Голубок

               
                Странный человек без возраста, по прозвищу Голубок, гордо сидит на мусорной куче, только что вываленной КамАЗом, и счастливо ухмыляется. Оглядывая это богатство, он  уплетает половинку батона, запивает кефиром из пакета и слегка похрюкивает от удовольствия.
– Вот  кайфец. Опять мне подфартило! Если джокер есть в рукаве, удача уже в кармане. Кайф! Хороша чертовка. Ещё пару, тройку таких подарков и хватит на долгую безбедную жизнь миллионера. А? Дядь Вася? – запрокинул голову и подмигнул облакам.
Его намётанный глаз ещё отмечает про себя, что где лежит, а в голове зреет план, как лучше подступиться к ней – с такого краю, чтобы ничегошеньки не упустить. Смахнул крошки хлеба с груди и бороды, вытер ладонью рот, потом тщательно  пальцы о собственную шевелюру – личное полотенце, Голубок демонстративно озираясь, встал и подбоченился.
Его коренастая фигура, возвышаясь над кучей мусора, демонстрирует силу и предупреждает; я здесь – значит всё моё.
– Мой-ё-о-о! – заорал с надрывом Голубок,– Йё-о–о эхом  прокатилось по свалке и затерялось где-то в грудах мусора, перепугав вечных его конкурентов; ворон, бродячих собак и чаек. 
Аккуратно ступая по склону, он спустился, поглядывая на кучу озорным взглядом стал раскладывать пустые мешки и  разговаривать вслух:
– Ну? Что, подруга?  Раздвинем груди? Давай-давай! Покажи, чито имеиш.
Развесив мешки у пояса каждый на своём месте, шагнул к ней подрагивая от нетерпения. Руки заработали слаженно и быстро, с невероятной скоростью рассовывая товар по мешкам, строго по ассортименту. Стеклотару в холщёвый мешок. Алюминиевые банки из-под пива и джин-тоника в строительный. Бытовые принадлежности, часы, ценную мелочёвку, игрушки, статуэтки в мешочек с бахромой. Куски обоев, книги, газеты, журналы и даже туалетную бумагу сразу выкладывает стопкой и ловко перевязывает бечевой. Тряпьё находит пристанище в старом наматраснике.
Ровно через час Голубок разогнул спину и, обременённый набитыми мешками, пошатываясь, подошёл к приготовленным тележкам. Аккуратно завязал мешки и уложил каждый на предназначенную для него тележку с надписью.
Смахнув пот со лба и носа ладонью, размазал изрядное количество грязи по лицу, образовав разводы, резко выдохнул и произнёс:
– Всё подруга. Пять минут перекур. Дай отдышаться, – солидно присел на импровизированное кресло из мешков, достал из-за пазухи коробочку, богато украшенную инкрустацией и искусственными камнями.
– А ты уже обрадовалась? Зашлась от похоти? Думала, я с тебя не слезу? А? Губа не дура! Ишь ты, чего захотела. Томись теперь в ожидании. Нагуливай привлекейшен. Кто теперь и расслабится, так это я… 
                На склоне поодаль появился огромный вислоухий пёс, помесь волкодава и дворняги. Его нижняя челюсть странно сдвинута на бок, и язык не находя опоры, свисает, оголяя зубы в кривой ухмылке.
Голубок, не торопясь, выбрал из коробочки сигару, закурил, и запустил дым кольцами, в лицо молчаливой собеседницы:
– Сегодня, у нас с тобой, праздник на двоих! А!? Подруга? – немного подумал и ехидно со смешком добавил, – шампанское, цветы и мороженое будут позже, дорогая.
Заметив пса, бросил и в его адрес реплику:
– Что, инвалид, Квазимодо, женщина понравилась?
Пес, поджав отвислые уши, понюхал воздух и, с опаской оглядываясь, исчез.
– Подожди! Тебе тоже что-нибудь обломится! Будешь вторым?
Рассмеявшись от собственного остроумия, Голубок зашелся кашлем.  Немного отдышавшись, стал выговаривать самому себе:
– Придурок. Сколько раз я тебе говорил, бросай курить? Брось курить! Зараза! На каждой пачке написано – «Минздрав предупреждает!» А Минздрав, страну, зря предупреждать не будет. Всё дерьмо – и табак и бумага… Ты каждый день это видишь. И опять берёшься  за своё? Так можно и не дожить до светлого будущего. Тупоголовый, что ли?!
