«Странное это блюдо – окрошка», - мысли вяло завертелись в голове. «Мелко порезанные перья зелёного лука, укроп, порубленные небольшими кубиками картофель «в мундире» и «вкрутую» сваренные куриные яйца, пропущенные через крупноячеистую тёрку, свежий огурец и варёная колбаса».
На краю укрытой пледом кровати сидел невысокий грузный мужчина, угрюмо, из-под бровей уставившись в экран включённого телевизора, и мысленно листал рецептуру, стараясь не пропустить ни одного ингредиента. Широкие, слегка покатые, потерявшие резкость в очертаниях плечи, массивная грудь, двумя толстыми складками нависшая над небольшим, круглым, натянутым, словно футбольный мяч, животом, коротко стриженая голова, украшенная коллекцией разнообразных шрамов, намекали на бурное спортивное прошлое мужчины. Однако широким поясом стягивающий поясницу жирок, нагулянный благодаря спокойной семейной жизни, придавал Михаилу миролюбивый, одомашненный вид. Прямо перед ним стояла табуретка, накрытая газеткой, на которой был тесненько разложен сегодняшний ужин – окрошка, початая бутылка водки, семидесятиграммовая рюмка и пачка соли. Ел мужчина рывками – табуретка была заметно ниже обычного кухонного стола, и ему приходилось наклоняться вперёд, чтобы оказаться над едой, а после откидываться назад для отдыха. В иные моменты белково-растительная масса, кружащая в тарелке хороводы, представлялась обыкновенным силосом – настолько простым оказалось блюдо, которое, а Михаил был в этом уверен, дремучие крестьяне делили когда-то со своим парнокопытным семейством. Чтобы ужин не закончился драматично, он отгонял от себя эти мысли, когда они становились особенно назойливы. Зачёрпывая с самого дна глубокой эмалированной тарелки, больше походившей на чашу, он жадно заглатывал ложку за ложкой, разбрызгивая в сторону капли и ошмётки гущи. Из-за спешки, словно за ним кто-то гнался, совершенно не чувствовался вкус, лишь изредка проявлялось лёгкое покалывание кисловатой, слегка нагазированной жидкости. «И весь этот несуразный набор продуктов тщательно перемешан и залит ядрёной смесью из хлебного кваса и нежирного кефира», - тяжелая, словно чугунная голова загудела от очередного витка размышлений. Буквально на одном дыхании одолев добрую половину тарелки, он сделал короткую остановку, чтобы отдышаться. «Хорошо, что она холодная – вкус не так заметен. Может быть, именно поэтому я никак не пойму – нравится она мне или нет», - Михаил откинулся назад, бессильно бросив руки поверх коленей ладонями вверх. Сидя с полуоткрытым ртом, с которого стекала влага, собираясь в большую белесую каплю под подбородком, он мелко и неглубоко дышал, словно после внезапного рывка на короткую дистанцию.
Комната, в которой расположился на ужин Михаил, была большая и просторная, с двумя настежь открытыми окнами. В её простой меблировке проглядывалась тонкая, без нарочитости аскеза: вдоль правой стены подпирали друг друга шкаф-стенка с лицевыми панелями из натурального дуба и множеством дверок и большая сосновая кровать, на которой ночевала вся его семья – он, жена и двое малолетних детей. Напротив, по центру стены, расположилась, важно выпятив грудь, телевизионная тумба с телевизором во главе.
Собранные плотной гармошкой, занавески висели, не выводя ни единого движения, словно окаменевшие. Они были задвинуты к самому краю гардин для того, чтобы даже попытка сдвинуть с места тяжёлую, устоявшуюся до вполне осязаемой плотности массу горячего воздуха, наполнявшего комнату, и протолкнуть её через узкую прихожую и незапертую входную дверь, не пропала даром.
