Яблочко с червоточинкой
Сегодня я спозаранку в гостях у тети Шуры. Бабушка уехала по делам в город, дед – с утра на конюшне. Времени выполнить все бабушкины наказы, которых она надавала уйму, у меня впереди еще много.
Тетя Шура – старшая мамина сестра. У нее трое детей: Танюшка – года на четыре постарше нас с Витькой, сам он да совсем еще малец Санька, от которого мы всякий раз рады бы избавиться, да только не оставишь его одного без пригляду. С этим условием и отпускают нас гулять. А с другой стороны: кому еще можно любовно и безнаказанно дать легкую подзатрещинку, чтобы не отставал или наоборот – не путался вечно под ногами?!
Вот и сейчас, пока тетя Шура возится с чугунами да лоханями, готовя на семью да на скотину, мы в ожидании завтрака затеваем на лавке шумную возню.
Лавка хоть и широка, да коротковата, на четверых не рассчитана, и кто-то из нас на ней лишний. Пыхтя, сопя, цепляясь руками за сидение, каждый пытается удержать свое место. Но кто-то из нас: кто от щекотки, кто от толчков и тычков – ерзая, двигаясь, толкаясь – в конце концов оказывается на полу, в данном случае туда с ревом летит Санька, и у тети Шуры лопается терпение:
– И что вы только за ироды такие?! Никакого от вас спасу нет и спокою! Марш на волю, когда надо будет – позову!
Опять пихаясь и толкаясь, давясь смехом, шумно вываливаемся из кухни и по темному мосту, через скотный двор выныриваем в огород.
– Айда за яблоками! – горячо дышит в ухо Виталька, еще в коридоре толкает меня локтем в бок.
– И мне яблоко! – тут же подхватывает Санька.
– Вот хорек! – удивляется Витька, – все слышит, чего его не касается…Ладно, пошли, только тихо…
Каждое утро у "горожи" – так бабушка называет изгородь, мы собираем нападавшие за ночь яблоки с соседской яблони, растущей около нашего забора. Славные они у них! Еще только август, а яблоки уже готовы – наливные, медовые. Особенно, московская грушевка, а еще лучше – темно-коричневый, в туманных разводах анис. У нас все больше антоновка, только к первым морозам и поспевает, а яблок хочется сейчас…
Но сегодня нам, видимо, вкусить их сочной мякоти не придется. Ночь была тихая, безветренная. Да и яблок на ветках, свесившихся на нашу сторону, на соседской яблоне уже не осталось – какие-то попадали сами, какие-то мы посбивали…
Вон, тройка яблочек валяется, упавших, скорее всего, по причине болезни и преждевременного созревания.
– На, – протягивает Витек брату одно из них.
– Глиное, – отбрасывает Санька его в сторону.
– Сам ты "глиной". Где я тебе возьму целое-то? Откусил бы здоровую половину, а остальное бы и выбрасывал. Держи, – протягивает он другое.
– Чевряк, – разочарованно рассматривая яблоко, гундосит Санька.
– А с "чевряком" вкуснее, недотепа! – нахлобучивает он ему фуражку на самый нос. – Дай-ка сюда, больше не получишь, – и с хрустом, не обращая внимания на червоточину, сгрызает яблоко за считанные секунды.
Сашка начинает хныкать. В это время Танюшка приносит со двора две палки с гвоздиками. Просунув их между досок в заборе, мы ловко подцепляем на гвоздик одно из яблок, в большом количестве усеявших соседский двор. Чувствуется, там их собирают нечасто, не испытывая в этом особой нужды.
– Мне вон это наколи, – канючит Санек, подрыгивая от нетерпения.
– Тихо ты! – шипит на него Витька. – Услышит тетя Фроня, она тебе даст яблочка!
В соседском доме, за забором, живут две престарелые сестры-вдовы. Почитай, два десятка лет минуло с той поры, как сгинули где-то на войне их мужья, и женщины больше замуж не выходили. Живут тихо и смиренно, никуда дальше своего дома не выходя и не выезжая, держат скотину, разводят пчел – вот и вся забота. Когда они в августе качают мед, надевая смешные шляпы с сеточкой на лицо, то и нам достается по ломтю восковой рамки.
