Документы ГУЛАГА против «параш» ГУЛАГА и других «параш».
Примечание начальное - 2011 г.
В метро почти все читают, понятно, что читают не Белинского и Гоголя, а того «милорда глупого», которого и предсказал Некрасов. И вот попалась мне для такого чтения книжка ныне модного америкосовского детективщика Ли Чайлда «Выстрел», впрочем издательство наштамповало уже пять или шесть томиков автора в бело - красных суперобложках. Ну и что с того… «одноразовое чтение», не хуже Донцовой или Шиловой. Но в романе главным героем оказался русский ГУЛАГ и его «питомцы», причем с соответствующей приправой реальных ужасов и здоровенной долей «развесистой клюквы». Мне невольно вспомнилась работа по гранту Фонда Гуманитарных исследований, где мы столкнулись с архивами жалоб из реальных лагерей периода сталинщины и «оттепели». Там всплывал не киношный, а реальный ужас советских лагерей, но уже тогда меня очень заинтересовала личность автора найденных нами документов.
В 1958 г. ленинградский математик Револьт Иванович Пименов (1931-1991 гг.) был осужден по ст. 58-10-11 на 10 лет («создание «антисоветской организации»). В 1963 году после многочисленных ходатайств видных советских ученых , в том числе и академиков П. Капицы, Л. Ландау и А.Сахарова, Р.Пименова освободили. Он вернулся в Ленинград, защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертации, в 1968 г. написал книгу воспоминаний «Один политический процесс» (что послужило причиной его нового ареста в 1970 г. (формально за хранение Самиздата, а фактически за распространявшиеся с 1968 г. мемуары и эссе «Как я искал шпиона Рейли»). Приговор – «5 лет в ссылке» был отменен «за отсутствием состава преступления» только в 1990 г. Ссылку отбывал в Коми АССР, а с 1975 года жил и работал в Сыктывкаре.
С 1987 г. неоднократно участвовал в различных научных конгрессах по математике и синергетике, опубликовал ряд научных докладов. В 1991 г. был выдвинут кандидатом в депутаты Съезда народных депутатов РСФСР. Поддержать его кандидатуру в Коми АССР приезжал А.Д. Сахаров. Он же выдвинул кандидатуру Пименова в Конституционную комиссию съезда. Пименов выборы выиграл, но летом 1991 г. умер от прогрессирующего рака горла.
Приводимые ниже письма Р.И. Пименова в Иркутский областной совет депутатов трудящихся (рукописный подлинник) и администрации лагеря (машинописная копия) были обнаружены в архиве Иркутского областного совета (ГАИО, ф.445 оп. 3 Дело 286, л.д. 6-9.) и ранее нигде не публиковались. Замечания Р. Пименова на вышедшую в знаменитом эмигрантском изд-ве «Посев» в 1973 г. книгу воспоминаний Авраама Шифрина «Четвертое измерение» публикуются по самиздатской копии, хранящейся в личном архиве публикатора, в СССР и постсоветской России, они так же не публиковались, насколько известно публикатору, эти замечания были частично опубликованы в Нью-Йорке в конце 70-х гг. в одном из диссидентских сборников.
Заявления Пименова - выразительный документ характеризующий т. н. «лагерную повседневность» и установленные в сибирских лагерях порядки в период т.н. «хрущевской оттепели». Они во многом развеивают миф о «значительном облегчении жизни политзаключенных в лагерях» после смерти Сталина и свидетельствуют, что и через 6 лет в лагерях мало что изменилось, а произвол администрации не уменьшился. Это подтверждается и замечаниями на книгу Шифрина, в которых особенное место занимают личные воспоминания о тайшетских и братских лагерях, хотя, в целом замечания и претендуют на более широкие исторические обобщения.
<Заявление 1>
В наблюдательную Комиссию при
Иркутском облсовете депутатов трудящихся
от Пименова Револьта Ивановича, 1931, 58-10-11, 10, 410/4-42А
Заявление
Я считаю необходимым обратить Ваше внимание на безобразные, унижающие человека и приводящие даже к смертным случаям условия в т.н. спецподразделении строгого режима : ЖШ-410/4-42А пос. Вихоревки.
В камерах площадью 9-10 кв. метров содержится по 6-7, а иногда доходило и до 9 человек.
Единственный способ находится в камере – лежать на сплошных нарах, на полоске в 50 погонных см. на душу. Нет даже стола.
Едва мы прибыли сюда в мартовские морозы, как с окон были сняты вторые рамы, в результате чего в камерах царил адский холод.
