Тихие сады

                К.Велигина afalina311071@mail.ru
            
Светлой памяти моей мамы Раисы Александровны Велигиной

               
                ТИХИЕ  САДЫ
                фантастический роман

                ЧАСТЬ 1.
               
                1.

     Тихий и строгий вечерний час.
     Зима. Мороз – легкий, небольшой. Быстро темнеет. В домах уютно зажигаются лампы и свечи, а на мощеных, забеленных снегом улицах – фонари. Старинный маленький город словно расцветает огнями. Падает крупный сухой снег, огромные тени от снежинок скользят по мостовым и тротуарам неправдоподобно, изысканно, как в театре. По мостовым неторопливо едут экипажи, запряженные парами и четверками лошадей, по тротуарам, узким и светлым, идут горожане, вдвоем, поодиночке, с детьми.
     Карета герцога, которому принадлежит городок, не спеша, движется по улице на санных полозьях. В карете – сам герцог, тяжелый, грузный, надменный, в мохнатой шубе и меховом берете с плотными наушниками. Напротив него сидит вельможа в теплом плаще, сшитом из шкурок сибирского соболя, с песцовой опушкой, - молчаливый, стройный, точно изломанный дворянин с лицом красивым и отстраненно-скучающим. Он откинулся на подушки сиденья и посматривает в окно, а голос герцога Герберта Фл`ауде ворчит во тьме экипажа безнадежно и одиноко, точно жужжанье мухи, плененной между ставнями и оконным стеклом:
- И опять полозья визжат… Как хочешь, Ориани, а не выношу я этого звука. Так по душе и царапает. Это я в последний раз еду на санных полозьях, да! Я уже велел сделать вместо них лыжи…
     Арм`андо Ориани не слушает герцога. Впрочем, не слушает вежливо. Он то и дело роняет волшебные слова: «да, да», «конечно», «справедливо», «бесспорно», «так лучше всего». Эти слова действуют на собеседника магически: он уверен, что его слушают и понимают. Но мысли Армандо далеко от герцога, от его одиночества, от санных полозьев. Он с удовольствием и любопытством рассматривает, точнее сказать, созерцает старинные дома, церкви, здание ратуши, переулки, особняки. Всё вокруг смотрит уютно, сказочно, красиво. Городок Ленц необыкновенно аккуратен и обаятелен, как все небольшие старые города Европы. Он похож на игрушечный с его круглыми башнями, крышами-конусами и фигурными флюгерами на них. И над всем этим кукольным сверкающим городком – фиолетово-синее небо, снежное, зимнее.
     «Хорошо здесь, - думает Ориани. – В столице толчея, шум. А здесь мир и покой. Обетованная провинция, текущая молоком и медом свободной простоты».
     -… вот площадь, единственная в Ленце, кроме дворцовой, - долетают до его ушей слова герцога Флауде. – Памятнику императору Августу, поставлен к столетию тогдашней династии. И смотри-ка, Ориани, цыганский балаган приехал; то-то народ собрался. Представление смотрят. Давай выйдем, взглянем на них.
     Он стучит набалдашником трости в стену кареты три раза. Кучер останавливает лошадей. Тут же подъезжает паж из свиты герцога. Он спешивается и помогает своему хозяину и его гостю выйти из кареты.
     Они оказываются на площади, круглой и белой от снега. Толпа почтительно расступается, давая им дорогу. Они проходят вперед, окруженные свитой герцога: Флауде и его спутник.
     Массивный, отлитый из чугуна памятник императору Августу Первому, тоже местами покрыт снегом. Сумрачный император в старинной шляпе смотрит вдаль смелым мужественным взглядом – взглядом, которого у него никогда не было при жизни. Всем образованным людям известно, что он был труслив и неуравновешен. Но памятник живет своей собственной жизнью. Он величествен, грозен, и ему нет никакого дела до скучных исторических истин.
     На площадке возле памятника нежно играет скрипка, и танцует девушка, совсем юная, светловолосая, темноглазая, в блестящем прозрачном платье и золотистых туфельках. Танцует она радостно и легко, словно дышит. Ее тонкий наряд странно и волшебно смотрится под падающим снегом, на зимнем холоде. На скрипке играет стройный юноша лет семнадцати, в яркой цыганской одежде, но с волосами светло-каштанового цвета, точно лесной орех. Лица юноши и девушки очень похожи.
     Герцог сморит на них благосклонно. Особенно, конечно, на девушку. Она необыкновенно хороша собой. Ее стройные ножки, кажется, не знают усталости, а вся красивая изящная фигурка в золотисто-розовых блестках – холода. Она танцует с алыми и голубыми шелковыми лентами, паря и кружась вместе с ними, точно снежинка или фея; ее танец завораживает. Герцог не может отвести от нее глаз, Армандо Ориани тоже. Но он посматривает и на юношу. Уж слишком хорошо тот играет. Интересно, когда и где он достиг такого мастерства? Его скрипка звучит, точно голос человека – сильно, страстно, воздушно, то весело, то укоризненно. Неужели он перенял искусство игры на скрипке от цыган? «И скрипка у него отличная, - с сознанием дела думает Ориани. – Звук глубокий, полный. Не удивлюсь, если она родом из мастерской самого Страдивари или Аматти».
- А эти девочки-мальчики вовсе не цыгане, - говорит, постепенно увлекаясь, герцог Флауде, обращаясь к Ориани. – Наверно, те украли их детьми. Ну, скажи мне, зачем цыганам чужие дети, когда им собственных девать некуда? Для меня это всегда было загадкой.
     Когда представление заканчивается, юноша и девушка обходят восхищенных зрителей с деревянными тарелочками. Девушка останавливается перед герцогом и его вельможным соседом и, грациозно кланяясь, говорит:
- Добрый вечер, господа!
- Добрый вечер, - ворчит герцог. – Ты легко одета, милая.
- Ничего, мне даже жарко, - она улыбается ему. Ее темные глаза и белые зубы блестят в свете фонарей, точно агат и жемчуг. Он кладет ей на тарелочку несколько золотых монет. Ориани делает то же самое. Она кланяется и хочет идти дальше, но Герберт Флауде удерживает ее.
- Постой, - говорит он по привычке ворчливо. – Позови-ка сюда этого, со скрипочкой… кто он там тебе?
- Брат, - отвечает она. – Мы родились в один день.
- И как же вас зовут? – спрашивает герцог, невольно улыбаясь.
- Я – Минна Р`онге, а он – Кнут Ронге.
- Вот как… ну, позови его.
     Минна зовет брата. Кнут подходит к герцогу, кланяется и целует его руку.
- Вот что, любезный, - ворчливо говорит герцог. – Я приглашаю вас обоих выступить у меня во дворце завтра вечером. Согласны ли вы?
- Да, ваша светлость, - отвечает Кнут, глядя на герцога приветливым ясным взглядом; глаза у него голубые.
- Ну, и отлично. Я вам обоим хорошо заплачу, останетесь довольны, так и скажи вашему цыганскому дворянину… кто он у вас там? Барон, король?
- Король Лойза, - отвечает Кнут. Он из польских цыган.
- Поди-ка: экзотика, - усмехается герцог. – Ну, ступай. Хорошо ты играешь. А девушка славно танцует.
- Благодарю вас, ваша светлость, - и юноша почтительно отходит прочь.
- Поехали, Ориани, - говорит Флауде. – Ну, как тебе эта парочка?
     Они идут к карете.
- Оба красивы, - равнодушно отвечает Армандо Ориани. – И оба мастера своего дела.
- И ведь совсем молоды, а? – посмеивается герцог. – Ведь им и двадцати лет не будет. Люблю молодежь. И девушка очень недурна. Минна… красивое имя.
     Они садятся в карету и едут дальше по городу, который, впрочем, скоро кончается. Они поворачивают обратно.
- Вот я и показал тебе город, милорд, - говорит герцог. – Чем еще тебя порадовать?
- Благодарю, я совершенно доволен, - любезно откликается Ориани. – Завтра днем у меня встреча с вашим купечеством по вопросам торговли… а послезавтра с утра беседа с мэром… и я уеду, - он улыбается герцогу. – Уеду послезавтра днем.
- Мои купцы хитроваты, - качает головой Флауде. – Ты не очень-то слушай их. Живут припеваючи, а всё недовольны. Особенно этот Аттилио Мадзини. Он из них больше всех врет. Самый обиженный. А у самого в Ленце три особняка! Да в столице два. Смутьян!
- Не буду слушать Мадзини, - смеется Ориани.
- Не слушай, не слушай. Они тебе налгут, что я пригреваю своих евреев, а их, честных христиан, прижимаю…
- Ну, это старая песня.
- Вот именно, старая и лживая. Евреи у меня вот где, - герцог сжимает свой крепкий кулак. – А с христиан я лишнего не спрашиваю, сам христианин: так и передай его королевскому величеству. Дескать, Флауде хоть и грешен, но меру во всём знает и своему государю всячески и премного предан. Так и передай…


     Вернувшись во дворец, Армандо поднимается в свои комнаты: ряд богатых покоев, среди которых столовая, гостиная, спальня. Его лакей Луиджи принимает у него плащ. Армандо останавливается перед зеркалом, поправляя волосы. Они у него темно-шоколадные, а глаза сине-зеленые, яркие. Лицо красиво, но как-то устало – вероятно, от скуки и одиночества… И сквозь изысканные породистые черты потомка флорентийских дворян проступает образ человека уже не юного. Тридцать восемь лет – вон они, вполне ясно отражены в зеркале, хотя обычно зеркала льстят ему, показывая человека лет тридцати трех, не больше, стройного, с капризной и гордой осанкой.
     Позванивая шпорами, он подходит к окну гостиной и отводит в сторону край спущенной лазоревой гардины. И видит дворцовую площадь. За узорной оградой – часть герцогского сада, прекрасного, заснеженного, с аккуратно постриженными деревьями и кустами, образующими шары, кубы, пирамиды, живые изгороди. Что за нелепая манера уродовать сады! И всё же сад Флауде прекрасен – пусть стриженый и заснеженный, но зато с римскими фонтанами, павильонами, беседками. В этот час он пуст. Глядя на его аллеи, озаренные фонарями, Ориани вдруг неожиданно представляет себе юношу и девушку, которых видел сегодня. Лицо его озаряется мягкой задумчивой улыбкой. Минна Ронге… Она удивительно хороша, эта девушка. Само ее имя музыкально, и странно волнует его, человека, не привыкшего волноваться из-за имен, пережившего восемь лет назад смерть жены и сына…
     Он вспоминает лицо Минны: его нежный узкий овал, маленький нос, красивые губы, большие темные глаза. Кнут Ронге тоже вспоминается ему. У него такой же узкий овал лица, те же правильные ясные черты, но глаза светлые, голубые, а волосы гораздо темнее, чем у его сестры и, в отличие от них, слегка вьются, точно змейки. И они родились в один день. Интересно, кто из них первым попал в этот мир, кто первым приветствовал его? И кто научил Кнута играть на скрипке, а Минну танцевать с лентами?
     «Я обязательно спрошу их об этом завтра вечером, - думает Ориани, отходя от окна. – Они мне действительно интересны».
- Луиджи, - говорит он вслух. – Подайте мне вино, только не бордо, а канарское. Но прежде халат и туфли.
     Луиджи немедленно приносит халат и домашние туфли, снимает со своего хозяина сапоги и уносит их, потом молча подает к камину бокал и графин с благородным канарским вином.
     Лакею около пятидесяти лет. Он чрезвычайно молчалив, усерден и уже два года служит своему хозяину верой и правдой. Армандо отпускает его жестом, наливает себе вина и пьет его мелкими глотками, сидя в кресле и рассеянно глядя в огонь камина.

                2.

     На следующий день Армандо Ориани встречается с купцами Ленца. Они в самом деле готовы укорить герцога Флауде во всевозможных грехах. Аттилио Мадзини, беспокойный и всегда всем недовольный, горько жалуется на принижение купеческого сословия и на подати, взимаемые герцогом с купцов. Армандо Ориани слушает его свиду внимательно и серьезно, кивая головой и роняя, как заклинания, свои обычные фразы: «я вас понимаю», «бесспорно», «само собой» и тому подобные ничего не значащие слова.
     Остальные купцы степенны, самодовольны и жалуются нехотя, лениво. Одеты все они очень богато, их руки украшены дорогими перстнями, на груди у каждого – модная в то время золотая цепь с брелоками из оправленных с золото самоцветов.
- Притесняет нас малость его светлость; свободы бы побольше, - басом говорит один из купцов, украдкой зевая и поигрывая своей золотой цепью. – А то, глядите-ка, сударь, мы в прибылях теряем. И в долгах у иудеев совсем погрязли…
- Да, понимаю, - кивает Ориани. – Ваши слова, господа, заставляют задуматься и дают богатую пищу для размышлений. Обещаю довести до сведения государя всё, что узнал о вас нового. А теперь мне пора, удачной вам торговли…
     Но тут же он был учтиво подхвачен под руки, и купцы своими звучными, прекрасно поставленными, как у певцов, голосами, принялись «нижайше просить» его отобедать в их кругу «чем Бог послал» и принять подарки для его величества, короля Астольфа Четвертого, и – «не откажите, примите от нас подарочки для себя самого, господин Ориани».
     Ориани улыбнулся этим крепким высоким пышноусым людям и ответил, что раз они столь любезны, он отобедает с ними и примет подарки для его величества, но для себя ничего не возьмет даром, разве что купит что-нибудь.
     Купцы выразили свое полное удовольствие в связи с намереньями посла его величества, усадили его за стол, уставленный редчайшими дорогими яствами и еще более редкими винами, а после обеда повели его в свои торговые дома, дабы он мог приобрести всё, что только пожелает. Ориани выбрал сто ярдов лучшего китайского шелка, груду мехов, несколько медальонов и перстней тонкой работы, три бочонка вина и две картины голландских мастеров для своей гостиной и кабинета в столице. Купцы смиренно назвали ему чрезвычайно низкие цены и наотрез отказались взять больше. Потом его усадили в богатую карету, всю нагруженную подарками для его величества (да и сама великолепная карета с лошадьми предназначалась в дар королю) и с почетом отвезли во дворец его светлости Флауде.
     Увидев щедрость купцов, герцог Флауде заворчал:
- Ишь, подлизываются, лебезят… Милорд, я тоже дам тебе карету с подарками для его величества, и ты уж не спорь со мной. Да, не спорь, обязательно дам! И уж я не поскуплюсь, как эти мужланы, несносные жалобщики. Вот увидишь, государь доволен будет. И мной больше, чем ими, да!
     Ориани, скрывая улыбку, коротко заметил, что не сомневается в этом.
     Ближе к вечеру он вышел прогуляться по саду. Всё было бело, по-зимнему одиноко – и тихо, очень тихо. Поблескивал в лучах уже низкого солнца окрашенный в золотисто-розовые тона снег – и мягко поскрипывал под ногами. Голубое, с молочно-белыми облачками, небо морозно раскинулось над деревьями, фонтанами, аллеями и полунагими греческими и римскими статуями из мрамора на торжественных древних постаментах. Теперь сад не был пуст, в нем гуляли придворные: фрейлины и вельможи, а немного в стороне катались с искусственных снежных горок дети фрейлин и вельмож. Но всё это не нарушало тишины и покоя зимнего сада. В ветвях пели лесные пичужки, славя заходящее солнце, небо меркло, дышалось легко и ясно.
     … Вечером стали готовиться к торжественному прощальному ужину в честь королевского посла. Герцогу хотелось блеснуть перед своим столичным гостем. Он заказал поварам самые тонкие изысканные блюда – французские, польские, немецкие, итальянские, и велел выставить лучшие вина Европы и Азии. Он призвал своих музыкантов и дал им строгие наставления, а после отправил репетировать.
     Узнав, что во дворец прибыли приглашенные им вчера Минна и Кнут Ронге, он распорядился, чтобы им отвели небольшую комнатку близ столовой залы, дабы они могли там подготовиться к выступлению.


     Ужин удался на славу. Столовая была полна придворными из свиты герцога. Присутствовали мэр и несколько знатных горожан и фермеров. Герцог посадил Армандо Ориани на почетном месте, по правую руку от себя, напротив сцены. Музыканты священнодействовали в оркестровой яме; музыка и вино лились рекой.
     К концу ужина на сцену вышли Минна и Кнут. Сердце Ориани как-то странно и легко дрогнуло, когда он снова увидел их обоих. Он вдруг почувствовал, что несказанно им рад, но вряд ли смог бы объяснить, почему им овладела эта неожиданная радость.
     Минна была сегодня в белом кисейном платье с блестками и в таких же туфельках: стройная, тоненькая, с убранными назад волосами цвета слегка посеребренного золота. Кнут на сей раз отказался от цыганского наряда. Он появился на сцене в суконном сюртуке, таких же штанах и невысоких сапогах, сверкавших серебряными пряжками. Длинные кружевные манжеты доходили ему до самых пальцев.
     Брат и сестра грациозно поклонились публике. Потом Кнут отошел на край сцены, приложил скрипку к плечу и заиграл, а Минна закружилась в танце, таком невесомом, легком, вдохновенном, что, казалось, она сейчас взлетит над сценой, к высоким сводам зала.
     Кнут играл любимую песню аристократической Анк`онии:
                В далеких странах
                Идет война,
                А ты навсегда со мной.
                Мой друг единственный,
                Пей до дна
                Свой кубок –
                И песню пой.

                О чем споешь ты,
                Не знаю
                Я.
                Должно быть,
                О тех краях,
                Где нет войны,
                Где любовь твоя
                И небо
                В звездных огнях.

                Ах, что за розы,
                Мой друг и брат!
                Сестра,
                Соловьи поют!
                Лишь здесь наш дом,
                Наш заветный
                Сад –
                И вечной любви
                Приют.
     Армандо Ориани смотрел на легкую, точно сказку рассказывающую фигурку танцующей с лентами девушки, на стройного юношу, который играл на скрипке лучшую из мелодий с самозабвенным упоением… и вдруг (он сам не понял, как это могло случиться) глаза его стали горячими и влажными, а сердце исполнилось кроткой нежности к Минне и глубокого преклонения перед ней. Он испытал также преклонение перед Кнутом, который словно касался смычком не скрипки, а души – бережно, осторожно, властно.
     Рядом, тихонько покачивая белым париком, сморкался в платок расчувствовавшийся Герберт Флауде, но Ориани не обращал на него внимания. Он видел лишь Минну, ее грациозные движения, полные непринужденного и в то же время строгого изящества, гордости и скромности, порывистости и сдержанности; он слышал только скрипку, которая очаровала, захватила его сердце, как и танец девушки, ибо это было одно: и скрипка, и танец…
     «Если бы я мог весь мир положить сейчас к их ногам, я бы сделал это, - подумал он в страстном порыве любви, умиления и восторга – чувств, которых не испытывал уже много лет. – Что все цветы, все райские птицы, всё золото мира по сравнению с ее полетом, с ее цветением, с ее блеском – здесь, на этой сцене, под звуки скрипки… да и скрипка ли это? Мне кажется, сама ее душа поет под его смычком…»


     Когда выступление заканчивается, грохот яростных аплодисментов наполняет притихший парадный зал. Все восхищены и растроганы. Кнут и Минна кланяются зрителям.
- Сюда, сюда их, ко мне! – волнуется герцог. Брат и сестра подходят к нему. Их лица светятся улыбками и вдохновением. Герцог обнимает и целует их обоих, вручает им толстый кошелек с золотыми далерами и сажает рядом с собой.
- Ешьте и пейте! – говорит он, собственноручно наливая им вина. – И вот что: не хотите ли служить у меня при дворе?
     Минна задумывается, а Кнут, становясь очень серьезным, отвечает:
- Мы должны подумать, ваша светлость.
     Ориани внимательно смотрит в его голубые строгие глаза и ясно читает в них опасение за сестру и недоверие к его светлости. Флауде, впрочем, не разбирается в выражениях глаз.
- Что вас удерживает? – спрашивает он. – Вы у меня будете любимейшими слугами, я вам назначу великолепное жалованье. И ничем не стесню вашей свободы.
     Минна смотрит на брата, потом на Флауде и отвечает с некоторым сожалением:
- Мы и вправду должны подумать, ваша светлость. Но что бы мы ни решили, мы бесконечно благодарны вам за вашу доброту.
   И она от всей души улыбается герцогу и Ориани.
- Подумать им надо… - ворчит побежденный ее улыбкой герцог. – Думайте! Если что, я всегда буду рад вам. А так: я дарю вам лошадей с седлами и со всем добром: уздечкой и прочим. Вы, конечно, ездите в женском седле? – спрашивает он Минну.
- Да, ваша светлость, - отвечает она. – Спасибо вам.
- Спасибо, - осторожно говорит и Кнут.
- Где вы научились так играть на скрипке? – вдруг спрашивает его Ориани. – Вы играете мастерски.
     Кнут мягко улыбается ему в ответ.
- Наш отец научил меня. А матушка научила Минну танцевать.
- Но вас же украли цыгане, - вмешивается герцог.
- Нас? О, нет, - Минна весело смеется, и ее темные глаза вспыхивают шаловливым и задорным блеском. – Никто нас не крал, ваша светлость. Просто наши родители уехали на заработки в Америку, а нас оставили на попечение тетушки. Та вскоре умерла, а мы попросились к цыганам в табор; они охотно взяли нас.
- Когда это было?
- Три года назад.
- Вам с братом было тогда четырнадцать?
- Нет, пятнадцать.
- Так теперь вам восемнадцать?
- Да.
- И кто среди вас, близнецов, старший? – с интересом спрашивает Армандо.
- Я, - отвечает Кнут и улыбается:
- У меня право первородства.
     Он с гордой нежностью смотрит на сестру; она отвечает ему ласковым взглядом.
- Вот что, друзья, - решительно обращается к ним герцог. – Я никуда не отпущу вас на ночь глядя. Поедете себе тихо и спокойно завтра утром, а переночуете во дворце. Согласны?
     Кнут слегка хмурится и хочет возразить, но сестра примирительно касается его руки и отвечает:
- Согласны, ваша светлость, и от всей души благодарим вас.
     Им отводят красивые комнаты. Наутро брат и сестра уезжают верхом догонять свой табор – богато одетые, на великолепных лошадях.
     Ориани видит в окно, как они уезжают, и какая-то тихая тонкая грусть прочной паутинкой стягивает его сердце. Ему не хочется, чтобы Минна уезжала. Он хочет еще и еще видеть ее чудесные глаза, улыбку, слышать ее голос, такой чистый и звучный, такой мягкий…
- Минна… - шепчет он еле слышно, прячась за лазоревыми гардинами, чтобы брат и сестра не увидели его, если вдруг случайно обернутся назад, в сторону дворца.

                3.

     После беседы с мэром Ленца и знатными горожанами в башне ратуши Армандо Ориани уезжает тоже. Герцог Флауде провожает его. На прощание он пожимает ему руку и говорит по обыкновению ворчливо:
- Ну, прощай, милорд Ориани. Кланяйся от меня его величеству да не забывай Ленца. Понравилось тебе здесь?
- Очень, - с любезной улыбкой отвечает Ориани. – И я непременно доложу об этом государю, лорд Герберт.
- Вот уж ты обяжешь меня этим! – герцог очень доволен. – И не забудь сказать королю Астольфу, что я его наипреданнейший слуга. Скажешь, милорд?
- А как же.
- Вот-вот, спасибо тебе. Ну, поезжай, счастливой тебе дороги, друг мой.
     Его пухлое лицо темнеет, на него ложится тень осторожной грусти. В своем меховом берете и шубе герцог напоминает сейчас печального бобра.
- Я очень одинок здесь, милорд, - говорит он глухо. – Ты и сам знаешь, что такое одиночество. С тобой мне было гораздо веселее. Приезжай летом. Нет, весной. Дай слово, что приедешь в апреле! – он оживляется. – Я покажу тебе свою дачу – прехорошенький загородный замок! Это в восьмидесяти милях отсюда. Там у меня и водопад, и ручьи, а в ручьях – форель, да! Ее можно ловить прямо руками. Ну, приедешь, Ориани?
- Право, не знаю, - Армандо жаль герцога, и глаза его, обыкновенно равнодушные и чуть ироничные, поневоле теплеют. – Я очень постараюсь милорд; но его величество может не отпустить меня.
- Приезжай, друг мой, - глаза Флауде веселеют. - Мы славно проведем время! С тех пор, как скончалась моя жена, я не был там, - он крупно мигает и поспешно вытирает пальцами глаза.
- Как Бог даст, - Ориани сморит на него с пониманием.
- Да, именно, как Бог даст, - соглашается герцог. – Ну, поезжай, приятной тебе дороги. Да не забывай Ленц и меня.
- Ни тебя, милорд, ни Ленц забыть невозможно, - вежливо отвечает Ориани. – Будь здоров и не печалься. Благодарю за всё.
     Они снова пожимают друг другу руки, и Ориани садится в экипаж.
     Он выезжает за ворота. За его каретой следуют еще две: купеческая и герцогская, с подарками для короля. Кареты охраняют двадцать человек из числа дворцовой гвардии; они будут сопровождать королевского посла до самой столицы Анконии, города Гл`амберка: так строго-настрого наказал им герцог.
     … День сегодня немного ветреный. Солнце хмуро и неясно  проглядывает из-за густых сероватых облаков. Вскоре экипажи оказываются за городом, а еще через некоторое время – на большой проезжей дороге, окруженной со всех сторон густым лесом. Мохнатые темно-зеленые ели строго замерли у обочин с обеих сторон. Ветер, резкий и острый, шевелит их ветви, похожие на конские гривы, сдувает с них снег. Через месяц – Сочельник.
     Кареты поставлены на широкие плоские лыжи, поэтому Ориани больше не слышит противного скрипа полозьев, царапающего нервы. Правда, тяжелые лыжи немного затрудняют бег лошадей, но это нестрашно. Всё равно за два дня они непременно доедут до Гламберка. Три-четыре часа задержки не сыграют большой роли.
     Напротив Армандо сидит его лакей Луиджи – как всегда, молчаливый, в мохнатой накидке с капюшоном. Он невысок ростом, но в свои пятьдесят лет силен и ловок, как молодой. И движения у него молодые, легкие. Но главное его достоинство – молчание. С ним хорошо молчать: забываешь и о нем, и о себе, погружаешься в мысли о зимней дороге, о том, что было и будет… В эти минуты жизнь кажется столь же бесконечной, как зимний путь в столицу, - и не бессмысленной, какой она представляется, когда ты занят суетой и никуда не едешь.
     Так, в дороге проходит около пяти часов. И вдруг кучер резко осаживает лошадей.
- Что еще придумали! – слышен его недовольный крик. – А ну, уйдите с дороги!
     Ориани резко отвлекается от своих раздумий, поднимает стекло и выглядывает в окошко. Минна!
     Он сам не помнит, как выпрыгивает из кареты и оказывается возле нее. Она в своем новом шерстяном платье и теплом капоре, но глаза ее полны отчаяния, а лицо залито слезами. Узнав его, она бросается к его ногам и, всхлипывая, говорит:
- Добрый господин! Прошу вас, помогите… Мой брат ранен. На нас напали, забрали лошадей и деньги. Хотели взять с собой и меня, но Кнут за меня заступился. Я убежала, спряталась, так он велел мне. Когда я вернулась, он уже лежал… здесь, на снегу… Ах, Боже мой, неужели он умрет?
     В ее темных глазах страх и жадная мольба.
- Где ваш брат? – спрашивает Ориани, чувствуя безудержную радость оттого, что снова видит ее. Он поднимает ее за плечи и говорит:
- Довольно плакать. Я помогу вам.
     Его голос звучит столь ласково, что Минна, не привыкшая, чтобы с ней так разговаривали, особенно люди богатые, смотрит на него сперва с изумлением, а затем с восторженной надеждой и благодарностью.
- Он здесь, - говорит она и ведет Ориани к старому раскидистому буку. Под деревом, на снегу, лежит Кнут Ронге, бледный, неподвижный, накрытый полушубком сестры. Рядом, в футляре, лежит его скрипка.
- У него всё забрали, - шепчет Минна. – И полушубок, и шапку, и сапоги…
     Ориани накидывает Минне на плечи свой плащ из соболей, с песцовой опушкой, а сам склоняется над Кнутом и, откинув полушубок Минны, осматривает его вместе с подошедшим к ним Луиджи. Тот заботливо набрасывает на своего хозяина запасной плащ из длинной шерсти анконийской ламы.
- Он ранен в плечо, - спокойно говорит Луиджи. – Ключица сломана.
- Давайте отнесем его в карету, говорит Ориани лакею.
     Они осторожно поднимают Кнута и относят его в экипаж.
- В этом месте чаще всего на людей нападают, - сочувственно говорит Ориани капитан гвардейского отряда.
- Мы поедем на постоялый двор, - решает Ориани. – Город всего в десяти милях отсюда.
    Кнут лежит на одном из сидений, прикрытый полушубком сестры, он без сознания. Ориани вливает ему в рот немного крепкой настойки. Кнут глотает; его лицо слегка розовеет, он на мгновение открывает глаза, но тут же вновь закрывает их.
     Ориани, Минна и Луиджи садятся напротив Кнута. Минна держит в руках его скрипку. Луиджи захлопывает дверцу экипажа; лошади трогаются в путь.
- О, спасибо вам, - Минна хватает руку Ориани и прижимает ее к своим губам. Он чувствует эти губы и ее теплые слезы на своей руке.
- Не надо, - он мягко отнимает руку. Это вам спасибо за то, что вы встретились на моем пути.
     Его слова – он это видит – немного настораживают Минну. Она смотрит на него с некоторой опаской, которая борется в ней с доверием и благодарностью к нему.
- Не бойтесь, - он улыбается ей. – Я просто очень рад вас видеть: и вас, и вашего брата. Я сделаю для вас всё, что смогу, и, поверьте, ничего не потребую взамен.
- Все так говорят, - очень тихо вырывается у Минны.
- Вы сами сможете судить, лгу я или нет, - говорит он ей.
- Не буду я ни о чем судить, я уже теперь вам верю, - решительно и отважно отвечает она и улыбается ему самой лучшей своей улыбкой. На ресницах ее всё еще блестят слезы.
- Я рад, - он улыбается ей в ответ. – И не бойтесь за Кнута, врач обязательно поможет ему. Расскажите, кто и как давно напал на вас?
     Минна послушно рассказывает. Ее голосок тихонько звенит в полутьме кареты. Ориани слушает. Разбойников было человек тридцать. Их атаман ехал на белой лошади, а сам был черным: черная борода, черные глаза и волосы и алая шелковая повязка вокруг головы, точно у пирата. Он велел людям забрать у путников лошадей, переметные сумы и деньги, а с Кнута снять одежду. Девушку он велел посадить на лошадь и не трогать. «Я возьму ее себе», - сказал он.
- Тогда Кнут крикнул мне: «Беги!» – продолжала рассказывать Минна. – И я побежала. Но успела увидеть, как он выхватил у одного из разбойников пистолет и стал стрелять в них. Не знаю, что было потом. Я убежала и спряталась в какую-то снежную яму под корнями дуба. Я слышала только выстрелы и крики. Они не стали искать меня, сразу уехали; я видела, как они уезжают. Тогда я вернулась к Кнуту. Господи, какое счастье, что они не убили его!
     Она вытирает глаза платком, улыбаясь и плача.
- Раз они не убили его, значит, он не убил никого из них, а только легко ранил одного или двух, - вдруг спокойно говорит Луиджи.
- В самом деле? – Армандо смотрит на него с любопытством. – Откуда вы знаете?
- Мой дед в молодости разбойничал в лесах близ Рима, - усмехается Луиджи. – У них был такой закон: не убивать пленного, если он не оскорбит атамана, и если сам не убьет кого-нибудь из разбойников.
- Вот как, - Ориани очень заинтересован сообщением своего лакея. – Я и не подозревал, что вы внук разбойника. Не знаете ли вы, в таком случае, что за люди нападают на путников в этих местах?
- Кажется, здешнего атамана зовут `Орас Д`эсмонд, - отвечает Луиджи. – А, впрочем, я не уверен в этом и больше ничего не знаю.
- Как вы сказали? Орас Дэсмонд?
- Да. Но я могу ошибаться.
- Нет, нет, - вдруг говорит Минна, вспомнив что-то. – Они действительно называли его Орасом. Вы правы, господин…
- Просто Луиджи, - подсказывает ей Ориани. – А меня зовут Армандо Ориани.
- Вы дворянин? – почти утвердительно спрашивает Минна.
- Да. Я внутригосударственный посол его королевского величества; езжу по графствам и княжествам страны, куда мне скажут, и проверяю, что там и как, и все ли довольны.
     Минна смотрит на него с благоговением. Ее красивые глаза становятся серьезными и большими. Этот тонкий, весь какой-то капризно-изломанный и в то же время мужественный господин с обаятельным лицом сильно отличается от тех вельмож, которых она успела повидать за свою недолгую жизнь. В его глазах притаилась печаль, а в очертаниях губ – то ли горечь, то ли ирония, как будто он всё время посмеивается про себя и над собой и над другими. И этот человек – посол самого короля!
- Вы, конечно, видите его каждый день, - несмело говорит она.
- Кого? – уточняет Ориани.
- Его величество…
- Нет, не каждый день, но довольно часто. А где теперь ваш цыганский табор, Минна?
- В Сэтте, городе, куда мы сейчас едем, - отвечает она. – Но теперь, когда Кнут ранен, я, конечно, никуда не поеду с ними.
     «А со мной?» – хочет спросить Ориани. Но не спрашивает; он боится испытывать доверие Минны. Пусть оно окрепнет, а там будет видно. Она сама решит, с кем и куда ей ехать. Его дело помочь Кнуту и ей, вот и всё. Он и так бесконечно признателен судьбе за эту неожиданную, чудесную встречу с ними. А что там будет дальше… Это не его дело, он не станет думать об этом. Пока не станет. Одно ясно: он предложит им либо вернуться в Ленц к герцогу (ибо тот совершенно безопасен для Минны и будет рад ей и Кнуту), либо ехать с ним, Ориани, в столицу. Он устроит их там. Они смогут жить безбедно и свободно, и он будет часто видеть их… видеть ее. Как бы это было хорошо!
     «Не думать, только не думать об этом, - твердит он себе. – И никого ни к чему не принуждать. Упаси Боже! Пусть выбирают сами…»

                4.

     Зимние сумерки быстро опускаются на город.
     Армандо Ориани сидит возле постели Кнута Ронге, в номере сэттского постоялого двора. Утомленная переживаниями дня, Минна крепко заснула в кресле у камина, куда присела лишь затем, чтобы собраться с мыслями и подумать, как им с братом быть дальше. Ориани прикрыл ее пледом, а сам сел возле раненого. Врач, которого привел Луиджи, осмотрел Кнута, извлек пулю из его плеча, смазал бальзамом и перевязал рану, крепко стянув бинты, чтобы ключица ровно срослась. Потом сказал Ориани и Минне:
- Ничего опасного, уверяю вас. Через две недели он будет здоров. В течение первых двух дней давайте ему бульон с хлебом, творог и молоко. Потом он сможет есть решительно всё. Организм молодой, здоровый, крепкий, а повреждение, прямо скажем, пустяковое. Правда, многовато крови потерял; ну, да это поправимо.
    И вот теперь Ориани сидит и смотрит на спящего Кнута. Что-то в этом красивом мужественном и всё-таки еще детском лице кажется ему очень близким. Он невольно удивляется про себя: «И что это со мной? Почему эти чужие дети, брат и сестра, так задели меня? Понятно, если бы мне приглянулась только девушка. Но ведь и он мне, точно родной. Что-то в их лицах есть такое, особенное… отчего хочется смотреть и смотреть на них, радоваться им».
     И в самом деле, в душе его наступает тишина; ее наполняет какое-то благодатное спокойное тепло. Он вдруг чувствует себя внутренне наполненным и богатым. «Какое-то детство, - усмехается он про себя. – Ведь это уже некая одержимость, а не просто участие к ближнему. Вероятно, всё от одиночества: изголодался по заботе о людях. Но, право, эти двое для меня – словно драгоценные камни. Если они не поедут со мной, я, пожалуй, буду ощутимо тосковать по ним в столице. Какой вздор! – он хмурится. – Нет, что бы они ни решили, я не позволю себе их уговаривать. – Если на меня нашла какая-то непонятная блажь, при чем здесь эти молодые люди? Не дай мне, Господи, показать им, что они мне так нравятся. Они меня не поймут, да и сам я себя не понимаю».
     Тихо потрескивая, мерцают три восковых свечи в бронзовом канделябре. Потрескивает чуть громче, чем свечи, хворост в камине. Ориани чувствует, как душа его растворяется в этой уютной мягкой тишине. На сердце вдруг становится необыкновенно легко, в нем поселяется свет.
     Кнут открывает глаза – впервые сознательно. Он видит Ориани и напряженно всматривается в него с минуту, потом вдруг узнаёт. Улыбка слегка трогает его губы, но тут же глаза его становятся беспокойными.
- Сударь, - тихо спрашивает он, силясь приподняться. – Где Минна?
- Там, в кресле, - Ориани кивает на камин. – Она уснула. Не волнуйтесь, Кнут, всё в порядке. Вы с сестрой в полной безопасности. Хотите воды?
- Да, пожалуйста, - отвечает Кнут.
     Ориани помогает ему подняться, затем осторожно опускает его голову на подушку.
- Это вы нам помогли? – спрашивает Кнут. – Но как? Каким образом?
     Ориани кратко рассказывает ему о том, как Минна остановила его экипаж, и обо всём, что за этим последовало. Затем представляется Кнуту и поясняет, кто он сам и откуда.
- Армандо Ориани, - задумчиво повторяет Кнут. – У вас красивое имя. Я очень вам благодарен, вы столько сделали для нас.
     Но тут же снова слегка хмурится, словно от какой-то неприятной мысли. Затем смотрит на Ориани с некоторой опаской и подозрением. Тот угадывает его мысли и с улыбкой говорит:
- Не смотрите на меня так, я еще не заслужил этого. Будьте благонадежны: у меня и в мыслях нет ничего дурного по отношению к вам или к вашей сестре.
     Кнут розовеет и вежливо отвечает:
- Конечно, нет, хотя… понятия о дурном и хорошем у нас с вами могут не совпадать.
- Я убежден, что для вас слово «честь» значит то же, что и для меня, - отвечает Ориани.
- Дай Бог, - говорит Кнут, но вдруг в его больших голубых глазах вспыхивает огонь.
- Я, правда, сейчас совершенно беспомощен, - продолжает он ровным голосом, - но запомните, пожалуйста: если  кто-нибудь, хоть бы и сам король, посмеет коснуться моей сестры против ее воли или с бесчестными намереньями (а она уже с этим сталкивалась), я убью его, как только буду здоров. Запомните это.
     И он сурово смотрит на своего спасителя. Ориани осторожно берет его за руку (здоровую, не раненую) и тихонько пожимает ее.
- Запомнил навеки, - говорит он с мягкой иронией и в то же время очень дружелюбно. – А теперь закройте глаза и спите.
     Но Кнут всё еще встревожен. Он беспокойно смотрит на Ориани. Огонь в его глазах гаснет, уступая место страстной мольбе.
- Прошу вас, - говорит он слабым голосом, но с большим жаром. – Я готов быть вашим слугой, рабом, когда поправлюсь… только не дайте никому обидеть ее! И сами… тоже…
     Его голос осекается.
- Господи, - вздыхает Ориани. – Как же мне убедить вас в том, что я желаю вам только добра и что я честный человек? Вероятно, для этого существует только одно доказательство. Я оставлю вам деньги, а сам вместе с моим лакеем уеду завтра же, на рассвете, и забуду о вас обоих. Вы будете довольны этим, Кнут?
     Кнут снова начинает волноваться.
- Простите меня, - говорит он, облизывая губы. – Я очень глупо себя веду… поймите, я просто переживаю… Минна всем нравится. А она такая беззащитная. Мы родились в один день. Я очень хорошо ее чувствую, хорошо знаю. Не обижайтесь на меня. У нас с ней никого больше нет, вот мы и тревожимся друг за друга, – и, может, совершенно зря. Прошу вас, не оставляйте нас одних; ведь пока я болен, ее некому будет защитить….
- Но мне всё равно придется завтра ехать, - пожимает плечами Ориани. – Я человек подневольный. Государь ждет меня, я должен вернуться к нему в определенный срок. Я могу оставить вам для защиты несколько солдат герцога Флауде, это в моей власти. Когда вы поправитесь, то сможете вернуться к герцогу. У него вам будет хорошо. Я за него ручаюсь, он не станет притеснять вас. Или же… - он выдерживает паузу, - вы можете ехать завтра со мной. Я устрою вас в столице или близ нее до вашего выздоровления. Это будет бескорыстная помощь: грех не помочь человеку, который так играет на скрипке, и его сестре, которая так танцует. Выбирайте.
     Кнут смотрит на него долгим внимательным взглядом, потом еле слышно роняет:
- Нет… ваша помощь не бескорыстная.
- Почему вы так думаете? – сухо спрашивает Ориани.
- У вас вид влюбленный, - вздыхает Кнут, устало прикрывая глаза.
     Лицо Ориани вспыхивает; ему нечего возразить. Несмотря на свою молодость и ранение, Кнут видит его насквозь, с этим уж ничего не поделаешь. Но всё-таки ему доступна лишь часть правды.
- Я сделаю для вас всё, что смогу, - немного резко от волнения говорит Ориани. – А вид мой никого не касается. Ваша сестра и вы мне нравитесь. Как нравитесь, это уж мое дело. Я предлагаю вам помощь и защиту, и что получаю в ответ? Трусость в соединении с неблагодарностью. Что ж, прощайте, больше вы меня не увидите. Я дворянин и привык, чтобы мне доверяли – или же прямо говорили мне, в чем моя вина.
     Он встает.
- Подождите, - Кнут снова открывает глаза. – Вы настоящий порох. Хорошо, вот вам мой ответ: возьмите нас с собой. Я, к несчастью, еще не встречал дворян, которым можно доверять. Вы будете первый. Я доверяю вам, не сердитесь. Мы поедем с вами. Думаю, Минна согласится с тем, что это лучший выход для нас.
     Ориани сразу же остывает.
- Я не сержусь, - говорит он очень мягко. – И призна`ю, что погорячился. Глотните еще воды. Вот так. А теперь спите. И совершенно, совсем ни о чем больше не беспокойтесь. Я друг вам, понимаете? Друг.
     Он дотрагивается до здорового плеча Кнута. Утомленный долгой беседой и волнением, тот улыбается ему, не открывая глаз, глубоко, как-то с облегчением вздыхает – и погружается в сон.
     «Теперь он поверил мне, - думает Ориани, чувствуя, как его сердце вновь наполняет отрадное тепло. – Да, поверил. А она сказала, что уже верит. Хоть бы они не передумали и в самом деле поехали со мной. Клянусь, я сделаю всё, чтобы ни она, ни он никогда об этом не пожалели».



    Ночью он долго не может заснуть, пытаясь разобраться в своих так неожиданно вспыхнувших чувствах и привести в порядок мысли, которые утратили сухую деловую трезвость в связи с появлением в его жизни этих двух людей.
     Бессонный, он, наконец, встает с постели, подходит к окну и приоткрывает ставни. Стекла красиво и тонко расписаны мохнатыми кистями морозных узоров и поблескивают тысячами огоньков, отражая свет фонаря при постоялом дворе. Некоторое время Ориани смотрит на эти узоры, потом вновь закрывает ставни и ложится в постель.
     Ему вспоминается Минна в белом платье, танцующая с лентами, алыми и голубыми, и всё в нем одновременно оживляется и замирает в каком-то сладком упоении. «Да, я влюблен в нее, - признается он сам себе. – Влюблен с той минуты, когда впервые увидел ее – танцующей в розовом, там, на снегу, на площади. А Кнут и его скрипка – это часть ее, вот, в чем дело. Они точно ее отражение, поэтому я люблю и их: как то, что ей духовно и кровно близко. Наконец-то мне всё стало ясно».
     Он глубоко задумался, закинув руки за голову и глядя во тьму. Восемь долгих лет он не знал ни любви, ни привязанности – и вот, сердце его внезапно ожило, наполнившись щедрым теплом любви и целительных надежд. Но как ему быть? Он на двадцать лет старше Минны. Впрочем, это не главное. Главное то, что она не влюблена в него. «И это не главное, - тут же подумал он. – С меня довольно будет часто видеть ее, слышать и… просто любить. Я не допущу, чтобы мои чувства заставили ее избегать или – что еще хуже – жалеть меня. Нет, только не это. Кнут проницательный малый, но даже он не осмелится больше сказать, что у меня «влюбленный вид». Вид у меня отныне будет просто дружелюбный. Я умею владеть собой, это одна из моих сильных черт».
     Он встает, зажигает свечу и смотрит на себя в зеркало. Тонкий, стройный, довольно высокий, с какой-то особенной, изысканно-капризной грацией во всей фигуре, но при этом, безусловно, мужественный. Одним словом, дворянин. А лицо? Глаза большие, сине-зеленые, немного раскосые, как у монгола, но это только придает им выразительности. Нос прямой, лоб высокий; приподнятые к вискам брови, ироничный решительный рот. Темно-каштановые волосы слегка вьются, но меньше, чем у Кнута. Сейчас, в полутьме, при одной-единственной свече, вид у человека в зеркале молодой и загадочный. Ему можно дать и двадцать, и сорок лет.
- Минна, - беззвучно произносят его губы. Тут же он решительно отворачивается от зеркала и гасит свечу. Он умеет владеть собой и сейчас сам себе это докажет, а именно: ляжет в постель и наконец уснет. Теперь, когда его мысли и чувства пришли в порядок, когда ему всё стало понятно, никто и ничто не застанет его больше врасплох. Даже любовь.
     Он ложится, закрывает глаза и засыпает спокойным крепким сном.

                5.

     На следующий день они уезжают.
     Снова все четверо в одной карете: Ориани, Луиджи, Кнут и Минна. Луиджи сидит в ногах у лежащего Кнута и поддерживает его, чтобы уменьшить тряску кареты. Она не слишком сильна: зимняя дорога ровнее летней, и карета на рессорах; но Кнута следует оберегать от любых случайностей.
     Минна – на одном сиденье с Армандо. Он усадил ее у окна, а сам отодвинулся подальше, чтобы не смущать ее. Она видит его такт и заботу – и постепенно проникается к нему настоящим доверием и уважением. Когда их глаза встречаются, Ориани видит, что Минна смотрит на него спокойно и приветливо. Он расспрашивает ее о цыганском таборе, о выступлениях, и сам рассказывает о своей службе при королевском дворе. Минна охотно отвечает на его вопросы и слушает его с увлеченным вниманием, а он про себя любуется ею: ее нежным правильным личиком, белым, с мягким румянцем, маленьким носом, большими темными глазами, красивым ртом, всей ее удивительно изящной фигуркой, развитой и в то же время стройной, ее улыбкой, теплой и живой.
     «До чего хороша, - думает он. – Какая девушка!»
     Кнут Ронге еще слаб и много говорить не может, но он чувствует себя лучше, чем вчера. Это дает ему возможность наблюдать за поведением Армандо. Поведение безукоризненное, но Кнута нелегко обмануть. Он каким-то шестым чувством понимает, что Ориани влюблен в Минну. «Может, он и в самом деле честный, - с жадной надеждой думает Кнут. – Может, и Минна его полюбит. Тогда он женится на ней. Пусть будет так, лишь бы он был хороший человек, а он, кажется, хороший. Тогда он узн`ает, что Минна не бесприданница, что он берет за себя не нищую. Для Минны важно, чтобы он знал это».
     Ориани узнаёт, что брат и сестра – дети горожан, бывших некогда зажиточными, но потом обедневших, что они родом из Клинка, маленького городка на севере королевства. Родители держали домашних учителей и прислугу. Дети получили хорошее образование («вот, почему они разговаривают и держатся, как вельможи», - подумал Ориани). Но потом отец сильно повредил себе руку и не смог больше играть в придворном оркестре, а мать, которая уже давно оставила придворный театр, не могла больше танцевать. Они решили уехать в Америку, к их дальнему родственнику и поработать у него на ферме, которая давала хороший доход. Детям Ронге, оставленным у тетушки, было тогда по двенадцать лет. А через три года тетушка скончалась. Поступить на придворную сцену детям не удалось: граф закрыл свой театр, так как был болен и одинок; танцы и музыка теперь только раздражали его. В городском же театре платили мало. Пока брат и сестра раздумывали, что им делать, в городе появился цыганский табор. Отчаявшиеся дети попросились к «королю Лойзе», и тот с удовольствием взял их к себе.
     Уезжая из города, Кнут хорошенько припрятал приданое Минны и свои собственные сбереженные деньги (всего около тысячи золотых далеров) и немного ценных вещей. Только он и Минна знали, где спрятан их клад и свято хранили эту тайну.
   … Наконец, спустя еще два дня путники приезжают в столицу. Армандо Ориани устраивает их в своем доме, в трех смежных комнатах, а сам тотчас уезжает к его величеству, королю Астольфу Четвертому.


     Он входит в величественный холл королевского дворца, который носит звучное латинское название Salvatio (Спасение). Двое лакеев тотчас с поклоном принимают его плащ и шляпу, а третий, следуя правилам этикета, провожает королевского посла к его величеству Астольфу.
     Король занят, и Армандо ожидает его в обширной приемной. Здесь же, в одном из кресел, сидит, скучая, его высочество, наследник престола принц Камил, герцог Сорельский. Войдя в приемную, Армандо сразу же подошел к его руке. Он и принц сильно недолюбливали друг друга. Камилу недавно исполнилось двадцать пять лет, а выглядел он лет на пятнадцать-шестнадцать. Это был хилый болезненный молодой человек, горбатый, тщедушный, узкоплечий, но очень подвижный, умный и злой. Его худощавое, с мелковатыми чертами лицо было бледным и каким-то ядовито-выразительным. Но чем он мог по праву гордиться, так это своими волосами, кудрявыми, шелковистыми, темно-рыжими, и большими глазами, серыми и лучистыми, как новые серебряные монетки в один далер. Впрочем, сознание собственной физической ущербности настолько уязвляло его высочество, что он терпеть не мог даже свои красивые глаза и волосы. Ему казалось, что они еще больше подчеркивают его уродство.
     Все видные люди раздражали принца, поэтому он не любил очень многих вельмож, в том числе, и Ориани. Ориани же находил, что принц слишком язвителен и недобр к людям, но, разумеется, он молчал об этом.
     Вот и теперь они сидели друг напротив друга, делая вид, что каждый из них занят своими собственными мыслями. На самом же деле они думали друг о друге, и мысли их при этом вовсе не были полны любви к ближнему.
     Наконец, его высочество встал и неторопливо приблизился к Ориани на своих тонких, как прямые палки, ногах. Глаза его смотрели из-под полуопущенных век коварно и насмешливо.
- Ну, как там поживает наша провинция, милорд? – спросил он, присаживаясь рядом на низенький столик. – Как фермеры, купцы, мэры, герцоги, графы и прочие…люди? – закончил он, выдержав паузу. – Не вставайте, мы не в тронном зале.
- В провинции всё хорошо, ваше высочество, - ответил Ориани с едва уловимой почтительной иронией. – Люди, мэры и герцоги живут хорошо, купцы тоже. Каждый занимается своим делом, и все готовятся к Рождеству.
- И вы? – спросил принц, не спуская с него глаз.
- Что – я?
- Занимаетесь своим делом и готовитесь к Рождеству?
- Да.
- Как приятно знать об этом, - Камил улыбнулся ему одними зубами. – У вас, конечно, будет елка, бал… не так ли?
- Елка будет, а бал – вряд ли, - спокойно отозвался Ориани.
- А красивые женщины? – улыбка Камила стала утонченно-ядовитой. – Или вы по-прежнему ведете похвально аскетический образ жизни?
- А вы, ваше высочество? – и Ориани холодно посмотрел ему в глаза. Камил так же холодно засмеялся:
- О, я просто наслаждаюсь жизнью! Весь в огне и любви, чего и вам желаю.
     Он резко встал и, сложив руки на груди, отошел к окну. Неожиданно для самого себя, Ориани вдруг глубоко пожалел о нем – впервые в жизни. Жалость обожгла его как-то сильно, остро и особенно. «Вот я влюблен, - подумал он, - и внутренне богат, и живу уже несколько дней, как в счастливом сне. А Камил… До чего же он одинок и несчастен! Я был несправедлив к нему. С чего ему быть добрым? Ведь даже король и королева не любят его, и не любили никогда. А ведь он не так уж и плох: зол, насмешлив – да… но не жесток, это самое главное».
- Ваше высочество, - он встал. – В карете, которая прибыла вместе со мной, есть для вас подарок.
- Какой? – не поворачиваясь к нему, сухо спросил Камил.
- Арбалет, о котором вы мечтали.
- «Мечтал»? – с выразительным презрением переспросил Камил, быстро обернувшись. – Какое нелепое слово по отношению к арбалету. Мне хотелось его иметь, вот и всё;  мечтаю я о совсем других вещах. Впрочем, спасибо, я доволен. Сомневаюсь, правда, что мне удастся натянуть тетиву.
- Удастся, - молвил Ориани убежденно. – Вам всё удастся, если вы будете терпеливы и настойчивы.
- Ужели всё? – желчно усмехнувшись, поднял брови Камил. – Даже избавиться от горба и стать красавчиком, вроде вас?
     И он с откровенным вызовом взглянул на королевского посла. Тот не опустил глаз и ответил:
- Как знать, ваше высочество. Может, то, что вы считаете своим несчастьем, неожиданно обернется для вас радостью. Никогда нельзя догадаться заранее, почему судьба посылает нам то или другое. У нас есть возможность всё обратить себе на пользу.
- Ну, вы и демагог, - снова холодно засмеялся принц, присаживаясь на подоконник. – Вы случайно не из ордена иезуитов, нет? Как жаль; они теряют в вашем лице очень много. Запишите все ваши мудрые изречения на латыни и пошлите их папе римскому. Уверен, он сделает вас кардиналом. Было бы хорошо, если бы это случилось до того, как я взойду на трон, потому что – клянусь! – в мое правление вам не подняться выше камер-юнкера в моей прихожей.
     Ориани от души засмеялся и поклонился принцу, а тот, вспыхнув, снова отвернулся к окну: он злился, что его слова не вывели Ориани из себя. Армандо действительно нисколько не был ими уязвлен. Обычно речи принца всегда были ему неприятны, но прежде он не обращал на них внимания от равнодушия к жизни и к людям, а теперь они только позабавили его, потому что он вдруг понял  принца и вполне почувствовал, как тому горько жить на свете.
     «Пусть говорит, что хочет, - великодушно подумал Ориани. – Я желаю ему самого лучшего, и неважно, что он думает обо мне».
     Двери отворились, из кабинета короля вышли двое вельмож в сопровождении самого Астольфа Четвертого, видного крепкого мужчины с тяжелым взглядом больших светлых глаз, с аккуратными светлыми усами и светлыми прямыми волосами до плеч. Увидев Ориани, он очень дружески улыбнулся ему и сказал:
- Милорд! Значит, ты вернулся. Я рад. Ну, заходи, заходи.
     Ориани поцеловал его руку, а король сердечно потрепал его по плечу. Но вдруг он заметил сына, и лицо его, до той минуты дышавшее благоволением, тотчас стало отстраненным и неприязненно-сухим.
- Лорд Камил, - окликнул он принца. – Вам что-нибудь угодно?
- Да, - Камил приблизился к нему и поцеловал его руку. – Отец, вы спрашивали меня, согласен ли я на брак с немецкой принцессой… ну, с фрейлейн Маргаритой… Так вот, я хотел сообщить, что не согласен.
- Хорошо, мы после поговорим об этом, - глядя в сторону, молвил Астольф. Не выдержав, он добавил:
- Вы уже в третий раз отказываетесь от выгодной партии, ваше высочество; мне это неприятно.
     Камил посмотрел ему в глаза и улыбнулся.
- Я вам вообще неприятен, - сказал он с пониманием. – Сочувствую от всей души, что у вас такой неприятный сын.
- Подите к себе, - Астольф взглянул на него очень сурово. – Мы с вами побеседуем позже.
     Камил отвесил ему вызывающий поклон и удалился. Король впустил Армандо в кабинет и закрыл двери. Лицо его было хмурым и раздраженным.
- Герцог, а паясничает всё равно, что какой-нибудь гаер, - он брезгливо поморщился. – Садись, милорд Ориани. Господи, как всё это мучает меня. Честное слово, я, вероятно, решусь завещать престол моему младшему герцогу `Эдмасу. Ему всего шесть лет, но – какая разница между ними!
     Он покачал головой. Еще несколько дней назад Ориани тактично промолчал бы в ответ, и в молчании его чувствовалось бы согласие с мнением короля. Но сейчас он вдруг сказал:
- Ваше величество, подождите, не торопитесь с завещанием. Я убежден, что всё образуется.
- Само собой? – король тяжело вздохнул. – Так не бывает, друг мой.
   Он нетерпеливо махнул рукой.
- Ладно, к черту всё это. Давай о приятном. Как там наша провинция?
     И Ориани начал подробный рассказ о том, что видел и слышал в трех городах королевства. Разумеется, он умолчал о тех двоих, которых привез с собой; зато охотно сообщил его величеству о верноподданнических чувствах граждан и о присланных королю дарах от герцога Флауде и купцов Ленца.
- Две кареты с подарками от графа Эгона и барона Сьюда я послал вперед, - сказал он.
- Да, да, благодарю, я получил их подарки, - лицо короля просветлело. – Что ж, раз они все так милы, податей я увеличивать не стану; пусть всё останется по-прежнему, я доволен ими.
- Милорд Флауде просит о льготах…
- Хорошо. Я велю написать ему, что льготы он получит. Ты меня порадовал, милорд. Ну, рассказывай еще! Удивительно приятно слушать тебя, ведь в жизни так мало радостей.


     После аудиенции в кабинете короля Армандо вышел из дворца и отпустил свой экипаж, решив пройтись пешком. Мороз был легкий, воздух – тоже легкий, невесомый. Ориани дышал полной грудью, чувствуя, как сердце его наполняет отрадный покой.
     Чтобы сократить путь, он направился через дворцовый сад, уже темный, с зажженными фонарями. Проходя мимо одной из беседок, он услышал голоса и невольно замедлил шаг.
- Ну, скажи, что ты меня любишь, - говорил в беседке голос принца Камила. Этот голос звучал необычайно ласково и, что показалось Ориани еще более удивительным, даже с какой-то кроткой мольбой.
- Не могу так сказать, ваше высочество, - ответил ему задорный голос девушки. – Я люблю господина Голларда, и вы это знаете.
- Эльва, - с мягким упреком произнес голос принца. – Я прошу тебя, согласись. Мы будем с тобой самыми счастливыми на свете… хочешь?
     Девушка засмеялась:
- Я и так счастлива, мой принц. Мне пора, спокойной вам ночи.
- Эльва, подожди. Я люблю тебя, слышишь? Больше всего на свете люблю. Я сегодня отказался жениться на принцессе Маргарите. Знаешь, почему? Из-за тебя.
- Ну, и напрасно, - нетерпеливо ответила Эльва. – На мне-то вы жениться не можете, я простая фрейлина. Вам никто не позволит. Прощайте.
- Постой. Ну, хочешь, я никогда не женюсь? А как только стану королем, ты будешь королевой. Ну? Скажи «да».
- Ваше высочество сами не знаете что говорите, - капризно ответила девушка. – Мне пора.
- Эльва, подожди…
- Да оставьте же меня! – она вдруг рассердилась. – И не хватайте меня за руки, не то я пожалуюсь ее величеству.
- Смотри, как бы я тебя не опередил, - жёстко рассмеялся принц, но Ориани уловил в его голосе печаль и растерянность.
- Да кто вас будет слушать? – она презрительно фыркнула. – Вы посмотрите на себя в зеркало получше.
     Раздался звук пощечины. Девушка вскрикнула и тут же, кипя гневом, ответила принцу той же любезностью. Потом быстро сбежала по ступенькам беседки, твердя вполголоса очень сердито:
- Вот несносный болван. Мало того, что на мужчину не похож, так еще и дам бьет…
     Она проскользнула мимо Ориани, не заметив его, и исчезла. Через минуту или две Армандо увидел Камила. Тот медленно спустился по ступеням беседки, как человек, которому больше некуда спешить. Он прислонился спиной к беседке и закрыл лицо руками, потом медленно сполз на корточки и заговорил, не отнимая ладоней от лица, очень спокойно:
- Вот и всё, Господи. Она ушла. Еще одна от меня отвернулась. И всё потому, что я – злобный урод, который не умеет разговаривать с дамами. Дамы! – он горько рассмеялся и уронил руки на колени. – Черт их дери, этих дам. Бешеные собаки, вот кто они такие. Ведьмы! Господи, ну, почему она ушла?.. Она счастливая, любит этого подонка Голларда. А я… - его голос осекся. – А я… Боже мой…
     Он встал и пошел, как слепой, прямо на Ориани; лицо его было мокрым от слез. Увидев, кт`о перед ним, он поспешно вытер слезы рукавом и вызывающе засмеялся:
- А! Господин демагог, и вы здесь. Значит, присутствовали на спектакле? И как вам действующие лица? Трагикомедия под названием «Горбатый принц и две пощечины». Что, довольны финалом? Черт подери, это не королевский сад, а какой-то проходной двор. Впрочем, вы правы, на этот фарс стоило посмотреть. Фрейлина дает отставку принцу; что может быть забавней!
     Он хотел идти дальше, но Армандо удержал его и молча сжал его руку. Камил в изумлении вырвал руку и, меряя Ориани предостерегающим взглядом, сказал:
- Вы, кажется, позволяете себе жалеть меня? Вот уж, в чем я не нуждаюсь, так это в жалости, тем более, в вашей, милорд.
- Это не жалость, - Ориани посмотрел на него зорко и спокойно. – Это другое. Простите. я не хотел видеть то, что мне не полагается, я сейчас уйду. Я только хочу сказать, что уважаю вас. Да, уважаю и понимаю. Доброй ночи!
     И он пошел прочь.
- Постойте, - окликнул его Камил. Ориани остановился. Принц догнал его и спросил, стараясь говорить по обыкновению насмешливо:
- Интересный вы человек. За что это вы меня уважаете? За ту пощечину, которую я получил, или за ту, которую дал? А может, за обе сразу?
- Я вас уважаю за то, что вы любите, - вырвалось у Ориани, - и хотите, чтобы вас любили… за то, что вы плачете… за то, что обращаетесь к Богу… ну, и довольно. Вас есть, за что уважать.
     Камил опустил голову, затем, помедлив, молча протянул Ориани руку. Тот крепко пожал ее. Коротко взглянув друг на друга, они разошлись каждый в свою сторону. Оба были глубоко взволнованы тем, что произошло между ними, сверкнуло искрой и исчезло, как не было. Но Камил стал теперь для Ориани совсем другим, чем был прежде. Для Камила же изменился не только Ориани, но и весь мир. Впервые кто-то сказал ему, что понимает и уважает его. И это было так волшебно чудесно, что принц тут же забыл и про Эльву, и про свой горб. Молчаливый, притихший, он вернулся во дворец. В лице его появилось нечто ясное и отстраненно-торжественное. Ему не хотелось ни с кем говорить, никого слушать. Он сел у окна, не зажигая свечи, и глубоко задумался.

                6.