Бросив взгляд на стрелочные часы в серебристом пластмассовом корпусе в виде деревенского домика, расположившегося на телевизоре, мужчина потянулся за пультом – пришло время новостей. Листая каналы, он по несколько секунд вникал в смысл происходящего на телеэкране, и только потом переключался на следующий. Михаил ощутил облегчение, когда добрался до первого попавшегося новостного канала и смог остановиться – любое, даже самое малое движение требовало от него заметного усилия воли. Из всего бесчисленного количества телевизионных программ, названия которых, не задерживаясь, мелькали мимо сознания, единственное, к чему Михаил не утратил интерес, оставались новости. Научно-популярные передачи, которые давали хоть какую-то пищу для размышлений, в предвечернее время, когда он возвращался с работы, показывались редко. Большинство развлекательных программ, что, так или иначе, попадались на глаза, казались такой несусветной чушью, с такими притянутыми за уши историями, что иной раз брала оторопь, как подобная наигранность, а порой и просто откровенная подделка, могли выпускаться в эфир, выдаваемые за чистую монету. В бездне бездумного, бездушного, в чём-то даже искусственного, этакого полимерного потока информации настоящей отдушиной оставались новостные каналы, где ещё блюлось некое подобие правды жизни, где пускай и множество раз отфильтрованная, но пробивалась реальность, такая, как она есть на самом деле – простая, сирая, где-то даже убогая, но настоящая, живая.
В ту пору, когда иссыхающие жилы мужчины становятся тонкими и непрочными, когда всё, на что он годится, это тихо и мирно ожидать наступления своего закатного часа, одной из немногих радостей, причитающихся на его долю, кроме как поесть и поспать, остаются всё же новости. Причём любые: устные, печатные, радиотелевизионные. Уже давно позади осталось то время, когда если он и не сам был источником новостей, то хотя бы участвовал в их движении вокруг земли. Постаревший, прикованный к небольшому пятачку земли, который ещё способны ежедневно преодолевать одряхлевшие ноги, мужчина, словно ловец, расставляет свои сети, собирая по крупинкам различные эпизоды, случаи и детали, чтобы потом экспертно заявить свою твёрдую и обоснованную позицию в кругу таких же, как и он сам, поживших своё.
Об этих сложностях Михаил не задумывался никогда, а тем более сейчас. Ещё совсем недавно он сосредоточенно следил за каждым выпуском теленовостей, переключался с канала на канал, выискивая разницу в подаче одного и того же материала, сосредоточенно следил за каждым движением, за каждой деталью транслируемых репортажей, вслушивался, стараясь не пропустить ни одного слова. Он был в растерянности от того, что единственное, ради чего время от времени им включался телевизор – новостные программы - перестали вызывать малейший интерес. То, что ещё вчера полностью овладевало его пристальным вниманием, на сегодня совершенно потеряло смысл. Пытаясь докопаться до причин такой перемены, он задавался вопросом – то ли в мире перестали происходить интересные события, что само по себе казалось абсурдом, то ли от непрерывного, непрекращающегося пекла, дававшего очень слабую передышку на ночь, он одурел на столько, что совершенно перестал видеть какое-либо здравое зерно в том, что пытался донести до него диктор.
Михаил отбросил в сторону ставший ненужным пульт. Расслабленная рука вяло махнула в сторону и бросок не удался. Пульт не долетел до ровной поверхности кровати каких-то несколько сантиметров и начал издевательски медленно, словно дразнил, скользить вниз по пледу. Мужчина удивился тому, как ясно и чётко, до мельчайших деталей и подробностей, словно ему открылось особое зрение, видит неотвратимость в движении узкого, из серой пластмассы, усеянного с одной стороны разноцветными кнопками, пенала навстречу полу. Несколько раз Михаилу даже почудилось, что он может всё остановить, стоит только сию же секунду выбросить руку вперёд и подхватить серую коробочку. Но он почему-то так и не шелохнулся, не сделал ни одного движения, и только глазами следил за тем, как пульт красиво и плавно соскальзывает вниз и глухо бьётся о линолеум. Апатия сделала свое дело, и ему даже ругать себя было лениво за подобную небрежность.