– Тихо! – приподнял палец Виталька, – замолчи! – Это уже к малому, – тебя тут только не слыхали… А вдруг они сейчас дома у окошечка чай попивают? – обводит он нас настороженным взглядом.
– Не… Если бы были дома, из трубы шел бы дым, как у нас, – вставила свое веское слово Танюшка. – Наверно в магазин ушли.
Витька отступил от изгороди шага на три, потом, резко оттолкнувшись от земли, рванулся вперед и перед забором, вскинув руки, мощно прыгнул вверх.
– Оп-па! – вскрикнул он, зацепившись за концы досок, отчего его ковбойка задралась, обнажив голый живот, которым он прижался к шершавым доскам забора, повиснув на нем, как сосиска. Я отжал его голое тело от занозистых досок, он отпустил руки, рухнул вниз и, не удержавшись на ногах, повалился на картошку, поломав часть ботвы.
Дух состязательства было толкнул и меня к забору, но я сразу не решился повторить Витькин "номер". На мне был вельветовый, в крупную полоску, костюм: темно-коричневая ковбойка на молнии и такие же штаны, правда, на резинке вместо ремня, но зато с карманами. Единственно, что мне не нравилось в нем, так это манжеты на штанах, плотно обжимавшие щиколотки ног. Правда, пуговиц уже не было, я их потерял, носясь без удержу по деревенским улицам, как угорелый, и штаны теперь с раструбами снизу больше походили на брюки. Это обстоятельство меня устраивало, но именно оно чуть позже сыграет со мной злую шутку.
Я еще раз критически осмотрел себя и решительно шагнул к забору: уж больно призывно сияли там, на другой стороне – только протяни руку – наливные яблочки.
– Учись, как надо, – пихнул я Витьку и, подпрыгнув, цепко ухватил концы досок, пробуксовав несколько раз ногами по забору, чуть было не повис на нем так же неуклюже и бесславно, если б не моя многочисленная и дружная в какие-то моменты жизни родня. Стоя на Витькиных плечах, пользуясь Танюшкиной подпоркой в спину, я подтянулся на руках, занес ногу через забор, оседлал его, ища опору на той стороне. Ага, вот! – встал я на маковку столба, к которому крепятся слеги забора, и головой уткнулся в густую крону пахучего и ароматного дерева.
Справа и слева от меня румянились яблоки – крупные, яркие, совсем не те, что преждевременно сыплются на землю. Я повис на большом суку и перебросил ноги в развилку яблони. Теперь я твердо стоял на дереве, обнимая его одной рукой, а другой тянулся к ветке, увешенной плодами, отчего она сама склонилась к моей голове.
–Давай, рви! Бросай сюда, – подсказывали мне снизу, и я, сдирая с листьями, торопливо кидал на землю еще окончательно не созревшие, но уже довольно крупные и сочные плоды.
Сколько я их успел швырнуть в картофельную ботву – с десяток или меньше, не помню, как почувствовал, что, будто кто-то дергает меня за одежду снизу. Дрыгнув ногой и подумав, что зацепился, я было снова азартно потянулся к ветке, как вдруг в тот самый момент меня словно током шибануло: пораженный догадкой, мельком глянув вниз, я увидел пожилую женщину, которая, запрокинув голову и вытянувшись на цыпочках, пыталась ухватить меня за ногу.
Я судорожно сглотнул и резко выдохнув, как будто задыхаясь от избытка воздуха, перехватив рукой ветку, ретиво устремился было вверх. Однако в тот момент, когда ее рука выпустила мою лодыжку, крепкие пальцы цепко ухватили штанину моих, к несчастью, не застегнутых на нижние манжеты штанов и настойчиво потянули их вниз… Поскольку, шокированный случившимся, я устремился к верхушке, штаны мгновенно оказались в руках тети Фрони. Я только чудом успел ухватить за резинку и уползающие вслед за штанами трусы.
