Некондиционная болонка, с подгулявшей родословной, металась на пятачке входа в метро, энергично пытаясь завязать новые знакомства.
Видимо, к этому были основания.
Некогда белая шерсть покрылась жёлто- бурыми отложениями, а кудряшки волос свисали неровными нечёсанными комками.
Собака была из серии оптимисток. Преданно заглядывала в глаза каждому выходящему, ластилась и, даже пыталась лизнуть приостановившихся в ботинок.
Дело шло туго. Не помогали ни умильное виляние хвостиком, ни доверительная собачья физиономия, неуместная в этом проходном месте.
Молодёжь, проскакивала мимо неё не замечая, углублённая в свои насущные интересы. Редкие старушки шугались её, а какой то старичок выписал пинка, без объяснений и долгих разбирательств.
Время было «рабочее». Основные производители благ, от тридцати до пятидесяти, почти не мелькали в толпе. Не повезло собачонке. Контингент её надежды на «сытую» жизнь был занят её добыванием, непосредственно на трудовых местах.
С другими не ладилось.
Дама, близкая к пенсионному порогу, наклонилась, протягивая кусочек белого, оторванного ей из сострадания от батона, болтавшегося в авоське. Глупая болонка замотала хвостом с удвоенной энергией, при этом совершенно не реагируя на подачку. Умиление с лица дамы соскользнуло, разбившись о бестолковость животного и неутешительные прогнозы на собственную старость. Выговор последовал немедленно, обращённый, в основном, не к болонке, а проходящему окружению. Слов не было слышно, но судя по коротким отрывистым фразам, преобладало - зажрались и суки.
Подросток женску полу, закутанный в бесформенную хламиду, из под которой выглядывали джинсики с сапожками и прикольная шапочка с медвежатами, потянулся в сторону собачки свободной рукой, заинтересованно наклоняясь. Но движение было тут же пресечено бдительной мамашей, тянущей его под другую руку с неотвратимостью ледокола, пробивающего форватер. Слюням, не место в этом движении к большим целям. Таких мам, делающих ставку на детей и безжалостных на этом пути, развелось что то, сплюнуть некуда.
Да я и сам, стоял в отдалении, вне пределов собачих интересов, и твёрдо знал, кого я жду и зачем.
Жестокий мир, жестокие расклады.
Когда то давно, я бы не удержался, забрав болонку к себе и попробывав установить отношения, в меру своего восприятия мира. Чуть позднее, пришло бы понятие о несовместимости наших пониманий. Не люблю болонок, готовых дружить для всех.
На следующем возрастном этапе, я бы попробывал пристроить собаку в «надёжные» руки друзей и близких, рассчитывая на чудо, милосердие, сострадание и русское авось, которого у меня уже не было. Почему же я верил, что это ещё живо в других?
А теперь я наблюдал со стороны, без всяких эмоций просчитывая вероятность удачного для собачки стечения обстоятельств.
Получалось кисло. Даже если и возьмут, то вряд ли, оставят. Натура у болонки такая. Тут же начнёт гадить, рвать бумагу и тявкать в самое неподходящее для соседей время суток. Устроена она так, за что и поплатилась, очутившись перед метро в столь неприглядном положении.
Найдётся ли человек, который полюбит её, именно за эту её собачью никчёмность - оставалось вопросом. Жестокий век, жестокие сердца.
Зато, уж если полюбит, быть им со Счастьем. Две никчёмности, в соединении, могут дать непредсказуемое. Пустота к пустоте и, значит, ты уже кому то нужен. Да и дай им Бог.