Вместо уборной существует просто яма, открытая всем ветрам, содержимое которой время от времени выливается на прогулочный двор.
Но, видимо, и этого кажется мало. Мало и тех ограничений которые изобретены инструкцией о содержании в этой тюрьме, именуемой лагерем.
Хотя по правилам ларек полагается раз в месяц, здешняя администрация умудрилась за семь месяцев: с 06.03.59 по 30.09.59 дать ларек всего два раза. Последний раз это было три месяца тому назад 03.07.59.
Да и что за ларек! Зам.нач. 4 отделения по оперработе кап. Комраков запретил продавать в ларьке продукты питания. Но даже мыла, зубного порошка, махорки нельзя купить вот уже три месяца.
А к чему приводит отсутствие махорки у курящего человека? К тому, что он начинает искать ее всеми правдами и неправдами. Так, ущемлениями человеческих прав, объективно провоцируются нарушения режима. На этой почве и разыгрался трагический инцидент.
Тот же капитан Комраков категорически запретил увозить больных от нас в больницу.
Все эти издевательства изматывают человека и если и перевоспитывают, то только в духе воспитания презрения к тем, кто подобными мерами хочет запугать политических преступников.
Я уже обращал внимание здешней администрации на ряд вопиющих безобразий, но не получил ответа ни на мое заявление зам. По политработе Скорлупину, ни нач. отделения. Поэтому я прошу Вас обратить внимание на положение здесь, дать должную политическую оценку таким методам физического принуждения и, если Вы сочтете их не отвечающими советскому закону, пресечь их.
Покойный В.Д. Лазунин был объектом преследований со стороны здешней администрации. В начале этого месяца с 01.09. по 20.09.59 он непременно просидел в изоляторе 20 (двадцать) суток.
Первый раз, когда мы были в бане (за несколько км от нас; нас возят туда в воронке, набитом до отказа. Что бы это понять, попробуйте сесть в здешний воронок по 20 человек и проехать туда и обратно. А ведь здесь люди еще и истощенные!), Лазунин пытался в зоне раздобыть махорки. За это получил пять суток. Едва он отсидел их, как за то, что, находясь в коридоре, просил махорки у товарища из камеры, - еще пять суток.
Когда кончились эти судки, произошло следующее. Старшина Буряк крикнул «отбой». Лазунин, в карцере, обрадовано воскликнул: «Ура! Давай нары!», - за что получил еще пять суток.
Выйдя из изолятора, он просил у капитана дать ему пришедшее на его имя письмо. Вряд ли человек, просидевший уже ни за что 15 суток на 400 г хлеба в день без матраса, одеяла и т. п., мог вполне владеть собою. За тон разговора он получил еще пять суток.
28.09 опять старшина Буряк не дал ему возможности взять махорку, которую ему передали из другой камеры.
На следующий день утром, на прогулке, после взволнованного разговора о махорке, Лазунин упал и скончался. Медицинская помощь прибыла после его смерти.
Он 1930 года рождения, арестован в возрасте 19 лет. После десяти лет лагеря - умер.
Изложенные обстоятельства могут подтвердить все лица находившиеся с покойным в одной камере: Игнатов Б.Г., Караванский С.О. (убыл 18..09.59), Лунев Н.Р., Просвиряков Г.А., Харитонов И.С., Кравченко Г. (в камере с 19.09).
Прошу Вас ответить на мое заявление. В случае неполучения ответа я буду вынужден обратиться в иные общественные организации.
01.10.59. (подпись)
< Заявление 2>
Начальнику ЖШ-410 полк. Евстигнееву С.К. от
Пименова Револьта Ивановича, 1931, 58-10-11,
10, 410/4-42А
Заявление
Когда Вы два месяца назад, обратились ко мне с вопросом, нет ли у меня претензий, я ответил, что нет. Как осмотрительно поступил я тогда! И как неосторожно с моей стороны было бы дерзнуть жаловаться. Что бывает за жалобы - общеизвестно.
Вот Вам пара примеров, как здешний начальник кап. Комраков понимает право на жалобу.
