Спрашиваешь или слова-паразиты

Иван Шестаков
Богат и могуч русский язык - слов нет...

Слава богу, что синее море ещё существует. Нет, не море существует, а то, что оно море и то, что оно синее, то есть его всё ещё можно называть синим. «Бронзовые лучи утреннего солнца, покачиваясь на волнах, то и дело выхватывали её упругое тело из синевы моря и скрывали в сверкающей серебром ряби…» – звучит пока поэтично и не вульгарно. А вот ясного неба уже нет. Конечно, небо без единого облачка есть, а как его назвать – голубым? Боюсь, многие вслух произнести, что небо было голубым, не смогут. Серым, то есть бесцветным – пожалуйста, а голубым нет, даже компьютер подчёркивает, что «не знает» такого слова. С лесом то же самое: когда он зимний или осенний – всё в порядке, а как листва появится – какой он? Как у классиков: «Весь покрытый зеленью абсолютно весь…» – о чём это он? А «…розовый фламинго…». Короче, если так пойдёт дальше, то скоро все цвета радуги потеряем. Или в угоду кому-то разноцветные полоски радуги будем называть словами из детского стишка, типа: в радуге ярче всех видна полоска «каждый» (красный), а «охотник» (оранжевый) немного тускней…; полоску «знать» (зелёный) еле-еле заметно, а «фазан» (фиолетовый) совсем не видно.

…Привязалось к нам в четвёртом классе одно словечко, да так прилипло, что оторвать его от языка было невозможно – сидит на языке и всюду лезет. Прижилось как-то легко, гармонично вписалось в детский лексикон, быстро вытеснило все слова, вобрав в себя значения этих слов, и, как любая зараза, мгновенно распространилась по школе. Справедливости ради отмечу, что матерные слова тоже исчезли, но их интонации и смысл уместились в этом единственном слове. А как русский мужик может одним матом лопотать – известно каждому. И вот это чудо городской селекции незаметно проникло к нам в деревню: маленькое, пушистенькое, безобидное – «спрашиваешь». Как такое слово может навести ужас на учителей школы и наших родителей?

…Жарким днём мы с Ленюшкой – так звала моего одноклассника Лёньку его мама – шли с речки, в которой только что искупались.

– Лёнька, ты нашего Кольку не видел? – окликнула Ленюшку тётя Вера: мама ещё одного одноклассника.

– Спрашиваешь, – ответил Ленюшка.

– Посмотрите-ка на него, экий барин нашёлся, и уж спросить его нельзя, – обескураженная ответом, пристыдила Ленюшку тётя Вера.

– Спрашиваешь, – смутился тот.

– Да почему тебя и спросить-то нельзя: был Колька с тобой или нет?

– Спрашиваешь, – сменил интонацию Ленюшка.

– Ну, нет, вы только гляньте на него, чего вытворяет, – начала заводиться тётя Вера. – Я Кольку найти не могу, а он отвечать не хочет, и спросить его нельзя.

– Спрашиваешь, – насупился Ленюшка.

– Да я тебе сейчас уши надеру. Ты у меня до спрашиваешь, что родителям твоим пожалуюсь и пусть они тебя ремнём отходят да дурь твою заносчивую из тебя выколотят.
– Спрашиваешь.

– И нечего тебя спрашивать: без твоего разрешения, так выходят ремешком, что век помнить будешь. А я потом посмотрю, как тебя – спрашивать или нет? Заладил своё: спрашиваешь да спрашиваешь. Уж у них теперь и спросить ничего нельзя – совсем распустилась молодёжь, прямо на шею садится… – не унималась тётя Вера, уходя от греха подальше и не на шутку встревоженная тем, что Кольки нигде нет.

– Спрашиваешь, – со слезами на глазах промычал себе под нос Ленюшка.

Если бы тётя Вера услышала, что он ей опять ответил – не знаю, чем бы всё закончилось – смертоубийством или параличом закончилось бы: одно из двух, но она не услыхала.

Почему тётя Вера на Ленюшку ополчилась, и к чему все эти нервы, я тогда так и не понял – ведь он всё правильно сказал. На её вопрос: «Видел ли Кольку?» – ответил, что да, видел; а на «…экий барин нашёлся, и уж спросить его нельзя», вежливо отвечал: «Почему нельзя, спрашивайте, я же Вам отвечаю». И когда тётя Вера в очередной раз спросила: «Был Колька с нами или нет?» – он ответил, что ещё раз повторяет, что мы с Колькой только что искупались, и он теперь ушёл домой.

Потом конечно Ленюшка стал срываться и говорить лишнее, но тётя Вера сама на него «нападать» стала: по сто раз одно и то же спрашивала. Тут он, конечно, насупился и попросил отстать от него: что он дескать Кольку на поводке не держит, чтобы знать, где тот сейчас – дошёл до дому или нет. Может здесь он дерзко ответил и перегнул с поводком, поэтому на уши и не обиделся, а вот родителям зачем жаловаться? – я тоже был против, родители здесь ни при чем, да и уши незачем отрывать, ведь Ленюшка никому не грубил. А последняя его фраза звучала так: «Без вины виноватым остался, к Кольке больше ни ногой», – со слезами на глазах закончил он диалог с тётей Верой.

Так всё и было… или почти так.

Через какое-то время в школе появилось новое словечко, ещё более «мягкое и пушистое», которое подмяло под себя всё, как чёрная дыра, поглотив все языковые конструкции русского языка. Вообще это было даже не слово, а просто звуки «ха» и «ре» произносимые слитно – «харе» – без видимых понятий и смысла. Никто не подозревал, что что-то – без понятий и смысла – приобретёт реальные очертания, да такие, что ни одну пятилетку будет коверкать и уродовать язык. Впрочем, все мы знаем сказку: «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная…», – нельзя пускать на свою территорию «мягких и пушистых». Давайте сохраним море синим, лес зелёным, а небу вернём голубой цвет!

29.12.09. 1035 … 1230