ЕВГЕНИЙ ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ - ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ ПОВЕСТЕЙ И РОМАНОВ 4 МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
В земле Йека-Монгал был некто, который назывался Чингис; он начал быть сильным ловцом перед Господом, ибо он научил людей воровать и грабить добычу. Далее, он ходил в другие земли и не оставлял пленять и присоединять к себе кого только мог, людей же своего народа он преклонил к себе, и они следовали за ним, как за вождём, на все злодеяния.
ИОАНН ДЕ ПЛАНО КАРПИНИ
Чингис был Богом Созвездия Планет, монархом Земли и Времени, и все монгольские роды и племена стали его рабами и слугами.
РАШИД-АД-ДИН
=================================
Часть первая
ТЭМУДЖИН ИЗ ВОЛЧЬЕГО РОДА
Глава первая
НЕТ У НАС ДРУЗЕЙ, КРОМЕ СОБСТВЕННЫХ ТЕНЕЙ…
Рваной тканью
Не прикроешь тела,
Сыт не будешь
Горькою травою.
ЦАО ЧЖИ
Он был самым несчастным человеком на свете.
Сначала родичи и соплеменники бросили на дно жизни всю его семью, оставив их в степи фактически на верную смерть. А когда они умудрились перезимовать, не умерев от голода, и жизнь стала мало-помалу налаживаться, за ним вернулись. Мальчику надели на шею тяжёлую берёзовую кангу* и увели в рабство… Был ли под Вечным Синим Небом хоть один человек несчастнее Тэмуджина?
А ведь всё начиналось хорошо. Жизнь казалась безоблачной и так много обещала ему!
Его отцом был Есугей, грозный багатур*, железной рукой управлявший монгольским племенем тайджиутов, которые считали своими предками бурого волка Бурте-Чино и каурую лань Гоа-Марал. Оправдывая своё волчье происхождение, Есугей-багатур наводил страх на соседние племена. Особенно сильно враждовал с татарами - неоднократно предавал разору их курени*, отбирал имущество и угонял в неволю вереницы рабов. Даже имя своему первенцу Есугей дал в честь убитого им татарского багатура Тэмуджина-Уге: степняки верили, что вместе с именем поверженного врага к ребенку переходит его сила.
Когда сыну исполнилось девять лет, Есугей решил его женить. Он привёз Тэмуджина в племя хонкиратов и помолвил его с десятилетней Борте.
- Оставляй своего сынка, - предложил отец невесты Дэй-сечен*. - Пусть поживёт у меня в зятьях-женихах.
- Что ж, пускай остаётся, - согласился Есугей.
Уезжая, он оставил в дар Дэй-сечену своего заводного коня. Напоследок предупредил:
- Только ты, сват, побереги моего мальчика от собак. Он их очень боится.
Есугей-багатур отправился в обратный путь, а Тэмуджин остался в юрте у Дэй-сечена.
В первый же день Борте, не утерпев, полюбопытствовала:
- Почему ты боишься собак?
- С чего ты взяла? - нахмурился мальчик.
- Слышала, как Есугей-багатур говорил это моему отцу.
- А разве волки боятся собак?
- Нет.
- Вот видишь, не боятся. Но всё равно ведь близко к себе не подпускают, потому что не любят их.
- Но ты же не волк. Ты - Тэмуджин.
- Я тайджиут. А мы, тайджиуты, все произошли от волка.
- Айя! - восторженно воскликнула девочка. - Значит, мой муж будет волк, а я - волчица!
И они оба рассмеялись.
Девочка ему очень понравилась: широкоскулая, чернобровая, с большими глазами, она была непоседой и хохотушкой. Малолетние жених и невеста целыми днями бегали вокруг куреня, играли с другими хонкиратскими ребятишками в альчики*, талцах*, хурудах*. Как-то раз мальчишки затеялись бороться, и тут выяснилось, что Тэмуджин превосходит по силе всех своих сверстников. Это преисполнило гордости маленькую Борте.
- Когда станем взрослыми, ты будешь самым прославленным багатуром среди тайджиутов, - сказала она, напустив на себя по-детски важный вид.
- Почему только среди тайджиутов? - Тэмуджин взглянул на неё с усмешкой. - Я и ваших, хонкиратских, сегодня одолел. Ты же видела.
- Верно, - согласилась девочка, - среди хонкиратов ты будешь тоже самым большим багатуром.
Он, наклонившись, сорвал у себя из-под ног травинку. И принялся жевать её, задумчиво глядя в багровеющую даль, - туда, где огромное красное солнце, коснувшись линии горизонта, казалось, медлило, набираясь решимости перед спуском в холодную тьму нижнего мира.
- Нет, Борте, - сказал мальчик после продолжительного молчания. - Я хочу стать самым большим багатуром не только среди тайджиутов и хонкиратов. Прославиться среди всех народов, до самого края степи - вот это дело!
- Как ханы Хабул* и Амбагай*?
- Как Хабул и Амбагай… И как мой отец Есугей-багатур.
- Вон какой ты… - в голосе Борте прозвучало удивление, смешанное с восхищением. - Я всегда знала, что у меня будет самый лучший муж на свете!
И, взяв Тэмуджина за руку, увлекла его в курень, к новым играм.
…Увы, беззаботное время быстро закончилось, и его сменила длинная череда несчастий.
Первый удар судьба нанесла, когда Есугей возвращался домой от хонкиратов. Он ехал один по степи и в сгущавшихся сумерках разглядел впереди костёр. Приблизившись, увидел группу татар, пировавших после удачной охоты. Прошло совсем немного времени с тех пор, как Есугей-багатур воевал с этим племенем, но теперь между тайджиутами и татарами установился хоть и шаткий, но всё же мир.
- Спокойно ли вы живете? - произнёс Есугей обычное в степи приветствие. И после утвердительного ответа добавил - тоже традиционное:
- Пусть ваша еда будет вам во благо.
Татары его узнали:
- Да сбудутся твои пожелания, Есугей-багатур. Присаживайся к огню, раздели с нами трапезу. Счастлив тот, у кого часто бывают гости.
Как же хотелось ему продолжить свой путь, не задерживаясь в кругу давних недругов! Но отказаться от приглашения он не мог: подобное считалось у степняков страшным оскорблением. Делать нечего: Есугей, спешившись, приспустил пояс с мечом, как полагалось по монгольскому этикету для демонстрации добрых намерений, и присоединился к пиршеству.
…Вскоре после того, как багатур вновь тронулся в путь, он почувствовал недомогание. Кружилась голова, в горле разрастался тошнотворный ком… Вернувшись в родной курень, он буквально свалился с коня. Сутки провёл в беспамятстве. А потом ненадолго пришёл в себя и сказал собравшимся вокруг него домочадцам:
- Дурно мне. Извели меня татары, отравили… Пошлите кого-нибудь за Тэмуджином, хочу повидать его.
…К Дэй-сечену на взмыленном коне прискакал Мунлик, нукер* Есугея:
- Беда с нашим багатуром, отравили его татары! Шаману не удаётся изгнать демонов болезни из его тела. А Есугей очень томится душой и тоскует по Тэмуджину…
- Ты приехал взять мальчика? - прервал Дэй-сечен многословного Мунлика.
- Да, меня прислали за ним.
- Раз сват так хочет видеть своего сынка, забирай его, - согласился Дэй-сечен. - А когда Есугею полегчает - пусть возвращается сюда.
…Но как ни гнали коней Мунлик с Тэмуджином, они всё же опоздали. За сутки до их приезда Есугей умер.
Так осиротела семья Борджигинов.
****
Много дней миновало с тех пор, как малолетний жених Борте уехал к больному отцу, и девочка тосковала по Тэмуджину. Часто она выходила далеко за пределы куреня - шла к реке или в степь, садилась в высокую траву и пела грустные песни:
Ни на валуны, ни на деревья
Лебедь не садится, не садится.
С парнем из далекого кочевья
Нам бы пожениться, пожениться…
Ветер, пролетающий над степью,
Пусть подхватит песенку простую -
И несёт к далёкому кочевью,
К парню, по которому тоскую.
Грустно мне, что люди не летают.
Мне бы белой птицей обернуться.
Где мой милый бродит, я не знаю.
Суждено ль ему ко мне вернуться?
Жду его, печалясь дни и ночи.
Пусть плохого с ним не приключится.
Парень этот нравится мне очень,
Нам бы пожениться, пожениться.
Но Тэмуджину не было суждено в скором времени вернуться к Борте, ибо его постигло новое несчастье. После гибели Есугея власть в племени перешла к знатному нойону* Таргутай-Кирилтуху. Желая избавиться от будущего соперника в лице подраставшего Тэмуджина, тот увёл тайджиутов на новые кочевья, бросив на произвол судьбы семью Есугея. В одинокой юрте посреди степи остались две вдовы багатура, Оэлун и Сочихэл, а с ними - старая рабыня Хоахчин и целый выводок ребятишек. Пятеро детей было у Оэлун: сыновья Тэмуджин, Хасар, Хачиун, Тэмуге и дочь Темулун. А Сочихэл имела двоих сыновей: Бектера и Бельгутея… Уходя, тайджиуты вдобавок ко всему ограбили несчастных вдов, угнав у них почти весь скот. Чем было жить несчастным изгоям? Как не погибнуть от голода?
Для того, чтобы прокормиться, женщины каждый день, крепко приладив вдовьи шапочки и коротко подобрав поясами свои платья, ходили собирать грибы, ягоды черёмухи и дикие яблоки, выкапывали черемшу и дикий лук мангир, коренья судуна, кичигина и сараны, из которых варили похлёбку. Мальчики стреляли из детских луков дроф, сурков-тарбаганов и сусликов. Они свили из конского волоса лесу, к которой привязали железные крючки и, сладив удочки, принялись ловить в Ононе* хариусов, ленков и плотву. Иногда на крючки, наживлённые мелкими рыбёшками, удавалось вытащить жирного тайменя. А когда мальчики сплели невод, рыбалка пошла веселее, и призрак голода отступил.
Так прошло несколько лет…
Всё бы ничего, но Тэмуджина и Хасара стал обижать более сильный и задиристый сводный брат Бектер: то подстреленную птицу отбирал у них, то жирного тарбагана, а то и просто насмехался, щедро одаривая братьев тумаками… Несколько раз мальчики, не выдержав, жаловались матери на притеснения.
- Ах, что мне с вами делать? - сердилась Оэлун. - Отчего так неладно живете со своими братьями? Не забывайте, что вам ещё предстоит отплатить за предательство тайджиутам. Но разве удастся это сделать, если вы будете всё время ссориться между собой? Не смейте так поступать!
И горестно добавляла всякий раз:
- Нет у нас друзей, кроме собственных теней…
Как-то раз Тэмуджин с Хасаром удили рыбу в Ононе, и на крючок Тэмуджину попалась блестящая рыбка-сохосун. Бектер отобрал у него добычу, со смехом отвесив брату звонкую затрещину.
Мальчики снова явились со своей обидой к матери. Однако Оэлун по обыкновению принялась уговаривать их помириться с братом. Она и сама уже стала побаиваться распоясавшегося Бектера.
Тэмуджин и Хасар ушли на реку.
Они сидели на берегу и уныло следили за игрой солнечных бликов на поверхности Онона, спокойно струившего вдаль свои прозрачные воды.
- Почему Бектер такой злой? - недоуменно вздохнул простодушный Хасар. - За что он нас ненавидит?
- Наверное, за то, что наша мать - старшая жена отца, а тощая Сочихэл - младшая, - Тэмуджин, подобрав с земли плоский камешек, швырнул его в реку - и тот резво запрыгал по воде.
- А какая разница?
- Для тебя никакой. А для дурака Бектера, выходит, есть разница, раз он так бесится.
- А, может, злые демоны вселились в него?
- Он сам хуже любого демона… Но мы не будем больше терпеть издевательства этого чотгора*, хватит!
- Да что же мы можем сделать, Тэмуджин? Он ведь сильнее. А мать не слушает нас, только ругается. Всё твердит, что мы должны жить с ним в согласии.
- Ну да, и сносить пинки да зуботычины... Вчера отнял у нас жаворонка, подстреленного моей стрелой, сегодня - рыбу… Он ведёт себя так, будто мы - его боголы*. Как же нам быть в согласии с ним, Хасар?
- Никак не получается.
- Вот и я говорю. Не брат он нам. Не нужен мне такой злой брат!
- И мне не нужен… А давай пойдём к Сочихэл: расскажем ей, как ведёт себя Бектер - может, она накажет его, и он перестанет нас обижать?
- Нет уж, хватит плакать да жаловаться. Разве мы не мужчины?
- Мужчины!
- Так пусть теперь все это увидят! Больше мы не станем просить защиты у женщин - сами расправимся с ним.
- Как?
- Как это делают настоящие воины со своими врагами, - в голосе Тэмуджина прозвучали жёсткие нотки. - Мы убьём его!
И, немного помолчав, добавил:
- Потому что нет у нас друзей, кроме собственных теней…
В этот же день они взяли свои луки и подкрались к Бектеру: Темуджин - сзади, а Хасар - спереди. Звонко тенькнули две тетивы - и две стрелы вонзились в тело сводного брата, сразив его насмерть.
****
О, как рыдала Сочихэл, узнав о гибели сына! Она каталась по земле и рвала на себе волосы. Она проклинала мальчишек-убийц древними проклятьями. И придумывала всё новые и новые проклятья, которым не было конца… Но что могла сделать слабая женщина? Ничего. Теперь уже она боялась Тэмуджина и Хасара.
