи и радуйся. Работы шоферам хватает, заработки приличные. Агаша птичницей работает, а Лёня плотником. Я по хозяйству, свою живность ращу. Машину можем купить: пока водить было некому. У нас в селе и округе женихов мало, а в город не пускали дочку, держали в строгости.
Нос, резко взявшийся за пирожки, не выдержал:
— Да, я бы не глядя женился только из-за такой вкуснятины.
Все рассмеялись, Агаша поглядела на суженого, пользуясь моментом. Серый уже её искоса разглядывал. Девушке он понравился, что было заметно по улыбке и похорошевшему лицу, впрочем, всё ещё смущённому. Подал голос Мозоля:
— А почему такое имя, Агаша?
Мать охотно пояснила:
— Я наполовину гречанка, а по-гречески Агапа - дорогая. Она у нас одна, долгожданная и дорогая. Очень умная и способная. Давно бы уехала учиться, да жалеет нас. Не хотим никуда её отдавать замуж, чтобы зять с нами жил, только так.
Командор, поймав взгляд девушки и почуяв её интерес, заважничал и стал позировать, входя в жениховскую роль. Материнское сердце вняло радостному оживлению дочери и раскрыло недра старинного сундука, откуда выпорхнула и угнездилась на перегруженном столе поллитровка с зелёной этикеткой. Хозяин задвигал бровями:
— Андроповка! Как ты сберегла?
Выпили, помянув добрым словом Юрия Владимировича. Невыносимо хотелось курить, и хозяин это понял. Все вышли во двор, оставив пару за столом. Серому тоже страшно хотелось покурить, как всегда после выпивки, но он понимал: их намеренно оставили вдвоём для «обнюхивания». Агаша включила музыку, и прекрасная битловская мелодия заполнила дом. Командор понял, что ему дают возможность отличиться и подошёл к девушке с приглашением потанцевать. Она молча кивнула и пара поплыла на волнах божественной «Yesterdaу».
— А почему вас зовут Серый? Потому что — Сергей?
— Да. А ещё потому, что я сероглазый.
Они счастливо рассмеялись. Агаша, танцуя, смотрела в сторону, поднимая на партнёра глаза лишь во время вопроса. Он рассматривал её в упор, помня заученное ещё в интернатовские времена выражение, что «мужчина в танце должен смотреть на даму, если хочет дать понять о своей симпатии к ней». От папы дочь взяла рост, от мамы — глаза-черносливины и вьющиеся тёмные волосы. Бабка-гречанка, несомненно, передала неславянские черты лица, одновременно пугающие и притягивающие. Сергей чувствовал: кроме сексуального влечения молодого к молодому, исподволь, как занимается рассвет в северных широтах, в его сердце вкрадывалось прежде незнакомое чувство.
Это не была влюблённость: он видел эту девушку всего ничего и не успел сравнить с ней, настоящей, образ идеала, неосознанно носимого в душе каждого юноши. Попроси их описать, нарисовать этот образ, окажется — никто толком не знает, как выглядит эта вторая половинка. Было бы примитивно отождествлять её с утерянной половинкой андрогина: тогда бы это была особь-двойник другого пола, максимально похожая внешне. Чаще избранниками становятся, в силу влечения, прямо противоположные люди. Мудрая природа экспериментирует, смешивая гены, как живописец краски. Соблюдая консерватизм, закладывая взаимное влечение похожих людей, она обеспечивает тылы, сохраняя определённые стойкие генотипы. Но шедевры красоты и ума рождаются чаще в экспромтах. Метисы, в основном, обеспечивают развитие цивилизации.
Командор, в силу нищенского воспитания, прочитал за свою жизнь едва ли больше двух дюжин книг. Ими были заставлены полки и этажерки в комнате мечтательной девушки. Тавро романтизма, проступавшее на её челе, угрюмо взирало с почётного места — центральной книжной полки: чёрно-белый штриховой портрет Александра Грина, наверное, единственный на весь район. Агаша давно могла выйти замуж, но помимо любви к своим старикам, этому мешала опасная для девушек мечта о принце. Агаша ждала своего Грея. И вот, он пришёл. Она не зря спросила, почему его, суженого, зовут Серым. В интернате английский давали через пень-колоду, и командор не понял глубокого смысла вопроса, как и не смог дать название зарождающемуся непонятному чувству. Оно проникало из подсознания на поверхность, словно вода родника, выжимаемая давлением пластов грунта. Это чувство было обращено на девушку, но адресатом был его будущий сын. Или дочь. Его дети. Подсознание, сразу поняв, что нашлась идеальная мать для его потомства, воздействовало на сознание.
