Мы выехали из города в конце рабочего дня, рассчитывая до сумерек оказаться на месте. Но не тут-то было! Трехплитная бетонка оказалась размыта половодьем, разбита тяжелой техникой, и терпеливый водитель Гена Пушкин приложил все усилия к тому, чтобы подвезти нас как можно ближе к просеке.
Там , на просеке, стояла Лехина газушка и ждала ремонта : лопнули траки. Мы везли новые, запасные.
Впервые Пушкин чертыхнулся, когда спустило заднее колесо УАЗика. Его поменяли без особого труда. Но, когда торчащая из плиты арматурина распорола переднее, оба мои спутника построили столько словесных этажей, что хватило бы на небоскреб.
- Извиняйте, братцы, - развел руками Геннадий, - но дальше пешком. Буду ждать, может,с месторождения кто поедет...
Бедный Гена, ему предстояла ночь ожидания случайной помощи! Бедная я! Мне предстояло не известно сколько тащиться до просеки, волоча неподъемный рюкзак с продуктами! Бедный Леха, он перекинул через одно плечо четыре трака (тяжесть неимоверная!), а на другое взвалил мешок с солью.
Дороги, естественно, не было. Шли по гривке, потом через болото, срезая путь. Едва ли меня хватило на километр. Глаза быстро привыкли к сумеркам,а ноги замерзли так, что я их практически не чувствовала, при этом по спине стекали струйки пота.
Он ушёл далеко вперёд, потом вернулся без груза, молча стащил с меня рюкзак и зашагал размеренно и легко. Мое сбитое дыхание не давало попасть в ритм его шагов, хотелось упасть в мох и умереть позорной смертью.
Он снова знчительно оторвался и опять вернулся пустой.
- Дойдешь до рюкзака, а там все прямо, на просеке повернешь вправо.Не останавливайся. Залезешь в газушку, разденься и в спальник. Только совсем разденься, иначе замерзнешь.
Шла я долго. Тупо осознавая, что из-за меня, такой росомахи, Лехе придется перетаскивать груз этапами. Возможно, всю ночь.
Газушка встретила меня холодом металла. Она стояла , слегка завалившись на бок, неприкаянная среди вековых сосен и кедров.
Сняв сапоги, я устроилась на спальнике и накрылась старым бушлатом. Зубы выбивали дробь. Согреться не удавалось. Раздеться совсем? Или погибнуть от холода? Да кто меня видит в этой глуши? На всякий случай всю одежду тоже запихала в спальник. И, удивительно, вскоре согрелась и задремала.
Разбудил меня дробный стук, словно крупные градины били в брезентовую крышу кузова. Кусочек чистого неба в оконце убеждал, что ни дождя , ни града нет. А дробь продолжалась. Я затаила дыхание.
- Тэ-ке, тэ-ке, тэ-ке, тэ-ке,- раздалось вдруг над самой моей головой.И я поняла: глухари !
Стараясь не шуметь, оделась, подползла к краю машины и высунула голову.
Два красавца-петуха ходили друг перед другом, чертя по брезенту круги кончиками крыльев, и токовали, закатывая глаза.
Солнце только пробивалось сквозь густые лапы сосен, под ними белел снег, вечнозеленый брусничник расстилался вдоль просеки изумрудным ковром. Птицы иступлённо пели, красуясь друг перед другом.
Поодаль, на снежном пятачке сидела тетерка ( капалуха, как называют ее местные охотники), она заметила меня, издала крик, предупреждающий женихов, и отлетела немного.
Им было не до меня. Сейчас они должны перейти ко второму куплету своей песни. Я замерла от восторга. Так и есть!
- Кичивря, ки-чив-ря, кичивря ! - перебивая друг друга, завели петухи свой любовный романс, развернув веером хвосты.
Я зачем-то потрогала патрон в кармашке энцефалитки. Даже если бы в кузове было ружье, я не смогла бы стрелять в этих красивых , танцующих птиц. Они так близко, что видно каждое перышко, можно протянуть руку и коснуться, но тогда пропадет очарование.
Засеменила по снегу тетерка тяжело поднялись с сосен еще две птицы,которых я и не видела, протрещала сорока, оповещая окрестности, что идет человек, а глухари продолжали самозабвенно токовать. И только когда Леха с грохотом бросил траки на распластанную по земле "гусянку" ,птицы нехотя слетели с крыши.
- А какой бы шулюм был! - усмехнулся напарник, устало привалившись к машине.