Отчаянно ругала сыновей Оэлун. Особенно Тэмуджина, которого справедливо считала зачинщиком убийства:
- Душегуб! - кричала она. - Недаром ты появился на свет из моей утробы, сжимая в руке комок запёкшейся крови!
Но и мать-облако* ничего не могла поделать. Что случилось, то случилось.
Зато теперь все поняли, что в семье появились настоящие мужчины, в этом Тэмуджин оказался прав. И все признали его негласное главенство, в том числе и Бельгутей, сын безутешной Сочихэл.
А полоса несчастий на этом не закончилась.
Новости быстро разносятся по степи. И когда до тайджиутов дошла весть об убийстве Бектера, Таргутай-Кирилтух сказал:
- Я считал их безобидными овечками, да овечки-то облиняли и превратились в зубастых волчат. Тэмуджина надо сурово наказать!
Он оседлал своего коня и в сопровождении сотни турхаутов* отправился на поимку юного братоубийцы.
…Заслышав издалека топот копыт, Оэлун поняла, что пришла новая беда.
- Это тайджиуты! - воскликнула она. - Бежим! Скорее!
Все выскочили из юрты и бросились к горе Тергуне: там, в густом лесу, покрывавшем горные склоны, можно было укрыться от недругов.
Преследователи уже почти настигли их, когда Тэмуджин, Хасар и Бельгутей, укрывшись за стволами деревьев, принялись стрелять в тайджиутов из луков - и те были вынуждены отступить. Никому не хотелось пасть пронзённым одной из стрел этих дерзких и безрассудных мальчишек.
- Выдайте Тэмуджина! - прокричал Таргутай-Кирилтух, осадив свою рыжую лошадь на безопасном расстоянии от кромки леса. - Никого другого нам не надо!
- Прежде чем ты получишь его, - донёсся в ответ звонкий голос Хасара, - мы сделаем вдовами многих тайджиутских жён!
В воздухе повисла тягостная тишина, изредка нарушаемая лишь конским ржанием да негромким позвякиваньем сбруи. Все обратили взоры к нойону, ожидая его решения… Но Таргутай-Кирилтух колебался. Губить своих турхаутов в противоборстве с непокорными недорослями не хотелось. Однако и отступиться он не мог, это было бы позором.
Долго, сощурившись, оглядывал Таргутай-Кирилтух темневшую на фоне бездонной небесной синевы гору Тергуне. После чего сокрушённо покачал головой и проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Эти мальчишки станут хорошими воинами. Бесстрашными и безжалостными.
Затем, помолчав немного, добавил задумчивым тоном:
- Да-а-а, выросли волчата. Надо вырвать у них клыки, пока они сами не вышли на охоту всей стаей… Ничего, я лишу их вожака, и тогда они будут для нас не опасны.
Он велел тайджиутам окружить гору и дожидаться, пока голод не вынудит беглецов выйти из леса. А сам расположился в походной юрте неподалёку.
****
Тэмуджин догадался, что его решили взять измором. И тогда он обратился к своим домочадцам:
- Ни к чему всей семье расплачиваться за мой поступок. Отправляйтесь домой, они вас не тронут… Иди и ты, Хасар, - слышал ведь: им нужен я один.
- Как могу я тебя покинуть? - с жаром возразил младший брат. - Нет уж, я останусь здесь и помогу тебе отбиваться! Пока до нас доберутся - убью двоих-троих, это точно. Ты же знаешь, мои стрелы всегда метко попадают в цель.
- Иди, - настойчиво повторил Тэмуджин. - К чему губить свою жизнь, если врага всё равно не одолеть? Нет, сейчас силой ничего не решишь.
- Что же ты собираешься делать, когда мы уйдём?
- Я укроюсь наверху: там, в чащобе, искать меня бесполезно.
- Но сколько ты сможешь просидеть в лесу без еды и питья? - воскликнул Хасар.
- Это известно одному Вечному Небу. Возможно, терпение Таргутай-Кирилтуха иссякнет раньше, чем моё…
С этими словами Тэмуджин, не дожидаясь возражений, развернулся и зашагал вверх по горному склону.
****
…Он продержался девять дней. А когда голод и жажда стали нестерпимыми, выбрался из своего укрытия. Тотчас со всех сторон налетели тайджиуты - захлестнули шею мальчика арканом, сбили с ног, навалились и скрутили ему руки верёвками.
Подъехал Таргутай-Кирилтух:
- Наденьте ему кангу на шею, - распорядился он. - Скоро волчонок проклянёт тот день, когда родился на свет!
И Тэмуджина на привязи, как зверя, погнали в улус* тайджиутов…
Так он превратился в раба-колодника. А это было самое худшее, что могло случиться с человеком в степи. Даже рабы-боголы, вынужденные подневольно трудиться на хозяина, имевшего право продать их или убить за неповиновение - всё же они не лишались некоторых личных свобод. Боголы могли безбоязненно находиться среди людей, о них заботились, как заботятся о скотине - кормили, поили и даже сводили в пары мужчин и женщин для получения потомства… А Тэмуджин стал изгоем. У него не было хозяина. Питался он объедками, которые побрезговали бы есть даже собаки. Он скитался из юрты в юрту, выпрашивая приют на ночь, причём предоставлять ему ночлег дважды в одной и той же семье было строго-настрого запрещено. Нередко Тэмуджина оставляли ночевать и под открытым небом - а чтобы не убежал, его шейную кангу скрепляли с сосновым колом, вбитым подле юрты Таргутай-Кирилтуха.
Казалось, он был низвержен на самое дно жизни - в такую бездну, из которой невозможно выбраться.
Бежать Тэмуджин не имел возможности. Далеко ли уйдёшь по степи с тяжёлой берёзовой кангой на шее? Впрочем, он, несмотря ни на что, бежал бы - пускай на верную смерть, лишь бы избавиться от унижений и насмешек. Но и этого он сделать не мог, поскольку его стерегли. По приказу Таргутай-Кирилтуха его турхауты, сменяя друг друга, постоянно ходили следом за Тэмуджином.
Был ли на свете человек несчастнее него?
Вряд ли.
****
Жалкий изгой, брошенный в пучину невзгод, всеми презираемый и униженный, Тэмуджин был упрям и не терял надежды на спасение. Он терпеливо сносил все лишения и ждал счастливого случая, который помог бы ему оказаться на свободе.
И такой случай, наконец, представился.
Однажды он попросился на ночлег в юрту к старому Сорган-Шире, ремеслом которого было - делать айраг*. Там к юному изгою отнеслись на удивление участливо. Сытно накормили горячей похлёбкой, уложили спать на тёплом войлоке. Когда он готовился ко сну, сыновья Сорган-Ширы - Чимбай и Чилаун - обратили внимание на то, как сильно сдавливает ему шею канга:
- Вечное Небо! - с жалостью в голосе воскликнул Чимбай. - Я бы, наверное, ни за что не смог уснуть, если б на меня надели такую штуковину!
- Ничего, я привык, - горько усмехнулся Тэмуджин. - Говорят, на свете есть птицы, которые умеют спать в полёте...
- Птицы свободны, - покачал головой Чилаун, - они сами выбирают, куда им лететь да как спать… А кангу на шею человеку только другой человек надеть может.
- Это верно, - согласился Тэмуджин. - Недаром говорят, что нет зверя страшнее человека.
- А давай мы ослабим этот берёзовый ошейник, чтобы он не так сильно сдавливал ему шею! - предложил Чимбай брату.
- И правда, - хлопнул себя по лбу Чилаун, - как я сам до этого не додумался!
Они принесли инструменты и за короткое время расшатали и раздвинули две половинки канги настолько сильно, что теперь мальчик и сам смог бы при желании её снять.
В эту ночь - впервые за долгое время - он уснул с улыбкой на губах.
А ещё через два дня, шестнадцатого числа первого летнего месяца, в курене Таргутай-Кирилтуха отмечали праздник полнолуния. Были большие народные гулянья, скачки, состязания борцов и стрелков из лука. На закате началось весёлое и шумное пиршество на берегу Онона. Тэмуджина в тот вечер охранял молодой тайджиут, который, выпив изрядное количество архи*, сильно захмелел. Данный факт не остался без внимания его подопечного… Дождавшись, пока пировавшие разошлись по своим юртам, Тэмуджин разъединил кангу и ударил своего стража по голове одной из её половинок. Молодой тайджиут со стоном повалился наземь, а Тэмуджин бросился бежать.
Однако его удар оказался недостаточно силён; ибо прошло совсем немного времени - и за спиной беглеца раздался крик:
- Люди, упустил я колодника! Седлайте коней, ловите его! Он меня чуть не убил!
Курень загудел, как растревоженный улей. Мужчины выскакивали из своих юрт, коротко перекрикиваясь, садились на коней и группами по несколько человек мчались в степь на поиски беглеца.
От конной погони ему было не уйти. И Тэмуджин бросился к Онону. Он лёг в реку на мелком месте у берега - так, что только голова осталась над водой.
Множество всадников рыскали в окрестностях куреня... Один из них приблизился к реке и, спешившись, подошёл к самому урезу воды.
В свете полной луны мальчик хорошо разглядел его. Это был старый Сорган-Шира.
Старик постоял немного, повздыхал, глядя в лицо беглецу…
- Зачем играешь своей жизнью? - спросил с укором. - Теперь, если тебя поймают - убьют, наверное.
- Не выдавай меня, - попросил Тэмуджин, чувствуя, как бешено колотится в его груди сердце. - Я ведь не сделал тебе ничего плохого.
- Это верно, ты не сделал мне ничего плохого, - задумчиво похлопывая себя по колену рукоятью плети, повторил Сорган-Шира. И всё же несколько мгновений на его лице отражалось мучительное сомнение… А затем старик махнул рукой:
- Ладно, не бойся, лежи здесь, я не выдам. Дождёшься, пока всё утихнет - и убирайся восвояси. Правда, не знаю, как ужитришься выжить в степи… Ну, да поможет тебе Вечное Небо!
С этими словами старик взобрался на коня и неспешной рысцой поехал дальше вдоль берега.
****
Время, пока Тэмуджин лежал в воде, тянулось бесконечно. Не сумев отыскать беглеца, тайджиуты, усталые и хмельные после вечернего пиршества, разошлись по своим юртам. А он ещё долго не решался выбраться на твёрдую почву, напряжённо вслушиваясь в звуки опустившейся на степь ночи и страшась уловить приближающийся конский топот. Однако ничто, кроме распевного говора речной воды, не тревожило безмятежного покоя окружающего мира, всё глубже погружавшегося в сон и неподвижность.
Наконец мальчик медленно, стараясь не производить громких всплесков, выполз на берег и повалился в густую траву. Перевернулся на спину и, глядя на блёстки рассыпанных по небу звёзд, стал думать о том, что ему делать дальше.
Завтра утром тайджиуты непременно возобновят свои поиски. Во всех направлениях помчатся бодрые, отдохнувшие всадники, и в голой степи укрыться от них будет негде. А у него нет даже лука, чтобы защититься от преследователей. Его заарканят, как глупого кулана*, и приволокут на расправу к Таргутай-Кирилтуху.
Оставалось одно: спрятаться где-нибудь поблизости. В таком месте, где никому не придёт в голову искать его.
Но где?
И тут мальчика осенило: Сорган-Шира! Ведь старик сжалился, не выдал его преследователям. Узнай Таргутай-Кирилтух о таком проступке - крепко не поздоровилось бы Сорган-Шире за его мягкосердие… И семья у старика добрая: это ведь его сыновья помогли ослабить кангу на шее у Тэмуджина…
Приняв решение, он осторожно - пригибаясь, а то и падая в траву при каждом подозрительном шорохе - стал пробираться к куреню тайджиутов.
Глава вторая
ВОЛЧЬИ ЗАКОНЫ СТЕПИ
В котле с кипящей водой нет холодного места.
ЧАНЬСКОЕ ИЗРЕЧЕНИЕ
В зыбком предрассветном сумраке, когда звёзды уже стали тускнеть, но солнце ещё не вынырнуло из-за горизонта, Тэмуджин неслышной тенью скользнул под полог знакомой юрты.
Увидев его, Сорган-Шира от неожиданности чуть не выронил из рук мутовку, которой пахтал айраг:
- Зачем ты пришёл? - зашипел он на незваного гостя. - Разве я не велел тебе убираться восвояси?
- Мне некуда деваться, - развёл руками Тэмуджин. - Я хотел попросить у тебя убежища - на день или, может быть, на два…
- Отец, не гони его, - вмешался Чимбай.
- Мы должны помочь несчастному, - поддержал брата Чилаун. - Как пташка-подранок ищет спасения от хищника в непролазной чаще, так и Тэмуджин явился сюда от отчаяния.
- Этот колодник навлечёт на нас беду! - не унимался старик.
- Посмотри, отец, бедняга весь промок, - подала голос его дочь Хадаан. - Разве можно сейчас выгонять его? Да он, наверное, и голоден.
Сорган-Шира немного помолчал, сердито насупившись. Было видно, что в нём происходит мучительная внутренняя борьба… Кряхтя, старик склонился над мешком с сухим навозом - аргалом - и, набрав полную пригоршню каменно затвердевших лепёшек, подбросил их в огонь очага. А затем пробурчал:
- Ладно, пусть остаётся… Днём отсюда не уйти, спрячем его где-нибудь. А ночью дадим коня - и пусть убирается.