Приезжал сюда зам.нач. политотдела. Я обратился к нему с просьбой посмотреть, как выглядит наша «уборная». Это яма под открытым небом в одном из углов прогулочного двора. Ее содержимое время от времени выливается на прогулочный двор. Посмотрели бы Вы на него, загроможденный кучами и потоками из параш…
Это мое обращение было расценено местным начальством как нарушение порядка. За это с одним из моих писем немедленно после жалобы была проделана такая вещь: оно было принято у меня и (цитирую капитана): «Оно тут и лежало у меня на столе все время. Я его даже и не читал». Лежало полтора месяца, пока я не узнал, что оно не получено и не запросил начальство по этому поводу. Тогда мне сказали, что его не отправляли… и помянули «теплую уборную»…Итак за мою жалобу наказана моя мать. А она-то, наивная, пишет: «Ведь люди же они (тюремщики) все-таки…»
Другой пример. Безобразно работает здешний ЧИС. Например, старое белье забрал, а нового не дал, и люди (в том числе и я) остались с одной парой белья. Я просил, чтобы мне из моих личных вещей дали теплое нательное белье и заодно папку с математическими рукописями. Капитан разрешил. Я отдал квитанцию на вещи. Проходит неделя, другая, я слышу «завтра-завтра». Я вспоминаю, что вот такими «завтра» меня кормят полгода в деле запломбировать зуб. (Вы знаете, что такое зубная боль?) Я начинаю беспокоиться и прошу кап. Комракова поторопить инспектора ЧИС. Его ответ цитирую: « Раз Вы такой нетерпеливый, я ему скажу, чтобы не давал Вам белья. Пусть возвратит квитанцию».
Да у сильного всегда бессильный виноват…
Просить я Вас ни о чем не прошу. Бесполезно. Просто заявляю - вот факты. И верю, что нет ничего тайного, что не стало бы явным, пусть даже нескоро.
27.12.59
Вихоревка
(подпись)
Р. Пименов
ЗАМЕТКИ О КНИГЕ А. ШИФРИНА «ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ»
Об этой книге я могу высказываться в двух аспектах: как критик-источниковед и как свидетель части описываемого материала. Начну с первого.
С первых страниц книга вызывает ощущение исторической неправды. Автор утверждает (стр. 15), будто его арестовали в волне погромных антиеврейских настроений, хотя и «под занавес». Знающий историю тех дней - а счет тогда шел не на годы и даже не на месяцы, а на дни и недели - безошибочно сосчитает, что Шифрин был арестован не позже, чем 7 апреля 1953, когда всему Союзу было объявлено о реабилитации евреев, о неправомерных деяниях следователя Рюмина и т. п. Но на стр. 18 автор говорит: «... был июнь и стояла жара»; это же повторяется на стр. 25. Мне этой неувязки достаточно, чтобы не верить автору.
В чем не верить? Я, конечно, верю тому, что он был арестован, что он побывал в лагерях, в частности - в Озерлаге, где я его видел (впрочем, если бы я его не видел или не узнал бы по фотографии - очень точной, - я по анализу текста все равно бы поверил, что он сидел в лагерях). Но при чтении такого рода литературы для меня главнейший вопрос: это мемуары или беллетристика? Могу ли я принять сообщаемые тут сведения за факты, на которые можно ссылаться, либо же эти сведения - плод творческой фантазии, «перевоссозданное бытие»? С первых страниц возникает ощущение, что книга — произведение «изящной словесности». Оно крепнет по мере чтения. Все время усиливается впечатление, что автор «обогащает» свою личную биографию, изображая бытующие в лагере анекдотические ситуации, классические описания побегов и др. как якобы случившиеся лично с ним, непосредственно при нем. Я вовсе не хочу этим бросить тень на автора. Его неоспоримое право писать в той форме, в какой ему заблагорассудится. Более того, моя оценка книги в целом - положительная : книга точно и убедительно передает впечатление от прихрущевских политлагерей: однако почти все детали и фактические сведения представляются мне искаженными и не заслуживающими ни малейшего доверия.
Начну с личности автора. На обложке читателя уверяют, что, «глубоко интересуясь всем, что связано с Израилем и сионизмом, он пытался собирать и распространять в СССР сведения по этим вопросам. В 1953 году А. Шифрин был арестован (как «американско-израильский шпион»...)». Последнее объяснение, как уже говорилось, автор сам выдвигает на стр. 15. Однако первая фраза плохо вяжется с признанием самого же автора на стр. 179: «... Каганов дал мне таблицу спряжений глаголов и местоимений на иврит. Но к этому я тогда (1954-55) проявил значительно меньше внимания...» Посему я позволяю себе не верить ни издательскому, ни авторскому монтажу личности автора, а реконструировать ее самостоятельно.
