ИЗ СБОРНИКА "МОЁ БАБЬЁ"
ЗЛОТЫЕ ВРЕМЕНА
Любовь Максимовна подарила своей подруге Инке букет поздних хризантем. Мелкие: бордовые и золотисто-жёлтые, – такие сколь хошь можно купить до самого снега у старушек-пенсионерок.
Наутро букет почернел.
Инка встала ни свет, ни заря. На улице стояло предзимнее серое утро. Глянула на часы – полвосьмого. Сама себя застыдила: соня-засоня. Ведь по летнему графику так полдевятого. Взялась поливать свой садик, который в лоджии развела. Бросила попутно взгляд на окошко, куда поставила вчера вазу с цветами, подаренными её подругой Любочкой, и обомлела: цветы были чёрные, как перья ворона.
Да мало ли, отчего цветы могли почернеть! От воды, от холода, от жары… Но ведь воду она в вазу налила отстоявшуюся – раз, букет поставила на подоконник, там не холодно ещё – два. Не от чего ему было чернеть! И не все цветки почернели, а только – бордовые; жёлтые, те скукожились и завяли. Инка призадумалась: хризантема, если она не с помойки поднята или не с могилки чужой украдена, то стоит долго-долго. Инка любит эти поздние предзимние радостные глазкИ на запоздалых грядках в палисадниках частного сектора. Старушки продают букетики по десятке – на одну буханку хлеба даже не хватает. Букетики крошечные – по стебельку, но из-за того, что на стебельке гнездилось до дюжины весёленьких цветков, получалось вполне товарно. На десятку столько удовольствия! А что сейчас десятка? Буханка хлеба – и то облегчённая. Если по советским временам, то почти что десять копеек. Десять путинских рублей – десять брежневских копеек. Старушки в этом мастера! Их, этих старушек, не проведёшь. Лишнего не положат! Или как говорит Любовь Максимовна, – не покладут! Хочешь попышнее букетик – добавь денежку, и тебе подадут ещё веточку. Любовь Максимовна сторговала три веточки за двадцать пять рублей. Да разве же для подруги можно жалеть? И букетик вполне приличный получился.
Инка, чудилка, Пушкиным увлекается. Ну, кому он сейчас нужен, этот «наше всё»? Инке да библиотекарше для отчёта. Библиотекарша пригласила Инку рассказать про жену Пушкина. Собрались старушки, старухи, пожилые дамы, тётки, бабки – человек пятьдесят. Завсегдатайши этой библиотеки: им, что про Пушкина, что про Дарвина и его обезьян – всё равно будут слушать. И ведь показательно: на столь многочисленную компанию женщин оказалось всего-то семь лиц «мужеска полу».
Одно лицо – это почти главный в библиотеке, вахтёр-гардеробщик-слесарь-плотник-сторож-дворник, должностное лицо. Ещё два лица – Петька и Мишка, близнецы-семилетки, внучатки одной из бабулек. А четыре – истинные джентльмены.
Один из них – престарелый и дряхлый писатель, живущий неподалёку; ещё один – бомжеватого вида дедок, но весьма интересующийся дамским полом, особенно с собственным жильём; ещё – Михаил Юрьевич, бывший сотрудник районной газеты; и, наконец, Славкин, полковник в отставке, – муж Любови Максимовны, поскольку она без него самостоятельно никуда не ходила. Можно было бы ещё посчитать вокалиста, пианиста и чтеца стихов, но они – артисты – присутствовали только на сцене и то по служебной обязанности.
Каждое «мужеско» лицо следует бегло охарактеризовать, чтобы не обидеть их вниманием. Как недавно одна француженка, поселившаяся в российской глубинке, по телевизору сказала, что если во Франции мужчина ещё должен побороться за женщину, чтобы ей понравиться, то в России мужчинам совсем ничего не надо делать: достаточно и того, что они имеют в брюках. И эта печальная для наших прекрасных женщин истина во многих случаях ими не оспаривается.
