Невеселая охота

               

Утро  зимнего  дня  выдалось  туманным  и  мглистым.  Его  нельзя  было  назвать  хмурым  или  пасмурным,  нет, – с  неба  не  упало  ни  снежинки,  было  достаточно  светло,  хотя  на  присутствие  солнца  на  небесном  своде  и  намека  не  было.  Безветренный  и  бесснежный  день.  Тихий  день… Такие  обычно   случаются  в  конце  весны – начале  лета,  а  иногда  и  в  августе:  тепло,  но  не  жарко,  пасмурно,  но  сухо,  тишь  и  безветрие.  Низко  проносятся  стрижи  и  ласточки, писком  нарушая  устоявшуюся   тишину.
Вот  и  сегодня  было  так,   за   исключением  птиц:   не  холодно,  не  ветрено,  не  вьюжно.  Именно  в  такой  день  и  предприняли  мы  со  Славиком  нашу  "выходку"  в   лес.  Еще  с  вечера  мы  уговорились  пойти  утром  за  город  на  лыжах,  но  сегодня  наши  планы   резко  изменились,  прямо  на  ходу.
Когда  я,  готовый  к  прогулке,  во  всем   снаряжении  и  с  лыжами   в  руках,  предстал  перед  другом,  он  хитровато  улыбнулся  и  позвал  меня  в  сарай.  Я  не  сразу  в  сумрачной  полутьме  разглядел  загадочный  предмет,  на  который  он  намекал,  но  когда  он  извлек  его   на  свет,  ахнул: 
–  Ружье!   
Старенькое,  все  в  пыли,  но  в  смазке  и  вполне  в  рабочем  состоянии,  оно  приятно  тяжелило  руки,   будило  в  душе  инстинкт  и  азарт  охотника.
– Вот,  еще  и  патроны  к  нему, – произнес  Славик, – целых  три  штуки! Айда  в  лес,  может  что  и  подстрелим?
В  лес, –  так  в  лес!  Пока  отца  нет  дома,  мы  забираем  его   ружье, бодро  встаем  на  лыжи  и  крадясь  дворами,  скоро  оказываемся  за  городом..
Идти  нам  предстоит  километров  пять,  не  больше:  сначала  полями  по  снежной  целине,  затем  пересечь  реку,  а  там – подъем  в  гору,  по  склону  которой  начинается  лес.  Сквозь  белесую  мглу  он  темной  зубчатой  стеной  просматривается  на  горизонте.  Уплотнившийся  за  последние  дни  снежный  наст  держит хорошо. Снег  похрустывает   под  полозьями,  мы  идем  ходко,  размашисто.  Я    вижу,  как  раскраснелось  Славкино  лицо – главное :  не  сбиться  с  дыхания,  иначе  колющая  боль  в  грудине  надолго  парализует  тело,  поэтому,   проехав  с  километр,  отдыхаем.
Какая   благодать  кругом!  Тишина,  покой   и  умиротворение.  Кажется,  все  оцепенело  вокруг:  поле,  небо,  воздух…В  такие  чуткие  мгновения  мироздания  каждый  звук  раздается,  как  выстрел. Но  сейчас  в  огромном  поле,  кроме  нас, – никого,  а  звуки  с  дороги:  гул  и  гудки  машин –  от  города,  издали –  доносятся  редко  и  глухо.