Потом стал виновато оправдываться:
– Ну, я же не в затяжку. Друган! Мы только чтобы отметить праздник удачи. Каких-нибудь сорок штук и миллион в кармане!  И всё. А в другое время – я ни-ни. Многие  подтвердят! – поведя глазами вокруг, чтоб на кого-либо сослаться и не найдя поддержки, Голубок опять натужно закашлял:
– Проклятая простуда. А про будущее, это ты зря друг. Доживём и ещё покуролесим! Подкопим немного и, в гущу жизни в туфлях от Версаче. Теперь, нас не возьмёшь на испуг.
Аккуратно загасил сигару, вынул видавший виды носовой платок, вытер губы:
– Да, друган. Было время, когда мы с тобой не кашляли, а ловили миг удачи, так сказать. Держали бога за бороду! Рестораны, кабаки, цирки, ипподромы, цветы. Море красавиц желающих встряхнуться, и, конечно же, океан уважения и денег, – Голубок вздохнул.
– Да. Прошло халявное времечко, а жаль, – элегантно оттопырив мизинцы, поправил несуществующий галстук, – Да-да?! Да? – в глазах у него появилось нечто, не свойственное его облику; одна бровь уползла на лоб, глаз лукаво прищурился, а губы растянулись в обаятельной и одновременно жалкой улыбке заигрывающего пижона. Откинувшись на спину, он неожиданно запел:
– Я в японских ботинках, разодетый как, картинка. В русской шляпе большой и с индийской душой. Бродяга я, бродяга я…Абара-а-я… Ичи-ги-дана, ичи-ги-дана, ичи-ги-дана…– его руки и ноги стали выделывать причудливые движения, сопровождая незатейливый мотив…
Через пару минут, видимо, устав, Голубок неожиданно замер, прикрыл глаза, раскинул руки и ноги в стороны, на лице застыла блаженная улыбка. Легкий ветерок ласково шевелил жиденькую бородёнку и шевелюру, приятно охлаждая взмокший лоб.
      
                Подобные ощущения блаженства, и ранее посещали Вову Голубкина.  После окончания школы его целую неделю не покидало ощущение счастья, он жадно наслаждался долгожданной свободой. Мыслей о дальнейшей учебе или службе в армии просто не возникало.
– Опять в кабалу? Выбросить на ветер два или четыре года? Нетушки! Фиг Вам! Подвернется, что ни будь и лучше. А пока отдохнем!
Отдыхал Вова на полную катушку, накоротке основательно познакомился и с Бахусом и с Вертепом. Сначала, деньгами, его обеспечивали родители, но разносторонний отдых сына их быстро утомил. На семейном совете большинством голосов утвердили программу его перехода на само обеспечение и обрекли непутёвое чадо на финансовое голодание.
Но, господин случай! Однажды, попав на ипподром, Вова быстро сообразил, что если наладить некоторые полезные связи, можно без усилий не только получать ежедневный доход, но и откладывать деньги на черный день, или на какую-нибудь неожиданную перспективу. Пока одноклассники корпели над вступительными экзаменами в ВУЗы и сдавали первые зимние сессии, Вова скопил свои первые, не девальвированные пятьдесят тысяч рублей.
– Огромные деньги!
На его бурную деятельность и везучесть обратил внимание завсегдатай ипподрома дядя Вася, один из местных «цеховиков» – владелец нескольких подпольных ателье по пошиву джинсовой одежды и закоренелый поклонник индийского кино.         
Сначала он просто симпатизировал улыбчивому пареньку, иногда  подсказывал, на какую лошадь или жокея поставить. Проверяя его интуицию и информированность, дядя Вася часто подсказывал «ошибочно», но Вова всегда с улыбкой делал свой выбор и выигрывал. Деньги текли  рекой, фортуна  ласкала парня по полной программе.
Дядя Вася долго присматривался к удачливому пареньку, проверял его на жадность, на «вшивость», с пристрастием оценивал, портят парня сумасшедшие деньги или нет. Видимо, что-то для себя решив, однажды он завел разговор о своих сбережениях, как приумножал их, сохранял, пускал в дело и ненароком спросил:
– Голубок, ты, наверное, накопил малость, а как сохранить, не знаешь? Грядут большие перемены, и любые деньги скоро станут просто бумажками. Будем сортиры обклеивать деньжищами, как в 1961 году. Дальновидные людишки или в дело вкладывают, или в валюту. Нужно перевести твои крохи в золотой запас. Как думаешь, голубчик?