Тэмуджину насыпали в большую плошку грут*, залив его кипятком, - и дали поесть… А перед рассветом беглеца - обсохшего, до отвала набившего живот сытным грутом и слегка осоловевшего - спрятали в повозке с высокими бортами, доверху нагруженной шерстью.
Однако Сорган-Шира ошибся: следующей ночью Тэмуджину не удалось выбраться на волю. Дозоры, выставленные Таргутай-Кирилтухом, так охраняли курень, что и мышь не проскользнула бы незамеченной. Пришлось трое суток пролежать в повозке, скрючившись под грудой шерсти. Изнывая от жары, он задыхался и истекал потом, но боялся даже шелохнуться. Всё казалось ему: вот-вот кто-нибудь обратит внимание на повозку, заглянет в неё - и примется выбрасывать наружу шерсть… Если обнаружат его - что тогда делать? Только готовиться к смерти…
****
На третий день поисков, когда беглого колодника не удалось обнаружить в степи, Таргутай-Кирилтух пришёл в исступление:
- Тэмуджин не птица, чтобы улететь по воздуху! - кричал он. - Провалиться сквозь землю он тоже не мог!
- Может, спрятался где-нибудь? - подал голос один из нукеров.
- Разве не обыскали вы здесь каждую ложбину и каждый куст - всё, что поднимается над землёй хотя бы на ладонь вокруг нашего куреня?
Тут он осёкся. И обвёл взглядом своих приближённых:
- Вокруг куреня - да… А в курене-то мы ещё не искали… Ну, если кто-нибудь из тайджиутов прячет его в своей юрте - клянусь: несдобровать этому предателю!
По его приказу нукеры принялись обыскивать становище, перетряхивая юрту за юртой. Обшарили они и жилище Сорган-Ширы. Когда один из них начал было вытягивать пучки шерсти из повозки, в которой укрывался Тэмуджин, старик велел жене вынести для гостей кувшин с айрагом, а сам, посмеиваясь, сказал:
- Хотел бы я посмотреть, сколько ты сам-то выдержишь, лёжа под ворохом шерсти в такую жару…
Нукеры рассмеялись следом за ним:
- Если б Тэмуджин ещё и был нарезан кусками, то сейчас мы из повозки уже готовый борц* вынули бы!
- Нет, борц любит жаркое солнце, а под шерстью вместо того, чтобы высохнуть, - протух бы наш колодник!
- Ха-ха-ха! И верно, протух бы! Ну-ка, принюхайтесь: не несёт ли из повозки тухлятиной?
- Да вроде не воняет.
- Значит, нет его здесь, ха-ха-ха!
Так, обмениваясь шутками, они напились айрага и, не став обыскивать повозку, удалились.
Этот случай явился последней каплей, переполнившей чашу терпения Сорган-Ширы. Едва дождавшись ночи, он велел дочери привести Тэмуджина. И сказал, встревожено сдвинув к переносице свои жиденькие седые брови:
- Чуть не развеял ты мой очаг по ветру. Всё, хватит прятаться, подобно тарбагану, забившемуся в зимнюю нору. Я дам тебе яловую кобылу, запас еды и питья - и отправляйся к своим родным!
****
Всей семьёй снаряжали беглеца в дорогу. Для него сварили двухгодовалого барана, снабдили его бурдюком с водой, луком и двумя стрелами. Привели беломордую рыжую кобылу. Правда, седла Сорган-Шира мальчику не дал:
- На седле моя метка, - объяснил он. - Если попадёшься, по ней сразу поймут, кто тебе помогал.
- Я не попадусь! - заверил Тэмуджин.
- Э-э-э, кабы бы в жизни всё получалось, как мы хотим... Не говори, что попал в цель, пока стрела ещё в полёте.
- Но, Сорган-Шира, если ты боишься, что меня поймают, то почему тогда даёшь мне свою кобылу? Её ведь тоже легко узнать.
- Так ведь мою беломордую ты мог и угнать, - хитро сощурился старик. - Когда в юрте покойно и тепло, мы тут все о-о-очень крепко спим, хе-хе-хе…
****
Задолго до рассвета сборы были закончены, и Тэмуджин тронулся в путь.
Он счастливо миновал значительно поредевшие к тому времени дозоры и ехал по степи четверо суток, с редкими остановками для кратковременного отдыха. А когда нашёл свою семью - не было предела радости его родных:
- А я-то гадала: жив ли мой сынок, не замучил ли его проклятый Таргутай-Кирилтух, - плакала Оэлун, обнимая Тэмуджина. - Но Великий Тэнгри хранит тебя, не зря я приносила ему жертвы…
- Молодой хозяин, наверное, голодный, - сказала старуха Хоахчин. - Сейчас я разведу огонь и сварю шол*.
- Да-да, - подхватила Оэлун. - А ещё у нас есть корни сараны, ты потом запеки их на угольях. Готовь побольше, ничего не жалей, ведь у нас сегодня праздник. Будем пировать!
- Нет, - возразил Тэмуджин, - сейчас не время для пиршеств. Собирайтесь, нам надо срочно уходить отсюда.
- Правильно, - поддержал его Хасар. - Таргутай-Кирилтух не успокоится, и скоро его нукеры явятся сюда искать брата.
Не теряя времени, они собрали весь свой нехитрый скарб и двинулись на запад.
****
Семья нашла пристанище близ реки Сангур, на южном склоне горы Бурхан-Халдун.
Здесь они долгое время жили спокойно. Поначалу довольствовались тем, что, как и прежде, выкапывали коренья, ловили рыбу, охотились на дроф, тарбаганов и горную крысу-кучугур. Но повзрослевшим мальчикам хотелось большего, чем опостылевшие каждодневные заботы о пропитании. Они были полны молодых сил и желали применить их, проявить свою удаль - наконец, утвердиться в этом мире. Тэмуджин, Хасар, Бельгутей, Хачиун и Тэмуге стали промышлять грабежами и угоном скота, совершая всё более далёкие вылазки в степь, всё более дерзкие налёты на чужие табуны и становища… От куреня к куреню быстро разнеслась молва об отряде неуловимого и бесстрашного Тэмуджина, сына Есугей-багатура. Того самого Тэмуджина, с которым не смог справиться Таргутай-Кирилтух, и который посмеялся над всем улусом предавших его тайджиутов.
Молва ширилась и разрасталась. Одни говорили о сыне Есугей-багатура со страхом, другие - с нескрываемым восхищением:
- Настоящий разбойник! Подумать только: совсем недавно едва до верха тележного колеса доставал… И как он не боится прогневить Вечное Небо своими грабежами?
- А ведь говорят, что в его отряде - одни мальчишки.
- Сказывается волчье семя: вон какими всходами проросло!
- Другие на их месте уже давно сложили бы головы в каком-нибудь разбойном набеге. А эти волчата словно заговорённые…Не иначе, им помогает сам Великий Тэнгри.
- Ну, если так, то мы ещё увидим, как Тэмуджин сумеет вернуть себе улус Есугей-багатура.
…А потом настало время, когда к нему потянулись люди из чужих кочевий. Это были и беглые рабы-боголы, и такие же, как он, изгои, которым наскучило полуголодное нищенское прозябание, и просто юные удальцы, жаждавшие подвигов и приключений… Так - за несколько лет - собрался у Тэмуджина пусть небольшой, но уже свой собственный улус. Несколько сотен отборных молодых нукеров - лихих рубак и метких стрелков - готовы были пойти за ним в огонь и воду.
- Когда мы были малы и слабы, любой мог обидеть нас, - сказал однажды Хасар братьям. - А сейчас уже никто не посмеет тронуть нашу семью! Не пора ли явиться к тайджиутам и убить подлого Таргутай-Кирилтуха?
- Но у него намного больше людей, - возразил осторожный Хачиун.
- Зато каждый наш воин стоит нескольких тайджиутских, - вступил в разговор Бельгутей. - Они не побоятся померяться силами с турхаутами Таргутай-Кирилтуха.
- Вот именно, - с горячностью поддержал его Хасар. - Сколько лет мы мечтали о мести! Веди нас, Тэмуджин, и мы отплатим за все прошлые обиды!
- Ещё не время, - медленно ответил тот. - Таргутай-Кирилтух был другом нашего отца, а потом предал нас… Нет, убить его - слишком слабая месть. Я поступлю иначе: отберу у него власть, а потом…
Он сделал паузу, словно раздумывал, как поступить с ненавистным нойоном - и Тэмуге, самый младший из братьев, не утерпев, спросил:
- Убьёшь?
- Нет, - прозвучало в ответ. - Я же сказал: это слишком слабая месть.
- Повесишь ему на шею кангу? - предположил, в свою очередь, Хачиун.
- Любая канга должна показаться ему легче птичьего пуха, летящего по ветру, - зловеще усмехнулся Тэмуджин. - Я дождусь, пока все тайджиуты откочуют от его куреня к нашему. А потом заставлю Таргутай-Кирилтуха служить мне. Он будет изо дня в день - стараясь не подавать виду, что лопается от злобы - выполнять мою волю, сражаться с моими врагами, прославлять меня… Пусть живёт!
****
Шли годы. Жизнь налаживалась. Но всё это время Тэмуджин не забывал о своей наречённой. Думает ли Борте о нём хоть иногда? Ждёт ли его? Эта широкоскулая чернобровая девочка, которую он помнил десятилетней, занозой сидела у него в сердце.
Долго не решался Тэмуджин ехать за невестой, обещанной ему много лет назад: а вдруг Дэй-сечен откажется выдать за него Борте? Ведь за его спиной не было теперь многолюдного тайджиутского улуса. Не было и могучего Есугей-багатура, перед которым дрожали враги, и породниться с которым почёл бы за честь любой знатный нойон. Кто теперь Тэмуджин? Разбойник, гроза чужих табунов, предводитель шайки молодых головорезов. Пожелает ли Дэй-сечен иметь такого зятя?
Первой о его женитьбе заговорила мать. Улучив момент, когда они остались в юрте наедине, Оэлун сказала:
- Помнишь ли ещё ту хонкиратскую девочку, с которой обручил тебя отец?
- Очень часто думаю о ней, - признался Тэмуджин. - Если б знал, что Борте выдадут за меня - сегодня же поехал бы к хонкиратам!
- Что ж, тогда езжай, - сказала мать. - Сегодня-то уже поздно, ведь путь неблизкий. А завтра утром отправляйся… Время идёт, девочка выросла. Она, наверное, уже устала ждать тебя, сынок.
- Но что, если Дэй-сечен не отдаст её?
- Вряд ли, - покачала головой Оэлун. - Не отдать жениху обещанную невесту - большой позор.
Тэмуджин и сам знал это.
Но ещё один вопрос беспокоил его - и он, наконец, решился высказать таившуюся в душе тревогу:
- А вдруг я уже не нужен Борте? Мы ведь были совсем детьми, когда виделись с ней. А теперь - она другая, и я другой. Наверное, Борте меня и не узнает, когда встретимся… Что, если не понравлюсь ей?
Мать внимательно посмотрела на него. И улыбнулась:
- Не беспокойся, сынок. Твоя правда: ты сильно изменился. Таким красавцем стал, что любая девушка будет счастлива пойти за тебя!
За прошедшие годы Тэмуджин и впрямь неузнаваемо преобразился. Из маленького голодного оборванца, всеми гонимого и презираемого, он превратился в высокого статного юношу с необычным для монголов длинным румяным лицом, рыжими усами и небольшой курчавой бородкой, тоже золотисто-рыжего цвета. По выпуклому лбу и проницательному взгляду серо-голубых глаз можно было судить о его уме, властности и способности настойчиво стремиться к достижению поставленной цели. А широкие плечи выказывали недюжинную физическую силу этого молодого нойона из некогда гремевшего по всей степи древнего рода Борджигинов.
К слову, такими же внешними особенностями - высоким ростом, удлинёнными светлокожими лицами, голубыми глазами и рыжими, а подчас и русыми волосами - отличались все в его роду. По легенде, их прародительница Алан-гоа после того, как овдовела, родила несколько детей - светловолосых и голубоглазых. На вопросы соплеменников, как такое возможно, она отвечала, что иногда по ночам к ней в юрту сквозь дымовое отверстие проникает луч света, от которого она и зачала всех своих детей. Один из её сыновей, Бодончар, дал начало роду Борджигинов…
Думая об этом, Оэлун любовалась своим сыном. Он только вступил в пору возмужания, а уже каков багатур! Кто может сраниться с таким? Правда, младший брат, Хасар, обогнал его ростом, да и в плечах пошире. Но Тэмуджин упорнее и решительнее, он прирождённый вожак. Такой горы своротит, а добьётся своего!
Затем Оэлун, спохватившись, погладила сына по заплетённым в косички волосам цвета ярко начищенной меди и повторила:
- Не беспокойся, сынок, Борте с радостью выйдет за тебя. А сейчас отправляйся спать. Завтра тебе предстоит ранняя дорога…
****
На следующее утро с первыми лучами солнца Тэмуджин отправился к хонкиратам. Его сопровождал Бельгутей. Оэлун настаивала, чтобы сын взял с собой для охраны хотя бы несколько нукеров, но он категорически отказался: Есугей-багатур не боялся путешествовать по степи в одиночку, так пусть же все видят, что Тэмуджин - достойный сын своего отца!
Братья ехали по буйным ковылям, среди которых то тут, то там виднелись рыжие пятнышки: это суслики выбрались из своих нор встречать восход солнца. Лёгкий ветерок разносил их тонкий посвист далеко над степью, дышавшей свежестью и покоем.
