Не могу никак отделаться от ощущения, что меня случайно какой-то идиот с улицы затащил в театр абсурда. Хрен его знает, как он умудрился меня уговорить, но вот я сижу в полутёмном зале, на каком-то кривом стуле с грязной и давно обшарпанной обивкой, засаленной руками посетителей так, что первоначального цвета просто не видно за следами размытой грязи, на полу горы шелухи от семечек вперемежку со смачными плевками зрителей. Вокруг в полутемноте сидят люди, есть и такие же как я, которые с недоумением оглядываются и в их глазах застыл тот же вопрос – а на хрена я здесь, и как я здесь оказался? Но основная масса разношерстной публики с вожделением смотрит на сцену и на то действо, которое там творит …. блин, это нечто искусством назвать категорически нельзя, это нечто несуразное здорово смахивает на сумасшедший дом во время потопа, когда и больные и медперсонал суетятся, орут, пихают друг друга, кто-то что-то пытается открыть, и это что-то совсем не дверь, а люк воздуховода, ведущий прямиком на улицу на высоте шестого этажа.
Рядом сидят две дамы, у них мокрые от слез умиления глаза, которые они периодически промокают прокладками женской прелести и гигиены, сзади постоянно чавкает какой-то лысый субъект, пережевывая то, что сам же периодически срыгивает, и у меня появляется жуткое желание дать ему в морду так, чтобы он всю оставшуюся жизнь жевать совсем не мог. На галерке свист перемежается визгом, то ли кто-то кого-то щупает, пользуясь темнотой, а визг соответственно выражает девичье удовольствие, то ли этот визг, как и свист, относится к действу на сцене, так и совсем непонятно. В темном углу несколько бомжей по виду, в темноте не очень то разберёшь, распивают четверть политуры и запах керосина распространяется на весь зал, вызывая стойкий рвотный рефлекс. В другом углу малолетняя беспризорная в рваной одежонке шпана упорно пытается выклянчить шепотом у группы в купальниках старорежимного образца 1896 года пара копеек, но это явная глупость, на старорежимных купальниках отсутствуют карманы, и, следовательно, там нет и не может находиться ничего из этих самых копеечек.
Под дежурным фонарем возле запасных дверей на выход некто, похожий на Якубовича из поля дураков, организовал пристеночек по чирику, мерный стук медяшек иногда говорит о том, что кто-то из соседствующей публики решил воспользоваться моментом, если уж антракт никак не наступит, а на действо на сцене ему уже давно и глубоко наплевать, то хоть с Якубовичем по мелкому развлечься.
Возле второго дежурного фонаря, тоже некто, похожий на Познера по шепелявому говорку и грассирующей буквы «р», объясняет заинтересованной публике рядом с ним все то, что в данный момент в виде словесного поноса льется в зал со сцены на публику. Эти объяснения очень походят на объяснения, даваемые грамотным театралом в театре балета совершенно далекому от балета человеку, и каждое «па» где соответствует какому-то словесному диалогу. И каждое кручению на сцене балерины на пуантах, в зале отражается мелким быстрым шепотом театрала и размахиванием руками и с вывороченными наизнанку пальцами неискушенного зрителя, пытающегося хоть как-то уследить за тем, что на сцене так быстро движется и сменяет друг друга. А Познер, упиваясь своей значимостью и нужностью вот этим нескольким дебилам, уверенных в том, что вот они-то, как раз, и познали истинную ценность творящегося на сцене действа, и все ближе и ближе доверительно кучкуются возле метра – Познера. От тесноты начинают жарко дышать, пытаясь успеть уследить все же при этом и за метром и за сценой, а потому толкутся друг у друга на ногах. Правда скандала громкого нет, так иногда шепотом сквозь зубы – мой друг, не будете ли вы столь любезны уйти на хер с моего любимого мозоля. В ответ слышится тоже очень культурное и вежливое – а не будете ли вы милостивый государь столь обворожительны, чтобы самому пойти на хер. Чаще всего на этом вся перебранка заканчивается. Вполне возможно при случае столь любезные господа, не задумываясь, наймут киллера и он с удовольствием и за деньги ухлопает столь любезного господина соперника слушателя Познера. Но это чуть позже, а сейчас они обмениваются вежливыми любезностями.