Должностное лицо звалось Геннадием. Было оно рыжее-прерыжее с белёсыми ресницами и чуть ли не с псориазными пятнами по всему телу. Завсегдатайши никак его не воспринимали, а он и не старался: был женат и хорошо жил со своей женой.
Близнецы Петька и Мишка – пацанва, что с них взять. Но воспитуемые только бабушкой и мамой: что это будут за мужчины, лет через десять-пятнадцать?
Престарелый и дряхлый писатель восьмидесяти с лишком лет, довольно известный автор детских рассказов про животных, был дряхл не только телесно, но и духовно: жил он воспоминаниями о своей юности, пришедшейся на сталинские времена. От своих животных он давно перешёл на мемуары. И дряхлость его ума отчего-то выхватывала из памяти только грустные эпизоды, а это давным-давно всем надоело, ведь ничего нового он добавить не мог в то множество написанных и сочинённых другими ужастиков про тираническое государство.
Бомжеватого вида дедок, всю жизнь проработавший на заводе слесарем, имел характерный «клубничный» нос, говоривший о главном его жизненном увлечении. Его внешний вид также был следствием этого увлечения. Жил он в семей-стве сына, но никому там не был нужен, и все его терпели, потому что понимали, что деваться деду некуда. Невестка искала ему жену, но никак не находила. Заставляла и его посещать все места дамских скоплений. Дед послушно места такие посещал, но требуемого результата пока не достиг.
Бывший сотрудник районной газеты Михаил Юрьевич – интеллектуал, ходячая энциклопедия, – осознавал свою высокую цену и держался столь высокомерно и недоступно для женского внимания, что не давал шансов никому: ни себе, ни той возможной избраннице, которая могла бы занять место его умершей около семи лет назад жены.
И, наконец, последний джентльмен – полковник в отставке, муж Любови Максимовны, Вячеслав Иванович Китайгородский, – Слава, или как звала его жена – Славкин. Занимал он какую-то руководящую должность в партийном комитете города. Партия была то ли КПРФ, то ли СПС, то ли ещё какого непонятного простому люду направления, скажем, АБВГД.
Любовь Максимовна, как и Людмила в фильме «Москва слезам не верит», искала себе мужа везде. В домоуправлении – среди слесарей. На кладбищах – среди неутешных вдовцов. В поликлинике МВД – среди милиционеров. На стадионах – среди болельщиков. На пасеках – среди пчеловодов. В автосервисе – среди обслуги и клиентов. Не была она только в шахтах – среди шахтёров. И то – потому, что в её городе шахт не имелось.
Оказалось, что слесари почти все были пьяницы. Вдовцы были слишком неутешными и от горя ошалелыми. Милиционеры же не обращали внимания на санитарку Любу, убирающую коридоры поликлиники МВД. Болельщикам вообще было ни до чего, кроме забитого мяча. Пасеки стояли в большом отдалении друг от друга. В автосервисе простая мойщица машин не котировалась.
Но кто ищет – тот всегда найдёт. Любовь Максимовна пошла в партию. Ведь именно в политике сосредоточены все свободные мужчины, не реализовавшиеся Наполеончики. И тут она попала в цель. Правда, Вячеслав Иванович не скрывал своих лирических настроений в отношении собственной секретарши Нины, но Любовь Максимовна решила действовать наверняка.
Она поехала в Боровое к известной ворожее Зине. Зина сначала послала её матерно подальше, а потом сжалилась и велела привезти брусок мыла, пачку соли, листьев с осины и кило сахару. Любовь Максимовна всё соблюла досконально. Славкин оказался рядом. Она же не дура таскать его по бабьим тусовкам, но Инка, её подруга детства, очень просила прийти поддержать, потому что это было её первое выступление на публике.
Столь скудный выбор «мужеска полу» как-то оживлял женское содружество и даже у некоторых его членов интересно блестели глаза. Всю жизнь спешили, девчонки советского времени, гнались за своей птицей счастья. Да мало, кому она свои пёрышки показала. А кому и упало что – и то не смогли удержать в руках. Дуры, потому что: все ведь из страны Советов.