Вова тогда искренне испугался. За незаконные валютные операции и золото можно было заработать срок, или еще хуже… но, не подав виду, с улыбкой спросил:
– А вы сами-то во что вложили?
Дядя Вася хитро прищурился:
– Во все понемножку: в дело, которое приносит маленький доход, как пенсия, в валюту немножко и по-стариковски в антиквариат. Люблю красивые вещи. В детстве я был обделен красотой, поэтому сейчас компенсирую дефицит прекрасного. Ну а тебе я бы посоветовал вложить деньги и в дело и в валюту, так надёжнее. Если есть желание и не боишься, то могу помочь.
С этой помощи и прозвища начался его следующий этап жизни и везения.
                Стоимость одного американского доллара тогда оценивалась в шестьдесят копеек по курсу, менялы обменивали по полтора рубля. Дядя Вася обещал обменять один к одному, по своим надёжным каналам. Голубок в первый раз отдал для обмена, десять тысяч советских рублей, (стоимость автомобиля "Волга") и получил взамен десять тысяч новеньких американских долларов. Голубка посетило ощущение полного счастья: – Ура!!! Всё удалось! 
Только он успел удачно обменять, с помощью дяди Васи, все рубли на доллары, в стране началась политическая и экономическая свистопляска; деньги обесценились, началась тотальная  ваучеризация, а потом, по улицам города бесцельно бродили обескураженные и голодные люди, потерявшие страну, работу, сбережения, надежду на будущее.
Голубок тоже был растерян, он ничего не понимал в происходящем, но сумасшедший капитал и хитрый прищур дяди Васи обнадёживали.
      
                Голубок смачно потянулся, зевнул, встал и огляделся. Оценив изрядно пощипанную кучу, пришел к выводу, что два, максимум три подхода и подруга будет причёсана:
– Ну, гламурная? Продолжим?
Как ни странно, но через полтора часа от кучи остался один миф, немного досок старой мебели. Взмыленный, пошатываясь, Голубок тяжело побрёл к тележкам:
– Всё. Причесал я тебя. Всё, всё, подруга. Измотала ты меня. Совсем задохнулся. Я знаю, что тебе понравилось! Да и я молодцом. Оправдал надежду? То-то. Чего только не сделаешь ради мечты.
От усталости в глазах у него потемнело, всё вокруг поплыло разноцветными кругами, и споткнувшись обо что-то, чертыхаясь, он завалился на разложенные мешки. Рассмеявшись от собственной неловкости, сел, ища глазами предмет, который стал причиной падения. Из утоптанной земли, смешанной с мелким мусором, торчала часть пластмассового шара размером с кулак.
– Вот так и в жизни; идёшь себе своей дорогой, всё хорошо, а на дороге  где-нибудь торчит себе вот такая срань и ждёт тебя. Не кого-нибудь, а именно тебя. Раз! И всё наперекосяк. Хорошо, хоть шею не свернул миллионеру, – констатировал Голубок и стал лениво отковывать шар палочкой, а его мысли были уже далеко…
    
                На ипподроме в те времена царило безумие. Люди приходили с надеждой опередить инфляцию, делали ставки на удачу; проигрывая квартиры, машины, и всё, что имело ценность, вплоть до золотых нательных крестиков.
Дядя Вася принципиально стал делать маленькие ставки, без всяких подсказок, как все, иногда выигрывал, иногда проигрывал, часто оставался при своих. Он, объяснил свои действия так:
– Можно пощипать народец, когда он в удовольствие жирует лишними деньгами, но когда он, как малое дитя, в безумии отдаёт всё до последней нитки, грешно участвовать в этом грабеже.
Голубка такая позиция старика очень удивила:
– Так ведь кто-то всё равно выигрывает?!
Дядя Вася с грустью согласился:
– Да. Кто-то всё равно при барыше, и не маленьком. Только выйдет им боком такой выигрыш. Легко деньги пришли, легко и уйдут, только потянут за собой и новых хозяев. Народ-то не простит им обманутого доверия; будут и суды, и самосуды, и этапы с тюрьмами. Я может, и не увижу этого, а ты попомни, что я сказал. Так и будет.