     Появление брата и сестры в особняке Ориани наполнило жизнью старый пустой дом, где, невзирая на общий уют, уже много лет царили одиночество и какая-то печаль. Теперь их не стало.
     Армандо жил на втором этаже особняка, его гости поселились на первом. Дом был невелик, как и сад, окружавший его, но богато, почти роскошно обставлен. У гостей был отдельный выход в сад. Сначала такая забота и предусмотрительность хозяина немного настораживали Минну и Кнута, но Ориани был с ними так дружественно тактичен, что вскоре оба совершенно позабыли свои опасения и почувствовали глубокую привязанность к их новому другу. Ориани велел служанке Мэри прислуживать Минне, а слуге Питу – ухаживать за Кнутом. Минна могла гулять в саду, когда ей вздумается, и радовалась этому. Ее многое теперь радовало: и то, что брат поправляется, и то, что Армандо так безопасен и добр, и то, что не надо пока беспокоиться о куске хлеба и завтрашнем дне. Ориани, с позволения Кнута, два раза вывез Минну в город, чтобы она купила себе новые платья и обувь.
- Как же я расплачусь с вами? – беспокоилась Минна.
- Вы прекрасно знаете, что со мной не надо расплачиваться, - отвечал на это Ориани.
- Но я не хочу жить вашими благодеяниями, хотя вы и друг нам, - мягко возражала она. – Я привыкла платить долги.
- Хорошо, вы расплатитесь со мной, когда вам это будет удобно, - согласился он, чтобы успокоить ее. То же самое он говорил и Кнуту. Они не находили слов для благодарности, и всё-таки их положение в этом богатом доме немного беспокоило их: и Минну больше, чем Кнута.
- Почему он так добр к нам? – спрашивала он брата. Тот отводил в сторону свои большие голубые глаза и отвечал:
- Понимаешь, среди вельмож тоже есть прекрасные люди. Помнишь, как ты спасалась от маркиза де Менга, который уверял, что хочет быть нашим другом, а потом ночью стал ломиться в отведенную тебе комнату? И барон фон Баут, который гнался за нами с собаками и всё звал тебя по имени…
- Хватит, Кнут, не напоминай, - попросила она, нахмурив светлые брови. – Какая мерзость! Зачем ты вспоминаешь об этом?
- Чтобы сказать тебе, сестренка: Армандо Ориани совершенно другой, не такой, как они. Он действительно хороший  и честный человек.
- И красивый, - тихо прибавила Минна.
- Мне кажется, ты ему нравишься… - решился сказать ей Кнут.
- Нравлюсь? – она подняла брови. – Я это знаю. Ты ему тоже нравишься.
- Я имею в виду, он влюблен в тебя… - Кнут покраснел.
     Минна посмотрела на него очень внимательно, потом серьезно сказала:
- Если это так, то нам нельзя больше оставаться в его доме, ты сам это понимаешь.
- Да, конечно, если ты его не любишь, - вздохнул Кнут.
- А если бы… если бы любила? – она тоже покраснела и опустила глаза.
- По-моему, он бы очень обрадовался этому, - сказал Кнут. – И женился бы на тебе. Я его понимаю, да и ты понимаешь. Он потерял жену и сына, много лет жил замкнуто, и вдруг – мы с тобой… вернее, ты, а я уж так, впридачу.
- И ничего ты не впридачу, - возмутилась Минна. – Я же вижу, он привязан к тебе по-настоящему.
- И всё-таки меньше, чем к тебе, правда? – засмеявшись, он посмотрел ей в глаза. Она тоже засмеялась, и в ее взгляде мелькнули золотистые шаловливые искорки. Потом она вздохнула:
- Бедный господин Ориани. Он в самом деле одинок. Но сколько в нем благородства, сколько мужества. И эти его глаза: раскосые, сине-зеленые… и весь он – такой особенный… Ты всерьез думаешь, Кнут, что он влюблен в меня? Тебе это не показалось?
- Нет, - заверил ее Кнут. – Я знаю: он тебя любит, можешь мне поверить. Только он этого никогда не скажет и не покажет, чтобы не смутить тебя.
- Я вижу, ты хочешь, чтобы я вышла за него замуж, - она засмеялась и слегка взлохматила ему волосы.
- Да нет, ничего я не хочу, - смутился он, поправляя волосы здоровой правой рукой. – Просто хороших людей не так-то много на свете. А ты у меня такая, что возьмешь да и влюбишься в какого-нибудь негодяя. Не хочу я этого. Я хочу, чтобы ты была счастлива.
     Она поцеловала его в щеку и пообещала:
- Я буду счастлива, Кнут. И господин Армандо очень мне нравится. Но… я должна получше узнать его. И больше полюбить, - добавила она тихонько.
     К ее удивлению и даже некоторому страху Минна почувствовала, что ее любовь к «господину Ориани» разрастается чересчур быстро. Он сразу понравился ей, а теперь, когда она узнала, что он ее любит, она как-то сразу в это поверила и поняла, что тоже его любит: любит глубоко, сильно, даже страстно. Это открытие окрылило ее: и в то же время лишило покоя. Теперь она могла думать только о двух людях: об Армандо Ориани и о своем брате.
     Первый же взгляд Минны, украдкой брошенный на Ориани за столом (они обедали и ужинали втроем) всё сказал ему.  Он понял, что она знает об его истинных чувствах к ней и… неужели она разделяет их? Всё в нем затрепетало при этой мысли, хотя он продолжал говорить что-то со своим обычным, небрежно-ироническим выражением лица, и голос его не изменился и не дрогнул.
     После обеда он ушел в сад и долго стоял там, дыша свежим воздухом зимней оттепели, глядя на голые черные кусты и снег под ними – какой-то весенний, пропитавшийся водой. В его душе бушевало пламя надежды, восторга, сомнений, уверенности, а в голове звенело на тысячи ладов одно только слово: «Минна». Он не знал, что сердце Минны тоже охвачено пожаром. Едва окончив обед, она убежала к себе в комнату и теперь рассеянно выводила пальцем на стекле окна «Армандо» и «Анд» - уменьшительное имя Ориани, которым кто-то на улице при ней окликнул его. Сердце ее неистово билось, кровь прилила к щекам. «Ах, - подумала она, сияя счастливой и растерянной улыбкой. – Вот и обернуться не успела, как уже люблю его, да как! Так сильно, что больше не могу думать ни о чем другом. Мой Анд. Неужели он и вправду мой?.. О,  знать бы наверняка!»
     Кнут наблюдал за ними обоими и чувствовал, что по-хорошему завидует им. Он был рад за них, особенно за сестру, и с жаром молился про себя за ее счастье.
     В конце декабря, когда Кнут уже ходил без повязки, Ориани пришел к нему и попросил руки его сестры – как у старшего брата и единственного близкого родственника Минны. Кнут очень охотно дал свое согласие, но сказал, что последнее слово остается за Минной. Тогда Ориани вошел к ней и повторил то, что пять минут назад сказал Кнуту.
     Минна стояла посреди комнаты в строгом сером платье с брошью; ее волосы цвета посеребренного золота были аккуратно собраны на затылке. Сейчас она казалась далекой и неприступной, но, услышав предложение Ориани, быстро подошла к нему и улыбнулась так нежно и тепло, что он всё понял – и возликовал всей душой.
- Я согласна, - просто сказала она, беря его за руку. – И я… я тоже люблю вас.
     Он склонился к ее руке, потом несмело, как робкий юноша, привлек ее к себе и поцеловал. Она покраснела и, блеснув счастливыми глазами, доверчиво и решительно ответила на его поцелуй.


     Рождество.
     В доме Ориани всё дышит этим зимним праздником, всё полно им. В небольшой гостиной красиво мерцает маленькими восковыми свечами елка, радужно сверкают игрушки и мишура.
     Стол накрыт и сервирован с особенной тонкостью. Фарфоровая посуда словно мягко светится изнутри. Поблескивают хрустальные графины с вином. Минна и Кнут сидят рядом с хозяином дома. На их лицах – покой и радость. Пока еще Минна не жена, а невеста Ориани. Их свадьба - через полмесяца, в январе.
     Все трое уже на «ты» друг с другом, как близкие родственники. Верный слуга Ориани Пит съездил в Клинк, туда, куда сказал ему Кнут, и привез сундучок с украшениями и тысячей золотых. Пятьсот золотых, несколько колец и драгоценных браслетов составляли приданое Минны, остальная часть денег и украшений принадлежала Кнуту.
     Теперь в Гламберке Минне шьют подвенечное платье. Ни она, ни Ориани не хотят пышной свадьбы; они точно боятся спугнуть свое счастье.
     Лицо Ориани, узкое, чуть восточное, очень помолодело. Оно теперь похоже на его фарфор, так же светится, а выражение глаз живо и мягко. Даже ирония, его обычное оружие как защиты, так и нападения, теперь сложено, ушло куда-то в глубину его сине-зеленых глаз. Ему уже невозможно дать больше тридцати лет. Он и Кнут в богатых бархатных камзолах, а Минна – в веселом шелковом розовом платье, которое необыкновенно идет ей, и сама весела и нежна. Ее волосы на этот раз удерживает серебряный обруч. Они густой волной ниспадают почти до самого пола, когда она сидит.
- После свадьбы я представлю тебя ко двору, Кнут, - говорит Ориани с улыбкой. – Поверь мне, его величество прекрасный человек. Он пойдет мне навстречу. Ты станешь первой скрипкой в королевском театре, если захочешь, а позже – и директором этого театра.
- Это было бы здорово, - соглашается Кнут. – Ни за что не изменю скрипке, Анд. Только жаль: Минна теперь не сможет танцевать. Это будет ей уже не к лицу.
- Она будет танцевать на балах, - Армандо смотрит на Минну с восхищением, гордостью и любовью. – И она затмит всех дам, которых я знаю.
     Минна отвечает ему веселым ласковым взглядом, улыбаясь щедро, от всей души.
- Давайте прямо сейчас устроим бал! – весело предлагает она. – Кнут, милый, ты поиграешь нам?
- Конечно, - улыбается Кнут. – Мне уже совсем не больно.
     Он встает со скрипкой у окна и говорит:
- Готовьтесь, леди и джентльмены!
     Минна и Ориани выходят на середину комнаты. Кнут начинает играть, и жених с невестой летят в танце через всю гостиную, оба легкие, изящные, как ожившие статуэтки. Кнут невольно любуется ими. Кроме того, он счастлив, что рука его здорова, что он может снова держать ею скрипку, нажимать струны и извлекать чудесные мелодии с искусством мастера, умело и упоенно. В такие минуты, когда его скрипка поет вместе с его душой, с душой Минны, собственным особенным голосом, он сам себе завидует и удивляется: с такой ювелирной нечеловеческой точностью работают его пальцы. В эти минуты ему кажется, будто не он, Кнут, а небесный ангел владеет его руками и всем существом.
     Минна и Ориани смотрят друг на друга. Он держит ее за руку, на которой поблескивает обручальное кольцо. Тепло этой руки, близость Минны, ее лица, губ, аромат розовой воды, исходящий от нее, сладко волнуют и зачаровывают его, и улыбка вновь появляется на его лице, такая же царственно щедрая, как и у нее. Им не нужно слов, чтобы говорить друг с другом, – до того они богаты, полны своей любовью.
     Потом Ориани садится за клавесин, на котором неплохо играет, и Кнут танцует с Минной. Они отражаются в зеркалах гостиного зала, а Ориани, исполняя для них танец за танцем, с удовольствием смотрит на брата и сестру, на сверкающую огоньками елку, на приспущенные зеленые шторы, и ему хорошо, бесконечно хорошо! Он ясно чувствует, что жизнь его начинается заново.


                Х Х Х Х

     Все эти дни, до праздника и после него, Армандо продолжает посещать королевский дворец. В Salvatio Рождество проходит не так весело, но по-своему тоже неплохо. Короля утомляют тысячи мелких надоедливых дел, на душе у него неспокойно: королева Амелия нездорова, старший сын, наследник престола также хил и слаб, к тому же такой неродной, чужой его душе. Один только маленький герцог `Эдмас, белокурый принц радует его. Этот крепкий шестилетний ребенок резв, умен, весел. Все любят его, для всех он утешение. Даже Камил, который никого не любит, добр с Эдмасом… Но и сам Камил изменился. Король, королева и многие другие не заметили этого. Зато заметили несколько особо проницательных вельмож. И, конечно, Ориани.
     Первая столкнулась с переменами в Камиле фрейлина Эльва, когда он, увидев ее во дворце на следующий день после их размолвки, поцеловал ей руку и смиренно попросил у нее прощения за свою навязчивость и грубость. Она охотно простила его, но про себя удивилась: он ли это? Ей было хорошо известно, что Камил никогда и ни у кого не просит прощения, разве что у своих царственных родителей, исходя из политических интересов.
     К Ориани Камил больше не подходил и не разговаривал с ним. Когда же Ориани, столкнувшись с ним во дворце, хотел поцеловать его руку, Камил быстро убрал ее, а после сам взял его руку и осторожно встряхнул. Ориани посмотрел ему в лицо и увидел, что оно серьезно, а серые лучистые глаза смотрят на него как-то особенно: доверчиво, почтительно и… было еще что-то в этих глазах, от чего Ориани вдруг сразу растрогался. Но после этого, случайно встречаясь, они кивали друг другу, как люди близкие, которые хорошо друг друга понимают. При этом в глазах Камила неизменно появлялся свет, и Ориани видел: принц очень рад их встрече. Армандо тоже теперь радовался ему. Но они не говорили друг другу ни слова. Ориани охотно нарушил бы это обоюдное молчание, но он чувствовал, что Камил боится с ним говорить: боится потревожить хрупкое очарование своей первой в жизни настоящей дружбы. Он был так богат этим своим новым чувством, что смертельно боялся за него и лелеял его в своей душе, как некий прекрасный тропический цветок. Ориани даже не предполагал, как много он значит теперь для Камила. Одно его появление во дворце делало принца вполне счастливым на весь день. Он стал менее резок с людьми, стал больше молчать и чаще задумываться. Иногда, прогуливаясь по городу верхом, со свитой телохранителей, он останавливался напротив особняка Ориани на несколько минут и с пытливой грустью в лице смотрел на дом, где жил его друг и герой. Ибо только герой мог радоваться ему, уважать и понимать его; это Камил знал твердо. Если бы с Ориани в это время что-нибудь случилось, принц, вероятно, тяжело заболел бы или с горя удалился бы в какой-нибудь уединенный монастырь: настолько не мила стала бы ему жизнь. Теперь все свободные часы он тратил на физические упражнения, к которым до сих пор был почти что совсем равнодушен. Исключение составляла стрельба из арбалета. Теперь, помимо этого искусства, он увлеченно занимался фехтованием и борьбой, залезал на высокие деревья, чтобы научиться преодолевать страх высоты, научился стрелять из ружья. И он был вознагражден за свои труды. За три недели занятий его мускулы окрепли, осанка стала более гордой, он ощутил б`ольшую уверенность в себе, в его походке появилась особенная чеканная твердость. «Когда я, наконец, «выжму» из себя всё, что мне доступно, - думал Камил, - я заговорю с ним, и он поймет, что я изменился… что я действительно достоин теперь его уважения».
     А между тем ни Камил, ни Ориани, ни Минна с Кнутом, и даже сам король - никто не знал, какое грозное и суровое испытание надвигается на столицу и на всю Анконию, надвигается быстро, со зловещей неотвратимостью…

                7.

     Ориани входит во дворец: доложить его королевскому величеству о письмах, полученных им из графств и княжеств. Он готов уже снять плащ и берет, но вдруг с удивлением замечает какую-то странную суету вокруг. Лакеи, слуги, вельможи – все с встревоженными, странно напряженными, а то и легкомыленно-любопытными лицами снуют туда-сюда. Они словно утратили часть своей неизменной солидности и респектабельности. Шурша платьями, взволнованные чем-то, ходят фрейлины, останавливают друг друга, перешептываются. Глаза у них большие, и в этих глазах ужас и жгучий интерес. Самые умные из них подавлены и печальны. Весь дворец полон какой-то новой, таинственной, не похожей на обычную, жизни. Ориани чувствует, что произошли какие-то загадочные события, но какие именно? Тревога беспокойной мышью забирается ему в сердце. Он не желает ни о чем расспрашивать слуг и лакеев. Невольно нахмурившись, он отдает тем из них, что при дверях, берет и плащ, поднимается по лестнице… и встречает короля Астольфа. Тот в темном камзоле и горностаевой мантии. Его лицо вызывающе оживлено и весело, светлые глаза блестят опасным блеском; за ним следуют оруженосцы и свита.
- А, милорд, - он подает руку Ориани. – Знаешь ли, что произошло?
- Что, ваше величество? – спрашивает Армандо спокойно, но внутри у него всё сжимается от недобрых предчувствий.
- Изменник Г`естур Хорк привел с собой из ссылки войско тайл`атов, - небрежно говорит король, но в глазах его вспыхивают грозные молнии. – Представь себе, их миллион, этих дикарей: и все идут с востока на столицу. Он ведет их. Он! Место мое занять хочет. Как тебе это, а?
     Его лицо искажается гневом.
- Я разобью их! – гремит он. – Разобью, Ориани, а этого мерзавца Хорка четвертую на главной площади. Мне давно так следовало так поступить с ним. Он, конечно, посулил тайлатам золотые горы. Их ведет князь Сульг`ар. Князь! – король вызывающе расхохотался. – Что они себе вообразили? Что они так же сильны, как некогда Золотая Орда? Верно, запамятовали, как их предки переходили по льду Эдиль – и все потонули! Ну, а потомки – помяни мое слово, Ориани! – непременно потонут тоже, на моей реке Лунь; она не `уже Эдили. Господь да пребудет со мною и моим воинством!
     Тут же он отвлекся и торопливо обратился к одному из пажей:
- Нет, Нэйджел, не это ружье, а мое новое, с оправленным в золото прикладом. И саблю – ту, что подарил мне султан. Живее, дети мои!
  Он обнял Армандо за плечо:
- Вот такие дела, милорд. Ничего, мы разобьем их.
- Позвольте мне, ваше величество, присоединиться к вам! – сказал Ориани.
- Не надо, друг мой, - король пожал ему руку. – Это ведь не война, а так: разовый выход на поле брани. Со мной едет принц Камил, - Астольф улыбнулся гордой и радостной улыбкой. – Всё-таки в душе он воин, и я очень рад этому. Право, не ожидал от него такой отваги. Хорошо, что ее величество Амелия сейчас в Италии, на море, не то она взволновалась бы, а волноваться ей вредно, да и незачем; всё это совершенные пустяки. У тайлатов и пушек-то нет! А у нас всё, что хочешь: и кулеврины, и мортиры, и бомбы – всего довольно. Да еще ружья новейших систем. А они до сих пор пользуются стрелами на войне, ты подумай, милорд, какая отсталость! Ох уж этот Гестур … - лицо короля потемнело. – И отчего я помиловал его три года назад? Проклятье! Вот оно, милосердие-то, милорд: боком нам выходит на этой грешной земле! Ну, будь здоров, скоро встретимся!
     Он кивнул Ориани головой и пошел садиться на коня. Боевой, горячий, его гнедой закусывал удила, рыл копытом землю, рвался навстречу грозной опасности. Астольф вскочил в седло, конь взвился на дыбы и заржал. Король громко засмеялся, осадил его, похлопал по шее.
     Армандо стоял на крыльце, глядя, как вскакивают на лошадей пажи и оруженосцы, как священник благословляет их и дает им целовать крест. С неба падал снег, ветер взметал поземку и гнал, вертел ее возле широкого парадного крыльца. По небу плыли, подгоняя друг друга, холодные белые тучи. Принц Камил в широком бобровом плаще и рысьем берете с наушниками, который удивительно шел ему, гарцуя на своем рыжеватом жеребце, заметил Ориани, улыбнулся ему и махнул рукой. Ориани улыбнулся и поклонился принцу в ответ, потом медленно побрел домой. Так вот, значит, что произошло.    
     Тайлаты были кочевыми племенами, проживавшими на юго-востоке Анконии, в диких невозделанных долинах. Они называли себя предками легендарных обров, утонувших некогда при переходе по льду через Эдиль (Волгу). Возможно, это и в самом деле было так.
     Лица у тайлатов были очень смуглыми, волосы они заплетали в косу, а голову до затылка брили, носили островерхие шапки и пышные одежды, были коренасты, кривоноги, узкоглазы, любили золото, драгоценности, благородные породы дерев и благовонные масла. Богатая Анкония давно составляла предмет их жадных мечтаний, но их было слишком мало, и они не имели ни сильного вождя, ни союзников. Неожиданно кое-что изменилось: появился вождь и, возможно, союзники, – Ориани пока еще не знал этого. Он вспомнил лицо Гестура Хорка: суровое, загорелое, с крупным носом и узкими бледными губами. А главное его глаза: зеленовато-желтые, маленькие, и взгляд их – колючий, острый, проницательный. Три года назад Гестур, тогда еще герцог, придворный вельможа, обиделся на короля за то, что тот посадил в тюрьму его брата, человека жестокого и злобного, Манфреда Хорка. Гестур встал во главе заговора против короля, но заговор был раскрыт, его участники-придворные казнены, а Гестур помилован, благодаря своим былым заслугам перед королевским домом. Его сослали на восток Анконии, туда, где на маловодных равнинах пасли свои табуны лошадей и стада овец тайлаты. И вот, чем кончилась его ссылка. Он идет на столицу вместе с миллионом мятежных варваров. В самом деле, у его величества были пушки, но его армия составляла всего лишь семьсот тысяч человек, да и сейчас, при самом короле оставалось всего пятьсот тысяч. Тайлаты вдвое превосходили численностью армию государя, но у них не было ни пушек, ни бомб, только мушкеты, ружья и стрелы. Были еще, правда, мечи, шашки, палаши и отменная ловкость в обращении с оружием, но Армандо Ориани верил в победу короля.
     Всё это - и его приход во дворец, и беседа с его величеством – произошло так быстро, что послу короля показалось на мгновение, что новость, которую он услышал – просто нелепый сон. И в то же время он знал: это было реальностью.
     «Ведь еще сегодня утром жизнь казалась такой спокойной, ясной, - думал Ориани. – И вот оно: пришло, надвинулось, откуда не ждали, - и захватило, затопило привычный мир, и теперь всё вокруг иначе, всё по-другому. Господи!»
     Он взглянул на январское небо, по которому быстро, тревожно плыли низкие облака, почувствовал, как лицо и руки без перчаток (он оставил их дома) обжигает морозный ветер. Да, вокруг стало тревожно, неуютно, странно – и он на мгновение растерялся, не зная, что теперь делать и как быть. Ему вдруг показалось, что он и всё вокруг, проваливается в темную холодную бездну, где царят страх, неопределенность, напряженное ожидание.
     «Мы победим! – вдруг подумал он со страстной уверенностью. – Победим непременно. Государь вернется, и всё пойдет по-прежнему…»
     Эта мысль подавила в нем растерянность и тревогу. Он перекрестился на крест величественного кафедрального собора и ощутил вдруг, как силы и желание противостоять тревоге охватывают его с каждой минутой всё крепче, бродят в нем, словно виноградный сок. «Надо ждать, - хладнокровно сказал он сам себе, - Ждать и постоянно узнавать новости. В городе никто еще ни о чем не знает: вон, какие у всех будничные лица: всё, как вчера… и в то же время всё стало чужим для меня. Что ж, перемены в государстве чаще всего внезапны, неожиданны… даже не перемены, а просто небольшие войны… вот, как сегодня. Кто знал? Кто ждал? А оно пришло. До сих пор не верится, что это так. Пошлю Луиджи в трактир близ городских ворот: пусть слушает, о чем будут толковать. Ведь все вести прежде всего будут доходить туда».
     Так он и делает. Луиджи, выслушав хозяина, тут же седлает коня и уезжает, а Ориани рассказывает то, что узнал сегодня от короля, Кнуту и Минне. Они слушают его очень внимательно. Минна слегка бледнеет, Кнут хмурит светлые брови и сумрачно задумывается. Ориани старается их успокоить.
- Я не боюсь, Анд, - заявляет Кнут. – Я просто жалею, что из меня никчемный солдат, что я умею только лишь играть на скрипке. Если бы я владел оружием, я непременно бы сейчас попросился в армию к государю!
     Его голубые глаза полны дерзкой отваги. Ориани с удовольствием смотрит на него. Зато Минна расстраивается.
- Как ты можешь так говорить, - она с упреком смотрит на брата. – И ты, Анд! Неужели вы оставили бы меня одну?
- Лучше тебе на время остаться одной, чем навсегда лишиться тех, кто тебе дорог, а самой попасть в плен к тайлатам, - рассудительно говорит Кнут.
- Ты прав, - вздыхает Минна. – В таком случае, я тоже хотела бы владеть оружием: чтобы поехать с вами.
- Пока что рано говорить об этом, - Ориани мягко привлекает ее к себе. – Я убежден, что государь победит. Должен победить. Может, не сегодня, не завтра. Но победа будет на его стороне; у меня в этом сомнений нет.       
     К полудню город начинает ощутимо меняться. Все получают известие о том, что произошло. Начинается тихий переполох. Общая тревога час от часу растет. Приезжает из трактира Луиджи и сообщает, что бой начался. Противники встретились в десяти милях от столицы – и сошлись, как две волны, что разбиваются друг о друга, гонимые противоположными ветрами.
     День течет медленно, вяло, в каком-то неясном ощущении томительной безысходности в соединении с надеждой. Люди живут, как во сне. Новость о неожиданных военных действиях близ столицы совершенно ошеломила их. Многие молодые горожане, наскоро собравшись, уезжают на подмогу к государю, остальные выжидают.
     Ориани не выжидает, он ждет, готовый всякую минуту собраться и уехать на войну, туда, к реке Лунь, где армия короля сражается с мятежниками. Но пока что он получает благоприятные новости: Астольф теснит тайлатов к Луню, они теряют силы и проигрывают битву. Минна в своей комнате жарко молится о победе короля и о поражении тайлатов: ведь тогда ее Анд и Кнут не уйдут на войну. А по их лицам, отважным и решительным, она ясно видит, что они готовы в любую минуту покинуть ее, чтобы победить или умереть.
     «Я, наверно, очень дурная, - с тоской думает Минна, - но я не желаю, чтобы они бросили меня ради такой благородной цели, как спасение родины и нашего короля. Если они погибнут, меня можно будет живой зарывать в землю. Какая же я гадкая, малодушная, эгоистичная! Но я чувствую, знаю: мне незачем жить на свете, если их не будет со мной».
     К счастью, она не знает, что Армандо Ориани не очень-то меткий стрелок. Он превосходно владеет шпагой, но с появлением ружей и пушек шпаги как боевое оружие отошли на второй план, стали просто предметом благородного искусства. Ориани никогда не был военным, это поприще его не привлекало. Кем он был по сути? Мирным философом, любящим книги, картины, музыку театр; путешественником, тонким ироничным вельможей... но вовсе не героем битв.  Он не слишком метко стрелял из ружья и пистолета и не умел драться врукопашную, ибо мир, с детства окружавший его, не требовал этого. Сейчас из любви к государю он готов был лететь на поле брани с ружьем и пистолетом, потому что честь, родина, король – эти слова звучали одинаково близко его сердцу. Это были величайшие вещи на свете, и он рад был бы отдать за них жизнь. Но в то же время он, как и Кнут, понимал, что, невзирая на всю свою отвагу, он никуда не годный боец, и возобладать над противником может, разве что, с помощью шпаги. Поэтому и он, и Кнут, который вообще никогда толком не держал в руках никакого оружия, решили принять участие в битве лишь в том случае, если тайлаты начнут теснить его величество к столице.
     Так проходит вечер, ночь, еще один день. Поздним вечером Луиджи, который всё время проводил теперь в трактире, узнавая последние новости (а заодно угощаясь легким красным вином) привез домой весть о том, что король Астольф с его мощной армией обратил, наконец, врагов в бегство и теперь возвращается с победой домой. Ориани, Минна и Кнут облегченно вздохнули, возблагодарили Бога и легли спать.

                8.

- Сударь, вставайте! Дурные новости!
     Армандо открывает глаза и видит: Луиджи склонился над ним, полуодетый и взволнованный; свеча легка дрожит в его руке, а в умных черных глазах – тревога. Свеча озаряет стены в коврах и узкую постель, на которой лежит Ориани. За окнами без ставен – ночь.
- Что случилось, Луиджи? – Ориани быстро приподнимается на постели.
- Только что по улицам проехали горожане, возвращавшиеся с государем в столицу, - поясняет Луиджи. – И они рассказали: в пяти милях отсюда их ждала засада тайлатов. Они напали неожиданно, а те, которых государь обратил в бегство, оказывается, вернулись и тайно двинулись вслед за его войском. И вот, король оказался между двух огней. И тайлаты разбили наших, разбили наголову, а его величество и многих вельмож взяли в плен. Остатки армии разбежались кто куда…. а те, что вернулись, оповещают сейчас горожан о случившемся. Завтра утром тайлаты будут здесь. Люди в панике, все уезжают.
- А их высочества, Камил и Эдмас? – быстро спрашивает Ориани.
- Про них я ничего не знаю, - качает головой Луиджи. – Но во дворце их, по-видимому, нет. Там страшная суматоха. Лакеи, слуги, фрейлины – все уезжают подальше от тайлатов.
     Сердце Ориани сжимает глухое беспросветное отчаяние. Он вспоминает, как прощался с ним Астольф – его лицо, глаза, их вызывающий отважный блеск, вспоминает улыбку Камила – и поникает головой. «Катастрофа! – вертится в его голове страшное слово. – Вот она – катастрофа!»
     На мгновение ему снова кажется, что всё это только дурной сон, но в следующую минуту он решительно берет себя в руки и говорит:
- Будите слуг, Луиджи. Пусть собирают вещи, мы уезжаем.
- Нет больше слуг, сударь, - слышит он в ответ. – Все сбежали, кроме старого Пита.
- Вот как, - равнодушно роняет Ориани. – Что ж, я рад, что эти люди сами позаботились о себе. В таком случае вот что, Луиджи: собирайте вещи вместе с Питом; только самое необходимое. Кладите всё в переметные сумы. Спрячьте в тайниках все драгоценные предметы и деньги, потом седлайте лошадей. Мы поедем верхом. На Вегу поставьте женское седло. А я пока что оденусь и разбужу молодых господ.
- Слушаю, - отвечает Луиджи. Он серьезно смотрит на Ориани и говорит:
- Вот что, господин Ориани. Не думайте, что я брошу вас; я до самой смерти буду с вами.
- Спасибо, - Ориани встает и пожимает ему руку. – Я не забуду вашей верности. Но нам надо торопиться, друг мой, ступайте.
     Луиджи уходит. Армандо одевается и быстро идет будить Кнута. Кнут мужественно встречает страшную новость и будит Минну. Как можно бережней он сообщает ей о том, что случилось. Лицо Минны бледнеет, глаза расширяются от страха, но тут же она овладевает собой и отважно улыбается Кнуту, хотя ее губы дрожат.
- Сейчас я буду готова, - говорит она коротко. – Скажи Анду: пусть не волнуется за меня, со мной всё в порядке. Мы с тобой поедем за ним хоть на край света, правда?
- Правда, - Кнут целует ее в щеку. – Собирайся; я тоже буду собираться.
     Они начинают торопливо готовиться к отъезду.
     Ориани намеревается съездить во дворец, чтобы хоть что-нибудь узнать о судьбе Камила… и – здесь ли еще маленький герцог Эдмас?
     Он уже одет и идет к дверям, как вдруг раздается решительный стук дверного молотка. Ориани поспешно открывает дверь и видит: на пороге стоит человек в широком плаще; капюшон почти скрывает его лицо. Он держит за руку ребенка в таком же плаще с капюшоном. Человек быстро заходит в дом, сбрасывает капюшон… это Камил. Его лицо бледно, на щеке глубокий порез, но глаза ясны и испытующе устремлены на Ориани.
     Армандо чувствует глубокое облегчение и радость.
- Ваше высочество, - он улыбается. – Слава Богу, вы живы и не в плену!
     Камил пожимает ему руку и сумрачно говорит:
- Мой отец в плену… Вы уже знаете?
- Да, знаю, - Армандо опускает голову.
- Я доверяю вам, - продолжает принц. – Уезжайте подальше и возьмите с собой лорда Эдмаса; я знаю, вы сбережете его. А я попытаюсь спасти отца; останусь в городе и…
- Нет, милорд, - спокойно, но решительно говорит вдруг, глядя ему в глаза, Ориани. – В одиночку вы ничего не сделаете, только погубите себя. Очень прошу вас: поедем вместе со мной. Мы соберем необходимые силы, освободим его величество и выступим против тайлатов.
- О чем вы говорите, какие такие силы?! – глаза принца вспыхивают. – Посмотрите в окно, господин Ориани, и вы увидите редкое для глаз горожанина зрелище: как крысы бегут с тонущего корабля. Я их понимаю, но с ними быть не хочу. Я не крыса, я так просто не оставлю столицы!
- Я тоже не крыса, надеюсь, - с мягкой усмешкой отвечает ему Ориани. – Но я уйду из столицы, чтобы принести моему государю как можно больше пользы. И вы должны сделать то же самое. Чтобы победить, нужно время и терпение; так всегда было и будет…
- Избавьте меня от ваших назидательных формул, - Камил крепко сжимает его руку и тут же слегка отталкивает ее. – Я не хуже вас могу проповедовать. Они нас разбили, смели, разнесли в клочья, а вы… Господи, да что вы понимаете! Вы просто какой-то келейник. Вот и выполняйте свой пресловутый «долг части»: спасайте моего брата и сами спасайтесь, потому что вы мне друг… - он осекается. Потом глухо продолжает, глядя в сторону:
- Говорю вам, я сражался эти два дня рядом с отцом, я убивал – ради него, ради вас, ради всей Анконии, будь она неладна! Поэтому теперь я отца не брошу, я останусь с ним…
- Вы вздор говорите, - резко перебивает его Ориани. Его глаза, обычно спокойные, теперь поблескивают сухо и остро. – Если я вам друг, а это так, то слушайте меня. Вы подумали хоть минуту, что будет с вашим отцом, когда он узнает, что вы, наследник престола, в плену у тайлатов и Хорка? Да он проклянет всё на свете. Нет, у вас один выход: ехать сейчас со мной... или с кем-нибудь, кому вы доверяете так же, как мне. Слышите? Да, вы лучше меня владеете оружием, вы воевали. Но я старше и опытней вас. И вот я вам говорю, ваше высочество: вы обязаны уехать отсюда. И я предпочел бы, чтобы вы уехали со мной, потому что тогда я не буду волноваться за вас. Мы создадим партизанские отряды.
     Камил коротко рассмеялся.
- Уж вы создадите партизанские отряды, - молвил он, кладя руку на плечо Ориани; глаза его наполнились теплом и пониманием, проступившими сквозь легкую насмешку. – Вы, изысканный дворянин со шпагой, сибарит, классный наставник. Представляю, как за вами идут крестьяне, разбойники, ремесленники – толпами и стаями, как за настоящим вожаком.
- Толпами и стаями они пойдут за вами, а не за мной, - засмеялся Ориани, снимая руку принца со своего плеча. – А я буду помогать вам всем, чем могу – и защищать вас. Ну, поехали, ваше высочество.
- Хорошо, - ответил Камил. – Уговорили. Вы благоразумный человек, не могу этого не признать. Что ж, тогда поторопитесь.
- Через полчаса мы будем готовы, - сказал Ориани.
- «Мы»? – переспросил Камил. – Сколько же вас?
- Я, моя невеста, ее брат и двое слуг, - ответил Ориани.
- Ваша невеста? – Камил посмотрел на него с интересом, но тут же чувство опасности, тревоги и грусти с такой силой охватили его душу, что он потемнел лицом и сказал:
- Впрочем, всё это сейчас неважно. Собирайтесь. Мы с лордом Эдмасом ждем вас.
     Он сел в кресло, а маленький белокурый мальчик втиснулся между ним и подлокотником и, обняв брата, крепко прижался к нему.
     Ориани пошел было, но у лестницы обернулся, - и его словно обожгла эта картина: тщедушный горбатый молодой человек, у которого в эту ночь рок отобрал отца и престол, и ребенок, доверчиво, с братской нежностью обхвативший его руками, - поникшего, усталого, печального. Было что-то бесконечно волнующее и торжественное в этом зрелище. Нельзя было смотреть на них обоих и не любить их, не быть с ними всем сердцем.
     «Я увезу их отсюда, - подумал Ориани, торопливо взбегая вверх по лестнице. – Увезу, спрячу, останусь при них. Мы останемся. И будем служить им верой и правдой. А государь… Не сомневаюсь, нам удастся придумать что-нибудь, чтобы спасти его, помочь бежать. Пока он в заложниках у тайлатов, мы сами будем заложниками ситуации. Но едва он сбежит, сам или с нашей помощью, мы разобьем их. Ведь они победили случайно, и долго на нашем троне не продержатся. Гестур Хорк. Отлично я помню Хорка, да и брата его тоже. Они уязвимы; к ним только следует правильно подобраться. И мы отыщем людей которые это сумеют… или сами станем такими людьми».
- Куда же нам ехать? – вслух спросил он сам себя, и тут же его осенило вдохновение:
- Ну, конечно, в Ленц, к герцогу Флауде. Тайлаты вряд ли добрались туда, а он славный человек, и с удовольствием окажет нам услугу.


     Через полчаса они уезжают всемером.
     Узнав, что к ним в дом явился  сам принц Камил с герцогом Эдмасом, Кнут и Минна немного оробели, но поспешно спустились вниз вместе с Армандо Ориани и приветствовали его высочество низкими поклонами. Брат и сестра представились и хотели подойти к его руке, но Камил устало сказал:
- Оставьте, теперь не время для всех этих почестей.
     Он пожал руку Кнуту, а руку Минны почтительно поцеловал, чем очень смутил ее. Она покраснела и потупилась, а принц засмеялся, весьма довольный: впервые ему удалось вызвать краску на лице девушки.
- Вы очень хороши, - признался он ей. – Я рад, что у моего друга, господина Ориани, столь тонкий вкус.
     Тут же он заметил пристальный испытующий взгляд Кнута, обращенный на него.
- Что-нибудь не так, господин Ронге? – тотчас спросил принц.
     Кнут поспешно отвел глаза и пробормотал в ответ, что, напротив, всё очень хорошо.
     Ориани спокойно наблюдал за этой сценой, не собираясь вмешиваться, но заметив напряженное лицо Кнута и обращенный на него проницательный взгляд Камила, миролюбиво сказал:
- Ваше высочество, нам пора ехать.
- Мне кажется, господин Кнут чем-то недоволен, - молвил принц, не сводя глаз с Кнута.
- А мне кажется, что вы слишком мелочны, - Ориани взял его за руку. – Поехали.
- Поехали, - ответил принц неохотно, но покорно. Тут же он холодно рассмеялся, бросая последний взгляд на Кнута:
- Господин Ронге! Не считайте меня каким-нибудь чудовищем вроде Ричарда Глостерского. Я, может, и похож на него, но всё-таки лучше, можете мне поверить.
- Я вам верю, ваше высочество, - спокойно ответил Кнут, глядя в глаза принцу.
     Принц отвернулся от него и заботливо склонился над задремавшим в кресле братом.
- Вставай, Эд, - ласково сказал он. – Мы сейчас поедем верхом.
     Лорд Эдмас открыл большие серые глаза и весело улыбнулся брату и всем, кто стоял рядом с принцем. На его щеках заиграли ямочки, и все невольно улыбнулись ему в ответ. Ребенок был чрезвычайно красив, умен, обаятелен и добр, это было видно, поэтому каждый, кто сталкивался с ним, становился его тайным или явным поклонником.
- Я готов, - сказал мальчик, вставая с кресла. – Хорошо, что я поеду на своем пони, правда, Камил?
- Правда, - Камил привлек его к себе. – Ну, будь вежлив, познакомься с друзьями милорда Ориани. Это госпожа Минна, а это господин Кнут.
- Мне очень приятно познакомиться с вами, господа, - ясным приветливым голоском произнес лорд Эдмас давно затверженные слова.
- Нам с вами тоже приятно познакомиться, лорд Эдмас, - молвила Минна с улыбкой.
     … И вот они едут верхом на лошадях. Впереди – Ориани с Минной, потом королевские сыновья, дальше – Кнут, а завершают кавалькаду Луиджи и Пит.
     Столица давно осталась позади. Они продвигаются по довольно узкой лесной дорожке, известной Ориани (езда по большой дороге сейчас опасна).
     Камил погружен в тягостные невеселые думы – об отце, о Хорке, о тайлатах. Щека его ноет от глубокого пореза, хотя Луиджи смягчил боль, смазав порез бальзамом и залепив его пластырем. Серенький зимний рассвет постепенно  встает над землей. Ветер становится сильнее; он ожесточенно крутит поземку над землей, жалобно стонет в вершинах высоких могучих деревьев.
     Кнут думает о принце. Вряд ли его высочество будет приятным спутником, но что поделаешь. Главное, чтобы он не позволял себе лишнего, ну, да Анд в случае чего сумеет поставить его на место. Вон, как он свободно обращается с этим наследником престола! И, что самое удивительное, тот слушается его. Да еще так охотно, с такой готовностью. Правда, принцу не позавидуешь. До чего же он тщедушен и невысок ростом! Да еще этот горб. Конечно, он обрадовался, что Минна ему улыбнулась. «Я глуп, - решительно думает Кнут. – Минна всем нравится, с этим уж ничего не поделаешь. Так разве мне жаль ее улыбки для этого бедняги… то есть, для будущего короля? Да, он смотрел на нее взглядом хозяина, но он на всех так смотрит, он так воспитан. Ведь он сын властелина огромной державы… которой вдруг не стало». Последняя мыль приводит его в содрогание. В самом деле, вот и случилась величайшая беда: король в плену, тайлаты во главе с Гестуром Хорком через час или два победителями войдут в столицу, в сам Гламберк, сердце Анконии!
     Он решительно придерживает коня и подъезжает к погруженному в раздумье принцу.
- Ваше высочество, - голос Кнута немного дрожит от волнения.
     Камил, очнувшись от своих безрадостных раздумий, устало смотрит на него:
- Да?
- Простите, если я как-то не так посмотрел на вас, - с чувством говорит ему Кнут. – Знайте, я глубоко вам предан, я ваш солдат и, если понадобится, отдам за вас жизнь. Прошу вас, располагайте мной, как вам угодно.
- Благодарю вас, - с достоинством отвечает принц, но его усталые глаза веселеют. Он смотрит на Кнута дружелюбно, почти без насмешки, которая присутствует в его взгляде, даже когда он совершенно серьезен. – Я буду иметь в виду, что вы мне преданы. Вы умеете стрелять?
- Нет, - отвечает Кнут. – Я скрипач. Но я научусь и стрелять, и сражаться саблей, даю вам слово.
- Бог с вами, - Камил тихонько смеется. Он странно растроган и удивлен словами своего недавно еще такого строптивого подданного. – Играйте лучше на скрипке; полагаю, что для меня найдутся подходящие солдаты Каждому свое. Вы совсем еще молоды. Сколько вам лет?
- Скоро девятнадцать, - отвечает Кнут.
- А вашей сестре?
- Тоже. Мы с ней близнецы.
- Я рад знакомству с вами обоими, - Камил улыбается ему и властно касается рукой его плеча. – Поезжайте вперед, тропа слишком узкая.
     Кнут улыбается в ответ, кланяется и послушно уезжает вперед. «А он приятный, - думает Камил. – И с чего, скажите, я с ним едва не поссорился? Вот они едут: Ориани и Ронге, оба здоровые, красивые, не чета мне. Но именно мне, горбатому и тщедушному, они преданы, за меня готовы отдать жизнь, потому что я – сын своего отца, надежды и опоры государства».
     Слезы набегают ему на глаза. «Я всё сделаю для них, - думает он с глубокой теплотой и благодарностью. – Если я буду жив и они тоже, как же я их возвеличу! Ведь мы с братом были бы сейчас всеми покинуты, может даже, уже мертвы, если бы не они: философ-дворянин и мальчик со скрипочкой. Совершенно никчемные люди для военного времени! Но я, кажется, уже сам готов в случае необходимости умереть за них: столько они для меня сделали».
- Камил, смотри, белочка! – весело окликает его лорд Эдмас, указывая рукой на ствол высокой сосны. По стволу действительно скользит рыжее гибкое тельце зверька с пушистым хвостом.
- Я вижу, Эд, - откликается Камил.
- Можно ее погладить?
- Ты не успеешь, она убежит.
     И в самом деле, белка проворно скрывается в густых колючих ветвях, которые раскачивает ветер; всадники продолжают свой путь…

                9.

     Ближе к вечеру разыгрывается настоящая метель, такая свирепая, что несчастную лесную дорожку очень скоро заносит. Тьма, вой ветра и вьюга со всех сторон окружают всадников. Ветер гасит факел в руке Ориани. Таким образом, надежда в скором времени попасть в маленький городок Витберг, который находится где-то совсем близко, угасает в Армандо. Его сердце сжимается от страха за тех, кого он ведет за собой. Особенно за Минну…
     К нему подъезжает Луиджи.
- Нечего ехать дальше, господин Ориани, - кричит он сквозь вой бури. – Все дороги замело; пропадем, не доедем. Вы стойте здесь, а я зажгу лампу да пойду, поищу приюта. Тут, мне помнится, был заброшенный охотничий домишко: можно бы там остановиться на ночь.
- Это было бы очень хорошо, - соглашается Ориани. – А то госпожа Минна замерзает, да и герцог Эдмас тоже.
     Луиджи зажигает лампу, огонек который защищен от ветра стеклом.
- Куда он собирается? – спрашивает, подъезжая, Камил.
     Ориани объясняет.
- Я поеду с ним и помогу ему, - нетерпеливо говорит принц.
     Ориани хочет спорить, но тут вдруг из зарослей кустарника неожиданно выезжает всадник. Лица его не видно: оно всё до глаз закутано шарфом; медвежья шапка облегает его голову плотно, как шлем.
- Кто вы, добрые люди? – глухо спрашивает сквозь шарф незнакомец.
- А вы кто? – Ориани внимательно смотрит на него.
- Здешний егерь, - отвечает всадник. – Вы, небось, из столицы – и заблудились? Вот что, я вас ни о чем не спрашиваю. Поезжайте за мной, переждете метель в тепле.
- Веди нас, - спокойно говорит принц. Всадник берет у Луиджи лампу и уезжает немного вперед; все семеро следуют за ним.
     «Можно ли доверять ему?» – хмурясь, думает Ориани. Камил словно читает его мысли.
- У нас нет выбора, милорд, - тихо обращается он к Ориани. – Приготовьте на всякий случай вашу шпагу и пистолет, а у меня есть кое-что получше этого, можете мне поверить.
     Несмотря на страшную усталость и непогоду, голос у принца уверенный и властный. Ориани решает на этот раз согласиться с ним. Он проводит рукой по пистолету под плащом, потом нащупывает эфес шпаги и молча кивает принцу: всё в порядке. Принц кивает ему в ответ.
     Едут они по слегка заметенной тропе, не проваливаясь в сугробы; но эта тропа уже не та, по которой они скакали до метели.
     Минут через десять они различают сквозь вихри снега, слепящие глаза, слабый свет и впереди видят очертания какого-то дома с плоской крышей и обвалившейся справа стеной. Человек, назвавшийся егерем, останавливается. Из дома выходит с фонарем фигура, закутанная в плащ. Егерь спешивается и говорит незнакомцу с фонарем:
- Принимай гостей, веди в дом!
     И поясняет Ориани:
- Это мой помощник. Ступайте за ним.
     Все слезают с лошадей. Пит, которому поручено оберегать маленького лорда Эдмаса, ведет его за руку. Они заходят в дом. Впереди идут Армандо, Камил и Луиджи.
     Их провожатый толкает дверь, и они оказываются в просторной комнате с глиняным полом. На длинном столе горят свечи, стоят блюда со снедью и вином, а за столом сидят разодетые в бархат и шелк люди весьма подозрительного вида. Их человек пятнадцать. Во главе стола – видимо, самый главный среди них. Он одет в стеганый кафтан из золотой парчи; волосы у него очень светлые, почти белые, и похожи на львиную гриву, лицо длинное, плоское, глаза небольшие, серые и очень проницательные; они придают человеку странное сходство с волком. Тонкая полоска усов, таких же светлых, как волосы, видна под плоским прямым носом. Кожа лица загорелая и обветренная, а взгляд и улыбка – хищные и горячие, полные какого-то опасного веселья. Зубы у человека белые, ровные, острые, хотя на вид ему уже около сорока пяти лет. «Он похож на белого волка из народных сказок», - мелькает в голове у Ориани. Он машинально кладет руку на рукоятку пистолета.
- `Орас, - принимай гостей! – говорит провожатый этому человеку и, издевательски хихикая, поглядывает на Ориани.
     «Орас Д`эсмонд?! – изумленно спрашивает себя Армандо. – Но ведь он же черноволосый, у него черная борода… Или это другой Орас?»
     Люди за столом с любопытством сытых тигров наблюдают за своими «гостями», а человек, которого назвали Орасом, встает из-за стола и неторопливо подходит к гостям. Пристально, с хищной усмешкой он вглядывается в их лица. 
     «Сейчас я выстрелю в него», - как во сне думает Ориани.
- Вы здесь главный? – вдруг холодно спрашивает Камил Дэсмонда. Тот молча кивает, складывая руки на груди и глядя на него очень внимательно.
- В таком случае, дайте приют мне и моим людям, - принц кидает к его ногам тяжелый кошелек. – Я герцог Сорельский, лорд Камил, сын его величества Астольфа.
     За столом наступает напряженная тишина. Орас едва заметно кивает головой одному из сидящих за столом. Тот вскакивает, поднимает кошелек и подает его Орасу.
- Возьмите, - ровным низким голосом говорит Орас, возвращая принцу кошелек. – И не роняйте больше. А то народ у меня проворный: мигом заберут то, что плохо лежит.
- Вы мне не верите? – Камил щурит глаза.
- Верю, - отвечает Орас. – Я видел вас в столице - и не раз, еще до победы тайлатов, о которой я и мои люди узнали сегодня.
- Тогда возьмите деньги, - говорит принц.
- О нет, - Орас улыбается ему своей опасной волчьей улыбкой. – Мы здесь не нищенствуем, милорд; а когда становимся немного бедны, то сами берем то, что нам хочется.
     И он слегка подмигивает принцу. Тот вспыхивает, но Ориани быстро заслоняет его собой и, сняв шляпу, учтиво обращается к Орасу:
- Сударь, отпустите нас с миром или дайте возможность переждать бурю под вашим кровом, иначе нам придется драться с вами, а это не нужно ни вам, ни нам.
- Вас зовут господин Армандо Ориани, - почти утвердительно произносит Орас. – Я знаю и вас. О вас хорошо говорят все, кому случалось встречаться с вами, а после говорить со мной. В частности, купцы, которых мы иногда грабим. Что ж, господа, я не пользуюсь бедственным положением путников, даже если они наследники престола. Я дам вам кров и пищу, но кланяться не буду, не взыщите. Я не в ладах с его величеством Астольфом.
- Если вы окажете мне помощь, - принц отстранил Ориани и посмотрел в глаза Орасу долгим взглядом, - вы будете более, чем в ладах с моим отцом. Да и со мной тоже. Как ваше имя?
- Орас Дэсмонд, - отвечает атаман разбойников.
- Камил, - принц протягивает ему руку и с вызовом смотрит на него. Орас усмехается, пожимает его руку, холодную, хрупкую, с тонкими пальцами, потом говорит с одобрительно-опасной улыбкой:
- Смелый вы человек, ваше высочество. Что ж, господа, идемте ко мне в комнаты. Не будем мешать моим молодцам пировать. А вы, ребята, веселитесь! – обращается он к своим людям. – Это наши гости, прошу всех хорошенько запомнить мои слова. Вильям, займись лошадьми гостей. А вы – за мной, господа!


     Они проходят друг за другом в комнату поменьше первой, с крепкой дубовой дверью. Пол здесь тоже глиняный, но почти везде покрыт коврами. Ковры закрывают также бревенчатые стены. Два небольших окна закрыты ставнями. В комнате стол, несколько деревенских табуретов и две длинных широких лавки; есть очаг и голландская печь с пристроенной рядом лежанкой; на столе горят две свечи. За плотной занавеской – еще одна комната, без дверей.
- Там моя спальня, с настоящей кроватью и всем, чем полагается, - говорит Орас. – Пусть ею воспользуется дама, - он слегка кланяется Минне. – Ребенок может лечь возле печи на лежанке. Остальным я предоставляю право располагаться, где и как им хочется.
- Простите, - Минна просительно смотрит на Ораса. – Но я хочу отказаться от вашей кровати, сударь, в пользу его высочества и его брата, герцога Эдмаса.
- Нет, - коротко говорит Камил. – Господин Дэсмонд решил правильно. Его спальня на сегодняшнюю ночь должна принадлежать вам, Минна, и обсуждению это не подлежит.
     Минна почтительно кланяется его высочеству.
- Вы, конечно, голодны и устали, - продолжает Дэсмонд, обращаясь к своим гостям. – Что ж, раздевайтесь, будьте, как дома. Сейчас мой слуга накроет на стол. Вы пьете кофе? Если да, то я велю сварить. Раз уж вы мои гости (правда, незваные и нежеланные), я приму вас, как полагается.
- Вы не пожалеете об этом, - говорит Камил, снимая теплый меховой плащ. Все остальные тоже снимают верхнюю одежду.
- Да вы вооружены на славу, господа, - в глазах у Дэсмонда мелькает жёсткая насмешка.
- Вы боитесь? – немного желчно спрашивает Камил.
- А как же, - в тон ему отвечает Дэсмонд. – Слышите –  даже зубы постукивают от страха?
     И он улыбается принцу своей опасной улыбкой. Камил небрежно усмехается ему в ответ. На самом деле – об этом никто бы не догадался – он немного побаивается этого очень сильного и, по всей видимости, очень опасного человека. Рядом с ним Камил кажется каким-то гномом-переростком. Даже высокий Ориани почти на голову ниже Дэсмонда. Лицо атамана разбойников, с его светлой гривой волос, похоже на лик Сфинкса. Несмотря на живое выражение этого лица, в нем присутствует загадка. На его загорелых пальцах – драгоценные перстни и кольца, на шее – золотое ожерелье с самоцветами. «Какой-то разукрашенный восточный идол», - думает Ориани, с живым настороженным любопытством наблюдая за ним. Кнут твердо решает лечь ближе к двери, чтобы всю ночь охранять ее. Атаман разбойников ему нравится, но всё же он полон подозрений. Луиджи и седой Пит многозначительно переглядываются между собой. Они тоже решают всю ночь охранять принца и своих господ. Лорд Эдмас – единственный, кто совершенно ничего не боится. Когда рядом Камил, отец или матушка, мальчик не знает страха. Поэтому он тут же засыпает безмятежным сном, едва избавившись от сапог, шапки и полушубка. Ориани бережно переносит мальчика на лежанку и кладет ему под голову одну из шелковых подушек, которыми убраны лавки, а потом заботливо накрывает его своим камзолом. В комнате жарко, и он не мерзнет, оставшись в одной батистовой рубашке.
     Слуга Ораса Дэсмонда быстро накрывает на стол. Вид у него самый разбойничий: щетинистое лицо с черной повязкой, закрывающей правый глаз. На столе – серебряные миски, такие же вилки и хрустальные бокалы. В кувшинах с высокими восточными горлышками – вино. Все садятся за стол, в том числе,  и сам Дэсмонд. Слуга в это время варит кофе, а усталые иззябшие путники принимаются за жареного поросенка с овощами. Дэсмонд не ест, он только потягивает вино да курит черную трубку в виде головы Пана. Все остальные не курят, но с интересом поглядывают на его трубку. За столом царит сосредоточенное молчание голодных людей, дорвавшихся, наконец, до еды. Лорда Эдмаса решают не будить.
- Он хорошо позавтракает утром, - говорит Камил, которому жаль тревожить сон брата.
     Дав своим гостям немного насытиться, Дэсмонд спрашивает, в упор глядя на его высочество:
- А ее величество Амелия знает о том, что произошло?
- Да, - отвечает принц. – Я послал в Италию гонцов и велел им оставаться с моей мачехой.
- Так королева в Италии?
- Да, - голос принца довольно равнодушен. – Она нездорова. Не знаю толком, что с ней. Кажется, ничего особенно серьезного. Меня сейчас гораздо больше волнует судьба моего отца.
     Наступает молчание. Потом Армандо приветливо обращается к Дэсмонду:
- Сударь, я полагал, что Орас Дэсмонд – черноволосый, с черной бородой и алой шелковой повязкой вокруг головы. А он, оказывается, совсем другой.
- И что, вы разочарованы? – смеется Дэсмонд.
- Нет, - отвечает Ориани. – Скорее, наоборот. Но я удивлен. Кто же из вас настоящий Дэсмонд?
- Никто, - признается Орас. – То есть, главный, конечно, я, но Орас Дэсмонд – имя вымышленное. На самом деле меня зовут иначе, господин Ориани. И того, с алой повязкой, тоже. Это мой помощник, Энрико Герр`а. Мы с ним называемся одним и тем же именем, чтобы описание внешности атамана Ораса было противоречивым. Благодаря этой уловке, ни его, ни меня до сих пор не поймали, хотя за голову Ораса Дэсмонда его величество Астольф назначил большие деньги. Но откуда вы знаете про Ораса Дэсмонда?
     Армандо рассказывает о том, как черноволосый разбойник напал близ Сэтта на Минну и Кнута Ронге, ограбил их и ранил последнего. Дэсмонд не может скрыть некоторого удивления.
- Энрико напал на двух беззащитных путников? Это очень странно. Обычно его интересуют, как и меня, только купеческие обозы. Вот мошенник! Я скажу ему, чтобы не трогал обычных проезжих; разумеется, это не дело.
- В чем вы провинились перед моим отцом, Орас? – вдруг спрашивает Камил.
     За столом наступает тишина. Слышно, как за дверью смеются и переговариваются разбойники, а за окном, за ставнями, стонет вьюга.
     Орас внимательно смотрит на принца и отвечает:
- Это не я перед ним провинился, милорд, а он передо мной, видит Бог.
- В чем его вина? – Камил испытующе сморит на Ораса.
- Вам я скажу, - Орас слегка усмехается. – Вы его сын и имеете право знать.
     Двадцать лет назад я был вельможей и служил при дворе. Король Астольф в то время только что взошел на престол. Мы с ним были в прекрасных отношениях, он очень ценил меня, а я безгранично уважал его и преклонялся перед ним. Однажды он поручил мне плыть в Испанию с некой важной миссией (подробностей я сейчас уже не помню, да и не в них суть). Поручение я выполнил. Когда же я возвращался домой, наш корабль наткнулся на риф и затонул. Я, мои слуги и матросы спаслись на шлюпках, но это было плохим утешением. Нас всё равно ждала гибель, так как разыгрался довольно свирепый шторм. И никто из нас не уцелел бы, если бы мы не были подобраны анконийским пиратским судном «Коринна», шедшим в Карибское море. Узнав, кто мы такие, пираты обязались доставить нас домой целыми и невредимыми. В припадке (другого слова не подберу) благодарности, а также, вероятно, безумия, я обещал этим людям милость короля и забвение их прошлых вин; как будто в этом мире кто-то может с уверенностью поручиться за другого человека! Мы прибыли в порт, и я привез свою раскаявшуюся команду корсаров в Гламберк, во дворец. Их было пятьдесят человек. Я рассказал королю, как эти люди спасли жизнь мне и моим матросам, благодаря чему я привез в сохранности ответные письма испанского короля. Я сказал его величеству, что они искренне раскаялись в прошлых преступлениях и просил его о милости к ним. Он обещал мне, что дарует им прощение. Успокоенный, я ушел из дворца. А на следующий день узнал, что все они в тюрьме и что через два дня состоится их казнь.
     Он замолчал, задумчиво разглядывая на свет свой бокал с вином.
- Что ж, - уронил он. – Я сделал всё, что мог. Я падал к ногам государя и умолял его хотя бы не лишать их жизни. Но всё было напрасно, он не слушал меня. Через два дня двадцать человек из числа моих спасителей были повешены на дворцовой площади за разбой. Ночью мне и моим слугам удалось освободить тридцать оставшихся в живых, - и я бежал вместе с ними, со своей семьей и слугами в леса. Так я стал разбойником. Семья моя умерла, слуги тоже. Теперь эти люди и их дети – моя семья. Что же касается его величества Астольфа, то я полагаю, он получил прошлой ночью должное возмездие за свою былую несправедливость и ложь.
     И Орас с холодным спокойствием посмотрел в глаза его высочеству. Над столом повисла напряженная тишина.
- Не вам судить помазанника Божия, - резко сказал Камил. – Для этого существует Провидение. Но… - глаза его потеплели, - не могу сказать, что не понимаю вас и не разделяю вашего негодования. Бесчестный поступок – всегда бесчестный поступок, как ни пытайся найти для него оправдание. Слушайте, Орас: я зову вас и ваших людей к себе на службу. Верните свободу и престол моему отцу! И если я после этого не добьюсь того, чтобы он возвеличил вас в глазах моего народа, я сам присоединюсь к вам, клянусь памятью моей матери и собственной жизнью!
     В глазах Ораса сверкнули опасные золотистые искры.
- А как же повешенные, ваше высочество? – как-то вкрадчиво спросил он. – Их вы тоже возвеличите перед народом?
- Я объявлю им посмертное прощение вин, - заявил принц. – Сделать большее не в моих силах. Да что вы, в самом деле, господин Дэсмонд, обращаетесь назад, точно жена Лота? Следует жить настоящим и будущим, а не тем, что произошло вчера или третьего дня. Еще раз повторяю вам и – клянусь! – больше повторять не буду: идите ко мне на службу. Окажите мне услугу, и всё будет так, как я вам обещал. Ну? Я жду вашего ответа.
     Помолчав немного, Дэсмонд сказал:
- С вашего позволения, я должен подумать над вашим предложением, милорд. Видите ли, оно может не понравиться моим братьям.
- В таком случае я сам пойду и поговорю с ними, - решительно заявил принц, вставая.
- О, нет, - Дэсмонд остановил его повелительным жестом. – Вы же не хотите, чтобы вас убили, правда? Да еще в тот самый момент, когда вы будете с жаром призывать заблудшие души не уподобляться Лотовой жене. Сядьте. Торопиться не надо. Я сам поговорю с моими людьми. Это работа для ювелира, в нее следует вложить всё мастерство Челлини и весь ораторский пыл древних римлян. К тому же, я и сам должен взвесить и обдумать ваши слова. Я, к сожалению, совсем не знаю вас.
- Меня знает милорд Ориани, - Камил широким жестом указал на Армандо. – И он вам скажет, что у меня отвратительный характер, но слово «честь» для меня действительно означает честь, а не пустой звук.
- Я подтверждаю это, - сказал Ориани, глядя в глаза Дэсмонду. – И еще могу добавить: характер его высочества с каждым днем меняется к лучшему.
- Что мне его характер, - засмеялся Дэсмонд, приметив улыбку в уголках губ Армандо. – Я не дама, характер его высочества не так уж важен для меня. Вот честь – другое дело. Да и ум тоже. Умен ли он?
- Его высочество умен и отважен, - признался Ориани. – Он храбрый воин и настоящий принц. На его слово можно положиться.
- Не повторяйте моей ошибки, - остановил его Дэсмонд. – Не ручайтесь за постороннего человека.
- Милорд не посторонний, - мягко возразил Ориани. – Он мой друг.
- Вот как, - Дэсмонд улыбнулся ему. – В таком случае, я приму это к сведению. А теперь, господа, не пора ли вам на покой? Мы с вами выпили весь кувшин с вином и целый кофейник. Позвольте пожелать вам доброй ночи. Я буду спать в пиршественном зале, там же, где и мои молодцы.
- Орас, - принц подошел к нему. – Подумайте над моим предложением.
- Обещаю, - ответил Дэсмонд.

 
     … Глубокая ночь. В доме посреди леса царит тишина. Все спят. Даже те, что решили стеречь покой его высочества, охвачены глубоким сном: и Кнут, и Луиджи, и Пит – так сморила их усталость. Спят и разбойники, буйные головы – все, кроме верных стражей, сидящих у дверей; да и те временами слегка задремывают.
     Орас очень тихо встает с лавки, на которой сегодня ночует и, осторожно отворив дубовую дверь, неслышно входит к своим спящим гостям. Все они дышат ровно, а Пит даже слегка похрапывает во сне.
     Орас зажигает маленькую свечку и, бесшумно ступая по ковру босыми ногами, подходит к лавке, где на подушках, накрывшись меховым плащом, спит его высочество Камил.
     Дэсмонд присаживается на корточки и пристально, с острым и цепким вниманием вглядывается в спящего. Принц лежит на боку, лицом к нему. Одна его рука покоится на подушке, рядом с лицом. Эта рука тонка и хрупка, точно у подростка. На безымянном пальце блестит широкое серебряное кольцо. Черты лица мелки, некрасивы, но тень от ресниц мохнато лежит на щеках, а кудрявые завитки темных волос падают на лоб с выразительной, почти детской нежностью. Голова Камила ушла в худенькие острые плечи, во всём его облике нечто глубоко беззащитное, отрочески невинное, как часто бывает у людей, физически ущербных. Одна щека заклеена пластырем. Но Дэсмонд вспоминает стальной властный взгляд его серых глаз, его голос – то повелительный, то мягкий, и думает: «Да, этот, пожалуй, соберет армию и поведет ее за собой; отваги ему не занимать. Он умеет говорит, слушать, повелевать. И, вероятно, умеет быть верным другом – таким людям, как Ориани, а может, и другим…»
     Тут он замечает какой-то шнур, свисающий из-под подушки принца, и осторожно вытягивает его себе на ладонь. Вслед за шнуром выскакивает небольшой, но довольно тяжелый серый кирпичик. «Пороховая шашка, - догадывается Дэсмонд. – Отчаянный он малый».
     Камил вдруг открывает глаза: быстро, точно вовсе не спал. Орас прикладывает палец к губам: тихо! Но Камил и не думает поднимать шума. В глазах Дэсмонда, во всём его облике сейчас что-то настолько успокаивающее, что принцу и в голову не приходит подозревать его в предательстве. Он приподнимается на локте и вполголоса спрашивает:
- Ну, Орас? Вы поговорили с ними?
     Скрывая улыбку, Дэсмонд также вполголоса отвечает:
- Еще не время, ваше высочество.
- А когда будет время? – Камил смотрит на него требовательно.
- Я дам вам знать.
- Тогда что вы здесь делаете?
- Смотрю на вас, - признается Орас. – Хочу понять, идти мне служить вам или не идти. Простите, что разбудил, я сейчас уйду.
- Нет, - принц ободряюще улыбается ему. – Вы, наверно, изучаете меня, делаете выводы – это хорошо. Продолжайте, я не буду вам мешать. Только отдайте мне мою пороховую шашку.
     Он забирает у Дэсмонда шашку, снова сует ее под подушку и поворачивается к Орасу спиной. Глубоко вздохнув, он вновь погружается в сон. Его бесстрашие невольно трогает Ораса до глубины души. «Спит среди разбойников, как дома, - говорит себе Орас. – Верит в то, что я ему не враг, - твердо верит. Черт, а ведь я и в самом деле не враг ему».
     Еще с минуту он смотрит на спящего Камила, потом тихо выходит из комнаты и гасит свечу.