Но телом командовал Разум, убогим воспитанием вылепленный из эгоистичных стереотипов: панический страх перед штампом в паспорте или военном билете, будущая жизнь в колхозе: как же, он «городской мещанин», уверенность в успехе по возвращении в родной город и т.д. А самое главное — чувство, что он ещё не нагулялся. Среди некоторых женщин бытует мнение, что Грин своими книжками принёс больше вреда, чем пользы, привив им напрасные надежды на принца. Трудно сказать, насколько они правы. А вот «не нагулялся» вреда принесло гораздо больше, что видно даже без микроскопа. Чему только нас ни учат! А вот этому, главному: сделать правильный выбор партнёра для воспроизведения и воспитания потомства? Последнее даже более важно. Раньше житейская мудрость и церковь помогали в этом молодым. Теперь критерии выбора изменились. Как следствие, — разводов половина от браков. Серый почувствовал страх потери свободы, его Разум воспротивился ущемлению самостийности своего «Я». Он твердо решил не поддаваться на провокацию каких-то там чувств: «пачкать штампом военный билет не буду».
Агаша ощутила перемену в его настроении. Её подсознание перестало получать некие флюиды от молодого самца, и интуитивно она перешла к особой тактике, доставшейся ей, как и всем женщинам, от их прародительницы Евы, тактике соблазнения. Нужно было балансировать на острой грани между приличием и бесстыдством. Опять сели за стол выпивать. Пара чуть отъехала от остальной компании на край стола. Родители, занятые беседой с вошедшим в раж одесситом, намеренно не обращали внимания на молодых, и те ворковали, стянутые ощутимо возникшей интригой. Вновь зазвучала музыка. По одному разу потанцевала Агаша с Мозолей и Носом, но эти пары не смотрелись. Зато с высоким, статным Серёгой девушка была вполне к месту. Командор теперь вешал лапшу ей на уши, как обычно делал, знакомясь с девушками, забалтывал её. Она все понимала и через силу делала вид, что ей это нравится. Постепенно танцующая пара перекочевала в комнату Агаши, но дверь осталась открытой.
Музыка из прекрасной подборки звучала всё откровеннее, дистанция между танцующими сокращалась, голос Серого почти перестал слышаться. Он обнимал кокетничающую Агашу и шептал ей что-то на ухо, даже пытался поцеловать в шею. У Носа появилось предчувствие, что добром их визит не закончится, будет скандал. Уже и выпивка в глотку не лезла. Ему нравилась девушка, что усиливало угрызения совести за тот обман, которым они занимались.
Хозяйка, смикитив, что ребятам нужен «технический перерыв», намекнула Лёне, «шоб видпустив хлопцив до витру». Потом гуляли по саду, смотрели грядки. Деревенский Нос задавал старикам грамотные вопросы, городского жениха с удовольствием просвещала Агаша: он понятия не имел, как что растёт. Начался новый раунд застолья. Хозяин уже «съезжал с рельс». Жена то и дело хлопала его по руке, когда он, по её мнению, «чипал хлопцив». Лихого танкиста война зацепила «на излёте», но за три месяца боёв он нахватал осколков, как собака блох. Они выходили до сих пор. Привыкнув к обезболивающему — спиртному ещё в госпитале, он не расставался с ним, будившем мучительные воспоминания о боях в Германии и Австрии, о солдатских «подвигах» с фрау и фройляйн.
— Почудили, — усмехался он, когда жена отходила от стола.
О чём бы Леня ни начинал разговор, заканчивал его всегда танковой темой. После войны их часть три года стояла в Грузии, в Мцхети.