                Через пару дней после разговора он пригласил Голубка к себе домой, на холостяцкий ужин. Голубок был ошарашен обстановкой квартиры; инкрустированные полы в комнатах, старинная мебель, позолоченные люстры, картины в толстых рамах, какие-то статуэтки, вазы, канделябры, и много ещё чего. Всё  было подобрано со вкусом, с любовью, и сияло чистотой, как в музее. Хозяин подтянутый, выбритый, в стёганом халате, поигрывая дорогой тростью, с удовольствием потчевал гостя деликатесами и рассказами о былом:
– Я сам родом из деревни. С малолетства уже знал, что такое и холод, и голод, и война. Родителей перед войной, забрали и увезли куда-то, меня определили в детдом для детей врагов народа, это я потом узнал. Дважды сбегал искать отца и мать, меня ловили и возвращали обратно. На третий раз я сбежал навсегда, но ненадолго. На картофельном поле я с такими же подранками, собирал картофельную ботву для супа. Мы тогда вкуснее ничего не ели; мелко порезанная ботва, конский щавель, немножко желудей, щепоть соли, и если удастся подоить чужую козу, то чуть-чуть молока, и царский суп готов. Бывало, натрескаемся, животы как барабаны раздуты, зато сыты. Однажды нас всех так и повязали, с набитыми животами. Судили. Дали по пять лет, за расхищение социалистического имущества, а вещественным доказательством был недоеденный суп. Потом детская колония, где я узнал и кто такие дети врагов народа, и куда делись наши родители. В семнадцать лет попал на фронт, в штрафной батальон, прошел войну, был и ранен и контужен, но так и остался неблагонадёжным – не простился мне детский грешок. После демобилизации я пошел работать на стройку, да начальство, всегда на меня косо поглядывало, и поближе к телу прятало кошельки. Мне надоело это, и я всё бросил. Временно стал тунеядцем. Я стал искать профессию, где можно работать одному и чтобы  как можно меньше народа знало, что я сидел. Так я стал портняжничать.
Так что многое из того, что ты видишь, заработано этими руками.
Лет двадцать назад мне крупно повезло, и я организовал маленький цех по пошиву джинсов, они тогда только входили в моду, и до сих пор этим живу. Только руками или собственной головой можно чего-то добиться в этой жизни. Ты думаешь, к чему я это тебе рассказал? Хочу тебе предложить совместное дело. Скинемся поровну, обязанности поделим поровну, и прибыль тоже. Вижу в твоих глазах вопрос. Какое дело?
Дядя Вася молча закурил сигару, пустил кольцо дыма, и стал наблюдать, как оно, скручиваясь, тает. Голубок заёрзал от нетерпения.
– Я тут опробовал на себе один фирменный напиток, и понял, что в красивой бутылке дрянь – отрава. Травят народ за его же деньги. И я решил открыть производство настоящей водки; из качественного сырья, свёклы и пшеницы…   
                Где то недалеко зарычал и хрипло залаял Квазимодо. Голубок уставился в откопанный шар, обращаясь вслух к собеседнику из прошлого:
– Если бы ты знал тогда, дядя Вася, чем закончится совместное дело, поставил бы свечку в церкви и открестился.
За секунду перед глазами Голубка пролетел кусок его жизни. Поглаживая верхушку шара, он стал рассказывать ему:
– Начали мы трудно. Очень долго искали производственную линию, с трудом нашли, купили. Он организовал место установки линии, я договорился с колхозом  о поставках зерна и свеклы. Наконец линия запущена, пошел процесс производства. А куда и кому продавать? Да. Проблема. Дядя Вася и тут всё предусмотрел; качество водки, название "Водочка", маленькая цена реализации, сделали своё дело, наше детище стало популярным и раскупалось с колёс. Но сколько было отдано сил и нервов? Никто не считал, – Голубка залихорадило мелкой дрожью, ознобом.
– Ублюдки. Живодёры! Звери! Пришли на всё готовое?! Холёные бандиты, всё посчитали. Забрали всё, до рубля. Я думаю, и квартиру обнесли и убили его – тоже они. А их шавки в погонах убийство на меня хотели повесить? А вот фиг вам. Фиг вам от плеча! Обломались? А я на свободе! Ичи-ги-дана! Ичи-ги-дана!