                10.

     К утру буря затихает. Орас Дэсмонд угощает своих гостей завтраком и сам завтракает с ними. Лорд Эдмас, который хорошо выспался, теперь ест с большим аппетитом. От взгляда Ораса не ускользает то, с какой мягкой заботой и вниманием Камил относится к младшему брату. Вообще сегодня Камил спокойней, чем вчера и держится более любезно. «Для него очень много значит отдых, - отмечает про себя Армандо Ориани. – Ему нельзя уставать, точно старику или маленькому ребенку. Что ж, больше он у меня уставать не будет. Я постараюсь, чтобы мы пораньше останавливались на отдых. И все-таки для своего здоровья он очень вынослив».
- Возьмите, ваше высочество, - Дэсмонд протягивает принцу свой перстень, снятый со среднего пальца: золотой, с крупным сапфиром. – Там внутри мое имя. С этим перстнем ни один разбойник не нападет на вас.
- Спасибо, - принц берет перстень и подает Дэсмонду в ответ свое кольцо. – А это вам в благодарность за приют и помощь. Там внутри тоже мое имя.
     Кольцо очень узко. Дэсмонд надевает его на свой мизинец. Камилу же перстень Ораса велик. Он надевает его на средний палец своей левой руки, твердо решив отдать перстень Ориани по отъезде из лесного дома, чтобы не потерять подарок атамана разбойников.
     После завтрака они прощаются. Луиджи с Питом седлают лошадей. Разбойники смотрят в окна на уезжающих гостей с любопытством.
- Прощайте, - Камил пожимает руку Ораса. – Я больше ни о чем вас не спрашиваю, вы всё решите сами.
- Так точно, ваше высочество, - Орас смотрит на него сверху вниз своим загадочным взглядом. – Сдается мне, мы с вами еще увидимся. Обещайте мне только не повторять одной ошибки, - его губы трогает улыбка.
- Ошибки? Вы имеете в виду, чтобы я больше не швырял кошельков богатым людям? – чуть язвительно спрашивает Камил.
- Нет, - смеется Дэсмонд. – Я имею в виду другое. Никогда не объявляйте отныне первому встречному, что вы принц Камил, наследник престола. Это очень опасно в вашем настоящем положении. Выберете себе какое-нибудь другое имя.
- Я понял вас, - принц задумывается. – Пожалуй, вы правы.
     Тут же он смеется, и глаза его озорно вспыхивают.
- Господин Ориани, Кнут! Может, мне назваться Робин Гудом или Дон-Кихотом, как вы думаете? Правда, для первого я слишком неказист, а для второго слишком молод и низок ростом. Но зато это будет очень романтично звучать. Да и вряд ли мне часто придется представляться людям образованным, а остальные мне поверят.
- Назовитесь шутом господина Ориани, - вдруг предлагает Орас, глядя в глаза его высочеству. – У вас для этого подходящая внешность, да и характер тоже.
     Все непроизвольно прикрывают глаза и слегка вжимают головы в плечи, ожидая страшной грозы со стороны его высочества, но происходит то, чего никто не ожидает. Взгляд принца вдруг вспыхивает вдохновением, и он еще раз пожимает руку Дэсмонду.
- Благодарю вас, Орас. Вы очень умны, да, очень. Именно так я и сделаю. Уч`итесь, господа, - обращается он к Ориани и Кнуту. – Вот, какие советы следует давать. Сам я никогда не придумал бы ничего подобного. Именно шут! Орас, вы гений. Право, мне жаль, что вы не едете с нами.
     В глазах Ораса, обращенных на принца, появляется глубокое уважение. Он сам ожидал грозы – и вдруг…
- Я найду вас, ваше высочество, - решительно говорит он. – Куда вы держите путь?
- Пока что в Ленц, к герцогу Герберту Флауде, - отвечает Армандо Ориани.
- Мы встретимся, - убежденно кивает головой Дэсмонд.
     Он за руку прощается со всеми и особенно сердечно – с Минной и маленьким Эдмасом, которые улыбаются ему в ответ.
     Человек, назвавшийся вчера егерем, провожает гостей атамана до большой лесной тропы и говорит сквозь свой плотный шарф:
- Теперь езжайте этой дорогой, господа, да никуда не сворачивайте. Через три часа лес кончится, и вы окажетесь в Вышнем Брэнке; там и отдохнете.
     Ориани благодарит егеря. Тот уезжает обратно в лес и вскоре скрывается из виду.
- Милорд, - обращается Камил к Ориани. – Возьмите перстень Ораса, он не совсем мне по руке, я боюсь нечаянно потерять его. Бесценный человек, этот Орас, вот что я вам скажу.
- Да, - соглашается Ориани. – Он человек сильный, настоящий лидер. Наша будущая армия выиграла бы от такого пополнения.
- Запомните, милорд, - принц дотрагивается до руки Ориани и заглядывает ему в глаза. – Теперь я ваш шут, и зовут меня Джей; так звали когда-то шута моего отца. На людях прошу вас называть меня на «ты» и обращаться со мной небрежно-покровительственно, - добавляет он, относясь уже ко всей свите.
- Может, это всё-таки излишне… - нерешительно пробует возразить Армандо.
- Нет, это самое лучшее, - убедительно говорит ему принц. - Поверьте мне, так надо. Пусть и для герцога Флауде я буду временно шутом. Поехали.
- Стойте, - Армандо с любопытством вглядывается в кольцо и улыбается. – Здесь, внутри кольца, написано настоящее имя нашего Ораса Дэсмонда. И знаете, какое?
     Все с жадным интересом смотрят на него.
- Арденго Сантори, - веско говорит Ориани.
     Луиджи тихонько свистит.
- Да это же был известнейший вельможа при дворе его королевского величества, - говорит он.
- Да, и я прекрасно помню и его самого, и то, каким он был тогда по характеру, - говорит Ориани. Он изменился: стал гораздо жёстче, мужественней. А был – нежный, ранимый, впечатлительный. И не носил усов.
- Арденго Сантори, - повторяет принц задумчиво. – Красивое имя. Да и сам он хорош. Значит, он из итальянцев.
- Так точно.
     Они едут по тропинке п`о двое, друг за другом. Его высочество – рядом с Ориани.
- Вы твердо решили быть шутом, ваше высочество? – спрашивает его Армандо.
- Я решил не быть им, а только притворяться, - с чуть насмешливым коварством поправляет его принц.
- Не привязывайтесь к словам, - смеется Ориани. – Ну, так что же?
- Да, я твердо решил играть эту роль.
- Тогда выслушайте меня внимательно. Вам придется также изменит свои привычки и называть меня не «господин Ориани», а просто «Анд». Мало того, вы должны будете подчиняться мне и никому ничего не приказывать, а лишь просить всех обо всём.
- Хорошо, - решительно ответил принц.
- Мало того, продолжает Ориани. – Вам придется переодеться, чтобы исполнить вашу новую роль в совершенстве.
- Вот как, - принц усмехается. – Что ж, пожалуй, переоденусь. И какова же мода нынче у шутов? Вы, насколько я понимаю, знаток их придворного быта.
     Армандо игнорирует этот безобидный выпад.
- Кое-что мне известно, - скромно говорит он. – Вам придется носить пеструю одежду (ведь вы должны веселить глаз своего хозяина). Я думаю, вам пойдут трико и разноцветный плащ.
- Вы забыли про колпак с бубенцами, - немного желчно напоминает Камил.
     Ориани оценивающе оглядывает его.
- Нет, - говорит он. – Колпак не будет вам к лицу. Я куплю для вас разноцветный меховой берет. Да, так будет лучше всего.
- Черт, - не выдерживает принц. – Вы прямо с каким-то удовольствием рассуждаете о предстоящем унижении своего будущего государя! Неужели вам не будет обидно за меня, когда я этак оденусь? Ведь еще сегодня утром я был вашим принцем, милорд!
- Во-первых, вы и теперь мой принц, - отвечает Армандо. – А во-вторых, не уподобляйтесь жене Лота, не оглядывайтесь назад.
- Мы уже с вами шуты, - смеется Камил. – Едем и дразним друг друга. Если так пойдет и дальше, не знаю, кто со временем наследует престол; вероятно, лорд Эдмас.
- Кстати, о лорде Эдмасе, - хмурится Ориани, становясь серьезным. -Предупредите его о вашей новой роли, милорд, не то он может нечаянно вас выдать.
- Я сейчас же поговорю с ним, - соглашается Камил. – Но кем он у нас будет? Я как-то совсем не подумал про Эдди.
- Он будет моим племянником, - решает Ориани. – Пусть слушается меня во всём и называет дядей или по имени, как ему больше хочется.
     Камил кивает и придерживает коня, чтобы поехать рядом с братом и успеть до приезда в город дать ему необходимые наставления.


     В скором времени они приезжают в Вышний Брэнк и останавливаются на постоялом дворе – отдохнуть и пообедать. После обеда Ориани уходит в город вместе с Луиджи: купить для принца новую одежду.
     Камил в это время сидит в своем номере, глубоко задумавшись. В его памяти яркими картинами проходят события последних дней. Он видит, словно воочию, лица тайлатов, бесстрастные, ничего не выражающие, с узкими глазами, видит, с каким презрением к смерти и уверенностью в победе они идут в бой, слышит, как свистят в воздухе тучи стрел, выпущенных ими из тугих луков. Их косматые низкорослые азиатские лошади храпят, кося дикими глазами, и всё это неистребимое воинство в островерхих шапках одолевает, теснит их со всех сторон с неотвратимостью саранчи пожирающей посевы, листву, траву. В этом стихийном нашествии есть нечто страшное, от чего хочется бежать, прятаться, спасаться. Отец, не похожий сам на себя, раненый в правую руку, с лицом, перекошенным яростью и отчаянием, отводит от себя и сына несколько смертельных ударов, затем как-то особенно, точно загнанный егерями волк, косится на Камила и хрипло кричит: «Беги! Спасайся! Хоть ты им не достанешься! Позаботься о лорде Эдмасе…»
     Нельзя было не послушаться его в ту минуту, - так властно и безнадежно, с такой пронзающей горечью звучал его голос.
     Камил вспоминает о том, как он начал прорубать себе дорогу шашкой с помощью оруженосцев, как впервые сносил головы тайлатам, механически, точно садовник, обрубающий сухие сучья на деревьях. Он прокладывал себе путь среди этой пестрой узкоглазой толпы с одной-единственной мыслью: что король ранен, и что впервые за много лет он назвал сына на «ты», как в раннем детстве. Принц стрелял из ружей и самопалов, подаваемых ему оруженосцами, а когда оруженосцев убили, принялся размахивать шашкой направо и налево… и вырвался из окружения. Вместе с ним вырвалось еще несколько человек, и все они стремительно поскакали к столице. А вслед им неслись смертоносные тучи стрел – и настигали многих…   
     Что сейчас с королем Астольфом, где он? Должно быть, тайлаты держат его в Salvatio, во дворце. А в покоях отца, вероятно, сидит сейчас Гестур Хорк, это исчадие ада, и беседует со своим освобожденным из тюрьмы братом Манфредом. И везде, и во дворце, и в городе кривоногие тайлаты с короткими толстыми косами и наполовину обритыми головами грабят, хватают, убивают тех, кто не успел или не захотел убежать. А князь Сульгар, по-хозяйски объезжая красивые старинные переулки, весело щурит свои и без того узкие темные глаза и кричит что-то своим людям высоким голосом на непонятном, чужом, страшном языке…
     И всё-таки Орас прав. Принц решительно вскидывает голову. Да он прав: только унижение может принести ему, Камилу, удачу, только падение до степени шута вновь восставит, возвысит его, сделает тем, чем он был прежде. Как и почему это произойдет, вероятно, даже сам мудрый Дэсмонд не знает, но это будет правильно: через смирение и унижение придти к величию и славе. «Я еще не вполне постиг суть этой истины, - говорит себе Камил. – Но постигну, пойму, стану ее апостолом. Дай мне Бог!»
     Ему вспоминаются стихи, выученные им когда-то в детстве:
                Под образом тихих садов
                Неземной красоты
                И светлых, как солнце, обителей
                Дремлют цветы.

                И солнечный ветер
                Уносит меня от беды,
                В раздолье соцветий,
                В прекрасные Божьи сады.

                Униженный в меру,
                Без меры любви набирай!
                С надеждой и верой
                В бессмертие входим мы в Рай,

                Под образы тихих садов
                Неземной красоты,
                Под царственный ангельский кров,
                Где не вянут цветы.
     Он поникает головой.
- Камил, - из соседней комнаты выходит маленький Эдмас. Он сейчас сосредоточен и серьезен, как взрослый. – Мне уже сейчас называть тебя Джей?
- Нет, - Камил обнимает его за плечи. – Только когда вокруг будут чужие, совсем чужие.
- А у тебя получится быть шутом?
- Я был им всю жизнь, не грех побыть еще немного, - с усмешкой отвечает принц.
- Ты им не был, - Эдмас обнимает его. – Ты ведь шутишь?
- Шучу.
- А господина Ориани мне называть дядей тоже только при чужих?
- Да, - Камил гладит его по голове.
- А госпожу Минну и господина Кнута?
- Называй их просто по именам.
- Всё время?
- Можешь всё время.
- А они не обидятся?
- Нет. Они тоже будут называть тебя просто Эд, как и я.
- Разве это можно? – сомневается Эдмас.
- Нужно, - коротко отвечает ему Камил. – От этого зависит наша с тобой жизнь, милорд. Понял?
- Понял, - Эдмас улыбается ему. – Это будет, как игра. Да?
- Да, - Камил целует его в щеку. – Ты у меня умница, всё понимаешь. Можешь уже сейчас называть меня «Джей», чтобы привыкнуть.
- Не хочу сейчас «Джей», - вздыхает Эдмас. – А когда мы вернемся в Salvatio?
- Скоро.
- И там будут матушка и отец?
- Да.
- И мой Росинант?
- И твой Росинант.
     Лорд Эдмас с грустью вспоминает своего Росинанта, названного так в честь лошади Дон-Кихота: искусно сделанную в натуральную величину лошадь-качалку, арабскую, светлой масти, с длинной гибкой шеей, по-настоящему взнузданную и оседланную. Эта чудесная игрушка  была подарком немецкого князя и стояла в комнате, стены которой были расписаны под настоящий дремучий лес. Эдмас взбирался на коня и начинал раскачиваться, чувствуя себя рыцарем, который оставил свой замок и отправился странствовать по белу свету. Игрушка качалась так сильно, что у юного герцога захватывало дух от восторга. И теперь, несмотря на то, что у него был собственный живой «всамделишный» пони по кличке Малыш, Эдмас немного скучал по своему Росинанту, а еще больше по матери и отцу. Но рядом был Камил, его старший брат. Это очень утешало Эдмаса. Ведь он любил Камила ничуть не меньше, чем своих родителей.
     Спустя несколько минут к ним стучится и входит Ориани. В руках у него  новая одежда для Камила.
- Прошу вас, милорд, - говорит он, кладя одежду на кресло. – Одевайтесь.
     Камил берет одежду и уносит ее в соседнюю комнату. Через некоторое время он возвращается оттуда неузнаваемый. Его вид настолько потрясает душу Ориани, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не начать умолять принца забыть о роли, которую тот вознамерился взять на себя.
     Синее с красными треугольниками шерстяное трико впору Камилу, но оно так обтягивает его худое тело, что узкие плечи и горб становятся трагически заметны, заметны невыносимо, как и слишком узкие бедра. Руки и ноги Камила кажутся в трико особенно тонкими, а пестрая меховая шапка лишь подчеркивает мелкие островатые черты его лица.
- Что с вами? – Камил негромко, но от души смеется, глядя на лицо Ориани. – Глядя на вас, можно подумать, что я уже умер, и вам предстоит хоронить меня. Неужели у меня действительно такой дикий вид?
     Он подходит к зеркалу и бесстрашно встречается лицом к лицу со своим отражением. В первую минуту эта встреча его потрясает не меньше, чем Ориани. Он издает какой-то неопределенный звук горлом, затем губы его машинально произносят самое циничное из всех известных ему французских ругательств. Но тут же он овладевает собой и поворачивается к Ориани.
- Я доволен, - говорит он спокойно. – Благодарю вас. Эта одежда – именно то, что мне нужно. Хорошо, что трико лишь до щиколоток; я смогу своевременно менять чулки, а это, полагаю, самое важное в быту как принцев, так и шутов. Одно заставляет меня задуматься: не будет ли мне холодно при переездах? Трико довольно тонкое.
- Луиджи купил вам желтую душегрейку и такие же штаны из шерсти ангорской козы, - отвечает Ориани, глядя в сторону.
     Принц подходит к нему и касается его руки.
- Бросьте, милорд, - говорит он с мягким пониманием. – Вы слишком уж впечатлительны. Я выгляжу, как настоящий шут, что и требуется. Вам следовало бы порадоваться этому, а вы… Ну, взгляните на лорда Эдмаса: он весело улыбается, глядя на меня. Молодец, Эд!
     Ориани молча берет его руку и прижимает ее к своим губам, потом говорит отрывисто:
- Вы правы, ваше высочество, всё идеально. А теперь одевайтесь, поедем дальше. Сейчас Луиджи принесет вам верхнюю одежду.
- Да перестаньте вы переживать, - Камил заглядывает ему в глаза. – Вы недавно сказали, что понимаете и уважаете меня. Ну, так вот, я вас тоже понимаю и уважаю, мы с вами друзья. Не расклеивайтесь. Лучше порадуйтесь, что сбылись ваши странные слова насчет того, что мое несчастье может пойти мне на пользу. Вы, оказывается, провидец. Ведь мое уродство сейчас спасает меня. Я так убог, что до поры никто не увидит во мне наследника престола; а уж тогда я явлюсь во всём своем подлинном блеске и славе… ну? Господин Ориани, скажите, что вы согласны со мной.
- Согласен, - улыбнулся Ориани; его лицо просветлело. – Вы мужественный человек, ваше высочество; я горжусь тем, что я ваш друг и подданный, это честь для меня.
- Милорд, - подбежал к нему Эдмас; его глаза сияли. – Ведь, правда, Камил очень красивый в этом костюме? Я тоже хочу такой!
     Ориани и Камил обменялись выразительными взглядами и рассмеялись.
- Вы правы, лорд Эдмас, - сказал Армандо. – Мне бы такое же острое зрение, как у вас, и такую же ясную душу. Но надо спешить, нам пора.
     Вскоре все семеро продолжают свой путь. В шапке, сшитой из мехов разного цвета, в таком же плаще и желтых штанах Камил выглядит так нелепо, что у Кнута и Минны невольно сжимаются сердца. Только Луиджи и Пит, люди практичные и нещепетильные, с самого начала посматривают на его высочество с живым одобрением. «Здорово он замаскировался, - думает Луиджи. – Ни дать, ни взять шут. Силен же он, наш герцог Сорельский! Молодчина».
     Принц к этому времени уже не обращает внимания на свой наряд. Он тщательно обдумывает и взвешивает то, как ему держать себя в Ленце у герцога Флауде. «Дай Бог, я справлюсь», - говорит он сам себе.

                11.

     Спустя два дня они приезжают в Ленц.
     Герберт Флауде видит их в окно – и сбегает вниз с резвостью, которой от него, человека немолодого и тучного, трудно ожидать. Глаза его светятся, лицо блещет удовольствием.
- Ах, милорд, до чего обрадовал! – восклицает он, заключая Ориани в объятия.  - И юные «цыгане» с тобой – как это славно! Я частенько вспоминал про них. Видел ты, какими насыпями я велел окружить Ленц? До смерти боюсь тайлатов, Ориани! Но как же ты, друг мой, вырвался из столицы, и что сталось с нашим бедным государем?..
     Армандо осторожно говорит, что, по его сведениям, король в плену, а о судьбе сыновей Астольфа он, Ориани, ничего не знает.
- Это мой племянник Эдвард или просто Эд, - представляет он лорда Эдмаса Флауде. – А Минна Ронге, милорд, теперь моя невеста.
- В самом деле? Поздравляю! – Флауде оживляется и целует Минне руку.
- Чудесно выглядите, сударыня, - ворчит он смущенно. – И братец ваш, да. А остальные кто, милорд?
- Это мой шут Джей, - небрежно говорит Армандо, указывая на его высочество. – Луиджи вы помните, а рядом с ним еще один мой слуга, Пит.
- Прекрасно, - Флауде очень доволен. – Проходите же скорей. До чего я вам рад, просто слов не нахожу. Право, одному слишком уж тоскливо. Знаешь что, милорд, когда вокруг моего загородного замка, куда я звал тебя месяц назад (помнишь?), будут сделаны земляные насыпи, такие же, как вокруг Ленца, мы непременно уедем туда – всё-таки, подальше от тайлатов и Гестура Хорка. Только подумай, на какое страшное дело он решился! Бог мой, да его же повесить мало…
     Так, в беспрестанных разговорах, - до обеда, за обедом и после обеда – проходит полдня. Флауде устраивает своих гостей, как нельзя лучше: отводит им десять комнат на третьем этаже и угощает самыми вкусными блюдами. Он очень ласков с Эдмасом; приказывает купить для него в лавке лучших игрушек и велит молодой служанке `Анхен стать временной няней мальчика. После обеда Кнут по просьбе хозяина играет на скрипке, а Ориани с Минной танцуют. Герцог умиленно смотрит на них, слушает скрипку и не может сдержать слез.
     Его весьма интересует шут Армандо Ориани. Герцогу, мало знакомому с шутами, чрезвычайно интересно, вправду они дураки или только притворяются? Поэтому, улучив момент, он весело говорит «шуту Джею», указывая на стену гостиной:
- Эй, приятель, посмотри-ка на портреты! Кто это там изображен?
     Камил смотрит на портреты и видит своего отца, мачеху и самого себя: совершенно не похожего, так как художники и копировальщики всегда очень льстили ему, когда писали его портрет. Какое у него благородное, почти красивое лицо на холсте! И обычная легкая сутулость вместо горба.
- Я не знаком с этими людьми, - говорит он господину Флауде, - но, сдается мне, они неуступчивого нрава. А тот, что слева, - их шут.
- Сам ты шут! – смеется герцог. – Это сын короля Астольфа, наследник престола, сам принц Камил, понял? Запомни!
     Камил усмехается, глядя в глаза Флауде, потом отвечает:
- Это ты запомни, добрый человек: от принца до шута один шаг, да и от шута до принца столько же. Запиши на своем парике для памяти: «Портреты лгут!» – и читай перед вечерней молитвой, чтобы не забыть.
     Герцог Флауде от души потешается бойким ответом шута и обращается к Ориани:
- Где ты нашел себе такого талантливого паяца, милорд? Он у тебя просто от Бога шут! Да.
     Но тут же темнеет лицом и печально смотрит на портреты:
- Увидим ли мы еще эти прекрасные лица живыми, Ориани? Да и сами будем ли живы? Какие еще ужасы ждут нас? Меньше, чем за неделю великая Анкония пала! И кто ждал, кто мог знать? Ах, милорд, милорд!
- Ну, будет убиваться, ваша светлость, - утешает его Ориани. – Анкония знавала беды и похуже; вспомните историю! И всегда выбиралась из огня неопалимой, подобно Божьей купине. Скажите лучше, сколько у вас всего солдат?
- Всего четыреста, - несколько уныло отвечает его светлость. – Двести здесь да двести в моем имении Розеншлосс – том самом, что в восьмидесяти милях от Ленца. И что это против тайлатов? Так, безделица, пустяк. Дай Бог, не сдадут города и замка. Купцы мои чуть не плачут – боятся тайлатов. Как им теперь торговать? А евреи спокойны; ну, эти с самим чертом столкуются. Им что тайлаты, что римляне, что еще какой-нибудь народ, закаленный в войнах; со всеми заведут и знакомство, и торговлю. Хорошо, что я отвел им две улицы в городе: ведь теперь только на них и надежда (в смысле снабжения).
- Мне бы под начало человек сто, - как бы между прочим роняет Ориани. – Глядишь, я потихоньку собрал бы армию, пошел бы на тайлатов и освободил короля Астольфа.
- Ты, друг мой? – герцог изумлен. – Но ты же не военный!
- Зато я дворянин и патриот, как и ты; а военные навыки придут со временем.
- В самом деле, - глаза Флауде начинают поблескивать от волнения, он облизывает губы. – И как я сам до этого не додумался? Милорд, мои люди в твоем распоряжении, раз ты так в себе уверен. Только пусть они сперва достроят валы вокруг города и Розеншлосса, а уж там… - он встряхивает головой. – Там я и сам присоединюсь к тебе; была не была! Эх, смелый же ты человек! Вон, что придумал, а? Молодец, молодец, Ориани; ты гордость Анконии, вот, что я тебе скажу! Да.
     И он с чувством пожимает Армандо руку. Потом предлагает ему, пока люди в Розеншлоссе строят валы, обвенчаться с Минной и сыграть свадьбу. Армандо был бы счастлив сказать «да», но как Минна? Он смотрит на нее. Она вся вспыхивает румянцем и отвечает ему нежным взглядом, полным любви и согласия.
- Пусть будет так, - говорит Ориани герцогу Флауде. Тот смеется:
- Да уж вижу: вы оба стремитесь к узам Гименея! Что ж, назначай день венчания, милорд. Такую свадьбу закатим, что тайлатам в столице жарко станет!
     Ориани, с улыбкой посмотрев на Минну, назначает день свадьбы: пятнадцатое января, через три дня.
     Весь вечер он проводит вместе с ней. Счастливые, они ходят по зимнему саду Флауде рука об руку. Весь остальной мир для них на время умирает. Маленький Эдмас играет новыми игрушками вместе с Анхен, а Кнут и Камил сидят в одной из отведенных им комнат и играют в шахматы. Камил побеждает раз за разом. Устав играть, он отходит к окну и смотрит, как гуляют по саду Армандо с Минной.
- Ты прекрасно играл сегодня на скрипке, Кнут, - говорит принц, по своей привычке присаживаясь на подоконник. – Ты мастер.
- Спасибо, Джей, - отвечает Кнут. – Я рад, что тебе понравилось.
     Принц бросает на него изумленный взгляд, но тут же от души улыбается ему. Лучистые глаза Камила одобрительно вспыхивают.
- Молодец, - говорит он. – Так и называй меня до времени, так и обращайся ко мне всегда, и не собьешься. И пусть другие поступают так же. Лучше быть Джеем, чем пропасть из-за чьего-нибудь неосторожного слова.
     Кнут улыбается ему в ответ и тоже подходит к окну. Теперь оба смотрят на Минну и Армандо. Те замечают их и машут им руками. Кнут машет в ответ, Камил лишь учтиво наклоняет голову. Потом тихо роняет:
- Они счастливы.
     И умолкает.
- Ты тоже будешь счастлив, - убежденно говорит ему Кнут.
- Я? – Камил скептически усмехается. – Может, и буду: во сне или после смерти. Правда, как я слышал, в Раю любовь к женщине уже не имеет смысла, ибо там все ангелы. А вот сны! Знал бы ты, Кнут, каких девушек я иногда вижу во сне. И как бываю счастлив с ними…
     Он опускает голову.
- Впрочем, это неважно, - тут же спокойно говорит он. – Важно победить и занять столицу; этим и займемся.
    Кнут подходит к нему:
- Я обещаю, что тебя полюбят. Ты веришь мне?
     Принц смотрит ему в глаза с некоторым вызовом:
- Полюбят? Меня и так все любят, кроме тайлатов и Гестура Хорка.
- Тебя полюбит дама, - Кнут розовеет и отводит глаза в сторону. Камил хочет довольно резко ответить ему, но, внимательно взглянув на него, смягчается и говорит, кладя руку ему на плечо:
- Я тебе верю, Кнут. Спасибо, что ты желаешь мне этого.
     Кнут хочет поцеловать его руку, но принц быстро убирает ее.
- Не стоит, слишком много чести для шута. Скажи всем: пусть никто не целует моей руки, пока я сам не позволю.
- Хорошо, - говорит Кнут. – Пусть будет так.


     Вечером Армандо заходит в маленькую комнату его высочества.
     Камил полулежит на диване с книжкой. При появлении Ориани он откладывает книгу в сторону и говорит:
- Добрый вечер, Анд.
- Добрый вечер…Джей, - с некоторым трудом произносит Армандо. – Ну как… вам… тебе… да, тебе… хорошо ли здесь?
- Тебе хорошо, - без всякого усилия отвечает Камил. – И это главное. Ты на пороге счастья и полон великих замыслов. Я рад за тебя.
- Благодарю, - Ориани присаживается на краешек дивана. В его раскосых сине-зеленых глазах – свет и ясный покой. Он смотрит на Камила дружески-почтительно и в то же время, как старший.
- Что ты читаешь? – спрашивает он чуть застенчиво.
- Бог знает что, - смеется Камил. – Какой-то рыцарский роман без конца и начала. В сюжете отсутствует логика событий, а в именах гласные буквы – почти полностью. Ничего более интересного я в библиотеке его светлости пока не нашел; может, завтра мне больше повезет.
- Дай Бог, - смеется Ориани. – Камил… то есть, прости, Джей… ты сильнее меня в обращении с ружьями и пистолетами. Могу ли я попросить тебя помочь мне научиться стрелять?
- С удовольствием, - отвечает Камил, оживляясь. – Правда, мне кажется, что Луиджи стреляет лучше нас обоих вместе взятых. Ну, пусть он  и учит нас, раз на то пошло, верно? Мне тоже не грех быть поточнее. Зато я могу научить тебя стрелять из арбалета, а ты меня – владеть шпагой; я фехтую гораздо хуже тебя.
- Отлично, - улыбается Ориани, но тут же глаза его становятся какими-то далекими и мечтательными. Заметив это, Камил смеется, и в смехе его невольно звучит горечь:
- Бог мой, Анд, я ведь и позабыл, что скоро ты у нас станешь счастливейшим из смертных, как любят выражаться романисты, когда женят какого-нибудь из своих слащавых героев на такой же приторно-благочестивой героине. Словом, у тебя скоро свадьба, медовый месяц и прочие семейные радости. Представляю себе, чт`о это будет.
- Не завидуй мне, - Ориани кладет ладонь на его руку. – Мы с Минной заслужили счастье. А долга своего и дружбы я не позабуду, не беспокойся… Джей.
- В самом деле, не позабудешь? – принц пытливо смотрит ему в глаза.
- В самом деле.
- Тогда прости меня, - решительно говорит Камил. – Я действительно завистлив и глуп. А потом, Анд, каким бы я ни был, я действительно желаю тебе счастья и рад: за тебя и за Минну.
     Они пожимают друг другу руки, желают доброй ночи, и Ориани уходит. А Камил думает: «Он ошибся один раз и назвал меня моим настоящим именем. И как же хорошо оно прозвучало… Я знал, что он не сможет произнести мое имя иначе».   

                12.

     Свадьба Минны и Ориани великолепна. Правда, на Минне свадебное платье покойной герцогине Флауде, матери теперешнего герцога, так как ко дню их отъезда из столицы ее собственный наряд еще не был готов. Да и два-три украшения куплены уже в Ленце, но это пустяки. Это даже к лучшему – так считает его светлость.
- У моей матери была счастливая жизнь, - говорит Ориани и Минне лорд Герберт. – Я считаю, что ее свадебный наряд может принести той, которая наденет его, только радость.
     Герцог сияет почти так же,  как Армандо и Минна. Кнут тоже счастлив – больше за сестру, Эдмас в восторге - он очень любит праздники. Даже принца Камила касается лучезарная волна счастья, исходящая от двух влюбленных. Его взгляд поневоле смягчается, когда он смотрит на них. Ему и хорошо, и грустно, но это светлая грусть. Когда он поздравляет молодых, его голос, хотя и немного насмешлив по обыкновению, но при этом очень тепел и искренен.
- Свадебный подарок за мной, господа, - говорит он им. – И он будет таков, что вы не пожалеете о том, что получили его позже положенного дня, обещаю вам это.
     Герцог находит Минне очень расторопную служанку. Ее зовут Люси, ей около сорока лет. Она моложава, проворна, любое дело так и горит в ее руках. Минна не привыкла, чтобы ей прислуживали, хотя и пользовалась в столице услугами служанки Мэри. Но Люси до того тактично избавляет ее от всяких бытовых хлопот, что Минна сдается. Тем более, у нее нет сейчас ни времени, ни желания спорить. Она думает, в основном, только об Ориани, а он – о ней… но еще и об Анконии, и о врагах, которые вот-вот могут нагрянуть в Ленц и нарушить их счастье – такое чистое, такое хрупкое. Минна, как она ни взволнована, как ни упоена своим новым положением новобрачной и дворянки, тоже не может совершенно не думать об этом. Прочие испытывают то же самое, все, кроме лорда Эдмаса. Он, конечно, помнит об опасности, но не представляет ее себе, так как никогда не видел тайлатов. Для него бегство из столицы вместе с братом – просто веселое путешествие, полное приключений. Он с удовольствием отдает должное легкому вину, конфетам, пирожным, свадебному торту с кремом, нежным, как нектар. Одно лишь немного смущает его: то, что он должен обманывать доброго герцога Флауде, называть Ориани дядей, а Камила – Джеем. Но скоро он привыкает к этому.
     Камил, пользуясь своим положением шута, самого вольного человека из всей прислуги, часто уезжает в карете посмотреть Ленц. Он до сих пор ни разу не был здесь. Обычно его сопровождает Луиджи, получивший от своего хозяина строгий наказ охранять его высочество. Город принцу очень нравится, но и он, и Луиджи чувствуют, что жители беспокоятся. У прохожих тревожные сумрачные лица. Везде только и разговоров, что о тайлатах и о самозванце Гестуре Хорке. Очень многие жители (из бывших солдат и мастеровых) помогают строить земляные валы вокруг города. Принц посещает эти валы и остается доволен: люди работают умело, быстро, охотно. В скором времени город будет надежно защищен.
- Жаль, что мы не связаны с верными людьми в столице или близ нее, - досадует он. – Ведь наверняка там осталось с десяток умных ловких людей, которые могли бы сообщать нам о том, что там происходит!
- Ничего, - утешает его Луиджи. – В свое время мы всё узнаем. А потом, самый верный способ узнать побольше – это взять пленного и порядком допросить его.
     Камил и сам понимает, что узнать об императоре, о Хорке и его планах пока что невозможно – и мучается этим. Неизвестность для него тяжелей самых дурных вестей. Ему не терпится поскорее собрать армию и пойти на столицу… но это тоже пока что невозможно. Камил теряет сон и аппетит, а шутки его теперь так безнадежно-горьки, что им смеется только герцог Флауде, который не отличается большой душевной чуткостью и проницательностью.
     Впрочем, муки его высочества продолжаются не слишком долго. В первых числах февраля из Розеншлосса прибывает гонец и сообщает Флауде, что замок укреплен.
     Герцог очень доволен.
- Мы немедленно поедем туда, милорд, - весело говорит он Ориани. – И начнем собирать армию. Вернее, ты начнешь, потому что я в этом деле ничего не смыслю. Но я буду посильно помогать тебе.
- Я уже сообщил о наших планах начальнику моего местного гарнизона, - шепотом добавляет он. – И он полностью одобряет наши намеренья!
- А не расценят ли горожане наш отъезд из Ленца как позорное бегство? – осведомляется Армандо.
- Что ты! – герцог машет рукой. – Мои гаврдейские капитаны уже дали всем понять, что мы собираемся ехать за помощью, и они очень довольны… А потом, я ведь вернусь. Вас поселю в Розеншлоссе, а сам буду периодически возвращаться, чтобы успокаивать моих обывателей. Я ведь хозяин, «отец города», как меня называют. Они верят, что я нипочем не оставлю их в беде; так оно и будет. Я намерен жить то здесь, то там, и поверь, всё пойдет отлично… если это слово хоть немного применимо к смутным временам.
     Камил больше всех рад предстоящему отъезду в Розеншлосс, где начнется, наконец, столь желанный его сердцу набор людей в армию. Сон и аппетит возвращаются к нему вместе с бодростью духа. Какое счастье: они едут уже завтра!

                ЧАСТЬ 2.

                1.

     Гестур Хорк пристально смотрит на своего брата Манфреда. Оба брата – худощавые, с узкими бледными губами и небольшими зеленовато-желтыми глазами. У Гестура нос орлиный, а у Манфреда прямой, но оба они напоминают хищных птиц. Правда, Манфред – птица ленивая и туповатая, хотя и злобная, а Гестур – живой, решительный, подвижный.
     Братья сидят в кабинете короля Астольфа, который Гестур для вящей торжественности называет «штабом». Они никак не могут договориться между собой. Гестур хочет избавиться от своих добрых союзников тайлатов и набрать армию из анконийцев, «нормальных людей», как он говорит. Манфред же тупо и злобно настаивает на том, что анконийцев надо держать в страхе и трепете, так как принц Камил с лордом Эдмасом еще не найдены; а лучших «надсмотрщиков» над анконийцами, чем тайлаты, не найдешь.
- Пойми, Манфред, - холодно говорит Гестур после продолжительного молчания. – Тайлаты – это саранча. Они загубят страну, а напоследок – и нас с тобой.
- Вздор, - лениво отвечает Манфред, глядя сквозь брата. – Ну, возьмут себе немного анконийского добра… что ж, дело ведь того стоит. Если бы не тайлаты, мы бы с тобой не сидели сейчас здесь, в Salvatio. Ты обязан им жизнью и властью. Просто этим грабителям нужна железная рука. Найди анконийцев, которые могли бы управлять ими.
- Ты говоришь глупости, - розовея от раздражения, возражает Гестур. – Если я поставлю над тайлатами анконийцев, Сульгар потеряет доверие ко мне, а вместе с его доверием я лишусь трона. Нет, эти люди очень опасные союзники. Я наберу хотя бы тысячи две анконийцев, да еще привезу наемников из восточной Ликардии; тамошний князь добрый христианин и вряд ли откажет мне в помощи, потому что последние два года он был не в ладах с Астольфом. Тогда-то я и покончу с тайлатами.
- Это тебе не удастся, Гестур, - возражает Манфред. – Их слишком много. Куда ты денешь восемьсот тысяч человек?
     Глаза Гестура вспыхивают, точно два некрасивых, но ярких драгоценных камня.
- Это уж моя забота, брат, - говорит он, загадочно усмехаясь.
     Он не выдаст Манфреду своих планов – нет, нипочем. А замысел у него такой, что любо: одновременно и простой, и великий – словом, гениальный! Он пригласит тайлатов вместе с их князем Сульгаром на праздник. Всех попросит придти, пообещает им угощение, деньги, дорогие подарки. Накроет столы в огромном загородном имении короля – низкие круглые столы (тайлаты привычны к таким). Они будут пировать, и никто из них даже представить себе не сможет, что замок начинен порохом, словно жареный баран пахучими травами. И как же удивятся тайлаты, когда вся эта громада взлетит на воздух в один миг, вместе с ними, «любимцами» государя-самозванца! И ни один из этих грабителей не уйдет живым, потому что лес вокруг замка тоже подожгут, а тех, кто всё-таки вырвется из огня, верные солдаты-анконийцы перестреляют, как бешеных собак.
- Ты чертовщину какую-то задумал, - пробурчал Манфред, исподлобья посматривая на старшего брата и чувствуя, как по спине у него, младшего, бегут мурашки. У Гестура было такое странное лицо, точно он мысленно с наслаждением душил кого-то.
- В самом деле? – Гестур рассмеялся, и лицо его тотчас стало спокойным и веселым. Он очень благосклонно взглянул на брата и мягко сказал:
- Ты хорош собой, Манфред. Я всё думаю, отчего бы тебе не жениться? Ведь тебе уже тридцать шесть лет, пора обзаводиться семьей. Моя Диана дождалась меня, и мы с ней теперь счастливы. А ты… почему бы тебе, скажем, не жениться на Эмми Дарз? Вы были бы прекрасной парой.
- Эмми не про меня, - с несвойственной ему робостью отвечает Манфред, и его туповатые глаза принимают более осмысленное и мечтательное выражение. – Она, знаешь… особенная. Вся такая из себя…ух! Как тигрица. Или цыганка.
- Да ты у меня поэт, - смеется Гестур. – Ничего, тебе как раз и нужна такая жена: умная, проницательная, сильная. А ей нужен именно такой муж, как ты.
     «… первобытный дикарь, Исав», - заканчивает он про себя. Внешне Манфред совсем не похож на мохнатого библейского Исава, но душой он самый настоящий Исав. Гестур хорошо это знает. А Эмми Дарз любит здоровых туповатых мужчин; у нее властная натура, ей нравится управлять ими.
     Тут же он хмурится и говорит, морщась:
- Мне не дает покоя мысль о том, где может находиться принц Камил. Я уже назначил хорошую цену за его голову и разослал в разные стороны Анконии моих тайлатов. Но пока – ничего…
- Расспроси о нем Астольфа, - советует Манфред.
- Уже расспрашивал, - Гестур Хорк хмурится еще сильнее. – Похоже, он в самом деле не знает, где этот его…
     «…мозгляк», - хочет он сказать, но удерживается. Ведь он теперь правитель великой державы и должен даже о своих врагах отзываться учтиво, с достоинством.
     Он звонит в колокольчик. Появляется быстроглазый юноша-анкониец лет девятнадцати.
- `Эгон, - обращается к нему Гестур. – Как там наш пленник, его величество?
- Он стал благоразумнее, государь, - кланяясь, отвечает Эгон. – Уже не отказывается от пищи и помощи врача, хотя еще немного слаб от ран.
- Пришлите ему бульона, яиц и красного вина, - милостиво говорит Гестур. – Его бывшее королевское величество нужен мне здоровым и сильным. Следите, Эгон, чтобы он не испытывал ни в чем нужды, а господин Манфред каждый день будет проверять крепость его цепей. В общем, мне нужен пленный орел во всей его красе. Понятно?
- Да, государь, - отзывается Эгон, еще раз почтительно кланяясь.


     Камил открывает глаза в своей небольшой спальне, соединенной дверью с еще одной комнатой, которая тоже временно принадлежит ему.
     Несколько минут он лежит неподвижно, глядя, как солнечные лучи играют багрянцем и золотом на белом лепном потолке. В центре потолка – картина: Зевс среди облаков подает руку Гере. Солнечные лучи осторожно добираются до Зевса и ярко вспыхивают на его золотисто-красной тунике, отчего она начинает блестеть живо и весело.
     Камил не может сдержать улыбки: так он рад новому дню в Розеншлоссе. Теперь, когда герцог Флауде уехал обратно в Ленц (успокоить и ободрить своих горожан), одеваться шутом Камилу не обязательно. Он с удовольствием бросает взгляд на свое прежнее платье: батистовую рубашку, жилет, штаны до колен из плотного бархата, стеганый зимний бархатный камзол – и прочее.
     Он не будит Пита, спящего в соседней комнате. Ему хочется самому одеться, чтобы успеть прогуляться до завтрака. Худенький, в льняном ночном белье, он встает с постели и подходит к окну. Ставни открыты; слуга забыл запереть их. От стекол веет холодом. Солнце почти поднялось над лесом, за рекой, скованной льдом. Снег блестит, точно сахарная глазурь, а небо – высокое, бледное, зимнее, и в то же время такое светлое, что Камил невольно щурится. Солнце нагрело ковер под его босыми ступнями и нежно озарило тонкую руку, лежащую на подоконнике – тыльную сторону ладони и запястье. Внизу за окном – часть большого сада с искусственными гротами и прудами. Красивая ажурная ограда поблескивает на солнце, точно отлитая из серебра; дальше – высокий земляной вал, черный и безобразный. Он очень портит общий вид, но зато надежен, как каменная стена. По гребню вала бродят часовые, а за валом видна широкая проезжая дорогая, снежные долины, леса, перелески, рощи. В полумиле от замка, за лесом, сверкает льдом река.
     Скоро весна! Сердце Камила трепетно бьется от предчувствия ее близости от праздничного вида этих февральских просторов и еще от чего-то, чему он не находит названия.
     «Под образом тихих садов неземной красоты, - звучит в его голове, - и в светлых, как солнце, обителей, дремлют цветы…»
                И солнечный ветер
                Уносит меня от беды
                В раздолье соцветий,
                В прекрасные Божьи сады…
     Он быстро одевается и бесшумно выскальзывает из комнаты. Пит похрапывает на узком диване. Луиджи ночует в одной из комнат, отведенных Армандо и Минне. Должно быть, все они тоже спят – или только просыпаются. Это хорошо. Камилу не хочется никого брать с собой, даже лорда Эдмаса, который никогда ему не мешает. Он желает побыть один.
     На нем низкие сапоги с небольшим каблуком и серебряными пряжками, лисья шапка с фазаньим пером и голубовато-серый полушубок из кроличьего меха. Он сбегает вниз по ступеням с гладкими мраморными перилами, по ковровой дорожке, украшенной вышитыми лилиями, - в холл. Там ему почтительно кланяется пожилой лакей Бенедикт, человек исполнительный и почтенный. Он приветливо смотрит на «шута Джея» и спрашивает:
- Гулять, ваша милость?
- Да. Бенедикт, дайте мне лыжи.
     Лакей без всяких колебаний приносит ему из кладовой широкие лыжи, натертые снизу воском, и бамбуковые палки к ним.
- Вы будете в саду? – вежливо уточняет он.
- Никто из нас не знает, где он будет, - сентенциозно отвечает принц. – Если мой хозяин спросит обо мне, скажите, что я через час вернусь.
     Бенедикт снова кланяется. Камил выходит из замка, надевает лыжи и не слишком умело, но довольно-таки проворно начинает огибать замок – красивый, небольшой, с тремя остроконечными башенками из рыжего камня.
     Нетронутый снег мягко ложится под приподнятыми носами лыж, они приминают и разглаживают его. Цель Камила – калитка в черных воротах. Она обыкновенно открыта, чтобы люди из служб могли приносить в замок молоко, яйца, творог, птицу или что-нибудь еще, по указанию герцога или его гостей.
     Сейчас службы стоят тихие, безмолвные, сонные. Принц выходит через калитку и подъезжает к валу. Часовые кланяются ему: они уже привыкли к тому, что шут господина Ориани спозаранку катается на лыжах. Камил снимает лыжи, взбирается по деревянной лестнице на вал и спускается с его внешней стороны по продолжению той же лестницы вниз. Затем снова надевает лыжи – и скользит по солнечной заснеженной равнине к реке. Он держится всё уверенней, его шаг становится с каждой минутой всё более механическим, свободным и легким. В душе его радость, хотя поводов для нее мало. До сих пор он ничего еще не знает ни о судьбе своего отца, ни о положении в столице. Армия Ориани и по сей день состоит лишь из ста человек герцога Флауде. Армандо – не военный, и армию собирать не умеет. Принц пытался помогать ему под маской шута, но крестьян и фермеров не вдохновляли на подвиг ни шут, ни его хозяин, мирный дворянин и философ. «Если уж за кем и идти, - рассуждали эти простые люди, - то за королем Астольфом или его сынком, лордом Камилом. Что же это будет за армия, когда главных-то наших нет! Добро бы еще был какой-нибудь генерал, а то господин Ориани…»
     Ориани и Камил не особенно огорчались своей неудачей, но всё-таки их порой брала досада, что принц не может открыться своим подданным, чтобы собрать людей на свою сторону.
     В конце концов, что из того, что у них пока мало сил? Ведь сто человек – это еще не всё. Герцог отдал Ориани свою охрану из Ленца и Розеншлосса – то есть, целый отряд в четыреста душ. Пусть часть этих людей пока что охраняет Ленц, а часть – Розеншлосс; в трудную минуту все они соединятся между собой и пойдут за Камилом и Ориани. Когда же крестьяне и горожане увидят отряд в четыреста человек, а во главе их самого принца, большинство из них, конечно, с охотой присоединится к новой армии. Ведь тайлаты для крестьян и тех же горожан хуже саранчи. Их набег на Анконию семьдесят лет назад еще свеж в памяти стариков и весьма красочно описан в летописи: в ту пору полстраны было разграблено и сожжено. Люди, разумеется, не захотят, чтобы это повторилось.
     А пока он, Камил, не теряет времени даром. Он учит Ориани и Луиджи стрелять из арбалета, сам вместе с Армандо учится метко стрелять из ружья и пистолетов и, наконец, под руководством Ориани с успехом овладевает искусством фехтования. Каждый день они фехтуют часа по полтора и больше в малом оружейном зале Розеншлосса.
     «Мы добьемся своего, - уверенно думает Камил. – Пока еще не знаю, как именно, но добьемся».
     Он невольно задумывается о том, как счастливы Армандо и Минна. Они так веселы, так много бывают вместе, им так хорошо! «Ничего, - бодро думает его высочество. – Кнут Ронге и мне обещал счастье. И я верю, оно у меня будет!»
     На мгновение ему вспоминается фрейлина Эльва, но тут же он отстраняет от себя ее соблазнительный легкомысленный образ. Его полюбит другая девушка, вовсе не похожая на Эльву! Разве что чуть-чуть, совсем немного. И он ответит ей таким глубоким взаимным чувством, что Эльва, узнав об этом, искусает себе локти от ревности и зависти. Да! Именно так оно и будет. Тогда-то уж он посмеется над ней и…
     Краска досады стремительно заливает его щеки. Неужели он всё еще не равнодушен к этой вертихвостке? А ведь она злая! Да, злая, ничтожная… но до чего же ему хочется увидеть ее еще раз. Она не достойна его, он ее презирает. Но ужасно хочет увидеть, услышать ее голос… обнять ее…
     Принц остановился, с сердцем сплюнул и так глубоко вонзил палку в снег, что с трудом вытащил ее обратно. «Дурак несчастный! – обрушился он на самого себя враждебно и беспомощно. – Я добьюсь того, что забуду ее! И не позволю ей портить мне солнечный день. Да кто она такая?! Просто красивая дешевая кукла – и ничего больше».
     От этой мысли ему становится гораздо легче. Он улыбается – и спокойно продолжает свой путь, стараясь не уподобляться Лотовой жене, не оглядываться назад. Даже мысленно…


     Он въезжает в сосновый лес. Снег неподвижными охапками покрывает нижние ветви старых елей и поблескивает на солнце. На ветвях сосен он почти не держится, лишь белеет местами. Густо пахнет смолистой хвоей. Что-то здоровое, чистое пробуждается в душе и теле от этого аромата, благородного, живительного. Всё вокруг торжественно замерло, словно приветствуя принца. Он ехал почти что в полной тишине, слушая, как лениво перекликаются между собой птицы, клюющие шишки.
     Вдруг он заметил, что впереди, шагах в двадцати от него идет на коротких лыжах женщина с кувшином, закрытым крышкой; обычно в таких кувшинах крестьяне держали молоко. Она была не слишком высока ростом, в простом платье, в беличьем полушубке и теплом капоре. В ее движениях и походке было столько милой грации, что Камил вдруг почувствовал волнение и пожелал увидеть лицо женщины, чтобы узнать, насколько она молода и хороша ли собой? Он прибавил шагу и совсем упустил из виду то обстоятельство, что женщина идет гораздо ниже, чем он, а это значило, что их разделяет пригорок – и довольно крутой. Не успел принц опомниться, как уже стремглав летел с горы вслед за женщиной, поневоле настигая ее весьма быстро. Чтобы не упасть, он наклонился вперед, как его учили, и всей душой мечтал свернуть в сторону, чтобы не наехать на нее… но не знал, как это сделать. Он хотел крикнуть, чтобы предупредить ее, - и не успел. Зажмурив глаза, он проехал совсем рядом с ней, так, что сильно задел ее локтем и плечом. Она вскрикнула, упала и уронила кувшин, который не замедлил разбиться, а следом за ней, не удержавшись на ногах, упал и Камил – и с такой силой, что лыжа слетела с его ноги. Он почувствовал резкую боль в щиколотке, столь сильную, что в первую минуту не смог ни двинуться, ни застонать. Когда же он всё-таки застонал сквозь зубы, то увидел, что женщина уже поднялась на ноги и теперь стоит рядом с ним.
     Он тотчас забыл про боль: до того она была хороша. На него смотрело аккуратное круглое личико молодой девушки с нежной кожей, коротким носиком и большими темно-серыми глазами. Из-под капора на белый лоб выбивались темные прямые волосы, губы были пухлыми, ярко-розовыми, точно малина, а взгляд, обращенный на него, - по-детски озабоченным и несказанно добрым. Камил засмеялся от радости, что видит ее, и она невольно улыбнулась ему в ответ. Но тут же боль в щиколотке вновь дала о себе знать. Он снова застонал, прикрыв глаза, а она опять встревожилась. Чтобы не пугать ее, он закусил губу, сел на снегу и принялся осторожно растирать ногу. Когда боль стала более терпимой, он опять посмотрел на нее – и снова ей обрадовался. Эльва бесследно покинула его сердце, словно случайная гостья неудобный для нее дом, а эта девушка (он даже имени ее еще не знал) вдруг прочно и торжествующе воцарилась там… хотя сама еще не подозревала об этом.
- Простите меня, - сказал он с улыбкой. – Я напугал вас, толкнул… Я нечаянно. Вы даже разбили кувшин. И, наверно, ушиблись, да?
- Нет, - доверчиво ответила она ему мягким грудным голосом, не звонким, но очень приятным. – Я совсем не ушиблась, правда. И кувшин – это пустяк.
- Что у вас там было?
- Молоко.
- Я так и думал, - он виновато вздохнул. – Еще раз прошу, простите меня.
- Вы, кажется, сильно подвернули ногу, - сказала она озабоченно. – А может даже, вывихнули. Вы можете встать?
- Конечно, - беззаботно ответил он и тут же встал, опираясь на лыжные палки. Она с готовностью подала ему слетевшую лыжу и помогла закрепить ее. Он смотрел на ее маленькие проворные руки, и сердце его мягко билось от какой-то блаженной нежности, которая постепенно переполняла, охватывала всё его существо. Но когда он попытался сделать шаг,  то сильно припал на правую неповрежденную ногу и побледнел от боли.
- Ох, всё-таки у вас, наверно, вывих, - огорчилась девушка, следя за его лицом. – Вы далеко живете?
- В Розеншлоссе, - ответил он. – А вы?
- Я – здесь, в лесу, - она неопределенно махнула рукой в сторону густых елей. – Послушайте! Давайте, я помогу вам добраться до вон того пня? Вы посидите на нем, а я сбегаю в Розеншлосс и скажу, что вам нужна помощь… и…
- Нет, нет, - засмеявшись, он взял ее за руки. – Наденьте ваши варежки, а то замерзнете. Я очень не хочу никого тревожить в Розеншлоссе. Я сам потихоньку доберусь до дома.
- До замка же целых полмили! – она невольно всплеснула руками, потом нахмурила тонкие брови и серьезно сказала:
- Вот что, сударь, садитесь на пень и ждите. Я сейчас приведу моего отца, он поможет вам.
- Кто ваш отец?
- Он здешний охотник, - ответил она. – Господин Флауде знает его, Пойдемте.
     Она помогла ему добраться до елового пня, высокого и широкого, точно кресло. Он сел на него, а она хотела уйти, но он удержал ее за руку.
- Я глубоко вам благодарен, - молвил Камил. – Да, бесконечно благодарен. Вы очень добры и, скажу по совести, очень женственны и милы. Вы просто красавица. Могу я узнать ваше имя?
- Меня зовут Лорна `Эрмиш, - покраснев, ответила она и несмело добавила:
- Вы тоже… очень приятный. А вас как зовут?
- Пока что меня зовут Джей, - он улыбнулся ей. – Но вскоре будут звать иначе. Я намерен сменить свое имя. Идите за своим отцом и, прошу вас, вернитесь вместе с ним, чтобы я поверил в то, что вы действительно существуете, а не просто приснились мне.
- Хорошо, - она весело улыбнулась ему и вскоре исчезла среди деревьев.
     «Лорна Эрмиш», повторил он про себя, очарованный и как-то особенно растроганный ее чудесным появлением в его судьбе. Поврежденная нога нисколько его не тревожила. Даже если бы она оказалась сломана, он не смог бы сейчас об этом думать и, уж конечно, не стал бы горевать. В его душе посреди февраля вдруг расцвели «тихие сады неземной красоты», и он не считал возможным думать сейчас о ком-нибудь или о чем-нибудь, кроме Лорны, -  доброй, чуткой, прекрасной, как никакая другая девушка на свете.

                2.

     В скором времени он вновь увидел ее. Она приближалась к нему на своих коротких лыжах вместе с крепким человеком среднего роста, в мохнатом бобровом берете и охотничьей куртке мехом внутрь. На нем были сапоги выше колен, кожаные штаны, большие охотничьи рукавицы на руках и ружье за плечами. Когда он приблизился, Камил увидел, что ему лет сорок, что у него рябое широкое лицо, плоское и бледное, с носом, похожим на клюв гуся, и живыми темными глазами. Выражение лица было добродушно-насмешливым, а в правом ухе охотника поблескивала серебряная серьга. Он очень внимательно посмотрел на Камила, потом поклонился ему и сказал Лорне:
- Вот что, ступай-ка снова за молоком, а мы тут сами разберемся.
     Принцу очень не хотелось, чтобы Лорна уходила; ее тоже по-видимому тянуло остаться, но охотник дал ей денег, и она, улыбнувшись на прощанье Камилу, ушла. Он ответил ей ласковой улыбкой. Это не ускользнуло от внимания охотника, который с затаенным любопытством наблюдал за ними обоими. Особенно пристально он посматривал на принца. Когда Лорна ушла, он сел перед ним на корточки, снял рукавицы и с сознанием дела, немного лениво, спросил:
- Которая нога болит?
- Левая, - ответил принц. – Как тебя зовут, добрый человек?
- Адел`инг Эрмиш, добрый человек, - в тон ему ответил охотник, снимая с его ноги сапог. – Стало быть, вы из Розеншлосса?
- Да.
- И кто же вы там? – он осторожно нажал пальцами на щиколотку. У принца потемнело в глазах от боли, но он удержался и не вскрикнул. Помолчав, он ответил:
- Я шут гостя его светлости, господина Ориани.
- Шут? – переспросил Аделинг Эрмиш и снова нажал на щиколотку уже в другом месте. Камил не выдержал и вскрикнул.
     Эрмиш осторожно надел на него сапог и сказал, глядя ему в глаза:
- Ничего страшного, просто сильное растяжение…ваше высочество.
     Камил широко раскрыл глаза, точно увидел призрак, и, весь сжавшись, выхватил из-за пояса пистолет, но Аделинг удержал его за руку.
- Я вас прошлой зимой видел в столице, - немного виновато признался он. – Ну… и узнал. А насчет растяжения вот что скажу: придется вам посидеть дома с недельку. Я хорошую мазь дам, у меня есть. На санях вас отвезу в замок. Только пистолет мне отдайте; не хочу быть застреленным в спину.
- А я не хочу быть застреленным в лицо, - ответил Камил. От сиденья на пне, в холоде, его начала пробирать дрожь. Аделинг заметил это.
- Замерзаете? Пойдемте ко мне домой, отогреетесь, - предложил он. – Или трусите? – он слегка усмехнулся. – Тогда сидите, я сани пригоню сюда.
- Я трушу? – кровь бросилась принцу в лицо, и он гордо вскинул голову. – Нет, добрый человек, это ты трус: боишься, что я убью тебя. Слово герцога Сорельского (то есть, мое) – нерушимо. Клянусь тебе, что первым я в тебя не выстрелю. И готов идти с тобой в твой дом, если это недалеко, потому что… здесь в самом деле холодновато, это правда.
- Тогда пойдемте, - Эрмиш с бесстрастным видом сложил лыжи и палки принца в свой заплечный мешок (они уместились там наполовину) и сказал:
- Ну, в дорогу.
     Едва Камил успел встать, как Аделинг подхватил его на руки и приказал:
- За шею держитесь, чтобы надежней было.
     И легко заскользил на лыжах в глубь леса.


    … Дом охотника находился ярдах в ста от того места, где упал Камил.
     Это была небольшая избушка, вросшая, казалось, в толстую огромную сосну на берегу реки. Дом потемнел от дождей, сарай рядом с домом – тоже. Внутри Камил увидел две небольших комнаты. В первой из них была голландская печь с очагом, лавки, несколько стульев и плетеное кресло. Аделинг Эрмиш посадил его в кресло возле печи, помог снять полушубок и сапоги, дал разогретого вина и ланьего мяса, приправленного травами, потом сказал:
- Вот так и живем…
     И, сев рядом с принцем на лавку, неторопливо закурил маленькую короткую трубку. «Он чем-то похож на Ораса Дэсмонда, - отметил про себя Камил. – Оба плосколикие, только по-разному, оба курят трубки и оба похожи на сфинксов – загадочные! Но Аделинг не разбойник, сразу видно».
     В самом деле, вид у Эрмиша был самый мирный. В отличие от Ораса с его львиной гривой волос, Аделинг был острижен чрезвычайно коротко, хотя было заметно, что волосы у него светлые.
- Спасибо, - сказал принц, ставя пустую тарелку на стол. – Отличное мясо. Это… - он замялся, - мадмуазель Эрмиш готовила?
- Нет, это мсье Эрмиш готовил, - еле заметно улыбнулся Аделинг. – Я вижу, вам очень приглянулась моя дочь. И вы ей тоже.
- И я? – позабыв всё на свете, быстро спросил Камил. – Я ей понравился? Этого не может быть. Вы ошибаетесь, - добавил он со вздохом.
- Нет, не ошибаюсь, - Аделинг поворошил кочергой хворост в голландской печи и подбросил в огонь несколько щепок. – Вы ей вправду понравились, я это сразу заметил.
     Лицо Камила в одно мгновение стало таким мягким и по-детски счастливым, что Эрмиш не выдержал и засмеялся.
- Что? – поддразнил он принца. – Принцессой ее хотите сделать?
     Камил усмехнулся, глядя ему в глаза.
- Ваша дочь всем принцесса, - сказал он. – Да только вы, похоже, из тех отцов, которые держат при себе своих дочерей всю жизнь, а зачем – и сами не знают.
- Почему – знают, - ответил Эрмиш, посмеиваясь. – Чтобы дочери не достались каким-нибудь проходимцам, вот зачем.
- Например, сыну побежденного короля, - сощурившись, едко уточнил принц. – К тому же, горбатому уроду… Да?
- Вы не урод, - возразил Эрмиш, критически оглядев его. – Да и не в этом дело. А от горба вы избавитесь, если очень захотите.
- Да что вы, - глаза принца наполнились язвительным удивлением. – Что вы предлагаете мне: срезать его ножницами или растопить – и объявить всем, что так и было?
- Нет, - улыбнулся Эрмиш. – У меня другое на уме. Сейчас не время, потом расскажу. А что касается моей дочери, вот вам мой ответ, ваше высочество: не будем спешить, не блох ловим. Сейчас не до свадеб; вон, что в стране творится.
- Согласен с вами, - отозвался принц. – Я и не думаю пока о свадьбе. То есть, я хочу сказать, свадьбы не будет, пока я не найду способа освободить своего отца и вернуть ему престол. Только тогда я буду просить руки вашей дочери. К вашему сведению, я уже собираю армию.
- В самом деле? – Эрмиш весело взглянул на него. – И как она у вас велика? Неужели это те двести человечков на валу, что я видел? Страшная сила! Тайлаты, как увидят, - тут им сразу и конец, и Гестуру Хорку заодно.
     Камил засмеялся этой шутке.
- Брось, Аделинг, - сказал он дружески. – Будет у меня армия, сам увидишь. Кстати, я зову тебя под свое знамя. Иди ко мне сам и приводи людей, которых знаешь.
- Я с людьми не очень-то знаком, - молвил в ответ Аделинг. – Вот медведей да кабанов – тех, пожалуй, приведу. Только поди узнай, чью сторону они держат, вашу или Хорка? Они ведь себе на уме, никогда не скажут, кому преданы, даже мне, своему старому приятелю.
- Да хватит тебе шутить, - снова засмеялся Камил. – Приходи сам! Будешь одним из командиров над моими людьми.
     Эрмиш задумался.
- Может, и приду, - сказал он. – Если поверю, что от этого будет какой-нибудь прок.
- Я верю, что будет прок, - царственно сказал ему Камил. – Ты оказал мне сегодня услугу; я не забуду этого. Будем друзьями, - он протянул ему руку. – Можешь называть меня по имени. Только помни, что на людях я пока просто шут, и зовут меня Джей.
     Эрмиш пожал его руку, тщательно скрывая улыбку, и сказал:
- Одевайся, милорд; поедем. Вот тебе мазь, она хорошо помогает, когда ногу подвернешь. Втирай ее на ночь, – и через неделю будешь бегать не хуже прежнего. А насчет того, чтобы стать командиром, позволь мне подумать. Дело серьезное, надо прикинуть, что и как.
- Подумай, - милостиво разрешил Камил. – Но даю тебе слово: ты не пожалеешь, если пойдешь ко мне на службу.