Нашу  вылазку  в  лес  я  назвал  "выходкой"  не  случайно:  и  хоть  доля  разумного  смысла  присутствовала  в   этой  затее,  и  она   роднила  слово посредством  общего  корня  с  такими  безобидными  понятиями,  как "поход"  и  "выход", – она,  эта  доля,  была  значительно  меньше   доли  авантюризма,  превысившей  в  нашем  случае  все  допустимые  пределы. И  если  это  вольное  слово  и ко  мне-то  было  не  совсем  применимо,  то  к  бедному  Славику  оно  не  подходило  на  все  сто  процентов!  Во-первых,  взять  ружье  без  спроса,  не  имея  права  на   его  ношение  и  использование,  да  без  опыта  и  навыка, да  еще  в  период  запрета  на  охоту  –  все  это  назвать  мальчишечьей  шалостью  не  получается… Во-вторых,   если  б  кто-то  из  соседей  или  ребят  с  нашей  улицы  увидел  Славика  стреляющим   из  ружья  по  зверю,  премного  бы  удивился:  а  не  ошибся   ли  он,  узнав  в  "охотнике"  тихого  и  скромного  мальчика. Его  ведь  и  Славкой,  даже  Славой  не  называли,  а  все  –  "Славик"  да  "Славик"!   Умного  и  любознательного  домашнего  ребенка,  выросшего  в  застенчивого  парня,  успешно  заканчивающего  школу  и  определившего  для   себя  дальнейший   жизненный  путь  в  науке  и  технике, – его,  кроме  как  с  книгами  или  с  моделями  различных  конструкторских  заготовок, ни  с  чем  другим  и  не   видели.  Он  никогда  не  барахтался  в  нашей  "куче – малой"  на  снежной  горке  у  крыльца   его  дома. А  если  и  стоял  на  вершине  отполированной  нашими  штанами  "ледянки",  то  с  тихой  улыбкой  созерцал  нашу  возню  в  снегу,  думая  о  чем-то  своем.
Мы  с  ним  подружились, несмотря  на  разницу в  возрасте  в  два  года,  хотя  в  школе  я  от  него  отставал  всего  на  один  класс.  Мне  нравилось  после  нашей  возни  на  свежем  воздухе,   переодевшись  во  все  сухое,  приходить  к  нему,  где  в  детской  комнате, среди  книг  и  чертежей,  он  посвящал  меня  в  увлекательный  мир  приключений  и  открытий.  Мы  печатали  фотографии,  отснятые  его  старенькой  "Сменой",  собирали  модели  кораблей  по  рисункам  из  "Юного  техника",  смотрели  телевизор,  которого  у  нас  дома  тогда  еще   не  было.  И  вот  теперь  Славик – "охотник",  пусть  только  на  сегодняшний  день,  но,  тем  не   менее,  он – Славик,  не   сделавший  никому  ничего  плохого  в  жизни,  не   обидевший  ни  одну  пичужку,  теперь  он –  суровый  покоритель  природы,  способный  в  одно  мгновение   вскинуть  ружье,  чтоб,  не  задумываясь,  нарушить ее  хрупкое  равновесие.  С  этих  позиций   наше  мероприятие –  вызов  природе,  дерзкая  выходка  захотевших  острых  ощущений,  взрослеющих  мальчишек. Хотя, зачем  я   так  сурово, –  ведь   мы  еще никого  не  убили, и  вообще   неизвестно,  как  сложится  дальше   для  нас  умиротворенный  зимний  день.
Вторую  остановку  в  пути  мы  сделали  на   противоположном  берегу  реки,  перейдя  ее  по  толстому  ледяному  панцирю.  Лес  заметно  приблизился,  а  город  окончательно  пропал,  растворившись  в  белесой  дымке  тусклого   дня.  Всю  дорогу  мы  рассуждали  о  повадках  птиц  и  зверей,   мечтали  и  даже  зримо  представляли  нашу  удачу, и  нас   нисколько  не  насторожило  то  обстоятельство,  что  за  все  время,  которое  мы  ехали  от   города  до  леса,  нам   не  встретилось  ни  одной  живой   души:  ни  мышки,  юркнувшей  в  снежную  норку, ни  птицы,  шумно  хлопающей  крыльями  над нашими головами. Ни  лисица  не  мелькнула  ярким  пламенем  от  скирды  к  скирде,  ни  заяц-беляк  не  напетлял  следов  на нашем  пути.  Мы  уже  отчаялись  увидеть  хоть  какой-то  предмет,  подающий  признаки  жизни  или  движения  во  всем  этом  безмолвном  пространстве,  как  вдруг  раскатистое:  "Карр-р!"– донеслось  с  высоты.
Славик  проворно  содрал  с  плеча  ружье  и,  дрожащими  руками  послав  в  ствол  патрон,  почти  не  прицеливаясь  бабахнул  в  небо.  Птица  учащенно  замахала  крыльями  и  скоро    скрылась  за  верхушками  первых  деревьев начинающегося  леса.