Диктор делился с аудиторией происшедшими за день событиями, однако Михаил перестал понимать что-либо из того, что доносилось до его ушей, воспринимая произносимое всего лишь как обязательный звуковой фон, сопровождающий на экране визуальный ряд. «Выключить бы его», - из недр сознания всплыла неожиданная мысль. «Да ведь совсем невмоготу будет без этой говорильни». Где-то в задней части головы вихрем носились скопившиеся за день мысли. Они словно лёгкий мусор, подхваченный ветром, поднимались вверх, кружились, опадали, потом вновь поднимались и не давали ему покоя своим шелестом. Проку от них не было никакого, и избавиться от их докучливого шёпота не получалось.
Он потянулся за бутылкой и наполнил рюмку. Ныряющее за лес солнце напоследок обильно поливало своими лучами землю. Пройдя сквозь двойной фильтр стрельчатой насечки на стенках рюмки, его лучи оставили на газете веерообразно расходящийся от донышка узор из пересекающихся, набегающих друг на друга растянутых в длину ромбов. Водка победно обожгла гортань.
Этим летом терпеливая ко всяческим вмешательствам в её дела природа слегка потеряла над собой контроль и решила напомнить человеку о своём далеко не последнем голосе в споре о том, кто в доме хозяин. После невероятно долгой и холодной зимы, проморозившей землю до самых костей, наступило необычайно жаркое лето. И, если суровая зимняя стужа была в здешних краях более частой гостьей, давая себе вволю потешиться раз в восемь-десять лет, то лето, похоже, решило отыграться за все предыдущие пропуски одним махом.
Михаил постарался припомнить, когда же всё это началось. Словно пар над водой, клубились смутные призраки событий, неохотно отрываясь с поверхности сознания, поднимались вверх и, отматываемые назад, исчезали во мраке уже свершившегося будущего. Мужчина подивился тому, какие иной раз шутки играет с ним собственная память. Его наполняла глубокая уверенность в том, что счёт шёл уже на месяцы, однако по подсчётам выходило, что всего только третья неделя едва-едва приблизилась к исходу, как по небу скачет раскалённый шарик и брызжет во все стороны раскалёнными лучами.
Сам-то он первое время жару не замечал – «жаркие» денёчки выдались и без помощи со стороны природы. Но внимательный ко всяким мелочам глаз стал отмечать, что на всех так или иначе попадавшихся ему водоёмах появились люди. Причём – и стар, и млад. В одних и тех же местах их становилось всё больше и больше. Очень скоро полуобнажённые, раздетые до купальников и плавок, они, словно саранча облепили берега даже самых захудалых речушек, только бы те давали хоть какую-то возможность освежиться. Будние дни перестали отличаться от выходных – одинаково малоуспешной оказывалась попытка найти в вытоптанной сотнями ног траве небольшой клочок земли, где бы горкой легла сложенная одежда, перед тем, как окунуться в парящую аммиачным муаром воду. Бесконечно много людей, сменяющих друг друга, словно в конвейере, шли и ехали к речкам, озёрам и прудам с утра и до ночи с одной лишь целью – найти спасение от нещадно палящего солнца. Дети, подростки, подвыпившие компании молодёжи, пожилые мужчины и женщины, невзирая на опасность солнечного удара или сердечного приступа – каждый считал своим долгом отметиться в новом купальном сезоне.
Жара сделала то, что неподвластно ни каким благим призывам – выгнала из бетонных коробок города всех без разбору и бросила на поиски любого водоёма, где можно было хотя бы на время спастись от гнетущего пекла.