                3.

     Знакомство принца с Аделингом Эрмишем очень заинтересовывает его свиту, особенно Ориани и Кнута. Ни Камил, ни сам охотник не говорят им о том, с чего началось знакомство. Оба, точно сговорившись, молчат о Лорне. Камил просит охотника доставлять дичь в замок. По себя он искренне надеется, что, может быть, ее как-нибудь принесет Лорна… Аделинг внимательно смотрит на него с лукавой искоркой в глазах и обещает доставить дичь. Принц платит ему серебряную монету за молоко, пролитое Лорной по его вине, и хочет заплатить несколько золотых за то, что Аделинг привез его домой, но тот не берет золота. Принц пытается спорить, но Эрмиш непреклонен.
- Не буду я брать деньги за ваше несчастье, - спокойно говорит он. – Не то, чтобы я был такой нравственный… а просто, нельзя этого; удача отвернется.
     Он прощается с принцем и уходит. Ориани провожает его.
- Вы, милорд, поберегите вашего шута, - советует ему Эрмиш. – Не отпускайте за вал одного, без провожатых. Сейчас время неспокойное, в одиночку гулять опасно.
- Хорошо, Аделинг, спасибо, - Армандо пожимает ему руку.
- Я и не отпускал его, - добавляет он с улыбкой. – Просто не уследил за ним. Мы все спали, а он взял и ушел. Но больше этого не повторится.
     Эрмиш уходит, а Ориани идет к его высочеству. Брови его нахмурены, лицо сурово.
- Вот что, Джей, - говорит он решительно. – Ты больше не пойдешь за пределы вала один. Дай мне честное слово герцога, что отныне будешь ходить только с провожатыми!
- Даю слово, Анд, - Камил с улыбкой протягивает ему руку. – Ну, не сердись, так уж получилось сегодня.
     Ориани, смягчаясь, пожимает ему руку и садится рядом с ним на диван. И вдруг с удивлением замечает, что принц изменился. Да, его лицо теперь озарено какой-то вдохновенной надеждой – и всё сияет, глаза излучают мягкий свет, все черты потеплели и стали особенными, выразительно-возвышенными, а насмешка в глазах пропала.
- Что с тобой? – вырывается у Ориани. – Уж не влюблен ли ты?
     Тут же он краснеет от собственной бестактности. Любовь для Камила – больное место; никогда не следует упоминать о ней. Он смиренно ждет сухого и резкого, если не грубого ответа на свой неразумный вопрос. Но, к его удивлению, Камил лишь улыбается и говорит:
- Я не могу пока что говорить об этом, Анд, - даже с тобой. Но обещаю, позже ты всё узнаешь.
     «В самом деле, влюблен, - думает Ориани. – Но как же это? В кого? И когда он успел?»
- Как тебе Эрмиш? – спрашивает принц.
- Хороший человек, - уверенно говорит Армандо. – И такое чувство, что не простой. Он больше похож на горожанина, чем на крестьянина.
- Если я останусь жив, я сделаю его похожим на дворянина, - смеется Камил. – И Кнута тоже. Бог мой, как хорошо жить! У меня такое чувство, Анд, что мне снова лет пятнадцать.
- Да, у меня тоже такое чувство, что тебе снова пятнадцать, - подкалывает его Ориани. – Ты действительно впал в детство, Джей.
     Камил торжествующе смеется; глаза его сияют.
- И что, разве это плохо? – спрашивает он, поворачивая к Армандо лицо, блистающее радостью.
- Это хорошо, - Ориани смеется в ответ. – Это прекрасно! Но вернемся ненадолго к прозе жизни. Твоя нога меня беспокоит…
- О, оставь меня с ногой. Аделинг дал мне мазь. Я буду втирать ее на ночь, и у меня всё пройдет. Уже через неделю, Анд! Так что забудь о моей ноге. Лучше принеси мне какую-нибудь книгу из библиотеки. Что-нибудь о путешествиях или историческое…
     Ориани уходит, а Камил погружается в сладкие воспоминания о Лорне Эрмиш. Его размышления текут, как вода, вернее, как молоко и мед. «Я понравился ей, - поет его сердце. – Аделинг сам так сказал, а уж он знает, он не может ошибиться. Какая нежная, добрая девушка. Я и не знал, что бывают такие. Я буду ее навещать. Мы поедем с ней к водопаду Марианны, которым так гордится милорд Флауде, к его родникам с форелью – когда растает снег…»
     Тут же он задумывается: что имел в виду Эрмиш, когда говорил, что он, Камил, может избавиться от горба, если очень захочет? Не похоже, чтобы охотник шутил. А между тем, лучший хирург в Гламберке заверял его, принца, что это невозможно, что раз позвоночник искривлен, то это навсегда.
     «Когда Эрмиш появится, - думает Камил, - я обязательно спрошу его про свой горб. А армия… будет у меня армия, я верю в это!»


     В конце февраля, через неделю, Камил уже снова на ногах. Благодаря волшебной мази Эрмиша, он совершенно не чувствует боли, как будто ее и не было.
     Поняв, что выздоровел, Камил хочет велеть запрячь сани, чтобы немедленно ехать к Лорне вместе с Луиджи, без которого Ориани не желает его отпускать. Но тут появляется сам Эрмиш с убитым оленем на плечах.
- Аделинг, можно мне поехать с тобой? – спрашивает принц, едва поздоровавшись с ним. – Я хочу еще раз взглянуть на твой дом в лесу.
- На дом или на Лорну? – неторопливо уточняет Аделинг.
- Почему ты спрашиваешь? – принцу становится не по себе.
- Потому что Лорна пока что гостит у своей тетки, - отвечает Эрмиш. – Они давно не виделись.
- Когда она вернется? – жадно спрашивает Камил.
- Скоро, - отвечает Аделинг. – Она тоже хочет видеть тебя, милорд. Но запомни, - он понижает голос, пристально глядя в глаза принцу. – Видеться вы будете только в моем присутствии.
- Хорошо, в твоем, - с улыбкой соглашается Камил. – Хотя, смею тебя уверить, ты напрасно беспокоишься.  Я честный человек и… в общем, зря ты считаешь, что я опасен для твоей дочери.
- Пока у тебя горб, может, ты и не опасен, - соглашается Эрмиш, усмехаясь. – А станешь прямым… кто тебя знает, как ты тогда поведешь себя.
- Как мне стать прямым? – глаза Камила загораются. – Скажи мне, если ты не шутишь!
- Поедем завтра со мной, - предлагает Аделинг, - и ты увидишь, что я не шучу. Но смотри: избавишься ты от горба или нет, - это будет зависеть только от Бога и от тебя самого.
- Я согласен, - твердо отвечает Камил, хотя совершенно не понимает, о чем говорит Аделинг. Но он верит ему.


    Пасмурный февральский день. Оттепель. Небо серое, сырое, весеннее. Солнце не показывается из-за туч, хмуро стелющихся низко над головой.
     Аделинг Эрмиш, Камил и чуть позади них Луиджи едут верхом по дороге, на запад от Розеншлосса. Аделинг – на небольшой серой лошади, взятой им взаймы в деревне, Камил и Луиджи – на скакунах из конюшни замка.
     Эрмиш жует воск с медом – остатки пчелиных сот, скатанные в сладковатые шарики. Это помогает ему меньше курить, чтобы поберечь хороший табак (а плохого он не курит). Он угостил этим воском и Луиджи, который нашел, что  медовые шарики вкуснее любых конфет. Но Камил от угощения отказался; он для этого слишком поглощен целью их экспедиции.
     Они подъезжают к нескольким одиноким скалам, стоящим посреди равнины. Из-под камней выбиваются, вьются, играют между сугробами снега три родника. Всадники останавливаются около них. Луиджи тактично отъезжает в сторону, чтобы не слышать беседы его высочества с охотником.
- Слушай внимательно, милорд, - говорит Аделинг Камилу. – Видишь расщелину в скалах над родниками? Раз в год, в первое мартовское полнолуние (всего одну ночь!) из этой расщелины начинает бить вода – и стекать вниз, подобно водопаду. Что это за вода, откуда она берется и куда исчезает, никому не известно. Но ее прозвали Водопадом Трех Обетов. Здешним жителям известно, что если накануне полнолуния дать три обета, которые будут угодны Богу, и встать под этот водопад, можно исцелиться от любой болезни. Если твои обеты не будут угодны Богу, исцеления ты не получишь.
     Скажу тебе, что я видел горбатых, сухоруких, слепых, которые навсегда исцелялись, побывав здесь. Но я знаю и других убогих, которые не смогли исцелиться до сих пор, хотя приходят сюда каждый год. Они придут и в этот раз. Здесь к ночи соберётся человек сто, не меньше. Каждый из них разденется, встанет под водопад, постоит с минуту и уйдет: либо исцеленным, либо таким же, как и был. Второй раз под водопад вставать нельзя, иначе тело покроется язвами. Снова попытать счастья можно будет лишь через год. Но помни: когда придешь к водопаду исцеляться, ты не должен говорить ни слова и не отвечать ни на один вопрос, обращенный к тебе, пока не войдешь под воду и не выйдешь из нее.
- А молитва? – тихо спросил Камил.
- Молись мысленно; так принято.
- Я понял, - Камил с чувством пожал руку Аделингу. Его лицо было серьезным и торжественным.
- Полнолуние придется нынче на четверг, - тихо сказал ему Эрмиш.
     Камил молча кивнул; он был глубоко взволнован. Сердце его сильно билось, глаза были широко раскрыты. Как зачарованный, он смотрел на угрюмую, забеленную снегом скалу, хранящую в своих недрах священный источник.
- Поехали обратно, - предложил Эрмиш.
- Да, конечно, - ответил принц. – Аделинг, я тебе очень благодарен; так благодарен, что не могу пересказать словами.
- Не благодари, пока не получил то, чего хочешь, - усмехнулся Аделинг, поворачивая коня.
- Даже если не получу ничего, всё равно буду до конца жизни благодарен тебе, - сказал Камил. – Вот мой первый обет.
- Стало быть, за тобой еще два, - Аделинг закурил трубку. – Не торопись, обдумай их, как следует. А Лорна…
- Да? – тотчас встрепенулся Камил.
- Она будет дома послезавтра.
- Как хорошо, - Камил улыбнулся счастливой улыбкой. – Смогу ли я заехать к вам?
- Заезжай, - великодушно позволил Эрмиш. – Только вместе с Луиджи или с господином Ориани. Тебе нельзя сейчас покидать пределы усадьбы одному.
- Согласен, - засмеялся Камил. – А как насчет капитана одного из моих отрядов – согласен ты им стать?
- Я еще думаю над этим, милорд, - заметил Аделинг.
- Долго ты думаешь.
- Так ведь дело-то серьезное, - Эрмиш покачал головой. – Я ведь ответственность буду за тебя нести: перед Богом, перед государем, перед народом, перед самим собой. Нет, хочешь ты или не хочешь, а здесь надо семь раз отмерить, прежде чем отрезать, так что не торопи меня.
- Хорошо, не буду, - пообещал Камил.
     Он взглянул сбоку на Аделинга. Тот сидел в седле совершенно свободно и прямо, покуривал трубку, и его некрасивое лицо было спокойно-непроницаемым. Черные оспины казались пятнышками пороха, въевшимися в кожу, неровную, бугристую, слегка порозовевшую от холодного ветра.
     «До чего он загадочный человек», - в который раз подумал его высочество.

                4.

     Третьего марта в Розеншлоссе ожидали герцога Флауде.
     Камил в своем разноцветном трико шута играл в зале с лордом Эдмасом в мяч, когда вдруг услышал чей-то пронзительный свист за окном. Затем на валу загудели оживленные голоса - загудели тревожно, словно сердитые и напуганные пчелы.
- Посиди здесь, Эд, я сейчас вернусь, - приказал Камил брату и выбежал из замка, даже не накинув плаща, в трико и красных башмаках с узкими носами.
    Он быстро вышел из сада по тающему посеревшему снегу и, добравшись до вала, стремительно взлетел вверх по деревянной лестнице. Часовые сгрудились на гребне вала, закрывая от него что-то или кого-то. Он с трудом пробился в первые ряды и застыл от неожиданности. Внизу, по ту сторону вала гарцевал на темно-каштановом скакуне сам Арденго Сантори, он же Орас Дэсмонд. В блестящем темном плаще, в шляпе с широкими полями и двуствольным пистолетом в руке он был необычайно красив и грозен. Его синие горячие глаза вызывающе сверкали, брови были слегка сдвинуты.
- Говорю вам, - громко сказал он, обращаясь к часовым, - тайлаты идут сюда! Герцога Флауде осадили в Ленце, его солдаты сейчас удерживают вал. А к вам едет неприятельский отряд в триста пятьдесят человек. Скажите об этом господину Ориани!
     Камил, подхваченный волной внезапно нахлынувшей радости, в один миг слетел вниз по лестнице и ухватился за переднюю луку седла всадника.
- Орас! – воскликнул он.
     Глаза Ораса, в первое мгновение удивленные, стали вдруг узнавающими и теплыми. Он засмеялся и, нагнувшись, подал принцу руку; тот пожал ее.
- Так вы, всё-таки переоделись шутом, - Орас с уважением оглядел его. – Как же вас теперь величать?
- Просто Джей, - улыбнулся Камил. – До чего же я рад вас видеть! Спасибо, что предупредили нас о тайлатах. Далеко они?
- В пяти милях, - ответил Орас. Он еще раз внимательно посмотрел на принца, который в своем трико походил на разукрашенную фигурку из слоновой кости, потом еще раз подал ему руку:
- Поднимитесь ко мне в седло.
     Камил тут же очутился на коне рядом с атаманом разбойников.
- Вот что, - шепнул ему Орас. - Отбивайтесь два дня, а потом я вернусь с людьми, и мы поможем вам. А там поможем и Флауде. Довольно ли у вас пуль и пороху?
- Да, - кивнул Камил. – С пулями и порохом всё в порядке.
     Тотчас его лицо стало встревоженным.
- Надо предупредить о тайлатах Эрмиша, - быстро сказал он сам себе и добавил:
- Мне пора, Орас.
- Нет уж, сидите дома, - приказал Дэсмонд. – Если вы говорите об Аделинге Эрмише, то не беспокойтесь: я его знаю и предупрежу.
- Скажите ему, пусть едет сюда вместе с Лорной! – горячо попросил Камил. – И как можно скорее. Здесь они будут в безопасности.
- Ладно, - ответил Орас, спуская его на землю. – Я всё сделаю, а вы здесь готовьтесь к защите. И ни ногой за вал, слышите? Не то я просто не буду помогать вам!
     Его голос и лицо стали очень суровыми. 
- Торжественно обещаю вам, что не покину вал без крайней необходимости, - заверил его Камил. – Возвращайтесь скорее, мы будем ждать вас!
     И он улыбнулся ему. Орас кивнул головой и, повернув коня, поскакал  в сторону леса.
     Принц быстро поднялся на вал и повелительно сказал командиру:
- Господин Энсон, чего же вы ждете? Это наш человек, он предупредил нас вовремя. Убирайте лестницы и готовьтесь к обороне.
     Почтенный командир, слегка нахмурившись, взглянул на него с укоризной:
- Сами знаем, ваша милость; не первый день в солдатах. Ступайте в замок, предупредите господина Ориани.
- Сейчас, - ответил Камил. – А вы не загораживайте входа, пока не прибудет Аделинг Эрмиш.
- Добро, - ответил Энсон. – Только, воля ваша, если тайлаты раньше появятся, придется загородить.
     Принц ничего на это не ответил. С сильно бьющимся сердцем он поспешил в Розеншлосс и рассказал о новостях, привезенных Орасом Кнуту и Ориани. Армандо тут же поспешил к валу, а Камил вышел на один из балконов, закутавшись в меховой плащ. Волнуясь, он смотрел на дорогу, ведущую от леса к Розеншлоссу, откуда должны были появиться сани с Аделингом и Лорной, его Лорной… Еще вчера он был у них в гостях. Лорна называла его Джеем и угощала вареньем, а он рассказывал ей и Эрмишу о странах, в которых побывал вместе с королем Астольфом. Скорее бы они приехали! Интересно, откуда Дэсмонд знает Эрмиша? А впрочем, почему бы разбойнику, хорошо знающему все юго-западные анконийские леса, не знать охотников, которые живут в этих лесах? Но где же Аделинг и Лорна? Только бы они не опоздали!
     Наконец они появляются: в маленьких санях на полозьях, которые везет сильная приземистая лошадка. Камил облегченно вздыхает, поскорее переодевается в свою обычную одежду и сбегает вниз встречать гостей.
     Едва сани въезжают в импровизированные ворота вала, как вход задвигается тяжелой каменной глыбой, которую с трудом сдвигают с места шесть человек. Солдаты укрываются изнутри, за гребнем вала, по всему огромному кругу, опоясывающему дворец с садом и службами. Ориани, Пит, Луиджи, Кнут, Эрмиш и даже лакей Бенедикт занимают места за решеткой сада с ружьями в руках, чтобы помогать двумстам своим солдатам. Камил, немного успокоив встревоженную Лорну и поручив ее и Эдмаса заботам Анхен и Минны, тоже занимает свое место с внутренней стороны садовой решетки. Плотно растущие приземистые кусты скрывают семерых защитников замка не хуже, чем вал- солдат.
     Солнце щедро освещает замок, вал и всю долину. Горячие лучи растапливают снег, слышно, как повсюду журчат ручейки и звенят, приветствуя весну, птицы.
     Наконец на лесной дороге появляется отряд тайлатов на косматых низкорослых лошадях. Завидев близкую цель, всадники приходят в восторг и с громкими криками гонят своих лошадей к валу. Тайлаты веером разлетаются по долине, постепенно окружая, замыкая вал в кольцо. Начинается перестрелка. Тучи стрел летят в железные шлемы воинов, обороняющих вал, а те палят в неприятеля из ружей и закидывают зажженными пороховыми шашками. Стрельба, взрывы, дым наполняет воздух. У тайлатов теперь тоже есть ружья, и они довольно умело пользуются ими, но солдаты ловко укрываются за гребнем вала. С крыши замка по тайлатам то и дело стреляют две пушки – и наносят врагу ощутимый урон. Когда чья-нибудь голова в меховой островерхой шапке показывается над гребнем вала, те семеро, что залегли в саду, в разных его местах, останавливают смельчака выстрелом, чаще всего смертельным. Только Кнут постоянно «мажет» и очень огорчен этим.
     Вскоре тайлаты отступают. Их осталось всего триста. Пятьдесят человек выведены из строя за какие-нибудь полдня, тогда как у защитников замка – всего двадцать.
     Тайлаты решают передохнуть и обдумать положение. Защитники Розеншлосса тоже отдыхают и обедают, не сходя со своих мест, тем, что приносят им лакеи и слуги. Они ожидают продолжения военных действий, но эти действия не возобновляются. Тайлатский князек Мал`им, который командует отрядом, принимает решение сделать ночную вылазку, а если таковая провалится, взять замок измором.
     Оставшийся день, до захода солнца, проходит для анконийцев в настороженном ожидании новой атаки со стороны тайлатов, но те ничего не предпринимают, только переговариваются между собой резкими высокими голосами.
- Будут осаждать нас, выматывать, - догадывается командир Энсон. – Мне дед рассказывал, это их любимое занятие. Что будем делать, ваша милость?
     Вопрос относится к Ориани.
- Я должен подумать, - с важностью полководца отвечает Армандо и спешит к принцу, чтобы посоветоваться с ним.
     Выслушав своего друга, Камил задумывается, потом решительно говорит:
- Вот что, Анд: скажи Энсону: пусть ожидает ночной вылазки. Когда совсем стемнеет, пускай наши люди поставят вокруг вала капканы, да побольше, а после сделают вид, что легли спать. Тех тайлатов, что попадут в капканы, не убивать: они расскажут нам о моем отце и о Гестуре Хорке… если, конечно, им хоть что-нибудь толком известно.
     Армандо уходит и тут же дает Энсону задание. Тот восхищен.
- Ловко вы придумали, ваша милость! И ведь догадались, что они могут устроить ночную вылазку. Неужели вы не военный человек? Вот бы не поверил. Не извольте беспокоиться, всё будет исполнено, пусть только слуги принесут нам капканы.
     Слуги приносят солдатам двадцать волчьих капканов: весь охотничий запас герцога Флауде. В темноте Аделинг Эрмиш искусно ставит их там, где указывает ему Энсон, - снаружи вала, в самых уязвимых местах. Затем солдаты гасят факелы и большие костры, чтобы тайлаты подумали, что они оставили на посту мало часовых. Большей части своих людей Энсон в самом деле разрешает отдохнуть тут же, у подножия вала.
     Камил, Кнут, Ориани, Эрмиш, Пит, Луиджи и Бенедикт укладываются прямо в холле на полу, на простеньких тюфяках, принесенных им прислугой. Они не раздеваются, только меняют мокрую от весеннего снега одежду на сухую. Каждый кладет рядом со своим ложем заряженное ружье.
     Перед сном Камил поднимается вместе с Эрмишем к Лорне и желает ей, встревоженной и печальной, спокойной ночи. Когда они уходят, гостью навещает Минна Ориани. Девушки долго разговаривают, утешая и успокаивая друг друга, пока, наконец, не засыпают рядом, на маленьком диванчике, не успев даже погасить свечу: так внезапно овладевает ими сон.
     Камил долго не может заснуть на своем сером тюфяке. Он взбудоражен событиями дня, ему вспоминается Орас Дэсмонд, его горячие синие глаза, опасная волчья улыбка, пистолет в руке, унизанной кольцами. Он предупредил их, сказал, что через вернется с помощью. Это будет через два-три дня. Но Камил помнит: в ночь на четверг он должен, обязан будет съездить к священному Водопаду Трех Обетов. Он никогда не простит себе, если не съездит. И, конечно, он никому ничего не скажет, чтобы его никто не удержал. Хотя… если Аделинг решит помешать ему, уйти будет нелегко. «Нет, - твердо говорит себе Камил. – Ни друзья, ни враги не помешают мне, я этого не допущу. Завтра, когда все лягут спать, я дам Господу три обета и потихоньку уйду из Розеншлосса. Может, священная вода исцелит меня, а может, и нет. Или я даже буду убит, - не страшно; зато я умру со спокойной душой, с верой в самого себя. Помогите же мне, силы небесные, помоги мне, Господи!»

                5.

     Ночью в капкан попадается три тайлата. Один из них успевает освободиться и убежать, остальных берут в плен.
     Утром Камил допрашивает их. На очень ломаном анконийском языке, а также с помощью жестов и мимики тайлаты выразительно объясняют принцу, что Астольф жив. Его держат в столице, в подвале Salvatio, но обращаются с ним хорошо: таково приказание Гестура Хорка. Сам Гестур и его брат Манфред живут во дворце и очень любезны с тайлатами и князем Сульгаром. Гестур приказал найти принца Камила, он объявил за него награду.
- Много золота давать в монета, - визгливым голосом пояснил один из тайлатов. – Сколько баран в большом стаде князь Сульгар, столько Гестур давать золото, если мы привезти Камил. Ты сам Камил, я тебя узнать, - добавил он, расплываясь в улыбке и указывая коротким пальцем на его высочество.
     Камил не выдержал и засмеялся.
- Откуда ты «узнать», что я Камил? – спросил он.
- Я твои примет хорошо знать, - пояснил тайлат. – И все мы знать твои примет. А еще с нами ездить не тайлат, он за нами следить, чтобы мы не взять другой вместо Камил.
- С вами анкониец? – спокойно удивился принц. – Как его зовут?   
- Его звать Шон Нэйджел, - угрюмо ответил второй тайлат, с трудом произнося европейское имя. – Он хотеть, чтобы мы взять Камил и Эдмас и привезти в столица.
     Камил распоряжается через Армандо запереть тайлатов в подвале Розеншлосса, а сам задумывается. Шон Нэйджел ему хорошо известен; и, конечно, Ориани тоже помнит его. Это маленький сухой человечек с некрасивыми глазами, поднятыми от висков к переносице. Нэйджел был изгнан королем из столицы за участие в мятеже, который поднял Хорк-старший. Никто не знает, сколько лет Нэйджелу, зато всем известны его хитрость и коварство. Должно быть, с каждым отрядом тайлатов едет «сопровождающий» из бывших мятежников, чтобы если повезет, узнать в лицо обоих принцев.
     Камил идет в покои Аделинга Эрмиша. Тот торопливо завтракает, чтобы поскорей занять свое место в саду, с ружьем в руках. Увидев принца, он хочет встать, но Камил останавливает его.
- Сиди, Аделинг, - говорит он и сам садится. – Скажи, знаешь ли ты Ораса Дэсмонда?
     Эрмиш бросает на принца быстрый внимательный взгляд.
- Да, я знаю Ораса, - говорит он коротко.
- Откуда? – с любопытством спрашивает принц.
     Темные глаза Аделинга начинают озорно поблескивать.
- Сороки мне про него рассказали, - доверительно сообщает он Камилу. – Иду однажды по лесу и слышу: две сороки болтают. Одна из них твердит: «Волк, волк», а другая с ней спорит. «Никакой, говорит, это не волк, а просто человек, атаман разбойников, Орас Дэсмонд по прозвищу Двуликий». И точно: гляжу, идут Орас, и у него два лица. Одно светловолосое, другое чернобородое. И оба лица трубки курят. Увидел меня, засмеялся. «А, говорит, здорово, Эрмиш-охотник. Много ли диких поросят поймал?» «Ни одного, отвечаю, только двух сорок». «А, - он рукой махнул. – Этого добра я и без тебя настреляю». И ушел. Вот так и познакомились.
     Камил засмеялся.
- Ладно, не хочешь говорить, я сам спрошу у него, - говорит он.
- Он тебе верен, милорд, и я тоже, - говорит Аделинг. – Зачем тебе знать больше?
- Просто интересно. Ведь я знаю, - Камил понижает голос. – Его по-настоящему зовут Арденго Сантори.
- Да что ты, - мягко удивляется Аделинг. – А меня по-настоящему зовут Аделинг Эрмиш. Ты подумай только, какие разные имена бывают на свете, милорд.
     Камил вспыхивает. Он резко встает со стула и сдержанно роняет:
- Аделинг, если ты не хочешь отвечать, то лучше помолчи, только не выставляй меня дураком. Всё-таки я наследник престола, не забывай об этом.
     Аделинг вздыхает и тоже встает. Его глаза смотрят на принца проницательно и ясно.
- Прости, милорд, - говорит он. – Правда, не царское это дело – обижаться на шутки; ну, да тебе виднее, как поступать, не мне учить тебя. Хорошо, я скажу тебе правду: наши с Орасом матери были родными сестрами. Одна вышла замуж за вельможу Сантори, другая – за горожанина Эрмиша. Вот и вся история.
- Бог мой, так вы с Орасом двоюродные братья, - Камил взволнован. – Прости меня, Аделинг. Я в самом деле глуп, когда обижаюсь на шутки, особенно на твои. Не обращай на меня внимания. Я никому не скажу, что вы братья.
- Да это не такой уж и секрет, - смеется Аделинг.
- Значит, Орас дворянин, а ты…
- Я тоже дворянин по матери. И образование у меня не хуже, чем у Арденго. Да только, когда он пошел в разбойники, я тоже покинул столицу. Приехал сюда, стал охотником. И не жалею об этом. А теперь откровенность за откровенность, милорд: пойдешь ты сегодня ночью к водопаду… или нет?
     Камил поспешно отвел взгляд в сторону и ответил:
- Пошел бы, да ты сам видишь: тайлаты кругом…
     И вдруг посмотрел прямо в глаза Аделингу. Взгляд его был столь выразительным и вызывающим, что Аделинг всё понял. Одобрительное выражение скользнуло по его лицу; он кивнул принцу и ушел, захватив с собой ружье. Камил помедлил немного и тоже покинул комнату.
     … Ближе к вечеру он поднялся к себе в спальню, зажег свечу и поставил ее на комод перед красивой картиной, изображающей брачный пир, на котором Сын Божий совершил Свое первое чудо: превратил воду в вино.
     Заперев дверь, Камил опустился на колени перед картиной, перекрестился и сказал:
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Господи, услышь слова мои и прими три моих обета перед тем, как мне идти к священному источнику. Вот мой первый обет: останусь я с горбом или исцелюсь от него, я всю жизнь буду благодарен Аделингу Эрмишу. Второй мой обет, Господи: если дашь ты мне возможность, я построю на скале, хранящей священную воду, часовню Божьей Матери, а рядом со скалой монастырь, и будет он называться Монастырем Трех Обетов. И третье мое обещание Тебе, Господи: исцелюсь я или нет, верну своему отцу престол или нет (на всё святая воля Твоя!), я стану другом и братом всем, кто сейчас помогает мне и будет помогать впредь. Я буду любить их, как родных. Помоги мне, Господи, избавь меня от горба, и я буду славить Тебя всю свою жизнь! 
     И он приник лбом к паркету. Потом перекрестился еще раз и медленно встал с пола. Трудно дать обеты, которые были бы угодны Богу, подумалось ему. Ведь и язычники считают своим долгом быть благодарными, и каждый христианин, согласно заповеди Божьей, должен любить ближнего, как самого себя, и не только, когда это ближний ему помогает. «Зато я дал обеты, которые смогу исполнить, - сказал себе Камил. – Я слишком грешен, чтобы брать на себя более серьезные задачи. То же, о чем я сказал, я в силах исполнить, и исполню».
     Глядя на Спасителя на картине, он осенил себя крестом в третий раз - и задул свечу.

                6.

     Поздно вечером, когда все в Розеншлоссе засыпают, Камил выскальзывает из дворца. Теплый весенний ветер ласково касается его лица, полная светлая луна в окружении звезд приветливо смотрит на него с небес. Он надевает заранее приготовленные им широкие короткие лыжи и без палок скользит за ограду сада, к самой слабоосвещенной части вала. Часовые дремлют у маленьких костров. Камил боком взбирается на вал, бесшумный и незаметный, как лесной зверек, и так же боком тихонько спускается вниз. Затем внимательно оглядывает чернеющий в ста шагах от вала вражеский лагерь. Там всё тихо, только кое-где горят огоньки, и сидят часовые: так же, как и в анконийском лагере.
     Надо пройти мимо неприятельских постов незамеченным. Он чувствует, что это очень опасно, почти невозможно, но всё же решительно и осторожно движется вперед. Луну на несколько минут закрывают тучи. Пригнувшись, принц быстро скользит к цепочке тайлатских походных юрт, точнее, к бреши между двумя ближайшими юртами, которую давно отметил про себя: там всего удобнее пройти. Вот уже и юрты позади… но тут луна выходит из облаков. Часовые видят его и окликают. Недолго думая, он вскакивает на невзнузданную тайлатскую лошадь, хватается за ее гриву и пришпоривает лыжами. Она летит во весь опор – прочь, к лесу!
     В лагере тайлатов поднимается невероятный шум. За принцем тут же устремляется погоня, стрелы летят ему вслед, пули свистят мимо него, но он гонит свою лошадь, и она, слегка проваливаясь в рыхлый снег, несет его к лесу, к реке.
     Он успевает въехать в лес. Забравшись подальше, он оставляет лошадь и снова скользит на лыжах – от куста к кусту, от дерева к дереву. Он запутывает следы возле оврага, на дне которого журчит весенняя вода, и скользит прочь из леса, к Водопаду Трех Обетов. Всего легче пройти к водопаду по открытым местам, но он идет среди кустов, то и дело замирая и прислушиваясь. Тайлаты настигают его как-то очень быстро: он слышит, что их голоса приближаются. «Догонят», - думает он с тоской. И едва эта безнадежная мысль посещает его, как он вдруг с удивлением и радостью убеждается, что их голоса начинают удаляться, становятся всё тише. «Слава Тебе, Господи!» – говорит он про себя с облегчением и скользит на лыжах уже спокойнее, уверенно сокращая себе путь через пустынную равнину. К лыжам он еще не совсем привык, поэтому иногда падает, но тут же встает и бодро продолжает идти дальше. Ему кажется, что звезды как-то особенно приветливо и ободряюще подмигивают ему с небес. Он полной грудью вдыхает свежий весенний воздух и спешит вперед. Вот и скала с родниками! Крестясь, он облегченно вздыхает.
     Множество тихих фигур стоит у скалы. Он догадывается: это крестьяне из окрестных деревень и горожане из ближайших городков пришли и приехали к источнику исцеляться. Он подходит ближе и вдруг всё в нем разом замирает от удивительного, непостижимо прекрасного зрелища. Прямо из скалы, из небольшой впадины между родниками, но гораздо выше их, сверкая и пенясь, низвергается на землю золотистая прозрачная вода. Ее бег как-то особенно легок и весел. Слезы умиления и глубокого сердечного трепета выступают на глазах у Камила. Он падает на колени перед чудесным источником и склоняет голову. Его охватывает живое чувство любви к этой доброй красивой воде, так празднично, волшебно сверкающей в лучах луны. Он видит, как обнаженные фигуры подходят по снегу к водопаду и становятся под него, а после отходят, одеваются, уходят, а на их место встают другие, – и всё это в полном молчании.
     Камил тоже раздевается и, дрожа от холода, ждет своей очереди. Какой-то крестьянин накидывает ему на плечи свой кафтан. Камил признательно кланяется ему.
     И вот, приходит его черед. Крестьянин забирает кафтан, и Камил медленно ступает босыми ногами по снегу, идет по ледяной родниковой воде к сверкающему водопаду. Маленький, худой, горбатый, жалкий, он чувствует на себе добрые взгляды исцеленных и ожидающих исцеления, мужчин, подростков, женщин, - и понимает, что сейчас они одно целое с ним, а он – с ними. Ему не стыдно, что он раздет, как не стыдно и им, ибо все они в эту ночь, перед этим водопадом, - одно тело и одна душа.
     Осенив себя крестным знамением, он встает под низвергающуюся воду, играющую множеством цветов и оттенков. Острый холод мгновенно обжигает его с головы до ног, и в тот же самый миг всё тело вдруг наполняется теплом. Словно чьи-то нежные сильные пальцы касаются его плеч, спины, лопаток, груди, шейных позвонков. Он с изумлением чувствует, как его тело исполняется  ликования, а душа – благодати. Словно искры пересыпаются и переливаются внутри него, с ним что-то происходит; он не знает, что именно, но всё в нем дышит благодарностью и каким-то упоенным ожиданием чуда. «Вот так бы и умереть, - в блаженном вдохновении думает он. – Прямо сейчас и взойти на небо, нам всем, здесь стоящим!» А искры исцеления продолжают пересыпаться, играть в нем, и он чувствует, что никакая любовь к женщине не может сравниться с тем, что он испытывает сегодня, сейчас, в эти минуты.
     «Господи, я люблю Тебя, - поет и звенит в нем душа. – Вот я весь твой, Господи; слава Тебе!»
     Но постепенно искры перестают вспыхивать и играть в нем, душа умиротворенно затихает, вода, струящаяся по нему, становится строже и холоднее. Он понимает: пора выходить из воды. Он выходит, еще не зная, как и что с ним, и помогает двум крестьянкам опустить под водопад пожилую расслабленную женщину, худую, как щепка. Крестьянки благодарно улыбаются ему, а он им. Затем он хочет идти к своей одежде, но чьи-то крепкие руки вдруг решительно заворачивают его в льняное покрывало, поднимают и несут куда-то в сторону от родников, на снег. Потом его ставят на ноги, и он… видит перед собой Аделинга Эрмиша. Аделинг с улыбкой смотрит на него. Его глаза в это мгновение удивительно чисты и поблескивают, как вода родников, как звезды над скалой Исцеления; их выражение светло и торжественно.
- С обновлением тебя, милорд, - говорит он еле слышно. – Если бы я не шел за тобой, я бы сейчас и не узнал тебя. Одевайся.
     Камил пожимает ему руку и, скинув покрывало, начинает одеваться. Эрмиш молча помогает ему. Теперь принц совершенно не чувствует холода; напротив, его тело горит, налитое какой-то мягкой глубокой силой. Весь он оживленно крепок, движения его гораздо ловчее, чем были еще сегодня вечером.
     Потом они оба молча опускаются на колени, обратив взоры на водопад, и кланяются в снег. Встают, идут к оседланной лошади Эрмиша. На глаза Камила то и дело набегают слезы, он верит – и всё еще не верит в то, что произошло, воистину случилось с ним.
- Аделинг… - он сжимает руку Эрмиша. – Скажи… я, правда… уже другой?
- Правда, - отвечает Аделинг, глядя ему в глаза. – Горба больше нет, ваше высочество.
- Ты сейчас красивый, - добавляет он, - по-настоящему, как на своих портретах, только еще лучше.
- Нет, - принц, улыбаясь безудержной улыбкой, заглядывает ему в глаза. – Этого не может быть!
     И крепко обнимает его, потому что знает: это может быть, уже смогло быть, свершилось. Аделинг в ответ тоже обнимает его и говорит:
- Я очень рад за тебя, милорд. А сейчас поехали; скоро рассвет.
     Они вскакивают на коня, принц впереди, Эрмиш сзади – и едут прочь от чудесного водопада. Но духом оба еще там, рядом со сверкающей водой, вместе с людьми, дающими обеты с любовью к Богу и друг к другу. И всадники долго не могут произнести ни слова: такой благодатный покой воцаряется в них, такой неземной кротостью наполнены их сердца.


     Они были уже недалеко от Розеншлосса, когда Камил очнулся от своего смиренно-возвышенного состояния и спросил:
- Аделинг, как же мы проедем через цепь тайлатов?
- Мы не поедем через цепь тайлатов, - ответил Эрмиш, сидящий за его спиной. – Я знаю другую дорогу в Розеншлосс – подземную. Она очень невелика. Вход на эту дорогу вон у тех деревьев, видишь? А выход в одном из гротов сада.
- Что же ты раньше не сказал мне о нем? – немного удивился Камил.
- Я совершенно позабыл о нем, милорд, - признался Аделинг. – Веришь ли, забыл напрочь, так, что даже, когда поскакал за тобой и отвлек тайлатов, что тебя преследовали, я не вспомнил о подземном ходе! Вместо этого я, как последний болван, повел их к собственному дому, запутал следы, обманул их… и поскакал к Водопаду Трех Обетов. Но успел заметить, что они подожгли мой дом…
     Он умолк. Камил обернулся к нему.
- Вы с Лорной будете жить в замке, сколько пожелаете, - сказал он. – А за спасение моей жизни, за оборону Розеншлосса, за заботу обо мне, я награжу тебя, Аделинг.
- Не надо мне награды, - возразил Эрмиш.
- Не спорь со мной, - Камилу очень хотелось посмотреть ему в глаза, но это было пока что трудновыполнимо, поэтому он лишь коснулся его руки. – Ты будешь доволен; это будет особая награда… вот увидишь завтра. И все увидят. 
- Твоя воля, милорд, - улыбнулся Аделинг. – Только не перехвали меня. Я просто выполнял свой долг.
- Не перехвалю, - пообещал Камил, - потому что это нелегко.
     Они доехали до ветхого полуразрушенного хлева возле какого-то сгоревшего дома. Аделинг, не сходя с лошади, дернул за железный прут, торчавший из земли, и тут же в глиняном полу хлева открылся вход с пологим дощатым помостом, ведущим куда-то вниз.
     Принц направил коня к спуску. Спустя минуту они очутились в нешироком и не слишком глубоком подземелье. Аделинг нажал рукой на один из булыжников в стене, и вход за ними закрылся. Стало совершенно темно. Тогда Эрмиш зажег заранее приготовленный на всякий случай смолистый факел, и они поехали по узкому сырому коридору. Проехав около полумили, они достигли нового дощатого подъема и, въехав по нему вверх, оказались у двери, ведущей в садовый грот Розеншлосса.
     Аделинг спешился, вынул из небольшой переметной сумы ружейный шомпол и, вставив его в большую замочную скважину, повернул несколько раз. Чугунная дверь открылась, и лошади выбрались в грот, полуосвещенный луной. Камил погасил факел, а Аделинг запер дверь.
- Вот мы и дома, - сказал он, облегченно вздохнув.


     Очутившись у себя в спальне, Камил первым делом скинул меховой плащ, камзол и рубашку, зажег три свечи в подсвечнике, подошел к зеркалу и… не смог вымолвить ни слова.
     Перед ним стоял стройный худощавый молодой человек с чуть узковатыми плечами, по-прежнему невысокий. Но до чего же он не был похож на того принца Камила, которого привык видеть перед собой в зеркале его высочество! У этого нового двойника в зеркале была совершенно прямая спина, а руки и ноги не походили больше на деревянные палки: они обрели стройность, форму, красоту. Мелковатые черты лица смягчились и едва заметно выровнялись, глаза стали еще лучистей и смелей, чем были, губы обрели более приятные очертания и выразительность, а сероватая кожа теперь имела здоровый розовый цвет. Принц увидел, что он, как и прежде, нежен, гибок, хрупок. Но теперь плечи его расправились, впалая до сегодняшнего вечера грудь стала крепкой худощавой  грудью; словом, он был отныне безупречно сложен. Сейчас кудрявые темные волосы и красивые глаза действительно украшали его. Он улыбнулся, и в зеркале свежо и молодо блеснули его зубы, такие же белые, как у Ораса Дэсмонда. Он еще раз повернулся боком и снова отчетливо увидел ложбинку между лопатками на том месте, где был горб, - и прямую, гибкую, как лоза, линию позвоночника. 
     «Я действительно обновился, - подумал он с благодарным трепетом. – И как же это чудесно, ослепительно чудесно!»
     Совершенно счастливый, благоговея перед милосердной высшей силой, подавшей ему исцеление, он опустился на колени и молился до тех пор, пока веки и уста его сами собой не сомкнулись, и он не заснул прямо на ковре спокойным и мирным сном.


     Лорд Эдмас, Армандо Ориани, Минна, Лорна, Кнут, Луиджи, Пит – все смотрят на своего преображенного принца, не смея произнести ни слова. Они только что выслушали его рассказ о том, как он ездил ночью к Водопаду Трех Обетов, и о том, как Аделинг Эрмиш спас его от тайлатов и привез домой безопасным путем. Свита его высочества не может наглядеться на своего принца; все потрясены тем, что произошло с ним, а главное, тем, как он волшебно изменился: едва уловимо, но при этом очень сильно.
     Принц берет за руку стоящего рядом с ним Аделинга Эрмиша и говорит:
- Итак, господа! Сегодня ночью Аделинг Эрмиш спас меня от тайлатов тем, что увлек их за собой. Он рисковал из-за меня жизнью и лишился своего дома. Потом он встретил меня у Водопада и помог добраться домой невредимым. И вот, я заявляю во всеуслышанье: когда мой отец вновь взойдет на трон, я буду ходатайствовать перед ним о том, чтобы Аделинг был произведен в дворяне и получил титул графа и звание оруженосца герцога Сорельского, то есть, моего оруженосца, - уточнил он с улыбкой. – Я уже сейчас призываю его служить мне в этом качестве. Ну, Аделинг?
     Он дружески посмотрел на Эрмиша. Тот склонился к его руке, потом ответил:
- Я согласен, милорд.
- Благодарю тебя, - принц обнял его. Аделинг не смутился, но был заметно тронут, и Камил увидел это.
- Друзья мои, - он обернулся к остальным; лицо его излучало свет, а голос вдруг стал не торжественным, а самым простым и сердечным:
- Я люблю вас всех. Отныне я не шут Армандо Ориани, будущего барона, я его друг, я друг каждому из вас, и господином остаюсь только для Луиджи и Пита. Я прошу всех вас, кроме твоих замечательных слуг, Анд, называть меня просто Камил, как если бы я был вашим другом, вашим братом. Сам я тоже хотел бы называть вас по именам; мне это было бы очень приятно. И пусть Луиджи и Пит не подумают, что они не братья мне. Нет, братья не меньше, чем их господин Армандо. Но, думаю, что им правильнее и честнее называть меня милордом и принцем, хотя я не пожалею жизни за них и каждого из вас! Идите сюда и поздравьте меня, братья и сестры. Что робеете? Я ваш, а вы мои. Ну? Анд, ты первый.
     Армандо с улыбкой подошел к Камилу, обнял его и поцеловал в щеку. Остальные, вдохновленные его примером, тоже окружили принца. Лица стали теплыми, веселыми, оживленными. Его обнимали и пожимали ему руки, а он смеялся и благодарил всех. Лорд Эдмас, очень довольный тем, что у его друзей такие сияющие глаза, а его любимый брат так сказочно изменился, прыгал по комнате и пел:
- Мой красивый старший брат! Мой красивый старший брат!
- «За него я очень рад», - тихонько подсказал ему Аделинг.
- За него я очень рад! – радостно подхватил Эдмас и засмеялся, глядя на Аделинга.
- Как хорошо мы с вами сочинили, правда?
- Правда, - Аделинг подхватил его на руки, и мальчик обнял его за шею, громко повторяя новые стихи.
     Камил улыбнулся ему, но тут к принцу подошла Лорна Эрмиш, и он тотчас забыл всё на свете.
     Ее темно-серые глаза смотрели на него с детским восхищением и нежностью. Он улыбнулся и поцеловал ее руку.
- Теперь вы знаете, кто я такой на самом деле, - тихо сказал он ей. – И я люблю вас. Хотите быть моей принцессой?
- Хочу, - порозовев от волнения ответила она. – Но… это лучше потом… еще ведь рано… да?
- Рано для свадьбы, - уточнил он. – А просто для чувств – не рано. Ты любишь меня?
- Наверно, очень сильно, - ответила она, подумав.
- Почему «наверно»? – Камил засмеялся.
- Потому что я еще не знаю точно, - краснея и смущаясь, ответила она. – Но мне с вами очень хорошо.
- «С тобой».
- С тобой, - послушно повторила она и, взглянув ему в глаза, засмеялась.
     Тут же рядом появился Эрмиш с лордом Эдмасом на руках. Он внимательно взглянул на молодых людей, и в его глазах появились лукавые огоньки. Заметив эти огоньки, Камил сказал:
- Господин Эрмиш, я прошу руки вашей дочери.
     Аделинг засмеялся:
- Что, она тебе руку, ты ей сердце? Или наоборот, а, Лорна?
     Она, улыбаясь, прижалась к отцу.
- Ладно, считайте, что вы помолвлены, - вздохнул Аделинг. – Но помни, милорд, - он бросил на Камила предостерегающий взгляд. – Я очень внимательно буду наблюдать за вами обоими.
- Будь спокоен, - Камил ответил ему самым дружеским и понимающим взглядом. – Я стану нестерпимо добродетелен, - так, что вы все заскучаете со мной, и ты, Аделинг, первый.
     Эрмиш громко засмеялся.
- Согласен на это, - отозвался он весело.
     Камил обернулся к друзьям.
- Я приглашаю вас на завтрак, господа! – сказал он им.


     В полдень происходит нечто неожиданное.
     Все тайлаты вдруг исчезают – с такой поспешностью, будто принц Камил уже у них в руках. Это кажется командиру Энсону ничем не объяснимым подозрительным обстоятельством, но Камил сразу догадывается, в чем дело, и говорит Ориани:
- Это Орас Дэсмонд! Я уверен, он пришел помочь нам, как обещал.
     Его слова подтверждаются с буквальной точностью. В скором времени от входа в вал доносится веселый голос Ораса:
- Отвалите от вала камень, ребята: тайлаты уже не вернутся к Розеншлоссу. Да и Ленц мы от них, пожалуй, уже освободили.
- Отвалите камень, - приказывает Армандо недоверчивому командиру Энсону. – Это мой человек, он говорит правду.
     По знаку командира солдаты отваливают от входа тяжелую каменную глыбу. Орас Дэсмонд в сопровождении двух своих людей въезжает внутрь вала. Синие глаза его оживленно блестят.
- Здравствуйте, Орас, - Армандо с улыбкой подает ему руку. Тот пожимает ее:
- Приветствую, господин Ориани! Рад вас видеть. А где ваш шут Джей?
- Нет больше шута Джея, - отвечает Армандо. – Есть герцог Сорельский, сын Астольфа. Он больше никого не боится.
- Не рано ли он снял маску? – спрашивает Орас. – Ну. да ладно, может, это к лучшему.
     Он соскакивает с коня, и его люди тоже.
- Позаботьтесь о лошадях, - приказывает им Дэсмонд. – А потом ступайте в холл. Вы позволите, господин Ориани?
- Будьте, как дома, - говорит Армандо. – Только прошу господ разбойников пока что не грабить Розеншлосс.
     В его голосе осторожная ирония. Орас смеется и говорит:
- Они больше не разбойники и не грабители, а верные солдаты его высочества. Могу я видеть лорда Камила?
- Да. Идемте, я провожу вас.
     Орас следует за Ориани в замок. Вид у атамана не такой блестящий, как прежде: одежда порвана, перья на шляпе сломаны, но нагрудная цепь с золотыми в изумрудах брелоками сверкает так же ярко, как и его глаза, - синие, горячие, энергичные, вызывающие. А на пальцах по-прежнему играют в лучах света перстни и кольца.
- Прошу вас, - Ориани указывает ему на дверь кабинета.
     Орас входит в кабинет. Принц встает ему навстречу и, улыбаясь от души, приветливо говорит:
- Здравствуйте, Орас!
     С минуту Орас смотрит на него с бесконечным изумлением, потом тихо произносит:
- Вы ли это, милорд?
- Это я, Орас, - смеется Камил. – Разве вы не слышали от Аделинга о Водопаде Трех Обетов? Я был там нынче ночью. И… вот результат.
     Он немного смущенно улыбается, глядя на Дэсмонда.
- Можете спросить у Аделинга, - добавляет он, точно оправдываясь.
- Черт меня возьми! – вырывается у Ораса. Он бросает шляпу на ближайший стул, подходит к принцу и пытливо и довольно бесцеремонно оглядывает его со всех сторон. Потом усмехается. Его глаза вспыхивают удовольствием. Он решительно подает принцу руку и говорит:
- Поздравляю, ваше высочество. Теперь ваши враги ни за что не узнают вас. да и друзья тоже.
     Камил пожимает ему руку. Орас задерживает его ладонь в своей и спрашивает, подмигнув:
- Что, великовато вам мое кольцо? Смотрю, лорд Ориани носит его.
- Да, оно мне немного не по руке, - Камил решительно высвобождает свою руку. – Я не просил у Господа высокого роста или непомерной толщины. Я хотел лишь одного: избавиться от горба. И вот, слава Богу, я от него избавился.
     И он вызывающе сморит в глаза Орасу. Тот смеется так, что зубы его вспыхивают белым блеском в лучах солнца.
- А характер у вас остался прежний, - замечает Дэсмонд. – Как у мальчика лет шестнадцати.
- Как у трудного подростка, - сухо подсказывает ему Камил. – Или у шута.
- «Подросток» и «шут» – это ваши слова, а не мои, - улыбается Дэсмонд. – Сядем, ваше высочество? Я явился сообщить, что привел вам армию.
- Армию? – принц тотчас перестает сердиться на Ораса. Он садится напротив него на стул и смотрит на разбойника с благодарностью и надеждой. – Бог мой, Орас, простите меня. Человек не может в один день измениться и телесно, и душевно… во всяком случае, я не могу. Продолжайте, я вас внимательно слушаю.
- Не дай вам Бог измениться, - смеется Дэсмонд. – Если вы изменитесь, клянусь, я потеряю к вам интерес. А армия – это мои разбойники и еще две-три шайки, которые я переманил на свою сторону. Всего нас тысяча. Маловато, конечно, но зато мы все ваши, и я – главный.
- Тысяча, - глаза Камила становятся большими и возбужденными. – Целая тысяча! Орас, ты мне брат и друг навеки.
     Он вскакивает на ноги, глубоко взволнованный и начинает ходить взад-вперед по кабинету. Сердце его ликует.
- Я должен видеть этих людей! – решительно восклицает он. – Я должен сказать им, что не оставлю их, не забуду их верности… Господи, да я всё для них сделаю.
- Пусть так и будет, - улыбается Орас. – Только не знаю, как скоро вы их увидите. Часть из них под началом моего второго «Дэсмонда», Энрико Герра, освобождает сейчас Ленц, а часть заманила ваших тайлатов в лес, да и бьет их там в эту минуту почем зря.
- Я бесконечно тебе благодарен, - принц с жаром пожимает ему руку. – Ты сделал великое дело, Орас. Запомни: я для тебя просто Камил, на все времена. Это один из моих обетов: быть братом тем, кто мне служит.
- Спасибо, - серьезно отвечает Дэсмонд. – Но будьте Камилом только для главных своих людей, а для остальных оставайтесь принцем и милордом. Иначе ваши «братья» перестанут уважать вас и разбегутся. Вы…
- «Ты», - решительно поправил его Камил.
- Хорошо, ты. Ты должен внушить людям уважение к себе и даже страх, милорд. Только тогда они по-настоящему станут твоими братьями.
- С удовольствием внушу, - пообещал Камил. – Я сумею, ты увидишь. И раньше бы сумел, а уж теперь…
     Он помолчал, потом вдруг спросил с робкой надеждой:
- А мой отец, Орас… ты ничего не знаешь про него?
- Кое-что знаю, - ответил Дэсмонд. – Несколько моих людей служат у Гестура Хорка, а один из них, Эгон, постоянно общается с его величеством.
     Камил вспыхивает от радости и волнения. Ему хочется немедленно расспросить Ораса об отце, но усилием воли он сдерживает себя и торжественно говорит Орасу:
- Арденго Сантори! С сегодняшнего дня ты – главнокомандующий моей армии. Я хочу как следует принять тебя в моем временном прибежище. Приведи себя в порядок и – прошу тебя отобедать со мной и моими друзьями.
- Есть у тебя чистая одежда? – спрашивает он немного застенчиво.
- Есть, - Орас поднимается с кресла. – Ты радушный хозяин, милорд. Пойду готовиться к обеду.
     И, взяв руку принца, он почтительно целует ее.
- Не надо этого, - останавливает его Камил.
- Надо, - решительно возражает Орас. – Пусть все, кто тебе близок, делают так на людях. Люди должны видеть, что ты – принц, что мы, их начальники, оказываем тебе почтение.
- Но ведь сейчас никто нас с тобой не видит, - возражает Камил.
- Ты сам должен знать, что я почитаю тебя, как своего господина, - отвечает Орас внушительно. Кивнув Камилу головой, он забирает свою шляпу и выходит из кабинета.

                8.

     Проходит март, наступает апрель. Снег растаял, воздух пахнет нарождающейся зеленью и солнцем. И птицы, вернувшиеся из далеких жарких стран, поют и вьют гнезда. Они могут летать, где захотят, и никто не смеет удерживать их.
     С тяжелым вздохом король Астольф отворачивается от зарешеченного окна нижних покоев Salvatio, где он заключен. На душе у него неспокойно; правда, стало гораздо легче с тех пор, как он узнал, что его сыновья живы, и лорд Камил собирает армию. Эгон, верный друг, даже передал ему тайком два письма от Камила; они были так теплы и задушевны, в них звучала такая решимость спасти его, короля и всю страну, что Астольф долго не решался сжечь их, как это следовало, и по ночам плакал над ними, перечитывая десятки раз. Сам он не мог до сих пор должным образом ответить сыну, ограничивался лишь короткими записками, потому что ему негде было хранить чернила, сделанные из вина и сажи. Но сегодня он, наконец, спрятал чернила и перья в тайник под кроватью. Этот тайник он сделал с помощью Эгона, вынув шесть досочек паркета; таким образом, тайник мог закрываться. Эгон обещал ему достать к сегодняшнему дню бумагу, и вот, Астольф ждет его с нетерпением. Наконец, он напишет сыну достойное письмо. Только бы оно дошло до него…
     Дверь открывается. Входит Эгон, молодой быстроглазый юноша, сын одного из разбойников Дэсмонда. Он запирает дверь, вытаскивает из-за пазухи два листа бумаги и тихо говорит:
- Пишите спокойно, ваше величество. Гестур и Манфред уехали на смотр новых отрядов. Они вернутся только часа через два.
- Благодарю, Эгон, - отвечает король.
- Тайлатов теперь пятьсот тысяч, - шепчет ему на ухо Эгон; его живые глаза светятся торжеством. – Наши заманивают их в леса и бьют, здорово бьют! Гестур беспокоится. Манфред злится… Ну, не буду вам мешать.
     И, поклонившись, он уходит. Стража запирает за ним дверь. Астольф осеняет себя крестом, взволнованный и обрадованный полученными вестями. Он достает из тайника перья и чернила, садится за стол и не очень уверенно выводит на листе бумаги отвыкшей от пера рукой:
     «Возлюбленный сын наш…»
     Тут же зачеркивает и пишет заново:
     «Камил, родной мой!
     Я жив, здоров и с нетерпением всякий день ожидаю вестей от тебя. Спасибо, что ты есть на свете, спасибо, что сберег моего (нашего!) Эдмаса и предупредил ее величество, твою мачеху, чтобы не возвращалась в Анконию. Может, королева тебе и не по душе, но всё же она твоя государыня и моя супруга, к тому же, мать лорда Эдмаса… впрочем, ты сам всё знаешь. Камил, помни, я люблю тебя, люблю вас всех. Поцелуй за меня Эда.
     Эгон сообщил мне, что тайлатов осталось всего около пятисот тысяч. Я бы весьма порадовался этому, если бы не знал, как еще невелика твоя армия. Гестур и Манфред собирают под свои знамена предателей-анконийцев. Ликардийский князь отказал Хорку в помощи, хотя мы с ним (князем) не очень-то ладили в последнее время – споры о границах, союзничество, etc.. Я бесконечно ему благодарен. Пошли к князю гонцов и попроси помощи сам. Если он отказал в наемниках мятежнику и самозванцу, то, может, пойдет навстречу тебе, законному наследнику анконийского престола.
     Поблагодари от нашего имени доброго подданного нашего Арденго Сантори, который протянул руку помощи бывшему своему врагу, то есть мне. Бывшему, потому что он сам не знает, какая честь ожидает впереди его самого и его славных боевых товарищей. Торжественно забываю их вины передо мной, прошу их самих простить меня и от души благодарю; передай им это. Также наш горячий привет лорду Армандо Ориани, его почтенным слугам, Герберту Флауде, Аделингу Эрмишу, Кнуту Ронге – и всем прочим верным добрым воинам нашим. Я бы еще много, много написал тебе, мой принц, о том, что чувствую, о мыслях и снах, посещающих меня… но это при встрече. Всем сердцем надеюсь, что она состоится.
     В последнем письме ты просил у меня благословения на брак с Лорной Эрмиш, дочерью Аделинга Эрмиша, двоюродного брата Арденго Сантори. Что написать тебе? В хороший оборот ты меня взял! Ведь я не видел девушки и не знаком с ее отцом, кроме того, ваш союз будет мезальянсом. Но это всё сейчас вздор. Да и вообще – вздор. В тюрьме умнеешь. Одним словом, Камил, сын мой, даю тебе свое родительское согласие и благословение на брак с Лорной. Хочу верить в то, что ты не ошибся в своем выборе.
     Гестур Хорк и брат его Манфред почти что не тревожат меня, но Гестур как-то ненароком проговорился, что хочет избавиться от тайлатов, набрав предварительно армию анконийцев. Помогите ему покончить с тайлатами, вернее, дайте возможность от них избавиться. Дайте ему надежду на подставные силы, обманите его. Он расправится с тайлатами и этим крайне себя ослабит: тогда вы разобьете его без помех. А еще лучше было бы привлечь на нашу сторону самих тайлатов. Узнайте, кто из них соперничает с Сульгаром, и сделайте его у себя главным среди его соплеменников. Таким образом, силы ваши получат огромную поддержку. Подумай, как всё это потоньше сделать, Камил.
     Вот пока что и всё, дорогой мой! Буду молиться за вашу армию денно и нощно, с надеждой на Божье милосердие и на скорую встречу с тобой. Целую и обнимаю тебя.
                Твой отец, король Анконии, Астольф 1V».
     Астольф вздохнул, подождал, пока подсохнут чернильные строки, сложил письмо вчетверо и спрятал перья и чернильницу, сделанную из солонки, в свой тайничок.
    
