Маячок связи замигал примерно в два часа ночи.
Я еще не ложился. Сидел над картой Граны и думал.
Завтра предстояло отрезать постами столицу и оцепить самый неспокойный горный район.
Прежде чем ответить, я посмотрел код запрашивающего. Комкрыла. И ему не спится.
Хотел застать меня одного? Да, пожалуйста.
Отжал кнопку и машинально выключил карту.
Генерал выглядел не по времени бодро, глаза блестели. Возле экрана он стоял, опираясь на руки. Вся поза выражала готовность к немедленным действиям. Значит, как и я, на стимуляторах.
Кивнул вместо приветствия.
– А вы в курсе, капитан, что на вас официальное письмо пришло? С Граны.
Я помотал головой.
– Жалоба, между прочим, – генерал не выдержал, улыбнулся.
Действительно смешно – грантсы жалобу написали.
– По всем четырем ведомствам пошла. Пишут, что вы садист, живодер и что-то в том же роде. Лорд Джастин не вызывал вас, нет? – комкрыла нахмурился.
Я опять мотнул головой.
– Значит, он в курсе. Я ведь после того нашего разговора почитал кое-что про Грану... Скажите, Агжей, что вы там натворили, чтобы ГРАНТСЫ обвинили ВАС в жестокости? Как я понял, если бы вы даже демонстративно съели кого-нибудь живьем...
Я не удержал маску и тоже улыбнулся.
– Да ничего особенного не сделал. В первый же день, когда спустили основной десант, четверо наших дали себя завести и подрались с местными, что я им категорически запретил. Приказал прилюдно выпороть.
– И что?
– Ничего. Жалуются, как вы только что сказали. Они же унижения не переносят вообще.
– Ничего не понял, – признался комкрыла и сел. – Вы же своих наказали?
– Именно. Зачинщиков отпустил, а своих наказал. Теперь те, кого я отпустил, мне этого унижения до конца жизни не простят. Но мстить не имеют права. Косвенный вред имени клана нанесен не был. Жалобу, вот, написали...
Я рассмеялся. Он – тоже.
Мы сидели по разные стороны экрана и хохотали.
– Ну вы и фрукт, – сказал, наконец, комкрыла. – Это ж надо было додуматься!
– Да это-то ерунда, тут других проблем хватает...
– У нашего брата всегда проблем хватает, работа такая, – сразу отрезал он. – У вас, наоборот, неожиданно спокойно.
– Спокойно, – веселость слетела. – Грантсы меня за бешеного зверя держат. Но в спину стрелять здесь не принято, а их мнение я ... – чуть не выругался, устал.
Репутацию надо было поддерживать. Мотался весь день по планете, появляясь в самых неподходящих местах, что-нибудь творил, несовместимое в грантских головах с нормальным поведением и сматывался. Поступки были в большинстве бессмысленными. Я именно нарабатывал репутацию изверга и самодура.
Зато к ребятам моим, которым достался такой больной на голову начальник, грантсы практически не лезли. Жалели, понимаешь. Даже старались хоть как-то соблюдать намеченные мною границы. Из жалости к охране. Перестреляй мы половину населения, такого эффекта бы не добились. Скорее, обратного.
Только с горными районами отношения пока не складывались. В крайнем случае я был готов и к поединку на ножах с кем-нибудь из местной элиты. Не вопрос. Главное – никого не убить прилюдно. Над этим я сейчас и размышлял: где, кого и как.
В идеале следовало поединок назначить на определенный день, но сделать так, чтобы грантс в нем участвовать не смог. Подсыпать что-то, например. Тогда, если они даже найдут, кем заменить заболевшего бойца, лицо клана будет потеряно. А если он все-таки выйдет и продемонстрирует свою слабость, я благородно откажусь признать его проигравшим. Долгий, муторный спектакль. Но спокойствие в горных районах я должен как-то обеспечить. Слишком близко к столице горы.
– Зато у нас весело, – сказал комкрыла. – На Аннхелле. Похоже, генерис решил с вами больше не связываться и перенес свои усилия туда.
