Последний шаг – и разворот; руки обёрнуты тесными беспалыми перчатками карманов, подбородок угнездился в синтетической лохматости ворота пуховика; под левым локтем неизбывный пластиковый портфельчик, в нём – ворох очень нужных мелочей, как-то: визитка такси «Круиз» (давным-давно почившего в своём автомобильном бозе), визитка полузнакомого фотографа-фрилансера (давным-давно сменившего телефон), пяток рекламных проспектиков ювелирных изделий (дитям мороженое, бабе, ****ь, цветы – ублюдочная контора на акции-распродаже залежавшейся jewellery наварила некислую маржу, сунула моей жене в зубы половину обещанных денег и равнодушно нашлёпнула на публичный столб обрывок тетрадного листа с вакансией дизайнера… что и говорить, испытательный срок штука незаменимая), истрёпанное письмецо от бабушки, поздравительная открытка к …-ому дню моего рождения, пачка банковских кредитных бумажек, пара паспортов – обычный и просроченный прошлогодним летом загран.
И распечатка, убористо засеянная с одной стороны скачанным из сети текстом – для путевых заметок. Тоненькая ручка – здесь же.
На плоской девятиэтажке, что через дорогу, не обращая внимания на окна, большим тёмно-серым пластырем растёкся силуэт высоченного тополя. Ночной невидимка залепил городу мокрую оплеуху, и в искрящемся мелким зерном асфальте, как куски льда в реке, дрожат перевёрнутые фонари и светофоры. Осень, угрюмая слепая бездомница, катит вдоль улицы кладбищенскую пластмассовую поливалку; остановка поутру напоминает камеру «жёлтого дома» – всеобщая кататония, давящая неподвижность, эдакий вселенский паралич, в центре которого – я, уставившийся в одну точку и вдруг с переполошным вздрогом хватающийся за воздух от внезапного ощущения падения, когда от случайного атмосферного всболта паутинная развесистая тень деревьев начинает подрагивать мелким рваным тиком – туда-сюда, туда-сюда.
Да только речь сейчас не обо мне.
Приглушённо хлопает дверь, и из окон детской поликлиники неподалёку вываливается пласт люминесцентного полярного сиянья. Мой взгляд протискивается сквозь стекло ближайшего кабинета – и, обозлённо сплюнув, выбирается обратно – кто-то снял со стены моего старого доброго приятеля, круглые часы с большими римскими цифрами, одним махом вырвав из моего утра окровавленный клок меня же, без анестезии и, конечно же, безо всяких задних мыслей. Истерзанное утреннее мироощущение на перебитых ногах отползает в сторону, самоIDнтификация сбоит и идёт помехами. На обоях кабинета, там, где висели часы, белеет грязный круг – записка, оставленная укравшим моего друга врагом. Отворачиваюсь, не читая. Подлетает вахтовый автобус. Заходим, рассаживаемся по «своим» местам. Мимо остановки деловито топает мужичок с пакетом; его гладкий как комок замёрзшего жира взгляд наводит на мысль об известной свинье, забредшей в музей. Жухлый газончик, облитое фонарями дерево, автобус, люди, банк, большой банк, светящаяся реклама над входом в банк – всё едино. Морда у мужичка круглая, как у японца, и он, возможно, хороший человек.
Только речь сейчас не о нём.
Мощная машина в один присест проглатывает половину пути и выворачивает в район промзоны. Напротив моего амфитеатра – огромное полукружие запачканного туманом неба, слегка обгрызанное понизу вереницей гаражей, труб, факелов-прожекторов-громоотводов и железнодорожных столбов. Свято место – пусто. Сейчас распахнётся занавес…
Колбасука – ваш выход.
Вылезает, нарочито неспеша и словно бы нехотя.
Вот о ком речь, вот о ком.
Колбасука выбирается из своей норы – то ли коммуналки, то ли вполне приличной однокомнатки, не разобрать. Она худа, молода и даже почти красива. У неё костлявые бёдра и маленькая грудь. Волосы Колбасука собирает на затылке в вислое не пойми что. Она путается в собственных ногах и не знает куда девать руки.
Когда-то на месте Колбасуки внутри меня была всего лишь уверенность, что чёрное – это чёрное, а белое – это белое, но с тех беззаботных наивных времён рассыпалось прахом множество империй, и некто, большой и важный, сдавая в аренду ушлым дельцам обветшавшее мироздание, с жеманным вздохом сложил с себя полномочия зажигать кому-то нужные звёзды. Теперь вселенная делала полный оборот за считанные мгновения, что, впрочем, и не особо сказалось на курсе драхмы Регума и оценочной стоимости антикварного небесного серебра.