    
                ХХХ

     Спустя несколько дней Аделинг Эрмиш и Орас Дэсмонд сидят в комнате Аделинга, перед окнами, отворенными в сад. Они пьют кофе из маленьких фарфоровых чашек, курят трубки и задумчиво смотрят, как Ориани и его высочество проводят учебный бой на шпагах.
- Анд всё-таки побеждает, - замечает Аделинг.
- Ничего, - говорит Орас. – Камил тоже неплох. Он очень прилежно усваивает его уроки.
     И капитан Сантори, как его теперь называют, переводит взгляд на двоюродного брата.
- А он славный, - говорит он коротко.
- Кто? – спрашивает Аделинг.
- Да твой будущий зять, - смеется Орас. – Король дал ему свое благословение, так что держись, кузен.
- «Кузен», - фыркает Аделинг. – Слова-то какие находишь. Я, конечно, рад их помолвке, но будет ли Лорна счастлива? Вот, о чем я думаю.
- Ты думаешь, Камил непостоянен?
- Да нет, не то, чтобы… - Аделинг рассеянно помешивает ложечкой в чашке. – Я вижу: он в самом деле любит Лорну, а остальное неважно. Но ты посмотри на него: он совсем еще мальчик. Кожа нежная, сам тоненький, и рука чуть больше, чем у Лорны.
- Ничего, - говорит Орас весело. – Просто он еще не окреп, не загорел, не закалился в сражениях; это дело наживное. Подожди, он наберется сил и, с его характером, еще нас с тобой за пояс заткнет.
- Да, - тотчас соглашается Аделинг. – Характер у него что надо, подходящий. Арденго, - он смотрит на брата. – Пора бы нам уже поймать Шона Нэйджела.
- Да, - хмурясь, соглашается Орас. – Он очень серьезный враг. Знаешь, как его прозвали при дворе? Тарантул. Как бы он не испортил нам всё…
- Ничего, мы его найдем, - успокаивает брата Эрмиш. – Скажи лучше, Дэн, думал ли ты о князе Кара-Джайлане?
- Думал, - отвечает Орас. – И вот что скажу тебе: на Кара-Джайлана стоит поставить против Сульгара. Сами тайлаты говорят, что у этих двоих кровная вражда. Герра сейчас ищет нашего хана. Если ему удастся его найти, думаю, мы столкуемся. Кара-Джайлан выжидает, чем кончится для Сульгара и его воинов объединение с Хорком. Я уже говорил об этом его высочеству сегодня утром; он всецело со мной согласен.
- Да, он во всём с тобой согласится, - замечает Аделинг, усмехаясь. – Даже если ты луну с неба пообещаешь, он поверит, что ты сможешь ее достать.
- Ну, Кара-Джайлан не луна; думаю мой Дэсмонд Второй его добудет, - смеется Орас. Тут же глаза его становятся серьезными и внимательными. – Смотри-ка, Аделинг, гонец приехал. Из Ликардии. Интересно, что пишет князь?
     Орас и Эрмиш внимательно смотрят на Камила, который распечатывает письмо, и на Армандо Ориани, который стоит рядом с ним. Камил читает, затем что-то оживленно говорит Ориани, поворачивается и идет к замку.
     Через несколько минут он стучится в дверь Эрмиша и тут же входит. Лицо у него самое радостное.
- Ликардийский князь Стефан дает нам наемников, - сообщает он с удовольствием.
- Сколько? – быстро спрашивает Орас.
- Тысячу человек.
     Аделинг тихонько свистит.
- Страшное дело, - говорит он, не скрывая насмешки. – Теперь наша армия будет составлять целых пять тысяч человек против пятисот тысяч тайлатов. Да сжалится Провидение над Гестуром Хорком!
- Да, князя Стефана нельзя назвать щедрым, - соглашается Орас.
- Не беда, - Камил весело смотрит на братьев, его лучистые глаза сияют. – Главное, это будет моя армия. Только бы у тебя, Орас, хватило средств содержать ее!
- Мы с Герра способны содержать и двадцать тысяч человек, Камил, - говорит Орас. – Мы достаточно награбили добра за двадцать лет. Вряд ли вы с его величеством Астольфом намного богаче нас. Были бы люди, а деньги для них у нас найдутся; во всяком случае, на ближайшие полгода.
- А как же Кара-Джайлан и его тайлаты? – спрашивает Камил. – Ты сказал, Герра отыщет их. И я верю, отыщет. Человек, который так вежливо попросил прощения у Минны и Кнута за то, что напал на них в лесу, добьется всего, чего захочет.
     Все смеются, и веселее всех Орас.
- Черт возьми! – восклицает он, блестя синими глазами. – За что люблю Энрико, так это за его нахальство: ограбил людей, ранил брата, чуть не увез с собой его сестру, - и вот, смиренно просит у них прощения! И, что самое главное, получает его. Минна и Кнут, сдается мне, слишком уж добры.
- Просто они хорошие христиане, - с улыбкой говорит Камил. – Пойдемте к столу, герцог Флауде. уже, наверно, заждался нас.
     И смеется:
- Бедняга! Пожалуй, он теперь с наслаждением вспоминает те дни, когда страдал от одиночества. Сейчас вокруг него столько народу, что скоро он просто сбежит из Розеншлосса…


     В какой-то степени Камил был прав. Герцог Флауде, приехавший в Розеншлосс после освобождения Ленца от осады, был немало потрясен тем, что шут господина Ориани оказался наследником престола принцем Камилом, а веселый замок Розеншлосс с его рыжими башенками превратился волей атамана разбойников в штаб новой армии, взрастающей в окрестных лесах. «Племянник» же Ориани, как выяснилось, был лордом Эдмасом, младшим сыном короля Астольфа.
     Всё это так подействовало на Герберта Флауде, что он в течение целой недели ходил, задумавшись. Но он нисколько не жалел об утраченном одиночестве. Ему нравилось, что его любимое загородное поместье стало более оживленным, чем было. Он был доволен, что посильно способствует поражению Гестура Хорка и тайлатов. Принц, чудесно исцеленный Водопадом Трех Обетов, теперь вызывал в нем восхищение и живое сочувствие. К тому же  Камил держался с ним так просто и сердечно, что быстро завоевал его симпатию. Люди Ораса Дэсмонда, бывшие разбойники, вели себя степенно и не выказывали поползновений переломать искусственные гроты и деревья в саду Розеншлосса, чего Флауде поначалу опасался.
     Постепенно его светлость успокоился и повеселел. А тут еще вступила в полную силу весна, растаял снег, деревья и кусты украсились нежной свежей зеленью, запели соловьи и малиновки, лужайки покрылись светлой травой и первыми цветами, солнце начало пригревать почти по-летнему. Зазеленели, точно запели хвалебную песнь, мощные леса и обширные луга вокруг поместья.
Сердце лорда Флауде также исполнилось благодарности и сладкой неги, охватывающей по весне всякое живое существо. Он разнежился и успокоился окончательно. «Мои гости – симпатичнейшие люди, - рассуждал он. – И среди них – сам принц Камил и лорд Эдмас. О! Для меня высочайшая честь принимать их. Ведь нелепо даже вообразить, что окончательная победа за Гестуром Хорком. Нет, победят король и его дети. Я и не думал, что они так просты и приятны. К тому же, почти все мои гости – настоящие воины. Да».
     И герцог Флауде с удовольствием угощал и развлекал своих гостей. Он мечтал о чудесных майских днях, когда сможет, показать господину Ориани и принцу Камилу, а также их достойным сподвижникам свои ручьи с форелью и великолепный водопад Марианны в Скалистом лесу, за восемь миль от Розеншлосса. Сам он очень любил это сказочное место, с детства пленявшее его душу и воображение своей особенной привольной красотой. Ему хотелось поделиться с друзьями теми эстетическими богатствами, которые у него были. Он плохо держался в седле (мог ездить только на пони и только шагом), не владел никаким оружием, не очень-то уверенно играл на клавесине, не умел ни рыбачить, ни охотиться. Но он до самозабвения любил природу, особенно свой волшебный Скалистый лес, где чудом сохранились остатки древних гор, разрушившихся еще до того, как на земле появились люди; так гласило старинное придание этого края.
     Флауде так любил свой лес, что даже велел выстроить себе там, неподалеку от водопада, небольшой бревенчатый домик, где нередко останавливался на два-три дня. 
     «Человек шесть там, безусловно, поместится, - мечтал он теперь. – А люди попроще, скажем, прислуга, могут жить рядом в палатках. Как нам будет там хорошо, когда наступит май. А в июне и июле там бывает еще лучше».
     И он прикрывал от радости глаза, а Кнут в это время играл в соседних комнатах на скрипке музыку, которую сам сочинил к любимым стихам Камила:
                Под образом тихих садов
                Неземной красоты
                И светлых, как солнце, обителей
                Дремлют цветы.

                И солнечный ветер
                Уносит меня от беды
                В раздолье соцветий,
                В прекрасные Божьи сады.

                Униженный в меру,
                Без меры любви набирай.
                С надеждой и верой
                В бессмертие входим мы в Рай,

                Под образы тихих садов
                Неземной красоты,
                Под царственный ангельский кров,
                Где не вянут цветы.
     Мелодия была так нежна, так упоительно хороша, что невольные слезы текли по толстым, немного дряблым щекам герцога, и он, вытирая их платочком, блаженно улыбался, как в детстве, когда ловил руками форель в ручье…
     Итак, хозяин Розеншлосса, хотя и был несколько ошеломлен всем тем, что узнал, вернувшись в свое дачное поместье, всё же чувствовал себя теперь гораздо лучше, чем в одиночестве; общество людей очень утешало его.

                9.

     Мирный апрельский покой над Розеншлоссом.
     Ориани, Луиджи и несколько человек из свиты Ораса Дэсмонда отправились к ликардийской границе – встречать тысячу солдат, присланных князем его высочеству. Орас и Аделинг Эрмиш уехали на смотр войск новой армии.
     Принц Камил сидит в саду, с нетерпением ожидая, когда проснется его Лорна. Каждое утро до завтрака они прогуливаются по саду вдвоем, если только принц не ездит вместе с Аделингом на смотр своих боевых отрядов. А ездит он часто и с удовольствием, ибо не может насмотреться на крепнущие силы своей гвардии, не может насытить свою душу видом этой медленно, но неустанно растущей мощи. Правда, сегодня ради Лорны он решил остаться дома.
     Сам он тоже точно растет и крепнет. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким сильным, ловким, неутомимым, как теперь. Силы просто играют в нем, бродят, как виноградный сок в давильне. Он словно видит мир заново, подобно новорожденному с разумом взрослого человека, - и всё кажется ему особенно прекрасным в этом мире. Душа его не устает славить Бога. Он радостно засыпает, радостно просыпается. Он часами тренируется в стрельбе, в вольной борьбе, в фехтовании. И уже достиг известных успехов: может победить в борьбе Армандо и Кнута. Правда, ему еще далеко до победы над такими бойцами, как Орас и Аделинг, но он убежден: рано или поздно ему удастся одолеть их.
     Откинувшись на спинку садовой скамейки, принц прикрывает глаза. На нем синий бархатный камзол, вышитый серебром, синие бархатные штаны до колен и башмаки, изящно сшитые из парусины и тонкой кожи. Рядом с ним на скамейке лежит синий берет с пером фламинго. Так, в полном покое, с улыбкой на губах, он сидит несколько минут. А когда открывает глаза, видит: перед ним стоит тайлат.
    Камил вздрагивает всем телом и инстинктивно хватается за эфес шпаги, но тут же опускает руку. За спиной тайлата стоят Энрико Герра («Дэсмонд Второй») и его подручный, француз по имени Анри.
     Энрико Герра, черноволосый, с черной бородой и алой повязкой вокруг головы, выходит вперед, почтительно кланяется Камилу и говорит:
- Ваше высочество! Это тайлатский князь Кара-Джайлан, которого я обещал найти и привести к тебе. Вот, я привел его. Он согласился встретиться с тобой и не побоялся пойти с нами один. Он хорошо говорит по-анконийски.
- Благодарю за службу, Энрико, - отзывается Камил, внимательно посматривая то на Герра, то на тайлатского князя.
     Кара-Джайлан немного повыше, чем он, Камил, плечи у него гораздо шире, и весь торс мощнее. Впрочем, он отлично сложен, и даже в его немного кривых ногах чувствуется какая-то особенная крепость и даже стройность. Смуглое лицо худощаво, голова до затылка выбрита, сзади – толстая короткая черная коса. Черты лица красивы и даже несколько изящны: нос менее широк, чем у его соплеменников, вырез ноздрей благородней, брови тонки и губы очерчены более прихотливо, чем у большинства тайлатов. На левой щеке у него княжеская татуировка-тотем: коршун, сжимающий в когтях венок-корону тайлатов. Азиатские раскосые глаза, большие, черные, пристально смотрят на Камила без всякого выражения. Одет Кара-Джайлан богато: в короткополый, вышитый золотом кафтан, в шелковые, с серебряным узором белые шаровары и сапоги с золотыми пряжками, отороченные мехом барса. На бедре у него – прикрепленная к серебряному поясу стальная сабля с золотым эфесом и длинный кинжал с рукояткой из золота и слоновой кости, в руке – островерхая шапка с длинным пером.
     В этом человеке, неподвижном и спокойном, Камил чувствует что-то необузданное, дикое, животное, нечто хищное и в то же время разумное. Он ощущает, понимает каким-то шестым чувством, что Кара-Джайлан очень умен. На вид ему лет сорок.
     Камил протягивает ему руку. Кара-Джайлан молча, всё с тем же бесстрастным выражением лица, пожимает ее, слегка наклоняя голову.
- Я рад приветствовать тебя в моем временном пристанище, Кара-Джайлан, - произносит Камил учтиво. – Садись, поговорим.
     Он указывает на скамейку. Кара-Джайлан презрительно смотрит на нее, затем решительно качает головой, снимает с себя свой роскошный широкий длинный плащ из меха выдры, кладет его на траву, рядом со скамейкой и садится на него, поджав ноги по-турецки, затем жестом приглашает Камила сесть напротив, на другом конце плаща. Заинтересованный всем происходящим до глубины души, Камил садится на плащ так же, как Кара-Джайлан, и говорит Герра и Анри:
- Прошу вас отойти в сторону, господа.
     Они кланяются ему и отходят шагов на двенадцать.
- Пьешь ли ты вино, князь? - спрашивает Камил своего гостя. – Я хотел бы угостить тебя.
     Кара-Джайлан слегка наклоняет голову в знак согласия. Камил призывает к себе Анри и велит принести вина и фруктов.
- Почему ты молчишь, Кара-Джайлан? – с любопытством спрашивает Камил князя тайлатов.
- Говорит прежде тот, кто зовет, а не тот, кого позвали, - спокойно произносит Кара-Джайлан с небольшим акцентом. Голос у него довольно низкий, хотя выше, чем у Эрмиша и Дэсмонда.
- Я согласен с тобой, - Камил смотрит на него, зачарованный его видом и словами.
     Анри ставит перед ними на плащ кувшин с вином, бокалы и блюдо с фруктами и снова отходит в сторону.
- Не голоден ли мой гость? – любезно спрашивает принц князя.
- Благодарю тебя, сын Астольфа, - отвечает Кара-Джайлан. – Я сыт.
     Принц разливает вино по бокалам и говорит:
- Твое здоровье, князь.
     Кара-Джайлан вновь учтиво склоняет голову. Оба отпивают по глотку, затем Камил приветливо и вместе с тем властно обращается к гостю:
- Кара-Джайлан! Я призываю тебя и подчиненных тебе людей помочь мне вернуть престол королю Астольфу, пойти против Гестура Хорка, брата его Манфреда и князя Сульгара с его людьми. В награду ты получишь всю юго-восточную часть Анконии; станешь там наместником от короля. Ты получишь также деньги и богатые дары, обещаю тебе это.
- Король Астольф тоже обещает мне это? – спрашивает Кара-Джайлан, и легкая усмешка трогает его губы.
     Камил отводит глаза и говорит:
- Я ручаюсь за своего отца; он распорядится так же, как я.
     И смотрит в глаза Кара-Джайлану.
- Нет, - спокойно отвечает тот. – Сын не должен ручаться за отца, потому что не сможет взыскать с него, если отец поступит иначе, по-своему.
- Сдается мне, ты просто не хочешь мне помочь, - глаза Камила вспыхнули, но он сдержал себя, только нахмурился.
- Я готов помочь тебе, - не поведя бровью, ответил князь тайлатов. – Но с одним условием, сын Астольфа: я останусь в Анконии и стану твоим советником, а если ты умрешь, то советником твоего брата. А если и тот погибнет, я хочу быть анконийским герцогом. Напиши такое распоряжение и завещание, и я помогу тебе.
- Но в этом случае тебе придется принять христианскую веру, - холодно сказал Камил, пораженный расчетливой хваткой Кара-Джайлана.
- Ваша вера хороша, и я приму ее, - не моргнув глазом, отозвался тайлатский князь.
- А как же твои подданные?
- Мои подданные в этом случае будут твоими добрыми союзниками.
- Но они будут считать тебя вероотступником…
- Нет, - покачал головой Кара-Джайлан. – У нас нет единой веры. Мы свободны выбирать. Каждый из нас верит, во что хочет.
- Хорошо, сейчас я напишу распоряжение и завещание, - молвил Камил. – Но я очень рискую, Кара-Джайлан. Ведь если я напишу то, что ты мне сказал, тебе может оказаться выгодна моя смерть, а также смерть моего брата.
     Кара-Джайлан взглянул на него с некоторым удивлением, потом вдруг рассмеялся.
- Я редко смеюсь, - заметил он, глядя на принца пытливым взглядом. – Но сейчас мне смешно. Кто же состоит советником при мертвых? Мертвым не нужно советов. Но, в любом случае, я хочу быть анконийцем, знатным человеком, и остаться в столице. Что смущает тебя? Что я не хочу больше власти над диким народом, а ищу иных выгод?
- Нет, - ответил Камил. – Меня смущает то, что ты слишком быстро отрекаешься от своих соплеменников и хочешь получить то, о чем не имеешь и понятия.
- Я ни от кого не отрекаюсь, - спокойно возразил Кара-Джайлан. – А о том, чего я хочу, мне известно достаточно.
- Кто поручится мне, что ты не предашь однажды столицу в руки тайлатов? – сурово спросил принц.
- А кто поручится мне, что ты не предашь меня и моих людей Сульгару и Хорку? – бесстрастно спросил тайлат.
- Хорошо, - принц решительно тряхнул головой. – Тогда ты сегодня же примешь христианскую веру и будешь целовать крест, что не придашь меня.
- Я согласен на это, - ответил Кара-Джайлан. – Мы оба рискуем, Камил, сын Астольфа, но иначе не бывает. Это твое? – он кивнул на лежащий на траве арбалет и несколько стрел.
- Да, это моя игрушка, - ответил Камил с улыбкой и протянул Кара-Джайлану арбалет и стрелу.
     Тот взял и с сознанием дела вставил стрелу, натянул тетиву и, поискав глазами цель, примерился и выстрелил. Тонко запев, стрела понеслась к высокому каштану и упала, немного не долетев до него.
- В кого ты стрелял? – быстро спросил Камил.
- Она теперь наколота на наконечник, - ответил тайлатский князь с едва заметным довольным блеском в глазах.
     Камил приказал Анри принести ему стрелу. Тот принес. На конце стрелы принц увидел проткнутую насквозь пеструю бабочку. Камил пришел в такое восхищение от мастерства Кара-Джайлана, что невольно позабыл всю свою подозрительность. Проницательный князь заметил это, но промолчал, и выражение его лица не изменилось.
     В тот же день всё было сделано так, как того хотели обе стороны. Принц Камил написал распоряжение и завещание, скрепив их своей печатью, а Кара-Джайлан, внимательно прочитав оба документа, пошел в маленькую церковь при Розеншлоссе, где был немедленно окрещен и причащен. После этого он забрал у Камила копию документов, поцеловал крест и молвил:
- Теперь ты мой начальник, и я буду верен тебе.
     «Он должен поцеловать и мою руку», - подумал Камил, вспомнив наказ Ораса, и решительно протянул руку Кара-Джайлану. Тот поцеловал ее. При этом на его лице не отразилось решительно никаких чувств.
- Сколько у тебя людей? – поспешил перейти к делу Камил.
- На вашем языке: триста тысяч, - ответил, мысленно подсчитав, князь тайлатов.
- Когда мне ждать вас?
- В мае, не раньше, - ответил Кара-Джайлан. – Я должен собрать моих  людей. Жди меня в мае, в новолуние. Прощай.
     И он повернулся, чтобы уйти.
- Постой, - Камил догнал его и спросил:
- Ты не в обиде на меня, Кара-Джайлан?
- Нет, - спокойно отозвался тайлат. – Я всем доволен.
- Тогда называй меня просто Камил, хорошо? И… будем стараться доверять друг другу.
     Тайлат кивнул и сказал:
- Ты тоже можешь называть меня просто Караджан. Ты теперь выше меня. Скажи мне еще… - он вдруг задумался. – Есть ли у тебя предводители, поставленные тобой над командирами отрядов в твоей армии?
- Есть, - ответил Камил.
- Они старше тебя по возрасту?
- Да.
- Пусть они тоже ждут меня в новолуние, - молвил Кара-Джайлан, пристально и покровительственно взглянув на Камила. – Мне надо поговорить с ними.
- Они буду ждать тебя вместе со мной, - с достоинством ответил Камил. Его немного уязвило то обстоятельство, что князь тайлатов не считает его, по всей видимости, достойным настоящего серьезного мужского разговора.
     Кара-Джайлан порой читал в душах людей так же ясно, как по книге (а он хорошо читал и писал по-анконийски). Вот и на этот раз он догадался, что происходит в душе Камила. Непроницаемые глаза его вдруг потеплели, и он сказал Камилу:
- Я подарю тебе коня, которого купил у восточных купцов. Светлым духам ездить бы на таком коне! Твой будет. Прощай.
- Прощай, - ответил Камил, улыбнувшись: ему давно хотелось хорошего коня, и он был доволен тем, что именно Кара-Джайлан хочет сделать ему подарок.
     «Я непременно тоже одарю его, чем смогу», - подумал он, с благодарностью провожая взглядом своего гостя. Его легкая досада на князя развеялась, как дым.

                10.

     Условия, которые выговорил для себя у принца Кара-Джайлан, немного насторожили Эрмиша и Дэсмонда, когда те вернулись из леса после смотра отрядов. Орас даже упрекнул Энрико Герра, почему он не привел тайлатского князя вечером, когда Орас и Эрмиш могли бы присутствовать на переговорах.
- Я слишком обрадовался тому, что нашел его, - ответил Герра. – И тому, что он почти сразу же согласился ехать со мной. Мне некогда было раздумывать. К тому же, я не предполагал, что он так сразу возьмет его высочество в оборот. Думал, будут просто предварительные переговоры.
     Дэсмонд и Эрмиш попросили Камила рассказать о его беседе с князем тайлатов. Камил охотно и подробно всё рассказал им. Выслушав его, двоюродные братья переглянулись между собой.
- Следовало отложить подписание документов до следующего раза, - молвил Орас. – Лучше было бы, чтобы он приехал, скажем, сегодня или завтра.
- Если он не будет честным со мной, - сказал Камил с улыбкой, - я тоже не буду честным с ним. Но он принял христианскую веру, присягнул мне на верность… пока что у меня нет оснований сомневаться в его искренности.
- В искренности или в хитрой вежливости? – покачал головой Орас. – Я хорошо знаю тайлатов. Они очень расчетливы, коварны, жестоки, и могут предать родного отца, не моргнув глазом, если это им выгодно. Понятия о чести у них не существует.
- Быть советником принца Камила – предмет мечтаний любого анконийца-карьериста, не то, что тайлатского князя, - подхватил Эрмиш. – Хорошо, если Кара-Джайлан это понимает. Но вдруг у него свои собственные расчеты, и на них он строил свою беседу с тобой, милорд?
- И принял христианскую веру тоже из расчета? – спросил Камил, начиная слегка тревожиться.
- Даже не сомневайся в этом, - усмехнулся Орас. – Но расчет бывает на благо, а бывает во зло – себе и другим. Если расчет Кара-Джайлана преследует достойные цели, всё будет в порядке, Камил. Меня утешает (и даже очень) то обстоятельство, что этот князь хочет поговорить с нами, старшими. Обманщик не стал бы искать бесед с нами. Он старался бы войти в доверие к одному только принцу. Впрочем, он может рассчитывать на то, что мы «управляем» его высочеством; в этом случае ему понадобится наша поддержка.
- Тонкое дело – политика, - философски заметил Аделинг, закуривая свою трубку.
- Не столько тонкое, сколько грязное, - поморщился Орас.
- Кроме политики существуют еще человеческие отношения, - возразил принц, дружелюбно глядя на своих друзей. – Симпатии, антипатии и так далее. Так вот, мне понравился Кара-Джайлан, а я, похоже, понравился ему.
- Никогда не знаешь наверняка, кто или что понравится тайлату, - молвил Эрмиш с сомнением. – Он может сделать вид, что первый друг тебе, а потом… - он махнул рукой. – Что говорить, природа азиатская. Лукавая и непостоянная.
- Но я также слышал, - прибавил Дэсмонд, - что уж если тайлат действительно привяжется к иноплеменнику, у этого последнего не будет друга верней и преданней. Впрочем, все дикари таковы. Это их характерная черта, и она мне очень по душе.
- Я согласен с тобой, Орас, - сказал Камил. – К тому же, вы сами скоро сможете судить о Кара-Джайлане: ведь май наступит всего через полмесяца.


     … И май наступает.
     Розеншлосс расцветает, точно озаряется улыбкой. Листва на деревьях становится густой, пышной и немного темнеет. Сад при замке превращается в один из самых красивых и уютных уголков на свете. Солнце теперь печет совсем по-летнему: жарко и щедро. Ночи становятся даже душны.
     Принц Камил держит окна распахнутыми настежь. Тончайшая кисея вставлена на место зимних рам, чтобы многочисленные насекомые не тревожили покой его высочества.
     Армандо Ориани, Луиджи и люди Дэсмонда давно вернулись от границы, приведя с собой тысячу наемных солдат из Ликардии. Последние расположились лагерем в соседнем лесу.
     Теперь все изнывают от жарких солнечных лучей, хотя, в то же время, наслаждаются ими. Обитатели Розеншлосса прячут в сундуки свои камзолы, жилеты и чулки. Теперь на них самые легкие башмаки, темные штаны из тонкого сукна и светлые батистовые рубашки, а на Минне и Лорне – кисейные платья с короткими рукавами. Их головы украшают почти прозрачные чепчики, которые очень идут им. Они это знают, как знают и о том, что молоды, хороши собой, любимы – и сами любят. От этого жизнь кажется им чудесной, и они от души наслаждаются ею.
     Маленький лорд Эдмас теперь целые дни проводит в саду. Если он не ездит по аллеям и аллейкам на своем пони, то непременно ловит бабочек, стрекоз или изумрудных лягушек, любуется ласточками и гнездом двух аистов, которые свили его на крыше Розеншлосса к большому удовольствию и гордости герцога Флауде.
- Аист – самый лучший знак для всякого дома, да, - по привычке ворчливо заявил его светлость. –  Мы можем не сомневаться, аисты принесут нам удачу.
     В эти дни Минна, розовея, призналась Ориани, что ждет ребенка. Он с нежностью поцеловал ее. Жизнь тотчас показалась ему лучезарной, он стал особенно внимателен к своим друзьям и мягок с ними больше, чем прежде,  - от избытка счастья.
     Аделинг Эрмиш с помощью нескольких солдат Ораса давно отстроил свой лесной дом заново и украсил его новой мебелью и утварью. Этот дом был лучше и уютней сгоревшего. Аделинг с Лорной с удовольствием бывали там, но жить продолжали в Розеншлоссе, где, надо признаться, им обоим было очень хорошо, к тому же, безопасно. Камил про себя радовался тому, что они не уезжают.
     Наконец герцог Флауде решил, что пора всем посетить его возлюбленный Скалистый лес и водопад Марианны. Он велел повару наготовить всевозможных кушаний и предложил его высочеству и прочим своим гостям поехать с ним «на недельку» к водопаду.
     Все охотно согласились, тем более, что разведчики Ораса сообщили: тайлатов поблизости нет. Розеншлосс оставили на слуг и командира Энсона с его людьми, а сами, разместившись в трех каретах, отправились «в обетованные края», как выразился герцог Флауде, за восемь миль от замка, к водопаду.
     В каретах сидели Минна, Лорна, Кнут, герцог Флауде, лорд Эдмас со своей няней Анхен, повар герцога и еще двое-трое слуг. Камил, Орас, Луиджи, Пит, Эрмиш и Ориани ехали в седлах. Эрмиш хорошо знал Скалистый лес, поэтому ехал впереди всей кавалькады, указывая путь. За всадниками, едущими легкой рысью, степенно катились кареты, а вокруг ликовала, звенела в солнечных лучах майская природа с ее бурной жизнью лугов, лесов, вод. Камил, который так чудесно исцелился в марте, испытывал теперь глубочайший восторг перед пышной зеленью, пестрыми цветами, ярким синим небом; он совсем по-детски восхищался ими, точно видел впервые. Его обновленное тело каждой своей клеточкой чувствовало здоровье и мощь природы, откликалось на ее нежный и властный зов, а душа, исполненная благодати, ликовала в благодарном восхищении. Он то весело гнал вперед своего коня, то возвращался к друзьям – сияющий, улыбающийся… и они отвечали ему улыбками. Иногда он подъезжал к каретам и ласково заговаривал с Лорной или Эдом, - и весело, дружески с Минной, Флауде и прочими. Глаза его красиво блестели, кудрявые волосы вились крупными короткими локонами, лицо и руки казались золотистыми от легкого загара. Весь его облик дышал отвагой, удалью, благородством, весельем. На него нельзя было смотреть без удовольствия. Как он не был теперь похож на того несчастного заморыша, который еще в начале декабря апатично бродил по королевскому дворцу, одинокий, язвительный, ранимый, озлобленный. «Пожалуй, сам король Астольф теперь не узнает своего сына, - шутил про себя Армандо Ориани, с мягкой улыбкой наблюдая за его высочеством. – И как же он удивится и обрадуется, узнав о чуде, совершившемся с Камилом».

                11.

     Они приезжают на место.
     Одноэтажный бревенчатый домик с чердачной комнатой и резным балконом чрезвычайно хорош. Он стоит в окружении могучих вязов на веселой лужайке. Престарелый сторож, живущий тут же, при небольшой конюшне, выходит из своей каморки и кланяется господам.
     Слуги расседлывают и распрягают лошадей, отводят их в стойла, кормят и поят.
     Герцог Флауде ведет своих гостей в дом. Там пять небольших комнат на первом этаже и одна большая – чердачная, очень изящно и удобно обставленная. Его светлость отдает ее Армандо и Минне. Эрмиш поселяется в одной комнате с Орасом; в комнате рядом – Лорна и Анхен, а через стену, справа от нее – Камил с Эдмасом. Пятую, самую маленькую, но уютную комнатку Флауде оставляет для себя и Кнута. Луиджи, Пит, повар и еще трое слуг с удобством располагаются в распряженных каретах. С удобством, потому что повар вскоре принимает решение ночевать в сторожке, а Луиджи ставит себе палатку неподалеку от крыльца: он хочет ночевать на вольном воздухе.
     После того, как все устроены, повар начинает подогревать заранее приготовленные кушанья в летней кухне, похожей на дощатый корабельный камбуз, а герцог ведет своих гостей посмотреть водопад Марианны.
     Гул его слышен уже от домика. Чем ближе они подходят к водопаду, тем сильнее он становится. Наконец деревья редеют, и взорам путников открывается довольно высокая скала с множеством уступов, по которым  низвергаются каскадом, сверкая и переливаясь на солнце, массы прозрачной воды. Пенясь, она стекает в широкое, прозрачное, как слеза, озерцо с каменистыми берегами. В озеро впадают два ручья; в них водится форель. Водопад торжествующе грохочет, водяная пыль, словно радуга, искрится в золотых лучах. Затаив дыхание, гости Флауде смотрят на это волшебное, чарующее зрелище.
- Когда я был ребенком, я даже купался здесь, - посмеиваясь, рассказывает герцог. – Убежишь, бывало, в жару от няньки или воспитателя да и встанешь вон на тот широкий нижний уступ, а тебя сверху так и поливает водой, да еще чистейшей. Правда, холодноватой. Ну, а в озерце потеплее. Я там часто купался, где помельче, да и слуги тоже. Я – днем, а те вечером, потому что мои родители их в этом не поощряли. Так ведь какой соблазн для человека! Жарко, душно, а тут рядом – прохладная вода… Да. И мои слуги такие же, - добавляет он. – Как ни приезжаем сюда, бегут купаться, ловят форель… но тут же и выпускают, я с ними так договорился. Форель свою я берегу для себя и гостей, а прислуге позволяю только полакомиться. Впрочем, все довольны. Ведь как наготовит мой повар этой форели в сметане, да в миндальном молоке, да в вине: тут не только мне и гостям – всей прислуге праздник! Ну, господа, вот мой водопад, будьте, как дома.
     Все не заставляют себя просить. Мужчины тут же разбредаются по берегу озера, любуясь им и водопадом. Кто-то идет к ручьям вместе с Флауде, а Минна и Лорна, склонясь над озерной водой, пробуют ее руками и весело говорят друг другу:
- Теплая!
     Действительно, несмотря на то, что водоем проточный, вода здесь надолго удерживается в пределах берегов и успевает хорошо прогреться под щедрыми солнечными лучами.
     Минна с удовольствием находит несколько зеленых ягод земляники.
- В начале июля она поспеет и будет крупная, с орех, - сообщает ей Лорна. – Вот бы нам пособирать ее!
- Наверно, герцог Флауде не откажется привезти нас сюда в июле, - улыбается Минна.
     Но почти сразу же они забывают о землянике, потому что к Минне подходит Ориани, а к Лорне – Камил.
     Мужчины и дамы обмениваются друг с другом самыми ласковыми улыбками, и каждая пара отходит в сторону друг от друга.
     После прогулки у водопада все идут назад, к дому, - обедать. Перед домом, на лужайке, уже накрыт и сервирован большой походный стол. Господа садятся за него и отдают должное еде и вину, а также с удовольствием пробуют первую запеченную форель (Луиджи и Пит успели поймать руками целых шесть штук). Форель с луком, картофелем, красным вином превосходна.
- Всю неделю эта рыба не будет сходить с нашего стола, господа, - заявляет герцог Флауде, и все от души приветствуют это заявление. Принц благодарит Флауде за доставленное ему и его друзьям удовольствие.
     Водопад Марианны глубоко западает Камилу в душу. Он напоминает ему другие воды – чудотворные, исцеляющие, бьющие из мрачной скалы, чьи уступы покрыты снегом… И, как и тогда, в марте, он испытывает волнение и родственное чувство к веселой низвергающейся воде. Правда, в этом чувстве меньше благоговения и той всеохватной любви, которую он ощущал два с лишним месяца назад, стоя у Скалы Исцеления… Но всё равно он полон большой нежности к водопаду Марианны и отлично понимает, за что герцог Флауде так любит эту воду, свои ручьи и Скалистый лес.
     «Я непременно искупаюсь в этом водопаде», - решает про себя Камил. Он хочет пойти туда на закате один. Но он не знает, что то же самое решение принимают про себя Дэсмонд, Эрмиш и Ориани. Обаятельная сила водопада подействовала на них не меньше, чем на него. Минна и Лорна тоже хотят искупаться; разумеется, отдельно от мужчин.
- Армандо сказал, что собирается туда вечером, - тихо сообщает Минна Лорне. – А мы… Ло, я придумала, мы с тобой пойдем туда на солнечном восходе. Ты согласна?
- Согласна, согласна! – Лорна в восторге. – Ты хорошо придумала. Только я крепко сплю и могу не проснуться вовремя.
- Я постучу тебе в дверь, - обещает Минна, захваченная затеянным ею предприятием.
     Они смеются и пожимают друг другу руки, довольные тем, что теперь у них есть своя маленькая тайна, и мужчины о ней не знают.
     Оставшийся день проходит легко и незаметно.


     На закате, согласно принятому днем решению, Камил потихоньку оставляет бревенчатый дом и спешит к водопаду Марианны. Птицы умолкают в листве. Пахнет цветами, травой, водой, листьями – всеми нежными и неповторимыми запахами леса. Мягкий покой входит в душу. Солнце расплывчато струится багрянцем где-то сбоку, за кустами, окрашенным розовым золотом. К тому времени, как Камил подходит к водопаду, лучи солнца уже совершенно гаснут, небо темнеет, только горит чистая заря на западе.
     На поляну с озерцом почти одновременно с Камилом вдруг выходят и справа, и слева, всё с разных тропинок, его друзья. Увидев друг друга, они в смущении останавливаются.
     Камил удивленно поднимает брови, потом смеется:
- Добрый вечер, господа! Никак вы купаться идете?
- Я – в самом деле, купаться, - отвечает Эрмиш. – Да и остальные, похоже, пришли за тем же самым.
- Это герцог Флауде нас раздразнил своими рассказами, - смеется Орас. – И ты пришел купаться, милорд?
- И я, - разводит руками Камил. – Думал, отдохну на просторе от своих братьев и соратников, послушаю не нарушаемый хохотом моих веселых друзей шум водопада… Сорвалось!
     «Хохот веселых друзей» звучит немедленно как ответ на его речь, да и сам Камил смеется. Он нисколько не жалеет, что оказался один, да и каждый из его вассалов тоже больше не смущен тем, что очутился в компании. Они раздеваются и идут к низвергающейся воде, к широкому Уступу Герцога Флауде, как в шутку окрестил этот уступ Дэсмонд. Чтобы добраться до него, всем приходится нырнуть в озеро и подплыть к этому плоскому, немного вогнутому внутрь камню. Дэсмонд первый забирается на уступ и протягивает Камилу руку. Его синие глаза блестят дерзко и весело.
- Забирайся сюда, милорд!
     Камил хватается за его руку и становится рядом с Орасом под стремительно бегущие струи. Он слегка вскрикивает от холода и обилия воды, охватившей разом всё тело, но тут же громко смеется и вытягивает руки вверх. Что-то живое, бодрое, озорное вдруг закипает в нем; всё его существо полно радости. Постояв под водопадом, который весь багряно-серебристый от зари, Камил с шумом прыгает с камня в воду озера. После водопадного душа она кажется ему очень теплой. Он плавает возле камня, глядя как его друзья один за другим становятся на камень, под вечный ливень Скалистого леса.
     Сумерки ложатся на водопад, на озеро, на лес, словно кто-то незримый и величественный накрывает землю прозрачной темной тканью. Воздух очень тепел и не сух только из-за близости водопада, от мельчайшей водяной пыли, туманно повисшей в воздухе.
     Камил, обсыхая, сидит на чуть влажной ароматной траве рядом со своими «братьями и соратниками». Они смотрят в небо, которое всё больше меркнет. Его синева делается густой, прозрачной, загораются первые звезды. Заря еще не совсем погасла, а над лесом уже всходит луна, большая, желто-розовая. Она таинственно глядит сквозь листву кустов и деревьев; они отбрасывают на серебристую траву стройные четкие тени.
- Как хорошо, - задумчиво говорит Ориани.
- Да, - Дэсмонд мечтательно улыбается. – Сказка! Давайте дадим друг другу страшную клятву: приходить сюда каждый вечер, всю неделю!
- По всему видно, что ты разбойник, Дэн, - Эрмиш, посмеиваясь, закуривает трубку. – Страшная клятва… ну тебя. Будем приходить, как кому захочется, без этого детства – с клятвами и всем прочим.
     Он умолкает. Все безмолвно соглашаются с ним, слушая шум водопада и глядя в небо. Потом, обсохнув, одеваются и все вместе идут домой: освеженные, усталые, сонные, довольные.
     «Господи, спасибо тебе за этот вечер», - думает Камил.


     Вся неделя у водопада Марианны длится, как сплошной непрерывный праздник. Камил гуляет с Лорной (и не всегда под строгим надзором Аделинга), ловит руками форель в ручьях, как учит его Эрмиш, купается в озере, один или с друзьями, играет с Эдмасом и заботливо, как мать, укладывает его по вечерам спать в их общей комнате. Ориани учит Эда плавать. Эд очень способный и смелый, поэтому быстро выучивается плавать. Он лазает вместе с Камилом на деревья, ловит красивых пестрых ящериц, ужей и птичек; Луиджи, когда-то промышлявший птицеловством учит его накрывать их сеточкой, когда они налетят поклевать крошек. Лорд Эдмас счастлив, господа и слуги довольны.
     Однажды, придя ранним утром к озеру, принц застал на его берегу Минну и свою «Ло», как он называл теперь Лорну. Девушки сладко спали на траве, накрывшись легкими покрывалами. На их волосах – золотистых у одной и каштановых у другой – красовались венки из цветов, а рядом сушились батистовые сорочки, в которых они купались.
     Камил некоторое время с нежностью любовался ими, потом вернулся в бревенчатый дом и строго предупредил друзей и слуг, чтобы они не ходили пока что к озеру, но почему, не объяснил. Впрочем, все и так догадались, что обе молодых госпожи убежали купаться и заснули на берегу. Анхен была послана Камилом беречь их невинный сон, а Орас молвил:
- Вот и наши дамы не устояли перед водяным соблазном.
- Пусть развлекаются, - улыбнулся Эрмиш. – Они еще молоды, им надо побольше радоваться. Ведь потом мужья и дети не дадут им свободы. Тираны, деспоты, - он посмотрел на Армандо и Камила. Те засмеялись и клятвенно заверили его, что будут баловать своих жен всю жизнь, как никакие другие мужья на свете.
- Ловлю вас на слове, - сказал им Аделинг. – Женщины должны быть любимы, их следует утешать, развлекать и не держать на привязи; тогда они станут настоящими хранительницами семейного очага. Лорд Ориани и Дэн, конечно, знают это, а ты, Камил, еще не знаешь. Так вот, запомни, чт`о  я тебе сказал, потому что это истина.
- Ло будет жить во дворце именно так, как ты этого хочешь, - улыбнулся Камил. – Помнишь наш последний уговор, Аделинг? Мы с Ло поженимся после первой же победы, одержанной над войсками Гестура Хорка.
- Я помню уговор, - засмеялся Аделинг. – Только смотри, не потеряй головы, милорд. Твой медовый месяц пройдет на поле брани. С одной стороны это очень хорошо, с другой – никуда не годится. Значит, в общем и целом, это будет не так уж и плохо.
- Это будет чудесно, - решительно заявил Камил. – Ты сам убедишься в этом.

                12.

… Неделя миновала.
До майского новолуния остается еще три дня.
Отдохнувшие и всем довольные, гости герцога Флауде вместе с радушным хозяином покидают бревенчатый дом у водопада. День отъезда – дождливый, пасмурный. Воздух теплый, но тучи низко нависли над землей, и из них падает на землю мелкий дождь.
     Они выезжают Скалистого леса на обширный луг, доезжают до середины его – и вдруг…
- Тайлаты! Тайлаты!
     Всадники, помертвев, оборачиваются на крик и видят одного из людей Ораса, который несется к ним на взмыленной лошади.
- Тайлаты идут, их много! – громко кричит он. – Спасайтесь! Назад, назад, в лес!
     Тут же стрела, вылетев из соседней рощи, вонзается ему в грудь. Он падает с коня мертвым.
- Назад! Поворачиваем! – приказывает Орас. Но тотчас с обеих сторон, из рощи и сзади, из леса, на них налетают человек двести тайлатов. Они вооружены кнутами и арканами. Никто из них не стреляет в путников. Видимо, им приказано взять всех живыми. Мужчины открывают по ним огонь из ружей. Несколько тайлатов убиты, но остальные, точно буйная воронья стая, окружают свои жертвы. Тайлаты убивают под всадниками лошадей, выбивают кнутами ружья из их рук.
     Камилу чудом удается вырваться из этого оцепления. Немыслимо сейчас сражаться с тайлатами; в эти минуты главное – уйти от них. И он летит прочь на своем коне к лесу, доезжает до него… бах! из-за кустов стреляет ружье, конь принца валится в траву, убитый. Без единой мысли в голове, на одном инстинкте, как зверь, Камил выбирается из-под коня, вскакивает на ноги и ныряет в кусты, бежит среди деревьев. Он слышит за собой топот дюжины ног. В ружье больше нет патронов, он бросает его. Бежать становится легче. На нем сегодня простая рубашка без воротника и пуговиц, из тонкого льна, и такие же штаны до колен с ремнем на поясе (за поясом пистолет и кинжал в ножнах) и башмаки из кожи  и парусины – крепкая легкая обувь. Он выхватывает пистолет из-за пояса и стреляет в догоняющих его тайлатов. Двое из них падают, остальные четверо, что-то крича друг другу, продолжают его преследовать с кнутами и арканами в руках.
     «Добегу до водопада Марианны, - думает Камил. – Заберусь вверх по уступам и оттуда, сверху перестреляю их всех… Лорна…»
     Он не успевает подумать о ней. За ним гонятся, и мысли его беспорядочны. Он бежит очень легко и быстро, поэтому довольно сильно опережает тайлатов, подбегает к скале, из которой бежит водопад Марианны, и начинает поспешно взбираться  вверх по уступам, немного левее озерца. Скала не слишком отвесная, и уступов на ней довольно. Он быстро оказывается наверху и смотрит вниз. Двое тайлатов уже начали карабкаться вслед за ним, а еще двое побежали в обход скалы.
     Камил делает последнее усилие, и вот он уже на скале. С быстротой молнии он заряжает пистолет и стреляет в тех, кто карабкается за ним. Они падают вниз, убитые. Он прячется за камнем и ждет врагов, побежавших вокруг скалы, чтобы покончить и с ними. Вдруг чья-то рука касается его плеча. Вздрогнув всем телом, он резко оборачивается… и видит перед собой Кара-Джайлана. Он тотчас узнает его, но не смеет радоваться, так как не знает, можно ли ему доверять в такую минуту.
     На Кара-Джайлане сегодня короткая кожаная куртка без рукавов, стянутая посередине золотой шнуровкой, кожаный пояс с заткнутым за него кинжалом и кожаные штаны до колен. Вместо шва от пояса до колена на каждой штанине – также неплотно затянутая золотая шнуровка: видимо, чтобы ногам было прохладней в плотной одежде. На ногах у тайлатского князя мягкая кожаная обувь без каблука, а на шее -–ожерелье из черных когтей медведя. В центре ожерелья – белый кабаний клык. Его смуглые загорелые руки похожи цветом на светлый шоколад и обнажены до плеч; каждый мускул на них словно вырезан. Мощная и в то же время стройная шея тоже обнажена – такого же цвета, как руки и ноги от колен до башмаков. В черных азиатских раскосых глазах – никакого чувства. За плечами у князя тайлатов – арбалет и колчан со стрелами.
- Пойдем со мной, Камил-хан, - произносит Кара-Джайлан, протягивая ему руку. – Скала окружена. Ты убьешь этих двух, тебя схватят другие. Пойдем, я спрячу тебя.
     Камил подает ему руку и быстро встает на ноги. Он всё еще не вполне доверяет своему новому союзнику, но ему ничего другого не остается, как только слушаться его. Кара-Джайлан подводит его к какой-то маленькой пещере в скале и приказывает:
- Залезай.
     Камил забирается внутрь. Кара-Джайлан проскальзывает вслед за ним и задвигает вход в пещеру большим камнем. Затем находит в темноте руку Камила и ведет его в какой-то узкий коридорчик. Они с трудом протискиваются туда боком, друг за другом, и снова тайлатский князь закрывает вход камнем.
- Будем сидеть здесь, - очень тихо говорит он Камилу.
     Они сползают по стене на корточки и сидят в тесной расщелине, плечом к плечу. Отодвинуться или вытянуть ноги невозможно. От Кара-Джайлана пахнет кожаной одеждой, амброй, сандалом – и ни малейшего запаха пота. Камил же чувствует, что одежда его пропиталась потом и порвана, а руки и ноги ноют от множества царапин.
     Голоса тайлатов приближаются. Их действительно много. Камил прислушивается, сжимая в руках пистолет. У него остались всего две пули и кинжал. Сердце его стучит ровно и тяжело, словно метроном. Он слышит. как тайлаты отваливают камень от первой пещеры и забираются внутрь. Их голоса беспрестанно произносят его имя. Они рядом, он слышит это, совсем рядом. Если бы не камень, загораживающий вход в спасительную расщелину, он мог бы, пожалуй, дотянуться до них стволом пистолета, а Кара-Джайлан, который сидит ближе к входу, - и просто рукой. И князь, и Камил, оба дышат так неслышно, точно их не существует.
     Тайлаты, обыскав пещеру и не обнаружив спасительной расщелины, наконец, уходят прочь. Их высокие голоса удаляются, становятся всё тише, потом совсем смолкают.
- Пора выходить, Кара-Джайлан, - еле слышно шепчет Камил в непроглядную тьму.
- Ч-ш, - тайлат прикладывает ладонь к его губам и тут же отнимает ее.
     «Они же ушли, - удивляется про себя Камил. – Чего он опасается?»
     И вдруг до его слуха доносится чье-то прерывистое дыхание. Затем чей-то голос окликает на чистом анконийском языке:
- Ваше высочество! Выходите. Тайлаты ушли. Я пришел спасти вас. Выходите, милорд!
     Кара-Джайлан крепко сжимает руку Камила в знак предостережения. Камил не отзывается на голос. Он лихорадочно размышляет о том, что где-то уже слышал этот вкрадчивый, чуть болезненный тенор. Но где, когда?
- Милорд Камил! – еще раз окликает голос. Тотчас догадка молнией пронзает ум Камила. Шон Нэйджел! Ну, конечно, это он.
- Ваше высочество! – доверительно шепчет Нэйджел. – Не бойтесь меня. Я ведь только делаю вид, что я на стороне Хорка, а на самом деле у меня есть письмо от вашего отца. Его величество пишет, как верно я служу вам. Ну, поверьте же мне!
     Сердце Камила сжимается в тягостной тревоге. Подозрение сменяется колебанием: а вдруг Нэйджел не лжет? Но он молчит.
     Нэйджел вздыхает на всю пещеру.
- Да отзовитесь вы! Говорю вам, я свой, а тайлаты ушли. Я им сказал, что принца нет и не может быть в этой пещере. Но я-то ведь прекрасно знаю, что вы здесь. Выходите, я отдам вам письмо его величества и спрячу вам как следует, а потом мы с вами спасем ваших друзей, вашего брата… и Лорну Эрмиш. Я знаю, куда тайлаты увезли их. Вы думаете, откуда они появились? Да от вашего нового союзника, Кара-Джайлана. Он выследил вас и напал на вас, а сам теперь притворяется вашим другом. Нельзя доверять тайлатам. Они думают только о том, как поднять себе цену в ваших глазах... ну, ваше высочество?
     Тут же у горла Камила оказывается лезвие кинжала. И он молчит: вынужден молчать, иначе Кара-Джайлан убьет его. «Предатель ли он? – размышляет Камил довольно хладнокровно. – Или всё-таки предатель Нэйджел? Ладно, разберемся».
     Нэйджел говорит еще несколько минут, убеждая, умоляя, заклиная. И после каждой свой фразы внимательно прислушивается. Затем, наконец, еще раз шумно вздыхает, идет к выходу из пещеры и громко говорит что-то по-тайлатски разочарованным голосом. Тайлаты отвечают ему; оказывается, они никуда не ушли…
     Камил ровным шепотом просит:
- Кара-Джайлан, убери кинжал, я верю тебе.
     Кара-Джайлан убирает кинжал. И снова они сидят молча: кажется, целую вечность. Затем голоса тайлатов затихают, удаляясь.
- Вот теперь ушли, - тихо говорит тайлатский князь. – Сиди здесь, Камил-хан; я позову тебя.
     Он отваливает камень от входа с расщелину. Камил сидит неподвижно, ни о чем не думая и ничего не чувствуя, пока Кара-Джайлан, наконец, не окликает его. Тогда он встает и боком выбирается из расщелины на воздух. После мрака подземелья Камил невольно щурит глаза от яркого дневного света, хотя солнца всё еще нет, и по-прежнему идет дождь. Тайлатов тоже нет. В лесу тишина, только внизу, бурля, шумит водопад Марианны.
- Пойдем, - говорит Камилу Кара-Джайлан.
- Куда? – безучастно спрашивает Камил.
- Ко мне, в стан, - коротко отвечает тайлат.
     Камил не спорит. Он машинально идет за своим спутником по лесу. За час они не говорят друг другу ни слова. Князь тайлатов иногда оглядывается: идет ли за ним Камил? Принц машинально отмечает про себя, что несмотря на кривизну, ноги Кара-Джайлана остаются крепкими и стройными, с высокими икрами; и шаг их чрезвычайно легок.
     Вдруг Камил точно пробуждается, как от некого отупляющего сна наяву. Он останавливается посреди лесной тропинки и с трудом произносит:
- Стой, Кара-Джайлан.
     Кара-Джайлан останавливается и поворачивается к нему.
- Я должен вернуться, – решительно говорит Камил. – Я должен узнать, куда их повезли… понимаешь? Их же всех захватили, всех… моего Эда, друзей… и ее тоже, мою Ло… Надо освободить их, иначе я не могу.
     И он твердо смотрит в черные монгольские глаза тайлата.
- Мы освободим их через два дня, - отвечает Кара-Джайлан, по обыкновению, без всякого выражения. – Через два дня соберутся мои люди, и мы вернем тебе твоих друзей.
- Два дня – это очень много, - с достоинством возражает Камил, но губы его начинают предательски дрожать. – Много для них… Их же замучат. Нет, пусть лучше и я умру вместе с ними. Мне нет жизни без них.
     В его голосе смертельная тоска и скорбь.
- Ты не вернешься, - спокойно возражает Кара-Джайлан. – А с ними ничего не случится, верь мне.
- О, нет, случится. Поэтому прощай, - Камил решительно поворачивается спиной к Кара-Джайлану, но вдруг усталость и чувство бесконечного собственного бессилия охватывают его. Что он может один? Разве только и вправду умереть вместе с друзьями, вместе с Ло…
     Армия! Это слово внезапно звучит в его душе, как сладостный гром. Да, он сейчас же пойдет в свою армию, расскажет им, что случилось,  и бросит все пять тысяч на тайлатов Сульгара. Он сам поведет их в бой. Он решительно вскидывает голову. Да, именно так он и поступит…
- Подожди, Камил-хан, - Кара-Джайлан кладет ему руку на плечо. – Что ты собираешься делать?
- Пойдем со мной, - Камил с воодушевлением оборачивается к нему. – У меня ведь есть армия в десяти милях отсюда, целых пять тысяч человек. Я доберусь до них и освобожу моих друзей…
     Кара-Джайлан отрицательно качает головой:
- Скалистый лес оцеплен тайлатами, сын Астольфа; ты не доберешься до своей армии. Слушай меня и запоминай: через два дня твои друзья получат свободу. А сейчас ты пойдешь со мной, даже если бы мне пришлось вести тебя силой.
     Эти слова и властный тон, каким они были произнесены, заставили Камила вспыхнуть от гнева.
- Я доберусь до своей армии! – крикнул он, топнув ногой. – А тебя пристрелю, как собаку, если ты посмеешь меня задерживать!
     И он направил пистолет на Кара-Джайлана, а сам стал отходить, делая назад шаг за шагом и не оборачиваясь. Кара-Джайлан, скрестив руки на груди, следил за ним с живым любопытством, точно предвкушая изрядную забаву.
     Ожидание не обмануло его. Отступая, принц вдруг споткнулся о выступающий из земли корень и упал на спину, а пистолет, оглушительно выстрелив, вылетел из его руки. Прыгнув вперед, как кошка, Кара-Джайлан немедленно завладел оружием и сунул его себе за пояс. Его глаза едва заметно сверкнули победным блеском. Наклонившись над принцем, он молниеносно выдернул из-за его пояса кинжал и также пристроил его на себя, а потом засмеялся:
- Ступай теперь, безоружный воин, ищи свою армию.
     Камил метнул на него взгляд, полный глубокой ненависти, потом сел на тропинке, прямо на мокрую траву, на слой прошлогодних листьев, и, закрыв лицо руками, вдруг разрыдался так горько и безнадежно, как не плакал уже давно.
     Слезы просачивались сквозь его пальцы и вместе с дождем падали на траву, на одежду. Он не знал, как долго он так просидел, точно в каком-то оцепенелом кошмаре, охваченный скорбью, усталостью, отвратительным ощущением беспомощности и одиночества. Но вот, что-то вывело его из этого состояния. Он неожиданно почувствовал, как рука Кара-Джайлана коснулась его головы – и гладит по волосам, словно осиротевшего ребенка, бережно и ласково. От величайшего изумления принц тут же позабыл на минуту всю свою скорбь и, резко вскинув голову, посмотрел на тайлата. Кара-Джайлан склонился над ним; лицо его было задумчивым; принц прочел на нем участие и понимание.
- Не плачь, - сказал князь, садясь рядом. – Твоим людям не будет худо. Ни один волос не упадет с их головы. Я послал своих слуг защищать их в плену, как только узнал, что люди Тайлума их захватили. Я думал, захватили и тебя. Через два дня мы освободим твоих друзей, обещаю тебе.
- Поклянись, что так будет! – принц порывисто схватил его за руку.
     Кара-Джайлан, не спеша, вытащил из-под медвежьего ожерелья свой крестик на золотой цепочке, прижал его к губам и коротко сказал:
- Клянусь.
     Камила совершенно убедил и покорил этот царственный жест. Он решительно вытер слезы и протянул Кара-Джайлану руку:
- Прости меня, князь. Я неблагодарней последней скотины, а ты герой и верный мне человек. Прости и будь благословен: ты спас мне жизнь и подал надежду.
- Ты мой господин, а я лишь твой советник, - Кара-Джайлан почтительно поцеловал его руку и встал. – Я не мог не спасти тебя. Поднимайся, Камил-хан, пора идти дальше. Возьми назад свое оружие, если ты остыл и стал благоразумным.
- Пусть оно будет у тебя, - молвил Камил. – Я не уверен, что остыл до конца. Но если Скалистый лес окружен, как мы проберемся в твой стан?
- Я проберусь как князь тайлатов, - ответил Кара-Джайлан, - а ты как мой пленник. В том месте, где мы пройдем через цепь тайлатов, тебя никто не знает в лицо. Я скажу, что поймал анконийца-охотника, что ты моя добыча.
- Я и вправду твоя добыча, - улыбнулся Камил. – Ты деспотичный союзник, Кара-Джайлан.
- Я твой покорный слуга, пока ты сам себе не враг, - спокойно возразил тайлат. – И называй меня просто Караджан.
- Хорошо, Караджан, - согласился Камил. – А ты называй меня просто Камил, я уже просил тебя об этом.
- У тебя слишком короткое имя,  покачал головой Кара-Джайлан. – Нет, ты будешь «Камил-хан».
- Ладно, - засмеялся Камил. – Веди меня, куда хочешь, и называй, как хочешь: я полностью тебе доверяю.
     Кара-Джайлан приветливо тряхнул головой и вновь легко зашагал впереди. Камил послушно следовал за ним. Теперь на душе у него стало спокойней и светлей. Он твердо поверил в то, что князь тайлатов спасет тех, кого он так любит, поверил, что люди Тайлума (вероятно, какого-то тайлатского князька) не смогут причинить вреда его друзьям, брату и невесте. «Помоги им, Господи! – молился он про себя. – А мы с Караджаном уж как-нибудь выручим их».

                13.

     Наконец, они дошли до места, где стоял на привязи оседланный белый конь под богатым седлом, с наборной уздечкой, сверкающей серебром и золотом.
     Кара-Джайлан вынул из переметной сумы веревку и, сделав на конце ее петлю, надел ее на Камила и крепко стянул у пояса, так что веревка впилась в локти.
- Я поведу тебя на аркане, - сообщил он Камилу и добавил, желая утешить и ободрить его:
- Это ненадолго. Мы доберемся до рощи, и ты сядешь на коня.
- Хорошо, - согласился Камил, у которого от усталости и голода уже подгибались ноги. – Только не гони коня слишком быстро.
- Когда ты говоришь, мне всё время хочется смеяться, - откровенно признался Кара-Джайлан. – Кто же гонит коня, когда ведет пленного на аркане? Я поеду шагом.
     Он вскочил на коня и в самом деле пустил его самым осторожным шагом, а Камил побрел рядом. Конец его веревки был привязан к передней луке седла.
     Через несколько минут лес поредел, и Камил не без тайной дрожи в сердце услышал тайлатские голоса, а затем увидел и самих тайлатов, которые стерегли эту часть опушки, вытянувшись вдоль нее двойной цепью.
     Увидев тайлатского князя с пленным, тайлаты одобрительно загудели, потом нехотя поклонились Кара-Джайлану: всё-таки он был одним из самых богатых и родовитых князей, несмотря на то, что враждовал с Сульгаром и недолюбливал Тайлум-хана. Кара-Джайлан с достоинством кивнул им головой. Один из тайлатов осмелился о чем-то спросить его. Он неохотно ответил ему и, указав на Камила, добавил еще несколько фраз по-тайлатски. «Наверно, он объясняет им, что взял в плен «охотника»», - подумал Камил.
     Они стали пересекать луг, где расположился какой-то тайлатский стан: около пятидесяти шатров и юрт самых различных размеров.
     Из одного шатра вышла богато одетая тайлатка с густыми черными косами, в которые были вплетены монисто из денег и бус, такое же монисто украшало ее шею и грудь; на смуглых руках были золотые браслеты. Она учтиво поклонилась Кара-Джайлану (он ответил ей тем же), подошла к пленнику и оценивающе коснулась рукой его щеки и волос. Глаза ее при этом, как обыкновенно у всех тайлатов, ничего не выражали. Потом она звучным голосом сказала что-то Кара-Джайлану по-тайлатски. Он усмехнулся, покачал головой и дал ей какое-то обстоятельное пояснение, указывая на Камила. Она попыталась возразить, но он бросил на нее нетерпеливый взгляд и слегка нахмурил брови. Этого оказалось достаточно, чтобы женщина тут же замолчала и смиренно удалилась обратно в свой шатер. Кара-Джайлан тронул поводья, и они двинулись дальше, через весь огромный луг, пестревший цветами. Дождь кончился, вышло солнце. Не чувствуя собственных ног от усталости, Камил продолжал идти за Кара-Джайланом покорно, как овца. Он больше не испытывал ни скорби, ни радости, ни унижения, ни отчаяния, ни любопытства – одну только бесконечную усталость. Ему казалось, что он вот-вот упадет и уже больше не встанет.
     Наконец они достигли рощи. Едва первые деревья и кусты скрыли их, как Кара-Джайлан сошел с коня, развязал Камила и помог ему забраться в седло, а сам пошел пешком, держа коня под уздцы. В скором времени они вышли на большую поляну, также уставленную шатрами и юртами. Из этих шатров и юрт тут же появились мужчины, юноши и несколько молодых женщин. Все они молча склонились перед своим господином. Князь милостиво кивнул им головой и подвел коня к одному из больших шатров, стоявших отдельно от прочих тайлатских жилищ. Два молчаливых подростка немедленно взяли у него коня, а Кара-Джайлан сделал принцу знак спешиться. Камил повиновался. Кара-Джайлан сел на вышитые подушки у входа в один из больших шатров и пригласил Камила сесть рядом.
- Вот и всё, - молвил он. – Это мой стан. Сейчас ты поешь, потом нас вымоют… Эй, Талек, Морах! Ке ма! (Ко мне!).
     Талек и Морах тут же появились перед своим князем, выслушали его приказы, отданные по-тайлатски, и удалились.
- Чего хотела от тебя та женщина на лугу? – спросил Камил.
- Купить тебя, - ответил Кара-Джайлан. – Она сказала, что твои волосы и кожа подобны шелку, и что ты строен, как тополь, а значит, годишься быть слугой при княжеском шатре. Она предлагала за тебя много золота и амбры.
- И что ты ответил? – улыбнулся Камил.
- Я ответил, что супруге Тайлум-хана не пристало покупать себе красивых слуг без ведома мужа, - сказал Кара-Джайлан, усмехаясь.
- Так это жена Тайлума? – равнодушно спросил Камил. – А она не так уж и молода.
- Это его первая и старшая жена, - пояснил князь тайлатов. – Всего у него их пять.
- А у тебя? – коварно спросил Камил.
- Было четыре. Я отпустил их, когда принял христианство, - без всякого сожаления ответил Кара-Джайлан.
     Слуга-тайлат принес им белоснежный плов с бараниной и вино, тонкий аромат которого немного оживил Камила. Он с удовольствием выпил две пиалы этого вина за здоровье своих друзей и Кара-Джайлана и съел три пиалы плова. После этого им овладела непреодолимая дремота.
- Не спи, Камил-хан, - Кара-Джайлан дотронулся до его плеча. – Тебе еще надо вымыться, переодеться, слышишь?
- Да, - сонно ответил Камил. – Но я могу вымыться и потом, Караджан.
- Я не могу пустить в шатер дикого поросенка, - покачал головой Кара-Джайлан.
- Я посплю здесь, рядом с шатром…
- Ты не раб, чтобы спать рядом с шатром, - снова возразил князь.
- Караджан, ты полон предрассудков, - молвил сквозь сон Камил.
- Не спи, хан! – князь слегка встряхнул его за плечи. – И почему я велел подать вина, а не кофе! – он с досадой качнул головой. – Талек! Приготовь кофе для хана, - велел он.
     Талек приготовил кофе в горячем песке и принес его: темно-каштановое, с золотистыми пятнышками жира, в маленькой пиалке. Камил выпил пиалку по настоянию князя и немного взбодрился.
     Через несколько минут слуги доложили, что банный шатер готов. Кара-Джайлан и Камил вошли в один из больших шатров, в меньшую его часть, отделенную кожаным пологом от большей, и там разделись. Потом они прошли в б`ольшую часть шатра, всю в пару, где кипел котел, а рядом помещались еще два котла с горячей и ледяной ключевой водой. Под ногами был расстелен мягкий широкий ковер. Князь лег на него, Камил последовал его примеру, и двое слуг, молчаливых и не запоминающихся, точно тени, в набедренных повязках, вышитых серебром, принялись мыть своего господина и его гостя. Камил сквозь теплую дрему чувствовал, как его переворачивают с боку на бок, намыливают каким-то мылом с удивительно тонким и нежным ароматом, трут мягкой и в то же время шершавой мочалкой и поливают то горячей, то прохладной водой из больших ковшей, которые, как он успел заметить, были серебряные.
     Когда чисто вымытые, они с Кара-Джайланом снова прошли в меньшую, более прохладную часть шатра, их насухо вытерли полотенцами и уложили на подушки. Последнее, что, засыпая, почувствовал Камил,  - это то, что его растирают какими-то благоуханными маслами и бальзамами…
- Караджан-хан, - почтительно обратился к князю один из слуг. – Господин уснул.
- Пусть спит, - молвил Кара-Джайлан. – Здесь ли его чистая одежда, которую я велел приготовить?
- Да.
- Ступайте. А ты, Сулим, позови сюда Асанбека.
     Слуги поклонились и вышли. Кара-Джайлан облачился в тонкой нижнее белье, какое носили анконийцы (он решил заранее привыкать к нему), сверху надел шаровары до щиколоток из тонкой, вышитой золотом ткани, шелковый персидский халат и мягкие башмаки с узкими, но не загнутыми носами.
     В шатер заглянуло чье-то большое смуглое лицо.
- Асанбек, - Кара-Джайлан кивнул ему головой. – Поди сюда.
     Тотчас в шатер вошел огромный тайлат. Он был гораздо выше и больше Кара-Джайлана, но смотрел на него почтительно, преданно и услужливо. Поклонившись князю, он поцеловал полу его халата и выпрямился, ожидая приказаний.
- Ты всё можешь, - приветливо обратился к нему Кара-Джайлан. – Одень моего гостя в белье, что для него приготовлено и отнеси его в шатер-спальню, но так, чтобы он не проснулся. Под силу ли тебе это?
     Великан смиренно поклонился, давая этим понять, что уверен в своей осторожности. Князь вновь кивнул ему. Он задумчиво смотрел, как Асанбек одевает Камила, которого, впрочем, сейчас трудно было разбудить, смотрел, как, одев княжеского гостя, слуга всё так же бережно и легко поднял его на руки и унес из шатра. Тогда Кара-Джайлан вышел вслед за ним, подозвал одного из своих людей и долго говорил с ним. Если бы Камил мог присутствовать при их разговоре, он услышал бы, что князь тайлатов несколько раз произнес имя «Лорна Эрмиш». Слуга внимательно слушал его, поблескивая умными глазами и кивая головой в знак того, что понимает своего господина и исполнит то, что ему велено.
     Кара-Джайлан знаком отпустил его и, подойдя к своему шатру-спальне, сел возле него на подушках, коротко приказав рабу:
- Кальян и чай.
     Раб исчез и вернулся уже вместе с другим рабом. Оба поставили перед Кара-Джайланом палисандровый поднос с фарфоровым чайником, пиалой и кальяном, украшенным золотом, слоновой костью и крупными самоцветами. Кара-Джайлан жестом отпустил рабов, налил в пиалу ароматного чаю, вдохнул через золотой мундштук кальянный дурман и почувствовал, что, наконец, по-настоящему отдыхает от трудов дня. Мысль его работала четко, трезво и немного лениво, как всегда, в часы отдыха. Это будет послезавтра. Он разобьет наголову Тайлум-хана с его людьми. Завтра же четверо его сыновей приведут огромную армию в триста тысяч человек, армию, которую не спрячешь, не скроешь. И совсем скоро Сульгар, погубивший некогда его мать и отца, узнает, поймет, что пробил его, Сульгара, последний час. «Он будет нужен мне живым, - подумал Кара-Джайлан. – Я хочу сам казнить его».
     Потом он подумал о Камиле, и взгляд его тотчас смягчился. «Да, Тайлум-ни права, - сказал он сам себе. – Его волосы и кожа подобны шелку, потому что только на тонкой шелковой ткани бывает столько порезов и царапин, сколько я заметил на нем сегодня. А ведь он всего-навсего убежал от тайлатов и немного прогулялся по лесу. Но у него сердце барса, «львиное сердце», как говорят анконийцы. Он не знает страха. Это хорошо. Астольф-хан той же породы. Что ж, такие люди достойны править страной. Я верну им Анконию, да и сам переберусь к ним. Мне нравится, что они держатся вместе. А нас разъедают изнутри распри. Мы враги друг другу. Плохо, когда народ разделяется, убивает своего главного хана, не желает подчиняться единой власти. Я спасу часть тайлатов, а прочие пусть живут, как знают: их дни на земле сочтены по их неправде. Да будет так».
     И он тихонько кивнул головой сам себе, точно желая подкрепить свои мысли жестом подтверждения.