Неспешной размеренной рысцой двигались Тэмуджин и Бельгутей вдоль берега Керулена, вниз по течению реки, пока не достигли улуса хонкиратов. Курень Дэй-сечена они нашли невдалеке от того места, где он располагался и много лет назад - между урочищами Чекчер и Чихурху.
- Наконец-то ты приехал! - обрадованно воскликнул Дэй-сечен. - Я уж совсем было потерял надежду, что увижу тебя, зятёк!
Он, конечно же, был наслышан о разбойных «подвигах» сына Есугей-багатура. Умудрённый жизнью старый лис понял: юноша далеко пойдёт. Посему Дэй-сечен не собирался препятствовать его женитьбе на своей дочери.
Борте превратилась в настоящую красавицу: круглоликая, с чёрными, как смоль, волосами и обжигающим диковатым взглядом молодой необъезженной кобылки, она была такой тоненькой, что, казалось, внезапный порыв ветра может переломить её… Девушка была на седьмом небе от радости.
- Я так ждала! - шепнула она Тэмуджину. - Думала: забыл меня… Почему долго не приезжал?
- Давно хотел, но не получалось, - тоже понизив голос, ответил он. - Жизнь была нелёгкая.
- У нас говорили, что тайджиуты хотели тебя извести…
- Не тайджиуты, а Таргутай-Кирилтух - нойон, который прибрал к рукам улус моего отца. Но у него ничего не вышло. И не выйдет теперь уже никогда! А тайджиуты - они просто овцы: куда пастух погонит - туда и пойдут…
Борте рассмеялась:
- А я теперь буду твоей овечкой: куда позовёшь - туда и пойду за тобой!
- Ну, нам же не нужен для этого кнут, - улыбнулся он.
- Кнут? - ожгла она его лучистым взглядом. - Нет, не нужен… Мне для этого нужен только ты.
В эти минуты во всей необъятной степи вряд ли можно было найти более счастливого человека, чем Тэмуджин!
****
В день отъезда Тэмуджину и Борте переплели вместе косички, как исстари повелось у монголов. Символизируя скорое сближение двух влюблённых сердец, этот ритуал служил началом свадебной церемонии.
По обычаю полагалось, чтобы жених делал вид, будто силой тащит невесту прочь от родительской юрты, а ей надлежало упираться и всячески показывать своё нежелание отправляться вместе с ним. И Тэмуджин с Борте старательно разыграли традиционное свадебное действо: он тянул её, а она «сопротивлялась». При этом хонкиратские женщины, собравшись вокруг, цеплялись за невесту, как бы не отпуская её - и задорно голосили:
- Куда забираешь нашу красавицу? Не отдадим!
- В нашем улусе пусть остаётся! Не для того отец с матерью пташку растили, чтобы так скоро упорхнула от родного очага!
- Зачем отнимаешь у нас Борте, разбойник? Или в твоём кочевье пригожих девушек мало?!
- Конечно, мало! Такую, как она, хоть всю жизнь ищи - нигде не найдёшь!
- Держите её крепче! Держите, не отпускайте в чужие края! Пусть она здесь сияет, как солнышко ясное!
- Ах, беда какая! Ай, забирают сокровище наше ненаглядное!
А Тэмуджин - войдя в роль похитителя - свирепо выпучив глаза, орал в ответ:
- А ну, расступитесь, женщины! Пропустите, пока я никого не зашиб!
Когда же ему, наконец, удалось - поначалу волоком, а затем подхватив на руки - дотащить девушку до осёдланного коня, её со смехом и благопожеланиями усадили верхом и покрыли полотном красного цвета.
Тэмуджин тоже вскочил в седло и вместе с Борте трижды объехал вокруг юрты Дэй-сечена. После этого, получив родительское благословение, они покинули родной курень невесты и тронулись в путь.
Хонкиратские мужчины выехали провожать Тэмуджина и Борте. Длинная кавалькада растянулась среди колыхавшихся волнами степных ковылей. По дороге наездники показывали свою удаль, устраивая игры, скачки, разные шутливые состязания; а из-под копыт их коней то тут, то там вспархивали испуганные куропатки да прыскали в разные стороны тушканчики и пищухи.
Лишь когда солнце склонилось на полтора копья к горизонту, хонкираты, распрощавшись с молодожёнами, отправились восвояси.
****
В родной курень Тэмуджин и Бельгутей привезли не только Борте, но и её мать, добродушную толстуху Цотан, которая пожелала присутствовать на свадьбе дочери. От неё Оэлун получила в подарок роскошную доху из чёрного соболя… Немногим позднее, когда отгремело праздничное веселье и Цотан отправилась домой, мать отдала эту доху Тэмуджину:
- Поезжай к хану Тогорилу. С таким подношением не стыдно явиться к нему. Пора напомнить хану, что он был андой* твоего отца и многим ему обязан. Если заручишься дружбой Тогорила, он поможет тебе собрать наш улус.
- Я и сам давно об этом думаю. Врагов у нас всё прибавляется. А друзей… Помнишь, ты говорила: нет у нас друзей, кроме собственных теней…
- Помню. Но теперь всё изменилось. И ты должен сделать так, чтобы к нам никогда больше не вернулись трудные времена.
- Я сделаю это! - с горячностью воскликнул он. - Лучше умру, чем кто-нибудь снова наденет проклятую кангу мне на шею!
И Тэмуджин, взяв в спутники Хасара и Бельгутея, отправился искать покровительства у кераитского хана Тогорила.
Это было богатое и многочисленное племя. Но долгое время не знали кераиты покоя из-за внутренних распрь. Впрочем, хватало бед и от внешних недругов. Так однажды во время набега свирепых меркитов семилетний Тогорил попал в плен - и его, ханского сына, угнали в рабство. Так же, как и малолетний Тэмуджин, познал он горечь незаслуженных лишений: насмешки, голод, побои, самая грязная и унизительная работа - всё это не миновало маленького пленника. К счастью, в скором времени хан-отец Хурчахус-Буирух сумел вызволить его: собрав воинов со всего своего улуса, он вторгся в земли меркитского племени и отбил у них сына… А когда мальчику исполнилось тринадцать лет, его вместе с матерью захватили в плен татары. И снова удивительное сходство с судьбой Тэмуджина: на этот раз юному Тогорилу удалось не только совершить побег и сбить со следа погоню, но и, проделав долгий путь по степи, добраться до родного куреня.
После того, как умер Хурчахус-Буирух и ханская власть перешла к Тогорилу, его несколько раз пытались отравить. Затем младшие братья и многие родичи восстали против него. Немало нашлось нойонов, которые пошли за мятежниками. К счастью, вскоре братья передрались между собой, и двоих из них - Тай-Темуртайчжия и Буха-Темура - Тогорил, изловив, казнил. Однако и на этом беды не кончились: дядя Тогорила, сумев привлечь на свою сторону кераитскую знать, сверг законного хана. Тогорил едва успел спастись бегством: с сотней верных нукеров прискакал он к берегам Онона, в тайджиутский улус, и стал молить Есугей-багатура о помощи. Тот внял его мольбам: снарядил большой отряд - и, возглавив его, отправился к кераитам. Мятеж был подавлен, дядя Тогорила бежал.
Тогда-то и побратались Тогорил и отец Тэмуджина.
На пиру, устроенном в честь победы, преисполненный благодарности Тогорил воскликнул:
- Анда Есугей! Никогда не забуду того, что ты для меня сделал! И да помогут мне Вечное Синее Небо и мать-земля Этуген отплатить благодеянием за твое благодеяние, воздать сынам твоим и сынам сынов их!
Именно об этом случае Оэлун напомнила сыну, посылая его к Тогорилу.
Хан тоже ничего не забыл. Радушно встретив Тэмуджина и его братьев, он с любопытством ждал: о чём будет просить наследник Есугея… Однако никаких просьб не последовало.
- Все знают, что родитель мой побратался с тобой, хан Тогорил, - сказал Тэмуджин. - Но Есугей-багатур умер. Стало быть, ты мне теперь вместо отца. Так вот, женился я - и сразу же поспешил приехать к тебе, чтобы поделиться радостью… А в знак моей сыновней преданности прими этот скромный дар.
И он положил к ногам хана соболью доху.
Эта нехитрая дипломатия сработала превосходно.
- Вижу: достойный наследник вырос у моего анды, - воскликнул растроганный Тогорил, - и готов всей душой принять тебя как родного сына! Мне известно о предательстве тайджиутов, но не печалься: я помогу тебе собрать разъединённый улус. И вообще, если потребуется помощь - только скажи - и ты всегда найдёшь её у меня!
Очень вовремя были сказаны эти слова. Ибо вскоре пришла новая беда, и Тэмуджину понадобилась помощь хана Тогорила.
Случилось это, когда на стан Тэмуджина напали меркиты.
Они налетели, как туча голодной саранчи, и сравняли с землёй его курень.
Разорили его очаг.
Угнали в рабство его молодую жену, его любимую Борте…
****
Много лет тому назад племя меркитов получило смертельное оскорбление от Есугей-багатура. Такое оскорбление, которое считалось возможным смыть только кровью.
Случилось это, когда багатур охотился на птиц у берегов Онона и повстречал меркитского воина по имени Чиледу: тот ехал со свадьбы, взяв себе в жёны девушку из олхонутского племени. Звали её Оэлун… Есугей подъехал к крытой кибитке и, отодвинув полог, заглянул внутрь. Увидев юную Оэлун, он поразился её красотой. После чего поспешно вернулся домой, позвал своих братьев Некун-тайчжи и Даритай-отчигина, - и они втроём пустились в погоню за новобрачными. Завидев их приближение, Оэлун вскричала:
- Спасайся, Чиледу!
- Нет, я тебя не покину.
- Но пойми же: меня они не убьют, сейчас дело идёт о твоей жизни! Если будешь жив-здоров, жёны для тебя в каждой юрте найдутся! Придётся тебе именем Оэлун назвать другую девушку… Спасайся, поцелуй меня и езжай!
И Чиледу послушался: поцеловав молодую жену, хлестнул своего хурдун-хуба* - и помчался вдоль Онона, вскоре скрывшись за холмами. А Оэлун осталась в повозке, запряжённой двумя волами.
Повозку и волов Есугей отдал своим братьям, а Оэлун стала его женой. Она недолго горевала, и вскоре ей полюбился бесшабашный багатур - рыжий и голубоглазый, как все мужчины из рода Борджигинов. Оэлун родила Есугею четырёх сыновей: Тэмуджина, Хасара, Хачиуна, Темуге и дочь по имени Темулун.
Как всё в жизни, с годами эта история постепенно забывалась и, размытая волнами времени, уже почти отошла в область преданий… Так было у тайджиутов. Но меркиты ничего не забыли. Их месть вызревала, как старое вино, со временем лишь набирая крепость.
И, дождавшись удобного момента - когда большинство нукеров Тэмуджина разъехались: кто на охоту, кто свататься, а кто просто проведать родичей - меркиты нагрянули с местью и грабежом.
На рассвете, когда в желтоватой полосе воздуха над горизонтом заклубилось пыльное марево, поднятое копытами меркитской конницы, в курене началась паника. Организовать отпор столь малыми силами, какие имелись в распоряжении Тэмуджина, не представлялось возможным. Но и для того, чтобы попытаться спастись бегством, на всех не хватало коней.
- Скорее собирай мужчин, - Оэлун схватила Тэмуджина за рукав, - и скачите прочь отсюда!
- Отдать всех наших женщин меркитам?! - возмущённо вскричал он. - Неужели ты хочешь, чтобы твоего сына называли трусом? Нет, мы примем бой. Пускай погибнем, но не навлечём на себя такого позора!
- Женщин они не убьют, - настаивала мать. - А тебе и братьям не миновать расправы.
- Но меркиты угонят вас всех в рабство!
- Сейчас дело идёт о твоей жизни, - повторила она слова, которые много лет назад говорила своему жениху Чиледу, - и о жизнях твоих братьев! К тому же если вы погибнете сейчас, то некому будет вызволить нас из плена!
И Тэмуджин послушался её. Он, его братья, а также нукеры Боорчу, Джелме и ещё несколько юношей, вскочив на коней, ускакали прочь… В последний момент нашлась лошадь для Оэлун - и она направилась вслед за ними, взяв на руки дочь Темулун.
Вскоре беглецы достигли горы Бурхан-Халдун и укрылись в покрывавшем её густом лесу. Туда меркиты сунуться не решились, опасаясь засады. Зато они успели настигнуть нескольких женщин, в числе которых была и Борте…
Разъезжая вокруг горы, меркиты издавали торжествующие возгласы и непрерывно выкрикивали оскорбления в надежде, что уязвлённый Тэмуджин выведет свой немногочисленный отряд на открытую местность и вступит в схватку.
- Выходите, защитите своих женщин! - кричали они. - Чего вы попрятались, как мыши в норе?
- Забились в чащобу, где сытому змею не проползти!
- Вам бы только коней отбивать от чужих табунов! На большее смелости не хватает!
- Трусы! Все Борджигины такие, весь ваш поганый род!
- Есугей хоть и был грабителем, но он не страшился встретиться лицом к лицу с врагом!
- Что, боитесь? Взяли-таки мы своё: отплатили за Оэлун, отняли ваших жён!
- Ладно, сидите на своей горе, несчастные! А ваши женщины теперь будут рожать детей меркитским багатурам!