Исторгнув что-то наподобие воинственного и победного крика, она также стремительно исчезла, как и появилась. Мне и мгновенья хватило, чтобы съехать по стволу до забора и прыгнуть в наш огород, откуда моих единомышленников как будто ветром сдунуло. Давясь от смеха, дабы не выдать себя, в полутемном дворе, где стоит скотина, они торопливо, смачно хрустя и брызгая соком, дожевывали вещественные доказательства.
– Эх, и влетит вам всем сейчас! – терроризировал нас младшенький.
– Попробуй только проболтайся, балбес, – никогда больше не пойдешь с нами купаться на пруд. А еще лучше – ловить рыбу, – пригрозил Витька брату.
Мы попытались как можно тише, не привлекая к себе внимания, проскочить на кухню, чтобы чинно, как ни в чем ни бывало, занять свои места за обеденным столом. Не получилось: тетя Шура как раз разливала суп по тарелкам и, увидев меня, чуть не выронила половник:
– Это еще что за явление? Почему голенастый? Где штаны? – за стол в таком виде не посажу! Быстро мыть руки! –– это, уже обращаясь ко всем, скомандовала она.
Однако под шумок, во всеобщей неразберихе, обо мне на какое-то время забыли. Меня затискали в середину, зажав со всех сторон, так что места на лавке на этот раз хватило всем четверым.
И может бы забылось это происшествие, как-нибудь обошлось бы – в первый раз что ли лазаем мы за яблоками в чужие огороды, да стук в окно, прозвучавший дробно, как пулеметная очередь, подхлестнул учащенный бег сердца.
– Шура! Шура! Открой-ка! – барабанила с улицы по стеклу тетя Фроня.
– Да что случилось-то? – забеспокоилась тетя Шура, высовываясь к ней из окна.
– Опять твои мальчишки потатарили у меня яблоки. Сколько уж раз говорила: не жалко, попросите только – сама дам! Все равно не съедаем, корове стравливаем – много ли нам надо-то? Так нет! Обязательно исподтишка, украдкой, да еще веток наломают! – наконец-то перевела она дух.
– Ну-ка, признавайтесь сразу – все равно дознаюсь: ваша работа? А? Что притихли, как ангелочки? Кто верховодил? Стыд-то какой…– Она вознамерилась было треснуть Витьку половником, как тетя Фроня, уцепившись за подоконник и вскарабкавшись на завалинку, объявилась в окне:
– Да не твой, вон тот – белобрысый, – зыркнула она на меня глазищами, отчего я медленно и запоздало стал сползать с лавки под стол…
– Юрка? Да неужели же он – тихий и смирный… Скорее бы подумала, что мой лоботряс "отличился", чем этот тихоня. Верно, что ли Фроня говорит? – укоризненно посмотрела она на меня.
– А то нет, – торжествующе и самодовольно произнесла тетя Фроня. – Вот это что – погляди-ко? – И она с гордостью, с какою охотники, хвалясь своим трофеем, поднимают за уши убитого зайца, потрясла в оконном проеме зажатыми в кулаке за кончики штанин брюками…
– Боже мой! Срам-то какой…Диво бы – в войну: голодные… А так – словно дома не кормят… Вот ироды…– ругалась тетя Шура, прерываясь после каждого слова, будто ей не хватало воздуху, словно сдерживаясь из последних сил, огромным усилием воли, напуская на себя гнев и строгость. – Ладно, Фрося, не шуми… Накажу, как следует – долго помнить будут! Забудут, с какой стороны калитка в огород открывается… Как шелковые будут: обещаю!
Но, мельком перехватывая ее взгляд, я видел, что не злость, раздражение или ярость бушевали в ней, отражаясь в ее глазах, а прыгали в них какие-то неистово суматошные и бесовские искорки.
Из-за чего шум-то поднялся, думал я, – из-за пятка яблок всего-то… Да и то одно из них – с червоточинкой…