Но радость, и восторг и даже редкостное всеобъединяющее воодушевление стали быстро иссякать, когда стало ясно, что это всерьёз и надолго. Михаил заметил, что по прошествии двух долгих недель, в течение которых столбик термометра не опускался ниже тридцати четырёх градусов, на вытоптанных и выжженных берегах остались только верная лету детвора, не успевшая разъехаться на каникулы, рисковые пенсионеры, и бесшабашные компании, с удовольствием распивающие на берегу – был бы хороший повод слиться с природой.
Этот год выдался для Михаила особенно тяжелым. С самой весны он был в постоянных разъездах, и редкий день удавалось отсидеться в офисе с работающим кондиционером и прохладительными напитками. С утра до вечера его машина разрезала горячий воздух, поднимающийся от плавящегося асфальта, пока он носился от одного областного городка к другому. Со временем чувствительность обострилась до того, что он стал безошибочно различать колебания в один-два градуса. Соскабливая со лба кристаллики соли, которые забивались под ногти, Михаил тяжело, но терпеливо вздыхал, понимая, что совершенно бесполезно трясти словесами и тыкать пальцем в небо – там никто не услышит. Даже ветер, дующий с полей, не приносил прохладу – на столько сильно прокалилась земля.
Мужчина поёжился, ощущая предстоящий озноб – тело наполнила раздражённость, моментально усиливающаяся от любого неожиданного прикосновения. «Ну вот», - подумал он. «Доигрался с окнами – всё-таки продуло. Чертова жара!». Он выпил ещё одну рюмку, надеясь, что поможет «перебить» подступающую болезнь подобным «лекарством» - встречным ударом по организму.
Собрав со дна остатки жидкости с несколькими червячками огурца и колбасы, он ещё раз наполнил чашу из кастрюли, которая стояла на полу возле ног, и хорошо посолил.
«Странное это блюдо – окрошка», - вновь подумалось ему, «черти-что намешано, а ведь помогает. Не будь этой жары, так и не пристрастился бы никогда к ней».
С плохо скрываемой неохотой, словно его кто-то заставлял, Михаил наполнил очередную рюмку. «Надо выпить», - уговаривал он себя. «Глядишь, и полегчает». Поднеся руку ко рту, он без обязательного для такого момента ритуального выдоха собрался было «опорожнить посуду», но тут в дверном проёме комнаты появилась Настя. Прошелестев по коридору лёгким, пестрящим красками и цветочными узорами, платьем, она остановилась на пороге комнаты и с беспокойством и укоризной посмотрела на мужа:
- С чего это ты пьёшь?
Михаил почувствовал себя пойманным на месте преступления. Иногда он «злоупотреблял» за ужином, особенно в тех случаях, когда действительно сильно уставал. Плакаться на трудности было не в его привычках. Он давно уже перешагнул тот рубеж, когда многих молодых людей тянет к женщинам старше их по возрасту. Физически став мужчинами, они не были ими полноценно – щенячий страх перед убийственной монотонностью взрослых будней толкал их в объятья старших по возрасту, мудрых, всезнающих, способных «понять» - он не любил это слово – но, всё же, женщин: слабых, недальновидных и потому частенько бестолково мечущихся в тех случаях, когда без излишней суеты нужно принять простое и очевидное решение. Замерев с поднятой рукой, он нехотя повернул голову в сторону жены и, не поднимая глаз, ответил:
- С устатку.
Выпив, он сморщился, вернул рюмку на место возле бутылки и, громко прихлёбывая и брызгая в стороны, стал поглощать следующую порцию оживляющего блюда, чуя, как возвращается влага в обезвоженное за день тело.
- Вроде не конец недели, - Настя не уходила, оставаясь в той же неподвижно-вопросительной позе.
- Я знаю, - бросил в ответ муж.
- Тебе завтра на работу, - её слова прозвучали, как последний, отчаянный призыв если не совсем отказаться от выпивки, то хотя бы проявить умеренность.
- Я помню, - и, как в подтверждение своих слов, наполнил ещё одну рюмку.