С наступлением темноты враги убрались восвояси. Тогда Тэмуджин велел Бельгутею, Боорчу и Джелме трое суток следовать за ними по пятам, дабы убедиться, действительно ли они возвращаются домой или хотят выждать где-нибудь невдалеке, а затем вернуться и перебить всех потомков ненавистного им Есугея…
Весть о пленении Борте потрясла Тэмуджина. Хотя вступить в бой с меркитами было бы чистым самоубийством, но теперь он жалел о том, что не сделал этого.
- Зачем я послушался тебя? - сказал он матери. - Зачем бежал? Лучше бы погиб в бою! А теперь честь моя навсегда потеряна.
- Успокойся, сынок, - утешала его Оэлун. - Даже самые страшные раны способны заживать, одна лишь смерть непоправима. Ты сохранил самое главное: свою жизнь. А жену найдёшь и другую.
- Я не хочу другую! - закричал он, сжав кулаки. - Мне нужна Борте! Что теперь жизнь моя - прах ей цена!
Гул крови пульсировал у него в голове. Как будто его избили… Как будто мчался на резвом скакуне - и вдруг конь, провалившись копытом в сусличью нору, выбросил его из седла…
Тэмуджину казалось, что сердце у него в груди вот-вот разорвётся от унижения и бессильного гнева.
Глава третья
СТАЯ НАНОСИТ УДАР
Нету на свете скорби
Большей, чем расставанье…
ЦЮЙ ЮАНЬ
Ты - как пыль дороги полевой,
Я - как ил, что в глубине речной.
Ты вверху, а я на дне потока, -
Встретимся ль когда-нибудь с тобой?
ЦАО ЧЖИ
Он направился к Бурхан-Халдуну.
Достигнув подножия горы, оглянулся, окинул степь продолжительным тоскливым взглядом, словно прощался с этим бескрайним ковыльным простором. И принялся подниматься по склону, медленно углубляясь в лесную чащу.
Дул слабый ветерок, путаясь в кронах деревьев и вытряхивая из них лёгкие шелестящие звуки. В листве щебетали птицы, перепархивая с ветки на ветку. А Тэмуджин, глядя себе под ноги, пробирался наверх одному ему ведомыми звериными тропами - до тех пор, пока не отыскал на взлобке горы небольшую поляну. Здесь он прошёлся по кругу, расхлёстывая ногами высокую траву, из которой при каждом шаге испуганными фонтанчиками выстреливали зелёные и рыжие кузнечики. Затем снял с себя пояс, одел его себе на шею и уселся посреди поляны, скрестив ноги.
Взгляд Тэмуджина устремился в небесную даль, смыкавшуюся с горизонтом.
Пронзительно-отчаянны были его мысли.
Где-то там, за степным окоёмом, сейчас его Борте… Кто владеет ею теперь? Кто швыряет её на войлок и, смеясь, входит в её горячее лоно? И за что Великий Тэнгри так наказал его? Неужели за отца - за то, что Есугей-багатур отобрал Оэлун-эке у трусливого Чиледу? Впрочем, и сам он, Тэмуджин, ничем не лучше этого Чиледу: сбежал, как испуганный тушканчик, оставив меркитам свою любимую, свою нежную Борте…
Так думал Тэмуджин, и слёзы катились по его щекам.
****
Долго находился он на горе, потеряв счёт времени. Пять раз луна успела взойти на небосвод и скатиться в нижний мир, а Тэмуджин всё сидел в уединении, уставившись вдаль невидящим взором - до тех пор, пока не объявились Бельгутей, Боорчу и Джелме, посланные следить за врагами. Услышав их призывные крики, Тэмуджин, наконец, вышел из оцепенения. Он вновь подпоясался и спустился с горы.
- Меркиты не вернутся, - сообщил Бельгутей. - Они уже на полпути к своему улусу.
- Бурхан-Халдун спасла всех нас, - с облегчением вздохнул Тэмуджин. - Клянусь: отныне каждый год в этот день буду приносить жертву духу горы!
Затем спросил:
- А что с Борте? Может, вам удалось проведать, какова её участь?
- Удалось, - нахмурился Бельгутей. И кивнул в сторону Джелме:
- Вот он слышал…
Тэмуджин уставился на нукера. Тот переминался с ноги на ногу, собираясь с духом. Слова застревали у него в горле, и он всё никак не мог решиться сообщить неприятную весть.
- Ну?! - нетерпеливо воскликнул Тэмуджин. - Говори же скорее, своим молчанием ты уже ничего не изменишь!
- В последнюю ночь я подполз очень близко к меркитскому стану, - торопливо забормотал Джелме, отведя взгляд в сторону. - Они не боялись погони, поэтому не очень-то сторожились… Мимо проезжали двое дозорных, из разговора которых я понял, что Борте отдали Чильгир-Боко, младшему брату того самого Чиледу, у которого Есугей-багатур отобрал твою матушку. Возьмёт ли Чильгир-Боко её в жёны или просто сделает своей индже* - этого никто не знает, он сам будет решать…
- Ничего он решать не будет! - вскричал Тэмуджин. - Я отниму у него Борте, чего бы это мне ни стоило!
- Мою мать они тоже забрали, - негромко проговорил Бельгутей. - И я скорее погибну, чем оставлю её в руках у меркитов.
- Я поеду к отцу, попрошу его отпустить в поход моего брата Субудая, хорошо? - Джелме вопросительно взглянул в лицо Тэмуджину.
- Поезжай, - кивнул тот. А затем, возвысив голос, распорядился:
- Разъезжайтесь все, собирайте наших воинов. Зовите и чужих, обещайте богатую добычу у меркитов всем, кто пожелает присоединиться к нам. А я немедленно отправляюсь за помощью к хану Тогорилу.
****
В Темный Бор на берегу реки Толы, где располагалась ставка кераитского хана, Тэмуджин приехал в сопровождении Хасара и Бельгутея.
Выслушав его, Тогорил не колебался ни мгновения:
- Забрав твою жену, меркиты мстят моему анде Есугею. А значит, это не только твоё, но и моё кровное дело. Я соберу два тумена* воинов, и мы пойдём на них!
- Спасибо, хан-отец, - благодарно склонил голову Тэмуджин. - Я знал, что ты не откажешь мне в помощи.
- Но меркиты - большое племя, - задумчиво продолжал Тогорил. - Узнав о нашем приближении, они сумеют собрать немалое войско…
- Я уже подумал об этом, - сказал Тэмуджин. - Меркиты ничего не узнают: мы разошлём во все стороны дозоры, которые будут убивать любого встречного.
- Разумно, - согласился хан. - И всё же подумай: у Есугей-багатура было много родичей - так, может, среди них остался ещё кто-нибудь, кого ты мог бы позвать на помощь?
- В своё время родичи предали меня, уйдя с Таргутай-Кирилтухом. Но сейчас я велел своим нукерам объявить всем: те, кто пойдут со мной на меркитов, будут прощены…
Помедлив немного, он добавил:
- А ещё, когда мне было одиннадцать трав*, я играл в альчики на льду Онона с Джамухой, сыном нойона племени джаджират, и тогда мы с ним побратались. Это была как бы игра; он подарил мне альчик от козули, а я ему - свинчатку, и мы поклялись друг другу в верности, как анды… Сейчас Джамуха стал ханом джаджиратов. Быть может, он не забыл наше детское побратимство? Как думаешь, хан-отец, могу ли я обратиться к нему за помощью?
- О да! Ведь побратимство выше кровного родства: анды - как одна душа. Так говорили наши пращуры, и горе тому, кто посмеет отступить от их заветов! К тому же недавно Джамуха приезжал сюда, называл меня старшим братом и искал покровительства. Джаджираты - племя небольшое, но гордое и воинственное, его помощь сейчас будет очень кстати. Я пошлю своих людей к Джамухе: пусть скажут, что настало время на деле доказать его преданность старшему брату Тогорилу и анде Тэмуджину. Я уверен, он не сможет нам отказать!
****
Старый хан Тогорил оказался прав: Джамуха ответил его гонцам, что немедленно выступает в поход. К этому времени Тэмуджин уже тронулся в путь домой. Вернувшись в родной курень, он решил подстраховаться - и послал к молодому джаджиратскому хану Бельгутея и Хасара. Когда они прибыли к Джамухе, тот воскликнул:
- Передайте Тэмуджину, что сердце моё болит за него! Я уже окропил своё знамя и ударил в барабан, обтянутый кожей чёрного вола. Завтра на рассвете оседлаю вороного скакуна, одену хуус ***г* и выступлю на обидчиков моего анды. Мы освободим Борте и воздадим меркитам: всех мужчин истребим, а женщин и детей в полон заберём!
Неведомо, стал бы Джамуха помогать Тэмуджину, если б у того спиной не стоял Тогорил. Но дружба с могущественным кераитским ханом дорогого стоила. Да и воинственные джаджираты, воодушевлённые перспективой лёгкой поживы, рвались в бой.
****
Тэмуджин торопился. Ему удалось собрать гораздо больше воинов, чем он рассчитывал - целый тумен. Выступив в поход, он встретился на реке Кимурха с двумя туменами кераитов: один из них вёл Тогорил-хан, другой - его младший брат Чжаха-Гамбу. Объединёнными силами они направились к истокам Онона, где их ждал Джамуха: тот, как и обещал, собрал тумен джаджиратов.
Все уже знали, что нападение на ставку Тэмуджина совершили три меркитских рода: удууд-меркиты во главе с Тохтоа-беки, хаат-меркиты, ведомые багатуром Хаатай-Дармалой, и увас-меркиты нойона Даир-Усуна.
Перед последним решительным броском Тогорил, Тэмуджин, Джамуха и Чжаха-Гамбу собрались, чтобы обсудить предстоящие боевые действия.
- Тохтоа-беки, наверное, теперь находится в степи Буура-кеере, - сказал Джамуха, - Хаатай-Дармала идёт с ним, торопясь укрыться в лесах, а Даир-Усун, должно быть, успел добраться до слияния Орхона* и Селенги* и переправился на остров Талхун-арал, где находится его ставка.
Тогорил и Тэмуджин согласно закивали, ибо доклады лазутчиков - как кераитских, так и тайджиутских - подтверждали предположения джаджиратского хана.
- Отсюда до реки Килхо уже рукой подать, - продолжал Джамуха. - Надо, не теряя времени, переправиться через неё и мчать во весь опор через степь Буура-Кеере, пока меркиты не ждут. Мы раздавим их с налёту!
- Надо дождаться ночи, - возразил Тогорил. - Когда враг спит, к нему проще вторгнуться через дымник юрты*…
- Хан-отец верно говорит, - поддержал его Тэмуджин. - Переправа - дело небыстрое, а под покровом темноты нас труднее будет заметить.
На том и порешили.
С наступлением сумерек на скорую руку связали плоты, надули бурдюки из цельноснятых бычьих шкур. Имущество и припасы для переправы сложили на плоты, привязанные к хвостам лошадей; а сами преодолели реку с помощью бурдюков, поскольку плавать почти никто из степняков не умел.
Затем последовал стремительный бросок по ночной степи - и, наконец, объединённое войско кераитов, джаджиратов и тайджиутов, подобно остро отточенному клинку, вонзилось в меркитский нутуг*.
Враги в панике ударились в бегство, не оказывая никакого сопротивления. Беглецам удалось достигнуть леса, но и там гораздо более многочисленное войско преследователей не отставало. В спины обезумевшим от страха меркитам летели копья и стрелы. Выбитых из седла добивали изогнутыми саблями-хэлмэ и мечами-мэсэ.
- Борте! - кричал Тэмуджин, скача впереди своих нукеров.
Неукротимо и безостановочно, будто одержимый злыми духами, разил он врагов налево и направо. И, обгоняя бегущих меркитов, напряжённо озирался по сторонам:
- Борте, Борте! - уносились к кронам деревьев его отчаянные призывы. - Я пришёл за тобой, жена моя!
А она в это время вместе с рабыней Хоахчин тряслась в возке, которым правил их новый хозяин Чильгир-Боко. Продираясь между деревьями и кустами, возок подпрыгивал на кочках и раскачивался из стороны всторону с таким угрожающим треском, что казалось: ещё мгновение - и он развалится на части… Чильгир склонился вперёд и яростно нахлёстывал лошадей. Вжав голову в плечи, он ожидал смерти в любое мгновение, но было жаль награбленного скарба, сваленного в возок, и он всё хлестал и хлестал плетью по лошадиным спинам.
Иногда Чильгир-Боко оборачивался, чтобы рассмотреть, не приближается ли погоня. И в такие мгновения женщины могли разглядеть застывшее на его лице выражение тоскливой обречённости.
- Дурак я, что согласился взять тебя, Борте! - приговаривал он в сердцах. - Зачем пожадничал? Разве другая женщина согревала бы моё ложе хуже тебя? А теперь, видно, придется мне расплатиться за всё своей пустой головой…
- Придётся, - со злорадными нотками в голосе отзывалась из-за его спины Борте. - Тэмуджин обязательно найдёт тебя и убьёт.
- Молчи, поклятая индже! Прежде чем он меня найдёт, я ещё успею вырезать твой поганый язык!
А по лесу разносился, приближаясь, крик:
- Борте! Где ты?!
Этот голос она узнала бы среди тысячи других. Какой сладкой музыкой он отзывался в её сердце!
А затем она увидела всадника в шлеме из буйволовой кожи, обшитом железными пластинами.
Всадника, звавшего её…
И, дёрнув за руку старую Хоахчин, она соскочила с возка. Рабыня грузно плюхнулась спиной в кучу разившей прелью сырой листвы; а Борте удержалась на ногах. Она подбежала к Тэмуджину.