— Вина и чачи попили там досыта. Как-то командир части с офицерами пьянствовали на знаменитой горе в Тбилиси, в ресторанчике, куда вёл фуникулёр. Видно, распоясались, и грузины их оттуда выкинули. Прибежали обиженные в часть, завели танк, выехали и встали так, чтобы можно было прямой наводкой бить по ресторану. Ну, и шмальнули пару раз болванками. Все думали – посадят или расстреляют. Обошлось, только командира перевели в другое место. Сумели представить дело так, что «воевали с окопавшимся там частным капиталом», как и было на самом деле.
Поскольку дурь в башку Лёне ещё не ударила так сильно, как хотелось бы, он встал и, взяв графин, рывками двинулся к выходу. Жена перехватила его и послала за самогоном дочь, предупредив, чтобы взяла спички, «бо свит сгорив». А вдогонку кричит: «Та зелени с грядок на стол дай». Сама пошла на кухню, закуску готовить. Серый тяжёлым взглядом уставился на Мозолю. Тот понял и отвлёк вопросом о танках внимание хозяина. Командор вышел на крыльцо, будто покурить, а оттуда скользнул на поиски своего счастья.
В это время соседка, сорокалетняя вдова, наблюдавшая за ажиотажем в доме Марии и напрасно ждавшая приглашения, не выдержала пытки и явилась сама, встретив Агашу в летней кухне у входа в погреб. Прояснив ситуацию, Агаша отдала ей графин и спички, а сама пошла на огород. Едва вдовушка спустилась в погреб, как туда же нырнул и командор. Он чиркал спичку за спичкой, но руки тряслись от возбуждения, спички гасли. В дальнем углу вспыхнул дрожащий свет и забулькал переливаемый в графин самогон. Серый двинулся на пламя свечи. Спустя несколько секунд оно погасло, но «охотник» не промахнулся в темноте и сумел нежно и крепко обнять ойкнувшую и затрепетавшую в его руках добычу. Сопротивление было недолгим, а возбуждение совершенно диким: всё произошло быстро. Опомнившийся командор, испугавшись, что его могут застукать, рванул наверх, а потом, оглядевшись, прошмыгнул между кустами к будке «до витру». Растрёпанная соседка, давясь от смеха, поставила графин на пол в летней кухне и ретировалась к себе через калитку в плетне. Так водится между хорошими соседями. В смысле — калитка.
Девушка, возвращаясь с огорода, подняла графин и унесла в дом, удивленная отсутствием соседки. Собирая овощи, она перепачкалась и решила переодеться. Довольная нарядом, хотела проверить, удивит ли им гостей, а главное — своего Грея. Его за столом не было. Неясная тревога кольнула девичье сердце, но, выскочив на крыльцо, она успокоилась: Сергей выходил из туалета, отряхивая форму. Там всё сложено из ракушника, и немудрено было запачкаться, зацепив стенку. Тем более — выпившему.
Веселье продолжалось, но, странное дело, Серый больше не обращал на девушку внимания. Он пил и закусывал, глядя в сторону от той, к которой ещё совсем недавно были прикованы его глаза. Агаша это заметила, но решила, что он стесняется перепачканной формы, и предложила её почистить. Командор, видя её невозмутимость, обозлился и помрачнел.
Ребята «схикали» по изменившемуся поведению предводителя, что пора делать ноги и стали благодарить гостеприимных хозяев. Серый, вроде как нехотя, подчинился необходимости расстаться с едва обретенным счастъем. Нос и Мозоля клятвенно заверили хозяев, что через пару недель прибудут договариваться о дне свадьбы, но командор, не глядя в глаза Агаше и старикам, буркнул что-то типа: «Приедем, приедем». И они ушли.
Мать, обескураженная холодным прощанием Сергея с дочерью, словно подтолкнутая чувством тревоги, невидимая солдатам за ягодными кустами, пошла вдоль заборчика и услышала из начавшегося разговора лишь одну фразу: «Что же я наделал!» Её произнёс будущий зять. Уложив Лёню спать, устроила дочери допрос с пристрастием, но та недоумевала: «Як може, мамо? Шо вин зробыв? Ни зробилась скризь нас ни яка дурна праца. Я чиста».