Колбасука в те дни являла собой практически бесплотную тень, фантом, бледный, жмущийся по углам робкий призрак; откликалась на звук «О» и была до невозможности неприхотлива в еде и питье. Как-то раз Великий Джазовый Джоз пожаловал ей со своего барского стола фужер с остатками красного полусладкого – глаза Колбасуки стали как чайные блюдца, она торопливо схватила хрусталь обеими ручонками, прижала к себе, не смея шелохнуться, дабы не расплескать божественный нектар вместе с этой нечаянной божественной благодатью, но чуть позже, бесперестанно стыдливо оглядываясь, маленькими глотками выцедила напиток и осторожно поставила фужер на стол. Само собой, никто ничего не заметил, а особливо сам Джоз, увлечённо важничающий на диване – бородатый, с честным прямым взглядом и загипсованной ногой, он имел вид чинного мафиозного кота, которому только что обломилась жирная вкусная мышь, отчего пришедшая на прослушивание тройка молодых гитаристов постоянно сбивалась и забывала аккорды. Впрочем, оное не помешало ребятам огрести снисходительное «Ага, клёво» и улететь из Джозовой обители на розовых крыльях – вердикт Великого «Вам надо играть группой», как всегда, упал в благодатную почву. И, как всегда, «Джаз» не смог отказать себе в удовольствии как бы невзначай мельнуть вослед молодняку своей великолепной антикварной японской электрогитарой, непринуждённо выщелкнув пару-тройку блюзовых ходов. Или это было позже?
Верно, позже; эфемерное забитое существо превратилось в хорохорящуюся нагловатую цесарку, фанфаронистую и громкоголосую. С неуклюжим, но набирающим обороты кокетством фанфаронистость тут же была преподнесена общественности как припнкованно-богемный l’image, а громкоголосость – как, собственно, наличие голоса. Неизбалованная в своих обыденных сферах подобного рода экзотикой общественность, разумеется, купилась.
Покуда для Колбасуки всё складывалось шарманно. По-колбасучьему. Оставалось дело за малым – наполнить форму хоть каким-нибудь содержимым.
Потекли радужные будни. Как нельзя кстати случилось то самое рок-трио, осенённое Джозовым благословением и очертя голову ринувшееся в бурные рокенролльные волны. Пацаньё с завидным энтузиазмом в самые краткие сроки выдало на-гора кучу неплохих текстОв и сварганило полноценную концертную программу минут на сорок, с удивившей всех сыгранностью представив её под названием «Праздник Большого Огня». Программа даже в настоящее время кажется мне достаточно интересной – чего стоила хотя бы инструментальная композиция «Бакинская ночь» с ломающимся в середине ритмом или разухабистый бойкий кавер на майковскую «Детку»! А скромно висящий на люстре золотистый колокольчик, сувенир с посвящённого Башлачёву вечера? А красующийся на самом видном месте огромный рентгеновский снимок грудной клетки неизвестного героя (ну как же? неужели не узнали? «ты готов был отдать душу за рок-н-ролл, извлечённый из снимка чужой диафрагмы»)? А уверенная отбривка солиста на предложение одного из «тусы» позвонить опаздывающим и типа поторопить – «вот вчера бы я ещё позвонил, я сегодня – извините – У МЕНЯ ВЫСТУПЛЕНИЕ»?
Ещё не почувствовали? Тогда ловите – группа называлась «Хромой Джоз». Каково?
Сказка становилась былью. Рок-н-ролл действительно был forever. Группу, что называется, несло – не успели остыть стены флэта, как ребята состряпали вторую программу и открыли концерт заявлением, что тот, кто придумает название программе, получит сюрприз (забегая вперёд, скажу, что сюрпризом являлись пара бутылочек «Миллера», и получила их девушка, предложившая просто очаровавшее ребят название «Агорафобия»). Происходило что-то невероятное – люди, в общем-то чуждые чистой рок-музыки, встречали новые песни как старых знакомых! «Голубой старик» (аквариумно-библейская шутка), «Самый тёплый дождь» (на которую группа всерьёз думала снять клип), «Cry, baby, cry!» (ничего с «битлами» общего не имеющая и представленная солистом как «у Beatles есть, а почему бы у нас не должно быть»), мрачно-чеканная «Я видел его» – и ставшая впоследствии традиционным интро любого выступления «Вчера мне не хватало тебя»… простите, кого забыл. Казалось невероятным, что настолько Рок-н-ролл можно сыграть всего лишь на двух акустиках и забавном, почти что игрушечном басе (басист, стесняясь, играл к зрителям спиной, что ничуть не умаляло его мастерства – умалять было нечего – видимо, в силу той же стеснительности парнишка убавил громкость инструмента практически до нуля). Всё было безупречно настолько, насколько возможно возвращение рок-н-ролла – хотя бы на один крохотный вечер – но одну-единственную ошибку ребята всё же допустили – ошибку, отозвавшейся впоследствии весьма нехилым резонансом – в числе прочих они позвали на квартирник Колбасуку.