Значит, и комкрыла знает про двойное дно Душки. Мило. Но компромата на него, похоже, нет. Или есть большая волосатая крыша...
– Гражданская война? – спросил я.
– Вроде того. Плюс – народное ополчение, которое возглавил один из лордов Аннхелла – Михал. Его еще называют Вашуг Михал. Вашуг – кличка. Зверюга такая с Тайэ, на медведя похожа. Лорд Михал – большой затворник и самодур – вроде вас, но человек влиятельный, толпа его любит. Если мы бросим десант, то просто зальем все кровью. Никому, кроме генериса, это не надо. Может, у ВАС есть какие-то нестандартные мысли?
Вот это я влип.
– Пока не до Аннхелла было, – сказал я честно. – Тем более, завтра у меня по плану, скорее всего, дуэль.
– Тогда послезавтра у вас по плану – совещание на «Гойе». В десять, – резюмировал комкрыла. – У вас – больше суток. Вполне хватит, чтобы подраться. Отбой связи.
– Отбой.
Квэста Дадди амаи гата…
Знаешь, как переводится? Задница бога, покоряющая неведомые дали на костылях. Это если оцензурить.
Но даже думать о «послезавтра» я не мог себе позволить. Думать нужно о встрече на рассвете с представителями горных кланов.
Самых авторитетных старейшин у «горных», насколько я знал, было трое – мастер Гио-о-Иро – Стрела разящая из синевы Неба, мастер Пааи-Ао – Равнина на Восходе и мастер Истекающего из раны Света жизни (его грантское имя мне не выговорить). Завтра с раннего утра эти старые падальщики обязательно слетятся и будут наблюдать за высадкой десанта.
В горный район я решил высаживать только своих – парней с «Каменного ворона». Они уже постояли в столице, попривыкли. Посмотрим, чему их жизнь научила.
Зевнул. Несмотря на стимуляторы, хотелось спать.
Чем дольше мы стояли на Гране, тем больше я понимал, что эта планета и Аннхелл – небо и земля.
Планета грантсов – исконно экзотианская территория. Здесь у людей совершенно иные жизненные ориентиры, иной образ мыслей. Здесь важно не то, ЧТО ты думаешь, а то, КАК ты это делаешь.
Умственные упражнения на Гране возведены в культ. Но это совсем не то, что понимают под «умственным» в нашей науке. «Умственные упражнения» грантсы лишают всякой практической начинки, а основное внимание уделяют поступкам души там, где мы просчитываем и решаем. (Вообще само понятие «поступки души» я слышал только в мирах Экзотики.)
Или вот еще местное. Умонастроение.
У нас:
– Почему ты получил двойку?
– Папа, я не выучил.
У них:
– Я был в другом умонастроении.
Считается, что собственно зубрежка – дело второстепенное. Человек, находящийся в нужном умонастроении, способен решить любую задачу. Знания помогают, но не являются решающим фактором в учебе.
Или. Здесь часто можно встретить богача, одетого в поношенную одежду. Потому что это соответствует его «умонастроению». Также знать частенько живет в обшарпанных особняках, давно требующих ремонта. Ремонт им просто не «в жилу». Он их не вдохновляет, не близок им в данную конкретную осень, к примеру. Здесь это считается аргументом.
– А где у нас господин Н.?
– А он уехал на охоту в горы.
– Но его же вызвал министр?
– А он, знаете ли, проснулся сегодня не в том состоянии души, чтобы встречаться с министром. Пришлось отменить встречу.
Впрочем, когда это действительно необходимо, взрослые экзотианцы могут моделировать в себе любой настрой.
С грантса, например, можно сдирать кожу, и он останется равнодушен к этой процедуре. Молодой – по причине презрения к вам и собственным ощущениям, взрослый – загнав себя в особое состояние, которое на время перекроет боль, старый – и в самом деле не будет ничего ощущать. Есть тут такие милые старички, лет от ста пятидесяти, а может и старше, которых остальные называют «мастер».