Ключевым, по-моему, является то обстоятельство, что автор до ареста (во всяком случае, после войны) работал следователем (стр. 324) и по праву носил при себе оружие, даже когда расхаживал по улицам Москвы (стр. 17). Байки, будто он был «юрисконсультом» Министерства вооружения (стр. 36), я подвергаю сомнению. Следователем он был не маленьким, если его лично знал, по меньшей мере Л. Шейнин (стр. 373). И коль скоро он был арестован после Рюмина, то, значит, он шел в том потоке следователей, который подлежал ликвидации по указаниям Берии, т.е. автор принадлежал к тому кругу следователей, которые создавали «дело врачей» и предназначались сменить собою прежний, бериевский состав МВД-МГБ (замыслы 1951 - 52 гг.). Эта гипотеза хорошо согласуется с тем, что в 1956 при всеобщем снижении сроков ему не скостили ни одного дня; если он был посажен за причастность к созданию дела, признаваемого в 1956 году липой, то ни реабилитации, ни смягчению он не подлежал; в глазах Комиссии он являлся разновидностью «бериевца», ибо тонкости различения между течениями в МВД-МГБ в 1951 - 1953 гг. ускользают от внимания неспециалистов. Естественно, что ни в лагере, ни тем более на Западе автор не рисковал признаваться в том, за что его на самом деле посадил Берия. И, по-моему, напрасно. Упрекать его в том, что он после фронта пошел на следовательскую работу, что им - в числе других -пытались (кто пытался?! Вот что он мог бы рассказать, признавшись!) вытеснить ставленников Берии при Сталине, а потом, после того, как Берия дал по рукам Маленкову, ему (и кому еще?!) дали по шее (успели дать, прежде, чем сами слетели!), - нелепо, по-моему, упрекать и винить. Упрекать и винить, с моей точки зрения, можно автора лишь за то, что он скрыл от нас «пятое измерение». Ибо «четвертое измерение» - лагеря и тюрьмы - стали ныне чем-то чуть ли не банальным, все про них пишут. А вот «пятое измерение» - жизнь наших министерств, реальная расстановка сил на верхах, их внутренний (духовный и бездуховный) мир - это за семью печатями, это - непосильное покамест перу «измерение». Раз он там работал, он обязан был бы поведать нам, каково там работается.
На этом источниковедческие замечания прерву, обращусь к тем эпизодам, относительно которых я могу выступить свидетелем.
Стр. 185. Действительно, Евстигнеев - неприятная лич-ность, но не вижу оснований именовать его «типичным фашистом». Он умел принимать различные обличья. И помимо профессии начальника лагеря у него есть профессия журналиста - на моральные темы.
Стр. 193. Многие в лагерях именуют себя сыновьями генералов, прокуроров и т.п. К сожалению, стиль автора таков, что его слова: «Геннадий Черепов, бывший студент, сын известного советского генерала» допускают разные понимания: (1) «как автор проверил, Ч. является сыном генерала», либо (2) «как говорил Ч. автору, он, де, сын генерала», либо (3) «про Ч. говорили, будто он - сын генерала», либо нечто подобное. Я лично с Череповым не сталкивался, но слышал о нем много. Бесспорно, это яркая фигура, но столь же бесспорно - психически на грани нормальности. Некоторые его поэмы впечатляющи (например, «Я - семь громов пророка Иоанна»). Слова автора: «Я читал ему Брюсова, Блока, Гумилева. Геннадий сидел, не дыша. Он не знал этих поэтов: в школьных программах СССР их нет» (стр. 194), - грубо неверны. В послевоенные годы, когда Черепов должен был бы получать образование, судя по возрасту, и Брюсов и Блок входили в общеобязательную программу десятого класса, хотя и не восхвалялись безусловно. Незнание их Череповым может подтверждать гипотезу, что он не только не студент, но и средней школы не кончал.
Стр. 198. Амнистия осени 1955 не распространялась на тех, кто соучаствовал в карательных акциях против советских людей («по пункту 4»); естественно, что в этом редко кто охотно в лагерях признавался солагерникам. Этим может объясняться то, что лицам, именовавшим себя «старостой, бургомистром, переводчиком», освободиться не пришлось.
Стр. 244. Про августовское (29 августа 1953, шахта «Капитальная») восстание заключенных (не уточнил: только ли политических?) я слышал от многих досиживавших з/к летом 1958. Однако никто никогда не утверждал, будто бы к ним приезжал (прилетал) «Хрущев, Микоян» или т. п. члены Политбюро. Самую крупную фамилию, которую я слышал, - был генерал Масленников, позже расстрелянный как «бериевец».