- Ты бы хоть раз мне помог – с детьми погулял! – Настя не выдержала, в лёгкой панике переметнувшись с мысли на мысль в надежде хоть как-то пробить непроницаемое, невозмутимое спокойствие мужа.
Михаил отложил ложку и на несколько секунд задумался, прежде чем ответить. Насте действительно сложно: бесконечными днями, похожими друг на друга как две капли воды управляться с двумя детьми – четырёхгодовалым сорванцом и трёхмесячной девочкой. Вдобавок стирка, уборка, готовка. Не позавидуешь этому удушающему, гнетущему однообразию. Безусловно, несколько легче, чем не таким уж далёким предкам, жившим без центрального отопления, тёплого туалета и телевизора. Но ведь это временные трудности, и их нужно просто преодолеть.
- Сейчас все дела переделаю и погуляю, - уверенно, устрашающе ровным голосом ответил Михаил, после чего его лицо от уха до уха исказила широкая, неприветливая улыбка.
Ничего не ответив, Настя развернулась и ушла так же тихо и невесомо, как и появилась, словно вспорхнувшая с цветка бабочка.
Теперь он окончательно потерял интерес к новостям, которые вдруг вызывали волну раздражения. Причём на столько, что руки так и чесались швырнуть пульт о стену. Телевизор пришлось выключить – ни смотреть, ни даже слушать его стало невмоготу. Тонкая гармония, которую он так старательно выпестовывал в себе с того самого момента, как по возвращению переступил порог квартиры, была враз и безвозвратно разрушена. Плеснув ещё один половник, мужчина без интереса окунал ложку в чашу, подносил ко рту и машинально проглатывал её содержимое. Он с опаской ожидал, что потерявшая покой жена может опять внезапно появиться, чтобы проверить, чем занимается муж. Что ни говори, решил Михаил, а бодрости она мне прибавила. Быстро покончив с ужином, он поднялся, отнёс кастрюлю с окрошкой в холодильник, а бутылку с остатками водки спрятал на кухне за ножкой стола. Посуду за собой мыть не стал, сложив в раковине.
Его ждал огород.
Крестьянские корни, глубоко засевшие в каждом горожанине, проснулись у Михаила внезапно. Как-то раз под занавес весны, когда жена и дети уже спали, он широко открыл окно навстречу освещённому полной луной лесу, молчаливо темнеющему совсем недалеко от последней линейки домов микрорайона. Подставив руку под подбородок, он закрыл глаза и прислушался к тихо и неторопливо текущей снаружи ночной жизни. Его дом и ту границу, где деревья собираются в опушку, разделял пустырь, представлявший из себя неровную, холмистую площадку, испещрённую глубокими рвами и ямами. Ранее на этом месте находилось болото. Перед началом строительных работ всю его площадь засыпали строительным мусором, готовя плотную подушку по основание для фундаментов. Каждый год пустырь покрывался буйно и беспрепятственно растущей зеленью, которая скрывала все его неровности и шероховатости. Но время от времени посреди колышущейся на ветру травы и кустарника выглядывали обломки перекрытий, балок и прочих бетонных конструкций, белеющих, словно начисто обглоданные гигантские кости. И только у самого леса сохранился клочок болотной жизни, скрытый зеркалом чёрной воды с кувшинками и камышами по берегам.
Ещё в апреле он стал свидетелем удивительного явления - того, как перекликаются друг с другом соловьи. Вначале его просто привлекло их пение, доносившееся особенно отчётливо с наступлением вечера. Но, прислушавшись, он стал различать, как две птицы говорят друг с другом. Одна из них пряталась недалеко от его окон в зарослях ивняка. Выведя какую-нибудь заковыристую трель он, а Михаил был уверен, что это именно самец, причём поющий серенады своей избранной, на какое-то время замолкал. После небольшой паузы с опушки леса ему отвечал соперник. Михаилу казалось, что тот, на опушке, пытается повторить сказанное, но, видимо был моложе и менее искушен в любовных играх, а потому иногда не попадал и добавлял что-то от себя. В мае, когда соловьиный конкурс закончился, на время воцарилась странная тишина. Тогда им на смену пришли лягушки и хором заважничали на озерце. Вскоре затихли и они. Только изредка недовольно покрикивал неудачник самец, блестя двумя вытаращенными из болотной жижи бугорками глаз под холодным белым пятном, светящемся недосягаемо высоко в небе.