                14.

     Его высочество открывает глаза и несколько минут лежит неподвижно. Неужели он еще не вполне проснулся, и сон его продолжается? Похоже, что это так. Он лежит на чем-то чрезвычайно мягком, под шелковым покрывалом, а вокруг него, в нежном сумраке – очертания очень большого восточного шатра из темной ткани. Сквозь нее пробивается слабый свет. Вокруг – множество подушек и покрывал. Весь пол шатра – точно огромное ложе, которое кончается только у входа. Камил осторожно приподнимается и откидывает покрывало. Он в летнем нижнем белье из тонкого полотна: в рубашке без рукавов, с небольшим вырезом у горла, и в штанах, не доходящих до колен. Ноги его босы. Нет, он явно не спит. Но где же он и что с ним происходит?
     И вдруг Камил разом всё вспоминает. Его друзья в плену, а сам он в гостях у Кара-Джайлана. Вероятно, когда он заснул в банном шатре, его одели и перенесли сюда. Во всём теле его после бани и сна – какая-то веселая бодрость, сила, всё существо словно дышит и радуется… но на душе тревога. Она возвращается к нему, точно болезнь, и он поникает головой: с ним нет Ло, нет Эда, нет всех тех, к кому он так горячо привязан. Каково им сейчас там, в плену? Кара-Джайлан обещал освободить их, обещал, что и волос не упадет с их голов; он поклялся в этом на своем крестике. И Камил свято верит ему. Но всё-таки ему очень грустно.
     Чувство беспросветного одиночества охватывает его. И хочется пить. Рядом с его изголовьем – деревянный столик-поднос на коротких ножках, глядящих в разные стороны. Такой столик не перевернется даже на мягком ложе. На нем, в специальных круглых выемках – два восточных небольших сосуда с длинными узкими горлышками и фарфоровая пиала. Может, там вода? Камил наливает из одного сосуда и делает глоток. Это оказывается какой-то приятный прохладительный напиток, кисловатый, с пряностями и лимоном. Камил с удовольствием выпивает всю пиалу и ищет, что бы накинуть на себя перед тем, как выйти из шатра. Долго искать ему не приходится. У него в ногах лежит вишневы шелковый халат и шаровары того же цвета. Он одевает их и на коленях подбирается к входу, к краю огромного ложа, подбитого снизу кожей.
     У входа в шатер, на длинной ковровой дорожке с мохнатым ворсом, он видит мягкие кожаные туфли без задников, с острыми носами – что-то вроде кожаных сабо. Камил надевает их, испытывая какое-то благодарное удовольствие от такой предупредительной ненавязчивой заботы о нем. «Я думал, такое бывает только в сказках Шехерезады, - думает он, блаженно потягиваясь. – По совести говоря, тайлатские князья куда чистоплотней нас, европейцев, и если они дикари, то мы дикари еще большие. Правда, они часто ведут себя жестоко, у них ужасные казни, они бывают просто бесчеловечны. Но с гостями обращаются отменно, надо отдать им должное. К тому же, Кара-Джайлан совершенно особенный человек. Он спас мне жизнь, он поступил со мной, как с другом, как с братом. Я не забуду этого, хотя бы прожил на земле еще лет двести. А если он поможет мне спасти тех, кто мне дорог… о, чего я только не сделаю для него!»
     Он выходит из шатра и видит тихий стан, замерший в сонном оцепенении. Негромко поют птицы, воздух напоен сладким запахом цветов, трав, листвы. Сколько же он проспал: может, целые сутки? Утро сейчас или вечер? Но уж точно не день: чистое небо сумеречно; солнце либо всходит, либо заходит. Его низких лучей не видно за шатрами и деревьями.
     К нему подходит Талек, слуга князя и, поклонившись, говорит на ломаном анконийском языке:
- Хан, ты немного ждать здесь Караджан-хана. Они сейчас придти. Тебе угодно чай? Кофе? Вино?
- Чай, - несмело отвечает Камил.
     Талек снова кланяется и уходит. Тут же появляется раб с большой миской розовой воды и полотенцем. «Это чтобы я умылся после сна», - догадывается Камил. Он ополаскивает руки и лицо, вытирает их полотенцем, затем, жестом отпускает раба. Тот кланяется и уходит.
     Кара-Джайлан является уже тогда, когда Камил пьет чай. Он так дружески и светло улыбается Камилу, что тот тоже расцветает в ответ улыбкой.
- Привет тебе, Караджан, - говорит Камил. - Позволь узнать, долго ли я спал и какое теперь время суток?
- Ты спал около трех часов, и теперь вечер, - отвечает Кара-Джайлан, опускаясь рядом с ним на кожаные подушки возле шатра.
     Камил разочарован.
- Какой долгий день, - вздыхает он. – Караджан… Скажи, мы не можем освободить их завтра?
     Князь отрицательно качает головой.
- Послезавтра, - роняет он. – Но сегодня тебе расскажут о них.
- Расскажут? Кто? – лицо Камила озаряется радостью.
- Мой слуга, Тумай. Я послал его гонцом к людям Тайлум-хана. Ты убедишься, что им хорошо в плену и перестанешь терзать свое сердце понапрасну.
- Благодарю тебя, - принц растроганно пожимает ему руку.
- Это пустое, - говорит князь тайлатов.
- Нет, это великая услуга, - с жаром возражает ему Камил.
     Юный раб лет пятнадцати, удивительно миловидный для тайлата, подходит к Кара-Джайлану, становится перед ним на колени и склоняет голову. Лицо князя тотчас становится суровым, а глазах вспыхивают  внезапные молнии гнева.
- Карим, - обращается он к рабу по-тайлатски. – Отчего ты сегодня плохо вычистил мою лошадь?
- Я больше не буду, Караджан-хан, - отвечает раб.
- Еще раз спрашиваю тебя: почему ты был небрежен?
- Мне хотелось поскорее покончить с работой, - отвечает раб.
- Ты был голоден? Хотел спать? Тебе было плохо?
- Я хотел поиграть в карты с Сулимом и Морахом, - объясняет раб. – Прости, господин.
- Подай мне плеть, - приказывает Кара-Джайлан.
     Карим вынимает из-за пояса ременную плеть и почтительно протягивает ее Кара-Джайлану. Тот с непроницаемым выражением лица сильно ударяет его по склоненной шее: раз, другой, третий…
- Не надо, Караджан, - останавливает его Камил. Он не понял, чем Карим провинился перед своим господином, но ему жаль этого мальчика.
     Кара-Джайлан удивлен. Он пристально смотрит на Камила, потом усмехается. В его глазах появляются коварные искорки.
- Тебе жаль Карима?
- Да, - твердо говорит Камил.
- Карим, - обращается по-анконийски Кара-Джайлан к своему рабу. – Моему гостю жаль тебя, он за тебя заступается. Не правда ли, он великодушный человек?
- Да, хан, - покорно отвечает юноша, тоже по-анконийски.
     -     Возьми, - Кара-Джайлан дает ему арбалет и стрелу. – Убей этого                великодушного человека: такова моя воля.
     Карим поворачивается к Камилу и с готовностью целится ему прямо в глаз. На лице юного раба деловитое сосредоточенное выражение, которое пугает Камила больше, чем самая сильная злоба. Побледнев, принц широко раскрытыми глазами смотрит на Карима. Вот сейчас тот выстрелит… Но вдруг Кара-Джайлан, очень внимательно наблюдающий за своим рабом, резко отталкивает Карима в сторону; стрела пролетает немного левее Камила.
- Х`эдеб! (Довольно!), - говорит Кара-Джайлан рабу. – Дай сюда арбалет и стрелу и ступай, чисти коня. Если конь не будет сверкать, точно серебряный, когда я приду взглянуть на него, то я не позавидую твоей шее и особенно спине, Карим. Ступай.
     Карим низко кланяется, подает своему хозяину арбалет и стрелу и уходит. На Камила он даже не смотрит.
     Кара-Джайлан смеется:
- Что, испугался, Камил-хан? Не бойся, я никому не позволю причинить тебе вред.
- Я знаю, - Камил переводит дух. – Но зачем ты приказал ему убить меня?
- Чтобы ты понял, за кого заступаешься, - поясняет Кара-Джайлан. – Ты благодарный человек, я благодарный, а такие, как он не знают ни благодарности, ни жалости, ни милосердия: только волю своего господина да собственные прихоти. Мы называем таких рабов аруби – “кровь шакала». Он не стоит твоего заступничества, Камил-хан; он никогда не оценит его.
- Ты прав, - молвил Камил задумчиво. – Тебе лучше знать, за что и как наказывать рабов; ты мудрый человек. Но зачем тебе такой раб? Ведь он может предать тебя ради своих прихотей.
- Нет, - качнул головой Кара-Джайлан. – Его удержит страх. Такие рабы очень трусливы. Но из них со временем получаются усердные и преданные прислужники.
- А если бы он осмелился возразить тебе? – заинтересовался Камил. – Если бы отказался целиться в меня?
- Тогда я признал бы свою ошибку и сделал его своим оруженосцем, - улыбнулся Кара-Джайлан. – Но раб-аруби виден сразу. Его можно распознать с шестилетнего возраста. Кровь шакала никогда не станет львиной кровью, а вот наоборот – такое бывает. Но, благодарение Богу, не часто. Карима я купил у Тайлума пять лет назад. У его родителей такой же характер, и дед с бабкой были такими же, и все предки. Есть царские предки, есть княжеские предки, есть предки простого народа (из них я создаю армию, беру добрых слуг). А есть аруби, предки шакала. Они годятся только в рабы.
- А если он станет христианином, этот Карим? – задумался Камил.
- Всё равно у него будет душа аруби, - покачал головой князь тайлатов. – Не горячая, не холодная, а так, пустота… Но христианскому Богу всё возможно. Если Он захочет шакала сделать барсом, то сделает. Это будет чудо, и, как всякому чуду, я удивлюсь ему – и вознесу хвалу Богу. А теперь пойдем в мой гостиный шатер, Камил-хан; пора ужинать.


     Они ужинают в просторном гостином шатре с роскошными коврами, за небольшим, также покрытым ковром, возвышением, сидя по-турецки, но пользуясь вилками (к ним Кара-Джайлан решил привыкать так же, как к одежде анконийцев). Князь смотрит, как Камил держит вилку и берет ее так же. Обоим прислуживает раб, тот, что подавал Камилу умываться. На столе самые разнообразные блюда: начиная от тушеной баранины с травами, оленины и жареных куропаток и заканчивая кумысом и крепким вином, которые хорошо сочетаются друг с другом. На десерт раб подает изюм, свежие фрукты, рожки из теста снежным кремом и кофе со сливками (Кара-Джайлан решил попробовать, что это такое).
     Всё это время хозяин и гость ведут беседу.
- Караджан, - учтиво говорит Камил. – Неужели в числе твоих четырех жен ты отверг и ту, которая вырасила четырех твоих сыновей?
- Нет, - отвечает Кара-Джайлан. – Я никогда бы с ней не расстался, но она умерла восемь лет назад. А те жены, которых я взял через два года после ее смерти и позже, – просто женщины, которые утешали меня в одиночестве. Я благодарен им за это. Я отпустил их, и две из них уже нашли себе новых мужей, а две собираются найти. Так что, я не разбил их сердец, расставшись с ними, а они моего и подавно.
- Ты хорошо говоришь по-анконийски, - заметил Камил. – Правильно, красиво, легко. Где ты этому научился?
- С пятнадцати до двадцати лет я жил заложником в Гламберке, при короле Эбергарте и Астольф-хане, - ответил князь тайлатов. – Вроде как Аттила в Риме. Я учился там вместе с двумя заложниками из других стран. Всё это время я наблюдал за жизнью анконийцев. Одно мне нравилось, другое нет. Но всё равно, анконийцы жили лучше, чем мы, тайлаты. Они не знали таких междоусобных распрей, какие мучают нас с тех пор, как был убит наш главный хан Талид. Мои родители приходились его потомкам дальними родственниками. Сульгар убил моих родителей. Но скоро я сам убью Сульгара, и мои люди станут твоими воинами. 
- И тогда ты будешь носить анконийскую одежду и отрежешь косу? – улыбнулся Камил.
- Да, я обрею голову, как тайлатский раб, - спокойно ответил Кара-Джайлан. – И у меня вырастут новые волосы. Но многие наши обычаи, которые мне нравятся, я оставлю в своем доме, в своей семье.
- У тебя будет семья? – заинтересовался Камил.
- Да, - коротко ответил князь.
- Значит, у тебя есть невеста?
- Она еще не невеста мне, - ответил Кара-Джайлан. – Но, может, станет ею. Не будем говорить о ней.
- Не будем, - послушно согласился Камил. – А сколько лет твоим сыновьям?
- Старшему двадцать два, второму двадцать, среднему девятнадцать, а младшему семнадцать.
- А тебе сорок?
     Кара-Джайлан кивнул головой.
- Как же зовут твоих сыновей?
- Фарид, Рамиль, Салман и Талид. Но когда они примут христианство, и их жены с детьми тоже, у них будут другие имена.
- Ты полагаешь, они согласятся принять христианство?
- Уже согласились, - ответил Кара-Джайлан.
- Сколько же у тебя внуков?
- Пока что два, - князь улыбнулся. – От старшего сына. Ты не утомился расспросами, хан?
- Нет, - признался Камил. – Но я вижу, ты утомился отвечать, поэтому я умолкаю.
     Кара-Джайлан одобрительно кивнул ему головой. Однако спустя четверть часа, когда Камил уже выпил кофе, а Кара-Джайлан взялся за свой кальян, он спросил принца, каким образом тот избавился от своего горба, о котором всем тайлатам было хорошо известно. Камил охотно рассказал ему об Аделинге Эрмише и о Водопаде Трех Обетов. Кара-Джайлан слушал его очень внимательно. На его лице ничего не отражалось, но он не пропускал мимо ушей ни одного слова своего гостя. Когда же Камил завершил свой рассказ, Кара-Джайлан промолвил:
- Велик Господь! – и, перекрестившись, склонил голову. Он и раньше слышал о Водопаде Трех Обетов, но только теперь, выслушав Камила, до конца поверил в силу священной воды.
   Когда они покинули гостиный шатер, небо было уже совершенно темным, а возле тайлатских жилищ горели небольшие костры. Кара-Джайлан отдал какой-то приказ Талеку, и вскоре из всех шатров и юрт вышли тайлаты. Они подошли к шатру своего властелина, и тот начал говорить с ними. Говоря, он указывал то на небо, то на себя, то на Камила, а тайлаты благоговейно слушали его. Их взгляды, устремленные на молодого герцога, постепенно становились очень почтительными, полными преклонения и даже некоторого страха. А когда Кара-Джайлан опустился перед Камилом на колени, поцеловал его руку и склонил голову, все также упали на колени и поклонились его высочеству в землю.
     Потом Кара-Джайлан встал и вновь произнес что-то на своем языке. Тайлаты встали, поклонились и разошлись по своим жилищам.
- Теперь ты их господин, Камил-хан, - сказал князь. – Потому что я, их владыка, поклонился тебе.
- Благодарю тебя, Караджан-хан, - с чувством ответил Камил, а про себя подумал: «Вот и Орас Дэсмонд говорил мне, что следует оказывать мне почтение принародно. Значит, он был прав. И он, и Кара-Джайлан – мудрые люди. Наверно, когда они встретятся, то оценят друг друга по достоинству».
- А теперь сядем здесь, подождем моего гонца, - сказал Кара-Джайлан, опускаясь на подушки возле шатра-спальни. Камил сел рядом с ним.
     Ждать пришлось недолго.
     Вскоре к шатру подъехал на косматой низкорослой лошади Тумай, недавно посланный своим господином в лагерь Тайлум-хана. Он упал на колени перед князем, поцеловал сперва полу его халата, потом полу халата Камила и протянул его высочеству небольшой листок бумаги, вынутый им из-за пазухи.
     Камил развернул его и прочел: «Ваше высочество! За всю Вашу свиту пишу я, Орас Дэсмонд. Мы очень рады, что Вы в безопасности и пользуетесь гостеприимством Кара-Джайлана. Нам уже известно, что Вы собираетесь освободить нас. Спасибо!
     Камил, ни о чем не тревожься. Лорд Эдмас, Лорна Эрмиш, я, Аделинг, Минна, Армандо, Кнут, лорд Флауде, Луиджи, Пит и прочие – все в порядке. Люди Кара-Джайлана притворяются людьми Тайлума и так ловко оберегают нас от допросов, плетей и других «любезностей» (даже от Шона Нэйджела), что мы не находим слов, чтобы благодарить их и Караджан-хана. Передай ему низкий поклон от всех нас. Когда вы поможете нам освободиться, я почту за честь пожать его руку (да и все остальные тоже)! Мы глубоко благодарны ему за заботу о тебе и о нас, твоих друзьях. Обнимаю тебя.
                Твой Арденго Сантори».
     Камил улыбнулся счастливой улыбкой и протянул письмо Кара-Джайлану. Тот прочитал его, тоже улыбнулся и сказал, блеснув глазами:
- У тебя благородные друзья, Камил-хан. Мы непременно их выручим. Благодарю, Тумай, что ты сделал всё, как я просил, - обратился он к слуге. – Отдыхай, ты свободен. Но скажи прежде, сделают ли твои люди то, что им поручено мной через тебя?
- Да, хан, нынче на рассвете, - ответил слуга.
- Я буду доволен ими и тобой, - сказал Кара-Джайлан.
- А теперь, - он обернулся к принцу, - нам с тобой пора спать, Камил-хан. Ступай в шатер, я приду немного позже.
     Камил забрался в спальный шатер, где возле ложа уже горело несколько свечей, плавающих в небольшой миске с водой. Молчаливый раб помог ему снять одежду и облачиться в темный хитон из тонкого полотна. Потом раб ушел, а Камил с удовольствием вытянулся под шелковым стеганым одеялом, набитым чем-то теплым и мягким. Под головой у него была мягчайшая подушка, вместо простынь были постелены нежные шелковые ткани светлых тонов.
     Вскоре явился Кара-Джайлан. Он быстро переоделся в такой же широкий длинный ночной хитон и лег на ложе у выхода из шатра.
- Подвинься ближе к центру тахты, Камил-хан, - сказал он. – Шатер будут охранять всю ночь, но всё же не годится тебе спать у стены.
     Камил исполнил его просьбу.
- Тепло тебе? – заботливо спросил князь.
- Да, благодарю, - ответил Камил. – Ты замечательный хозяин, Караджан. Мне и в королевском дворце не было так тепло и уютно. Но чем набиты наши одеяла?
- Лебяжьим пухом, - ответил князь, очень довольный признанием Камила. – И подушки тоже, и тахта… Гасить ли свечи – или, может, ты предпочитаешь спать при небольшом свете?
- Гаси, - блаженно улыбаясь, сказал Камил.
     Кара-Джайлан задул свечи. В шатре стало темно и как-то особенно уютно. Князь спросил, не опустить ли полог, которому полагалось разделять хозяина и гостя (или нескольких гостей). Камил ответил, что совершенно незачем. В самом деле, они лежали на расстоянии двух вытянутых рук друг от друга и никак не могли друг другу мешать, даже если бы каждый из них непрерывно ворочался. Кара-Джайлан остался доволен его ответом: он предпочитал, чтобы такой гость, как принц Камил всё время находился под его наблюдением. Конечно, он, князь, будет спать, но сон его чуток. В случае опасности он тут же проснется и поможет своему гостю и повелителю.
- А что означает имя «Кара-Джайлан»? – сонно спросил Камил, уютно заворачиваясь в одеяло.
- «Черный орел», - ответил Кара-Джайлан. – Спокойного тебе сна, хан!
- Благодарю. И тебе тоже, - сказал Камил. Через минуту он уже дышал ровно и глубоко.
     Кара-Джайлан тоже закрыл глаза и мысленно напомнил спящему Камилу: «Теперь, после крещения, у меня другое имя, Камил-хан. Меня зовут Грегор. Но ты уже привык называть меня Караджаном, тебя теперь не отучишь.
     И улыбнулся, погружаясь в сон.

                15.      

     Когда Камил просыпается утром, Кара-Джайлана уже нет в шатре. Солнце ярко светит сквозь темную ткань; лучи его бьют как-то отдельно друг от друга, точно в церкви; каждый луч кажется сияющей узкой полоской.
     Снова Камилу прислуживают рабы и слуги. Он умывается розовой водой и один садится за завтрак, потому что Талек очень учтиво объясняет ему, что «Караджан-хан уехал по делам и скоро вернется».
     В ожидании своего нового вассала и одновременно с этим хозяина Камил стреляет из арбалета по цели. Он пытается натянуть лук, но у него ничего не получается: уж слишком у лука тугая тетива. Это немного огорчает его высочество. Ему хочется быть сильным, очень сильным. Он чувствует, что молод, что здоров, а сознание этого притягивает к себе желание развить собственные мускулы и выносливость до степени неутомимости.
     Вскоре к шатру подъезжает на белоснежном коне Кара-Джайлан. Он держит за повод великолепного жеребца с точеной небольшой головой и гибкой сильной шеей, легко и резво скользящего иноходью. У жеребца ровный золотистый окрас, отмеченный небольшими белыми крапинами, грива и хвост – светлые.
     Камил с восторгом смотрит на великолепного коня, который кажется ему верхом совершенства среди лошадей. Но тут же сам себя одергивает и, улыбаясь, кивает Кара-Джайлану:
- Доброе утро, Караджан!
- Доброе утро, Камил-хан, - весело отвечает князь тайлатов, соскакивая со своего Селима. – Вот жеребец, которого я тебе обещал в подарок; я ездил за ним на выгон.
- Это… мне? – не веря своему счастью, спрашивает Камил.
- Тебе, – Кара-Джайлан вкладывает повод ему в руку. – Это подарок. Его зовут Хазар. Он твой.
     Камил не может поначалу вымолвить ни слова от восхищения. Потом крепко обнимает Кара-Джайлана и целует его в щеку с татуировкой, а затем обходит вокруг своего чудесного коня, самозабвенно любуясь им. Он даже не замечает, как смущен Кара-Джайлан его выражением благодарности. Целовать мужчину у тайлатов могут только жены, маленькие дети и родные братья. Остальные родственники и друзья просто прикладывают лоб ко лбу в знак взаимного расположения и дружбы.
     «Буду считать, что он мне брат», - думает Кара-Джайлан, довольный тем, что принц не заметил его смущения, и тем, что Камилу понравился конь.
- Он иноходец? – спрашивает Камил, обретая дар речи.
- Чистой воды, - отвечает Кара-Джайлан. – Купец, у которого я купил Хазара, говорит: он ни разу не сбился с иноходи. Хотя бегает быстро, как летает. Садись на него, попробуй. Я провожу тебя туда, где ты сможешь проверить, каков он на ходу. Но постой, тебе сначала надо переодеться.
     По распоряжению Кара-Джайлана Камилу приносят белую анконийскую рубашку, темные до колен штаны и его старую, очень тщательно вычищенную и вымытую обувь. Камил переодевается в спальном шатре, затем они с Кара-Джайланом вскакивают на лошадей. На князе тайлатов сегодня такая же одежда, как вчера: кожаная куртка и такие же штаны с золотой шнуровкой; на ногах та же обувь, а на шее ожерелье, но на этот раз из когтей дикой кошки, выкрашенных в красный цвет.
     Они уезжают за пределы рощи, на луг, но не на тот, где расположился стан Тайлум-хана, а на другой, гораздо западней. Здесь, под голубым небом, среди травы и цветов, Камил ездит на своем новом крапчатом скакуне. Он пускает его самой быстрой иноходью, но конь не сбивается с аллюра. Камил поднимает его на дыбы; Хазар слушается беспрекословно.
- Я буду его беречь, - решительно заявляет Камил Кара-Джайлану. – Не хочу, чтобы кто-нибудь из людей Сульгара или Нэйджела убил Хазара.
- Не береги его, он принесет тебе удачу в бою, - возражает Кара-Джайлан. – Если он станет твоим боевым конем, ты вернешь престол Астольф-хану; у меня такое предчувствие.
- Хорошо, - соглашается Камил. – Пусть будет по-твоему.
     Он снова пускает Хазара как можно быстрей и вихрем пролетает по лугу. Что-то веселое, сильное играет в нем, как теперь часто по утрам.
- Кара-Джайлан, - весело говорит он, - жаль, при нас нет сейчас мечей, вот бы мы с тобой сразились!
     Эти слова его высочества чрезвычайно забавляют князя тайлатов. Он не показывает этого, но в глазах его начинают поблескивать лукавые озорные огоньки.
- И ты думаешь, у нас с тобой получилась бы великая битва? – спрашивает он.
- А почему нет? – на лице Камила отвага и лихая удаль. – Неужели ты одолел бы меня быстро? Впрочем, этого всё равно не проверить. А жаль!
- Желание моего господина и гостя для меня закон, - отвечает Кара-Джайлан, коварно посматривая на Камила; в его глазах опасный блеск и улыбка. – Мечей при нас нет, но если хочешь, сойдем с коней и схватимся врукопашную. Вдруг ты победишь меня?
     Эти слова действую на Камила, как наживка на щуку, - он тут же попадается на крючок.
- Идет, - говорит он, вспыхивая от радости, что сможет сейчас попробовать свои силы.
    Они оставляют коней, привязывают их к высокой липе у ручья, а сами выходят на единоборство друг против друга. Кара-Джайлан снимает свою куртку без рукавов, а Камил – верхнюю и нижнюю рубашку. Кара-Джайлан мог бы послужить моделью для античного скульптора: у него торс настоящего борца. У Камила нет таких мускулов, но он сильно надеется на свои ловкость и везение. Князь тайлатов смотрит на тонкого кудрявого анконийца, светлокожего, точно цветок розовой лилии, и его разбирает смех, но он сдерживает себя. На его лице обычное равнодушное выражение.
     Они схватываются. Камилу кажется, что он вступил в борьбу с каким-то каменным механизмом, обладающим при этом гибкостью и проворством живого существа. Руки и тело Кара-Джайлана жёстки и крепки, весь он точно отлит из светлого твердого шоколада. Лицо неподвижно, в глазах ни малейшего напряжения. Камил не борется с ним в полную силу, боясь причинить ему боль: ведь поединок дружеский. Но Кара-Джайлан подзадоривает его:
- Бей со всей силы, Камил-хан, куда хочешь и чем хочешь, не бойся, не с девушкой сражаешься. Отведи душу, как говорите вы, анконийцы.
     Его слова распаляют Камила, он начинает драться с князем в полную силу, как с настоящим врагом… но ни один его удар не достигает цели: так ловко уворачивается от него Кара-Джайлан. Единственное, куда удается ударить Камилу кулаком и ногой – это в плечо и в колено князя, но эти плечо и колено точно каменные.
- Еще! Ну, еще! – Кара-Джайлан не выдерживает и смеется. Этот смех врезается в душу Камила, как нож, и подстегивает его, как тайлатская плеть. Он коршуном налетает на Кара-Джайлана, но через минуту уже лежит, уткнувшись лицом в дикие тюльпаны, а Кара-Джайлан смеется еще веселее.
     Камил вскакивает на ноги, они снова хватаются за плечи друг друга, стараясь свалить один другого, и Камилу вдруг кажется, что он начинает побеждать, но в этот самый момент он снова оказывается лежащим на траве, на этот раз лицом вверх. Еще и еще раз, всё с большим ожесточением он нападает на Кара-Джайлана, но это совершенно бесполезно. Тот просто играет с ним, забавляется, точно с щенком или с котенком. Поняв это, Камил приходит в ярость и, уже плохо сознавая, что делает, впивается зубами в темную руку тайлатского князя, желая насладиться хотя бы криком боли, но вместо этого слышит всё тот же смех. Он, как может сильнее, сжимает челюсти, но князь заботливо советует ему:
- Не сломай зубов, Камил-хан.
     В его голосе обидная жалость и ни малейшей боли. Камил выпускает его и, уже в совершенном бешенстве, ударяется в него всем телом, желая лишь одного: убить его, стереть с лица земли!
     И к его хищному восторгу Кара-Джайлан тут же падает на траву и лежит, не подавая признаков жизни. Камил кидается на него, как дикий зверь на добычу, но неподвижность противника его обезоруживает. Вся его ярость и радость победы мигом улетучивается. В душу заползает тревога. А вдруг у Кара-Джайлана отказало сердце, или еще что-нибудь случилось?
     Он в страхе заглядывает в лицо Кара-Джайлану. Оно неподвижно, глаза закрыты.
- Караджан, - тихо зовет он, стоя на коленях и встряхивая его за плечо. – Ну же, Караджан!
     Молчание. Камил хватает его руку и находит пульс. Сердце бьется сильно и ровно.
- Караджан, ты притворяешься, - говорит Камил уверенно.
     Князь открывает глаза и с улыбкой смотрит на него. В его глазах всё то же озорное лукавство.
- Ты угадал, хан, - говорит он. – А теперь сядь и отдохни: ты много сил потратил, чтобы победить меня.
     Камил садится рядом с ним, сурово сдвинув брови.
- Зачем ты нарочно мне поддался? – холодно спрашивает он. – Я не ребенок, чтобы ты так вел себя со мной.
- Если ты считаешь себя взрослым, то и веди себя, как взрослый, - Кара-Джайлан садится рядом с ним. Камил сердито отворачивается от него.
- Не обижайся, хан, - Кара-Джайлан примирительно кладет ему руку на плечо. – И не грусти. Не то мне снова придется гладить тебя по голове, как вчера днем.
     Камил краснеет.
- Зачем ты мне поддался? – снова спрашивает он, глядя в землю.
- Чтобы тебе не стало плохо, - объясняет князь. – Ты много тратишь чувств на сражение. Это забирает у тебя силы, съедает ум, волю; и тогда даже то, что ты умеешь, не идет тебе на пользу.
- Разве я что-то умею? – недоверчиво спрашивает Камил, оборачиваясь и глядя в лицо Кара-Джайлану.
- Умеешь, и немало, - отвечает князь. – Но я умею больше. Я научу тебя всему, что умею, что знаю… если ты хочешь.
- Хочу, - на лице Камила вновь появляется улыбка. Он горячо пожимает руку князю. – Прости, я глуп, а ты настоящий боец. Скажи, я не очень больно укусил тебя?
- Ты не можешь укусить больно, - Кара-Джайлан смеется. – Ты не собака, не волк. С тобой я всё время смеюсь, Камил-хан; а ведь это не подобает князю. Вот он, твой укус.
     Он показывает принцу руку. На смуглой коже четко отпечатались зубы Камила – прямо на запястье. А ниже… Камил вдруг видит руку Кара-Джайлана, точно впервые: крепкую узкую кисть с длинными пальцами. Под кожей видны голубые жилки, такие же, как у него, принца, но у князя тайлатов они не так заметны, и всё же просвечивают сквозь кожу тонко и нежно.
     «И я мог укусить его, - почти с ужасом думает Камил. – Его! Моего друга, спасителя моей жизни… Как я мог быть таким зверем! У него ведь и руки такие же, как у меня… а я…»
     Он виновато склоняет голову и говорит:
- Я не достоин твоей дружбы, Кара-Джайлан. Ты благородный человек, а я… аруби, кровь шакала.
     Последние слова он произносит с бесконечным презрением к самому себе.
- Нет, ты не аруби, - мягко возражает Кара-Джайлан. – Я ведь сам раздразнил тебя; хотел проверить твою выдержку.
- И что – плохая? – почти утвердительно спрашивает Камил.
- Слабовата, - отвечает Кара-Джайлан. – Но вот что хорошо: у тебя сердце барса. Ты будешь биться до смерти, если поймешь, что так нужно. У тебя есть отвага, а выдержке я тебя научу… если хочешь.
     И он испытующе посмотрел в лицо Камилу.
- Хочу! – сверкнув глазами, ответил Камил. – И из лука хочу научиться стрелять. Из настоящего, тайлатского.
- Я научу тебя, - пообещал Кара-Джайлан. – Будешь стрелять из лука. Только из небольшого, с удобной тетивой.
- Нет, - возразил Камил. – Хочу из большого, из которого ты стреляешь.
- Сейчас ты не сможешь, - спокойно ответил Кара-Джайлан. – Ты не натянешь тетиву.
- Но я смогу потом, - снова упрямо возразил принц.
- Не ставь себе цель овладеть моим оружием, - молвил князь, глядя ему в глаза. – Я помню, Господь христиан сказал: не человек для субботы, а суббота для человека. И я могу то же сказать об оружии: не ты для него, а оно для тебя, а сам ты – для победы над всем и над всеми, кроме Бога. Главное победить, а не быть сильным. Помни об этом, и тогда победишь сильного.
     Его слова показались Камилу столь мудрыми, что он широко раскрыл глаза, пораженный проницательностью своего нового вассала. Затем решительно встал и поклонился Кара-Джайлану.
- Тебя наставляют ангелы, Караджан-хан, - сказал он. – Я больше никогда не буду спорить с тобой. Ты мой брат, я и его величеству скажу об этом.
- Не кланяйся мне, - попросил Кара-Джайлан. – Ты мой господин, а не наоборот. Я не так уж мудр; просто сказал тебе то, что знаю. Сядь, Камил-хан. Расскажи мне лучше, какой из себя Шон Нэйджел, чтобы я мог узнать его.
     Камил садится и подробно описывает Кара-Джайлану Нэйджела. Князь тайлатов внимательно запоминает каждое слово Камила. Потом спрашивает:
- Убить его или он нужен тебе для суда?
- Нужен для суда, - отвечает Камил. – Но если он будет угрожать твоей жизни, убей его.
- Я понял тебя, - ответил Кара-Джайлан. – Одевайся, Камил-хан, поедем обратно. Нам пора обедать.

                16.

     Когда они подъезжают к княжеским шатрам, сердце у Камила замирает. Он не верит своим глазам. У шатра сидит никто иная, как его Лорна! Да, это она. Он видит ее лицо, улыбку… Рядом с ней какая-то девушка из тайлаток, они о чем-то разговаривают. В один миг Камил слетает со своего Хазара, Лорна оборачивается к нему, и они бросаются друг к другу. У нее влажные волосы, она одета в чистое богатое платье, ее голову скромно прикрывает кружевная накидка; от нее пахнет самыми тонкими маслами…
     «Ее уже вымыли», - думает он, как во сне, и жадно целует ее глаза, волосы, губы. Она тоже целует его в ответ, смеется и плачет. Они так заняты друг другом, что не видят, как девушка, что сидела с Лорной, поспешно уходит с кроткой печалью в лице, а Кара-Джайлан смотрит ей вслед с такой жадной тоской, словно вся его душа стремится за ней… но он не окликает ее, не пытается остановить. Он склоняет голову, словно под гнетом каких-то безрадостных мыслей. Когда он поднимает голову, его лицо по-прежнему ничего не выражает. Оно спокойно. Глаза устремлены на принца и Лорну. Они оборачиваются и смотрят на него несмело и застенчиво, как дети. Их вид разгоняет его печальные мысли.
- Ло, - говорит Камил. – Познакомься, это Кара-Джайлан.
     Она робко кланяется князю тайлатов, но благодарность пересиливает робость. Сияя  улыбкой, Лорна походит к нему и говорит:
- Благодарю вас, Караджан-хан, за то, что вы приказали воинам Тумая вызволить меня из плена.
     Он склоняет голову в знак своего благоволения к ней.
- Так это ты велел спасти ее! – Камил крепко обнимает его. – Как же я благодарен тебе, Караджан! Где Тумай? Я хочу поблагодарить и его, и его людей.
- Тумай скоро придет, - отвечает Лорна. – Его люди не могли выручить всех, но меня выручили. Они теперь отдыхают. А Ньола… - она оглядывается по сторонам. – Она тоже ушла. Она помогла мне вымыться и была очень добра ко мне.
- Ньола? Да, я видел ее, - говорит Камил. – Какое у нее красивое имя…
     И тут же осекается, взглянув на потемневшее лицо Кара-Джайлана. Его вдруг пронзает догадка: он любит эту Ньолу! Любит всей душой, всем сердцем…
- Прости, Караджан, - тихо и виновато говорит он.
- Почему ты просишь прощения? – Кара-Джайлан смотрит ему в глаза. – Ты никого не обидел. Ньола-ни была добра к дочери Аделинг-бая. Я благодарен ей за это. Больше не будем об этом говорить. Лорна-ни, - учтиво обращается он к Лорне. – Ты у меня в гостях. Пойдемте в шатер обедать, а после я оставлю вас вдвоем.
     Они обедают. Кара-Джайлан очень приветлив с Лорной и с Камилом, но оба видят: он думает о чем-то другом. Едва обед кончается, как он спешно уезжает куда-то. Камил и Лорна остаются вдвоем. Они рассказывают друг другу о том, что произошло с ними с тех пор, как судьба разделила их (а им кажется, будто это было не вчера, а месяц назад).
- Эта девушка, Ньола, - тихонько говорит Лорна Камилу, - она рассказала мне, что два года была женой младшего брата Кара-Джайлана. Он умер нынче осенью. Но еще до этого она полюбила Кара-Джайлана, а он ее. Ей сейчас двадцать лет. Кара-Джайлан мог бы жениться на ней, но он считает, что слишком стар для нее. Он боится сломать ей жизнь… хотя всё время думает о ней. А она - о нем.
- Какой вздор, - вспыхивает Камил. – Ничего он ей не сломает! Где он мудр, как Соломон, и даже еще мудрее, а где так робок и недальновиден. Ну, разве можно так мучить и девушку, и себя самого!
     Он целует руку Лорны.
- Спасибо, Ло, что ты сказала мне об этом. Я помогу им обоим!
     На протяжение этого дня он не раз видит Ньолу. И, как ни увлекает его неожиданная счастливая встреча с Лорной, он замечает, до чего красива возлюбленная Кара-Джайлана. Кожа у нее гораздо светлее, чем у прочих тайлаток, лицо тонко и нежно, овал правилен. Глаза большие, бархатно карие, - и не так раскосы, как у большинства тайлатов. Во всём ее облике, безусловно, есть нечто европейское, но стройная фигурка, грация и плавность движений – всё восточное, благородно изысканное, мягкое. Лицо ее постоянно грустно. Камил, наконец, решается подойти к ней.
- Ньола-ни, - говорит он почтительно. – Не печалься. Ло-ни всё рассказала мне. Я обещаю, что помогу тебе.
- Только ты не заставлять его, Камил-хан, - тихонько просит она. – Не заставлять; он не любить, когда его принуждать… Он сам хан, сам заставлять всех. Но он нежный, нежней, чем перо ласточки. И он любить меня, я это знать…      
- Я не заставлю его, он всё  сделает по доброй воле, - обещает Камил, глубоко тронутый ее мягким звенящим голосом и кротким выражением лица. – Я всё сделаю для тебя, для него. Я хочу, чтобы вы были вместе.
- И я хотеть этого, и он тоже, - по-детски вздыхает она. – Благодарю тебя. Камил-хан.
     И целует его руку, которую он не успевает убрать.
- Не надо, - просит он и целует ее в лоб. Ее личико озаряется удивленной и радостной улыбкой.
- Я верить, ты помочь мне! – весело говорит она. – Я стать христианка, ты сказать Кара-Джайлан. Он не говорить со мной, так ты сказать за меня, ладно? Что Ньола-ни стать христианка и быть трава под ноги Караджан, быть свеча в его шатер, быть вода у губ его в зной, быть огонь в очаге в стужу…
    Она умолкает и склоняет голову.
- Всё скажу, - ласково обещает ей Камил. – Только ты больше не грусти. Помни, что я хочу вашего счастья.
     Она нежно улыбается ему, кивает и уходит, звеня монисто, легкая, стройная, очень тонкая в талии, воплощение женственности, хрупкости и постоянства. И с этой минуты он замечает, что ее лицо стало светлей, чем было до сих пор. Она веселеет, точно замерзшая птичка, согретая солнечным теплом и накормленная крошками.
     … Кара-Джайлана нет почти целый день. Он возвращается в сумерках, когда утомленная Лорна уже спит в шатре гостеприимной Ньолы, уложившей ее со всеми удобствами на пуховое ложе.
     Камил ожидает своего вассала и хозяина, сидя на подушках у спального шатра вместе с Тумаем, который на ломаном анконийском языке рассказывает ему, как двум его людям удалось похитить из плена Лорну Эрмиш. Остальных пленников Кара-Джайлан похищать запретил. Он сказал, что пока опасно освобождать всех, а в плену всегда тяжелее всех молодой девушке, разлученной с возлюбленным; стало быть, ее и следует освободить. Остальные получат свободу завтра. Мысль об этом чрезвычайно радует Камила.
     Князь тайлатов подъезжает к шатру и, соскочив с коня, обнимает Тумая.
- Я доволен тобой и твоими воинами, - говорит он ему. – Вот тебе награда за услугу. Половину возьми себе, а половину раздели между воинами по справедливости.
     Тумай берет тяжелый кошелек и целует полу камзола своего хозяина. Кара-Джайлан идет в банный шатер, ополаскивается там на скорую руку, но, по привычке, тщательно и возвращается к Камилу уже в халате, чистый. Взор его ясен, лицо светло.
- Ты ужинал, хан? – спрашивает он Камила.
- Нет, - отвечает его высочество. – Я ждал тебя.
- Хорошо, - князь одобрительно улыбается ему. – Пойдем в шатер. А Лорна-ни уже спит?
- Да, Ло очень устала, - говорит Камил. – Она у Ньолы-ни.
     Они идут в гостиный шатер. Там уже горят свечи, а слуги уставляют стол всевозможными яствами и напитками.
     Кара-Джайлан и Камил садятся друг напротив друга, поджав под себя ноги. Когда слуги покидают гостиный шатер, князь тайлатов торжественно обращается к Камилу:
- Мои сыновья вернулись и привели с собой армию, Камил-хан. Триста тысяч с лишним человек! На рассвете мы поедем освобождать твоих пленников.
- Благодарю тебя, Караджан, - молвил Камил. Его лицо озарилось счастливой улыбкой. Но тут же какая-то внезапная мысль омрачила его радость. Это не ускользнуло от внимания Кара-Джайлана.
- О чем ты сейчас подумал? – быстро спросил он.
- Прости, пожалуйста, - Камил порозовел и исподтишка взглянул на князя. – Но… - он запнулся, потом продолжил с усилием:
- Не обижайся, Караджан… но можешь ли ты приказать своим, а теперь и моим людям, чтобы они не грабили анконийцев?
     Кара-Джайлан засмеялся.
- Не бойся, - сказал он. – Я строго-настрого прикажу им грабить только людей Сульгара и Хорка.
- Но ведь люди Сульгара и Хорка взяли себе добро мирных жителей, - возразил Камил.
- Что упало, хан, то пропало, - заметил Кара-Джайлан. – Мои люди не могут спасать анконийцев от Сульгара и не брать при этом законной добычи. Мой народ – дикари, язычники, им нужна большая плата за их труд. То, что награбили тайлаты Сульгара, мои воины возьмут себе, с этим ничего не поделаешь. Но я запрещу им обижать и грабить мирных анконийцев. Это в моей власти, и я это сделаю.
- Хорошо, - вздохнул Камил. – Пусть будет так.
     После ужина они идут в спальный шатер и ложатся так же, как вчера вечером: Камил в центре огромной тахты, а Кара-Джайлан с краю.
- Караджан, - тихо говорит в темноте принц. – Я беседовал сегодня с Ньолой… прости, с Ньолой-ни. И я хочу сказать тебе, что ты не прав. Зачем ты мучаешь ее? Прошу тебя, пойди ей навстречу: ведь вы любите друг друга.
- Камил-хан, - спокойно отвечает, выдержав паузу, Кара-Джайлан. – Предоставь мне самому решать мои дела; я не нуждаюсь в твоих советах. А когда буду нуждаться, скажу тебе об этом.
- Ах, так, - Камил вглядывается в темноту, глубоко уязвленный. – Что ж, ладно, я буду знать, что ты презираешь мнение своего господина. И за это вот тебе теперь, выслушай меня не перебивая. Ньола-ни сказала, что будет христианкой, что станет травой под твоими ногами и свечой в твоем шатре, что готова быть водой у твоих губ в знойные дни, а в стужу – огнем в твоем очаге. И такую девушку ты отвергаешь! И из-за чего! Из-за какой-то пустой мысли о том, что ты, якобы, стар для нее. Побойся Бога: ты с твоим здоровьем и с твоей силой десять раз переживешь ее! Каменное сердце – и то смягчилось бы перед ее горем и любовью. Нет, ты не любишь ее. Тот, кто любит, не поступает так с женщиной, которая дорога ему.
     Он сердито умолк.
- Камил-хан, - помолчав, сказал Кара-Джайлан. – Я выслушал тебя, не перебивая. Теперь ты выслушай меня. Если тебя так волнует судьба Ньолы-ни и моя судьба, я отвечу тебе прямо: я просто проверяю ее чувства ко мне, - постоянна ли она? Потому что если она оставит меня, когда мы будем женаты, я этого не перенесу. Вот уже пять лет, как я люблю ее, но она выбрала не меня, а моего младшего брата, а если потом и полюбила меня, то не ошиблось ли ее сердце? Если она будет продолжать меня любить, я женюсь на ней.
- Когда? – сурово спросил Камил. – Через десять лет?
- Через месяц, - миролюбиво ответил князь тайлатов. – Можешь передать ей это.
- Нет, - Камил приподнялся на локте. – Ты сам ей это скажешь, и скажешь завтра. Хорошо, Караджан?
- Я не скажу ей ни слова, - с улыбкой ответил князь, которому, видимо, нравилось поддразнивать Камила. – Пусть Лорна-ни скажет ей, если ты не хочешь.
- Почему ты ничего не скажешь Ньоле сам?! – Камил подполз к краю ложа, чтобы выйти на воздух и успокоиться: до того он был опечален и раздражен.
- Куда ты? – спросил Кара-Джайлан.
- Пойду скажу Ньоле-ни, что ты не любишь ее, - сухо отозвался Камил.
- Не смею останавливать моего господина, - с затаенной усмешкой сказал Кара-Джайлан.
     … Когда Камил вернулся в шатер, несколько успокоенный свежим майским воздухом, Кара-Джайлан поймал его за руку и засмеялся:
- Попался, хан! Ты ведь обещал не спорить со мной, а вот, споришь. Выходит, ты не хозяин своему слову?
- Мне жаль ее, пойми, - дружески ответил Камил. – Я не спорю, а только… ведь ты не жестокий, Караджан, ты добрый, я знаю. Ньоле и так невесело, а тут еще ты со своими проверками… Это несправедливо. А она-то считает тебя нежнее, чем перо ласточки.
     Кара-Джайлан тут же выпустил его.
- Вот как… - сказал он еле слышно, и его голос чуть заметно дрогнул. Камил обрадовался.
- Да, - подтвердил он с жаром. – Она именно так и сказала. Ну? Зачем ты терзаешь ее сердце, Караджан?
- Спи, Камил-хан, - произнес тайлат. – Мне о многом надо подумать; к тому же завтра рано вставать.
- Доброй ночи, - Камил завернулся в одеяло. Помолчав, он сказал:
- Ньола не похожа на тайлатскую девушку, она гораздо красивей других.
- Ее мать была пленной испанской дворянкой, - ответил Кара-Джайлан. – А отца звали Меджур-бай; славный был воин… Спи, Камил-хан, довольно разговаривать. 
     Камил тут же крепко уснул, а Кара-Джайлан еще долго лежал без сна, охваченный мыслями и чувствами, которых он давно уже не испытывал…

      
                ЧАСТЬ Ш.
                1.

     Камил сидит в своей комнате в Розеншлоссе. Рассвет еще только занимается, но вчера он рано заснул и теперь чувствует себя отдохнувшим и бодрым.
     Он вспоминает, как два дня тому назад освобождал своих друзей вместе с Кара-Джайланом, его сыновьями и воинами.
     В день атаки, утром, они с Кара-Джайланом приехали верхом туда, где их ожидало огромное войско верных князю тайлатов. Четверо сыновей Кара-Джайлана, красивые юноши, поздоровались с отцом: приложились по очереди лбами к его лбу. Затем Кара-Джайлан возвел Камила за руку на холм, откуда все могли их видеть, и при всём войске склонил колени перед принцем и поцеловал его руку. Тут же все огромные отряды тайлатов как один человек опустились на колени перед Камилом, и в первую очередь – сыновья князя. Кара-Джайлан встал, снова взял Камила за руку и в течение пяти минут говорил что-то тайлатам; эхо разносило его голос по всему лугу, окаймленному рощами. Все слышали его слова. Триста тысяч людей безмолвствовали. Казалось, что все воины онемели и окаменели, так они были тихи и неподвижны, когда говорил их властелин и вождь.
     Кончив говорить, Кара-Джайлан свел Камила с холма и сказал ему:
- Ты поедешь на Хазаре между моим сыном Салманом и Асанбеком, которого я отдаю тебе в оруженосцы. Эти люди уберегут тебя от гибели. Только надень шлем и панцирь. Это испанские доспехи, одни из лучших в мире. Ни одна стрела не возьмет их, да и меч тоже. Даже ружейная пуля им нипочем.
     Камилу помогли облачиться в тяжелый панцирь, который защищал грудь и спину, и в шлем, оберегавший лицо и шею. Камил тут же обнаружил, что в доспехах ужасно неудобно и душно, тем более, что сами тайлаты надели только легкие шлемы и кольчуги. Но принц не стал спорить. Сам Кара-Джайлан и его сыновья  надели островерхие шлемы с конскими хвостами, отчего их лица стали удивительно красивыми, а весь общий вид – грозным и внушительным.
     С левой стороны от Камила ехал молчаливый Салман, справа – огромный Асанбек, тот самый слуга, который одел его, уснувшего после бани, и отнес в шатер. Камил не знал этого. Он со страхом и любопытством поглядывал на тайлатского Голиафа, которого несла могучая лошадь. Асанбек почтительно подал своему новому господину заряженное ружье и два пистолета, оправленных в золото. Камил пристроил оружие на себя и благосклонно кивнул Асанбеку.
     Прозвучала громкая команда на тайлатском языке, – и войско полетело стрелой. Тайлаты, пленившие свиту Камила, не успели уйти далеко. Тайлум-хан, уверенный, что никто не посмеет напасть на него, не очень-то спешил в столицу, давая возможность своим людям грабить встречные города и деревни. Напрасно Шон Нэйджел ругался и грозил ему. Тайлум лукаво щурил свои заплывшие жиром глазки и, посмеиваясь,  пояснял «Шон-баю», что торопиться некуда! Пленных никто не отобьет, и они не сбегут, а его люди заслужили добычу. Что из того, что сбежала девушка? Она ничего собой не представляла. Все остальные будут в целости доставлены в столицу. И он часто и надолго останавливался ради своих воинов. Вот почему, проехав пять часов на лошадях во весь опор (тайлатские лошади были очень выносливы), отряды Кара-Джайлана очутились в каких-нибудь трех милях от отрядов Тайлума.  Здесь лошадям дали отдохнуть, отдохнули сами, и через полтора часа неожиданно атаковали отряды изумленного хана со всех сторон.
     Застигнутые врасплох, воины Тайлума были перебиты в несколько минут, пленные освобождены, а Тайлум и Нэйджел взяты в плен. Всё награбленное добро Тайлумовых воинов перешло в собственность воинов Кара-Джайлана и было поделено между ними. Всем досталась неплохая добыча, каждый остался доволен.
     Камил обнимал своих друзей и целовал их всех до единого, особенно лорда Эдмаса, который был счастлив, что его старший брат вернулся за ним.
     Ориани, Эрмиш, Дэсмонд и Кнут Ронге знали некоторые обычаи тайлатов и приветствовали своих спасителей – князя и его сыновей – пожатием руки и дружескими улыбками. Все четверо приложились лбами к их лбам, но никто не поцеловал князя и его сыновей в щеку. Камил заметил это и невольно смутился, вспомнив, как поцеловал Кара-Джайлана прямо в его тотемную татуировку. Только теперь он сообразил, что нарушил восточный этикет, но тут же решительно подумал: «Пусть Кара-Джайлан привыкает к христианским знакам приветствия».
     Суровый воин в шлеме с конским хвостом, Кара-Джайлан, немного напугал маленького Эдмаса, особенно когда преклонил перед ним колено и поцеловал его руку. Эдмас, не привыкший к такому знаку почтения даже во дворце своего отца, едва не заплакал от смятения и страха, но Кара-Джайлан так ласково улыбнулся ему, что испуг ребенка тут же прошел. От природы он был чуток, добр и отзывчив, поэтому щедро улыбнулся Кара-Джайлану в ответ. Тот поднял его на руки и что-то очень властно сказал своим сыновьям и воинам. И, к изумлению Эдмаса, все эти большие люди с раскосыми глазами склонились перед ним, и лица их выразили почтение. А Кара-Джайлан снова улыбнулся шестилетнему брату своего господина и спустил его на землю.
    Потом все отправились в Розеншлосс. Бедный герцог Флауде, смертельно боявшийся тайлатов (как врагов, так и друзей) ехал в карете, чтобы отдать им долг гостеприимства. Лорну Эрмиш должны были привезти на следующий день Морах и Тумай. Впрочем, и весь стан Кара-Джайлана должен быт переместиться ближе к Розеншлоссу, а потом и вовсе разместиться там на всё время войны. Эта перспектива (отдать свой сад в распоряжение тайлатов на несколько недель) сильно смущала герцога Флауде. Но он уже начал понемногу успокаиваться и доверять новым союзникам принца Камила.
     Вечер и часть ночи гости замка, как анконийцы, так и тайлаты, мылись в прачечной замка и пировали, празднуя освобождение пленных. Князь тайлатов тотчас завоевал всеобщее расположение. Его сыновья не знали анконийского языка, но все были с ними  так добры и предупредительны, что вскоре их суровые неподвижные лица смягчились и потеплели. Эти анконийцы  понемногу тоже начинали нравиться им.
     Кара-Джайлан с удовольствием смотрел на лорда Эдмаса, чьи белокурые волосы казались ему чудом – еще большим, чем серебристо-золотые волосы Минны Ориани. Как и всякий тайлат, он в глубине души испытывал неизменное восхищение и даже преклонение перед белой кожей, светлыми глазами и волосами – и мог подолгу любоваться ими.
     Кара-Джайлану и его сыновьям отвели красивые комнаты, удобные и уютные. А на следующий день, к великой радости Камила и Аделинга Эрмиша, приехала Лорна, и жизнь по-прежнему заиграла для принца всеми цветами радуги.
     Сыновья Кара-Джайлана, Ньола, Асанбек и еще несколько тайлатов приняли христианство. Отец растолковал сыновьям суть священных таинств, а Асанбека просветил Камил, так как тот хорошо понимал анконийский язык и даже кое-как изъяснялся на нем.
     Теперь Камил сидит и вспоминает об этом. Еще он с упоением думает о том, что завтра обвенчается с Лорной… и почти тут же расстанется с ней – пока не освободить всю округу города Ленца от тайлатов.
     Его друзья и Кара-Джайлан вместе держали военный совет и решили начать освобождение страны с окрестностей Розеншлосса и Ленца. Сто тысяч тайлатов из своей армии Кара-Джайлан уже отправил в сторону Гламберка под руководством своих старших сыновей, Фарида и Рамиля, а младших, Салмана и Талида, оставил при себе: отчасти для помощи, отчасти для того, чтобы дети учились у него управлять армией и народом. Он скоро станет анконийским подданным, они же останутся тайлатскими князьями. Пусть же учатся быть воинами и властителями, отважными, справедливыми, презирающими междоусобицы, стоящими один за другого до конца.
    
                2.

     Гестур и Манфред сидели в одной из комнат Salvatio и слушали тайлата, который, захлебываясь слюной, рассказывал им о неожиданно явившейся огромной армии Кара-Джайлана, о пленении им Шона Нэйджела и Тайлума, о четырехстах убитых тайлатов. Братья, сурово нахмурившись, слушали его прерывающийся голос, то и дело угрюмо и многозначительно переглядываясь между собой. Они никак не ожидали, что Кара-Джайлан всерьез возьмет сторону Астольфа. Теперь Гестур Хорк не мог избавиться от грабителей, тайлатов Сульгара, как замышлял сделать это вначале; они были нужны ему. Мало того, к грабителям Сульгара добавились отныне новые – люди Кара-Джайлана, который, казалось, всегда был глубоко равнодушен к тому, что происходит в Анконии. Но, оказывается, он только притворялся… или же Камил посулил ему золотые горы? Скорее всего, последнее.
     Когда тайлат закончил говорить, Хорк выслал его вон движением руки. Он и Манфред молчали. Наконец Гестур выговорил хриплым голосом:
- У нас лишь один выход, брат. Надо любой ценой захватить принца Камила и держать его вместе с Астольфом в заложниках. И, конечно, следует созвать сюда всю нашу армию для обороны столицы – ведь через несколько дней они будут здесь!
- Я пошлю гонцов в тайлатские отряды, - хмуро откликнулся Манфред. – Мы соберем их… силы будут равны. А может статься, перевес окажется на стороне Камила.
- Поэтому он и нужен нам как заложник, - ответил Гестур, вставая и взволнованно прохаживаясь по комнате. Да, именно так. И его брат Эдмас тоже нам нужен. Их обоих надо выкрасть. Кому бы поручить это? – он задумался.
- Энн Г`иссинг, - вдруг произнес Манфред, и Гестур тотчас насторожился, как охотничья собака, учуявшая дичь.
- В самом деле, Гиссинг, - повторил он. – Как же это я забыл про него. Где он сейчас?
- Не знаю. Я его разыщу, - ответил Манфред.
- Разыщи – и как можно скорее, - молвил Гестур. –  Объясни ему всё, как следует, и пообещай, что хочешь. Правда, неизвестно, сколько времени ты потратишь на поиски. Но дело того стоит. Ступай, принимайся за поиски.
- Хорошо, - сказал Манфред, вставая.
     «А мой брат бывает не так уж и глуп, - подумал Гестур Хорк. – Что бы сейчас делал без него?.. И к тому же… вот мысль! Ну, Кара-Джайлан, ты пожалеешь, что пошел против меня, - очень скоро пожалеешь!»
     И, вызвав к себе князя Сульгара, он принялся очень тихо и оживленно о чем-то совещаться с ним.
     … Тихий сонный полдень. До столицы осталось всего десять часов пути.
     Огромная армия принца Камила отдыхает. Герцог Флауде остался в Ленце вместе с Лорной, уже несколько дней как женой Камила. Принц обещал забрать ее в столицу, как только та будет взята. Армандо Ориани уговаривал и Минну остаться в Ленце. но она не согласилась. «Лучше я погибну вместе с тобой, - повторяла она, но не оставлю тебя». Узнав, что «Минна-ни» ждет ребенка, Кара-Джайлан перестал настаивать на том, чтобы она осталась у Флауде. «Желание твоей жены сейчас священно, Анд-бай, - сказал он Армандо. – Пусть она едет с тобой, иначе младенец может не выжить». И Ориани дал согласие, хотя и очень переживал за Минну. Лорна рассталась с Камилом со слезами. Они всего четыре дня прожили вместе как муж и жена, и ей было очень больно и тяжело расставаться с ним даже на неделю. Он сам едва не плакал, так ему не хотелось оставлять ее… но мысль о том, что ее могут ранить во время сражения дала ему сил быть твердым самому и ободрить Лорну. Чтобы она не так тосковала в одиночестве, он попросил Кара-Джайлана оставить при ней Ньолу, на что князь охотно согласился. Ньола теперь была весела и полна бодрости, потому что Кара-Джайлан пообещал ей, что они будут вместе, когда он «станет анконийцем». Она знала, что его слово всегда твердо. Отрада наполнила ее душу, и она перестала грустить. Чтобы Кара-Джайлан был доволен ею, она очень охотно осталась с Лорной: утешать и развлекать ее.
     И вот теперь полдень. Тайлаты Кара-Джайлана и пять тысяч человек капитана Сантори (Дэсмонда) разместились частью на лугу, частью в огромном лесу. Воздух очень тепел. После утреннего перехода и обеда всех сморило. Солдаты дремлют прямо на траве и под деревьями.
     Камил тоже лежит, закинув руки за голову, и с волнением думает о том, что совсем скоро, может, уже завтра, он встретится с отцом. Как же они обрадуются друг другу! Отец не сразу узнает его, а потом вдруг поверит, что перед ним его старший сын… Они весь вечер проведут втроем: отец, он и лорд Эдмас, и им будет хорошо, очень хорошо. А потом приедет его Лорна. Боже, какое счастье!..
     Он в упоении закрыл глаза. Над ним распростерлось густое синее небо с редкими облачками, под ним был мягкий мох и трава. Да, всё будет чудесно, удивительно. Он, Камил, непременно помирится с императрицей Амелией, когда та вернется из Италии, и будет всегда с ней очень почтителен. Эта женщина не любила его и побаивалась его острого языка в ту пору, когда он еще был тщедушным горбуном, а он презирал ее. Но теперь всё изменится. Он подружится с ней ради отца, ради Эда, ради себя самого. И она станет держать себя с ним иначе, проще и сердечней, - непременно…
     Он открыл глаза и встал, чтобы посмотреть, где Эд, не спит ли он? Мальчика всю дорогу вез в седле Аделинг Эрмиш. Он сам предложил это Камилу, чтобы тот не беспокоился за брата, и Камил согласился.
     Принц идет в лес, туда, где расположился Аделинг. Эрмиш крепко спит, но лорда Эдмаса рядом нет. Легкая тревога чуть касается сердца принца. И тут же уступает место облегчению: он слышит голосок Эда и его смех. Он идет туда, откуда доносятся эти звуки. И видит: на небольшой поляне лорд Эдмас борется с Кара-Джайланом.
     Камил замирает на месте и, улыбаясь, наблюдает за ними. Кара-Джайлан сидит под деревом в легкой льняной анконийской одежде, а Эдмас налетает на него то с одной, то с другой стороны, стараясь повалить, но Кара-Джайлан слегка отталкивает его, и ребенок мягко падает на траву, очень довольный. Лицо Кара-Джайлана равнодушно, глаза полуприкрыты, но Камил видит, что игра доставляет ему такое же удовольствие, как и Эдмасу.
     Маленький принц и Кара-Джайлан как-то сразу подружились. Эдмаса чрезвычайно интересовал князь тайлатов, такой могущественный и добрый. Он ходил за ним веревочкой, позабыв о своих игрушках, а когда Кара-Джайлан беседовал или играл с ним, был на седьмом небе от счастья. Он с благоговением рассматривал оружие тайлатского князя, самозабвенно играл с тяжелыми ножнами и шлемом с конским хвостом.
     «Эд похож на бабочку, - думает Камил, наблюдая теперь за братом, одетым в белую рубашечку, светло-серые бархатные панталоны и маленькие сандалии наподобие римских. – А Караджан, точно владыка леса с его невозмутимостью, серым льняным костюмом и ожерельем из медвежьих когтей. Ему не хватает только цветочного венка и плаща, сплетенного из трав и листьев».
     Эдмас подбегает к Кара-Джайлану в очередной раз. Тот обхватывает его рукой за колени и притягивает к себе.
- Отдохни, Эдмас-хан, - говорит он.
- Я победил тебя? Победил? – допытывается Эд, держась руками за его плечи.
- Победил. Разве ты сам не видишь?
- А почему ты тогда не падаешь?
- Мне мешает дерево, оно поддерживает меня. Садись.
     Он сажает Эдмаса к себе на колени и тихонько покачивает его, всякий раз мягко удерживая, когда Эд пытается встать. Постепенно веки мальчика смыкаются, и он засыпает на коленях у Кара-Джайлана, откинув голову. Его белая, чуть золотистая от загара рука, маленькая и тонкая, доверчиво и спокойно лежит на темной мускулистой руке Кара-Джайлана, открытой до локтя, а эта рука бережно придерживает его за бок. Во взгляде Кара-Джайлана, устремленном на ребенка, нежность и свет. Очень осторожно и восхищенно он касается свободной рукой белокурых волос Эдмаса, точно маленький мальчик – дорогой, красивой, хрупкой игрушки. И тут же убирает руку.
     Камила глубоко трогает и умиляет эта сцена. Его сердце наполняется теплом и какой-то тихой радостью. Он выходит из своего укрытия. Но Кара-Джайлан не удивлен его появлением.
- Я увидел тебя, Камил-хан, когда ты был еще вон у той сосны, - вполголоса говорит он. – Садись.
     Камил садится рядом с ним и спящим Эдом и тоже прислоняется к стволу дерева, от которого пахнет нагретой солнцем корой.
- Вы с Эдом хорошо играли, - признается он. – Так весело, мирно.
- Еще бы, - отвечает Кара-Джайлан. – Эдмас-хан не кусается, как маленькая ящерица, едва только начнешь побеждать его.
- Это я маленькая ящерица? – Камил хочет сурово нахмуриться, но вместо этого смеется.
- Теперь ты большая ящерица, - улыбается Кара-Джайлан и вдруг говорит?
- Скажи, у тебя была в детстве игрушка: деревянный слон на колесиках?
- Была, - Камил с любопытством смотрит на Кара-Джайлана. – А что?
- Значит, это тебя я видел во дворце, когда мне было двадцать лет, - задумчиво говорит Кара-Джайлан. – Тебе тогда было пять. У твоего слона сломался хобот. Ты сидел в пустом коридоре дворца и плакал. Тогда-то я и увидел тебя. Мне стало тебя жаль. Помню, я подошел к тебе, взял на руки и сказал: «Не плачь. У тебя нет слона, зато теперь есть мышь на колесах» (а этот слон и вправду стал очень походить на мышь). Ты сразу перестал плакать и улыбнулся. Я поставил тебя на пол. Ты сказал: «Я назову эту мышь…»
- Чам, - засмеялся Камил. – Да, теперь я вспомнил. Так звали нашу комнатную собачку, и я решил так же назвать слона.
- Да, ты назвал это имя и повез свою мышь за веревочку, - продолжал Кара-Джайлан. – А я остался стоять в изумлении. Ведь по-тайлатски «чам» значит «встреча». Я решил, что ты необыкновенно мудрый анконийский ребенок, который, к тому же знает, тайлатский язык. И мне даже в голову не пришло, что я беседовал с самим наследником престола.
     Камил снова засмеялся.
- Нет, - сказал он. – Я тогда не знал ни одного слова по-тайлатски. Но я помню, что какой-то человек с птицей на щеке (я тогда думал, что она нарисована) утешил меня и превратил моего любимого слона Кима в мышь. Эта мышь до сих пор живет в детской Эда, если только Гестур Хорк не играет ею.
    Лицо Кара-Джайлана тотчас слегка омрачается; он возвращается из рая воспоминаний в действительность.
- Мне кажется странным, Камил-хан, - говорит он тихо и медленно, - что мы до сих пор не встретили ни одного тайлата Сульгара.
- Да, это странно, - соглашается Камил. – Но, может быть, они поджидают нас около столицы?
- Дай Бог, - коротко отвечает Кара-Джайлан.
- А если они все сбежали? – задумчиво предполагает принц.
- Это будет плохо, - говорит князь тайлатов. – Потому что сбежать они могут лишь для того, чтобы напасть на нас так, как мы этого не ждем. Сульгар – скорпион, он полон яда. А Хорк – черный тарантул. Им, конечно, уже донесли о нас. И если они не примут бой, значит, на уме у них хитрость и тьма. Хан, - он внимательно смотрит на Камила. – Никуда не ходи без Асанбека, даже если захочешь отойти всего на одну минуту. Обещай мне!
- Обещаю, - твердо говорит Камил. – Не думай, хан, что я такой беспечный. Ведь Нэйджел сказал, что Хорки только и мечтают о том, как бы заполучить нас с Эдом.
- Тебя сейчас трудно узнать, - замечает Кара-Джайлан. – Это все тайлаты говорят. Ты изменился; это хорошо. А за Эдмас-ханом я прослежу. Аделинг-бай хорошо смотрит за ним, но всё-таки надо смотреть лучше. Теперь рядом с Аделинг-баем всё время будет мой человек, Амир. Верный слуга; никогда не спит двумя глазами, всегда только одним, и слышит, как кричат летучие мыши.
- В самом деле слышит? – заинтересовывается Камил.
- Нет, - усмехается Кара-Джайлан. Это просто поговорка. – Но он очень внимателен. Он будет присматривать за Эдмас-ханом. А за тобой будет смотреть Асанбек. И с этого дня, если он хотя бы на минуту оставит тебя, я велю бить его кнутом.
- Нет, - Камил примирительно касается его руки. – Не надо бить Асанбека, Караджан. Ведь он усердный слуга и воин, он не аруби…
- Буду бить, если он отойдет от тебя, - хладнокровно повторяет Кара-Джайлан. – Так что, если тебе его жаль, ты всё время будешь с ним.
- Ну, ты и шантажист, - смеется Камил.
- Я должен сберечь тебя и Эдмас-хана, - отвечает на это князь. – Любой ценой. И я сберегу вас.