Стр. 248. Владимира-Станислава Георгиевича Горбового я хорошо знал, проведя с ним в одной камере свыше полгода. Это один из лучших людей, с которыми я сталкивался. Пользовался безусловным авторитетом среди украинцев. Хорошее классическое образование. Высокая терпимость сочетается с фанатичной преданностью делу Украины. Среднего роста, плотный, без одного глаза (черная повязка), прихрамывает, ходит, опираясь на палку (предмет вечных недоразумений при шмонах). По его словам, как подданный Австро-Венгерской империи в 1915 потерял глаз на итальянском фронте; с 1919 участник национального движения за самостийную Украину; с 1921 по 1938 почти непрерывно провел время в тюрьмах и концлагерях пилсудской Польши; в 1939-1941 - на нелегальном положении; 23 июня 1941, в момент, когда Красная Армия оставила Львов, а немцы еще не вошли, там собрался парламент (забыл, как назывался) независимой Украины, Горбовой был то ли его председателем, то ли зампредседателя; с июня 1941 до 1944 в немецком концлагере; освобожден в конце 1944; с 1945 занимал крупные посты а аппарате министерства иностранных дел Чехословакии; принимал активное участие в выселении немцев из Судет (рассказывая мне, не считал это безнравственной акцией); арестован чехословаками в 1947, передан в СССР, по ОСО приговорен к 25 годам за измену родине (как он шутил: «Я сидел с 1921 почти непрерывно в Польше, Германии, СССР, но меня ни разу не судили»).
Неверно утверждение (стр. 249) автора, будто «каждый год его увозили этапом в Киев и Львов, где КГБ возил его по Украине, убеждал... и уговаривал...». Мне известна только одна поездка Горбового такого рода - поздней осенью 1960,-о которой он сообщил мне запиской на новосибирской пересылке, когда его везли обратно (обратно - по этапу, а в Киев - самолетом, без явного конвоя, а при «сопровождающих»), а меня - во Владимир; видимо, это связано было с игрой с Шульгиным и т.п. Действительно, Горбовой отказался отречься.
Неверно обозначение Меклера (стр. 250) «профессором атомной физики», ибо не только к моменту ареста (1958), но и к моменту эмиграции (1973) из СССР он не защитил даже кандидатской диссертации. Но, бесспорно, он выдающийся ученый, хотя и сноб. Кажется, именно Меклер ухитрился пустить по лагерной зоне ДОКТОРА ЖИВАГО на английском языке; до меня он не дошел, информация восходит к Карлу Фрусину. Опять же, с Меклером в лагере я не встречался, но до меня со всех сторон доходили вести, что вокруг него группировалась лагерная интеллектуальная элита. В мордовских лагерях образовалась переписка мужской и женской зон, и моя тогдашняя жена Ирэна Вербловская влюбилась в Меклера; позже, уже в Ленинграде, в этой связи я и познакомился с ним.
Стр. 255. Вопиюще неграмотно и вредно мнение автора, будто «Хрущев ничем не лучше Сталина». Хрущев спас жизни миллионам людей, Хрущев не укреплял свою личную власть бруствером из трупов, Хрущев не боялся разъезжать практически без охраны, хотя на него было минимум два реальных покушения. Красить всех своих политических противников без разбора в один цвет, «они там все» - совершенно безответственный прием.
Стр. 263. Я познакомился с Шифриным в январе 1959 г. действительно на штрафном лагпункте (кажется, № 307, но не уверен) и видел его меньше недели: потом меня «дернули на спец», ибо из Иркутской тюрьмы меня везли в спецлаг (к «Гитлеру») и лишь по рассеянности конвоя не довезли, сбросив «только «на штрафняке». Я там отъедался, отдыхал и набирался впечатлений. С Шифриным я не сошелся: он мне показался пугающе глубоким и многослойным человеком (словом, в точности, как на прекрасно выражающей его духовную суть фотографии на обложке книги), а он ко мне если и присматривался, то не счел нужным форсировать знакомство. Он заведомо путает, утверждая, будто я «получил ученую степень математика еще до окончания курса»; защитился я только через полтора года после освобождения; видимо, в его фразе отразилась в перевранном виде информация, что у меня уже есть (к моменту ареста) публикации и я получал приглашения и участвовал во всесоюзных съездах и конференциях специалистов (но уже после окончания университета). Так вот рождаются преувеличения в лагерях, и историк лагерей должен беспощадно отскребать «параши» от мемуарных «сынов генералов». С Вайлем Шифрин не мог видеться в Озерлаге: те летние месяцы 1958, которые Вайль провел в Озерлаге, он был в Чуне на общем режиме, где не было Шифрина; потом Вайль попал в Иркутскую тюрьму, откуда - в Мордовию. Поэтому Шифрин мог познакомиться с Вайлем только в Мордовии (и, сколько я помню рассказы Вайля, - познакомился-таки, но бегло). После тюрьмы и перед камерным спецом жизнь на этом штрафняке показалась мне раем, хотя осталось смутное ощущение напряженного противостояния одного барака - другому, хмурой вражды; потом я слышал, что повара (тоже з/к) этой зоны сами заключенные прогнали с поваров, здорово побив.