Вечерняя прохлада неторопливо и уверенно подкатывала со стороны леса, по пути погружаясь до самого дна болотца, проникала сквозь спрессованный за многие годы ил к гнилому, глиняному дну, жадно поглощая и накапливая в себе все попадающиеся запахи, насыщала свою коллекцию разнообразием пробившихся молодых стеблей на месте пепелища, в которое превратился прошлой осенью пустырь, дурманила диким разнообразием запахов гнилости, затхлости с одной стороны, и свежести, молодости с другой. Она всё время двигалась, бурлила, переливалась красками, так что нужно было как собаке рыскать носом в воздухе, чтобы суметь вернуть себе тоненькую ниточку ароматной струи, так легко ускользнувшей, на смену которой пришла уже сотня других сложно-уловимых течений. Надышавшись такого благолепия, с помутившейся головой, Михаил внезапно ощутил невероятный прилив сил, его охватила необъяснимая и непреодолимая тяга к земле. Он почувствовал себя частью этой лежащей перед ним природы, которая повинуясь одному общему, всеохватывающему воодушевлению, поднялась из остывшей за зиму земли и стала расти и плодиться. Его доверху переполнило физически ощущаемое желание схватиться за лопату и копать до изнеможения. И только ночь остановила от того, чтобы немедленно не броситься на улицу.
Весна бурно подходила к концу, предвещая хорошее, спокойное лето, и время для посадок было упущено. Но, не обращая внимания на поначалу просто критические, а потом откровенно едкие замечания жены, он, на время, выпросив у соседа лопату и выбрав за домом участок поровнее и поукромнее, два выходных подряд, стирая руки в кровавые мозоли, обливаясь потом и покрываясь слоем пыли и грязи, перекапывал глинистую почву, рубил и перемалывал плотные комья корней и стебли, выносил во множестве попадавшиеся камни, обломки кирпичей и бетонную крошку. К вечеру воскресенья силы иссякли на столько, что для того, чтобы за раз не исчерпать в себе энтузиазм, решил на том, что сделано, ограничиться. Получившийся небольшой участок размером пять на десять метров был плотно засеян всеми известными культурами, которые он смог вспомнить стоя перед павильончиком с садово-огородными принадлежностями. Огурцы, помидоры, капуста, лук, чеснок, горох, фасоль, морковь, свекла, а также укроп с петрушкой, посаженные неумело, а, главное, не в сроки – слишком поздно, вскоре дали чахлые ростки, вразнобой вылезавшие в разных частях его делянки. Почти каждое утро Михаил забегал сюда на несколько минут, присаживаясь на корточки то с одного края участка, то с другого. Разглядывая землю, искал бугорки, которые указали бы на то, что тут вот-вот вылезет на поверхность слабенький росточек огурца или мощная, раздваивающаяся голова фасоли. Со временем, сбившись со счёта, он просто заново пересчитывал, сколько и чего уже появилось на свет божий, радуясь буйному, как ему казалось, царству беспорядочно поднимающихся зарослей, обещавших по осени невероятный урожай. Он мог до бесконечности наблюдать за тем, как одни ростки только-только разлапушили первые листочки, другие подросли и окрепли, а третьи уже давали намёки на серьёзный рост. Всё его нутро наполняла такая безотчётная нежность, словно речь шла не о каких-то насаждениях, которые через несколько месяцев погибнут, оставив после себя скромный источник энергии для поддержания жизнедеятельности более совершенной биологической формы, а о собственных детях.