У них было много понятия об интеллекте, о человеческом достоинстве, о девичьей чести и гордости. А настали времена лихие, златые – никому их этот духовный хлам ненужным оказался. Втоптали их достоинство в грязь на толкучем базарчике. Интеллект их не понимали властители златых-золотых времён. Девичью честь и гордость растеряли девки по жизненным кулуарам: кто где. И теперь вдруг засветило в головах: а жизнь-то – тю-тю, короткая, как пригородный поезд до станции Графская, с таким манящим и многообещающим названием. Каждый сначала мечтает-лелеет для себя жизнь знатную, богатую – графскую. Когда рождается дитя, ещё ни один родитель не сказал своему младенцу: «Вырастешь – будешь нищим». Мечтай, не мечтай, а на станции Графской графья вообще и не жили никогда: только простой трудовой народец. И неслась эта их жизнь, как переполненная электричка до этой самой станции Графской. И кому стоя, кому сидя, кому в тамбуре, кому в духоте и тесноте – так и пришлось в ней катить по рельсам собственной судьбины. Избранных среди них было мало.
Инка была избранной. Это Любовь Максимовна знала. Так посмотреть на Инку: клюшка старая. И худа, и убога в одеждах своих, не обновляемых ещё с ельцинских времён. Но этим своим Пушкиным только и жила. И ей нипочём ни короткая электричка, ни духота и толчея вагона. Инку чем-то грел этот Пушкин. А Любовь Максимовна ей завидовала. Очень бы она так хотела сидеть за книжками и не видеть, как на даче зарастают травой грядки, как малина-ягода падает перезрелая на землю, как бензин дорожает для её «девятки», как муж Славкин волочится за молоденькой своей секретаршей-секретуткой. Ох, зачем Любови Максимовне эта головная боль, или как говорит её продвинутый Славкин, геморрой?
Хорошо Инке: ни дачи, ни малины, ни машины, ни мужа! Сидит себе, с Пушкиным забавляется. Обзавидовалась ей Любовь Максимовна! И не простой беззлобной завистью, которая у всех есть, как сетование в никуда: эх, живут же люди. Зависть у Любови Максимовны была едкой, чёрной и конкретной. Она говорила своей подруге:
– Еду я в транспорте городском и вижу: дед с бабкой, мужик с жёнкой, парень с девушкой, а только я – одна. Ну, как тут не завидовать?
Дозавидовалась. Сходила к колдунье-шептунье Зине в Боровое, та ей наговорила сахарку. Любовь Максимовна опоила своего Славкина. Соратника по партии. Лидера и при должности. Отставного полковника, Вячеслава Ивановича Китайгородского. Чайку с тем сахарком ему подала. Теперь без него никуда не ходит. При себе держит постоянно. Побаивается: вдруг отобьют.
Инка легко жила: не грузила себя несбыточными мечтами о любящем и надёжном муже, о роскошных апартаментах, о навороченных иномарках, об отдыхе в окружении лопочущей по-египетски прислуги. Да Инка вообще ни разу нигде за границей не была, только когда-то давно в Одессе отдыхала с мужем своим в свадебном путешествии. А потом этот муж сделал ноги. Инка сама растила детей. Занялась предпринимательством – а куда ей было деваться? (Пушкин терпеливо ждал своей очереди). Вырастила она двоих детей без материального участия их папеньки. Выучила их в университетах наших российских, настоящих, не в тех, что развелось на базах профтехучилищ да техникумов. Купила себе «каземат» – однокомнатную крошечную квартирку в центре города с окном на юг. Приобрела себе простенький ноутбук. Тут и встрепенулось её истинное предназначение. Вспомнила она о поэте Пушкине, своём увлечении ещё с юности, достала с антресолей свои черновики со стихами и рассказами и словно окунулась в совсем другое измерение. И пошло у неё почти, как по Вирджинии Вулф: женщине, чтобы стать писателем, нужны деньги и отдельная комната. Малости Инке всего и не хватало – денег. Ведь, когда хозяйка собственного дела перестаёт просчитывать каждый свой очередной предпринимательский шаг, когда перестаёт учитывать каждую копеечку, а забивает себе голову литературным творчеством, то денежкам взяться неоткуда, они и вообще никогда не падали Инке на голову, а тут как-то заметно иссяк источник их появления на её предпринимательском счету. Инка перестала вообще вести своё дело, надеясь, что от голода ей не даст умереть её дочь, которая теперь озаботилась ещё и её проблемами.