Стр. 270. Про историю посаженной команды танкера «Туапсе», смотрящей фильм, как они-де требуют вернуть их в СССР, я тоже слышал: это было предметом большого хохота и в лагере,и во Владимирской тюрьме.
Стр. 294. Действительно, в конце 1959 даже невнимательному стало ясно, что вольности 1956-1957 гг. ликвидируются, что зажим идет вовсю; впрочем, началось это еще весной 1958, когда «расконвойку» - политических снова загнали в зону; потом последовал приказ № 380 об укреплении режима и строительстве спецбараков камерного типа. Мне Евстигнеев объяснял запрещение посылать бандероли из лагеря (я хотел отсылать прочитанные мною книги, полученные ранее) без ссылок на «нехватку персонала» и т.п., а цинично: «Обойдетесь без бандеролей. Понадобится, загоним вас_в_такой ящик, где этот вам раем покажется»).
Стр. 304. Нестерова (впрочем, мне сдается, что фамилия его хоть и похожая, но иная) я знал еще на Воркуте, и вместе с ним мы шли этапом летом-осенью 1958 в Озерлаг. На костылях, с перебитыми ногами, и вся его автобиография почти буквально совпадает у Шифрина с тем, что он рассказывал мне, за исключением одного уточнения. По-видимому, Шифрин из ложной деликатности лакирует начальный этап жизни Нестерова: по рассказам Нестерова, он в 1920 - 1930 гг. занимался то ли грабежом, то ли контрабандой в СССР, неоднократно попадал в МУР, но так как к ворам относились снисходительно, как к классово близкому элементу, то отделывался детскими сроками. Когда его в 1937 посадили и отправили на Колыму, он бежал. Так как искать никого не искали, он сумел эмигрировать и даже вывез часть своего золота. Оно послужило ему неплохой базой в Англии (профессию свою там он мне не уточнял, но никогда не было речи про его будто бы причастность к киноискусству). Дальше - как у Шифрина, с одной поправкой: при аресте по возвращении в СССР он попал не на Лубянку, а в Сухановскую тюрьму. От него я впервые узнал, как кормят в Сухановской тюрьме и что там для избиения применялись «бычьи ***».
Стр. 310-322. Сплошная амальгама то ли из чьих-то рассказов, то ли из перемешавшихся в йоговском мозгу (как известно, тренируемом специально так, чтобы не замечать докучной действительности) обрывков воспоминаний. Я был и у «Гитлера»: с ноября 1958 по конец этой зимы, с перерывом на недолгую поездку в Иркутский централ; и у «Буряка», куда нас этапировали от «Гитлера» и где сначала мы помещались в старом деревянном корпусе, а потом нас перевели (зима 1959-1960) просушивать собой свежевыстроенный бетонный корпус, который, в основном, и описывает Шифрин. Так вот, «Буряк» и «Гитлер» (вполне заслуживающий, кстати сказать, эту кличку одноглазый вор: он воровал наше мясо, а дабы избавиться от потенциальных жалоб, ловил и крал у жителей поселка собак и их мясом заправлял тюремную бурду) никогда не работали на одном лагпункте в этот период. Сомневаюсь, чтобы по их любящему самостоятельность характеру эти старшины могли бы и в другое время работать вместе. «Гитлер» управлял спецом (деревянный, сравнительно просторные камеры, давно обжитой, теплый) в Анзебе. Буряк - в Вихоревке, причем над Буряком начальником был капитан Комраков (кокаинист), который с переводом заключенных в бетонный корпус полностью вытеснил Буряка и стал самолично ведать практически всем.
Более того, я и не помню Шифрина на спецу в Вихоревке в 1959 - 1960, а я там пробыл с конца 1958 до декабря 1960 (перерыв в январе 1959) и какой-то срок вертелся «придурком» в библиотеке при в общем точно описанном Мешкове; в частности, разносил почту и бандероли (которые Мешков ленился вскрывать-проверять) по камерам, поэтому должен был бы помнить Шифрина, ибо он - впечатляющая личность.