Колбасуку, внутри которой клокотало жгучее желание творческого эксгибиционизма и для которой оный – чужой! – дивертисмент стал последней каплей. Причём бензина. Рвануло и жахнуло. Едва дождавшись конца выступления, нетерпеливо отаплидировав все ладошки и нервно теребя дрожащими пальчиками ворох собственных текстОв, Колбасука хрипло тявкнула в ухо сидящему рядом Джозу и его приятелю Гаю Юлию – «ПОШЛИ!!!», схватила подвернувшийся под руку инструмент с неизвестным количеством струн (своего у ней, конечно же, не было), сунула его невозмутимому, как всегда, блюзмену, схватила другой – вручила Юлию – и, охуевая от собственной смелости, выползла под сладостный свет софитов. Публика невольно затаила дыхание. Гай Юлий вопросительно изогнул бровь – Колбасука нарочито небрежно бросила – «Давай «Автобус». Басист тронул струны и уверенно повёл партию. Мгновением позже вступил «Джаз».
Колбасука орала про оранжевый автобус, и было понятно, что таким макаром она долго не протянет, но публика была подогрета вином и выступлением рок-трио и потому пребывала в возбуждённо-благодушном настроении – подтопывала, подхлопывала, подсвистывала, награждала певичку и музыкантов щедрой овацией, а по окончании пару раз вызывала на бис. Измученная Колбасука казалась счастливой.
Хотя почему – «казалась»? Вероятно, она была счастлива на самом деле – в тот момент, когда на пределе своего громкоголосия выла про ледяную запредельную любовь и сложенный из сердец трон; может быть, в это время исполнялось её заветное желание, а может, ей было просто по кайфу – сейчас это не важно. Важно другое – что случилось после.
Но это самое «после» было после, а сейчас я заполночь уходил с флэта, на прощание царапая номер своего телефона одной девушке.
Через полгода эта девушка стала моей женой. Иногда мы включаем старые видеозаписи всего этого милого сумасбродства, и она всегда говорит одну и ту же фразу – как же вы, ни фига ничего не слушавшие и никого из великих не знавшие, умудрились сделать ТАКОЕ.
Не знаю, всегда отвечаю я, мы просто играли и тащились от этого. Вот и весь рок-н-ролл.
Однако мы отвлеклись – в между тем настало пресловутое «после».
Забавно, но внешне ничего не изменилось – трио, сократившись на треть, продолжало с небывалой продуктивностью тарабанить квартирники (обратите внимание – каждый раз с абсолютно новой программой! воистину первые годы жизни любой рок-группы – её золотое время!), публика, также устаканив свой состав до всех устраивавшего минимума, всё также охотно посещала эти выступления и также просила бисировать устраивавший всех минимум «хитов». Колбасука, обзаведясь относительно собственным инструментом (а чаще, как обычно, одалживая у рок-ребят), представляла себя и свои нетленки вторым отделением, практически доведя до совершенства свой образ суки, стервы и вампа в одном флаконе. Играла она неблестяще (точнее, вообще никак – либо просила подыграть безотказного «Джаза», либо с грехом пополам бацала одни и те же три универсальных аккорда), а вот вокал громкоголосием язык назвать уже не поворачивался – петь Колбасука навострилась достаточно прилично. Тематика текстОв… ну, если подходить с самыми строгими требованиями, то этот воз и поныне оставался в краю надрывной девчоночьей лирики вперемешку с надменно-сексапильными закидонами а-ля bad girl. Если же попытаться оценить Колбасучий фольклор с точки зрения представителя «тусы» (в которую понемногу превращалась публика квартирников), то выходило ровным счётом наоборот – свежо, напористо, здоровско и вообще – всё это рок-н-ролл.
Много лет спустя один нечуждый искусству человек сказал замечательную фразу – вы [группа] презентуете песни, а Колбасука – себя. Фраза жестока и недостойна быть произнесённой вслух – но, как показало время, оказалась наиболее близка к истине. Колбасука своей поистине чудовищной интуицией почувствовала – нет, почуяла! – огромный потенциал пения – не песен! нет! – и безошибочным инстинктом начала нащупывать извилистую рокенролльную тропинку… наезженную и даже укатанную в асфальт… но таку-у-ую опасную и крутую со стороны!