Тут же под ногами по шелухе и плевкам иногда проползает мужское сильное тело, сильно пахнущее потом, раздвигая ноги и отпихивая каблуки, которыми его хотели придавить, потом чей-то женский шепот объясняет причину перемещения пластуна под рядами кривых стульев: «Вася, не спеши, я ещё колготки не сняла». Слышится нервное сопение Васи и шепот: «Ты чего сука время тянешь, счетчик щелкает. Ты ж сучка за час полторы штуки хаваешь. А за что? За то, что со сбруей время тянешь, на счетчик мотаешь?». Ответ вполне удовлетворяет Васю, и он затихает в ожидании: «Время, потраченное на разоблачение от сбруи я вычту из тарифа», далее слышно болотное хлюпанье карандаша в стакане с водой. Возвращение через некоторое время пластуна опять под ногами зрителей к своему стулу в зале, убеждает меня, что Вася с подругой нашли таки общий язык, но Васин карман облегчился на полторы штуки. Жене Вася явно не донесет, и не только рублей, а будет объяснять жене свой недонос сволочью ментами, которые его ни за что ни про что оштрафовали за наезд на пешехода возле остановки, а отсутствие желания к любимой нервным срывом в разговоре с этой сволочью - ментами.
Антракта всё нет, ноги затекли, на заднице уже мозоль, тем паче, что и задницы нет, следовательно, мозоль уже на костях, но свет не включают. Соседи, перешёптываясь, тихо объясняют мне, что света может не быть совсем, потому что рыжий клоун (вот хрен его знает, что за клоун) вырубил электро - пакетник в подвале за то, что ему задолжали зарплату за восемь месяцев. А ключи от подвала выбросил в снег, в сугроб, за театром, который не убирается уже лет двадцать зимой никогда. Сам же запил и на работу не приходит совсем, так иногда промелькнет его мятая рыжая физиономия в свете рамп на сцене, которые питаются от отдельного генератора, и опять уйдёт в запой, по старой памяти поминать, ушедшего в мир иной, своего лучшего друга, и тоже большого любителя самогона. Собственно и ушёл то он в мир иной именно из-за паленого самопала – перекушать изволил, да и закусь подвела – грибы галюцигенные засолил по недоумству своему и пропитости мозгов, а потом ими же и закусил самопал.
От этих разговор совсем становится худо, и уже когда появляется под ногами очередной пластун, я его уже с большим удовольствием долблю каблуком по макушке. Пластун крякает от боли, пытается материться, но я его пихаю пинком в задницу дальше, и он, недовольный жизнью и мной, уползает к вожделенному роднику напиться. Ну, а там все, как обычно – хлюпанье карандаша в стакане, шуршание бумаги с водяными знаками, и обратный пластунский бросок к своему стулу.
На сцене очередной, шут его знает какой по счету, водевиль с мелодрамой в исполнении все тех же актеров. Идёт показательный урок, и не один а сразу два в разных углах сцены. Ведут уроки два лучших ученика в своих классах. Один явный отличник – Дима, второй, судя по всему, хорошист Вова. Учителей нет, они где-то за сценой, их присутствие в игре труппы (уже трупов почти), иногда проявляется мельканием на сцене некоторых отраженных светом и гардинами изломанных теней. Иногда их внешний вид вызывает удивление у зрителей. Уж больно фантасмогорично они выглядят даже без лиц, только своим одеянием. Ну например сосем недавно промелькнула училка химии, из одежды на ней светотень, прикрытая руками стыдливости. Появилось ощущение, что химикаты которыми она пользовалась, проводя химические опыты на уроках химии, когда-то явно давно и не сейчас, ей напрочь сожгли одежду. И вот так нагишом она уже не единожды появлялась на сцене за сценой тенью.
Все остальные учителя, исходя из игравшегося на сцене спектакля, собрались в учительской и занялись от безделья игрой в преферанс по крупному. Вист явно не по копеечке у них идёт, если судить по раздетой напрочь училки химии, тут вистик в учительской скорее по одной штуки баксов оценен, а училка на мизерах села на паровоз и прокатилась далече нагишом, вот и носится в гардины заворачивается, погреться. Ну, а потом опять садится за стол с префом, то бишь когда погрелась в гардинах, и пальчонки на ручонках начали шевелиться. А может и на интерес играют, тут один учитель арифметики, кажется, не так давно, и опять же в тенях за сценой на сцене, танцевал лезгинку под гимн страны, тоже видно проигрался в пух, а условием был, как раз, заказик на исполнение чьей-то выигравшей прихоти, на те же танцульки перед изумленной публикой. Шут их знает, учителей с директором школы, чем они в учительской заняты, если честно, так сразу, да ещё в тенях со стороны, и не поймёшь. Одно ясно точно и однозначно – лучшие ученики в классе ведут занятия в своих классах вместо подгулявших учителей. У учителей отгул, а ученики - отличники отбивают им почасовую зарплату на будущую игру в преферанс по крупному.
