Тот день был поистине днем всеобщего пчелиного благоденствия и ликования. Все в природе в этот день счастливо совпало и к месту, и ко времени. Щедрое и жизнерадостное солнце, духовитые медоносы и сочащееся нектаром пахучее разнотравье вызвали у насекомых такую, не проявленную доселе, жизненную энергию и прилив сил, какие у людей отмечаются в дни великих торжеств и человеческого триумфа.
Чего они только не вытворяли в этот день! Воздух нашего огорода был густо пропитан их деловым и басовитым гудением, и все околоземное пространство, если смотреть с земли в небо, являло из себя сетку гудящих проводов, поскольку их лет от соседей к соседям через наш огород представлялся невооруженному глазу тысячей черных трассеров, разлиновавших на полоски небесную синь…
Не повезло мне в этот жаркий день с самого начала. Побежал босым искупаться в пруду и наступил в траве на шмеля. Красивый бархатный черно-желтый шмель оказался такой врединой! Укус осы по сравнению с ним – цветочки, а о пчелином – и говорить нечего. Кстати, пока я скакал на одной ноге, пытаясь вытащить из подошвы жало, меня в лоб шибанула пчела.
Прохладная вода пруда заглушила боль укусов, но шишка у меня на лбу все-таки вздулась. И вот теперь полежать бы в холодочке, зализать раны, так нет – бабушка командует:
– Грядку свеклы прополешь, а там хоть до ночи торчи в пруду…
Легко сказать: грядку. У бабушки гряды по двадцать метров, пока выполешь – костьми ляжешь. А вечером – иди, купайся, когда солнце закатится, и на луга падет холодная роса. Приятного мало. Но с бабушкой не поспоришь…
Через ворота двора, большую часть которого занимает хлев для коровы и загон для овец, выхожу в огород. Вот она, свекольная грядка, начинается сразу от ворот и тянется до середины огорода. Поскольку солнце еще не в зените, начальная часть гряды в тени, и резонно начинать прополку отсюда, к чему я бодро и приступаю.
По утречку со свежими силами работа моя продвигается споро. Дело знакомое, за лето не единожды выполешь бабушкин огород. Хорошо, что еще не все отдано под грядки – спасает задняя часть участка, разделенная тропкой напополам до самой калитки. По одну сторону тропы – поляна, она еще стоит некошеная, – а по другую сторону картошка – с ней тоже забот немного. Спасают и две яблони, в приствольных кругах которых землю не копают и ничего не сажают. Но и оставшегося пространства хватает на два загара. Кожа от первого облезает в середине лета, от второго держится до самой школы и составляет гордость перед друзьями за отлично проведенное лето.
В любой работе важен азарт, какой-то интерес. Главный интерес, понятно, – пораньше закончить, а дальше, – делай, что хочешь: загорай, купайся, катайся на велосипеде. Что еще можно предпринять в жаркий летний день?
С азартом немного сложнее. Сразу он не приходит. Делю мысленно грядку на части, засекаю про себя время, за которое я продвигаюсь на коленях хотя бы на шаг. Я особо из межи не высовываюсь и передвигаюсь по ней ползком. Мои грязные коленки слегка зябнут, поскольку я работаю в тени, где еще не высохла ночная роса. Но вот я приблизился к границе света и тени и в тот же миг чутко уловил гудение над головой. Вот шуруют! Как бомбардировщики, с заунывным завыванием! И куда они только летят? От Дмитриевых к Андреевым и обратно – в гости, что ли друг к другу? Я знаю, что те и другие наши соседи держат пчел. Нередко в августовские дни медового Спаса, когда густой тягучей струей янтарный мед стекает в алюминиевую флягу, и мне перепадает, по-соседски, ломоть вощаной рамки, соты которой по края заполнены этим, ни с чем не сравнимым, лакомством. Отломишь зубами кусочек, сожмешь его со всей силой, и рот наполняется сладкой душистой массой, в которой запахи цветущего луга и ягодных полян ближнего леска. Эх, сейчас бы медку!
Я потер шишку на лбу и опасливо покосившись на соседский забор, из-за которого появлялись и тянулись над головой трассирующие нити, перечеркивающие синеву июльского неба, неохотно переполз на солнце, продолжая свою скучную, неинтересную работу.
Азарт мой, покоившийся на голом энтузиазме, то вспыхивал на короткое время с новой силой, то опять угасал, но дело, тем не менее, продвигалось. Я споро выдергивал всяческую растительность, за исключением светло-зеленых листиков с ярко-красными стебельками и прожилками, и если где нечаянно выхватывал свеколку, то особо не расстраивался: бабушка ее посадила густо и все равно собиралась прореживать. Ну, а где уж совсем пусто, я, не нарочно выдернув растение, сажал его снова во влажную землю, помечая место с целью полива рассады для лучшего приживания.
Так, за делом и думами я и не заметил, как прополол значительную часть гряды, едва ли не большую. Останется немного добить до конца и пройти узкую полоску в обратную сторону, поскольку всю ширину гряды с одной межи не достанешь. И неважно, что время подползло к обеду, важно, что дело делается!
Перспектива прохладного пруда, куда я скоро бухнусь с мостика вниз головой, замаячила так близко и призывно, что мне непременно захотелось оглядеть с высоты сделанное мною и, главное, замерить шагами оставшееся.