Описание внутренности камеры в точности совпадает с реальным внешним видом «комраковки» - бетонного корпуса с апреля-мая 1960 года, кроме одного: не было такого лютого холода ни тогда, ни в начале зимы 1960-1961 (до середины декабря 1960, когда меня увезли). Такой лютый холод, когда полотенце за ночь примерзало к печке (именно к печке, а не к чему-либо иному!) был в зиму 1959, но в старом, деревянном корпусе «буряковки». Но даже в этот душащий мороз Вольт Митрейкин (с которым я одно время был в камере и который пытался обратить меня в йоговскую веру) настаивал открывать форточку. В то же время по тексту автора получается, что, пробыв на этом спецу зиму, весной он попал на этап в Мордовию. Однако этап из Озерлага всех политических в Мордовию имел место весной 1961; кстати, Шифрин упоминает, что ехали они вместе с О. Ивинской и И. Емельяновой (стр. 331), а как раз с падчерицей Б.Л. Пастернака Ирой Емельяновой этапировалась и моя жена, и было это в апреле-мае 1961.
В целом описание «усредненной» «гитлер-буряк-комраковки» кажется мне «типичным» (в том смысле, какой сему термину придает соцреализм) и достигающим правильного впечатления; однако я помню гораздо меньше случаев избиения, которыми прямо-таки кишит рассказ Шифрина. Собственно, я помню (не считая камерных драк) только один случай избиения: весной 1960 в бетонном корпусе ночью в кровь избили (выведя из камеры в библиотеку, утром мне же убирать кровь и пришлось) Ивана Тимкив; говорят, приезжие с Украины следователи, но сам он неукраинцам никаких подробностей не сообщал; его после этого держали в карцере, не допуская к нему врача, покамест следы побоев не сошли. Еще, раза два, в деревянном корпусе я был косвенным свидетелем, как закручивали в смирительную рубаху и подвешивали (собственно видеть воочию мне этого не довелось), стянув руки-ноги кверху. Затем избили (в бетонном корпусе) и оторвали ухо неудачному беглецу, пытавшемуся остаться в рабочей зоне и обнаруженному конвоем. Больше ни одного случая избиения, о котором бы я слышал хоть сколько-нибудь конкретную или достоверную, информацию, не могу вспомнить.
Заодно о рабочей зоне. Шифрин ни словом не упоминает, что в 1960 году все содержащиеся в бетонном корпусе выгонялись на работу, сначала - в каменном карьере, а потом - на строительство фундамента какого-то здания. В деревянном корпусе, действительно, содержались верующие женщины («монашки», как их называли, но скорее баптистки и ИПЦ). Неправильно описывает Шифрин ситуацию с баней и «монашками». Никто их не гнал в баню в воскресенье: я вообще не думаю, чтобы начальство захотело утруждать себя в выходной день. Дело было в том, что начальство решило отнять у «монашек» личную одежду, заменив ее на казенную, а те не хотели. Для этой цели велено было им идти в баню, чтобы утянуть одежду, покамест моются. Они разгадали, отказывались. Тогда их силком потащили. Они легли - не пойдем.Тогда их грузили на тачки и везли. Офицерские жены раздевали их. Крики и вопли, действительно, рвали сердце. Отказ от казенной одежды как-то мотивировался ими ссылкой на каноны веры, но я забыл как.
«Уборная» - открытая яма на прогулочном дворике - описана Шифриным верно и точно, но только это было в самые первые месяцы содержания в деревянном корпусе, т.е. в начале 1959.
Отмеченные досадные неточности не позволяют верить автору в тех подробностях, которые он сообщает про неизвестные мне события. А жаль. Ибо книга содержит в себе много интересных указаний на ту жизнь, которая шла на воле,- т.е. о чем почти нет никакой литературы. И поэтому, скажем, читая (стр. 411-414), будто летом 1963, едва он освободился, за ним была установлена наружная слежка, я недоумеваю: фантазия ли это йоговской памяти? или за ним особливо следили в память того важного поста, какой он занимал до ареста? или следили за всеми?
Человеку, ничего не знающему и не интересующемуся подробностями, прочесть эту книгу стоит. Историку на нее ссылаться не рекомендую.
От редакции
Как книга, выпущенная издательством «Посев» в 1973 году, так и сама личность Авраама Шифрина производят впечатление феерическое.
В мае 1953 года Шифрин, ответственный работник Министерства вооружения, арестовывается по обвинению в шпионаже. Что там было на самом деле и было ли что-нибудь - непонятно. Сам Шифрин пишет об этом глухо. Связанный с КГБ журналист Ю. Эрлих (о нем ниже) сообщает в этой связи фантастическую историю об уходе по крышам из окна «одного иностранного посольства».