     Они едут весь день, а вечером останавливаются близ реки Лунь. Тайлатов Сульгара по-прежнему нигде не видно. Теперь уже об этом говорят не только тайлаты, но и анконийцы.
- Логичнее всего предположить, что они ждут нас у столицы, - замечает Орас Дэсмонд, сидя у костра и машинально следя глазами за тем, как искры улетают в черное небо.
- Да, вряд ли они собираются напасть на нас с тыла, - соглашается Аделинг Эрмиш.
- Кара-Джайлан думает, что они замышляют какую-то «хитрость и тьму», так он и сказал, - говорит Камил и дружески обращается к Ориани:
- Когда начнется сражение, Анд, не рвись в первые ряды во имя долга; я вовсе не хочу потерять тебя. Лучше будь рядом с Минной и береги ее. И ты тоже, Кнут.
- Хорошо, милорд, - отвечает Ориани. – Из меня в самом деле неважный боец.
- И из меня, - вздыхает Кнут.
     Ориани молчит несколько минут, потом говорит с улыбкой:
- Кара-Джайлан удивительный человек; трудно переоценить его. Он сильный вождь. И… чрезвычайно проницательный человек. И есть в нем что-то такое… брр… словом, мне не хотелось бы когда-нибудь провиниться перед ним.
     Все смеются.
- Вряд ли у тебя будет такой случай, - весело говорит Дэсмонд, поблескивая серыми глазами. – Кстати, ему понравились твои глаза, Анд. «Глаза раскосые, почти, как у тайлата, - сказал Кара-Джайлан, - а цвет сине-зеленый. Это красиво».
- Верно, так он и сказал. А еще ему понравилось, как Кнут играет на скрипке.
- Да, - лицо Кнута оживляется. – Он даже сказал, что я великий мастер, и приставил ко мне Талека, чтобы тот защищал и оберегал меня.
- А ко мне и Минне – Тумая, - подхватывает Ориани.
- Анконийцы для князя, точно дети, - посмеивается Эрмиш. – Хорошо еще, что он не приставил няньку к тебе, Арденго.
- Я не простил бы ему этого, - смеется Дэсмонд. – Но он знает, с кем можно проявлять власть, а с кем лучше быть поосторожней.
- Ладно тебе. Еще скажи, что он тебя боится, - усмехается Аделинг. – Просто он видит, что мы себя в обиду не дадим и других защитим: словом, тертые калачи.
- Он правильно делает, что бережет нас, - становясь серьезным, - говорит Арденго Сантори. – И особенно сыновей короля. Он ничего не хочет делать наполовину. И я вижу: он делает всё от души, а не ради этой бумаги, которую ты подписал, Камил…
- Да, - соглашается Камил. – Может, раньше он и старался из-за бумаги, но теперь… Я знаю, теперь всё иначе, и он тоже знает это.
- А всё мы с Аделингом, - самодовольно улыбается Орас. – Ведь мы первые подумали об этом человеке и занялись его поисками. И нашли его! Ну-ка, скорее хвалите нас!
     Все смеются.
- Мы каждый день хвалим вас, Орас, - признается Камил. – Без Кара-Джайлана мы бы сейчас не сидели здесь, у Луни, у костра, так близко от Гламберка…
- … и не думали бы о предстоящем сражении, - подхватил Орас. – И каким оно будет, это наше таинственное завтра?

                3.

     На рассвете Кара-Джайлан просыпается, заслышав приближающийся топот копыт. Он выходит на большую дорогу и видит: к нему во весь опор скачет со своей свитой Фарид, его старший сын. Он соскакивает со своего коня, целует отцу руку и говорит:
- Отец, тайлатов нет в столице, а те, которые там были, уехали. Мы с Рамилем не обратили на это внимания. Непонятно, что происходит. Мы взяли с собой анконийца, которого нашли у ворот города в беспамятстве. Он пришел в себя и сказал, что многое знает, что хочет видеть Камил-хана. А потом опять впал в беспамятство.
- Где Рамиль? – быстро спрашивает Кара-Джайлан.
- Он уже занял столицу, - отвечает Фарид. – Кажется, она совсем пуста.
- А где ваш анкониец?
- Здесь. Давайте его сюда, - приказывает Фарид, оборачиваясь к своей свите.
     Могучий тайлат снимает с коня худенького темноволосого юношу, подносит к Кара-Джайлану и кладет у его ног. Лицо юноши в предрассветных сумерках бледно и измучено. Одежда его изорвана, левая рука ниже локтя в крови и обмотана какой-то тряпкой.
- Огня, - приказывает Кара-Джайлан.
     Кто-то высекает огонь. Князь срывает растущее рядом с ним жесткое растение с красным цветком и поджигает его, затем задувает огонь. От растения начинает исходить едкий отвратительный запах. Кара-Джайлан подносит тлеющий цветок к носу юноши. Тот стонет и открывает глаза. Князь поит его крепким вином, поддерживая его голову, потом говорит:
- Не бойся, бай, я Кара-Джайлан, союзник анконийцев Астольфа. А ты кто?
- Я Эгон, разведчик Ораса Дэсмонда, - отвечает юноша. – Он с вами, Орас?
- С нами.
- И лорд Камил с вами?
- Да.
- Мне надо поговорить с ним… - Эгон переводит дух.
- Сначала поговори со мной, - мягко, но настойчиво говорит Кара-Джайлан. – Где Сульгар и его люди? Где Гестур Хорк и его брат? Где Астольф-хан?
- Сульгар ушел из столицы и увел своих тайлатов вчера днем, - отвечает Эгон. – Куда они двинулись, я не знаю. Манфреда нет в столице уже с неделю, а вчера вечером Гестур Хорк увез короля Астольфа в карете вместе со своими телохранителями… - голос Эгона задрожал. – А он, король… он мне был, как родной в последнее время и только мне мог доверять… я погнался за ними, хан, хотел проследить, куда его повезут. Но Гестур заметил меня и выстрелил: сначала в мою лошадь, потом мне в руку. Я упал, перетянул рану тряпкой… и больше ничего не помню.
     Он заплакал. Кара-Джайлан взгляну на могучего тайлата из свиты Фарида:
- Батыр (таково было прозвище тайлата), отнеси Эгон-бая Халиму: пусть лечит его. А ты, Сулам, разбуди Орас-бая и позови ко мне.
     Спустя несколько минут Кара-Джайлан и Орас Дэсмонд уже сидели возле костра, рядом с целителем Халимом, который извлек пулю из раны Эгона и теперь чем-то прижигал рану.
- Кость задета, рука сломана, - сказал он по-тайлатски. – Ему нужны носилки.
     Кара-Джайлан перевел его слова угрюмому Дэсмонду. Глаза Арденго Сантори наполнились сумрачной печалью.
- Мои люди сделают носилки, - молвил он. – Надо сказать его отцу, Эйбу, что Эгона ранили…
- Я всё сделаю, бай, - Кара-Джайлан дотронулся до плеча капитана Сантори. - Мы довезем его до столицы. А ты возьми анконийцев и наемников и поезжай в Гламберк: так будет лучше.
- Да, пожалуй ты прав, - согласился Дэсмонд. – Что ж, тогда до встречи в Гламберке, хан.
- До встречи, - кивнул Кара-Джайлан.
     … Вскоре все пять тысяч воинов, подчиненные Орасу, были уже в пути. Только отец Эгона, бывший разбойник Эйб Раш, ехал среди тайлатов, рядом с носилками, в которых лежал его сын.
     Аделинг Эрмиш, Кнут, Пит, Армандо Ориани и Минна ехали вслед за принцем Камилом. Эгон запекшимися губами сообщил принцу, что король Астольф оставил ему записку в тайнике под кроватью, в комнате, где его держали последние месяцы.
     Камил был раздавлен обрушившейся на него бедой. А он-то ждал сражения и радостной встречи с освобожденным отцом! Когда и где они теперь встретятся? Что Гестур Хорк сделает со своим несчастным пленником, куда он увез его? Возможно, неприятель покинул столицу, чтобы со свежими силами напасть на армию принца… и всё же, для чего он оставил город? Столица Анконии теперь свободна, но где же ее правитель, король великой и богатой страны? А самое главное, его отец… Отец! К горлу Камила подступил комок, но усилием воли он проглотил его. Нет, он не будет слабым, время слабости прошло. Он будет сильным, очень сильным! И он найдет отца, где бы Хорк, это исчадие ада, не спрятал его.
     … Столица встретила их сиротливо распахнутыми воротами и каким-то подавленным затишьем, которого не могли разогнать голоса десяти тысяч солдат Ораса и Рамиля. В городе осталось человек пятьдесят коренных жителей, переживших владычество Хорка и грабежи тайлатов. Но эти люди были запуганы, издерганы и совершенно ничего не знали.
     Дом Армандо Ориани не был разграблен, благодаря тому, что там сразу же поселился ближайший помощник Сульгара, князек Тагай. Ориани даже обнаружил в доме множество новых дорогих вещей, видимо, награбленных Тагаем в других домах. Почему князек не взял из с собой, покидая столицу, осталось неизвестным. Обычно тайлаты всегда отвозили награбленные вещи в свой стан и очень тяжело расставались с краденным добром хотя бы на час. Но факт оставался фактом: Тагай почти ничего не взял в доме Ориани. Он прихватил с собой лишь несколько золотых безделушек с каминной полки в гостиной.
     Камил сразу же поехал во дворец, где также всё осталось на своих местах. Только по коридорам и залам вместо придворных бродили любопытные тайлаты, допущенные внутрь Кара-Джайланом.
     В сопровождении Асанбека, который не отставал теперь от него ни на шаг, быстро наше подвальную комнату, в которой так долго томился его отец. Двери, ведущие в нее, были распахнуты настежь. Камил не без труда отыскал под кроватью тайник и вынул оттуда записку. Едва он начал читать ее при блеске утреннего солнца, как слезы брызнули у него из глаз, как он ни старался сдержать их.
     «Камил, дорогой мой, - писал король Астольф. – Не знаю, где я буду, когда ты прочтешь эти строки (если ты вообще прочтешь их). Гестур Хорк что-то задумал, но что именно, я не могу себе представить. Знаю одно: он намерен увезти меня отсюда как заложника, но когда и куда? Бог весть. Ты писал мне в последнем своем письме, что Кара-Джайлан теперь твой союзник. Я очень доволен этим, ибо я хорошо помню то время, когда он жил во дворце заложником. Ни к одному тайлату на свете я не испытывал большего уважения, чем к этому князю. Мой отец был столь добр к нему, что позволил жениться здесь, во дворце, на тайлатской княжне. Здесь же родился первенец Кара-Джайлана, Фарид. Полагаю, князь не забыл, что твой дед Эбергарт, да и я, благоволили к нему и отпустили домой, в родительский стан с богатыми дарами. Пусть же хотя бы во имя прошлого он теперь не оставит тебя! Если я буду жив, то его служение тебе (корыстное или бескорыстное) будет вознаграждено стократ и более…
     Что еще написать тебе? Поцелуй за меня нашего Эда, обними друзей, которые нам верны. И помни: я, твой отец, люблю и буду любить тебя и лорда Эдмаса всей силой моего сердца, до самого моего смертного часа. Целую тебя и обнимаю много раз. Будь мужественным, милорд! Позаботься о королеве Амелии, если меня не станет. В случае моей смерти благословляю тебя на престол как моего прямого наследника. Прощай, моя радость.
                Император Астольф».
     «Прощай, моя радость», - перечитал еще раз принц Камил, и глаза его заволокло слезами. Он прижал письмо к губам и, упав на кровать, где еще так недавно спал его отец, молча заплакал. Плечи его вздрагивали так сильно, что кровать поскрипывала. Смущенный Асанбек застыл у дверей, не зная, что предпринять. Он не смел подойти к своему господину с утешениями; да он был и не мастер утешать, хотя сердце его разрывалось от жалости, когда он смотрел на Камила. Оруженосец не знал, что делать и лишь переминался с ноги на ногу, сочувственно вздыхая.
     В этом положении их обоих нашел Кара-Джайлан. Он сделал знак Асанбеку встать в коридоре, а сам вошел в комнату и закрыл двери изнутри. Подойдя к Камилу, он сел рядом с ним. Камил обернулся и молча подал ему письмо короля.
     Он не знал, сколько времени прошло с этой минуты и как случилось всё остальное. Но почувствовав, что выплакал все слезы, он увидел, что сидит на кровати, крепко обняв Кара-Джайлана, а тот в ответ обнял его и тихонько покачивает, словно лорда Эдмаса. Убедившись, что Камил затих, князь тайлатов сказал ему:
- Мы найдем Астольф-хана, обещаю тебе. Он нужен Хорку живым, его будут беречь; верь мне.
- Поедем на поиски сегодня же! – встрепенулся Камил.
- Нет, не сегодня. Завтра, - ответил Кара-Джайлан.
- Сейчас, сию же минуту! – Камил дернулся, пытаясь высвободиться, но Кара-Джайлан удержал его за плечи.
- Завтра, Камил-хан, - спокойно повторил князь. – Поверь мне, так будет лучше.
     Скорбная усталость волной накатила на его высочество; он покорно кивнул головой.
- Хорошо, - молвил он, прикрывая глаза. – Я согласен, завтра.
     Кара-Джайлан снял руки с его плеч и встал. Камил прилег на кровать и мгновенно заснул безотрадным тяжелым сном. Кара-Джайлан вышел из комнаты, прикрыл за собой двери и наказал Асанбеку:
- Смотри за ним! И не давай ему покидать столицу. Если он попытается это сделать, любой ценой верни его в Гламберк. Ты понял меня?
- Да, хан, - Асанбек поклонился своему господину.
     Кара-Джайлан отправился к себе в комнату. Там, подобно Камилу, он прижал письмо короля к губам и спрятал его у себя на груди. Его сердце, как и сердце Камила, рвалось на поиски Астольфа. Но он понимал, что эти поиски следует начать завтра, когда вернутся гонцы и разведчики Фарида, Рамиля и Дэсмонда, посланные своими начальниками в разные стороны света для выяснения обстановки. Возможно, кто-нибудь из них нападет или уже напал на след Хорка, а это значит, что поиски короля сразу же начнутся с верного пути. «Так мы сбережем силы и время», - думал князь тайлатов.

                4.

     Тяжелый для Камила день проходит медленно, строго, смутно. Он подобен унылому сну. Как во сне, принц машинально завтракает, моется, переодевается в чистое и даже утешает лорда Эдмаса, который, не найдя во дворце отца и матушки, стал очень печален. Даже его любимая качалка – конь Росинант – не смогла развеять его грусти. Но утешения Камила, его убедительные слова о том, что «скоро отец и матушка вернутся», заставляют Эда немного взбодриться.
     Друзья его высочества вместе с ним держат военный совет и решают так: двести пятьдесят тысяч тайлатов под руководством Фарида и Рамиля останутся охранять столицу; остальные пятьдесят тысяч отправятся на поиски его величества вместе с Камилом и Кара-Джайланом. Армия Арденго Сантори также будет вести поиски, но в другом направлении. Поисковые отряды должны регулярно посылать гонцов – друг к другу и в столицу.
- А ты, Анд, - говорит Камил Армандо Ориани, - будешь временным правителем Анконии. Тебе поможет Кнут Ронге и люди, которых тебе оставит Орас. 
- Пусть будет так, - соглашается Армандо. Его немного пугают новая ответственность и обязанности, но он исполняется решимости как можно добросовестней заместить его высочество и короля Астольфа.
     Эрмиш решает ехать вместе с Кара-Джайланом и принцем. Маленький лорд Эдмас тоже. Он не может примириться с мыслью, что Камил оставит его. Камил знает, что мальчик может заболеть, оставшись без единого родного лица, даже если окружающие будут очень ласковы с ним. Такое уже бывало, ведь Эдмас очень нежен и привязчив.
     Кара-Джайлан против того, чтобы лорд Эдмас ехал с ними. Принц спорит со своим вассалом. Князь тайлатов не уступает. Тогда Камил, глядя ему в глаза, говорит властно и решительно:
- Караджан-хан, мой брат поедет со мной. Такова моя воля; тебе остается лишь повиноваться.
     Эти слова, против ожидания, очень нравятся Кара-Джайлану. Он, конечно, не слишком доволен тем, что маленький хрупкий ребенок поедет с ними, но его приводит в восхищение царское поведение принца. Одобрительно блеснув глазами, князь целует руку Камила и покорно отвечает:
- Ты мой господин, Камил-хан, твоя воля – закон.
     Камил веселеет. Значит, он всё-таки может повелевать своим деспотичным союзником и вассалом, и тому это даже нравится! Он высказывает эту мысль Кара-Джайлану. Тот улыбается:
- Да, я доволен, когда мной повелевает тот, кто выше меня. Это правильно , так должно быть. Моя душа хочет этого.
- Она редко этого хочет, - не удерживается от язвительного замечания Камил.
- Нет, она хочет этого всегда, - возражает Кара-Джайлан. – Напротив, это ты редко приказываешь, а всё больше просишь или предлагаешь. В этом случае я вынужден распоряжаться сам.
- А ведь ты прав, - сознается Камил. – Раз так, я теперь буду всё время повелевать тобой!
- Повелевай, но разумно, - отвечает Кара-Джайлан. – Потому что исполнять неразумное выше моих сил.
- Хорошо, - дружески говорит его высочество. – Постараюсь быть разумным.
     Ближе к вечеру происходит непредвиденное событие: убегает из плена Шон Нэйджел. Выясняется, что Тайлум-хан перегрыз зубами веревки на его руках. Ноги Нэйджел освободил себе сам, затем вскочил на лошадь (пленные сидели во дворе, у ворот крыльца) – и ускакал из столицы так быстро, что стража не успела настичь и остановить его.
     Тайлум-хана после этого посадили в подвал с крепким замком на двери. А Камил подумал про себя: «То-то Кара-Джайлан не почувствовал как следует моего укуса. Вон, какие зубы у тайлатов: как у диких зверей, - веревки перегрызают! Немудрено, что они считают нас беззащитными детьми; мы действительно во многом дети по сравнению с ними».
     Тайлаты в самом деле не могли относиться к анконийцам, как к серьезным бойцам, хотя охотно признавали их духовное и нравственное превосходство над собой. Но разве могли быть настоящими воинами эти розовые человечки с нежной тонкой кожей и такими мягкими волосами, изнеженные, слабосильные? Тайлатов восхищали их волосы, кожа, цвет глаз: всё это было приятно для взгляда и прикосновения. Это было красиво, а тайлаты, несмотря на свою дикость, умели ценить красоту. Правда, это была больше чувственная, чем духовно-эстетическая оценка, и она не мешала тайлатам при случае безжалостно истреблять анконийцев и прочих европейцев, пленять их, превращать в рабов. И всё же тайлаты не были так жестоки к европейцам, как друг к другу. Иметь раба-анконийца считалось у них роскошью. Такого раба обычно баловали, и немудрено: ведь раб зачастую был изящней и красивей своего хозяина; тот обычно хорошо это сознавал.
     Побег Шона Нэйджела не слишком огорчил Камила. Он даже упросил Кара-Джайлана не наказывать строго воинов, которые его упустили. Впрочем, Кара-Джайлан в данном случае был с ним согласен: одинокий пленник не представлял, по его мнению, большой ценности. К тому же, князь не сомневался, что Нэйджел в скором времени вновь попадется в плен. Тем не менее, упустившая его стража всё-таки была наказана кнутом за небрежность. Благодаря заступничеству Камила, вместо полагавшихся им пятидесяти ударов, охранники получили всего по двадцать пять, чем остались очень довольны. Это увеличило их расположение и уважение к Камилу, чего, собственно, и добивался Кара-Джайлан. Он ничего не делал без смысла и тайного расчета.
     … На следующий день Камил прощается с друзьями. Он обнимает каждого из них, как велел ему в своем последнем письме король Астольф (впрочем, он так же простился бы с ними и без письма) Они в ответ целуют его руку и тоже обнимают его.
     Приезжают гонцы, посланные Фаридом, Рамилем и Орасом. Они докладывают своим предводителям, что напали на след кареты, увезшей короля Астольфа и Хорка: эту карету видели крестьяне четырех деревень, и двигалась она на юго-запад.
     Услышав это, Кара-Джайлан говорит принцу:
- Они поехали к юго-западной границе, Камил-хан. Но Салман со своими десятью тысячами воинов будет там раньше, чем они: я еще вчера отослал его туда. Вообще, к каждой границе я послал десять тысяч человек.
     Другие гонцы сообщают, что армия Сульгара ушла на запад, к морю, к Песчаным Дюнам – так называлась небольшая бухта.
     Узнав об этом, Кара-Джайлан нахмурился и заметил:
- Они хотят быть хитрыми, хотят заманить нас к Дюнам. Но мы туда не пойдем, мы сделаем иначе…
     И он умолкает, мысленно просчитывая каждый будущий шаг своей армии.
     Спустя несколько минут, Камил и Кара-Джайлан уже в пути. За ними следует младший сын князя Талид во главе пятидесяти тысяч человек. По правую руку от Камила – верный Асанбек, по левую – Эрмиш. Он везет перед собой в седле лорда Эдмаса. Эд счастлив: брат взял его с собой!
     В это же время в Ленц скачут гонцы, предупредить леди Лорну и Ньолу: пусть они еще немного поживут во дворце герцога Флауде.
    
                5.

     Они едут неспешным шагом, останавливаясь лишь изредка, чтобы дать отдых лошадям и отдохнуть самим. После обеда Аделинг Эрмиш закуривает свою короткую трубку, а Кара-Джайлан – походный кальян. Заинтересованный, Камил просит князя тайлатов дать и ему «попробовать». Но князь с мягкой настойчивостью возражает ему:
- Не надо, хан. Там, кроме табака, еще кое-какая трава. Тебе не следует привыкать к ней.
     И Камил отступает.
     На ночь они останавливаются у юго-западного притока Луни. И тут их ждет сюрприз. В сопровождении двух тайлатов перед их костром, верхом на лошадях, в женских седлах, перед ними неожиданно появляются Лорна и Ньола. У них виноватые и в то же время торжествующе радостные лица. У тайлатов, что их сопровождают, лица просто виноватые. Они ожидают неминуемого наказания.
     Мундштук кальяна выпадает из руки изумленного князя тайлатов, а Камил бросается к своей Лорне и снимает ее с коня, счастливый и взволнованный.
- Прости, милорд, прости, Караджан-хан, - говорит Лорна. – Но я не могла больше ждать. Я бы умерла с тоски! Мы с Ньолой уехали от господина Флауде почти сразу же после того, как уехали вы, а по дороге к столице встретили ваших гонцов. Они рассказали нам всё, что произошло, сказали, в какую сторону вы теперь едете, - и мы поехали за вами. Наши слуги помогли нам сократить путь, и вот мы здесь… Кара-Джайлан, прости своих слуг. Милорд, - она смотрит на Камила. – Позволь мне остаться с тобой!
- Конечно, ты останешься, - решительно и нежно говорит Камил. Любовь и страсть разом охватывают его, едва он прикасается к ней. Кара-Джайлан видит всё это и понимает, что спорить бесполезно. Он слегка качает головой и подходит к сошедшей с лошади Ньоле. Она виновато опускает голову, прикрытую кружевной накидкой.
- Ньола-ни, - он бережно поднимает ее лицо за подбородок двумя пальцами и смотрит ей в глаза.
- Я виновата, Караджан, - она целует его руку, но в ее глазах, кроме раскаяния то и дело предательски вспыхивают искорки безудержной радости. Она счастлива, что видит его, что стоит рядом с ним, что может прикоснуться к нему. И она сейчас так хороша, эта ослушница, пошедшая против воли хана, что его сердце исполняется любви к ней и преклонением перед ее красотой, женственностью и отвагой. Он прижимает ее к себе почти против воли и касается губами ее лба, с трудом удерживаясь, чтобы не расцеловать ее всю, с ног до головы, и не унести в сой шатер, как зверь добычу… Но он крепко держит себя в руках. Они не будут вместе, пока он не освободит короля Астольфа, иначе он потеряет трезвость мысли и начнет думать только о ней. К тому же, христианский закон запрещает касаться женщины до венчания, и сейчас Кара-Джайлан очень рад этому.
- Я велю поставить тебе отдельный шатер рядом с шатром Камил-хана, - говорит он Ньоле. – Будешь прислуживать Ло-ни.
- Я могла бы жить в твоем шатре, за плотным пологом, - шепчет она, прижимаясь лицом к его груди.
- О, нет, - он не выдерживает и целует ее в волосы, тонко пахнущие цветами. – Не годится благоуханную траву класть рядом с огнем: пламя сожжет ее.
- И пусть сожжет, - шепчет она, глядя на него снизу вверх счастливыми глазами. И наивно добавляет:
- Ведь Господь знает, что мы с тобой будущие муж и жена; Он не рассердится.
     Скрывая улыбку, Кара-Джайлан притворно хмурится и говорит с напускной строгостью:
- Даже не думай об этом, Ньола-ни! Мы с тобой больше не язычники. Грех нарушать христианский закон! Понимаешь ли ты это?
- Понимаю, - она поникает головой.
- Обвенчаемся, когда вернемся в столицу, - продолжает он. – А до тех пор… до тех пор просто знай, что я люблю тебя, и сильнее любить нельзя, невозможно.
     Она вспыхивает счастливой улыбкой и вновь поднимает голову.
- Я сделаю, как ты хочешь, хан, - говорит она с покорной твердостью. – Ты приказываешь, я повинуюсь.
- Я не приказываю, - вздыхает он. – Просто так будет лучше: немного подождать. Подумай сама, и ты поймешь, что это так.
- Да, это так, - соглашается она ласково. – Всё так, как надо, раз ты любишь меня… а я тебя, - добавляет она еле слышно.
     Он быстро оглядывается – не видит ли кто? – и целует ее руку, прекрасно понимая при этом, что проявляет недопустимую для тайлатского князя слабость. Но иначе он не может. Потом он тихонько отталкивает от себя Ньолу. Они еще раз долго и глубоко смотрят друг на друга, затем одновременно расходятся в разные стороны.
- Я прощаю вас, - коротко говорит Кара-Джайлан провинившимся тайлатам. – Поставьте походный шатер для Ньолы-ни и отдыхайте.
     Через несколько минут шатер поставлен. Он очень невелик и невысок, не то, что огромные просторные шатры в стане. Но Ньола счастлива и в этом маленьком убежище. Она скоро засыпает с улыбкой на губах, а рядом, в шатре Камила, с такой же улыбкой, засыпает в объятиях принца леди Лорна. Усталость и любовь не дали ей даже поздороваться с отцом, но Аделинг только посмеивается.
- Когда есть муж, отец ни к чему, - весело говорит он Камилу, который снова подсаживается к костру, счастливый и умиротворенный.
- Прости, Аделинг, - отвечает Камил. - Это моя вина. Не осуждай Ло. Только меня. Ладно?
- И тебя не осужу, милорд. Будь счастлив, - улыбается Аделинг.
- Благодарю тебя, - Камил тронут его пониманием. Он с живостью оборачивается к Кара-Джайлану.
- Караджан! А ты – не сердишься?
- На кого? - спрашивает Кара-Джайлан, посасывая мундштук кальяна.
- На наших дам, - розовеет Камил.
- Бесполезно сердиться на женщин вообще, а на тех, что влюблены, в особенности, - усмехается князь. – Они живут сердцем, а не разумом. Бог с ними.
- А на меня ты не сердишься? – спрашивает Камил, опуская глаза. – Что я не отослал их в столицу?
- Кто же на ночь глядя едет в столицу? – Кара-Джайлан испытующе поглядывает на принца из-под полуопущенных век.
- Но я и завтра их не отошлю, - Камил решительно смотрит на него. – Просто не смогу.
- Хорошо, пусть едут с нами, - смеется Кара-Джайлан. – Я рад за них, за тебя, за себя… Не годится им сейчас быть здесь, как и Эдмас-хану. Но что теперь поделаешь? Пусть едут.
- Ты тоже влюблен, - улыбается в ответ Камил. – Поэтому так легко соглашаешься.
     Кара-Джайлан слегка кивает, подтверждая слова принца, и прячет свой кальян в походную суму.
- Спокойной ночи, - говорит он Камилу и Эрмишу. – Не сидите долго, завтра рано вставать.
     И уходит к своему шатру: спокойный, сдержанный, невозмутимый. Но сердце и душа его поют, как птицы, и всё существо полно блаженства. Ньола-ни приехала к нему, она любит его. И он теперь не расстанется с ней, если только в этом не будет острой необходимости. Он будет видеться, говорить с ней, черпать силы в ее хрупком облике, в ее нежном голосе, он будет любоваться ею и думать об их будущем счастье – хотя бы иногда, изредка. Как же это прекрасно – то, что она приехала! Как он рад ей, как благодарен Богу за этот щедрый нежданный дар! Он опускается на колени в своем шатре, и губы его благоговейно произносят слова хвалы и славы Тому, Кто сегодня привел к нему Ньолу.
                6.

- Еще раз, Камил-хан! Попробуй еще раз.
     Камил с удовольствием натягивает тетиву небольшого лука, подаренного ему Кара-Джайланом, стреляет и попадает прямо в центр мишени: спил сучка, белеющий на темном фоне коры.
- Отлично, - Кара-Джайлан улыбается ему; его белые зубы блестят на солнце. – Видишь, когда оружие тебе по росту и по силам, ты не дашь промаха.
     Камил улыбается ему в ответ. Они в пути уже четвертый день. За это время тоска принца по отцу немного поубавилась. Он поверил в то, что они с Кара-Джайланом скоро найдут и освободят короля. К тому же, появление Лорны очень его утешило. Иногда он перечитывает письмо Астольфа, которое Кара-Джайлан хранит у себя. Но это письмо уже не вызывает у него слез, а только любовь к отцу – и уверенность в скорой встрече с ним.
     Стоят жаркие июльские дни. Все воины одеты очень легко, но нарядно: в тонкие шелковые одежды ярких расцветок с серебряными и золотыми вышивками. На лорде Эдмасе одни только нижние батистовые штанишки, подвернутые выше колен, и нижняя сорочка без рукавов, с вырезом вместо ворота, а на ногах – неизменные ремешковые сандалии. На голове у маленького герцога полотняная шапочка.
     В отличие от своих соплеменников Кара-Джайлан носит легкую одежду анконийцев из тонкого льна. Чистоплотный, как кошка, он меняет ее очень часто и моется при всяком удобном случае. Банного шатра при нем теперь нет, но горячая вода, мыло и ароматические притирания всегда к его услугам. Камил невольно заразился от него чистоплотностью: он моется сам и моет лорда Эдмаса.
     Кара-Джайлану очень нравятся отношения между братьями-принцами. Он видит, как горячо любит Эд своего старшего брата и как внимателен и нежен с ним Камил. Он обращается с Эдом подобно доброму отцу, даже не брату, и это понятно: между Камилом и Эдмасом почти двадцать лет разницы в возрасте. Когда армия останавливается для отдыха. Камил учит Эда считать. Читать мальчик уже давно умеет, а писать в полевых условиях трудно учиться. Впрочем, лорд Эдмас хорошо пишет слова печатными буквами.
     За несколько дней пути Кара-Джайлан успел многое взвесить и заново продумать. Поэтому он меняет свое изначальное намеренье не ехать к Песчаным Дюнам. Вернее, сам он не едет туда, но отряжает к Дюнам двадцать пять тысяч человек под началом своего лучшего полководца Азиз-хана, подчиненного ему тайлатского князя. Сам Кара-Джайлан остается также при двадцати пяти тысячах человек. Азиз-хану приказано не нападать на войска Сульгара, а постепенно, путем хитрой тактики, отрез`ать от этих войск «кусок за куском», всё более ослабляя силы противника. Кара-Джайлан отдал бы полководцу под начало все пятьдесят тысяч тайлатов, но он подозревает, что Гестур и Манфред Хорки не остались без защиты. При них наверняка есть воины, с которыми придется сражаться. Пока же разведчики, которых он регулярно посылает во все стороны света, доносят ему, что не нашли никаких следов его величества.
     По вечерам Камил, Кара-Джайлан и Эрмиш сидят у большой карты Анконии, отмечая расстояние, которое они уже прошли. До границы еще двести миль. «Если мы и там не найдем Астольф-хана, - размышляет Кара-Джайлан, - то пойдем в глубь страны, обыщем все леса, поля, города, деревни – пока не столкнемся с отрядами Орас-бая. А там будет видно, что можно предпринять еще».
    

     Спустя полторы недели после выхода из столицы, они остановились близ небольшого город Кьювика, на широком лугу, окруженном лесами. В первый же вечер Кара-Джайлан отправился в город на своем белом Селиме. Вернулся он очень поздно и отдал своим воинам удивительную команду: отдыхать весь завтрашний день.
- Мы не тронемся с места около двух суток, - заявил он.
- Почему? – Камил заволновался. – Ты напал на след, Караджан?
- Я еще не всё проверил, Камил-хан, - был ответ. – Пока что рано говорить о чем бы то ни было.
     Камил продолжал расспрашивать но Кара-Джайлан твердил ему, что скоро он, принц, всё узнает, а пока – пусть не забивает себе понапрасну голову. Камилу пришлось отступиться от своего вассала, так и не выяснив, почему Кара-Джайлан решил задержаться именно здесь.
     Весь следующий день войско провело в бездействии. Кара-Джайлан с утра уехал в город, а вечером прислал к Эрмишу и его высочеству гонца с тем, чтобы тот передал им: Караджан-хан вернется поздно и просит не ждать его к ужину.
- Интересно, что он задумал? – рассуждал Камил, прогуливаясь с Аделингом Эрмишем верхом. Верный Асанбек не отставал от них ни на шаг.
- Кажется, мы узн`аем об этом последними, - заметил Эрмиш с философским спокойствием. Он покуривал трубку, а в ухе его поблескивало на солнце серебряное кольцо.
- Ну, это еще не известно, - молвил Камил, задетый за живое словами Аделинга.
     … Едва солнце опустилось за горизонт, и наступила темнота, Камил велел Асанбеку как можно тише оседлать лошадей.
- Мы поедем в город, - решительно заявил принц.
     Асанбек немного смутился: можно ли его высочеству ехать в город? Но он не получал последнее время приказа от Кара-Джайлана ограничивать свободу принца. Поэтому он решил следовать за Камилом, куда бы тот ни поехал, и ни в чем не препятствовать ему.
     Он отвел лошадей к лесу и оседлал их. Вскоре они вместе с Камилом уже ехали верхом по залитой лунным светом тропинке.
     Когда они уже готовились выехать из леса на большую дорогу, ведущую к Кьювику, Камил вдруг заметил вдалеке на опушке две фигуры, мужскую и женскую. Он тут же велел Асанбеку остановиться и спрятать лошадей, а сам спешился и, словно тень, заскользил от дерева к дереву, постепенно приближаясь к таинственным фигурам. Ему с самого начала показалось, что мужской силуэт принадлежит Кара-Джайлану, и теперь он с каждым шагом всё больше убеждался в своей правоте. Он не желал следить за своим другом и слугой, но любопытство терзало его с такой силой, что и назад повернуть он не мог. «Я только проверю, точно ли это Караджан, - успокаивал свою совесть Камил. – Если это он, я сразу же поверну обратно, а потом честно прзн`аюсь Караджану, что видел его, и спрошу, с кем он встречался».
     Намеренье было добрым и, приободрившись, Камил подобрался к людям на опушке леса совсем близко.
-… сколько Шон-бай даст за него? – услышал он голос Кара-Джайлана.
- Он сказал, что не пожалеет сотни золотых, - ответила ему женщина, и Камил содрогнулся: он узнал голос Эльвы, фрейлины из дворца! Сердце его забилось так сильно, что он побоялся, как бы эти двое не услышали стука.
- А сколько он предлагает за Эдмас-хана? – хладнокровно продолжал Кара-Джайлан.
- Пятьдесят золотых, - ответила девушка.
- Это мало, - покачал головой Кара-Джайлан. – Мне нужно двести золотых, Эльва-ни.
- Ты их получишь, - подумав, согласилась она. – Кроме того, ты получишь меня; ты не забыл об этом?
- Нет, я не забыл, - ответил Кара-Джайлан. – Я всё помню. Если бы я не получил тебя, я бы потребовал пятьсот золотых. Но ради тебя я на всё соглашаюсь; передай это Шон-баю.
- Передам, - ее голос прозвучал кокетливо. – Но когда же и как ты отдашь их ему?
- Послезавтра ночью я заманю их в лес, который зовется у вас Кьювикским Ближним. Пусть Шон-бай ждет меня возле своей землянки. И ты жди, - он сжал ее руку, а потом наклонился и поцеловал ее. Камил видел это очень ясно, так как они нечаянно вышли из тени и попали под лунный свет. Эльва с жадностью обняла Кара-Джайлана за шею и сама поцеловала несколько раз очень охотно. Потом сказала:
- Поклянись, что не уедешь без меня!
- О, я не уеду без тебя, - ответил он таким голосом, что сердце Камила облилось кровью. Ни одна женщина не устоит перед таким голосом, подумалось ему. Но Кара-Джайлан! Как он мог говорит с ней так, с этой змеей, которая в тысячу раз менее хороша и женственна, чем Ньола? Неужели он, такой мудрый человек, не видит этого? «Даже если он притворяется, - подумал Камил, - даже если играет ( а это, конечно, так), он не должен говорить таким голосом, не должен целовать эту предательницу, эту торговку живым товаром, развратную и ничтожную!» Ревность охватила его с ног до головы. Он задрожал от горя, точно отравленный голосом Кара-Джайлана и тем, что тот поцеловал Эльву – жадную, ненасытную, злую!
     Он ни минуты не подумал, что Кара-Джайлан собирается предать его. Он верил ему едва ли не больше, чем себе самому. Но то, что князь обнимал Эльву и позволял ей обнимать его в ответ, а может, и больше того… нет, этого не должно было быть даже ради победы над Хорком! Он не должен был изменять Ньоле и обманывать ее.
     Камил не помнил, как выбрался назад, на лунную тропу, как тихонько окликнул Асанбека, как они поехали обратно. Он чувствовал себя, как человек, пронзенный сразу несколькими стрелами. «Что со мной? – думал он с досадой. – Наверно, я схожу с ума. Меня не должно касаться, с кем и каким образом встречается Кара-Джайлан, чтобы выяснит, где мой отец и спасти его. Я не прав. Мне вообще не следовало следить за ним. Ведь у меня никакой выдержки: всё равно, что у молодого вина, только что поставленного в подвал… Как же мне больно! Я не хочу, чтобы они встречались, не хочу, не хочу!»
     Они приехали в спящий лагерь. Асанбек расседлал лошадей и лег возле шатра, но Камил не залез в шатер. Он сел возле него, подавленный, опустошенный, истерзанный.
     Когда в скором времени подъехал к своему шатру Кара-Джайлан, его высочество испытал величайшее облегчение, но в нем осталась какая-то горечь, мешавшая ему спать, дышать, жить, и он не мог понять, откуда она берется, что за мысль питает ее. Снедаемый каким-то злым отчаянием и тоской, он, наконец, не выдержал и подошел к шатру Кара-Джайлана.
     Князь еще не спал. Он сидел у своего маленького костра, спокойный и задумчивый.
     Увидев Камила, он немного удивился.
- Ты не спишь, хан?
- Не могу уснуть, - Камил, не глядя на него, сел рядом с ним. Потом заговорил, собравшись с духом:
- Караджан… Я… я всё видел и слышал… - он покраснел до ушей и обрадовался, что слабый свет костра не позволит хану заметить это. – Мы с Асанбеком были в лесу. Я видел и слышал вас, тебя и Эльву. Прости мне это шпионство , но… Караджан, ты не должен больше с ней встречаться.
     И он твердо посмотрел в лицо Кара-Джайлану. Глаза князя спокойно встретили его решительный взгляд.
- Камил-хан хочет учить меня, с кем мне встречаться, а с кем нет? – мягко спросил князь, с легкой лукавой насмешкой поглядывая на принца.
- Нет, - честно признался Камил. – Встречайся, с кем хочешь, только не с ней и не с такими, как она…
- Почему? – улыбнулся Кара-Джайлан и вкрадчиво уточнил:
- Уж не потому ли, что ты хотел жениться на Эльве-ни и дал ей пощечину, когда она отказала тебе?
- Она уже рассказала тебе об этом? – Камил презрительно улыбнулся. – Что ж, пусть треплет языком, не жалко. Ты можешь знать обо мне всё, у меня нет от тебя тайн. Но я не желаю, чтобы эта змея, изменившая своей родине и государю, целовала тебя, обнимала… и… ты тоже не должен обнимать ее! Я же видел, как ей хорошо с тобой!
- Так уж я устроен, - скрывая улыбку, ответил Кара-Джайлан. – Женщинам со мной хорошо. Даже худшим из них.
- Но Ньола-ни! – воскликнул Камил. – Как ты можешь изменять ей?
     Кара-Джайлан усмехнулся; ему нравилось поддразнивать Камила, и он ничего не мог с собой поделать.
- Мужчина может позволить себе развлечься, - сказал он, краешком глаза наблюдая за своим щепетильным собеседником. – Его будущая жена ничего от этого не потеряет.
- Ты нарочно меня дразнишь, - догадался Камил. - Хорошо, дразни; это твоя любимая забава. Но если ты еще раз поцелуешь Эльву, я пристрелю ее, слышишь? Ты знаешь, как я метко стреляю!
     Кара-Джайлан громко засмеялся.
- Стреляешь ты метко, - согласился он. – Но с этой ночи Асанбек не пустит тебя дальше нашего лагеря.
- Что?! – на Камила накатило бешенство. – Мой собственный слуга не пустит меня дальше лагеря? Да я тогда просто убью его!
- Убьешь, - согласился Кара-Джайлан. – Если у тебя будет оружие.
- Ну, знаешь… - Камил скрипнул зубами. В течение нескольких минут они молчали, потом Камил решительно встал и сухо промолвил:
- Спокойной ночи. Если ты поставил себе целью отравить мне жизнь, хан, радуйся: ты добился того, чего хотел.
- Постой, Камил-хан, -Кара-Джайлан удержал его за руку. – Сядь и выслушай меня. Напрасно ты затеял это: следить за мной. Я бы сам тебе всё рассказал. И, видит Бог, я не изменял Ньоле-ни. А то, что я кого-то поцеловал и обнял – так ведь это потому, что иначе нельзя. Я очень многое узнал от Эльвы. Но я вижу, она всё еще немного дорога тебе, ты не можешь забыть ее. Так вот, даю тебе слово, что больше не прикоснусь к ней: ради тебя.
- Она мне дорога? – в изумлении переспросил Камил. – Мне дорога Эльва?
     Он невольно засмеялся, и в его смехе прозвучало облегчение.
- Так ты ничего не понял, Кара-Джайлан! Не она мне дорога, а ты, слышишь? Ты! Я люблю тебя, как брата, поэтому хочу, чтобы ты был чист, чтобы никто, кроме той, которую ты любишь, которая достойна тебя, не прикасался к тебе! Может, я не прав, но для меня это важно – чтобы ничто не оскверняло тебя. Я так же отношусь и к своему отцу, и к Эду. А до Эльвы мне уже нет никакого дела, даю тебе честное слово христианина.
     Он умолк, наступила тишина. Ее нарушил голос Кара-Джайлана:
- Помнишь ту бумагу, которую ты написал для меня, Камил-хан? Один лист у меня, другой у тебя. Принеси мне свой.
- Зачем? – удивился Камил.
- Увидишь. Принеси.
     Камил принес ему завещание-договор, с помощью которого в апреле заключил военный союз с Кара-Джайланом. Князь взял оба листа в руки – свой и тот, что хранился у Камила, - разорвал их, скомкал и бросил в огонь. Бумага тотчас почернела и скорчилась в пламени, а Кара-Джайлан молвил:
- Ты сам наградишь меня потом, если захочешь. Брат не заключает сделки с братом, и слуга со своим господином – тоже. Они должны верить друг другу. Но, хан, прошу тебя об одном: позволь мне завтра встретиться с этой женщиной еще раз. Я вижу ее насквозь и знаю ей цену. Я не влюблен в нее, даже не увлечен ею, и не позволю ей ничего, что бы могло оскорбить тебя или Ньолу-ни. Однако она много знает; я уверен, что завтра она скажет мне нечто важное. Позволь, хан.
     В голосе Кара-Джайлана слышалась покорная просьба. В глаза Камилу он не смотрел. Глубокое чувство вины перед его высочеством не позволяло ему поднять глаз.
- Хорошо, Караджан, - Камил обнял его, очень довольный тем, что они, наконец, поняли друг друга.
- Прости меня, - Кара-Джайлан всё еще стоял, потупившись. - Я плохо слушал свое сердце. Я не услышал, как страдает твоя душа. Я был шакалом и хуже шакала. Но ты показал мне свет, и теперь я уже не заплутаюсь: не буду дразнить тебя и играть тем, что тебе дорого. А дороги тебе великие вещи, перед которыми преклоняются даже язычники.
- Я прощаю тебя, - смущенно ответил Камил и добавил:
- Будет тебе, Караджан! Ты совсем не так виноват, как говоришь. И вообще, мне очень даже нравится, когда ты меня дразнишь.
     Кара-Джайлан посмотрел, наконец, ему в глаза и улыбнулся, приветливо тряхнув головой.
- Теперь я буду знать меру, - пообещал он. – Спасибо, хан, что простил меня. А я… ты знаешь, я не пожалею своей жизни для спасения тебя или Астольф-хана. Я готов жить для вас и умереть за вас, знай это.

                7.

     На следующий день Кара-Джайлан, вернувшись с очередного «свидания» с Эльвой, рассказывает Эрмишу и Камилу:
- Шон Нэйджел здесь, и при нем пятнадцать тайлатов Сульгар-хана. Он хочет, чтобы я продал ему вас с Эдмасом, Камил-хан (ты уже это знаешь). Мы возьмем Шон-бая и Эльву-ни завтра, да и тайлатов их заберем с собой. А потом все вместе повернем обратно, к столице.
- А как же мой отец? – спрашивает Камил.
     Кара-Джайлан улыбается; в его улыбке спокойное торжество, глаза блестят удовольствием.
- Эльва-ни кое-что рассказала мне об Астольф-хане, - признается он. - Нам больше не надо искать его; я знаю, где он.
- Где? – встрепенувшись, Камил хватает его за руки.
- В столице, - спокойно отвечает Кара-Джайлан.
- Как в столице? – Камил крайне удивлен. – Его же там не было…
- Был, Камил-хан. И до сих пор он там, но так спрятан, что никто бы не догадался, где он.
- Где же… - голос Камила слегка дрожит, - где он? Во имя всего святого, скажи мне, Караджан!
     А Эрмиш вынимает изо рта трубку и впивается глазами в тайлатского князя.
- Клянитесь, что не проговоритесь, - говорит Кара-Джайлан.
     Камил и Аделинг клянутся.
- Он в Золотых Кольцах, - веско и значительно произносит князь.
- Караджан? – непонимающе переспрашивает Камил; он никогда не слышал о Золотых Кольцах. Аделинг Эрмиш, видимо, тоже ничего не знает о месте с таким названием. Кара-Джайлан смеется над их растерянным видом.
- Золотые Кольца – это цепь подземных лабиринтов под столицей, - объясняет он. - У меня есть карта этих лабиринтов; она досталась моему роду от Талид-хана по наследству. Там, в этих лабиринтах, Гестур и Манфред Хорки прячутся сами и прячут Астольф-хана и свою армию в три тысячи человек. Они увезли Астольф-хана подальше, а потом повернули обратно, так, чтобы никто их не видел, и вернулись в столицу через Золотые Кольца, и остались там, под землей. Вход в Кольца около реки Лунь. Я уже послал гонцов с этой вестью к Орас-баю и в столицу, к Фариду и Рамилю.
- А где карта? – спросил Эрмиш.
- У меня в восточном стане, на моей родине. Я послал гонцов и туда.
- А вдруг ее украли, эту карту? – Камил с трудом сдерживает дрожь волнения.
- Не украли, - смеется Кара-Джайлан. – Успокойся, хан, на тебе лица нет.
- Я бы рад успокоиться, - признается Камил со вздохом. – Да не так-то это просто, Караджан. Кстати, - он улыбается, - ты обещал меня научить тайлатской выдержке.
- Пойдем, научу, - охотно отзывается Кара-Джайлан.
- Куда же мы пойдем?
- Ко мне в шатер.
    Они идут в шатер князя и садятся друг напротив друга на жесткой походной тахте. Кара-Джайлан смотрит Камилу в глаза и говорит ему:
- Сейчас я буду произносить слова, а ты повторяй их за мной. Эти слова называются «Песнь воина». Все тайлаты знают ее наизусть с детства. Правда, они не поют ее, а проговаривают про себя перед боем или в тяжелые минуты жизни – и успокаиваются. Разумеется, они говорят по-тайлатски, а я скажу по-анконийски; думаю, большой разницы не будет.
- Это молитва? - интересуется Камил.
- Нет, не молитва. Я не знаю, что это такое. Знаю только, что еще наши древние предки твердили эти слова наизусть.
     Кара-Джайлан берет руки Камила в свои и слегка прикрывает глаза.
- Расслабься, Камил-хан, - негромко говорит он. – У тебя пальцы напряжены, да и весть ты, как натянутая струна. Представь себе, что ты кисель, что в тебе нет ни единой косточки.
     Камил пытается представить себе это, и ему удается. Он весь обмякает, хотя и продолжает сидеть прямо; его руки безвольно замирают в руках Кара-Джайлана.
- Хорошо, - так же негромко говорит Кара-Джайлан. – Теперь повторяй за мной: «Я спокоен и тверд, как земля под моими ногами. Я свободен, как ветер над моей головой. Я спокоен, тверд и свободен…»
- «… я спокоен, тверд и свободен…» – повторяет Камил, прикрыв глаза.
- «Я могу убить и могу пощадить, - продолжает Кара-Джайлан. – Я могу пощадить. Я спокоен и ясен, как солнце над моей головой. Ничто, кроме Бога, не имеет надо мной власти. Ничто и никто не имеет надо мной власти. Не имело, не имеет, не будет иметь, - ничто, кроме Бога».
- «… ничто, кроме Бога», - повторяет Камил. Он вдруг перестает чувствовать, где кончаются его руки и начинаются руки Кара-Джайлана. «Песнь воина» словно замкнула их обоих в единый круг, и они духовно, незримо, таинственным образом вросли друг в друга. Слова древней песни льются, точно текучая вода, - мерно, монотонно, медленно.
- «В сердце моем нет ни страха, ни гнева, ни уныния. Сердце мое свободно. Оно знает то, что знает, оно верит так, как верит, оно любит той мерой, которой ему отмерено. Сердце мое спокойно, свободно, ясно. Разум мой тверд и здрав, мысль во мне легка, спокойна, свободна. Дух мой подчиняется разуму, разум подчиняется духу, дух мой слушает сердце мое – спокойное, свободное, легкое. Тело мое подчиняется духу, сердцу, разуму, тело мое – раб духа и сердца, раб разума, тело мое служит покою, свету, истине…»
     Камил повторяет за Кара-Джайланом мудрые слова, подчиняющие плоть духу, а дух – покою, и постепенно ему начинает казаться, что он очень маленький, меньше муравья, и Кара-Джайлан тоже. Зато души их стали гораздо больше тел, и эти души очень спокойны, свободны, ничем не скованы, кроме как страхом Божьим – непреходящим законом земли и Небес. В Камиле поселяется мир, благодатный и крепкий, точно храм, вырубленный в скале. И в этом храме точно беспрестанно идет богослужение.
     Когда песнь заканчивается, Кара-Джайлан решительно произносит:
- Х`едэб! (Довольно!), - и размыкает их руки. Камил словно пробужденный от сна, открывает глаза. Он чувствует, что стал немного другим. Ничто в мире теперь не тревожит его сильно, никакая страсть не может взволновать его в эту минуту, никакая скорбь не способна потрясти нервы. «Как хорошо, - думает он, потягиваясь, - Я точно смотрю на себя и на мир со стороны. И в то же время во мне будто прибавилось сил. Я словно отдохнул…»
- Благодарю тебя, Караджан, - говорит он сердечно. – Теперь я действительно успокоился, мне хорошо и легко. Но я не запомнил слов.
- Я буду каждый день повторять их с тобой, и ты запомнишь, - обещает ему Кара-Джайлан.


     На следующий день всё происходит так, как заранее наметил князь. Шон Нэйджел, Эльва и их тайлаты попадают в плен. Тайлатов Кара-Джайлан берет себе и велит заковать в цепи, а Нэйджела и Эльву приводит на суд к Камилу.
     Эльва бледна от страха. Едва увидев Камила, она бросается к нему в ноги и со слезами признается, что Нэйджел нашел ее в Кьювике, где она «жила, не зная бед», и велел помочь ему захватить Камила и Эдмаса. Она должна была обольстить Кара-Джайлана и с помощью своих чар, а также некоторой суммы денег заставить его предать сыновей короля в руки Нэджеловских тайлатов.
- Он сказал, что убьет меня, если я ослушаюсь, - всхлипывает Эльва. – Простите, ваше высочество! Еще он дал мне денег, потому что я голодала. Ведь господин Голлард бросил меня. А господин Кара-Джайлан настоящий мужчина; он любую девушку может покорить. Впрочем, вы теперь тоже, - она внимательно смотрит на принца. – Бог мой, до чего вы изменились! А я… - и, всплеснув руками, она вновь разражается рыданиями.
     Камилу становится жаль ее. Он знает, что Эльва не так уж умна и не более того зла, к тому же, малодушна и труслива. Конечно, она хитра, но все ее хитрости шиты белыми нитками. Он распоряжается накормить ее, дает ей денег и отпускает с миром. Она целует ему руки, и на ее красивом глупом личике – подлинное раскаянье и восхищение великодушием принца. Она призывает на него Божье благословение и уходит в город, очень довольная тем, что ее пощадили и даже дали немножко золота.
     «И как я мог так сильно любить ее когда-то, а потом так же сильно ненавидеть? – размышляет Камил. – Ведь она ровно ничего собой не представляет. Было бы к кому ревновать Караджана! До чего же я порой бываю глуп».
     Он усмехается и велит привести Нэйджела. Нэйджел закован в цепи. Он понимает, что теперь его игра окончательно проиграна. Глядя на принца своими некрасивыми глазами, приподнятыми к переносице, он смиренно отвечает на все его вопросы и умоляет лишь об одном: даровать ему жизнь.
- Это будет решать мой отец, - говорит ему принц и велит увести пленного.
     А на следующее утро вся двадцатипятитысячная армия Кара-Джайлана пускается в обратный путь, к столице.

                8.

     Поздний вечер.
     Весь лагерь спит. Крупные звезды мерцают в темно-синем, почти черном небе. Июньская луна, круглая и добродушная, словно источает тепло и заливает сонный мир бледным и всё же ярким светом. Воздух очень тепел. Ночи теперь стоят жаркие, почти такие же, как дни, росы выпадает мало. В роще возле озера, густой и тенистой, заливаются соловьи.
     Камил и Кара-Джайлан только что выбрались из прохладной озерной воды на траву и лежат рядом, молча. Каждый из них думает о своем. До захода солнца они гуляли сегодня со своими возлюбленными среди деревьев – и были счастливы. Камил даже забыл подосадовать на Асанбека, который, согласно приказу Караджан-хана, следовал за молодыми людьми, как тень. Кара-Джайлан и Ньола бродили неподалеку от Камила и Лорны, всецело поглощенные своей беседой, целомудренно держась за руки и потихоньку пьянея от ароматного воздуха, соловьиных голосов и от близости друг друга. Позже, счастливые и усталые, девушки ушли спать, а князь тайлатов и его высочество отправились купаться. Кара-Джайлан отпустил Асанбека, сказав ему, что присмотрит за принцем сам. И вот теперь они вдвоем лежат на берегу.
- Караджан, - нарушает тишину Камил. – Каким образом мы спасем его величество?
- Я всё продумал, - отвечает князь. – Ты потом узнаешь, о чем я говорю. Сначала должны вернуться из восточного стана мои люди.
     Камил молчит несколько минут, потом мечтательно вздыхает:
- Скоро я увижу Армандо, Кнута, Ораса… Знал бы ты, как нам было весело в Розеншлоссе и у водопада Марианны, та, где летний домик лорда Флауде.
- Расскажи, хан, - просит его князь. И Камил с упоением рассказывает, как они купались все вместе в озере и водопаде, как ловили форель, как проводили друг с другом учебные бои, гуляли со своими возлюбленными, ездили на смотр армии, слушали скрипку Кнута…
- Я иногда сам себе завидую, - с чувством говорит принц. – Ведь почти всю жизнь был страшно одинок – и вдруг стал богат друзьями, да еще какими! Ведь им всем цены нет. Сначала со мной подружился Анд, потом Кнут, потом Орас…
     И он рассказывает Кара-Джайлану о бегстве из столицы, о встрече с Арденго Сантори и его людьми, о том, как он, принц, был шутом Армандо Ориани и познакомился с Лорной и Аделингом.
- А Кнут Ронге, - добавил он, - сочинил мелодию к стихам, которые так мне нравятся. Мелодия просто чудо. Я не смогу напеть ее, у меня неважный слух. Но могу прочесть стихи. Слушай.
     И он вдохновенно начинает:
                Под образом тихих садов
                Неземной красоты
                И светлых, как солнце обителей,
                Дремлют цветы.

                И солнечный ветер
                Уносит меня от беды
                В раздолье соцветий,
                В прекрасные Божьи сады…
     Кара-Джайлан слушает, неподвижно замерев. Всё в нем точно сладко застывает. Он испытывает наслаждение, до сих пор не знакомое ему. Когда принц умолкает, он долго ничего не говорит. Потом, наконец, произносит:
- Красиво, Камил-хан. Кто это написал?
- Не помню. Но я знаю эти стихи с детства.
- Теперь и я буду знать их, - говорит князь. – Они уже в моей памяти. И в сердце.
- О чем же эти стихи? – с любопытством спрашивает Камил; ему хочется услышать, что ответит Кара-Джайлан.
- О любви, - отвечает князь. – Бог любит людей, а люди – Бога и друг друга; во всяком случае, так должно быть. Это и есть тихие сады неземной красоты. Если человек обретает их в своей душе, он блажен, ему нечего бояться смерти. Потому что он становится бессмертным. Ведь любить – это значит жить вечно…
     Он умолкает. Комок подкатывает к горлу Камила. Он не ожидал, что Кара-Джайлан столь проницателен. Вот он сказал вслух простые слова, но как особенно они прозвучали в его устах – словно откровение! Он, принц, никогда не нашел бы таких слов.
- Ты мудрый человек, Караджан, - признается он. – Да, мудрый и царственный. Ты сейчас сказал истину.
     Кара-Джайлан садится на траве, серебряной от луны, сам точно отлитый из серебра, и смеется:
- Нет, я не так уж мудр, Камил-хан. Просто я изучал Закон Божий и знаю, как его исполнять.
- Многие изучали Священное Писание и многие знают, как его исполнять, - Камил тоже садится на траве. – Но не так уж много на свете людей, которые способны жить по этому Закону. А ты способен – и живешь.
- Я тоже грешен, хан, - возражает князь. – Но тихие сады… они есть у меня в душе. И у тебя они тоже есть, я знаю. Главное, не потерять их. И тогда у тебя всё время будет свой кусочек Неба, спасающий тебя от бед.
- Ты прав, - соглашается Камил. – Знаешь, Караджан, тебе быть бы христианским проповедником.
- Я просто воин, - улыбается Кара-Джайлан. – Воин света. Вернее, хотел бы им быть; но тьма постоянно мешает мне… Да и тебе тоже, и другим людям. Пойдем спать, Камил-хан.
- Пойдем, - соглашается Камил.
     Они одеваются и возвращаются в спящий крепким сном лагерь.