Голубок яростно стал выкручивать шар из земли, тот не поддавался. За этой борьбой поодаль наблюдали двое, пёс Квазимодо и завсегдатай свалки Храпцов – тёмная личность, перекупщик и пройдоха. Поросячьи глазки шарили по мешкам, оценивая, чем можно поживиться на халяву или купить за бесценок.
– Здравия желаю, Голубок. Что, опять везуха попёрла?
Голубок наконец вырвал из земли шар, вернее старую игрушку-неваляшку, и злым взглядом уставился на Храпцова:
– Что тебе надо?
Храпцов опешил и стоял отклячив зад, переминаясь с ноги на ногу.
– Я спросил, что тебе надо? – раздраженно повторил Голубок.
Храпцов изобразил заискивающую улыбку, оголив редкий частокол гнилых зубов:
– Так я, это… Проходил мимо и думаю, надо поздороваться с хорошим человеком, пожелать удачи, а ты на меня зверем смотришь.
Голубок, не обращая внимания на Храпцова, ласково отчищал игрушку от грязи,
– Ну, поздоровался? И иди себе дальше.
Храпцов, уловив слабину в голосе Голубка, приободрился:
– Я, не пустой пришел, с шампусиком и закусиком, они тоже хотят поздороваться!
Голубок равнодушно посмотрел на Храпцова, протянул руку и сказал примиряющим тоном:
– Ладно. Давай сюда бутылку.
Храпцов застрекотал как сорока:
– Вот это правильно! По-нашему! У меня здесь, всё самое лучшее! Наше местное. В магазинах такого нет! И шампань, и французский коньяк, и колбаска конфискат, буженинка в упаковке от микояна – всего один день просрочен! Так она же копчёная. Идиоты! Наши хвостатые маруськи, плохой продукт жрать не станут. О! Колбаска! Ням-ням. О! Буженинка! Ням-ням. Ням-ням. Ням-ням…
Пока Храпцов увлечённо рекламировал выставляемые деликатесы, изображая чавкающих крыс, Голубок открыл бутылку и стал поливать игрушку шампанским.
– Ты что делаешь? Идиот! Добро переводишь зря!? Оно денег стоит! – заверещал Храпцов, его лицо побагровело и перекосило от  злости. Голубок улыбнулся во всю ширину лица:
– Чего ты закудахтал? Я шампанское не пью, у меня от него с детства изжога, а он, моей долей напился и помылся. Не скули. На. Допивай свою долю. 
Храпцов поглотил остатки содержимого в один приём:
– Ну и чёрт с тобой, и с твоей долей, раз ты такой гордый.
У Голубка в глазах мелькнуло что-то не доброе, но он сдержал себя и ответил очень спокойно:
– Вот коньяком я угощусь, пожалуй, – не торопясь распечатал бутылку.
– За хорошего человека дядь Васю. Земля тебе пухом и за твой будущий памятник, – и тоже в один приём выпил ровно половину, даже не поморщившись. Поросячьи глазки Храпцова остекленели от удивления:
– Ну, ты чёрт! Чёрт! Удивил. Флакон пива или половинку бормотухи за один раз я тоже могу, а чтобы вот так заглотить коньяк!? Не смогу.
Храпцов повеселел и стал взахлёб рассказывать про какого-то кузнеца, который рискнул выпить в один приём бутылку коньяку и отдал концы…
Голубок, ничего не слышал, он разглядывал игрушку и наслаждался теплом, медленно и приятно обволакивающим всё его существо. В памяти неожиданно всплыло детское ощущение, и он заговорил:
– Помню, я  маленький мальчик, сижу на полу, вокруг много игрушек, но моё внимание занимает только одна игрушка, вот такая же, неваляшка. Как её ни положи, она всегда с мелодичным звоном опять поднимается. Тайна, которую мне тогда очень хотелось узнать. Когда я учился уже во втором, или в третьем классе, её случайно для меня открыл отец. Он смастерил из старой игрушки нехитрый тайничок, прятал от матери три рубля на чёрный день, который обычно и наступал за пару дней до получки. Однажды, я видел, как, отец открыл неваляшку и что-то достал из неё. Из любопытства я попробовал сам открыть, и у меня получилось. Ничего примечательного там не оказалось, только железный бублик и стальные прутики, торчащие из него, а сверху молоточек. А вот закрыть, я так и не смог, за что был наказан.