Тем временем отгремел мартовский «Snow Day», которому впоследствии выпала честь оказаться Лучшим Квартирником группы, хотя в какой-то момент над ним и навис большой медный таз – на одной из последних репетиций вокалист безапеляционно заявил, чтобы ему вынь да положь усиление для микрофона, а иначе квартирника не будет; оцепеневший от такой наглости солист заметил было, что быть или не быть выступлению – дело решения ВСЕЙ группы, но вокалист перешёл на повышенные тона, и неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы солист не сделал финт ушами – резко извинившись за свои слова насчёт «всем всё решать вместе», он пообещал скандальцу усиление и откланялся. Квартирник состоялся – да ещё как!
Действительно, на «Снежном Дне» ребята оторвались, что называется, по самые квинты – традиционно была сыграна совершенно новая программа + представлено несколько старых вещей в новой обработке. В одной из песен, упорно косящей под блюз и оттого самой группой в угоду импровизации сознательно не репетируемая, соло-гитариста явно задел крылом пролетающий мимо беспокойный дух Хендрикса или какого другого безумца, и парень остервенело выдал на своей дешёвенькой полосатой электрогитаре такой мощный и искромётный экспромт, что после коды только крутил головой и хлопал глазами, явно не видя ничего вокруг. В другой песне вокалист умудрился связать свой высокий голос с ритмом и басом в безупречный, плотный и колючий клубок, стремительно пролетевший над головами слушателей маленькой бунтарской кометой и обдав тех обжигающей кокаиновой пылью далёких рокенролльных лет. Басист (приглашённый по наводке вездесущего Джоза), уставившись в угол, терзал свою мастеровую басуху, певец истязал воткнутый в компьютерные колонки «Genius» микрофон, солист свирепствовал то на электрухе, то на акустике – на глазах изумлённой «тусы» вершилось Таинство Рока. Квартирный формат шоу только подчёркивал неистовство каждой ноты, до звона натягивая удила камерной обстановки.
По окончании концерта я, вконец обессилев и просто-напросто боясь где-нибудь просто-напросто свалиться, зачехлил своего верного «Тигрёнка» и отбыл домой. Впервые я не присутствовал на выступлении Колбасуки, которая с неослабевающим упорством продолжала подбирать нашу эстафетную палочку и вылезать на сцену со своим добром. Публике ничего не оставалось делать, как сидеть и слушать про «раз-два-три, давай с тобою помолчим, у нас внутри спит желание любви». Да она, публика, собственно, и не возражала. Какая хрен разница, подо что хлебать субботнее пивко… На следующий день мне отзвонился вокалист и охрипшим голосом поведал, что они сидели аж до трёх часов ночи (бедные соседи), спели всего Шевчука (бедный Шевчук), а Колбасука ваще так разошлась, что ты, кароче, зря не остался (бедный я). Повесив трубку, я схватился за голову.
Твою мать. Как-то совсем не то должен был сказать человек, только что сыгравший свой Лучший Квартирник. Совсем-совсем другое – представлялось мне.
Сейчас мне думается, что как раз в тот момент и произошло… нечто. Во всяком случае во время обязательного послеквартирниковского разбора полётов у нас с вокалистом произошёл первый конфликт – мелкий, но всё же. На моё замечание насчёт «ты бы поменьше ****ел попусту на выступлениях, это всё-таки концерт» парень раздражился и осведомился, на каком основании я решил, что кто из нас лучше умеет разговаривать с залом. Я задумался и предложил сходить за вином – ответа у меня не было. Прикончив бутылку, я выдал вокалисту ещё одну претензию – на мой, мол, взгляд он слишком уж напрашивается на алодисменты. Это как бы… не очень красиво. Да и вообще.
Парень неожиданно всхлипнул, сунул в видик кассету с «Queen» и долго молчал, после чего признался, что в его говённой жизни ему всегда перепадало так мало женского внимания, что он добирает его сейчас, и разве это плохо?
Совсем не плохо, ответил я, уже начиная жалеть о затеянном разговоре. Только вот решать свои личные проблемы за счёт группы, за счёт музыки, за счёт, в конце концов, какого-никакого, а искусства – это как бы… да и вообще.
Товарищ соглашался, кивал и пил. Какое-то время мы смотрели запись. В глазах мельтешила «квиновская» феерия. Потом я ушёл.