Настя не раз подшучивала над ним по этому поводу:
- Ну, что ты там всё высиживаешь? Посадил чёрте-знает-что и высиживает. Как будто от твоего сидения из земли золотые червонцы станут выскакивать. Лучше бы посоветовался с кем-нибудь знающим, что да как.
Он смиренно выслушивал её нападки, ухаживал за огородом и лишь изредка отшучиваясь, пытался возразить:
- Вот как повырастает всё, как кинешься урожай собирать – тридцать раз спасибо скажешь.
Но с наступлением лета он забыл про свою затею. Работы заметно прибавилось, поэтому возвращаться домой приходилось поздно и совершенно измотанным. Дни, похожие друг на друга, словно слоёное тесто, накладывались один на другой, так что он не сразу спохватился, что давно уже не навещал своё детище. Смутная тревога зрела внутри, когда повернув за угол дома и, следуя изгибам тропинки, брёл по пустырю. Достигнув проплешины, сотворённой им с месяц назад среди высокой, жесткой, пожелтевшей травы, он буквально похолодел. Нескольких дней наступившей жары хватило для того, чтобы превратить бедную, малопригодную для возделывания землю в потрескавшуюся, твёрдую как камень, корку. Отказываясь верить в то, на что смотрели его глаза, он ткнул носком туфли высохший ком с края огорода, и тот с готовностью рассыпался в прах. В один миг всю усталость сняло как рукой – Михаил бросился домой за ведрами. Как же он корил себя, как ругал за слабость, за не вовремя проявленное малодушие, за то, что забыл, поленился, забросил. Как же он просил, чтобы растения простили его и вновь ожили, с каким отчаянием и запоздалой поспешностью он, словно ткацкий челнок, сновал от дома до пустыря, чтобы снова и снова набирать воду и выливать её на безмолвно погибающую землю.
Настя не упустила случая задеть:
- Говорила я тебе, что вся эта затея ни к чему не приведёт. Лучше бы это время потратил на что-нибудь полезное.
Михаил молчал – не до жены было и её правды. Ему было горько от того, что он сам, собственноручно загубил дело, которому отдал столько сил и души.
С того дня, каким бы уставшим ни был, каждый вечер огород заливался так, словно это была рисовая плантация. Перегретая, прокаленная за день безжалостными лучами солнца почва впитывала воду не сразу, образуя плотную корку под которой словно в жаровне томились корни, близкие к тому, чтобы запечься прямо в земле.
Вскоре полив огорода вошёл в привычку, и каждый вечер без лишних напоминаний ведра наполнялись водой, неслись за дом на пустырь и методично поливался каждый кустик, всем давая вдоволь напиться. И уже ничто не могло изменить устоявшегося порядка – ни усталость, ни отсутствие настроения, и даже не вполне удачное сочетание звёзд на небе было бессильно перед методичным упорством простого, неопытного огородника на странной планете под названием Земля.
«Всё-таки нужно приобрести лейку – с ней гораздо удобнее», - подумал Михаил, опустошая очередное ведро. Не смотря на все старания и приобретённый навык поливать из ведра, не всегда получалось равномерно. Случалось, что резко наклонив край, вода с шумом обрушивалась вниз, подмывая и без того слабые корни его питомцев. «По крайней мере, пока лето не закончилось», - рассуждал он. «А то ведь глупо буду выглядеть с лейкой, когда жара спадёт».