Такой «мастер» владеет собой обычно настолько, что прочие почитают за благо просто находиться рядом. Смотреть на мастера, ощущать присутствие, дышать одним воздухом. Грантсы считают, что это тоже учеба – сам процесс нахождения рядом с мастером. Они перенимают у него нужное «умонастроение».
В более развитых экзотианских мирах люди еще как-то балансируют между умонастроениями и чувством долга, ответственности. На Гране этого нет. Здесь – сначала умонастроение, потом – все остальное.
Я мечтал сотворить тут нечто такое безобразное, чтобы вообще перестать интересовать местное население. Только не знал пока – что.
Утро не заладилось.
Поднял своих на рассвете, пока солнце до конца не встало и не изжарило нас всех. Начали грузиться по шлюпкам. И тут прилетела Влана.
Под глазами круги – не спала? Не похоже на нее. В стимуляторах – медицинских и растительных – она разбиралась лучше нашего медика.
– Капитан, – поприветствовал я ее шутливо, но без малейшей улыбки в голосе. Забыл улыбнуться. – Вы у меня что, с глубокого похмелья?
Кто-то за моей спиной хихикнул. Я обернулся, посмотрел внимательно. Ребята замерли. Знали, что я уже давно валяю тут дурака, как бы опять чего не выкинул.
– Сон дурной, господин капитан. На пару слов вас можно? – ответила она мне по уставу.
Мы отошли.
– Правда сон? – спросил я, размышляя – застегнуть куртку или нет. Сверху уже начало припекать, но дуло прилично.
– Предчувствие. Волнуюсь я за девочек. На Аннхелле ухудшилась ситуация, да?
Ну вот откуда она узнала?
Я кивнул.
– С… М-мерисом бы связаться.
Имя она выдавила из себя. Он же ее не обижал вроде?
С Мерисом было оговорено, что выходит на меня, как правило, он.
Я почесал подбородок. (Какая-то летучая дрянь укусила вчера.) Попробовать через лорда Джастина? Он – официальное лицо, может и по основному каналу поговорить. Сверхсекретного в этой просьбе ничего нет.
– Попробую вечером, – сказал я.
Ответ Влану не удовлетворил.
– Ну, тогда давай сама. Я сейчас улетаю в долину. Только – не с Мерисом. С инспектором поговори. А он сам с кем надо свяжется, если чего. Будет придираться – скажи – я приказал.
Влана кивнула с явным облегчением.
Чего она на Мериса взъелась? Они вообще у меня виделись разве? Вроде нет.
Женская душа – потемки…
Стоп, почему женская. Говорят: чужая душа – потемки. Но почему-то подумалось – женская…
Тень Матери.
Мне стало вдруг холодно, и я застегнулся наглухо. Почему – не тень отца? Темная Мать, Мать Тени, Мертвая мать, Танати матум…
Ребята закончили погрузку, и нужно было командовать отлет. Тоже своего рода смерть. СМЕщение с одного места на другое. Смерть – это, наверное, тоже смещение с места на место. Значит, Мертвая Мать – мать, уже сместившаяся. Откуда – понятно. Или – тоже не понятно? Сместившихся из мира живых? Куда? А наш мир – это точно мир живых, никто ничего не напутал? Чего ж мы кидаемся тогда все друг на друга?
На шлюпках включились двигатели.
Я сел рядом с Росом, он не болтливый. Почему-то думалось совсем не о том, какие проблемы придется сегодня решать. Я думал о тени Матери. О том, так ли явно, КУДА она сместилась и откуда. Мне казалось – еще чуть-чуть и я пойму... Но мы прилетели раньше, чем я понял.
А еще раньше я загляделся на горы.
Шлюпки ползли над ними на ручном управлении, медленно переваливая через горную цепь. Казалось, каменистые склоны можно потрогать рукой, если высунуться из открытых «обзорных» прорезей. Шлюпка тоже «дышала» горным воздухом, давая возможность и нам дуреть от недостатка кислорода.
Бойцы мои смотрели вниз как завороженные. Только Рос был слишком сосредоточен, чтобы глазеть. Да Айим не пялился вниз, у него всегда не срасталось с лирикой.