–  Эх,  ты,  балда!  – Патрон  зря   истратил…Знал,  что  не  достать – высоко  летит!  А  в  лесу  чего  делать  будем?
Но  Славик  счастливо  улыбался,  как  будто  не  промазал,  а  наоборот – обзавелся  первым  охотничьим  трофеем.
Мы  вошли  в  лес. Он  начинался  молодым  ельником,  который  рос  так   густо,  что  и  помышлять  о  том,  как  бы  забраться вглубь,  не  стоило. К  нашему  счастью,  мы  попали  на  просеку,   которая  делила  ельник  пополам,  к  тому  же  хранила  пробитую  кем-то  ранее,  но  уже  изрядно   занесенную  снегом,  лыжню. Идти  по  ней  было  намного  легче,  чем  по  передуваемому,  в  постоянных  снежных  барханах,  полю. Лес  царственно  молчал  в  нахлобучках  снега:  на  пнях,  в   развилках  деревьев,  на  лапах  сосен  и  елок.  Он   был  нем  и  глух. Ни  птичьего  посвиста,  ни  стука  дятла,  ни  даже  вороньего  карка  мы  больше  не  услышали,  так  же,  как  и  не  увидели  на  снегу  ни  одной  цепочки,  ни  одного  затейливого  кружевца    звериных  следов.
– Где  всякая  живность-то? – неизвестно  к  кому  обращаясь, задал  я  свой  риторический  вопрос. – Спят  что   ли  все?
Славик  молчал. Запрокинув  голову,  он заворожено  смотрел  меж  верхушек  мачтовых  сосен  на  бледные  разводы  мутного  зимнего  неба,  словно  оттуда  вот-вот  должна снизойти  на  землю   небесная благодать. Я  посмотрел  вверх,  но  ничего  особенного  не  увидел .  Мы  встретились  взглядами.
– Хорошо! – крякнул  он  от  удовольствия. – Жаль,  забыл   фотоаппарат…
Назад  мы  выезжали  по  старой  лыжне. И  легко,  и  быстро,  и  не  надо  судьбу  испытывать – заплутать  в лесу  труда  не  составляет,  да  и  мутный  день  гаснет  на  глазах. Постояли  на  краю  леса:  "Стрельнуть  бы  по  чему? –  назойливая  мысль  не  давала  мне  покоя. – Зря  что  ли  патроны  брали?"
Кругом  опять  белая  равнина. Бутылку  бы  или  банку  консервную –  только  где  их  сейчас  взять?  Их  и  летом-то  не  найти.  Кто  бросит  пустую  бутылку – целая  буханка  хлеба. А  насчет  банок – не  столь  богаты  люди,  чтоб  каждый   день  покупать  консервы, да  еще  таскать  их  в  лес… Опять  же – летом,  одно  дело,  а  сейчас – вон  сколько  снегу! И  вдруг  меня  осенило.
– Славик! – Патрон!
Он  удивленно  посмотрел  на  меня,  а  я  уже  вовсю охлопывал  себя  по  бокам,  по  груди,  пока  не  извлек  из  внутреннего  кармана  куртки  записную  книжку  со  стихами.
–  Не  жалко? – пытался  слабо  отговорить  меня  Славик.
–  А  чего  ей  сделается?
Укрепив  книжечку  в  развилке   сосны,  я  долго  прицеливался.  Ружье "ходило"  в  моих  руках  так,  что  мушка  то  оказывалась  выше  цели,  то  ниже,  пока  я  не  нажал  на  курок.  Книжка  трепыхнулась  и  свалилась  в  снег. "Поэзию  убили!  – пафосно  воскликнул  я  и,  отбросив  ружье,  со  словами:  "Убит  поэт – невольник  чести"..,  картинно,  раскинув  руки,  повалился  на  спину,  взметнув  лыжами  снег  и  поставив  их  "на  попа".
