С объёмными «критическими» измышлениями некоей Татьяны Лестевой, под названием «Три Петербурга Санкт-Петербурга» можно ознакомиться здесь же, на сайте proza.ru. Эти измышления посвящены выпуску трёх альманахов (два «Молодых Петербурга» и «Второй Петербург»), в которых представлено творчество молодых Петербургских авторов.
Свои критические экзерсисы Татьяна Лестева почему-то уверенно называет «литературной критикой». Хотя никаких элементов «критического анализа» нет ни в вырванных из контекста строках молодых авторов, которые в тексте Лестевой получают свой, самостоятельный смысл, отличный от задуманного в оригинале; ни в тошнотворном скабрезном «юморе», построенном чаще всего на физиологии (цитирую дословно: «уже рождается или частично уже родился (головка появилась) и четвёртый по счёту Петербург», «В ходе служебной проверки я лично писала анализ (мочи или кала?)»); ни в бесконечном «лирическом куковании»; ни в снисходительных призывах молодым авторам почитать Фрейда. Стремление показать свою эрудированность в области литературы, философии и психологии, и, таким образом, воспарить «гордым буревестником» над «потерянным поколением» современной молодёжи, вполне понятно, но притянуто за уши. Хотя, надо отдать должное бурной фантазии автора заметок: здесь и Агния Барто, ассоциации с которой возникают от одного лишь слова «сверчок»; и Блок с Есениным, приводимые в пример всем авторам, в чьих стихах появляется намёк на алкоголь; и сравнивание себя с Лермонтовым, «печально глядящим на наше поколение»; и не к месту ввёрнутое высказывание Декарта, приспособленное к выдранной из стихотворения строчке…
Казалось бы, Лестева, как старший по возрасту «собрат по перу», раньше вышедший на непростой, тернистый путь литературных опытов, должна поощрять молодых поэтов (а также, «молодых» не по возрасту, а в плане творчества, то есть начинающих), подсказывая, где по неопытности сделаны ошибки, побуждать к дальнейшему, более зрелому творчеству.
Вместо этого, госпожа Лестева только брюзжит, осуждая творчество, образ жизни, образ мышления молодых авторов, да и современное поколение в целом: «Что за молодёжь пошла нынче?! Что за аморальный сексуально раскрепощенный век?!»
Психологи говорят, что люди, глубоко неудовлетворенные качеством собственного творчества и жизни, пытаются отыграться за счет критиканства всех и вся.
Причём, угодить этому «критику» очень сложно, и брюзжит она так, что, видимо, забывает, чем была недовольна несколькими строками ранее, и потому постоянно сама себе противоречит. Так, например, автор заметок ставит в вину молодёжи тягу «к сказочкам, красивой жизни, праздникам, гламуру, встречам в кафе, шампанскому», и тут же кидается упрекать их в «неудовлетворенности и страхе перед жизнью». В своей статье она сокрушенно восклицает: «Где же серьёзные проблемы, философские раздумья о прогрессе, судьбах родины, национальные идеи, о смысле бытия?», и сразу же отвергает актуальность темы школы, воспитания, одиночества, подытоживая: «Молодые прозаики сборника освещают всякую дрянь». Видимо, человеку, в чьей голове прочно устоялся до-перестроечный стереотип учителя, как «сеятеля разумного, доброго и вечного», легче обвинить автора в «освещении всякой дряни», чем принять тот факт, что проблема существует. Да и зачем о ней писать, об этой школе, если тема эта «отнюдь не нова», поскольку ею уже занимались «Н.Г. Помяловский, А.Макаренко и Виктор Ерофеев»?! (Кстати, любопытно, а использование инициалов перед одними фамилиями, не использование их перед другими и панибратское называние по именам третьих - обосновывается личным уважением Лестевой или здесь кроется какой-то сакральный смысл? Ну, это так, риторический вопрос…)
Очевидно, проблема взаимоотношений между современными родителями и их детьми в творчестве молодых прозаиков, в понимании Лестевой лишена актуальности, следуя этой же самой логике, - ведь проблемой поколений, проблемой «отцов и детей» уже давным-давно занимался Тургенев.