Сели – как на блюдце.
Небольшая долина, за спиной горный перевал – единственная нормальная дорога на столицу, справа – холмы, слева местность понижается постепенно до реки и городка вокруг нее, который так потом и тянется вдоль воды.
Со стороны реки все еще несет холодом, а над холмами висит мелкая желтая пыль. Но предутренний ветер уже улегся, и ребята расстегивают куртки, а кое-кто даже успел раздеться.
Я тоже сбросил куртку и решил для разминки чего-нибудь потаскать. Сигнализацию, например. Она тяжелая.
Стоило нам начать разбивать лагерь, как появились первые ребятишки: худенькие, загорелые и очень шустрые. У меня постоянно возникало желание их чем-нибудь подкормить. И не у меня одного – пока мы стояли на Гране, на кухне катастрофически испарялось печенье. Своим я строго настрого наказал ребятишек не обижать. Местные даже голос на них не повышают. Ребенок до двенадцати лет – существо на Гране божественное. Оттого очень наглое и свободолюбивое.
Я ждал, что набегут и взрослые, но с самого утра приперся только старейший из мастеров – мастер Истекающего Света. Он стоял, опираясь на тонкий посох, похожий на трость, что для грантса показатель какой-то невозможной дряхлости, и смотрел, как мы разворачиваем лагерь.
Я делал вид, что не замечаю его. Хотя не заметить одинокую фигуру, чернеющую прямо перед нами, да еще и на взгорке – трудно.
И вдруг – словно в грудь толкнуло. Я обернулся и увидел, что старый грантс смотрит прямо на меня.
А еще заметил боковым зрением, что «толчок» почувствовал не я один. Лимо Вайкунен замер, так и не подняв до конца ящик с сигнализацией. И еще пара бойцов остановилась, прислушиваясь: Эмор, которого я взял чуть больше месяца назад, но уже причислил к «старичкам», так как бог пилотов поставил на нем свою роспись, и Бао Фрай, он из старичков во всех смыслах, ему уже далеко за шестьдесят, я перекупил его по случаю. Парни вели себя так, словно кто-то позвал, крикнул.
«Да, – подумал я. – И на окрик это тоже похоже. На неслышный окрик».
К старому грантсу подбежали несколько пацанов постарше. Остальные мальчишки, до того наблюдавшие за нами, тоже потянулись в его сторону. Значит, «эти» услышали все. А среди моих – трое только. Забавно.
Ну и чего он хочет? Чтобы я подошел? Не дождетесь, дедушка.
Лимо был ко мне ближе всех. Окликнул его. Велел подойти к старику и вежливо спросить, чего надо.
– Господин капитан, он хочет, чтобы вы пошли с ним, – вернувшись, сказал боец без какого-либо выражения на лице. Глаза его странно блестели.
– Прямо-таки пошел? – усмехнулся я. – Куда?
– Он не сказал, господин капитан.
Губы у бойца побелели, да и сам он выглядел не лучшим образом. Что происходит-то?
Я поднял глаза и отметил, что обстановка быстро и очень ощутимо меняется.
Еще несколько секунд назад, когда Лимо только открыл рот, вокруг уже условно огороженной нами территории носились только мальчишки, теперь периметр медленно обрастал вооруженными мужчинами. Конечно, без оружия здесь вообще не ходят, но я ясно чувствовал исходящую от местных угрозу. И смысл ее был мне понятен: или я сейчас иду с ними или…
Зримая угроза в считанные секунды обросла тяжелым, давящим одеялом страха.
Неужели все это проецирует один-единственный старик? Или еще двое мастеров прячутся где-то поблизости?
Небо быстро темнело. Даже не небо, а, словно бы сам воздух. Психологический прессинг – такая зримая штука? Я был уверен, что нам просто давят на нервы. Но темнеет-то почему?
Постарался освободиться от давления. Противопоставить ему мне было нечего, и я потек, растворяясь, сам. Пропустил страх сквозь себя. Сознание мое довольно быстро очистилось, и я понял, что могу соображать в стороне от всего этого.