Мария верила и не верила дочери. Она вспомнила, как резко изменил поведение перепачканный жених, их одновременное отсутствие за столом. Валерьянки было выпито немало в тот вечер. Утром мать догадалась, наконец, проверить дочкины платье и бельё, но всё уже было выстирано аккуратной девушкой. О своих подозрениях Мария мужу таки поведала. Он приказал не терзать дочь расспросами, «а дальше видно будет».
Окрыленная мыслями о скорой свадьбе, Агаша не ходила — летала. У неё, обычно несколько сонной и флегматичной, прорезался аппетит. Она ела без привычных маминых понуканий и стала поправляться, чем еще недавно обрадовала бы родителей. Через три недели они снова устроили допрос, но дочь стойко держала оборону. Тогда родители схитрили: под предлогом покупок все отправились в город и, будто случайно, оказались перед дверью женской консультации. Однако любимое чадо наотрез отказалось идти на осмотр и со слезами убежало, что усилило их подозрения.
Прошла ещё неделя, а «сваты» всё не появлялись. Лёня отпросился на работе и с принаряженной жинкой поехал в автобат. Дежурный выслушал их и собирался отмахнуться от проблемы: мало ли где солдаты гуляют? Преступлений не совершали, из милиции жалоб не было. Но женщина расплакалась и тронула его сердце. Он, вспомнив, что и у него дочь подрастает, стал расспрашивать о личностях сватов. Опять троицу подвел Нос.
— А, Янчиленко! Всё ясно. Снова "три мушкетёра!"
Виновники были на выезде, далеко, и дежурный доложил о посетителях командиру батальона. Тот успокоил родителей, пообещав, что в течение недели во всём разберётся и примет меры. Следующим утром блудливые «коты» уже стояли у него «на ковре». Малость поупиравшись, они сознались, что были в селе и сватались. Майор вёл себя с ними сначала просто, словно директор с работягами, чтобы они раскрыли ему душу, как свойскому парню, такими подвигами гордившемуся, а не стыдившемуся. Мозолю и Носа отпустил, узнав, кто женихался. Он мягко пожурил Серого: «Старики говорят, что девушка «нецелованая» была?» Тот замялся: он чувствовал, что надо отбрехаться, как всегда. Это проверено жизнью: за правду бьют, хотя обещают не наказывать, если сознаешься. Так было в семье, в интернате и на службе. Но у него на языке вертелась очень удачная фраза, прямо народный юмор, вдруг вспомнившийся. И он не сдержался.
— Не знаю, целованная она кем была, или нет, а только я у неё там был, как "воробей в амбаре".
Командир посмеялся вместе с ним от души, а потом грохнул кулаком по столу.
— А ну, зови своих подельников!
Курцы на улице побросали чинарики и прибежали, испуганные крутой переменой тональности. Майор, не хотевший строго наказывать хороших водителей, внутренне взвинчивал себя против них, пока не прорвало:
— Попьянствовали на халяву, девку испортили и спрятались?
Разбирайтесь со своими грехами, чтобы старики не пришли опять жаловаться или выше писать кляузы на нашу часть. Сгною вас на работе и в нарядах, не дам продыха, забудете, как та сивуха пахнет. А домой поедете аж 31 декабря в ДМБ. Кругом, марш!
Солдаты, как ошпаренные, вылетели во двор и ломанулись к себе в гараж отдышаться и решить, что делать дальше. Там их и нашёл дежурный офицер:
— Командир приказал мне отвезти вас к старикам, чтобы вы объяснились с ними при мне, а то опять наврёте. Сменщик мой пораньше придёт, поеду с вами на командирской машине. У вас время подумать есть. Кстати, Янчиленко, это по твоему носу вас вычислили.
Он хихикнул и ушёл. Бульбача слегка потрепали, но без злости. Нужно было держаться вместе перед общей бедой. Сачковать им не дали: грязные и тяжёлые работы в гараже, достававшиеся провинившимся, сейчас выполняли они. Входившие в шофёрскую элиту, они сразу почувствовали прелесть немилости начальства. Наконец, в послеобеденный перекур, приунывшие и злые, решили начать совет.
Серый сразу рубанул:
— Жениться не собираюсь, пусть хоть в тюрьму сажают! В колхозе не останусь. Да и если б девушкой она была!