- Жена моя! - вновь закричал он. - Отзовись, если ты жива!
Борте схватилась за повод его коня. И Тэмуджин уже занёс было меч для удара… Однако тотчас узнал её. Торопливо бросил меч в ножны и, склонившись, обнял:
- Борте… Любимая… Наконец-то я тебя нашёл… Хвала Вечному Небу!
Он жадно хватал ртом прохладный воздух ночи, и грудь его тяжело вздымалась.
- Тэмуджин… - прошептала она, крепко прижавшись щекой к его бедру. - Я знала, что ты не забудешь меня! Верила, что найдёшь…
По лицам обоих катились слёзы.
О Чильгир-Боко они даже не вспомнили. А тот, решившись наконец расстаться с награбленным имуществом, тоже спрыгнул с возка и пустился наутёк. Его никто не преследовал, но он всё бежал и бежал, плутая во тьме между стволами деревьев, - бежал до самого рассвета, пока не лишился последних сил. Тогда он свалился наземь и уснул, как убитый.
Жизнь его была спасена.
Когда он проснулся, то поклялся себе больше никогда не вспоминать ни о Борте, ни о Тэмуджине, мстительном и непобедимом, как чёрный мангус*, которого не берут ни меч, ни пламя, и одолеть которого можно, лишь прибегнув к волшебству.
Неподалёку журчал ручей. Чильгир подошёл к нему и долго плескал себе в лицо холодной водой, словно старался смыть с себя весь ужас прошедшей ночи. Затем напился воды из ручья и побрёл на север, в страну Баргуджинскую*. Туда же, спустившись вниз вдоль течения Селенги, бежали Тохтоа-беки и Даир-Усун с небольшим числом людей. Их долго гнали, рубили и забирали в плен... Немногим посчастливилось уцелеть после ночного побоища.
А Хаатай-Дармале не повезло: его изловили и на аркане привели к Тэмуджину. Тот подъехал на коне к предводителю хаат-меркитов и плюнул ему в лицо. А потом распорядился:
- Наденьте ему на шею кангу и отведите в наш нутуг, к Бурхан-Халдуну. Пусть все видят, какой позор ждёт любого, кто захочет унизить меня!
****
Долго не возвращался Бельгутей, преследовавший врага во главе большого отряда тайджиутов. Он разыскивал свою мать, и чем дальше он забирался в тайгу, тем большая злоба охватывала его… И эта злоба перерастала в отчаяние, ибо ему нигде не удавалось найти Сочихэл.
Наконец один из пленных меркитов указал Бельгутею аил*, в котором находилась его мать. Там Сочихэл жила со своим новым мужем, которому она досталась после пленения. Бельгутей развернул свой отряд в указанном направлении и велел тайджиутам гнать во весь опор.
Времени на сборы у меркитов не было: побросав свои юрты и возы с добром, они бросились спасаться бегством.
- Ты можешь остаться, - обратился к Сочихэл её новый супруг, вскочив в седло. - Я ведь не знаю даже, удастся ли мне сохранить свою голову на плечах.
- Нет, я поеду с тобой, - решительно ответила она, тоже усаживаясь на коня. - Тэмуджин убил одного моего сына, а другой служит ему, как преданный пёс. Теперь у меня нет никого, кроме тебя!
Они пустили коней вскачь - и едва успели скрыться в тайге, когда тайджиуты ворвались в аил.
Спешившись, Бельгутей обнажил меч. И - готовый зарубить любого, кто встанет у него на пути - заметался из юрты в юрту, разыскивая мать:
- Сочихэл-эке! - звал он. - Я пришёл за тобой!
Но ответом ему была тишина... Аил опустел. Нерешительно показались из юрт лишь несколько пожилых индже и боголов, одетых а грязные обноски: спасая свои жизни, меркиты бросили их за ненадобностью… И - кто знает? - быть может, догнали в тайге мать-беглянку приглушённые расстоянием крики сына:
- Сочихэл-эке! Это я, Бельгутей! Если ты здесь, отзовись! Я всё равно отыщу тебя!
Но она не остановила коня, не поворотила назад. Оставив за спиной прошлую жизнь, решительно отринув её, Сочихэл мчалась вслед за меркитами - в Баргуджинские края, в неведомую даль. Чтобы больше никогда не видеть ни ненавистного Тэмуджина, ни его братьев, ни своего собственного сына, которого она считала предателем…
Не найдя Сочихэл, Бельгутей пришёл в бешенство. Некоторое время он ещё рыскал по тайге со своим отрядом, а затем оставил тщетные поиски. Вернулся к Тэмуджину и потребовал:
- Отдай мне пленных!
Тэмуджин пристально посмотрел ему в глаза:
- Где Сочихэл?
- Я не нашёл её! - выкрикнул Бельгутей. - Может, убили её, а может, забрали с собой! Они должны за это поплатиться!
И Тэмуджин всё понял, кивнул:
- Меркиты твои. Делай с ними что хочешь.
****
Бельгутей велел казнить всех меркитских мужчин. И сам участвовал в затянувшейся надолго расправе, стреляя в пленных из лука.
Когда всё было кончено, Тэмуджин обвёл взглядом сотни окровавленных бездыханных тел и подумал о том, как странно устроен мир: ещё сегодня днём эти люди жили своими мелкими сиюминутными заботами, своими разновеликими печалями и радостями, и вот - для каждого из них погасла последняя луна, и солнце уже никогда не взойдёт. Если б им было известно всё наперёд, то, возможно, они сражались бы намного отважнее, чтобы с честью уйти из жизни. Но меркиты поступили как трусы, они бежали, пытаясь спасти свои шкуры - однако что для них изменилось? Ничего. Встретили смерть подобно стаду глупых баранов, уготованных для обильной праздничной трапезы.
А ведь не этого ожидал каждый... Не будет у них теперь ни умудрённой сединами долгой благополучной старости с нетороплиыми рассказами об удачных набегах на чужие улусы, о ратных подвигах прежних дней… ни уютных юрт, в которых так приятно греть старые кости, глядя в потрескивающее пламя очага и слушая, как завывает снаружи студёный зимний ветер… ни заботливых жён и наложниц, умеющих с полуслова угадывать любое желание властителя своей судьбы… ни многочисленных детей и внуков, в которых люди обычно находят отраду на исходе своих увядающих трав… Нет, ничего этого не будет у лежащих здесь меркитов.
Однако в душе у Тэмуджина не теплилось ни единой искорки жалости к поверженным врагам. Напротив, он испытывал чувство удовлетворения.
Долгожданная месть свершилась.
Но самое главное - ему удалось вернуть Борте. Любимая женщина, живая и невредимая, снова рядом с ним.
Чего ещё он мог желать?
Впрочем, слишком многим меркитам удалось спастись бегством. Это неправильно… Ничего, когда-нибудь настанет и их черёд - всех тех, кто сегодня выжил.
****
Жён и детей убитых врагов Тэмуджин раздал своим багатурам.
- Сегодня я нашёл что искал, - сказал он. - Однако пусть не надеются меркиты, что родник их несчастий иссякнет. Впредь мы будем везде преследовать этот подлый народ, и наши уши останутся глухи к любым мольбам о пощаде. Их ждёт смерть, всех до единого!
- Ну, теперь-то нам никак за ними не угнаться, - благодушно посмеиваясь, сказал Тогорил. - Не думаю, чтобы они скоро опомнились от страха, который гонит их вперёд.
- Рано или поздно они всё равно остановятся. Я не буду торопиться. Придёт время, когда им надоест испуганно озираться по сторонам.
- Для этого должны миновать не одни травы…
- Ничего. Я умею ждать.
- Это верно, - согласился Тогорил, вспомнив о том, что миновало не столь уж много лет с тех пор, как его молодой союзник носил берёзовую кангу на шее и питался объедками в курене Таргутай-Кирилтуха. - Ты хорошо умеешь ждать… Узнаю характер моего анды в его сыне: Есугей-багатур был так же отважен и безжалостен к своим обидчикам. Если б он дожил до этого дня, то его сердце - как сейчас моё - переполняла бы гордость за тебя, Тэмуджин!
…В обезлюдевшем меркитском кочевье осталось много брошеных детей: у одних родители погибли, другие же попросту потерялись в суматохе бегства. Среди них Тэмуджин приметил заплаканного мальчугана лет пяти - судя по всему, сына знатного нойона: тот был в шубке из белёных обрезков соболиных шкурок, в сапожках из маральих лапок и в собольей шапочке… Едва он увидел малыша - тотчас вспомнил, как Оэлун-эке жаловалась на одиночество:
- Вы, детки мои, повырастали, а мужа нет у меня, да и стара я уже, не могу родить себе ребёночка. А как бы хотелось маленького! Если б здесь топали детские ножки - не было бы так тоскливо сидеть в юрте со старухой Хоахчин, когда вы все уезжаете…
Вспомнив эту жалобу Оэлун, Тэмуджин подъехал к мальчугану:
- Как тебя зовут?
- Кучу, - ответил тот, утирая слёзы рукавом шубки.
- Где твои родители?
- Их убили.
- Хочешь, я заберу тебя с собой?
- Не хочу! - по лицу мальчика снова потекли слёзы - Если ты сделаешь меня своим боголом, то я вырасту и всё равно убегу!
- Ты не будешь моим боголом, обещаю. Я отвезу тебя в юрту к одной доброй старой женщине, и она станет заботиться о тебе, как о родном сыне…
****
Когда Тэмуджин привёз маленького Кучу домой и подарил его своей матери, радость Оэлун превзошла все его ожидания:
- Само Вечное Небо послало его тебе! - воскликнула она, прижав к груди ребёнка. - Разве может что-нибудь скрасить закат жизни бедной вдове лучше, чем такой вот малыш! Я буду заботиться о сиротке так, как если бы он вышел из моего собственного лона!
- Что ж, значит, у меня будет ещё один брат, - улыбнулся Тэмуджин, довольный, что угодил матери. - А когда он вырастет - дам ему коня, лук и меч. Станет Кучу настоящим багатуром, будет водить в бой моих воинов!
Он склонился к мальчику:
- Хочешь стать багатуром?
Глазёнки у Кучу разгорелись:
- Хочу! Дай мне лук и меч!
Тэмуджин потрепал его по волосам:
- Хорошо, сегодня же получишь аланггир номун* и стрелы-годоли*. Ну, а меч я тебе дам, когда немного подрастёшь.
Так появился ещё один член в семье Борджигинов. Оэлун стала для маленького Кучу настоящей матерью, не делая различия между ним и своими родными сыновьями. К слову, вскоре многие знатные соплеменницы Оэлун стали брать с неё пример, принимая в свои семьи детей, осиротевших в результате войн с монголами…
****
После разгрома меркитов хан Тогорил вернулся в свою ставку. А Тэмуджин и Джамуха, проехав осенней степью с несущимися по ней жёлтыми шарами перекати-поля, остановились у подножия горы Хулдахаркун. Здесь они решили подтвердить своё мальчишеское побратимство и устроили пир. Вновь, как в детстве, обменялись подарками. Джамуха подвёл Тэмуджину захваченного у врага коня по кличке Эбертуунгун* и вручил ему золотой пояс. Тэмуджин также опоясал своего анду трофейным золотым поясом и подарил ему Эсхель-халиун*, личную кобылу посрамлённого меркитского хана Тохтоа-беки.
Были пляски и состязания, воины веселились, заодно с побратимством своих предводителей отмечая и победу над меркитами. Тэмуджин пил много архи, и Джамуха от него не отставал. Оба изрядно захмелели и до глубокой ночи пели песни вместе со своими багатурами. А потом легли спать под одним одеялом.
Решив отныне кочевать вместе, они разбили свои курени поблизости друг от друга.
Надвигалась зима. Как-то тихо и неприметно сменяли дуг друга дни, полные мира и согласия, и Тэмуджину уже стало казаться, что так будет всегда… Но вскоре новая беда грянула, как гром среди ясного неба, и пришибла его к земле.
Однажды ночью, когда они с Борте остались вдвоём в своей юрте, и Тэмуджин принялся гладить её тугое и тёплое тело, ощущая нарастающее желание и предвкушая сладкий миг соединения… его жена вдруг залилась слезами и призналась, что ждёт ребёнка.
Её обрюхатил поганый Чильгир-Боко!
Возможно ли было услышать весть хуже этой? Даже когда меркиты отняли у него Борте, Тэмуджин мог действовать, бороться, у него оставалась надежда, что он сумеет вызволить её из неволи. Теперь же никакой надежды не было. Его жена взращивает в своём чреве вражье семя - и он не в силах воспрепятствовать этому!
Весь мир рухнул для него.
Глава четвёртая
СИЛА ТЯНЕТСЯ К СИЛЕ
И ровное поле
овеял далёкий ветер,
И крепкие всходы
уже набухают новым.
ТАО ЮАНЬ-МИН
По мере того, как рос живот Борте, Тэмуджин делался всё мрачнее.
За что Великий Тэнгри посылает ему такое испытание? Неужто мало страданий и унижений претерпел он в своей жизни?
Тэмуджину казалось, что повсюду он ловит на себе косые взгляды соплеменников. В каждом слове, обращённом к нему, он выискивал скрытую насмешку.
Всё больше времени проводил он в своей юрте, выходя из неё только по крайней необходимости. Всё чаще - грубыми отрывистыми фразами, будто распоряжался о наказании провинившемуся нукеру - приказывал Борте поставить на стол кувшин с архи.