Я резво вскочил и, широко шагая, чтобы шагов вышло как можно меньше, замерил оставшуюся не выполотой часть гряды, выйдя для этого на самую середину залитого солнцем огорода Здесь было настоящее пекло…
И в тот же миг, я даже толком и не понял, что произошло, резкая боль, как будто от ожегов: в шею, в голову, в грудь – пронзает мое тело. И по резко усилившемуся заунывному вою в ушах, мельтешению перед глазами, вокруг меня, везде – лихорадочно соображаю: пчелы, много пчел… может целый рой. Как же я забыл?
Я завертелся на месте, замахал руками, отшибая их от себя и давя запутавшихся в волосах, и это было моей роковой ошибкой. Пчел налетело столько много, что они уже не прицеливаясь и без облета стали бить меня, ожигая, как пули.
До меня не сразу дошло, что надо присесть, а лучше лечь в межу. Инстинкт самосохранения бросил меня на корточки, и я продолжил ожесточенно отбиваться от наседающей братии, сбивая на землю помятых пчел с головы, где их запуталось в волосах видимо-невидимо, и в тот же миг одно насекомое, оттолкнувшись от земли, рикошетом отскочило мне в шорты.
Я взревел, как реактивный самолет и с его скоростью влетел в спасительную и темную прохладу двора. Опрокинув на мосту с лавки пустое ведро, с грохотом и воем рванув дверь, я оказался на кухне, где чуть не сбил с ног бабушку, возившуюся с чугунками у печи.
– Мать-царица небесная! – всплеснула руками ба- бушка. – Где же это тебя так угораздило?!
– Пче– е – лы –ы –ы! – с подвыванием выдавил я из себя и бросился к рукомойнику. Но вода в нем оказалась теплой и никак не могла облегчить моих страданий.
– Ах, ты, батюшки…батюшки…– суетилась бабушка, копошась в ящиках комода. – На–ко, – протянула она мне медный пятак, – приложи-ка к больному-то… Да не вертись ты, пес тя дери-то, под ногами, иди на койку, и пятак –то не упадет. А я сейчас смыкаюсь в погреб, не осталось ли от зимы - то ледку. Запасали ведь…Ох–хо–хо…
Плетусь к постели. Один глаз заплыл и ничего почти в узкую щелку не видит, на лбу и на голове – шишки, ухо налилось сизоватым жирком и при ходьбе тяжело покачивается, как у слона. Распухла губа, болит грудь, под мышкой, шея, палец на руке и ступня ноги. Тринадцать укусов резкой болью в течение короткого промежутка времени обожгли мое тело.
Я лежу и думаю, перепадет ли чего мне от бабушки за мои страдания? Смилостивится ли ее сердце перед болящим человеком? Я чувствую, как меня обволакивает тягучая мягкая дремота, боль утихает, становится тепло и покойно. И не сопротивляясь навалившемуся на меня сну, я как будто проваливаюсь в темноту, напоследок ощутив приятное прикосновение к моему лицу живительной, унимающей боль, прохлады…
… Когда я проснулся, солнце еще было высоко, но по его лучам на стене, под самым потолком, понял, что оно заметно переместилось на небосклоне за часы моего сна и уже наметилось к спуску за дальний лес.
На кухне разговаривали двое: бабушка и мужчина, голос которого мне показался знакомым:
– Лето пока, как на заказ. Постоит июль да неделька августа и, считай, – с сеном, с кормами. Картошка хорошо наливается, бог дал дождичка вовремя, – только отцвела! Всему свое время. Отсенокосимся, – там хоть каждый день лей! Верно я говорю, Александра? А где у тебя сам-то сегодня? Говоришь, в город уехал… Дела!…
Приоткрыв легонько дверь в переднюю, дядя Леша пробасил:
– Проснулся, страдалец? Ну-ка, давай живо к нам чай пить с медом! Зря что ли ты сегодня мучения из-за моих пчел принял?
– Так уж из-за твоих, – возразила ему бабушка. Может это Ондревой Маруси, а еще вернее – Насти Митревой. Тут кругом одне пчелы…
– Не, это мои! Я еще не сказал, что сам их сегодня разворошил. Захотелось мне поглядеть, как там пчелиная матка себя чувствует, скоро ли роиться будет.
– Ну?
– Вот и поглядел. Открыл крышку-то, взъерошил их, они и поднялись волной. Что шуму-то было!
– Неужели улетели? – так и подалась вперед бабушка.
– Далеко не улетели, – довольно усмехнулся сосед. На краю усадьбы, на самой высокой липе прилепились. Еле достали… Теперь, можно сказать, у меня прибавление семейства…пчелиного. Ну, чего глаза трешь, никак не проснешься? Бери, вон, мед, на кусок хлеба намазывай, заслужил…
Рано еще мед-то качать. Только-только пчелы взятку собирают, гречиха зацветает, да раз уж залез, думаю, одну рамку выну. А как узнал про твоего-то страдальца, – вот и принес, – скорее для меня, чем для бабушки произнес дядя Леша свою речь. – Да ты не расстраивайся шибко-то, что пчелами побит был, – от них только польза одна, – добавил он.
– Мне бы с воском…Я на пруд – скупнусь…– тихо произнес я.
– Охо–хо,– вздохнула бабушка. – Кому до чего, а ему все одно и тоже…Пчелы чуть насмерть не зашибли, а он – купаться! А может и правда, сбегай, смой там их укусы-то. Да не бойся, оне уж не летают, освежись да пободрствуй. Выдрыхся ведь, ночь -то что делать будешь, батюшко?– заулыбалась она. Иди да смотри, – не долго!
Вот и завершился еще один жаркий день благодатного лета, запомнившийся в череде многих таких же дней необычными приключениями, случившимися со мной и о которых мне захотелось поведать…