Но светлее не стало! Наоборот, я еще больше погрузился в серую бархатную тень. И мне стало тепло в тени. Не жарко или холодно – а иначе на Гране в этом сезоне почти и не танцевалось, – а именно тепло. Если бы действительно зашло солнце, или его закрыло тучами, мы тут же почувствовали бы холод.
Что же происходит, Хэд бы ее сожрал, тень эту?
Ребята мои не умели освобождаться от страха так, как я, но как-то держались. Наверное, я сам приучил их немного к подобным ощущениям. По крайней мере, в панику не впал никто.
Я подозвал всех сержантов, объяснил, что они должны делать в мое отсутствие.
Двигались и говорили они вроде бы нормально, но я понимал, что сам являюсь сейчас для них некой точкой опоры. Если я уйду…
Да и продемонстрированное нам давление – далеко не предел. Мне показывают, дают время выбрать. И действовать нужно быстро.
Я связался с Вланой и попросил срочно прислать Дарама. Если кто-то и сможет здесь меня заменить, то только он.
Еще раз обратился ко всем: в переговоры не вступать, на провокации не отвлекаться. Ждать меня. Я физически чувствовал, что время, отведенное мне на раздумье, истекает. Или я иду или…
Перед глазами возникла картинка сворачивающегося в плотный кокон пространства, меня затошнило, и я на миг потерял дыхание.
- Да иду! – бросил я сквозь зубы в сторону холма, где теперь плотной стеной стояли вооруженные грантсы, а раньше возвышалась одинокая фигурка мастера.
Демонстративно бросил на песок тяжелое оружие. (Нож у меня есть, а что-то еще вряд ли понадобится.) Снял китель, чтобы они видели, что никакой защиты под одеждой нет. И пошел прямо на живую стену.
Я не знал, куда должен идти. Но, подойдя к толпе мужчин (набежало их уже, как тараканов), понял, что передо мной расступаются – неохотно, но давая дорогу.
Прошел сквозь, ни на кого особенно не глядя, и уткнулся глазами в небольшетский такой холмик. Холм как холм, предгорья же, мы снимали его сверху.
Но мир уже изменился вокруг и, как в сказке про гномов, в холмике появилась дверца. Я мог поклясться, что никакого прохода мы с орбиты не засекли. Я специально выписал дорогущую установку для космической съемки, помня Аннхелл с его катакомбами. Холмик был пустой, точно!
Думать, однако, не давали. Я спустился к овальному, осыпающемуся проходу и шагнул вниз.
За мной не последовал никто. Только тени сжались вокруг плотнее, словно пытаясь найти брешь в моей защите.
Но бреши не существовало. Я сам был одна сплошная брешь.
Темно-то как… Пришлось поднять руки и двигаться, ощупывая стены и невысокий для меня потолок. Песок. Спрессованный песок. Может, прорыли за ночь? Вон их тут сколько, горных этих.
Но все оказалось не так просто. Через двадцать шесть шагов я уперся ладонями в округлую сверху, низкую для меня деревянную дверь, толкнул ее и очутился в помещении, оборудованном явно давно и тщательно.
Формой помещение походило на неправильный овал. Стены облицованы нешлифованным черным мрамором и вертикальными полосами обсидиана, последний тускло отсвечивал в свете факелов и старинных светильников, внутри которых клубился какой-то инертный газ. В общем – освещение фиговое. Электричества я не заметил.
Из мрака проступала кучка людей в углу. Со света я не разглядел бы лиц, но в полной темноте коридора зрение обострилось, и видел я теперь не так уж и плохо. Люди показались мне словно прорисоваными черным по серому бархату тьмы.
Узнал трех старейших мастеров клана. Потом еще двоих – один был психотехником, я видел его в нашем лагере, другой – какой-то местный отморозок, бретер, его фото мне попадалось в газетах. Еще двоих я не знал совсем. Мужчины в возрасте, но явно не мастера. Или мастера клинка. Такие бывают как раз помоложе.