Нет, он ни разу не поднял на неё руку и никогда не кричал на свою бедную Борте-учжин. Разве она была в чём-нибудь виновата? Ведь это он, Тэмуджин, вместо того, чтобы принять смерть от меркитского меча, защищая свой нутуг и своих женщин - жену и мать, - трусливо бежал на Бурхан-Халдун и спрятался под спасительной сенью непроходимой лесной чащи. Это он, спасая свою жизнь, отдал любимую Борте в лапы проклятых меркитов!
Зато теперь ему бежать некуда. Ни одна, даже самая высокая, гора и никакая - даже самая густая - чащоба не смогут укрыть его от позора, не спасут от ненависти и презрения к самому себе.
Иногда он пытался представить, как это было у неё с Чильгиром: прыгающие мужские ягодицы над широко распахнутыми из-под него белыми ногами Борте… её закушенная от наслаждения нижняя губа, так она часто делает, когда не в силах скрыть удовольствия… два жарких дыхания, которые, слившись воедино, всё учащаются, учащаютеся, учащаются… а затем - стоны… О-о-о-о-о-о, эти стоны страсти, выплёскивающиеся до самого неба! Как хорошо он знал их! Как явственно и непоправимо они сверлили его измученный слух!
До чего же ему невыносимо было это представлять.
Настолько невыносимо, что липкий тошнотворный ком подкатывал к горлу и до судороги, до боли в зубах сводило скулы.
В подобные минуты Тэмуджину действительно хотелось ударить Борте. Но он одёргивал себя и, сжав кулаки, шептал - полуосмысленно, почти безумно повторяя:
- Она ни в чём не виновата, ни в чём не виновата… Это я, во всём повинен я сам!
И, притянув Борте к себе, валил её на войлоки, срывал с неё одежду - не до конца, а так, чтобы ткань бесформенным комом оставалась у неё на голове - и яростно, словно желая избавить жену от ненавистного плода, входил в её горячее лоно. Перед глазами Тэмуджина плыла багровая пелена, а Борте стонала, закусив губу, иногда вскрикивала от слишком резких толчков, но не смела противиться…
А потом, утолив страсть, Тэмуджин шептал ей нежные слова, пытался утешить, и по её щекам катились слёзы… До тех пор, пока она, обессилевшая, не засыпала у него на руках.
Он чувствовал себя униженным и опустошённым.
И тогда Тэмуджин поднимал взгляд к дымнику юрты, к этой незарастающей ране Вечного Синего Неба, и шевелил губами в беззвучной мольбе:
- Великий Тэнгри, дай знак, подскажи, что мне делать… Как поступить с этим ребёнком?
****
Ребёнок родился худеньким, краснолицым и крикливым. Это был мальчик с чёрными, слегка раскосыми глазами и редкими тёмными волосёнками - совсем не такой, как все Борджигины.
…Когда у Борте начались схватки, Тэмуджин не выдержал: собрал своих нукеров и уехал на охоту… Вернулся только на следующий день. У порога юрты его встречала Оэлун-эке:
- Мальчик родился, - робко, будто чувствуя себя в чём-то виноватой, сказала мать.
- Как Борте? - спросил он.
- Измучилась она. Сейчас спит.
- Вот и хорошо, пускай спит, - Тэмуджин развернулся и пошёл прочь от юрты.
- Что ты теперь будешь делать? - встревоженно спросила засеменившая следом мать.
- Как что? - зло ответил он. - Праздновать буду!
И возвысил голос - так, чтобы слышали все вокруг:
- Борте-учжин попала в полон к меркитам, когда уже носила под сердцем моего сына! И вот, хвала Вечному Небу, родился первенец у меня! Собирайте пир!
- Пир - это хорошо, - тревога в голосе Оэлун сменилась радостью. - А как ты его назовёшь?
- Назову? - Темуджин сбавил шаг, опустив взгляд себе под ноги… Потом усмехнулся:
- Много незваных пришельцев являлось ко мне, и вот - ещё один, новый гость, которого не ждал… Так пусть и будет у него имя - Джучи*.
… Между тем злая досада ещё долго раздирала его нутро своими обжигающе-острыми когтями. Как ни старался Тэмуджин её задавить, отвлекаясь разными мелочами, нарочно придумывая себе каждый день десятки, сотни пустяковых, подчас свершено ненужных дел и хлопот, - а она всё скреблась изнутри, не находя выхода, всё зудела и не желала успокаиваться.
С той поры навсегда поселилась в нём эта досада. Тэмуджин свыкся с ней, задвинул её в дальнюю щель памяти, туда, где живут мертвецы и нерождённые дети; но даже спустя много трав она нет-нет и высовывалась наружу, напоминая о себе, и тогда у него начинало тоскливо ныть сердце...
****
Между тем судьба - уже помимо воли Тэмуджина - вела его к новым свершениям. По степи быстро разнеслась весть о том, что он, сумев собрать в могучий кулак несколько племён, разгромил меркитов. Кому такое по силам, если не великому воину? Тэмуджин не просто заработал авторитет смелого и удачливого вождя, - многие монголы поверили в его великое предназначение. И к наследнику славы могучего Есугея изо всех аилов потянулись самые лихие наездники и рубаки, предвкушая новые, ещё более громкие и победоносные походы.
Сила тянется к силе.
Сила подталкивает силу…
Стали уходить и джаджираты от Джамухи. Его лучшие воины! Джамуха гневался, но не мог воспрепятствовать своим соплеменникам кочевать с кем угодно и куда угодно - ведь это не рабы и не скот, у них нет хозяина.
- Разве анды так поступают? - не раз возмущался Джамуха в кругу своих нойонов. - Напрасно я поддержал Тэмуджина в походе на меркитов. Напрасно не верил людям, говорившим, что он не гнушается подбирать всё чужое. Теперь вижу: так оно и есть. Бегут воины из чужих улусов - он их принимает. Принесла ему жена меркитское дитя - тоже взял как своего! Зачем мне такой анда?
Эти слова Джамухи верные нукеры передали Тэмуджину, и он, в свою очередь, страшно рассердился:
- Никто не смеет меня так оскорблять!
- Джамуха из тех людей, кому всё скоро приедается, - сказала Борте. - Видно, дружба с нами надоела анде. Раз так, то не лучше ли откочевать прочь от джаджиратского улуса, пока не дошло до кровопролития?
- Так и сделаем, - согласился Тэмуджин. - Джаджиратов много, нам пока с ними не справиться. Да и осудят меня люди, если я подниму руку на своего анду. Что слова Джамухи? Ветер унёс - и не осталось от них следа. Но клянусь: анда о них ещё пожалеет!
И он приказал всем своим подданным собираться в дорогу.
Так 16-го числа, в день полнолуния первого летнего месяца, прожив в мире и согласии с джаджиратами один год и половину другого, Тэмуджин отделился от Джамухи и увёл свой улус прочь.
Половину дня и всю ночь ехали без сна. Когда проезжали через тайджиутские кочевья, Таргутай-Кирилтух перепугался и увёл племя в сторону Джамухи - чтобы просить у него защиты...
В одном из брошенных тайджиутских аилов подобрали потерявшегося в спешке маленького мальчика по имени Кокочу:
- Я возьму его себе, - обрадовалась Оэлун. - Пусть растёт вместе с Кучу, вдвоём им будет веселее!
- Бери, - усмехнулся Тэмуджин. - Появится у меня ещё один братец.
Так стало в семье Борджигинов двое приёмышей.
****
После разрыва с Джамухой словно плотину прорвало: день ото дня присоединялись к Тэмуджину всё новые и новые люди. Приходили и в одиночку, и семьями. Знатные нойоны являлись с большим количеством народа и разбивали собственные курени в стремительно разраставшемся улусе тэмуджиновом.
Привели своих людей и потомки многих ханских родов: Алтан-отчигин, сын Хутула-хана, Хучар-беки, сын Некун-тайджи, Сача-беки и Тайчу, сыновья Соорхату-Чжурки, Хунан из Генигесского рода. Много тайджиутов привёл Даритай-отчигин, родной дядя Тэмуджина, некогда вместе с другими тайджиутами-отступниками бросивший его семью и ушедший к Таргутай-Кирилтуху… Тэмуджин предал забвению старые обиды и принимал всех под свою руку.
Вскоре знатные родовичи собрались на курултай и единодушно избрали Тэмуджина своим ханом.
На белом войлоке подняли его перед толпой собравшихся воинов, и все поклялись ему в верности.
С этого дня он получил новое имя - Чингис*.
И стали его звать Чингисханом.
Говорят: наделённый новым именем получает в свои руки новую судьбу. Надо только уметь правильно ею распорядиться…
****
Узнав об избрании Чингисхана от его посланцев, хан Тогорил сказал им:
- Это справедливо, что посадили на ханство сына моего Тэмуджина. Пусть же монголы отныне никогда не разрушают своего согласия, не развязывают узла единодушия, не обрезают собственного ворота!
Христианин, как и все кераиты, Тогорил желал мира в степи.
Совсем по-иному отреагировал на внезапную новость Джамуха:
- Так вот почему анда отложился от меня! - воскликнул он. - Пожелал стать ханом! Что ж, посмотрим, как будут блюсти ему верность нукеры, побросавшие ради жирного куска свои родные улусы!
Раздражение и злоба копились в нём, и многим уже было ясно, что ничем хорошим это не кончится.
Так оно и вышло.
Вскоре между Джамухой и Чингисханом началась война.
Причиной послужил следующий инцидент. Тайчар, младший брат Джамухи, под покровом ночи попытался угнать табун лошадей, пасшихся вблизи одного из куреней Чингисхана. Табунщик, бросившийся в погоню за похитителем, пустил в него стрелу - и, угодив Тайчару в спину, поразил того насмерть…
После этого уже ничто не могло остановить Джамуху, охваченного жаждой мести… Джаджираты выступили в поход. К ним присоединились тайджиуты Таргутай-Кирилтуха, а также племена уруудов и мангудов - и Джамуха повёл объединённое войско навстречу Чингисхану, который в это время уже искал удобное место для битвы…
Две конные орды - по три тумена с каждой стороны - сшиблись у подножия гор, в урочище Далан-бальчжут… Перелом в сражении наступил быстро: войско Чингисхана дрогнуло и покатилось вспять. Казалось, ещё немного - и поражение неминуемо. Но отступающие, прижатые к горному массиву, вдруг развернули коней - и лавина всадников шумным серым потоком стала втягиваться в узкое Дзереново ущелье. А преследователей, которые в опьянении победой попытались было сунуться следом за ними, встретил шквал стрел - и вскоре у входа в ущелье нагромоздилась гора человеческих и конских трупов.
- Хитёр анда, - зло сказал Джамуха, вглядываясь в тёмный провал ущелья. - Будь у меня и десять туменов - всё равно их положат у входа в эту дыру! Но я не настолько глуп, чтобы посылать своих нукеров на верную смерть…
По его распоряжению перед входом в ущелье - так, чтобы осаждённым всё было видно, но стрелы оттуда не долетали - установили семьдесят больших котлов. Наносив воды из Онона, под ними развели огонь. И всех пленных сварили в этих котлах. Один лишь Чахаан-Ува - бывший соратник Джамухи, переметнувшийся к Чингисхану - избежал этой участи:
- Отрубите предателю голову, - приказал Джамуха, - и привяжите её к хвосту моей лошади. Там ей самое место.
…Когда всё было кончено, он велел своим нукерам собираться в обратный путь:
- За брата я отомстил. Если же анде этого мало - пусть сам придёт ко мне искать свою смерть.
Джаджираты ушли к родным нутугам. А урууды и мангуды, потрясённые жестокостью Джамухи, ночью отстали от его войска - и явились к Чингисхану…
Наблюдая, как воины - осторожно, чтобы не развалилась сваренная человеческая плоть, - сносят трупы своих товарищей к общей могиле, Хасар вздохнул:
- Видно, не будет нам покоя, пока жив Джамуха.
- Ты прав, - согласился Чингисхан. - Но пока у нас слишком мало сил, чтобы справиться с ним. Джаджираты - очень хорошие воины.
- А если ты позовёшь на помощь Тогорила?
- Он не захочет, чтобы я воевал с андой. Попытается примирить нас. А я мира с Джамухой больше не желаю!
Впрочем, вскоре Чингисхану пришлось обратиться к Тогорилу по совсем иному поводу. Он узнал, что Алтан-хан* китайской империи Цзинь* направил большое войско против татар - и те, спасаясь, отступают всем улусом вверх по реке Улдже вместе со своим скотом и домашним скарбом.
- Само Вечное Небо посылает нам случай отомстить татарам за смерть отца, - сказал Чингисхан братьям. - Встретим их, как зверя на облавной охоте! А чтобы вернее разбить татар, позовём Тогорила. Надеюсь, он ещё не забыл, кто отравил его анду Есугея.
…Выслушав гонца, кераитский хан не колебался ни минуты:
- Передай сыну моему Чингисхану, что я выступаю немедленно.
Так сказал он и тотчас вышел из юрты, чтобы распорядиться о сборах в поход.
****
Чингисхан и Тогорил повели своих нукеров навстречу татарам вниз по долине Улджи. Устроив засаду, они разбили передовой отряд неприятеля, а затем, не давая татарам опомниться, взяли с налёту наскоро сооружённые ими укрепления в урочищах Хусуту-шитуен и Нарату-шитуен. Захваченных татарских вождей казнили на месте. Многих пленных мужчин тоже убили, а тех, кого эта участь миновала, вместе с женщинами и детьми поделили между монгольскими племенами-победителями.