Храпцов заржал пьяным смехом:
– Тля мусорная, видно мало тебя били. Врёшь и не моргаешь. Ты лучше скажи мне цену на всё твоё барахло. Я покупаю! Даю пятьсот за всё, – Храпцов отрыгнул и уставился на Голубка не моргающим взглядом удава.
Голубок отрицательно качнул головой:
– Нет. Мало даёшь. Здесь только серебра и безделушек тысяч на тридцать, есть антиквариат, меди на две штуки, плюс бумаги на пять сотен. Тряпки я не считаю. Так что за тридцать четыре тысячи забирай оптом, пока не передумал.   
Храпцов вытаращил глаза:
– Ты, коммерсант хренов! Ты мне ещё спасибо должен сказать, за то, что я тебе деньги предлагаю. У других я просто забираю, и всё.
Голубок встал, поманил пальцем ухмыляющегося Храпцова, и когда тот подошел, резко ухватил его за отвороты куртки. Заговорил, медленно подбирая слова:
– Поздороваться, говоришь, пришел? Деньги предлагаешь? У других просто забираешь и всё? Был в моей жизни случай, когда ко мне пришли и всё забрали. Такие же уроды как ты, только цивильные и пахли хорошо. Я зелёный был, испугался, и сбежал, но скоро я вернусь. Теперь у меня, что-нибудь забрать – не просто. Я ведь могу огорчиться и вырвать челюсть, как у бешеного пса. Ты помнишь? Я же чёрт!?  Квазимодо подтвердит. Его вывихнутая челюсть, для тебя образец.
Храпцова затрясло, он стал плаксиво соглашаться, поддакивать:
– Да-да, я помню, помню! – достал потасканный кошелёк и замусоленные деньги.
– Вот. Возьми, возьми! У меня больше нет. Ты только не огорчайся. Я всё понял, где надо зарубил, запомнил, сделаю, как скажешь. Завтра  принесу. Договорились? С меня ещё тридцать две тысячи.
Голубок брезгливо оттолкнул Храпцова и вытер руки о платок:
– Исчезни гниль.
Храпцов, засеменил, припадая на обе ноги, в сторону шлагбаума, периодически оглядываясь. Голубок тряхнул головой, присел на корточки и весело спросил Ваньку-встаньку:
– Друг, ты видел? Как я его? Не обращай внимания. Мразь, она и здесь мразь. Нелюдь. Так на чём мы остановились? А? Может, ты не друг, а случайный прохожий? У тебя есть секреты?
Рука непроизвольно нащупала зарубку на шарике, Голубок поддел её ногтем, придавил выскочивший штырёк, плавно повернул нижнюю часть шара против часовой стрелки, и неваляшка распалась на две половинки:
 – Моя игрушка!? Отец… Мама…
Эти слова услышал только Квазимодо, и сразу насторожил уши. Таких интонаций в голосе Голубка он никогда не слышал.
Рыдая в голос, Голубок дрожащими руками, стал вынимать из тайника содержимое неваляшки; два обручальных кольца, золотой браслетик, несколько пар серёжек с камнями, золотые часики, две цепочки, нательный крестик, аккуратно сложенные три рубля советскими деньгами, и туго перевязанную в рулончик пачку долларов.
Последний подарок родителей разорвал сознание и душу Голубка в клочья. Он понял сразу всё: многолетнее ожидание родителей, беззащитную старость, надежду на сына, и свой эгоизм...
Кое-как уложил всё обратно, закрыл неваляшку и, прижимая к груди драгоценный родительский подарок, лег на бок, свернувшись калачиком. Всхлипывая, как ребёнок, он погрузился в тяжелый сон, от переживаний или видений, временами поскуливая. Квазимодо стал вторить ему, потом во весь свой собачий голос хрипло завыл.
                Из-за тележек с мешками показалась голова Храпцова. Он огляделся и тихо ступая, подошел к лежащему Голубку. Квазимодо зарычал.
– Голубок, ты спишь что ли? – осторожно спросил Храпцов, – я деньги принёс.