Повествование, в основном, охватывает десятилетние скитания Шифрина по лагерям. Оно наполнено и удивительными приключениями героя (чего стоит, например, один эпизод в омском лагере, когда он выдал себя начальству за переодетого офицера КГБ), и лагерными «парашами», и вполне реальными именами, судьбами, бытом. Особенный интерес вызывает книга потому, что в ней перед читателем предстает малоизвестный мир послесталинских лагерей. При этом надо иметь в виду, что ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ сделано отнюдь не в авантюрном и легкомысленном тоне. Шифрин пишет серьезно, мрачно, часто патетически.
Специального рассмотрения заслуживает сенсационное сообщение о том, что это он и его друзья, заключенные-сионисты, тайно осуществили в начале 1960-х годов перевод ЭКЗОДУСА. Шифрин утверждает, что именно из Мордовских лагерей «Библия сионизма» начала распространяться по стране.
Освободившись, Шифрин после долгих мытарств оседает в Одессе. Он, как всегда, деятелен: организует кустарную художественную артель, заводит кружки, в которых просвещает еврейскую молодежь, поддерживает связь со своими друзьями по заключению.
В 1969 г. «Авраам из Одессы» появляется в Москве на первых «Vip - Проводах» (тогда еще выпускали, в основном, сионистов с большим стажем, как правило, бывших зэков). О нем говорят почтительно, как о патриархе движения. А вскоре и сам он уезжает из СССР.
Однако, и покинув страну, Шифрин продолжает в самых неожиданных контекстах проявляться в нашей жизни. То его имя всплывает в разгар солженицынско-медведевской полемики. То вот книга. То вдруг «Комсомольская правда» в 1976 (!) году в четырех номерах подряд помещает статью Ю. Эрлиха С МЕНЯ ХВАТИТ! (№№40-43,18-21.2.1976).
Эрлих - зав. отделом в «Вечерней Одессе», бывший приятель Шифрина, «Авы», как он его называет. Как и все, что касается Шифрина, статья быстро теряет всякий оттенок правдоподобия и начинает напоминать вариации на тему НАШЕГО ЧЕЛОВЕКА В ГАВАНЕ Г. Грина. (Эрлих, например, упрекает своего друга Аву, что тот недобросовестно работал на израильскую разведку!)
Помещаемая рецензия Р.И. Пименова на книгу ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ пришла к нам из Самиздата. В первой своей части она вызывает некоторые возражения. Например, гипотеза Р.И. Пименова о роде занятий Шифрина перед арестом представляется нам хотя и очень эффектной, но слабо мотивированной. Кроме того, безразличие Шифрина к сионизму до ареста рецензент доказывает с помощью не слишком корректного цитирования.
Во второй части рецензия содержит ценные сведения, исправляющие и дополняющие картину созданную автором книги ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ.
Следуя по пути, указанному Р.И. Пименовым, можно привести и не отмеченные им примеры искажения фактов в книге Шифрина. Так, у Шифрина встречаются утверждения, что «такая дивизия (внутренних войск КГБ -Ред.) стоит в каждом (!) городе СССР для подавления возможных восстаний» (стр. 334) или что в настоящее время в советских лагерях находятся сотни тысяч заключенных за религию (стр. 449).
К замечаниям, высказанным рецензентом, необходимо добавить и указание на историографическую неряшливость книги даже в упоминаниях общеизвестных, доступных всякому редактору фактов. Например, весной 1953 года названия «КГБ» еще не существовало (стр. 17,19, 23 и т. д.), а было объединенное МВД. Г.М. Маленков никогда не занимал должности Генерального секретаря КПСС (стр. 428). «Хроника текущих событий» не именовалась ни разу «Информационной хроникой» (стр. 442) и т- д.
Примечание последнее - 2011
Оказавшись в знаменитом на весь Иркутск огромном здании на углу улицы Дзержинского (она же ранее Арсенальская и им. Товарища Троцкого) я явно чувствовал себя не в своей тарелке, попав по путевке университетского комитета ВЛКСМ в Политотдел УВД Иркутской области. Впрочем, я успокаивал себя, что это не надолго, впереди маячила военкоматская повестка, слава богу, с офицерскими погонами. Так что не очень интересовали меня «красноломпасные» генералы и «серопапаховые» полковники, а еще менее приезжавший за воспитательной литературой невзрачный майор с пропитым докрасна лицом. Мог ли я предполагать, что он окажется одним из «героев» тех архивных документов, разбирать которые мне пришлось через тридцать с лишним лет. А фамилия, да разве в фамилии дело, еще Галич отметил «идет Кузьмин Кузьма Кузмич…по Царскому селу…», опять же очередной мистический пазл – Петербургский узник – лагерный вертухай Мешков и – воспоминания на грани веков, до коих и дожить-то в молодости не чаял…