Славик,  ловко  перехвативший  падающее  ружье,    отстегнул  лыжи  и,  глубоко  проваливаясь  чуть  ли  не  по  край  валенков  в  снег,  шагнул  мне  на  помощь. Ружье  мешало  ему,  и  пока  он  вытаскивал  меня  из  сугроба, то больно  ткнул  меня  стволом  в  бок.
–  Ты  что!  – заорал  я.
–  А  чего? – не  понял  Славик.
–  Брось,  дурак,  ружье!
–  Так  оно  не  заряжено… Вот, –  он  достал  из  кармана  патрон.
–  А  если  бы  он  был  не  в  кармане,  а  в  стволе?
–  Так  я  же  помню…
–  "Помню-помню"…– передразнил  я  его. – Оно  и  незаряженное  раз  в  год  стреляет.  Дай,  лучше  я  понесу…
…Прошлым  летом,  когда  я  жил  в   деревне  у  бабушки  с  дедом,  нагрянул  неожиданно  дядя  Коля  из  города  и  к  вечеру  взял  меня  с  собой  в  лес. На  всякий  случай  прихватили  ружье.  И  как  оказалось,  не   напрасно. Возвратились  мы  домой  с  двумя  уточками: кряквой  и  чирком.  Но  главное  не  в  этом.    Вот  мы  зашли  в  лес,  и  он  сунул  мне  ружье: "Подержи!"  Когда  он  уткнулся  взглядом  в  корень  дерева,  сосредоточившись  на  своем,  я  осторожно  зашел  с  противоположной  стороны,  тихо  вскинул  ружье  и  прищурил  глаз. Я  всей  пятерней  крепко  держался  за  цевье,    у  меня  и  в  мыслях  не  было   положить  палец  на  курок,  тем  более,   что  ружье  не  заряжено. "Эй, дядя  Коля"…– позвал  я.  Он  поднял  голову,  и  лицо  его  на  моих  глазах  стало,  как  полотно. Я  в  испуге  опустил  ствол. Двух  прыжков   ему  хватило  подскочить  ко  мне,  выбить   из  рук  ружье  и  нехорошо    выругаться.  Тогда  он огромным  усилием  сдержал себя,  не  дав  мне  положенную  оплеуху…
Мы  уже  перебрались  через  реку  и  одолевали  крутой  подъем  в  гору.
У  одинокого  деревца  на  вершинке  холма  мы  решили  отдохнуть.  Невысокое,  но  разветвленное:  то  ли  ива,   то  ли  рябина –  все,  что  осталось  от   стоявшей  здесь  когда-то  деревни. Да,  это  родина  моего  отца –  папа  не  раз  говорил  об  этом,  и  однажды  летом  мы  приезжали  сюда  купаться.
Мы  уже  миновали  деревце,  как  вдруг  невнятный  шелест  в  стылой  тишине  короткого  дня  привлек  наше  внимание. Мы  оглянулись:   на  одиноком  деревце  шумно  рассаживалась  стайка  птиц.  Они  оживленно  чирикали,  суетились,  сновали  с  ветки  на  ветку,  вспархивали,  что-то  склевывая, и  гомон  стоял  над сонным  и  безмолвным  полем.  Видимо  в пустом  и  немом  пространстве  мы,  два  живых  движущихся  предмета,  заинтересовали  их.  Любопытство  или  что-то  еще  другое  заставило  их,  забыв  об  опасности,  лететь  к  единственному   во  всей  округе  деревцу.  А  может  быть,  как  заведено  в  природе, – "Живое  тянется к  живому,  пока  вращается  Земля"?!
Я  вскинул  ружье:  "Только  бы  не  улетели!" – Какой-то  дикий  азарт  овладел  мною.
–  Патрон  возьми,  – подколол  меня  Славик, протягивая  "боеприпас".
–  Тьфу!  Сейчас  улетят…
–  Ниже  бери  и  получится  как  раз…
–  Знаю! – огрызнулся  я  и,  особенно  не  целясь,   нажал  курок.   
Выстрел с  треском  распорол чуткую  тишину  зимнего  дня.  Он оглушил  меня,  казалось,   лопнули  перепонки.  Я  ощутил  сильный  толчок  в  плечо,  отшатнулся  и,   наступив  одной  лыжей  на  другую,  неуклюже  повалился   в  снег.