У учеников отличников свое действо разыгрывается на сцене, и тоже уже по которому кругу одно и тоже. Они конечно молодцы, но они знают только то, что им дали из знаний учителя вот до этого момента игры в преферанс в учительской, и не более. Вот им и приходится старый, знакомый, пройденный материал уже не раз, повторять снова и снова, хотя явно ученики – актеры заскучали, начали стрелять из рогаток друг в друга, тут же списывают друг у друга не стесняясь, хотя этот- то учебный материал уже бы и наизусть за столько повторов можно было бы выучить. Но ученики дебилы, и кроме вот этих двух отличников среди остальных учеников способных ребят нет даже намеком. Таким дебилам можно всю жизнь долбить одно и то же в мозги, но они так никогда и не поймут, о чем же там все же была речь, и что за чем на что умножается или делится. А уж физику или химию постичь на уроне восьмого класса это для них сродни подвигу Александра Матросова.
Правда ребята с удовольствием ездят на экскурсии по другим городам и весям страны. То на юг в Сочи, то на Дальний Восток дразнить японцев, то на север, то на юг, то на море, то в горы Хакасии на коне скакать. В чем им не откажешь, так это в активности движений и пустобрехстве, умеют, ну что тут говорить, умеют и сбрехнуть, и на подводной лодке сплавать, и за штурвал самолета могут усесться совсем без страха, а можно даже сказать с удовольствием. Короче тянут резину и отбивают часы и зарплату своим любимым учителям.
И всё бы ничего, да вот в зале зрители от одного и того же действа на сцене сильно подустали, а антракта всё нет, света нет, буфет закрыт и не пущают, короче тоска и тошниловка явно берут за горло людей. А от суки и голодухи чего не натворишь? И вот уже самые разухабистые, чернявого оттенка, как самые нетерпеливые и горячие, бросают зажигательную шашку на сцену в знак протеста против вот такого спектакля ни о чем, а главное совсем без антрактов и перемен. Шашка отскакивает от бронированного стекла, которым отгорожена сцена от зрительного зала, и падает на колени тех, кто сидит на первых рядах в партере. Билеты у них подороже и места, стало быть, у них в первых рядах. Шашка прилетела с галерки, ну а там сидят самые оторвы, у них и билеты копеечные, и сами они бесшабашные и лихие, как абреки из давно забытых, но ныне очень вспоминаемых, рассказов и стихов великого поэта России – Михаила Лермонтова. Местная охранка от дверей, у которых стояла и бдила выход и вход со сцены и на сцену местной театральной труппы, рванулась на поиски злоумышленников. Но, как говорят, хрен редьки не слаще, а потому стала мять и давить всех тех, кто оказался у них под ногами. В ответ возмущенные зрители стали плеваться в охрану издаля, не сильно приближаясь, опасаясь и справедливо опасаясь, беспредельного хождения по спинам возмущенных зрителей полицейских демократизаторов либерального типа из резины с наполнением, но не из каучука. Чем, естественно, себе же они сильно осложнили поиски шашко - метателей. Случайно досталось в этой давке и представителям - зрителям Датской короны – им по балде все же досталось резиновым учителем.
Но самое то смешное, те которые на сцене за бронированным стеклом, как играли спектакль абсурда, так и продолжили свою игру, невзирая ни на шашкометателей, ни на свару в зрительном зале, ни на давку и галдёж в зале, судя по всему который они даже и не услышали. Ребятам, отличникам, ведущим урок в классе абсурда, и отбивающих зарплату своим учителям – преферансистам совершенно начхать на то, что происходит в зрительном зале, на шум и драку в зале, на нищету галерки, на бомжей, на беспризорников, ну в общем на все и вся, что за бронированным стеклом, отделяющим сцену от зрительного зала. Им хорошо, они само-упиваются своей игрой, они веселы и довольны, они свободны в пределах своего класса, и даже иногда школы, они счастливы. Чего не скажешь о зрителях. Ну, вот на хрена я пошёл вот на этот спектакль в театр абсурда? У меня ощущение, что вот-вот спектакль должен закончится, что включится наконец свет, и я уйду домой, наконец, чтобы уже никогда даже близко не подходить к этому театру, а уж тем более вестись на чью-то провокацию и идти в этот театр теней и абсурда смотреть какой либо спектакль вообще. Но нет, спектакль продолжается, а я вынужден сидеть на кривом стуле в темноте, слушать весь этот бред, который мне льют в уши уже по десятому кругу отличники со сцены, все одно и тоже, одно и тоже и ещё раз одно и тоже, да ещё сидеть тихо и смирно, ибо есть охрана сцены с резиновыми учителями, которые мне не позволят встать и уйти из зала, которые меня опять, если я попробую выйти, запихнут на кривой стул сидеть и слушать весь этот бред со сцены.