На тропинке появилась Настя. Она катила впереди себя летную детскую коляску, в которой под коротким голубым козырьком пряталась от солнца пухленькая, трёхмесячная девочка и внимательно, будто что-то понимала, глядела по сторонам. Михаил уловил тот момент, когда из-за высокой, выгоревшей травы сначала показалась голова жены, чьи густые черные волосы, собранные в пучок высоко над затылком, оголяли её длинную шею, а потом и сама она. Настя неторопливо вышагивала по тропе, колыхая бёдрами, и пристально всматривалась в лоснящиеся от пота бока мужа. Бросив взгляд на её сосредоточенное лицо с плотно сомкнутыми губами, Михаил подумал о том, что со всеми своими заботами перестал замечать, какая она у него красивая. Стекавший со лба пот попал в глаза, защипал, и он зажмурился. Ранее поглощённая окрошка огромным булыжником бултыхалась в животе, но он всё равно мучился от жажды. Проведя языком по стенкам рта и собрав остатки слюны, звучно сплюнул густым, грязным комком:
- Неужели ты мне водицы колодезной принесла, али компоту сладенького наварила, дабы мужу было чем освежиться? – поприветствовал жену Михаил.
Настя остановила коляску прямо перед грядками и ничего не ответила. Перенеся всю тяжесть своего крутобёдрого, основательного тела на одну ногу, она упёрлась в ручки коляски, выгнутые рожком, так что плечи поднялись вверх, и с затаённой ревностью наблюдала за тем, как муж осторожно, с носка на носок переходит от грядки к грядке и аккуратно, тоненькой струйкой поливает каждый чахлый кустик.
- Всё равно это бестолковая и никому ненужная затея. Какой прок от твоего огорода? – спроси сейчас Настю, от чего больше она злится, точного ответа получить бы не удалось. То ли от того, что муж выпил, то ли от того, что побросав все дела, он опять торчит на своём пустыре, то ли из-за скопившейся усталости. Но мысли, терзавшие её уже не в первый раз, легко скатились с языка и достигли Михаила очередью свинцовых пулек отбарабанивших по затылку.
С трудом разогнувшись, он переспросил:
- Как это, кому нужен? – приземлённая практичность жены принимала порой до странности извращённые формы, что нередко ставило его в тупик. – В конце концов, я же не тебя заставил заниматься огородом.
- Ну вот, ещё! Не хватало, чтобы я тебе тут полола и жуков собирала, - вспыхнула Настя.
- Ко всему прочему, - продолжил Михаил, - мне очень хочется, чтобы у детей была ещё какая-то радость, кроме того, как видеть кислую, вечно чем-то недовольную физиономию матери. Например, принести им не магазинную, а свеженькую, только что с грядки, с зелёным хвостиком сладенькую морковочку. Или привести их сюда, чтобы сами набили карманы сочным горохом. В конце концов, тут и смородину можно посадить, - пытался защищаться Михаил. – В будущем, - он поправился, подводя итог.
До чего же наивен, подумала Настя.
- Всё равно его либо затопчут - та же детвора, либо местные алкоголики помогут собрать, да только без тебя, - Настя упорно гнула своё.
- А, что бы не затоптали, я ограду сделаю, лес, - он кивнул, - недалеко. А за урожаем ты проследишь, вместо того, чтобы торчать перед телевизором. Заодно и с детьми погуляешь, всем только на пользу будет.
Настя вспыхнула:
- А с чего ты взял, что я телевизор смотрю? Да мне за весь день и присесть времени нет. И что за ним следить? Всё равно ничего не вырастет – поздно посадил.
- Ну, тогда тебе не о чем беспокоиться. Нет урожая – нет забот, - ему надоела эта перепалка.
Выплеснув остатки воды, Михаил подобрал второе ведро и побрёл к дому, обходя жену стороной.
- Ну и долго ты будешь ещё поливать? – бросила Настя ему в спину.
Он остановился, развернулся вполоборота и бросил на неё взгляд. Решая, что ответить, оценил уже сделанное:
- Примерно треть осталась.
- Зачем ты вообще его поливаешь? – не унималась она.
Михаил долго и пристально разглядывал Настю, так, словно видел в первый раз, а после ответил, печатая каждое слово:
- У меня есть такой ритуал – выпить водки, посмотреть телевизор и полить огород.
24.06.10