Мозоля, старавшийся найти выход из ситуации, не пострадав за чужое удовольствие, зашёл Носу за спину и выразительно показал на него пальцем так, чтобы командор видел. Серый понял намёк и напустился на белоруса: «Если бы не твой нос, нас бы не нашли. Вот теперь и выкручивайся».
Нос виновато хлопал глазами:
— Братцы, ну, кто ж знал? Что мне делать? Жениться? — он, конечно, произнёс это в шутку, просто вырвалось, но двое отпетых многозначительно посмотрели друг другу в глаза: лошпаковатый бульбач произнёс то, к чему они надеялись его подвести.
Молчание. Выждав паузу, чтобы мысль прочно угнездилась в голове её хозяина, Мозоля вкрадчиво начал:
— А что, неплохая идея. Ты же сам говорил, что девушка тебе нравится. Говорил?
Янчиленко кивнул, не понимая ещё, в какую ловушку его завлекают. Серый дипломатично молчал, понимая, что ему сейчас лучше не соваться и не раздражать Носа, доверчивого, но неустойчивого в решениях. Мозоля занимался охмурёжем в одиночку, едва дыша, чтобы не спугнуть.
— Кто за столом разглагольствовал, как у них всё хорошо и с удовольствием остался бы здесь, вблизи моря и не вернулся бы в свою нищую деревню, где, кроме торфа, ничего нет? Чем же вы там питаетесь?
Нос обиженно засопел и буркнул:
— Вот торф и едим.
Серый тихонько, но больно толкнул одессита локтем в рёбра. Тот продолжал.
— Остаётся одно: узнать, пойдёт ли она за тебя, потому что проблемы с твоей невестой не существует. Ты так болтал, да? Нос, уличённый во лжи, замялся, не зная, упорствовать ли дальше в своей выдумке, но врать дальше смысла не было. Уязвленный, он выпалил:
— Невесты нет, но и эту, порченую, я теперь не возьму.
Командор, увидев, что выход из тупика закрывается, рискнул вмешаться. Он обнял Янчиленко за плечи и со смехом, виновато, произнёс:
— Друг, прости, если дело только в этом, обещаю, даже клянусь передать тебе право первой ночи, когда решу жениться, телеграмму пришлю.
Конечно, это была шутка, но она всем понравилась и разрядила напряженность. Поржали вдоволь. Белорусу польстило, что предводитель перед ним прогнулся, и он повеселел.
— Чем или кем поклянёшься? Ты говорил, что у тебя только мать. Поклянись ею, тогда поверю.
Серый скривился, как от зубной боли, но подумал, что раньше тридцати лет не женится, а где тогда будет Нос — Бог знает. А проблему, созданную им самим, нужно решать сегодня. И он нехотя выдавил:
— Клянусь!
Нос хотел полного разгрома командора и потребовал:
— Чтобы на этой твоей свадьбе и Мозоля был, обещаешь?
— Ну, конечно, что за вопрос…
Когда в конце рабочего дня за ними подкатил УАЗик командира, к нему подошли Нос и Мозоля. Командор издали помахал забинтованной рукой:
— У меня травма. Они сами всё решат.
Офицер уступил место за рулём белорусу:
— Ладно, поедем. По дороге всё объясните.
Ехали просёлками, напрямик, дыша краснозёмной пылью. Мозоля рассказывал офицеру:
— Свататься должен был Янчиленко, а Серенький сунулся нагло. Теперь вот проблемы. Вы нам при разговоре со стариками подмогните. Всё-таки, офицеру больше доверия. Скажите, что Серый уже женат, ребёнок есть, а Янчиленко согласен расписаться хоть завтра. Если откажут, то будут сами виноваты, и от нас отстанут.
Офицер оскалил крепкие зубы:
— Ладно, там видно будет. Возьму грех на душу. Командир прикажет — на ежа сядешь.
Разговора, как такового, не получилось. К воротам вышла только мать. Увидев солдат, запричитала что-то, но осеклась, когда из машины вышел офицер. Мария Васильевна обратилась к нему: «Звиняйте, хозяина нема, працуе. Треба почекать».