Инкина дочка Полина тоже, как советские девчонки, имела своё достоинство, интеллект и привитую в хорошем университете культуру. Но оставалась бедной. Едва сводила концы с концами. Есть у неё муж, но он не умеет зарабатывать деньги. Ходит себе и ходит на завод, а его там обманывают и обманывают: всё в подмастерьях держат, копейки платят, и конца-краю этому не предвидится. Завод ни денег, ни того, что можно продать, не производит.
И вот бедная Полина уже стала думать, почти что всерьёз, а не сдать ли ей своих детей в детский дом, а потом стать им приёмными родителями. Она пособие на Юльку и Кольку от государства получает по сто рублей. Если через детдом детей оформить, то по четыре тыщи, а то и больше, на каждого дадут. Конечно, ей никто не позволит так сделать, но вопрос у Полины остаётся риторический: как же растить детей на пособие в сто рублей. Правительство предусматривало какие-то сказочные деньги для новорожденных, но как быть с теми, что уже поторопились родиться раньше времени щедрых обещаний правительства, никто не знает. Не знает и Полина. Не знает её муж.
А Инка устала от своего бизнеса, ей хотелось заниматься Пушкиным. Она совсем не хотела записываться в потерянное поколение, которое всё искало себя, искало и редко кто смог найти своё место в развалинах Отечества. А поколение состояло из педагогов, врачей, инженеров, квалифицированных рабочих, журналистов, строителей и ещё людей многих и многих профессий, которых выучило разваливающееся государство, а для чего – уже никто не знал. Для того чтобы торговать на базарчиках, высшего образования не надо было. Там требовались сметливость, хватка и беззастенчивость, а порою и бессовестность. Этих качеств у нашей интеллигенции «…уевой», как в своё время назвал её артист Папанов с киноэкрана, почти и не было. Нужда заставит – появится. Всё, что было необходимо для торговли, у многих и появилось. А тут и президенты наши государственные, умные и дальновидные мужи, решили тихохонько, что лучше торговать, чем возрождать порушенное и кондовое. Слава Богу, России есть чем торговать. Надолго ли хватит – вопрос такой мало, кому в голову приходит.
Инка всё это понимает, но не хочет на это тратить свои мысли и время. Мысль человеческая – это ведь тоже ресурс, он ведь тоже когда-нибудь может закончиться. Инка весь свой ресурс на Пушкина тратит. Когда стала читать внимательно исследования знаменитые, то увидела, что очень многое притянуто за уши в биографии поэта. А ей захотелось самой во всём разобраться.
Любовь Максимовна причуды этой Инкиной не понимает, но ей всё равно завидно, как это Инка живёт так, легко и вольно. Будто птичка порхает с ветки на ветку, синичка. Сама Любовь Максимовна всё больше на ворону походила: и тяжела, и грузна, и падка на блестящее всё, и завистлива. Да вы сами понаблюдайте за воронами, увидите. И мудрость их житейскую увидите и сметку. У Любови Максимовны и это было.
В зале библиотеки сидело много народу, почти все места оказались занятыми. Инка вышла на сцену и стала рассказывать про жизнь красавицы жены Пушкина, Натальи Николаевны. Старушки, старухи, дамы, тётки, бабки – все девчонки советского периода слушали внимательно. Инка рассказывала интересно. После её выступления Любовь Максимовна поднялась на сцену и вручила ей букетик поздних мелких хризантем: тёмно-бордовое вперемешку с платинно-золотис-тым.
А наутро букет почернел.
Говорят, что зависть материальна…
Говорят, что времена такие теперь: златые, иль злотые – всё равно зло в основе. Тут не только цветы чернеют…