Если придется сражаться, то с кем-то из троих – неизвестные или отморозок. Хорошо, что тут принято один на один. Но могут и все трое по очереди.
Как же мы не засекли эту пещерку? Разве что еще вчера она была полностью засыпана песком?
Пауза затягивалась. Похоже, мы играли в молчанку.
Я ждал.
И вдруг тьма опять начала сгущаться. Теперь «давили», наверное, трое.
Темнота стала такой плотной, что я уже не мог пропускать ее сквозь. Она начала оседать во мне. Я почувствовал тяжесть и жжение в груди. Мысли становились вязкими. Меня пригибали и вынуждали растянуться на полу, чтобы выпить, как луна пьет из озера воду...
Стоп! Это уже не мои мысли! Я не могу думать, как грантсы, перетекая из образа в образ! В конце концов, тьма – всего лишь овеществление света…
Сам не знаю, откуда родилась во мне эта странная мысль, но я ухватился за нее и за само слово «свет», его ощущение, такое зримое... И в этой норе вдруг стало светлее.
Вздрогнул всем телом, закашлялся. Тьма отпустила меня. Не так уж тут, оказывается, было и темно. Светильники разгорелись, тени тоже убрались по углам.
Грантсы почти все улыбались – кто насмешливо, кто ехидно. А бретер вообще жевал местную жвачку, склонив узкое лицо к левому плечу. Его черные глаза были полны готового пролиться смеха.
– Ну, вот, значит, какой лист упал с этого дерева, – разбил тишину самый старый мастер.
Морок спал окончательно. И все, что я ощущал до этого, тут же показалось мне смешным и нелепым. Не было же ничего! Я да горстка местной знати. И… возможный поединок с одним из этих троих. Что ж...
– Драться пришел? – спросил мастер Истекающего Света с напускной ласковостью. – Невежда. А сам даже имени моего не выучил, – он хрипловато хмыкнул. – Еще молоко у матери твоей на сосках не обсохло.
Бретер скрипуче засмеялся. Давно хотел.
– Это оскорбление, наконец? – спросил я устало. Я был действительно вымотан. Впрочем, знал, что первая усталость скоро пройдет.
– Чтобы оскорблять, нужно беседовать с равным, – ухмыльнулся старец.
Говорил он на стандарте, тщательно подбирая слова, чтобы я его понял. Будь я экзотианцем, принял бы такую речь как самое высокое уважение. И мне было бы совершенно наплевать на смысл сказанного.
Но я оказанной мне чести даже не осознал. Только потом, вспоминая эту сцену, сообразил, каким нелепым было само «говорение» мастера на стандарте. Но иначе я просто ничего бы не понял, остался «с другой стороны неба», как выражаются здесь.
– Ну, не дорос до простого капитана, так молчи, – предложил я, пробуя, как мастер отреагирует на дерзость.
То ли я прикусил губу, то ли просто показалось, что во рту появился солоноватый привкус?
– Нет, видали гежта? – спросил, оборачиваясь к двум другим старикам, грантс с палочкой.
Гежт – котенок или щенок этой самой собако-кошки местной.
Долго они собираются еще резину тянуть?
– А куда ты торопишься? – спросил мастер. – За своих боишься? Так времени здесь нет. В когда вошел, в тогда и выйдешь.
Голос прозвучал глухо, и стены начали опускаться на меня. Иллюзия? Я мотнул головой и вырвался из сжимающейся клетки почти мгновенно, но слишком резко, наверное. Стены пустились в пляс, и я упал на колени, для верности поймав руками скачущий пол.
Звуки обострились. Я слышал, как, шурша, сыплется с потолка песок, как жует жвачку и шумно вдыхает бретер…
– Вот так-то лучше, – сказал маленький мастер, который возвышался теперь надо мной. – А то гонору, понимаешь, как дурного росту…
Я захотел встать и не смог. Земля убегала.
– Устроил тут нам комедию! – неожиданно возвысил голос мастер. – Покривляться решил? Паяца изобразить? Бойцов по разным кораблям насобирал? Ну, больным-то мы поможем, да, Н’ьиго?