Дальше идёт кусок жизни, будто покрытый толстым, мягким, набитым маковыми лепестками одеялом. Мы с моей без пяти минут женой проводили вместе двадцать пять часов в сутки, бесцельно и упоённо валяясь на кровати, поглощая шампанское, «Рафаэлло» и креветок (и нечего тут, всё нормально сочетается). Болтали обо всём и ни о чём. Я набирался ценнейшей информации о музыкальных группах и исполнителях (представьте себе, в этом плане мы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО были полными мудаками – конечно, не знать в лицо Слэша или Хэтфилда грех не Бог весть какой, но… как бы… и вообще). Три раза в неделю происходили репетиции следующей программы – близилось, страшно подумать, двухлетие нашей группы. Между делом приняли чисто символическое участие в открытии выставки одного тогда ещё безвестного эпатажника, косящего под юродивого; задумали нарядиться огородными пугалами, обвешаться распечатанными репродукциями бенефецианта и сыграть пару-тройку своих вещей в акустике; верный себе вокалист немедленно разорался по поводу «идите вы на *** со своими нарядами», после чего сразу же устроил скандал потому что он, видите ли, согласился наряжаться, а в самую красивую тряпку уже завернули солиста; стоит ли говорить, что два придурка в соломенных шляпах и с гитарами сразу всем понравились, а вокалист, прочухав фишку, разоблачаться долго отказывался. Вот она, сила искусства.
Близилось двухлетие. Количество (и качество) нового материала вокалиста резко шло вниз. Тогда меня это не насторожило – я был поглощён любовью и своими текстАми. Я даже пропустил мимо ушей его вопросец – чего у вас там, вообще, как? а то меня «туса» спрашивает, а я не знаю, чего ответить.
Человек умирал, музыкант агонизировал – всё то, что светилось в глазах парня два года назад, когда мы вышли с прослушки у «Джаза», сейчас таяло, исходило сигаретным дымом, растворялось в ледяной мёртвой воде, из-под которой уже проглядывало новое лицо – оплывшая, самодостаточная, бесполая, свиная харя мещанина.
Может, оно и к лучшему…
Нет, он так же продолжал выдавать интересные и «в тему» идеи насчёт соляков и аранжировок – но своего писал всё меньше и меньше. ТекстЫ парня стали понемногу напоминать старую истёртую копирку – одни и те же жалобы на жизнь, бесконечное нытьё про «окон в доме нет», или «для чего мы сидим здесь, я просто не знаю», или – просто финиш – «когда ничего не происходит и мне нечего тебе сказать». Пиком явилась неожиданно удачная и совершенно заслуженно, безо всяких кавычек ставшая хитом песня с дебильным названием «Падший ангел» (вскоре была переименована в «Чёрно-белого ангела»). Там есть такие строчки – «белый ангел мстит мне чёрной местью… но чем мне больней, тем интересней – во что он превратится, во что…» Ну… просто нет слов. До сих пор я твёрдо уверен – в этой жизни это его Лучшая Песня.
Лучшая Песня, написанная в Худшее Время. Встаёт перед глазами – мы идём к нему на репу, и я зачем-то спрашиваю его – а как ты думаешь, вот наша группа – вообще зачем? для чего? как ты лично считаешь?
Ну как же, хекает он и неловко поводит головой – развлекать народ! Я поскальзываюсь и чуть не падаю в лужу. Лепечу – ты серьёзно так считаешь? Вокалист спохватывается (бля, не то ляпнул!) – нет, ну я понимаю, конечно, миссия, рок-н-ролл, ну, ты понял, да? Ухмыляется.
Я-то понял. А понимаешь ли ты, на *** мы каждый раз рвали себя во время этих сорока минут? Ради аплодисментов? Денег? Признания? Простого выебона? Разные, так сказать, отклонения бывают, я слышал…
А суть-то проста, как три рубля. И как же мне горько, что ты до неё так и не добрался – а может быть, таки добрался, а? Долез, дополз – и с негодованием обнаружил, что очков тебе за это никто присуждать не намерен, и бонусами на этой вершине не разживёшься – так и плюнул.
Ты предал своего чёрно-белого ангела, запер в доме без окон и включил над ним самый тёплый дождь.
Так началось появление Кафтанца. Запомни его, читатель, мы ещё к нему вернёмся.
Не терял времени и другой герой нашего горе-фарса.
Колбасука матерела на глазах. Куда делись неуверенные глазки, где, где те худенькие пальчики, кое-как зажимающие тугой звенящий гитарный металл? Затянутая в расчётливо лопающееся неглиже, в центре внимания восседает улыбчивая вальяжная сучка и длинно, подробно, витиевато, никуда не торопясь, представляет свою очередную песню. Новыми вещами Колбасука себя не утруждает – ещё не всеми услышано старьё. Выдумав и во всеуслышание озвучив название следующей большой программы – «ИНЬ-ЯН», ни больше, ни меньше – она больше года ходит с загадочным видом и кормит бедную «тусу» туманными обещаниями, томно вздыхая – пока ничего не готово, идеи есть и много, кое-что пишется, но самой не нравится, ибо не соответствует той планке, которую я сама себе обозначила. Между прочим, «Инь-Ян» не увидел свет до сих пор.