Офицер ждать отказался и объяснил суть дела:
— Наш солдат хотел посвататься к вашей дочери, а сунулся по дурости другой. Вот и наломали дров. Свадьба состоится, если ваша дочь согласна. Янчиленко честный, работящий парень, не пьяница. Полюбил вашу единственную дочку всерьёз. Если возьмёте в зятья, останется в колхозе вашем работать. А тот нахал, что кашу заварил, уже окольцованный, с ребёнком. Передайте батьке, что наш командир хочет вам помочь и этот вариант одобряет. Виновник пойдёт на гауптвахту клопов кормить. Вот номер телефона. Когда решите звякните. Только никуда больше не жалуйтесь. Вам нужен зять — вот он. Не больно красив да умен, но горя с ним знать не будете, обещаю твёрдо.
Они уехали. Мать дотерпеть до прихода мужа и дочери не смогла и поспешила их найти, сообщить новость. Агаша, услышав ее, закрыла лицо руками и убежала куда-то плакать. Отец выругался:
— От, бисов син! Мария, може то добре, що буде инший, не той прощелыга. Да, нам теперь хоть козла в штанах приведи — все одно оженим. Ославили на всё село девку, что свадьба скоро, прохода не дают. А жениха никто не видел. Этот носатый посмирнее. Красавцы то все гулящие. Я тоже в молодости...
Жена грохнула ему кулаком между лопатками, и он замолк, поперхнувшись. Две недели уламывали дочь. Удивительно, что помогла долго не появлявшаяся у них соседка, та самая вдова. Она эти дни наблюдала весь спектакль с уговорами и выдала своё мнение:
— Гашка, то судьба. Откажешься — останешься в девках или за вдовца с детьми пойдёшь, в чужую хату. Нормальных мужиков нету, поверь моему горькому опыту. А пьяница тебе и самой не нужен.
Позвонили в часть, попросили рядового Янчиленко отпустить в увольнение для решения семейной проблемы. Осенью сыграли свадьбу. Серого не позвали, да он и не просил. Жениху перед свадьбой дали отпуск домой съездить, так что мамку и сестер он на веселье привёз. Нос потом притаранил четверть самогона и закуси сумку, угостить сябров и Серого. Пили в кустах за гаражами. После того, как бутыль опустела и они остались своей троицей, бульбач стал очень важным, надулся и сказал командору:
— Меняю твою клятву на оплеуху. Ничего у тебя с Агашей не было.
И вмазал тому по уху. Серый дёрнулся, но сдачи не дал, даже промолчал.
С соседкой белорус подружился: он ей понравился такой забавный. Со временем она ему призналась, что случилось тогда в погребе. Агаше долго не рассказывали, потом прорвалось. Но она уже не вспоминала Грея, поглощённая заботами о своем первенце. Скоро ещё родила, на заочный факультет Сельхозакадемии учиться поступила и перешла в ряды сельской интеллигенции. Муж выучился на автомеханика и стал завгаром, разъезжает на своём УАЗике. Агаша счастлива вполне, а о стариках и говорить нечего.
Командор, вернувшись домой, с полгода погулял, работая шофёром в различных конторах. Лень родиласъ раньше его, и от работы настоящей он шарахался, как сами знаете, кто, от ладана. Как-то о нём случайно зашла речь в разговоре между бывшими его преподавателями. Все сошлись во мнении, что интернат не приучает к труду: там скорее детей научат сачковать, чем работать. Как, собственно, и на военной службе: если не станешь огрызаться и отбрехиваться, потихоньку превратишься в ломовую лошадь: какая везёт, на ту и грузят.
Серого заприметила одна торговка. Сначала его привечали, поили-кормили, и незаметно он очутился в надёжных руках, а потом женился на её дочери с ребёнком. Теперь под каблуком у жены и тёщи, но терпит: перспектива вернуться в старую коммуналку к матери пугает его пуще хомута и вожжей.
Мозоля трижды был женат, живёт у старенькой матери. Последняя жена — мулатка, но не мулатка по-одесски, а смесь русской и эфиопской крови. Прожила с ним два года и, разведясь, долго ещё плевалась при упоминании о бывшем муже. Впрочем, она премиленькая. Имея постоянную прописку, устроилась на работу в «Интерклуб», где красавицы долго не засиживаются. Так что, все довольны.
Примечание автора: Мулатка по-одесски, это когда сама белая, а рот — черный, как у злой собаки (одесск.яз.)