Зыркнув глазами по сторонам, Храпцов схватил пустую бутылку от шампанского и ударил Голубка по голове со всей силы, тот даже не пошевелился. Ударил, ещё пару раз, для верности, приговаривая:
– Вот тебе деньги. Вот тебе урод, тля мусорная.
Обшарив карманы Голубка, отправил всё содержимое за пазуху и крадучись, ползком, Храпцов стал перетаскивать мешки на пригорок. Отцепив от пояса Голубка мешочек с бахромой, он случайно что-то задел, и оно глухо откликнулось перезвоном.
– Тьфу ты! Зараза. Я чуть не здох!
Рассмотрев, что это всего лишь неваляшка, оскалился в улыбке:
– Вот и игрушка для тебя. Играйся вдоволь на том свете придурок.
 
                Вечерние сумерки накрыли свалку тишиной. Квазимодо подполз на брюхе к неваляшке, вылизал сначала её, потом руки и лицо Голубка. Всю ночь, как заботливая сиделка, пёс прислушивался к неровному дыханию человека и периодически скулил. О чём думал пёс, какие сны видел, неизвестно.
Тоненькая полоска зари, предвестница утра, и гомон проснувшихся птиц подняли его на ноги. Пса явно одолевал голод, но что-то удерживало его на месте. Несколько раз Квазимодо порывался убежать, но возвращался снова и снова, хрипло подавая голос и скуля. Голубок застонал и сел. Квазимодо по щенячьи тявкнул, радостно завилял хвостом и убежал. 
Человек, обхватив голову руками, покачиваясь в стороны, мычал одним непрерывным стоном, насколько хватало дыхания. Так прошел день. Вечерняя прохлада и дождь, принесли небольшое облегчение. Голубок накрыл пульсирующую голову мокрым мешком и провалился в гулкую пустоту забытья. Под глухие удары дождевых капель из темноты  подсознания болезненно возникало что-то неизвестное, непонятное, не определяемое словами, со звуками, вызывающими животный страх, потом оно уходило, уступая место вспышкам каких-то лиц, и опять его обволакивало вязкой темнотой.
                Через непроницаемую черноту Голубок ощутил на себе дыхание этого нечто, от страха открыл глаза… На него, не мигая, зелёными глазами смотрело оно, – что-то из пустоты. Голубок с криком схватил голову чудовища обеими руками и что было сил, прижал к груди. Оно с воем стало сопротивляться, рычать, бить огромными лапами по груди и лицу. Вдруг в голове чудовища что-то хрустнуло, и оно с душераздирающим воем вырвалось и исчезло. Голубок откинулся на спину, голова гудела, а сердце прыгало в груди, как теннисный мячик. Глаза ничего не видели, только какие-то блестящие точки и желтую половинку л…
– Как это называется? – спросил он вслух, – л…л…лимон?
Остаток ночи он пытался вспомнить, как называются точки наверху, морщил лоб и произносил бессвязные слоги, превозмогая боль, затаив дыхание, смотрел на лучи света, плавно набирающие яркость и меняющие цвет от малинового до серебристо-желтого.
И как только показался край диска, вдруг радостно воскликнул:
– Я вспомнил! Солнце! Это солнышко!
Несмотря на боль, Голубок рассмеялся.
Появившийся  Квазимодо с опаской присел поодаль и улыбнулся полноценной собачьей улыбкой; стройными рядами зубов и подрагивающим кончиком розового языка. Это существо напомнило Голубку ночные кошмары, он перестал смеяться и дружелюбно спросил:
– А ты кто? Чудо-юдо? 
На языке вертелось что-то знакомое, и он, глядя на пса, стал сосредоточенно подбирать слоги:
– Удо, одо, модо…
На последнем слоге пёс привстал и рявкнул. 
– Ква-зи-мо-до, – слово вырвалось само, пес завилял хвостом и снова заулыбался.
– Тебя зовут Квазимодо?– пёс, поскуливая, осторожно подполз на брюхе к Голубку и положил огромную голову ему на колени.
– А как зовут меня? – спросил Голубок. Квазимодо не ответил, только преданно посмотрел на него карими глазами. Голубок поднял неваляшку:
– А он Ваня?
Пёс облизал неваляшку и руки Голубка. От этих прикосновений пришла уверенность, что вспомнится всё-всё, а эти два существа ему помогут, теперь самые дорогие и близкие на свете.


PS Осуществляется перевод для французского журнала.