И хватит брюзжать, автор, в самом деле! Столь ответственный подход к собственному творчеству достоин, по крайней мере, уважения! Да и какое тебе, в сущности, дело – собака, как говорится, лает, да ветер носит – карандаш в зубы, гитару подмышку – и пиши себе Правильно, и представляй Как Надо, и пой Что Следует! И воздастся тебе!
А вот неймётся ему, автору. Может, он завидует лёгкой Колбасучьей славе? А может, он просто слишком долго молчал?
Нет ответа. А коли так – едем дальше.
Шло время, шли промежуточные мини-квартирники, менялись песни, менялись гитары. Наконец, прокатился громоздкий и неповоротливый концертище «Большой Двойной», посвящённый двухлетию группы; день начался с того, что гитаристу позвонил испуганный вокалист и смущённо доложил, что порвал струну на его гитаре, которую вытащил для последней репетиции своего соло; дело было улажено, запаску нашли, но настроение несколько скисло; на квартирник планировалась просто нереальная по объёму толпа приглашённых, и, в числе прочих, достаточно известный в городе басист с подружкой-певичкой, что, конечно же, добавило группе лёгкой гордости, но нервничать ребята стали заметно сильнее; как всегда, безупречно вылизанная программа и почти профессиональный звук убили на корню сумасбродный дух рокенролльного трио, и под конец выступления гитарист (мучившийся, кстати, в этот день температурой) напутал простейший соляк, вокалист заиграл проигрыш, создав тем самым мелодийную брешь, басист наврал в припеве фирменной баллады про графа Цеппелина; ситуацию вытянула лишь финальная акустическая оторва в частушечном ключе – на перерыв ребята уползали в достаточно потрёпанном настроении.
Тем не менее, уже спустя какие-то полчаса вокалист, нажравшись алкоголя, уже лихо отплясывал с известным в городе басистом вокруг микрофона и, исступлённо колотя по струнам акустики, орал с ним на брудершафт битловскую «Twist And Shout», подружка-певичка трясла маракасами, зрители сходили с ума, а на заднем плане, вообразив себя инкарнацией Джима Моррисона, шаманил ошалевший от температуры и орущей толпы солист с музыкальными палочками в руках. От полного разгрома квартиру, сама того не ведая, спасла соседка снизу, позвонив в дверь и пригрозившая милицией. Квартирник насилу утих. Солист уехал домой (кстати, встав утром без малейшего признака жара), остальные, ополовинившись, остались тихонько бренчать на гитаре и попивать всяко-разно. Само собой, Колбасука поблистала и здесь, правда, с некоей толикой кой-чего свеженького – в моду входила культура лесби, а Колбасука считала себя очень модной.
И что-то снова неспокойно шевелится внутри меня. Какоя-то заноза не даёт мне покоя – и спустя столько лет. Что-то здесь не в порядке. Не ТАК должен заканчиваться квартирник, тем более юбилейный. Хотя стоит вспомнить и зажигательные квартирники Майка Науменка, и напористые выступления Цоя, и агрессивно-пронзительное камерное колдовство раннего «Аквариума», продолжавшееся гораздо больше времени, нежели влезает в обычные сутки – но тут всё сложилось иначе. Таинству Рока больше не было места за нашим пьяным столом. Все стулья были заняты колбасуками и кафтанцами.
Настала пора остановиться на последних поподробнее.
Кафтанцы – разновидность колбасук. Причём мужского пола. Обитают в норах, сходных с колбасучьими, питаются кетчупом и много курят. Есть мнение, что кафтанцы – это души умерших музыкантов, возвращённые на землю по причине «а на *** они нам тут на небесах-то». В пользу этого говорит тот факт, что они весьма прилично играют на музыкальных инструментах, достаточно неплохо поют и даже способны из нескольких кубиков-клише собирать вполне себе слушабельные песенки. Кафтанцы обладают поразительной способностью к мимикрии – слово-другое – и ты с удивлением обнаруживаешь, что совершенно свободно общаешься с такой особью на темы, о которых тот ещё пару минут назад не имел ни малейшего представления! И впрямь, ожившее подтверждение максимы «принимай форму сосуда, в который тебя наливают»! И последнее – кафтанцы всегда очень-очень заняты какими-то таинственными хлопотами. Один знакомый кафтанец как-то с грустью поведал мне, что ежели б ему трудолюбие Высоцкого (ей-богу, не вру!!!), он бы горы своротил, а так… и времени нет, и всё такое. Не сдержался как-то, спросил – а чего времени-то нет? чем занят? – посмотрел печально и ушёл, не ответив. Другой с болью в голосе сетовал на потерянную тетрадку с текстОм настолько суперской песни, что повторить её никаким образом невозможно. При этом взгляд у кафтанца был настолько злобен и колюч, что я не просто рискнул усомниться в его словах.