Ещё хотелось бы прояснить момент с плагиатом, в котором так яростно, буквально с пеной у рта, обвиняет Лестева одного из авторов альманаха. Да, столь горячо любимый и столь ревностно защищаемый Лестевой Василиск Гнедов закончил книгу «Смерть искусству» этой самой «Поэмой конца». Но в данном случае пустое пространство листа - это своеобразное гипертрофированное продолжение излюбленного метода современников оставлять в стихах «многозначительные» пустые строки (Мандельштам, Рубинштейн). «Поэма конца» - это «поэма предела», «поэма ничего», «поэма безмолвия», поиск новых путей в литературе, но вместе с тем, ожидаемый тупик, в который упрётся литература, отказавшись от слова.
В «Белом стихе» нет того посыла, что был у скандального эгофутуриста. И, уж если на то пошло, идейно «Белый стих», скорее, ближе к другому, более «современному» нашему современнику – композитору Джону Кейджу и его пьесе для фортепьяно «4:33», во время которой все присутствующие ровно 4 минуты 33 секунды слушают тишину.
Это во-первых. А во-вторых, прежде чем обвинять кого-то в плагиате и в «незнании законов, которое – не оправдание», Татьяне Лестевой неплохо было бы сначала элементарно заглянуть в словарь и посмотреть значение этого слова. Практически во всех толковых словарях и энциклопедиях, «плагиат» определяется, как «умышленное [курсив мой – А.М.] присвоение авторства на чужое произведение литературы, науки, искусства, изобретение или рационализаторское предложение…». А «Литературная энциклопедия» и вовсе заявляет, что сходные технические приёмы [курсив мой – А.М.] плагиатом не являются.
Уж если на то пошло, то употребление рифмы «стихия – стихи я» тоже можно считать плагиатом, ибо кто-то когда-то эту рифму уже придумал. А использование четырёхстопного ямба, – и подавно плагиат! Однако же сама Лестева использует его в своём творчестве!
Так, например, молодецкому четырёхстопному ямбу знаменитой «Гаврилиады» Ляписа Трубецкого:
Служил Гаврила хлебопеком,
Гаврила булку испекал.
вторит лихая «патриотическая лирика» Лестевой:
А вихрь огня в обнимку с ветром
Преград, казалось бы, не знал.
Одолевая километры,
Всё на пути своём сжигал.
Самый большой упрёк автора «критических заметок» молодым авторам состоит в том, что их мировоззрение не совпадает с её собственным. Мол, все они «пребывают в тоске, грусти, печали, неудовлетворённости жизнью», все они друг за дружкой продолжают тему «бессмысленности и пустоты жизни». И потому, судя по тексту, сама автор заметок представляется этаким апологетом бьющей через край жизнерадостности, энергии, весёлости и полной удовлетворенности жизнью.
Познакомимся с её творчеством.
Вот одно из «жизнерадостных» стихотворений Татьяны Лестевой, противопоставленное стихам о «бессмысленности жизни» молодых поэтов:
Две розы
Две розы. Гроб.
И слёзы на щеках.
Недавнее? Уже былое.
В огне чудовища – твой прах.
А пепел – под землёю.
Две розы. Фото.
В детях след.
Нева, и город, небо.
И стела – в пустоту билет.
А жизнь? Быль это? Небыль?
Две розы. Полдень.
Боль. Тоска.
Дорога. Крематорий.
Душа? Нет, память на века..
И горе… «Бедный Йорик!».