Дым  рассеялся,    на  деревце  никого  не  было. "Промахнулся",–  только  успел  подумать  я   и,  поднимаясь,  вдруг  увидел  на  снегу  трепыхающийся  серый  комочек.  Он  пищал  и  бил  по  насту  крылышками, пытаясь  взлететь, но  у  него  ничего  не  получалось.  Он  принял  еще  одну – две  безуспешные  попытки  и  вскоре  затих.  Я  нагнулся,   чтобы  подобрать  его,  и  увидел  на  снегу  розовое  пятнышко. Мягкое,  еще  тепленькое,  тельце  было  почти  невесомым.  Изо  рта  птахи  выступила  капелька  крови. Мы  посмотрели  друг  на  друга,  и  я  первый  не  выдержал  и  отвел  взгляд  в  сторону. На   душе  стало  как-то  нехорошо  и  пакостно.  "Вот  итог, к  чему  мы  сегодня  стремились, – подумалось  мне, – маленькая  загубленная  жизнь.  И  какая   разница,  если  б,  как  нам  вначале  мечталось,  на  месте  этого  воробья  лежал  сейчас  зайчишка  или дятел? Кто  дал  нам   право  распоряжаться  чужой  жизнью?"
Я  отстегнул  лыжи,  валенком  взрыхлил  окровавленный  след,  как  нашкодивший  кот,  когда  убирает  за  собой  улики,  а  воробышка  закопал  в  снег  у  подножья  дерева.
Домой  мы   брели  молча. Хотелось  попасть  засветло,  когда  еще   по городу  снуют  прохожие,  пролетают  машины,  в  свете  дня  бурлит  хоть   какая-то,  но  все-таки  жизнь.  Жизнь… А  сил  почти  что  не  было.  Но  бледный  день  быстро  гас  на  глазах… Люди  торопились  в  тепло  и  уют  жарко  натопленных  изб.  Крепчало.  В  заскорузлой  одежде  мы  въезжали  на  окраинную  улицу  города.   В  домах  зажигались  первые  сиротливые  огни.
 Завтра  в  школу… Не  выучены  уроки…

…Прошло  много  времени.  Судьба  разбросала  нас  со  Славиком  по  разным  городам. Изредка  встречаясь,  мы   вспоминаем  детство  и  юность,  пытаемся  выговориться,  зная,  что,  когда  еще  бог  даст  свидеться,   но  о  той  невеселой  охоте  не   обмолвились  с  ним  ни  словом…
Я,  человек  заядлый  и  азартный,  не  мыслил  ни  одного  лета,  а  иногда  и  с  ранней  весны  до  глубокой  осени,  без  леса,  исходив  с  корзиной  и  ведерком  вдоль  и  поперек  его  зеленые  просторы.  И  везло  мне  часто,  и  никогда  пустым  меня  не  отпускал  батюшка – лес:  и  грибами,  и  ягодами  разными  одаривал,  и  лосиные  с  оленьими  рога  я   находил.  Но  ценнее  всего –  подпитывался  я  его  целебной  энергией,  черпал,   как  из  животворного  источника,  сюжеты  для  своих  рассказов,  проверял   на  нем  их  крепость,  вверяя  ему  многие  мои  тайны.  Я  жил  в разных  городах  и  трудился  на  разных  работах,  вращаясь  среди  того  круга  людей,  где  было  модно  и  престижно  побродить  по  лесу  с  ружьем.  И  бывал  у  моих  друзей  успех  по  части  "завалить"  кабана  или  "добыть"  лося,   но  меня  это  не  прельщало.  Страстный  и  увлекающийся  человек,  проведший  полжизни  в  лесу,  охотником  я  не  стал…
Я  до  сих  пор  помню  трепыхающегося  тепленького  воробьишку  с  застывшей  бусинкой-глазом  и  словно с  ягодкой   рябины в  клюве,  хотя  прошло  уже  сорок  лет…

                19  февраля  2008  года