Наверное, психотехник кивнул. Я не видел.
– Но обманывать-то зачем? Пришел бы к старейшинам? Глядишь – не такие мы и тупые, а? Или тупые? Поверили бы пацану, мастера?
Теперь он обращался к своим. И это было хорошо, потому что я так и не смог оторвать глаза от пляшущего пола, иначе совсем упал бы. Голова кружилась, но я как-то держался. Космолетчик все-таки. Хотя куда там центрифуге… Даже слова мастера я слышал уже, как сквозь вату.
– Поверили бы, что прав мальчишка? Что ему надо тут поставить войска, во имя тени и равновесия?
Мастеру не отвечали, но, похоже, он в этом и не нуждался.
С огромным трудом чуть-чуть повернув голову, я сообразил, что народу в зале стало гораздо больше. Правда, видел я только ноги, глаза мне просто не давали поднять. Но сознания я упорно не терял и старался использовать голос мастера, как ориентир в пространстве. Цеплялся за него, как за якорь.
– Совсем слабый стал мир, – говорил он. – Старшим – дерзят. Войну ведут обманом. Старею я. Расслабился в последнюю сотню лет, вас распустил. Что за война-то идет опять, Абио?
– С Империей, великий Мастер, – почти прошептал бретер. Или это был кто-то другой?
– Подросли, значит, окраины? И этот вот – имперский? – он ткнул в мое в плечо посохом. – То-то нахальный такой. Ты голову-то подыми!
Земля успокоилась вдруг. Я, все еще борясь с головокружением, поднял глаза. Стены комнаты качнулись и провалились в тень. Я не видел даже бретера, сопевшего где-то совсем рядом. Только мастера. Только его черные, колючие глаза.
– Ами? Ами аванатэ Мо? – спросил он на горном диалекте, которого я не понимал совсем. Так, как говорили в столице, понимал немного, а тут – совсем нет.
Он поднял посох и ударил меня наотмашь. Но боли я не почувствовал.
– Ами?
– Я не понимаю, – сказал, пытаясь оттолкнуться от пола и встать. Каменный пол словно держал меня.
– Ами? – мастер чего-то требовал.
Я, наконец, выпрямился. Огляделся. Мы и в самом деле были одни. Только психотехник стоял, прислонившись к стене за спиной мастера.
– Сделай с ним все, как надо, Н’ьиго, – сказал мастер. – Хотя… А ну – на колени, как сидел.
Посох полетел мне в лицо, я уклонился, мир крутанулся и... Я опять поймал пол руками.
– Вот так будет вернее! Да и тебе пойдет только на пользу!
Посох с десяток раз отметил рубцами мои спину и плечи. Я кусал губы и ощущал, как по спине течет кровь.
Давно мне не было так гадко. Стены опять начали наплывать. Меня затошнило и вывернуло куда-то внутрь так сильно, что, когда пол остановился вдруг, я не смог разогнуть впившиеся в камень пальцы.
Словно бы со стороны я видел самого себя, почти лежащего на полу, и Н’ьиго, опустившегося рядом на колени. Видел, как он достал старинный кинжал с лезвием из обсидиана...
Во мне даже ничего не дернулось – зарежут так зарежут. Больно было до невозможности, но именно боль и подтверждала, что я еще живой.
Однако психотехник закатал рукав, надрезал руку себе. Потом набрал пригоршню крови и выплеснул мне в лицо.
– Хорошо, – сказал мастер. – Теперь – похоже. Иди к своим! Ну! Выход – там!
Я с трудом поднялся, и Н’ьиго толкнул меня к выходу. В зале опять стремительно темнело, и последние метры я прошел, уже совсем ничего не видя. Сверху сыпался песок.
– Быстрее! Тень ушла уже. Да шевелись ты!
Психотехник вытолкнул меня в проход.
Я не помню, как вышел из холма. Мне рассказали потом, что я прошел метров сорок и упал только на территории нашего лагеря.