     До столицы остается всего трое суток пути, когда случается непредвиденное.
     Тайлаты Кара-Джайлана, воспитанные им и его сыновьями в строгости, не смеют нарушить приказа своего вождя и его высочества насчет запрета грабить мирное население. Они мужественно, с деланным равнодушием отворачиваются от городов и деревень, которые полны желанной для них добычи. Но они не смеют грабить, потому что уважают и боятся Кара-Джайлана и его сына Талида, который, несмотря на свои семнадцать лет, умеет держать свое войско в ежовых рукавицах. И всё же мысль о вожделенной добыче не чужда ни одному тайлату. Воины устали от бездействия и от мысли, что, может, им придется вернуться домой, в родной восточный стан, почти что ни с чем.
     Поэтому не удивительно, что они приходят в возбуждение, когда запыхавшиеся разведчики докладывают, что в трех милях отсюда, в лесу, ими обнаружен совершенно пустой замок какого-то вельможи, снизу доверху набитый всевозможным добром и лучшими винами. Несколько ходатаев тут же бегут к Кара-Джайлану, чтобы просить его от имени всех воинов: пусть князь позволит им взять добычу из брошенного людьми жилища!
    Кара-Джайлан не спешит с ответом. Он подъезжает к его высочеству, рассказывает ему всё и спрашивает, чей это замок?
- Это Уиллстоун, поместье барона Рэйнджерса, - отвечает он. – Рейнджерс сейчас вместе с Гестуром Хорком, я знаю это от Дэсмонда. Так что, если мою армию воодушевит и порадует добыча, пусть берут ее, это будет вполне законно.
     Кара-Джайлан кивает. Он подзывает к себе нескольких тайлатов и велит отрядить тысячу человек для поездки в замок. Пусть они заберут всё добро и поделят его равно между всеми.
     Тайлаты в восторге. Тысяча человек с телегами тут же устремляется в лес, к замку, а Кара-Джайлан объявляет привал. Воины весело устанавливают походные юрты и садятся рядом с ними в ожидании своих уехавших товарищей.
     Проходит час или два – и вдруг тишину нарушает глухой звук взрыва; затем еще, еще… Взрывы раздаются с той стороны, куда ушли тайлаты. Кара-Джайлан тотчас настораживается. А когда из-за леса взмывает вверх столб дыма и пламени он берет несколько человек и сам скачет туда.
     Через час он возвращается. За ним на телеге везут двадцать раненых, частью покалеченных людей. Тайлаты с ужасом смотрят на своих товарищей. Один из раненых рассказывает:
- Когда мы все вошли в замок и принялись собирать добро, повсюду вдруг начал взрываться порох; кто-то поджег его. Им были начинены все стены в замке. Никого не осталось в живых, кроме нас, и добыча вся сгорела.
     Камил поражен тем, что услышал. Кара-Джайлан хмурит брови, поручает раненых заботам целителей и строго-настрого запрещает своим воинам подходить отныне близко к пустым замкам и богатым домам.
- Это ловушка Хорка, - коротко говорит он Камилу и Эрмишу. Те не спорят с ним. Но тайлатов удержать трудно. Разочарованные, они спешат вознаградить себя добром, брошенным в пустых жилищах, которые попадаются на пути, - и гибнут от взрыва еще три раза. Кара-Джайлан строго наказывает выживших ослушников; остальные постепенно проникаются почтением к брошенным домам и замкам – и уже не идут туда. Но факт остается фактом: к столице теперь движется армия, потерявшая за последние дни две тысячи человек из двадцати пяти. Кара-Джайлан отряжает гонцов к Азиз-хану и к своему сыну Салману с приказом не отпускать людей в чужое пустое жилье, даже если это жилье будет полностью сделано из золота. «С нас хватит того добра, которое будет отобрано нами у людей Сульгар-хана и в столице, у Гестура Хорка», - пишет он в посланиях к сыну и полководцу Азизу.

                9.

     До столицы осталось десять часов езды верхом.
     Раннее утро. Рассвет еще только начинается.
- Камил-хан! – кто-то осторожно дотрагивается до ноги принца. Он просыпается, выбирается из палатки и всматривается в темную фигуру, склонившуюся над ним.
- Это я, Сельд`ек, - говорит фигура. – Меня прислал Караджан-хан. Он просил, чтобы вы с Асанбеком ехали к Луни; я провожу вас.
- А, - Камил встает. – Доброе утро, Сельдек. Хорошо, мы сейчас будем готовы. Но почему такая спешка?
- Караджан-хан получил важные новости, - таинственно сообщает Сельдек. – Он всё вам скажет на месте.
     Камил кивает. Он больше ни о чем не спрашивает. Сельдек – один из любимых слуг Кара-Джайлана: худощавый, смышленый, живой. Он хорошо говорит по-анконийски, правда, с сильным акцентом, но не коверкая слов.
     Вскоре Камил и Асанбек уже едут вслед за Сельдеком в сторону Луни. Камил размышляет, какие новости мог получить Кара-Джайлан, который вчера вечером уехал к Луни на разведку. Потом мысли принца как-то сами собой обращаются к Лорне. Он не стал тревожить ее сон, но разбудил Аделинга Эрмиша и попросил его передать Ло, чтобы она не тревожилась: он поехал к Кара-Джайлану. Аделинг обещал передать и добавил: пусть Камил не волнуется и едет спокойно.
     Кругом становится всё светлее и светлее. Наконец, показывается солнце. Его радужные лучи рассеивают рассветные сумерки. Всё живое улыбается в ответ своему властелину – и точно пробуждается к жизни.
     Три лошади, приободрившись от щедрого утреннего тепла и света, бегут веселее: караковая Сельдека, рыжая Асанбека и, наконец, красавец Хазар – цвета гречишного меда с белыми крапинами почти по всему туловищу, точно у оленя, светлогривый, с таким же светлым хвостом и копытами: великолепный подтянутый иноходец. Камил не может налюбоваться на своего коня – на его блестящую шерсть, редчайшую, ласкающую глаз масть, на благородную, горделивую посадку головы. Да и кто может смотреть на Хазара без восхищения? Даже сам Кара-Джайлан нет-нет да и залюбуется им. «Добрый конь», - скажет – и похлопает по шее.
     … Путники въезжают в лес и едут по тропинке, такой узкой, что деревья почти касаются ветвями их плеч. И тут происходит неожиданное. Сильный удар обрушивается сверху сперва на голову Камила, потом – на голову Асанбека. Оба сползают со своих лошадей. Но Асанбек, не потерявший сознания, успевает громко пронзительно свистнуть. Тотчас его конь и Хазар, еще жеребятами приученные к этому особому свисту, стрелой уносятся прочь, обратно в лагерь. Асанбек же получает второй удар по голове – и затихает.
     Сельдек ругает одного из четырех тайлатов, спустившихся с деревьев с дубинами в руках:
- Что же ты не ударил его сильнее, Асуд? Теперь по вернувшимся лошадям догадаются, что дело нечисто.
- Уж больно он здоровый, этот Асанбек, - оправдывается Асуд.
- Ладно, мы постараемся запутать следы, - говорит Сельдек. – Где ваша коляска?
     Тайлаты выводят из-за деревьев низенькую двухместную коляску, в которую впряжена сильная лошадь. Камила и Асанбека кладут на сиденье. Асуд садится на козлы, остальные – на своих лошадей, также спрятанных за деревьями, и все едут как можно быстрее друг за другом по лесной тропинке…      


     … Камил приходит в себя и не сразу понимает, где он находится. Сначала ему кажется, что он в своем лагере, потому что вокруг звучит оживленная тайлатская речь. Но потом, открыв глаза и оглядевшись вокруг, он видит вокруг себя и над собой какие-то железные прутья. Тут он разом вспоминает всё, что с ним случилось и рывком садится, озираясь по сторонам. И убеждается: он, Камил-хан, герцог Сорельский, сын короля, сидит в клетке с деревянным полом, а вокруг – чужие тайлаты, тайлаты-враги. Неподалеку от клетки принц видит Асанбека. Тот накрепко привязан цепями к огромной телеге. Его узкие небольшие глаза смотрят на Камила горестно и виновато.
     Камил видит, что с него, принца, сняты башмаки. На нем только льняные штаны и рубашка без ворота. Пояса с оружием тоже нет. Его охватывает холодное бешенство. Он ищет глазами Сельдека, и его бешенство удваивается, когда он видит, как Сельдек беседует с кем-то из тайлатов, свободно расхаживая среди юрт. Камил вглядывается в его беззаботное лицо, морщась от боли, которая, точно кольцом охватила голову. «Неужели Сельдек предатель? – размышляет Камил. – Если это так, то нам конец. А Караджан? Может, Сельдек убил его?»
     Ему становится совсем плохо от этой мысли – так плохо и горько, что он невольно поникает головой. Чтобы успокоиться он начинает твердить про себя молитвы и «Песнь воина». Между тем, его мучает жажда. Клетка стоит на самом солнцепеке; ее крыша – всё те же железные прутья. Нет никакой защиты от лучей, уже очень жарких!
     К этому времени тайлаты обнаруживают, что его высочество пришел в себя. Двое или трое подходят к клетке и заговаривают с Камилом. Слов он не понимает, но в их голосах и в выражении лиц – насмешливая издевка. Он ничего не отвечает им. Ему хочется, чтобы подошел Сельдек. Камил всё еще не может до конца поверить в то, что один из ближайших слуг Кара-Джайлана, Сельдек, принявший христианство в Розеншлоссе, действительно предал его. Но Сельдек не подходит. Ему, видимо, совсем не хочется разговаривать с его высочеством. Тайлат старательно смотрит в сторону, избегая взгляда Камила.
     Меж тем вид очнувшегося в клетке пленника действует на тайлатов возбуждающе. Они видят в нем добычу, и не свою, которую надо беречь, а чужую, с которой можно позабавиться. Клетку они открыть не могут; у них нет ключа, да и вообще это строжайше запрещено. Но им известна забава, которой прутья клетки не могут помешать.
     Человек двадцать тайлатов рассаживаются вокруг клетки с длинными копьями в руках и по знаку одного из них начинают колоть пленника этими копьями. Уколы очень легки, но всё же болезненны и слегка оцарапывают кожу Камила. Чтобы пострадать как можно меньше, он ложится на деревянный пол и поджимает колени к груди, а руками защищает лицо и шею. Он закрывает глаза, чтобы не видеть своих мучителей, но не может не слышать их отвратительного довольного смеха. Кроме того, некоторые уколы заставляют его вздрагивать всем телом, и всякий раз, когда он вздрагивает, тайлаты заливаются хохотом. Камил в эти минуты глубоко ненавидит их: всем своим сердцем, всем разумом, всей душой, всем существом, и только «Песнь воина», которую он твердит, как заклинание, мешает ему дать волю своему гневу – и стать жалким, смешным, окончательно потерять достоинство и рассудок. Что этим дикарям его гнев? Он только в очередной раз позабавит их и, возможно, вызовет желание еще изощренней издеваться над ним. Ведь для них смешно любое бессилие – так же, как страшна сила, превосходящая их собственную. Сцепив зубы, он ждет, когда этим «аруби» надоест издеваться над ним. Но они терпеливы в своих забавах, как и во всём прочем, кроме грабежа. Они с удивительным упорством продолжают колоть его копьями, удивляясь чувствительности кожи анконийца и ее тонкости: едва тронешь ее копьем, как сквозь одежду проступает капля крови.
- Шердек! (Удивительно!) – говорят они друг другу.
     Солнце палит нещадно. Камил чувствует жажду, головную боль; его тело саднит от уколов, вокруг него роями летают мухи, привлеченные запахом крови. Эта пытка длится около трех часов. Затем, видя, что их жертва уже не вздрагивает от уколов, тайлаты теряют интерес к игре, бросают копья и расходятся в разные стороны. Камил лежит неподвижно, не желая привлекать их внимания. Из-под руки, прикрывающей лицо, он снова бросает взгляд на Асанбека. Огромный воин тоже прикован на солнцепеке, но голову его защищает островерхая тайлатская шапка, и его никто не мучает. Никто не издевается над ним, потому что он тайлат. С тайлатом не так весело «играть», как с анконийцем. 
     Камилу хотелось бы заговорить с Асанбеком, но он боится, что это привлечет внимание его врагов. Он видит, что Асанбек то и дело тревожно и сокрушенно поглядывает на него. Лицо великана блестит, словно облитое водой. Его шелковые рубашка и шаровары потемнели от пота, но Камил видит, что Асанбек меньше думает о себе, чем о нем, своем хозяине, и это ему приятно.
     Тайлаты принимаются за приготовление пищи. Воздух наполняет запах мяса (баранины и оленины) с чесноком. Двум тайлатам, чьи юрты стоят поближе к пленным, становится жаль Асанбека. Хоть он и враг им, но он тайлат. Этого достаточно, чтобы ему освободили руки и поднесли ковш воды.
     С этого момента события разворачиваются мгновенно. Едва Асанбек видит воду, как рывком освобождает от цепей ноги, хватает деревянный ковш и, как тигр, кидается к клетке Камила.
- Взять воду, хан! – кричит он. Камил вскакивает на свои израненные копьями ноги и хватает драгоценный ковш.
- Н`а шапку еще, - Асанбек кидает ему в клетку свою шапку – прикрыть голову от солнца Он также успевает разуться и бросить в клетку свои огромные кожаные башмаки.
     С минуту никто не мешает ему: так изумлены тайлаты неожиданным поведением Асанбека. И только когда Камил жадно приникает к ковшу губами и начинает с наслаждением пить, тайлаты выходят из состояния столбняка. Лица их искажаются яростью и они кидаются на Асанбека – человек тридцать разом, точно стая ворон. Для них его жест преданности анконийцу, самозабвенный и бескорыстный, - смертельное оскорбление. Тайлат, прислуживающий «рабу» по собственной воле достоин тяжкого наказания. И Асанбека начинают бить. Его бьют с таким ожесточением, что кажется хотят убить вовсе. Сначала великан расшвыривает своих противников в разные стороны, но их много, и все они сильны. Его вскоре одолевают. Камил жадно глотает воду, но не сводит глаз с толпы, избивающей его верного слугу. Оторваться от ковша для него так же трудно, как отвести взгляд в сторону. Слезы падают в воду, которую он пьет, а в голове одна мысль: «Господи, помоги ему! Только бы его не убили!»
- Асанбек, - шепчет он, бросая пустой ковш и прижимаясь лицом к железным прутьям. – О, Асанбек!..
     Наконец тайлаты расходятся, вполне довольные «наказанием», учиненным ими над Асанбеком. С него содрали всю одежду, кроме набедренной повязки, разбили ему лицо, и вот он теперь лежит на солнцепеке, весь в крови: живой или мертвый?..
     «Только бы ты был жив, - думает Камил, глотая слезы. – А я-то сердился на тебя за то, что ты слишком добросовестно присматривал за мной. Я не обращал на тебя никакого внимания, словно ты был псом или лошадью… да куда там! Хазара я замечал гораздо больше, чем тебя! Это я, который должен быть братом своим воинам!.. Господи, не дай же ему умереть, помилуй его! Если он останется жив, как я возвеличу его перед людьми, как сердечно отблагодарю за его преданность и самоотверженность! Живи, Асанбек, друг мой; ты совершил подвиг, перед которым я преклоняюсь; ты не должен умереть!»
     Камил опустил голову и молча заплакал, страдая от чувства собственного бессилия: ведь он ничем не мог помочь своему верному слуге, а ему так этого хотелось! Но на сердце у него стало немного легче, когда он увидел, как тайлаты, смягчившись после сытного обеда, подняли на руки поверженного пленника (для этого потребовалось шесть человек), отнесли его за кусты в тень и положили на прохладную траву. Этим и ограничилась их помощь раненому, но она до некоторой степени успокоила Камила.
     А вскоре явился анкониец, которому повиновался вражеский тайлатский отряд. Камил с первого же взгляда узнал его. Это был Энн Гиссинг, вельможа, которого король Астольф выслал из столицы пять лет назад за сомнительную дуэль, больше похожую на убийство. Секунданты смущенно признались Астольфу на дознании, что Гиссинг выстрелил в безоружного противника. Противник был одним из придворных вельмож, Астольф ценил его гораздо больше, чем Гиссинга. Он намеревался казнить убийцу, но друзья Гиссинга, подкупленные его женой, уговорили короля даровать преступнику жизнь и ограничиться высылкой Гиссинга из столицы без права возвращаться в нее.
     Теперь этот самый Гиссинг стоял перед клеткой принца: тонкий, с рыжеватой бородкой и холодными карими глазами. Камил с вызовом смотрел на него, сложив руки на груди. В тайлатской шапке и огромных башмаках Асанбека принц походил на ряженого, но Гиссингу было не до смеха. Вообще он плохо понимал юмор и смеялся крайне редко, а тут еще, к своему большому смущению, он заметил, что его высочество весь изранен мелкими уколами  тайлатских копий. Ругать тайлатов не имело смысла, к тому же, раны были незначительны, но Гиссингу не хотелось получить выговор от Гестура Хорка. «Ладно, я как-нибудь умаслю его, - подумал Гиссинг. – Главное, принц будет у него. Жаль, что пока не удается похитить ребенка, его слишком хорошо охраняют. Но позже… я постараюсь, чтобы Хорки получили всё, что они хотят».
     Ребенком Гиссинг называл про себя лорда Эдмаса.
     Немного подумав, он обратился к принцу:
- Сейчас вы выйдете из клетки. Не пытайтесь бежать, это вам всё равно не удастся. К вашей ноге привяжут цепь. Она довольно длинная, в десять футов, и не слишком тяжелая. Вы сможете гулять среди этих кустов и прятаться среди них от солнца. Я дам вам есть и пить, а завтра на рассвете повезу в столицу к господину Хорку. Всё ли вам понятно?
     Будь Камил в плену один, он даже не стал бы отвечать Гиссингу, но с ним был Асанбек. И, пересиливая себя, Камил сказал:
- Да, я понял вас. Но я требую, чтобы мне позволили до завтрашнего дня остаться с моим слугой Асанбеком.
- А, это которого избили, - кивнул Гиссинг. – К сожалению, я не мог вмешаться; я уезжал по делам и вернулся только теперь. Конечно, если вам хочется помочь раненому, это ваше дело, мешать вам не будут. Но с собой мы его не возьмем, он останется здесь.
     Тут Гиссинг позволил себе улыбнуться и добавил:
- Асанбек настоящий богатырь; он поправится, уверяю вас.
     Камил коротко кивнул ему, не желая без нужды разговаривать с человеком, к которому испытывал лишь брезгливое отвращение. А Гиссинг в это время думал: «До чего же он изменился. Разве этот приятный юноша похож на того горбатого уродца, которого я хорошо помню? Нет, совсем не похож. А между тем это он: его глаза, его лицо, рост, жесты, манера держаться и говорить… Какой чудесный врач исцелил его?»
     Он в задумчивости отошел от клетки. Вскоре явился Сельдек в сопровождении четырех тайлатов. Он отпер клетку, по-прежнему не глядя на Камила. Двое здоровенных тайлатов взяли принца под руки, когда он вышел из клетки, а третий тайлат обмотал и завязал узлом вокруг его щиколотки цепь. Другой конец цепи примотали к корневищу дубового пня возле кустов. Затем Камилу принесли еду: оленину и вино. Кушанья подавали те же самые тайлаты, которые издевались над принцем три с лишним часа назад, и он помнил, что они же участвовали в избиении Асанбека. Но теперь вид у них был самый смиренный. Видимо, Энн Гиссинг велел им хорошо обращаться с пленным и даже выполнять его просьбы. Впрочем, Камил не привык просить о чем-либо тех, кого презирал и считал своими личными врагами. Он мог только приказывать им. И он сурово велел им принести воду, чистую одежду, хлеба и молока. Ему принесли всё, кроме чистой одежды. Энн Гиссинг решил выдать ее пленнику завтра на рассвете. Камил не стал спорить. Он взял воду, остатки вина, хлеб и молоко – и ушел за кусты, туда, где на траве лежал Асанбек. Он лежал на небольшой поляне, окруженной венцом высокого кустарника. Здесь, в тенистом убежище царила приятная прохлада. Впервые за этот тягостный день Камил вздохнул с облегчением. Он принялся поить Асанбека водой и вином.
     Вода и вино оживили воина настолько, что он приоткрыл запухшие глаза и, увидев Камила, с усилием улыбнулся. Его полные гулы, теперь разбитые и вздувшиеся, шепнули:
- Хан…
- Сейчас я помогу тебе, - ласково сказал Камил, стараясь, чтобы голос его не дрожал. – Я помогу тебе, Асанбек, я тебя вылечу.
     Он снял с себя башмаки и надел их на Асанбека.
- Нет, хан, ты носить, - еле слышно возразил Асанбек.
- Мне дадут другие, - ответил ему Камил.
     Он снял с себя рубашку, оторвал от нее рукав, налил в пиалу воды из кувшина и принялся промывать раны Асанбека, обмакивая рукав в пиалу с водой.  В течение целого часа он смывал кровь со своего верного слуги. На Асанбека было страшно смотреть. Его глаза заплыли от ударов, нос и щеки распухли, несколько ребер было сломано, рука выбита из плечевого сустава. Малейшее движение причиняло ему боль. Вид этого поверженного титана был столь ужасен, что сердце Камила обливалось кровью от жалости. Но он ничем не мог ему помочь. Единственное, что ему удалось сделать: это вправить вывихнутую руку великана так, как его научил Эрмиш. Справившись с этим, Камил не выдержал. Слезы потекли из его глаз. Он прикрыл Асанбека остатками своей рубашки, аккуратно уложил его голову на ворох веток и травы, которые собрал, а затем наклонился и поцеловал его в лоб.
     Асанбек снова приоткрыл глаза и молвил едва слышно:
- Где мой крестик, хан?
- Они сорвали его, - ответил Камил, вытирая слезы и садясь рядом с ним. – Но ты не грусти; вот тебе мой.
     И, сняв с шеи свой золотой крестик, он надел его на великана.
- Ты не надевать, - возразил Асанбек. – А то Бог не хранить тебя.
- Хранить, - ответил на это Камил. – Ты мне теперь друг, Асанбек, я не могу поступить иначе.
- Караджан-хан друг Камил-хана, - ответил на это Асанбек. – А я слуга, не друг…
- Нет, ты друг, - Камил осторожно взял его здоровую руку и осторожно встряхнул ее. – И всегда был другом, только я не думал об этом, не понимал. А теперь понял…
     Он замолчал, потом продолжал:
- Асанбек, знай: если мы с тобой останемся живы, ты будешь жить во дворце. Тебя будут называть графом или бароном, у тебя будет много денег и красивый замок… хочешь?
     Асанбек улыбнулся и едва заметно кивнул. Потом вдруг какая-то мысль посетила его. Он приподнял голову и спросил:
- Хан… ты быть в клетка. Как ты теперь сидеть здесь?
- Меня выпустил их главный, - объяснил Камил. – Но он оставил на мне цепь.
- Кто у них главный? Анкониец?
- Да, человек Хорка.
- Тогда ты бежать, хан, - сказал Асанбек.
- Ну, куда я побегу с цепью, на раненых ногах, - усмехнулся Камил.
- Ты меня не понять. Ты взять мои башмаки, а цепь я снять.
- Ты снимешь цепь? – недоверчиво переспросил Камил. – Ты бредишь, Асанбек. Ты же рукой пошевелить не можешь.
- Хан, ты подвинуть мне ногу, - сказал Асанбек. – Я попытаться.
     Камил, всё еще удивляясь, подвинул свою ногу ближе к здоровой руке Асанбека. Пальцы Асанбека были не короткими, но очень большими, а звенья цепи и узлы – мелкими. «Как он распутает их?» – подумал про себя Камил. И тут же растянулся на траве от мощного рывка, а Асанбек бессильно уронил руку, сжимавшую оборванную цепь. Нога Камила была свободна.
- Теперь ты перевязать ногу снова, - морщась от боли, сказал Асанбек. – И сделать вид, что ты не трогать цепь. А когда стемнеет, бежать… Слышишь, хан? И брать мои башмаки; я уметь ходить босой.
     Камил искусно закрепил цепь у себя на щиколотке, чтобы разрыв не был виден, затем крепко пожал руку Асанбека.
- Спасибо, - сказал он. – Только я тебя здесь не брошу и никуда без тебя не побегу; не бывать этому.
- Камил-хан, - Асанбек взглянул на него укоризненно. – Ты бежать за помощью и не быть глупым; обещать мне.
     Камил засмеялся.
- Хорошо, - пообещал он. – Когда стемнеет, я попытаюсь бежать. А пока скажи мне, ты голоден?
- Не очень, - помолчав ответил Асанбек. – Больше пить хотеть. Жаль, ты не врач, Камил-хан; мои ребра стонать, точно струны домбра…
- Я приведу помощь, - сказал Камил. – И тебя вылечат.
     Он принялся кормить Асанбека хлебом и молоком. Раненый чувствовал себя не слишком хорошо. Он съел очень мало и почти тут же заснул. Во мне его круглое лицо, некрасивое, с широким носом, толстыми губами и низким лбом стало мирным, тень страдания отошла от него. Камил каждые пять минут заботливо прикладывал холодную влажную тряпицу к распухшему лицу спящего, которого не могли разбудить эти прикосновения. Кроме того, над почти обнаженным телом Асанбека роились мухи: их привлекали многочисленные раны и царапины. Камил не успевал отгонять их. Тогда он наломал побольше зеленых веток и прикрыл ими раненого до самых плеч. Мухи вились и над его собственными язвами – уколами тайлатских копий, но Камил не обращал на них внимания. Прикрыв ветками своего друга и слугу, он выглянул из-за кустов и увидел, что кругом много тайлатов – слишком много, чтобы он мог попытаться бежать сейчас же. «А потом, - подумал его высочество, - если я убегу не ночью, они быстро хватятся меня – и убьют его… Что же делать? Бежать, конечно, нужно, но если бы Асанбек не был ранен, я убежал бы с более легким сердцем».

                10.

     Проходит день, наступает вечер. После ужина, принесенного ему Гиссингом, Камил засыпает. Он ложится на траву, чтобы «чуть-чуть подремать», как он говорит сам себе, - и тут же словно проваливается в глубокую мягкую яму: такой крепкий сон овладевает им.
     Ему снятся Ло, Эд, Аделинг, Кара-Джайлан. Все они в ярких золотистых одеждах – и купаются в водопаде Марианны, и ныряют в озеро с большого камня. Вдруг появляются тайлаты Сульгара во главе с Гестуром Хорком. Они окружают водопад и озеро со свистом и с криками: «Эг-хо! Эг-хо!»
     Камил вздрагивает в страхе и просыпается.
- Эг-хо! – раздается боевой тайлатский клич где-то совсем рядом с кустами – справа, слева, ближе, дальше… Слышны крики растерянности, ярости, мольбы о помощи. Вокруг ночь, и при этом всё озарено каким-то кроваво-красным блеском. Пахнет смолой и горящим деревом, повсюду мечутся огненные тени, земля дрожит от топота лошадиных копыт и людских ног.
     В первую минуту Камил так растерян и испуган, что подкатывается к Асанбеку, инстинктивно ища у него защиты. Тот просыпается.
- Камил-хан! Ты что?
- Там кто-то кого-то режет, Асанбек, - отзывается принц. – И вдобавок, кажется, еще и пожар… знаешь, я боюсь.
- Ты не бояться, хан, - весело говорит Асанбек. – Это Караджан-хан приехать за нами!
- О! – вырывается у Камила. Страх его тут же уступает место надежде и бешеной радости. Он торопливо выбирается из-за кустов. И видит грозную впечатляющую картину.
     Тайлатские юрты горят, тайлатские кони мечутся без седоков, полуодетые тайлаты в панике разбегаются в разные стороны. Другие тайлаты с криком «Эг-хо!» настигают их и приканчивают ударом копья в спину. Полуодетые тайлаты Гиссинга дерутся на лошадях с одетыми тайлатами, но те вышибают их из седел. Один из одетых тайлатов везет перекинутого через седло Энна Гиссинга, связанного по рукам и ногам, другой тащит на аркане Сельдека. А среди этого побоища реют, точно два орла, Кара-Джайлан и Талид – в островерхих шлемах с конскими хвостами. Они подобны грозным духам битвы: спокойные, неуязвимые, сосредоточенные.
     Камил поспешно сбрасывает с ноги цепь.
- Камил-хан! – окликают его. Он оборачивается. Кара-Джайлан уже рядом, в седле, и сияет улыбкой. Он соскакивает с коня. Камил молча кидается ему на шею. Кара-Джайлан выше его всего на полголовы, но он легко приподнимает принца на два фута над землей, потом снова ставит на землю, обнимает и целует ему руку. Камил отбирает руку и решительно целует его в щеку. Князь вынужден поцеловать его в ответ, и это очень веселит его.
- А ты колючий, хан, - говорит он. – Давно брился?
- Позавчера, - отвечает счастливый Камил. – Но откуда ты, Караджан? Мы с Асанбеком не ждали тебя.
- Нет, Асанбек ждал, - возражает Кара-Джайлан. – Он послал ваших лошадей обратно в лагерь; значит, знал, что я приду к вам на помощь.
- Когда же он успел это сделать? – удивляется Камил и тут же говорит:
- Караджан, он ранен, ему нужна помощь, его били из-за меня, у него сломаны ребра…
- И тебя били, - Кара-Джайлан вглядывается в мелкие раны, которые усеивают тело Камила, точно крупная сыпь. – Что это, хан?
- Меня держали в клетке и кололи копьями сквозь прутья, - поясняет Камил.
     Его слова производят такое впечатление на князя тайлатов, что сам Камил невольно пугается. В узких глазах Кара-Джайлана вспыхивают кровавые молнии, скулы начинают шевелиться, а брови так мрачно сходятся над переносицей, что Камил с трудом удерживается от желания спрятаться подальше от княжеского гнева.
- Стой здесь, Камил-хан, - властно произносит Кара-Джайлан и отходит куда-то в сторону, во тьму. Через минуту он возвращается с пленным тайлатом, чью косу намотал себе на руку.
- Хэсвед, бегг! – говорит он («На колени, собака!»). Тайлат, трепеща от ужаса, валится на колени перед принцем.
- Этот колол тебя? – спрашивает Кара-Джайлан, вынимая меч из ножен.
     Камил рад был бы солгать, он не желает ничьей смерти теперь, когда спасен… но именно этот тайлат колол его едва ли не усерднее остальных. Поэтому Камил опускает глаза: да, этот. Тут же голова тайлата слетает с плеч и откатывается в сторону. Кара-Джайлан брезгливо отталкивает ногой тело, заботливо вытирает тряпкой свой меч и спрашивает:
- Сколько их было, тех, что кололи тебя?
- Больше десяти, - отвечает Камил, начиная дрожать. – Подожди, Караджан, не губи их…
- О да, я подожду, - отвечает князь тайлатов. – Подожду до утра.
     Несколько секунд он задумчиво молчит, потом спрашивает:
- Почему ты без рубашки?
     Камил объясняет, что прикрыл рубашкой Асанбека, и оторванным рукавом той же рубашки смывал с него кровь. Князь растроган.
- Да благословит Бог твое доброе сердце, хан, - говорит он ласково и снимает с себя рубашку.
- На, возьми пока что мою. Где Асанбек?
- Там, - Камил указывает на кусты.
     Они идут туда, где лежит Асанбек. Кара-Джайлан склоняется над ним и заговаривает по-тайлатски. Асанбек, улыбаясь, что-то отвечает ему. Оба смеются, потом Кара-Джайлан дружески касается рукой щеки Асанбека и, поднимаясь, говорит:
- Пойдем, Камил-хан. Сейчас его уложат на носилки и отвезут в наш лагерь.
- Только пусть его уложат очень осторожно, - волнуется Камил. – Знал бы ты, как ему больно, Караджан!
- Ничего, его вылечат, - улыбается князь. – Кости тайлата срастаются быстро. Ты сам увидишь: скоро Асанбек станет здоровее прежнего. Мой Халим живо поставит его на ноги.
     Тут он замечает, что на Камиле нет обуви.
- Где твои башмаки? – спрашивает он. – Эти воры забрали их себе?
- Забрали, - подтверждает Камил. – Да теперь от башмаков было бы немного толку; у меня и ступни исколоты…
     Он осекается, не желая, чтобы Кара-Джайлан снова взялся за отсечение голов. Но князь, видимо, решил запастись терпением. Он подзывает к себе своего оруженосца-подростка и приказывает ему:
- Сафат, отдай свою обувь хану.
     Башмаки Сафата оказываются Камилу как раз впору. Он надевает их и благодарит мальчика и Кара-Джайлана. Сафат целует принцу руку, а Кара-Джайлан говорит:
- Пустяки.
     Потом он вдруг хмурится и с усилием спрашивает:
- Камил-хан, а Сельдек… он не колол тебя копьем?
- Нет, - твердо отвечает Камил. – Сельдек вообще ничего плохого мне не делал; он только предал меня.
     Кара-Джайлан поневоле начинает смеяться. Ему совсем не весело, но всё-таки удержаться он не может.
- Значит, ничего плохого не сделал, только предал? – переспрашивает он с нескрываемой иронией.
- Да, всего-навсего предал, - смеется и Камил. Он так рад Кара-Джайлану, так бесконечно рад, что, всё еще смеясь, чувствует, как к горлу его подступают слезы. Тогда он закусывает губу, молча прижимается лбом к плечу князя и замирает так, а тот проводит рукой по его волосам и говорит:
- Сейчас Сафат приведет твоего Хазара. Через три часа мы будем в лагере, там ты отдохнешь.
     И, смеясь, удивляется:
- До чего же у тебя мягкие волосы, хан, и вьются, точно хмель; всё никак не могу к ним привыкнуть.
     Сафат подводит Хазара. Камилу больно вставать в стремя, поэтому Кара-Джайлан подсаживает его в седло за ногу. Тут же рядом оказывается Аделинг Эрмиш. Они с принцем пожимают друг другу руки, не сходя с лошадей. Аделинг весь светится от радости. Камил тоже очень рад его видеть.
- Как там Ло, Аделинг? – заботливо спрашивает он. – Не очень переживает за меня?
- Вообще не переживает, - отвечает Аделинг. – Кара-Джайлан сказал, что попросил тебя помочь ему в разведке. Ло поверила и сразу перестала тревожиться. Хотя поначалу беспокоилась: когда ваши с Асанбеком лошади вернулись без вас.

                11.

     Они отправляются в лагерь и прибывают туда на рассвете. Целитель Халим первым делом осматривает Камила. Он промывает и смазывает его многочисленные ранки какой-то ароматной мазью, затем принимается лечить Асанбека.
     Камил переодевается, забирается в свою палатку и устраивается рядом со спящей Лорной, стараясь не потревожить ее.
     Но утренний свет озаряет его раны: те, что не скрыты одеждой. Лорна приходит в ужас, но быстро успокаивается, когда Камил объясняет ей, что его просто-напросто искусали дикие пчелы. То же самое он говорит и лорду Эдмасу. Но мальчика труднее провести, чем Ло.
- Разве пчелы бывают такими большими, Камил? – спрашивает он недоверчиво. Его кусали пчелы, и он хорошо помнит: их укусы выглядят немного иначе – и уж конечно, эти укусы гораздо меньше, чем любая из ран его старшего брата.
- Мне попалось очень много пчел, - объясняет Камил. - И каждая из них кусала меня по два-три раза в одно и то же место; вот, почему укусы кажутся большими.
     Лорд Эдмас удовлетворяется этим объяснением, но всё-таки в его глазах Камил подмечает легкую тень недоверия. Тогда он уводит Эда подальше в сторону, рассказывает ему всю правду и требует, чтобы Эд никому ничего не говорил, потому что это тайна.
     Лорд Эдмас в восторге оттого, что брат доверил ему такой страшный секрет. Он торжественно обещает, что от него никто ничего не узнает и в доказательство этого прикладывается губами к рукоятке своей маленькой шпаги (на этой рукоятке изображение креста).
     Приведя себя в порядок и позавтракав, Камил идет к Кара-Джайлану.
     Князь сердечно рад ему. Он вводит его в круг пленных тайлатов и говорит:
- Укажи мне, кто из них колол тебя копьем.
- Караджан, не надо больше смертей, - просит его Камил.
     Кара-Джайлан глядит ему в глаза и спрашивает:
- Как ты будешь управлять государством, хан, когда придет твое время, если ты намерен миловать тех, кто посмел унизить тебя, и не в порыве гнева (это можно простить), а так, как это было вчера? Либо ты наследник престола, будущий король, чья особа священна, либо ты простой смертный, который не может наследовать власти. Говори, кто ты.
- Я наследник престола, - отвечает Камил твердо. – Ты прав, Караджан, я знаю, что ты прав. Но мне тяжело всё это.
- Дай мне совершить правосудие, - спокойно говорит Кара-Джайлан. – Назови виновных.
- Начнем с того, что Сельдек виновней всех, - замечает Камил.
- Сельдек уже четвертован мной сегодня, - отвечает на это Кара-Джайлан. – Мир праху его. Позже его отпоют в храме как христианина. Называй тех, кто колол тебя.
     Камил осеняет себя крестом и называет десять человек: остальные, видимо, убиты в ночном бою, а может, он просто не запомнил их.
- Теперь ступай, хан, - Кара-Джайлан склоняется к его руке. – А я научу этих людей вежливости.
     Камил уходит. Поневоле озабоченный, он рассказывает обо всём Эрмишу. Аделинг усмехается:
- Что тебя смущает, милорд? Кара-Джайлан прав. Он лишает жизни тех, кто виноват, чтобы другие не провинились. Не думай об этом. Вспомни лучше, как ты сам в бою рубил головы тайлатам.
- Это было в бою, - вздыхает Камил.
- Ты х`очешь порядка в стране? – спрашивает Эрмиш. – Тогда карай виновных. Знаешь, что делает сейчас Кара-Джайлан? Он не просто предает виновных казни; он укрепляет власть королевского дома. Дикие народы нужно укрощать, он понимает это. Если ты будущий государь, значит, ты должен уметь не только награждать, но и наказывать. Учись у Кара-Джайлана, милорд, учись у своего отца. Заставь людей исполнять Божий и твой закон. В этом выразится твоя любовь к человеку, к народу. Вчера тайлаты нарушили твой закон, сегодня Кара-Джайлан, твой слуга, наказывает их. Это справедливо. Тебя должны уважать и (так как мир грешен) еще и бояться.
- А любить? – спрашивает Камил.
- О, тебя будут любить, - улыбается Эрмиш. – Не тревожься, тот, кто заслуживает любви, получит ее. Ты заметил, как любят Кара-Джайлана его тайлаты, как он любит их? А ведь он очень строг с ними. Но он справедлив. Если бы его величество Астольф был так же справедлив, его бы любили больше. Впрочем, он достаточно любим анконийцами.
- Да, ты прав, - соглашается Камил.
- Ты просто еще не чувствуешь себя правителем, - посмеивается Эрмиш, закуривая свою короткую трубку. – А как почувствуешь… о, чт`о это будет! У тебя ведь характер, милорд; ты себя еще покажешь.
     Камил согласен и с этим. Он отправляется навестить Асанбека. Тот лежит пока что возле юрты Халима, перевязанный и забинтованный.
     Господин и слуга долго беседуют наедине. Асанбек очень тронут тем, что Камил так высоко оценил его услугу, которую простодушный тайлат и услугой-то не назвал бы. Он просто выполнял свой долг, и теперь немного удивляется про себя горячей благодарности принца. Позже к ним присоединяется Кара-Джайлан, только что казнивший десять человек, посмевших унизить его господина. Эти казни успокоили князя, и он приходит к Камилу и Асанбеку с просветленным лицом. Камил видит, какой любовью и преклонением наполняются глаза раненого тайлата, когда он видит своего властелина, своего хана. А тот очень ласков с ним. Они говорят по-тайлатски, но так дружески, так задушевно, что Камилу кажется, будто он понимает каждое их слово. Впрочем, он в самом деле немного понимает тайлатский язык. Камил испытывает невольное восхищение перед Кара-Джайланом. Когда они уходят от Асанбека, он признается ему:
- Караджан, до чего же Асанбек был рад тебе! А ведь ты, наверно, не раз наказывал его.
- Асанбека? – с некоторым удивлением переспрашивает князь. – Нет, я не наказывал его: ни разу, никогда.
- Почему?
- Не за что было, - пожимает плечами Кара-Джайлан. – Он очень исполнительный.
     В принце просыпается любопытство.
- А есть ли среди твоих людей кто-нибудь, кого ты наказывал, а он всё равно тебя любит? – спрашивает его высочество.
- Сколько хочешь, хан, - улыбается князь.
- Покажи мне хотя бы одного.
     Кара-Джайлан кивает в знак согласия, потом, поискав глазами кого-то среди тайлатов, весело зовет:
- Тайзак!
     Тут же перед ним вырастает молодой тайлат – и целует полу его камзола. Князь обращается к нему:
- Скажи Камил-хану, сколько раз я наказывал тебя кнутом?
- Восемь раз, Камил-хан, - весело поблескивая глазами, отвечает Тайзак.
- За что? – спрашивает его Камил.
- Был виноват, - медленно подыскивая анконийские слова, отвечает тайлат. – Сначала быть с девушка, а потом не взять ее замуж, потом быть ленивый, не выполнить задание Караджан-хан… потом грабить анконийцев в деревне, потом…
- Хэдеб, - останавливает его Камил. – Хватит. Больно тебя наказывали?
- Больно, да. Спина огонь гореть.
- И ты после этого любишь Караджан-хана?
- Как не любить Караджан-хан? – на лице тайлата глубочайшее изумление. Он падает на колени перед своим князем и обнимает его ноги, повторяя:
- Я умереть за хан, если он приказать. Я всё сделать для хан. Он меня бить за дело и награждать за дело. Хан мудрый человек, он не делать зла, он слушать Бог.
- Вставай, - Кара-Джайлан, смеясь, дотрагивается до его плеча. Тайзак встает, глядя на князя с глубокой преданностью.
- Ступай, я доволен тобой, - говорит Кара-Джайлан. Тайзак, поклонившись, быстро уходит прочь, а отойдя подальше, подкидывает вверх свою шапку и ловит ее: он в восторге, что сам великий хан им доволен.
     Кара-Джайлан и Камил переглядываются между собой и смеются.
- Тайзак благодарный и не знает обиды, - размышляет вслух Камил. – А вот если бы кто тронул меня… не позавидовал бы я этому человеку.
- А я бы позавидовал, - улыбается Кара-Джайлан. – Ведь ты бы ничего ему не сделал, пожалел бы и отпустил. А ему только этого и надо: он унизил тебя и ушел, прощенный и при этом не раскаявшийся.
- Нет, Караджан. То, что я готов был простить тайлатам, я никогда не простил бы анконийцам. Ведь тайлаты Сульгара вроде животных, они дикари. Сам подумай, ну что с них взять?
- Как что взять? – удивляется Кара-Джайлан. – Они живут в твоей стране, это часть твоего народа. Учи их, пока они не станут людьми. А потом, не так уж они невежественны. Они всегда поймут, что наказаны по справедливости, сделают выводы и постараются больше не нарушать закона.
- Даже те, кому ты отрубил сегодня головы? – не удерживается Камил.
     Но Кара-Джайлана смутить трудно.
- На примере одних учатся другие. Мы взяли в плен восемьдесят человек, убили тридцать. Из них только двадцать кололи тебя копьями, Камил-хан. Так вот, теперь пятьдесят оставшиеся в живых, хорошо запомнят, что они поступили правильно, не коснувшись тебя.
- А ты наказал тех, что били Асанбека? – спросил Камил.
- Из тех выжили только двое, - ответил князь. – Они получили утром по пятьдесят ударов кнутом. А теперь довольно об этом, Камил-хан. Я тоже человек и наказывать людей не люблю. Давай собираться в дорогу. Мы сегодня должны засветло попасть в столицу.

                12.

     За окнами королевского дворца дождь.
     Камил и Лорна завтракают вместе с друзьями: с Орасом Дэсмондом, Армандо Ориани, Минной, Кнутом, Аделингом Эрмишем. Принц бесконечно рад, что видит их снова, спустя почти месяц после разлуки. А они рады видеть его и Аделинга. Поэтому все за столом улыбаются. Вчера вечером, когда его высочество вернулся в столицу, он был встречен так тепло, что до сих пор вспоминает об этом, точно о счастливом празднике. Его и лорда Эдмаса едва не задушили в объятиях. Кара-Джайлану тоже были рады: приветствовали его и Талида по тайлатскому обычаю – и поклонились Ньоле. Кара-Джайлан был доволен оказанным ему приемом. Вечером, за праздничным ужином, Кнут Ронге играл друзьям на скрипке. Его слушали с наслаждением, как и всегда.
     Сегодня Кара-Джайлана за завтраком нет. Он позавтракал раньше и теперь изучает заветную карту подземных Золотых Колец, привезенную ему его гонцами. Камил же рассказывает свите о своих приключениях и о том, каким стойким и преданным другом оказался для него Караджан-хан. Все внимательно слушают. Всеобщее уважение и любовь к суровому князю тайлатов возрастают с каждым словом Камила. При всём том хан невольно внушает анконийцам страх.
- Вот так живешь себе, - с осторожной иронией замечает Ориани, - и вдруг ты виноват, голову долой…
- Да, восток – это вам, господа, не Европа, - смеется Орас. – А Кара-Джайлан силен! Ростом он всего лишь мне по плечо, но, видит Бог, я его побаиваюсь.
- Настоящий восточный князь, правитель, - глаза Ориани становятся мечтательными. – Ты так заманчиво рассказывал, милорд, о банном шатре хана, что мне очень захотелось туда…
- И нам, и нам, - подхватывают все, смеясь.
После завтрака они расходятся по своим комнатам. Ло мягко упрекает Камила, что он не рассказал ей о тайлатском плене, а вместо этого обманул ее баснями о каких-то необыкновенно злобных пчелах.
- И я поверила, - она и сердится, и смеется. – Хотя это было больше похоже не на пчелиные укусы, а на следы когтей диких кошек.
- Прости, Ло, - Камил целует ее очень нежно, с самым виноватым видом. – Я просто очень не хотел, чтобы ты переживала за меня. Обещаю, что с этого дня буду говорить тебе только правду. Ты мне веришь?
- Придется поверить, - она целует его в ответ. – И как они посмели колоть тебя! Какие они злые…
     На ее глазах выступают слезы.
- Они не злые, просто глупые, - поясняет Камил. – Я же говорил, моя родная, что ты будешь переживать; я знал это…
     Лорна поспешно вытирает слезы и обещает, что Камил их больше никогда не увидит: пусть только не скрывает от нее ничего! Он снова обещает ей.
     Немного погодя, Камил спускается в нижний этаж, в комнату Кара-Джайлана. Он входит осторожно, чтобы не помешать хану, но тут же убеждается, что его осторожность напрасна. В комнате князя слышен смех лорда Эдмаса: Кара-Джайлан в шутку борется с ним на ковре. Эд в восторге. Он уже «повалил» Кара-Джайлана, используя приемы, которыми успел наградить его князь тайлатов, и теперь сидит у него на груди, прижимая игрушечный кинжал к его горлу:
- Проси пощады, хан!
- Я твой пленник, хан, - смиренно отвечает Кара-Джайлан.
- Я не верю, ты понарошку сдаешься, - смеется Эдмас.
- Надо верить в свою победу, - с улыбкой возражает ему Кара-Джайлан. – Иначе удача отвернется от тебя.
     Тут оба видят Камила. Лорд Эдмас оставляет своего «пленника» и, бросаясь к брату, рассказывает:
- Камил, Караджан научил меня, как повалить взрослого! Хочешь, я тебя повалю?
- Ну, повали, - с улыбкой разрешает Камил. Лорд Эдмас как-то особенно обхватывает его, делает неуловимое движение – и Камил оказывается лежащим на ковре к своему крайнему изумлению и к великой радости Эда.
- Я тебя победил, - весело говорит ему Эд. – Теперь проси пощады.
- Сын короля не просит пощады у младшего брата, - торжественно заявляет Камил. Эдмас смущен. Он прячет свой игрушечный кинжал и тянет Камила за руку:
- Вставай, только не сердись.
     Камил смеется и, садясь на ковре, крепко обнимает Эдмаса.
- Я шучу, - говорит он. – Ты молодец. Иди, повали господина Ориани; то-то он удивится.
     Эдмас убегает. Камил с некоторым укором смотрит на Кара-Джайлана.
- Я тоже хочу уметь это делать, - говорит он. – Почему ты не научил сначала меня, потом Эда?
- Вставай, научу, - Кара-Джайлан смеется. – Не бойся, хан, твой авторитет не упал ниже этого ковра, как и ты сам.
     Он действительно очень быстро учит принца нескольким приемам борьбы, и тот за полчаса вполне овладевает ими. Это успокаивает Камила.
- Вот и хорошо, - говорит он весело. – Потом обязательно продолжим. Но теперь меня интересуют Золотые Кольца. Я думал, что ты тщательно изучаешь их, а не играешь с моим братом.
- Одно другому не мешает, Камил-хан, - отвечает князь, становясь серьезным. – Я уже изучил лабиринты, и вот, что скажу тебе: послезавтра мы войдем в них и освободим Астольф-хана.
- Да что ты! – лучистые глаза Камила вспыхивают, он взволнованно хватает Кара-Джайлана за руки. – О, хан, как же я тебе благодарен!..
- Тише, - останавливает его князь. – Не благодари, пока дело не сделано, лучше молись! Мы сегодня всё обсудим с Орас-баем; мне нужны будут его люди, разумеется, с ним вместе.
- А я? – Камил жадно смотрит на него.
- А ты посидишь дома, подождешь нас…
- Ну, нет! – Камил даже топает ногой. – Твоя воля, хан, но я буду участвовать в спасении моего отца, буду вместе с тобой! Слышишь ты меня?
- Слышу, и не смею спорить, - Кара-Джайлан почтительно целует его руку. В его глазах довольные огоньки.
- Вот так, - Камил тоже доволен. – А теперь расскажи мне свой план.
- Садись и слушай.
     Они садятся по-турецки друг напротив друга на ковер и кладут перед собой карту с изображением подземных лабиринтов. Кара-Джайлан подробно и очень понятно объясняет его высочеству, откуда и каким образом поведется атака, каково будет ее развитие, и чем всё должно окончиться. Его объяснения так ясны и зримы, что даже лорд Эдмас понял бы их. Камил внимательно слушает, смотрит – и словно воочию видит то, что должно вскоре совершиться.
- Твой план гениален, Караджан, - с воодушевлением объявляет он, когда князь умолкает. – Но вдруг мы чего-нибудь не учли? Может, возникнут непредвиденные обстоятельства?
- Обязательно возникнут, хан, - отвечает Кара-Джайлан. – Без этих обстоятельств жизнь не была бы жизнью. Но я учел многие варианты, как в шахматах, и уже отдал распоряжения командирам своих отрядов. Всё должно пройти хорошо. Пусть завтра священник благословит наше воинство на победу.
- Благословит! – с жаром заверяет его Камил. – И знаешь, кто? Сам архиепископ Гламберкский. Я узнал, что он уже несколько дней, как вернулся в столицу. Его дом разграблен; я пригласил его временно поселиться во дворце. Он, наверно, уже здесь и будет ужинать с нами.
- Вы неудобно ужинаете, хан, - замечает князь. – И обедаете тоже. Вы сидите за столом на стульях, упираясь ногами в пол. Что может быть неудобней?
- Ты привыкнешь, - уверяет его Камил. – А если нет, мы сделаем тебе особый стул, чтобы ты мог восседать за столом по-восточному и…
- … и выглядеть при этом глупо, - усмехается князь. – Нет, Камил-хан, я не пойду со своим уставом в чужой монастырь. Я должен привыкать к столам и стульям, иначе какой из меня анкониец?
- Да зачем тебе быть анконийцем? Ведь настоящий тайлатский князь, такой, как ты, это жемчужина, украшение востока. Что по сравнению с тобой мы, европейцы? Не так уж много чести быть одним из нас! Мне будет очень не хватать твоих шатров, красивых тайлатских обычаев. И даже твоей косы, Караджан.
- Моей косы? – князь смеется. – Могу подарить ее тебе, когда отрежу. Не печалься, Камил-хан, у меня останутся мои шатры – и обычаи останутся. И сам я в душе останусь тайлатом, потомком великого Талида. Но я хочу иметь вид анконийца, быть равным с анконийцами, знать их лучше, чем они знают сами себя, чтобы помогать им, чтобы служить тебе. Понимаешь?
- Понимаю и благодарю, - Камил очень тронут его словами. - Пусть будет, как ты хочешь, Караджан. Я готов всё для тебя сделать, лишь бы ты остался со мной.
- Я останусь с тобой, - просто говорит Кара-Джайлан.
     … Камил навещает Асанбека, здоровье которого постепенно улучшается, и Эгона, который прислуживал его отцу в заточении. Эгон уже почти здоров, его рука срослась, но врач еще не разрешает ему слишком сильно напрягать ее. Эгон рвется участвовать в освобождении Астольфа. Камил позволяет ему.
     Навещает он и пленных в подвале Salvatio. Их трое: Тайлум, Шон Нэйджел и Энн Гиссинг. Все они сидят поодиночке. Тайлатов Гиссинга Кара-Джайлан держит в плену у себя, в военном лагере. Гиссинг чувствует себя крайне глупо: на него возлагались такие надежды, а он так бездарно провалил похищение его высочества! Теперь вместо вознаграждения, на которое он рассчитывал, его, пожалуй, ожидает позорная казнь, - или же долгие годы тюремного заключения.

                13.

     На рассвете самого важного утра на свете Кара-Джайлан во главе своих тайлатов уже на расстоянии двух миль от входа в Золотые Кольца. С ним трое его сыновей: Фарид, Рамиль и Талид (Салман еще не вернулся от границы). Выход из Золотых Колец – у городской стены. Там уже расположились в засаде Орас Дэсмонд и его воины.
     Камил – вместе с Кара-Джайланом. Они не разговаривают. Кара-Джайлан всегда молчалив перед сражением, а Камил слишком взволнован, чтобы говорить. Он наизусть выучил всё, что от него требуется: где ему держаться и что делать во время битвы.
     Лошади и люди отдыхают около часа. Затем все снова вскакивают в седла и летят к входу в подземный лабиринт. Очень скоро они оказываются на месте. Камил удивленным взглядом ищет вход и не находит его. Кругом роща, трава и ровная земля. Но вот с деревьев спрыгивают тайлаты, разведчики князя. Камил едет не в первых рядах, ему не видно, чт`о они делают, но он хорошо видит, как вдруг прямо в земле разверзается квадратная дыра. Кара-Джайлан отдает какой-то приказ, и с криками «Эг-хо!» множество тайлатов во главе со своим князем и его сыновьями ныряют в образовавшийся провал. Камил, охраняемый с обеих сторон двумя могучими тайлатами, также скачет в черную пещеру. Во тьме вспыхивают сотни факелов.
     Захват подземелья происходит очень быстро. Лавина тайлатов, точно мед, заливает сплошной массой многочисленные переходы и лабиринты. Гестур и Манфред Хорки в изумлении. Мало того, они ошеломлены и потрясены. Ведь князь Сульгар уверял их, что никто из тайлатов и понятия не имеет о Золотых Кольцах. Анконийцев, которые защищают мятежников, слишком мало. Их давят, ранят, сметают тайлаты.
- Эг-хо! Эг-хо! – звучит всё громче зловещий боевой клич многотысячной толпы узкоглазых воинов. Его подхватывает гулкое подземное эхо. И куда бы не бросились Гестур и Манфред, таща на цепи своего пленника, короля Астольфа, всюду их заставляют остановиться и отступить грозные, надвигающиеся на них голоса и громовой топот лошадиных копыт.
     Наконец мятежники бегут! Бегут за ними и разбитые остатки анконийской малочисленной армии, взявшей сторону мятежников. Гестур, Манфред и король Астольф, привязанный к лошади, первыми достигают спасительного выхода. Гестур открывает подземелье. Воины вылетают оттуда, словно живой фонтан. Слава Богу, здесь ни души, и можно спастись…
     Но тут же отовсюду из-за деревьев на них неожиданно наскакивают анконийцы капитана Сантори. Их много, очень много! Гестур скрежещет зубами. И почему только он оказался таким глупцом и услал Сульгара с его воинами к Песчаным Дюнам! Он хотел отвлечь этим внимание Кара-Джайлана. но прогадал.
     В отчаянии Гестур хватает под уздцы лошадь, на которой сидит король, и приставляет пистолет к виску Астольфа. Но курка спустить он не успевает. Чья-то метко пущенная стрела поражает его прямо в сердце. Он падает с лошади; пистолет выпадает из его руки. Манфреда хватают. Солдаты-изменники сдаются.
     Арденго Сантори и улыбающийся Эгон развязывают императора, помогают ему сойти с лошади и освобождают от цепей.
     Астольф неузнаваем. Одежда на нем изорвана, светлые длинные волосы спутались, изможденное лицо бледно, но в глазах – ликование. Они светятся от наполняющих их слез.
- Арденго Сантори! – восклицает он и крепко обнимает своего спасителя, которого так жестоко обманул когда-то.
- Я, государь, - тихо говорит Орас.
- Ты прощаешь… прощаешь меня? – Астольф кладет ему руки на плечи и смотрит в глаза.
- Да, мой король, - Орас целует его руку. – Я всё забыл.
- А я всё помню. – Астольф обнимает его. – Помню, что я не был достоин ни твоего доверия, ни твоей преданности. Так вот, я всё сделаю, чтобы хотя бы отчасти искупить свои прошлые заблуждения перед тобой, великий человек!
- Не я велик, государь, - честно признается Орас, - а твой сын милорд Камил и Кара-Джайлан, князь тайлатов. Это они спасли тебя; мы только помогли им.
- Камил, - лицо короля озаряется нежной и гордой улыбкой. – Где он, Арденго? И где князь тайлатов?
- Скоро они будут здесь, - отвечает за Ораса Эгон.
     Астольф тотчас обнимает и его.
- Мы с тобой не виделись целый месяц, - говорит он. – Я волновался, не убил ли тебя Хорк: ведь он стрелял в тебя.
- Я был ранен, но всё уже позади, ваше величество, - весело отвечает Эгон.
     Довольные воины, наблюдающие за встречей его величества со своими спасителями, гудят, как пчелы. Астольф поднимает голову и окидывает их взглядом. В его глазах вспыхивает огонь.
- Родные мои! – громко говорит он срывающимся голосом. – Вы отныне – моя армия!
    И тихо спрашивает Ораса:
- Пойдут они ко мне на службу?
- Мы все твои, государь, - отвечает коленопреклоненный Орас. Слезы текут по щекам его величества; он поспешно вытирает их, они текут снова.
- Месяц… месяц в подземелье… - шепчет он. – И не видел света Божьего… и вот спасли, вывели из-под земли! Слава Тебе, Господи!
     И, опустившись на колени, он кланяется в землю, касаясь лицом травы.
     Из подземелья выезжают Кара-Джайлан с сыновьями и Камил.
     Через минуту Астольф уже с жадностью обнимает и целует сына, а сын – отца, и оба плачут, хотя и прилагают все усилия, чтобы сдержаться.
- До чего же… ты изменился… - часто моргая, с трудом выговаривает Астольф. – Как же это? Каким образом? Какой ты у меня стал красивый: глаз не отвести… Но даже, если бы ты был такой же, как раньше…
     Он не может продолжать, только молча прижимает к себе сына, и тот понимает его без всяких слов. Потом, вытирая глаза, Камил говорит:
- Отец… Караджан-хан… это ему мы обязаны нашей с тобой встречей, победой над Гестуром Хорком и тайлатами.
     Астольф выпрямляется во весь рост. Кругом становится очень тихо. Кара-Джайлан, неслышно ступая, подходит к освобожденному королю, которого добровольно признал своим властелином и государем, склоняет перед ним колено и целует его руку.
- Встань, Караджан-хан, - прерывающимся голосом произносит король.
     Кара-Джайлан тотчас поднимается с колен. Астольф обнимает его так крепко, что у князя едва не трещат кости. «А король силен, - думает он с удовольствием. – Барс, медведь! Слава ему!»
- Будь счастлив, величайший из людей, - глухим голосом говорит Астольф. Он берет Кара-Джайлана за руку; глаза его сверкают.
- Братья! – гремит его голос над притихшими воинами. – Вот, перед вами человек, спасший королевство, короля и его сыновей. Да пребудет отныне и навеки всеобщее почтение к нему, его детям и всему его роду; да будет на нем всегда благословение Божье! Мой сын писал мне о тебе, Кара-Джайлан. Слушай же меня. С этого дня – ты первый князь тайлатов, каким был князь Талид, я утверждаю тебя в этом звании. Ты хотел быть герцогом? Ты герцог! Ты хотел быть советником моих сыновей? Ты советник! Мало того, отныне ты и мой советник, слышишь ли ты? Я должник твоих тайлатов, и отныне не буду брать с них ни налогов, ни податей, как было до сих пор. Отдаю вам в дар свои западные серебряные копи – будьте богаты!
- Слава тебе, Астольф-хан, - князь вновь преклоняет перед ним колени и голову.

                14.

     Прошло несколько дней.
     Во дворце не прекращались пиры. В столицу возвращались жители, покинувшие ее полгода назад. Приехал и герцог Флауде. Его приняли так радушно, с такой сердечной теплотой, как будто он приходился ближайшей родней королю. Вся Анкония восторженно гудела, приветствуя возвращение короля. Был послан почетный эскорт за королевой Амелией – доставить ее домой.
     Все эти дни Астольф слушал рассказы Камила, Лорны и Эдмаса об их приключениях и злоключениях – и всякий день с жаром благодарил Небо за то, что оно оказалось так милостиво к нему и его детям и послало им таких бесценных друзей и сподвижников. Армандо Ориани получил титул графа, Аделинг Эрмиш и Арденго Сантори стали баронами, Эгон и Кнут Ронге – дворянами. Все бывшие разбойники также стали дворянами, им были розданы поместья мятежников. Король очень полюбил принцессу Лорну. Увидев и близко узнав ее, он окончательно одобрил выбор своего сына.
     Но среди всей своей новой свиты король Астольф больше всех выделял и сердечно любил Кара-Джайлана. Он вместе с Камилом сам присутствовал на венчании князя с Ньолой. Из рассказов сыновей Астольф понял, кем стал для них Кара-Джайлан за время их скитаний. А тот стал для них защитником, другом, отцом, братом, учителем… Король почувствовал всю тонкость и глубину души своего нового вассала, оценил его ум и внутреннюю силу – и мысленно на всю жизнь восхитился и преклонился перед ним. Отвага, верность и бескорыстие Кара-Джайлана несказанно тронули его величество. Он отдал во владение тайлатскому князю (отныне почетному гражданину Анконии) два своих лучших поместья с городами и земельными угодьями, а впоследствии всегда встречал своего друга и слугу самой сердечной улыбкой и подолгу с удовольствием беседовал с ним. Он богато наградил его сыновей, Асанбека и остальных воинов. Они вернулись к себе в стан с богатой добычей, прославляя щедрость анконийского короля. Когда от Песчаных Дюн вернулся Азиз-хан с воинами, Астольф наградил и их, а Кара-Джайлан казнил плененного Азизом Сульгара, погубившего его родителей, вместе с близкими приспешниками этого грабителя-князя.
     Камил, Лорна, лорд Эдмас, королева Амелия и Астольф стали самой дружной семьей на свете. Увидев, как изменился внутренне и внешне ее пасынок, королева, от природы кроткая и добрая, быстро нашла общий язык с ним и принцессой, а вскоре и полюбила их всей душой.
     Принц Камил выполнил третий обет, данный им у Водопада Трех Обетов: построил на скале часовню, а возле скалы монастырь. В час, когда последний камень был вложен в стену монастыря, по всей окрестности, посреди ноября, вдруг расцвели розы – на каждом кусте шиповника. Розы цвели неделю, невзирая на стоявшие тогда морозные дни, а после набожные люди, в том числе, и герцог Флауде, собрали и навсегда сохранили их лепестки – в память о чуде, которому они стали свидетелями.

                КОНЕЦ

Начало: 20 ноября, 2008 г.
Конец: 7 января 2009 г.