И где же здесь «жизнерадостность», позвольте спросить? (Равно, как не наблюдается ни «гражданственности», ни «ответственности перед родиной и литературой», к которым также призывает Лестева). Кроме того, читателю предоставляется возможность поломать голову над загадкой: что обозначает фраза «Бедный Йорик!» в финале произведения? Может быть, автор воображает себя пост-модернистским Гамлетом, горюющим над черепом безвременно ушедшего в иной мир королевского шута? Тогда, при чем тут «В детях след»? Или таким образом проявляется ирония по отношению к тому, кто умер? А может быть, это как раз один из тех «всплесков остроумия», на отсутствие которых в творчестве молодых, сетует Лестева? И ещё вызывает сомнение сама последовательность погребения: сначала «гроб» в первой строфе, затем «фото» и «стела» на могиле, а затем почему-то «крематорий»…
Сквозь большинство стихов Лестевой (за исключением разве что детских) красной нитью проходят такие «жизнерадостные» мотивы, как «безмолвье савана», «жизнь… последний твой путь», «одиночества горечь – девичий удел», «любовь умирает навек – безвозвратно», «Гул самолёта. Взрывы, взрывы…», «Жалею: жизнь прожить достойно не удалось… Злость» и так далее. Ах, да, простите, «Не нужно путать автора с лирической героиней. Это разное»! Однако же, сама Лестева может себе позволить беззастенчиво «посочувствовать нездоровой лирической героине (читай, поэтессе)»…
Также, «свеженьким идейкам» и «неумению образной поэтической речи» молодых авторов, Лестева противопоставляет свои, совершенно свежие и, как ей думается, никем ещё доселе не открытые поэтические образы, как, например, «синева неба» или «краснеет рябина» при описании осени. А чего стоит, подкупающее своей новизной лихое сравнение глаз героини с «одинокими нежными полевыми колокольчиками на длинных тонких стебельках». Многие авторы уподобляли глаза своих персонажей цветам всевозможных сортов и разновидностей, но в данном случае поэтическая речь использована так «образно», и так «умело», что несчастная героиня предстаёт перед читателями этаким монстром из отряда ракообразных, с глазными яблоками, болтающимися на длинных, тонких стебельках.
Госпожа Лестева, сравнивая себя с Лермонтовым, очевидно, забыла, что Лермонтов-то как раз не написал ни одной критической статьи. И, наоборот, люди, подававшие пример в области критики (как Белинский или Луначарский), сами не создавали художественных шедевров, ибо, сопоставив собственные литературные опыты с другими, пришли к выводу: если критик одновременно является ещё и поэтом, из-под его пера должны выходить только образцы, на которые могли бы равняться другие, иначе, нужно отказаться от творчества и заниматься только критикой.
В нашем случае, видимо, «критик» считает образцом подобное «творчество»:
Отцвела уж сирень, нет фаты на жасмине,
Разноцветие астр порой радует взгляд.
Осень жизни близка, уж краснеет рябина.
Но влекут ароматы сирени назад.
Видимо, автору представляются «образцовыми» собственные штампы; «ужи», «ползающие» между словами; появление «пор» у бедных астр (ибо при таком ритме, во второй строке, в слове «порой», ударение неизбежно падает на первый слог - «Разноцветие астр пОрой радует взгляд»). Почему-то, из всего заявленного растительного многообразия, чести носить фату удостоился именно единственный представитель «мужского рода» - жасмин, хотя вокруг столько «барышень»: и астры, и сирень, и даже рябина. И, простите, куда именно влекут ароматы сирени? (При восприятии на слух картина с ароматами вырисовывается не слишком привлекательная)…
Короче говоря, вместе с рябиной, здесь уместно было бы покраснеть и автору. Не только потому, что в возрасте «осени жизни» создаётся подобная «поэзия». Но и потому, что автор подобных «шедевров» считает себя вправе судить и осмеивать других.
Так и вертится на языке вопрос, который задавал Евгений Евтушенко в стихотворении «Одной знакомой»:
«А, собственно, кто ты такая…?»,
А если уж ты - такая, простите, Вы - такая, то найдите в себе мудрость, протянуть молодым руку помощи и дать им добрый совет, но сделайте это деликатно, без нравоучений и глумления, с оглядкой на свои собственные самолюбие и творчество.