С кафтанцами удобно. Пожалуй, этим всё и сказано. Удобно!
Но что же мне, ****ь, делать, если таким Кафтанцем, такой мимикрирующей, доброжелательной и удобной во всех отношениях тварью оказался вокалист моей группы?!! Что?!! Когда я упустил момент начала превращения человека в Кафтанца, почему я вообще позволил этому случиться? И отчего я брызжу слюной теперь, чего мне не хватает-то? Удобно же!
Самое поганое, что я знаю ответ. Мне не хватает ГРУППЫ. Которая потихоньку начала прекращать быть ГРУППОЙ как раз после «Большого Двойного».
Удивительно, но, вновь вернувшись к дуэту, рок-ребята вытянули ещё аж целых два полновесных квартирника. «Четыре Жизни» (на четырёхлетие группы, которой уже не было) и «Пять Лет – Вива Флэт!» (на пятилетие группы, которой уже нет). Электрозвук канул в Лету, играли акустику. На «Четырёх жизнях» солист показал крошечный моноспектакль «Три окна и Незабудка», во время которой вокалист-Кафтанец забыл выключать фонограмму, и бедному новоиспечённому актёру пришлось напрягать голос, дабы перекричать магнитофон – а спектакль был лиричный. Но – справился, сдюжил. Перед исполнением «Звезды Пигмалиона» «туса» задала вопрос, кто такой Пигмалион. Солист сказал, что это такой мифический скульптор, влюбившийся в своё творение, и приготовился играть, но вокалист, надувшись от важности, сказал, что Пигмалион – это такой мифический скульптор, влюбившийся в своё творение. Мы умеем, бля, пользоваться Яндексом, мелькнуло в голове солиста. Заиграли.
На «Пять Лет» солист показал новую программу «Певец Тростника» из тринадцати песен на традиционные сорок минут; после перерыва вокалист тоже щегольнул новьём – представил аж целых две песни + кучу старых – на сколько, думаете? – а на те же сорок минут, если не больше – вокалист выгибался как мог и пространно представлял каждую вещь словами типа «а вот следующая моя песня про…» и «а теперь ударим по тяжёлой артиллерии!» (дословно). Солист, скрипя зубами, дотерпел до перерыва, по окончании которого явил «тусе» юмористический моноспектаклик «Харакири». Уезжая с женой домой, он не отрываясь глядел на счастливое лицо Кафтанца, возбуждённо рассказывающего всем и каждому, что «прикинь, девчонка знакомая нам коробку пива поставила – БЕСПЛАТНО!» Задержавшись в дверях, солист подождал ещё немного – может, хоть что-то прежнее мелкнёт на лице друга? может, он хотя бы спросит – ну как вам квартирник?
Ничего не мелькнуло. Ничего не спросил. Уписывал дежурную бутылку халявного бухла.
Кафтанцы. Колбасуки. Кто они? И кто – я?
Столько графоманской блевотины, кривится читатель, а всё ради сакраментального «кто я»? Да походу ты – ангел! – на фоне колбасук и кафтанцев-то!
Знаешь, читатель, а иди-ка ты в джёппу. Другой мой знакомец, тот самый стесняющийся басист, приведённый мною на самую первую репетицию группы (лелеял я, дурак, надежду собрать группу из друзей), на следующую репу благополучно забил, за что и был мною самолично выгнан. Потом он честно мне признался, что ему больше не интересно заниматься музыкой. Да, раньше катило. Теперь нет. Люди меняются. Он, видимо, изменился таким образом.
Почему же этот человек смог сказать мне в лицо Правду, а другой и по сю пору говорит мне лишь то, что мне подспудно хочется слышать? Почему первый на вопрос, понравилась ли ему моя новая песня, сказал, что он ничего не понимает в моих песнях, но музыка красивая, и эх вот бы наложить сюда бас – а второй, глядя мне в глаза, с готовностью закивал и зацокал языком – ах, шедевр, ах, лепота – и, конечно же, на уточняющий вопрос – как ты сам думаешь, о чём эта песня? – замугыкал, завращал буркалами и выдал глубокомыслённое – ну, я так-то приблизительно понимаю, а вот словами… Почему первый во время редких посиделок достаёт раздолбанную акустику и, тыкая пальцем в выжженное на голове грифа название нашей институтской группы «TRANS», запускает первый шар студенческой ностальгии – в то время как второй лихорадочно тарится электрогитарой, микрофонной стойкой и усилителем для акустики – именно в той же последовательности, в которой оное было приобретено мной? Он купил – и мне тоже нада?
К слову говоря – и электра, и стойка, и комбарь пылятся в его норке без дела. Сам видел.
Тьфу.
На моём дне рождения, этот Кафтанец внимательно выслушал мой вопль души (вроде даже не сильно удивившись) и кивнул – да, давай, я согласен, разваливаем группу, так будет честнее, ничего нового не поём, блаблабла – он всё повторил за мной слово в слово.
И ни малейшего намёка на что-то вроде «а может, всё-таки…» Он очень легко согласился убить ГРУППУ, всего год назад сыгравшую свой юбилейный пятилетний квартирник. Конформизм вообще удобная штука.
А что Колбасука? Что-то позабросили мы её, болезную – как она там?
Цветёт и пахнет Колбасучка наша. Унюхав, что Джоз, кроме всего прочего, занимается живописью, откапывает в себе талант художницы и первым же делом заявляет проект – «порисовать в трёху» - то бишь устроить живописную сессию из себя, любимой, Джоза и моей жены – естественно, в жанре «ню». Последняя кандидатура обусловлена тем, что Колбасуке нравятся девочки с узкими бёдрами. Да и Джоз, вона, не против.
Пачкотня холстов Колбасуке быстро надоела, и она переключилась на музыку, благо ходить далеко не надо – всегда под рукой тот же Джоз, да и рок-ребята опять же. И сдохнуть бы и этому увлечению… простите – таланту, да вот незадача – так некстати распалась группа. Как же, ****ь, теперь быть-то? Чё ж я буду одна, как дура?
Волею судьбы экс-солистом к тому времени овладела (и владеет поныне) жажда писательства – овладела почти насильно, ибо держит, не отпуская ни на миг – но разговор, как уже было сказано, не обо мне. Что же Колбасука?
Ты догадлив, читатель.
Наша выхухоль застрочила прозу. На мои круглые глаза она высокомерно ответила – да причём здесь, вообще, ты? я ещё в школе рассказы писала! Не льсти себе, мол, чувак, души прекрасные порывы индивидуальны и пропорциональны прекрасности этой самой души. И не ****.
Прощай, Колбасука. Я вспоминаю строчки одной из твоих последних песенок – «я люблю таких как я, люблю таких как ты, ****утых на всю бошку» – и прощаюсь с тобой. Хотелось бы навсегда – да не выйдет, к сожалению.
Прощай и ты, Кафтанец. Что бы на прощание про тебя вспомнить… Может, то, как ты к месту и не к месту со вкусом вставлял термин «сустейн», отмахнувшись от его истинного значения энергичным «а мне насрать – что хочу сустейном, то и называю»? Может, твою одобрительную реплику «О! Прогресс!» – на мои планы сделать наконец-то не моно-, а обычный спектакль? Или, может, вспомнить группу «Птица Тылобурдо», удостоенную твоего лаконичного вердикта «хорошая у них техника» – и не слова более? А может, вспомнить зачем-то сообщённый мне факт девственности подруги – с последовавшим за этим строгим-престрогим «только тусе не говори, а то меня пацаны не поймут»? Не знаю… я просто теряюсь в обилии вариантов прощания.
Поэтому попрощаюсь просто так. Попрощаюсь, пока ещё мне не стало – всё равно. Прощай, Кафтанец.
За окном кабинета почти стемнело – скоро зима. Часы показывают 15:45 – пора собираться, сегодня сокращённый рабочий день – но я медлю. Кажется, мною что-то упущено. Какая-то важная завершающая деталь…
Сейчас я выключу компьютер, оденусь, дойду до проходной – это совсем недалеко – и встану в очередь к вахтовому автобусу, который отвезёт меня домой. Вокруг автобуса будут крутиться разнокалиберные малолитражки, а над нами, возможно, пролетит самолёт, протянув за собой размахрившуюся белёсую канитель. И в каждой машине, и в том самом самолёте, и в сотнях других, и даже вокруг меня на соседних сиденьях будут находиться лица, под которыми скрываются морды колбасук и кафтанцев – да, да, разумеется, не под каждым! – но под большей их частью – а мы… мы будем продолжать позволять им принимать форму наших сосудов – ведь мы – всего лишь чёрные урмяне.
Мы пока не умеем быть чем-то иным.
Я тянусь мышкой к кнопке «ПУСК» – и тут пальцы сами собой пробегаются по клавиатуре, и в окошке «Ворда» появляется недостающее финальное звено.
Вот оно:
Они съедят твою плоть как хлеб
И выпьют кровь как вино…
==========
В произведении использованы фрагменты песен групп «Аквариум» и «КИНО».