В одном из разгромленных татарских укреплений Чингисхан снова подобрал ребёнка, оставленного родителями. Это был мальчик, одетый в подбитую соболем телогрейку штофной парчи, с золотыми кистями на шнурах. Когда Чингисхан вернулся домой и отдал его матери, Оэлун радостно всплеснула ладошами:
- Какой милый ребёнок! Сразу видно, что он, как и наш Кучу, сын благородных родителей!
Оэлун-эке приняла в свою семью и этого малыша, дав ему имя Шикикан-Хутуху. Ему предстояло вырасти и, выучившись письму, стать первым грамотеем среди приближённых Чингисхана. Ибо до него монголы письменности не знали.
К слову, Шикикан-Хутуху был не последним приёмышем Оэлун: вскоре ей привезли ещё одного сироту, чжуркинца Бороула. Она и его с радостью взяла к себе в юрту.
Окружив заботой и лаской всех - теперь уже четверых - своих приёмных сыновей, стареющая Оэлун-эке воспитывала мальчуганов как родных; и все они, когда выросли, стали преданными нойонами Тэмуджина.
Глава пятая
НА КРЫЛЬЯХ МЕСТИ
Нельзя им было в мире жить совместно,
Под небосводом им казалось тесно.
СААДИ ШИРАЗИ
Разгромив татар, Чингисхан торжествовал: он отомстил за отца!
Доволен был и Тогорил, поскольку кераитским воинам в этом походе досталась очень богатая олджа*.
Да и Вангин-чинсян, предводитель цзиньского войска, чрезвычайно обрадовался тому, что случай помог ему разбить врага чужими руками. Встретившись с неожиданно объявившимися союзниками, он пожаловал Чингисхану титул джаутхури, а Тогорилу - титул вана.
После этого Вангин-чинсян со своим войском отбыл восвояси.
Чингисхан, уяснив, что «джаутхури» означает примерно то же самое, что нойон, поставленный во главе сотни воинов, отнёсся к китайскому титулу с пренебрежением. Зато ставший к старости тщеславным Тогорил с этого дня велел своим нукерам именовать себя исключительно ван-ханом. Титул вана означал княжеское достоинство и давался ханам, дружественным цзиньскому императору.
…После победы над татарами молва о славе и могуществе Чингисхана ещё более выросла, распространяясь повсюду, словно степной пожар. Из разных племён стекались к нему отважные лихие багатуры, жаждавшие ратных подвигов и грабежа. Его улус неуклонно разрастался. Но всё чаще вспоминал Чингис слова Хасара, сказанные после битвы в ущелье Дзеренов, - о том, что не будет ему покоя, пока жив Джамуха… Завистливый анда не хотел смириться, он плёл интриги и собирал вокруг себя недовольных нойонов.
Наконец, в год Курицы (1201) Джамухе удалось собрать враждебных Чингисхану вождей на курултай. В урочище Алхуй-булах, расположенном на слиянии рек Эргуне и Кан-мурен, съехались ханы и знатные нойоны от хонкиратов, икиресов, куруласов, дорбенов, сальджиутов, хадагинцев, ойратов. Были и представители многих влиятельных татарских родов. От тайджиутов явился Таргутай-Кирилтух, от меркитов - Хуту, сын Тохтоа-Беки, а от найманов - сам хан Буирух.
На курултае уговорились выступить в поход против Чингисхана и ван-хана Тогорила, вверив Джамухе командование объединёнными силами племён. А для того, чтобы возвысить Джамуху над Чингисханом и Тогорилом, его провозгласили гурханом*.
Получив известие о войне, Чингис послал гонца к ван-хану. Соединив свои войска, они двинулись вниз по течению Керулена навстречу противнику.
В урочище Койтен - между озерами Буир-нур и Кулун-нур - схлестнулись с вражескими полчищами. Завязалась битва, длившаяся несколько дней: с наступлением сумерек противники расходились, огораживаясь телегами, а с первыми лучами солнца вновь сшибались в смертельном противоборстве. Теснили друг друга то одни, то другие, но перелома в сражении всё не наступало. В один из дней разразилось ненастье: подул ураганный ветер, в небе загрохотал гром, и хлынул холодный проливной дождь.
- Видно, мы прогневали небеса! - подняв лицо навстречу низвергавшимся струям злой воды, воскликнул найманский хан Буирух. - Я уже потерял здесь половину своих нукеров. Если завтра враг явится в мой улус - с кем буду защищать его? Откуда возьму силы?
И с приходом ночи он увёл найманов с поля боя - бежал по южному Алтаю к родным нутугам.
Узнав о предательстве хана Буируха, ушли под покровом темноты меркиты и ойраты…
Однако на следующий день битва продолжилась - и вновь не затихала до глубоких сумерек.
Чингисхан яростно размахивал коротким мечом в гуще сражавшихся. Время от времени над смертоносным лязгом металла возносился его крик:
- С нами Великий Тэнгри! Убьём их всех! Пусть захлебнутся своей поганой кровью! В степи хватит места для могил!
И нукеры чувствовали в голосе своего хана такую несокрушимую энергию, такую силу ярости, что, казалось, ещё немного - и само небо обрушится на головы его врагов.
Шлем с Чингиса сбили, длинные рыжие косички намокли и при каждом резком движении больно хлестали его по лицу; а под защитным панцирем липко хлюпала смешанная с дождевой водой вражеская кровь... Меткой стрелой, пущенной из неприятельского лука, перешибло шейный позвонок его саврасому коню - и он кубарем покатился наземь, больно ударившись коленом и плечом… Верные нукеры тотчас обступили своего хана и, отбиваясь от наседавших врагов, вывели его из боя.
- Коня! - крикнул Чингисхан, нетерпеливо вглядываясь сквозь дождевую пелену в бурлящий водоворот человеческих тел. - Скорее, подайте мне нового коня!
К нему подвели свежего скакуна, и он без промедления вновь ринулся в многоголосое месиво сражения.
Под вечер, пребывая уже в полуобморочном состоянии от усталости, он вдруг ощутил удар в шею. И, ничего не успев сообразить, вывалился из седла - навстречу звону и ослепительной темноте…
****
Когда Чингисхан пришёл в себя, над его головой ярко сияли звёзды.
В воздухе висел тяжёлый запах крови.
Рядом возвышалось его родовое знамя, воткнутое древком в разбухшую землю: на тяжело обвисшем белом полотнище был вышит расправивший крылья кречет, считавшийся духом-хранителем Борджигинов.
Чингис лежал на измазанном в грязи мокром войлоке, а к его шее присосался губами верный нойон Джелме… Увидев, что к хану вернулось сознание, тот оторвался от его шеи и, сплюнув наземь бурую слюну, сказал:
- Тебя стрелой ранило. Я всю ночь кровь отсасывал, чтоб она не пошла внутрь...
- Чем закончился бой? - спросил Чингисхан. - Где наши враги? Опять огородились телегами?
- Нет, - ответил Джелме, утирая ладонью окровавленный рот. - Джамуха с джаджиратами бежал. Ван-хан преследует его.
- Негоже мне разлёживаться, когда до победы осталось лишь копьё протянуть, - сказал Чингисхан сгрудившимся вокруг него нойонам и, опершись о плечо Джелме, медленно поднялся на ноги. - Приведите моего коня. Надо загнать раненого зверя и добить его, пока он не опомнился от страха!
Однако преследовать Джамуху он не стал. Решил свести счёты с Таргутай-Кирилтухом и направил своё войско вслед за тайджиутами, убегавшими к Онону. Вскоре, переправившись через реку, нукеры Чингисхана настигли беглецов. Они гнали по голой равнине своих соплеменников - безжалостно расстреливали и рубили всех, кто пытался оказать сопротивление; и, щёлкая бичами, сгоняли в кучки тех, кто сдавался на милость победителей.
Таргутай-Кирилтуха среди пленных не оказалось. Разосланные Чингисханом в разные стороны отряды старательно разыскивали его повсюду, но он как сквозь землю провалился.
- Если б этот жирный боров был жив - обязательно нашли бы его, - сказал Бельгутей. - Наверное, лежит где-нибудь, изрубленный так, что не узнать.
- По одежде узнали бы! - воскликнул Хачиун.
- Э, брат, разве ты не знаешь, что знатные нойоны обычно при бегстве норовят напялить на себя какие-нибудь обноски, чтобы их приняли за никому не нужных харачу!* - возразил Бельгутей.
Чингисхан был огорчён:
- Жаль, что не попался он мне в руки. Хотел я надеть берёзовую кангу ему на шею - да, видно, не судьба. Ну, как бы там ни было, а я исполнил что обещал: отобрал у него отцовский улус! Пускай же теперь имя Таргутая сгинет со света и истлеет в земле вместе с его костями.
И действительно, никто больше не слышал о Таргутай-Кирилтухе, нигде он не объявился - судя по всему, погиб среди тысяч безвестных беглецов, изрубленных мечами нукеров Чингисхана.
А когда стали собирать пленных, к хану приволокли на аркане молодого тайджиута:
- Это он стрелял в тебя, люди видели!
- Убил твоего саврасого Джебельгу!
- Одно твоё слово, Чингис, - и мы изрубим его на куски, а мясо отдадим собакам!
- Освободите его от петли, - приказал Чингисхан.
Спешившись, он отдал конский повод подоспевшему Джелме и подошёл к понурившемуся пленнику:
- Так это твоя стрела перешибла позвонок моему беломордому любимцу?
- Моя.
- А целился ведь в меня?
- Конечно, - тайджиут внезапно поднял голову. - А что ещё должен делать воин в бою, как не стрелять во врага? Я не из тех трусов, что улепётывают без оглядки при первых звуках битвы!
- Достойный ответ, - Чингисхан, усмехнувшись, пригладил ладонью рыжие усы и бороду. - Коварный враг обычно запирается в своём душегубстве, а душа настоящего воина всегда открыта…
В глазах молодого тайджиута затеплилась надежда:
- Если хан повелит меня казнить, тo останется от меня только мокрое место размером в ладонь, - сказал он, облизнув пересохшие губы. - Но если он возьмёт меня в своё войско, то клянусь верно служить ему!
- Что ж, такие смельчаки мне нужны… Как тебя зовут?
- Джиргоадай.
- Мы прозовём тебя по-другому… За то, что прострелил моего Джебельгу, имя твоё отныне будет Джебэ*!
После этого Чингисхан велел казнить не только всех, захваченных в плен, именитых нойонов, но и их детей, и внуков… А остальных пленных отпустил, и они влились в Чингисов улус.
****
Джамухе с его джаджиратами удалось оторваться от преследования и уйти в родные кочевья.
Вскоре Чингисхану и Тогорилу стало не до него. Им пришлось совместными усилиями отражать нападение меркитов…
А с наступлением года Собаки (1202) возникла новая угроза: Чингису донесли, что татары готовят мщение - собираются идти на него войной.
Он уговаривал ван-хана собраться и ударить по врагам первыми, но тот неожиданно отказался наотрез:
- Стар я стал, чтобы дни и ночи проводить в седле, все мои кости ноют, просят покоя! Да и не стоит верить слухам, мало ли что люди наболтают… Пусть время покажет, где правда, а где ложь, и тогда уж мы решим, как поступить.
Лукавил Тогорил! Не по душе ему стало стремительное возвышение Чингисхана, потому и отказал в своей поддержке. К тому же за спиной своего молодого союзника ван-хан уже тайно сносился с Джамухой…
А Чингисхан, дотянув до осени, решил: дальше медлить нельзя. И самостоятельно выступил на татар.
На сей раз застать врага врасплох не удалось: собрав большие силы, татары встретили его в урочище Далан-нэмургес. Перед битвой Чингисхан объявил:
- Если мы потесним неприятеля, не задерживайтесь у добычи! Ведь после окончательной победы она от нас не уйдет - сумеем поделиться. В случае же отступления все обязаны немедленно возвращаться в строй и занимать свои прежние места. Голову с плеч долой тому, кто не вернётся в строй и не займёт своего первоначального места!
А затем он взмахнул рукой. И дожидавшиеся этого сигнала дунгчи* поднесли к своим губам трубы из морских раковин, призывая войско на битву. И зарокотали боевые барабаны, стронув с места ощетинившуюся копьями лавину всадников. И монгольские мергены*, на скаку выхватывая из колчанов стрелы, принялись осыпать татар непрекращающимся смертоносным дождём, от которого нигде не укрыться… Тумен за туменом сшибались и перемешивались, кромсая и топча друг друга с яростным криком и лязгом стали.
И татарское войско дрогнуло, попятились… Всё сильнее и сильнее… А затем - бросилось бежать!
Монголы не отставали, мчались следом: кололи, рубили, пускали стрелы в спины татарских всадников.
На землю опустился недолгий осенний вечер. Словно кровь зловещих духов смерти, расплескался по небу багровый закат… Но и в сгустившихся сумерках, и потом - в сером лунном свете - продолжали мчаться тени, и звучали торжествующие победные возгласы и крики смертной боли, и топот копыт и удары клинков, рассекавших живую плоть…
Следуя строгому приказу, никто из монголов не останавливался для грабежа. Лишь родичи Чингисхана Даритай-отчигин, Алтан и Хучар, не удержавшись, по пути растрясли татарский обоз. Однако вскоре поплатились за свою жадность: узнав об их ослушании, хан приказал отнять у них награбленное, опозорив знатных нойонов перед всем войском.
Лишь к исходу ночи завершилось побоище…
Наутро Чингисхан собрал в своей походной юрте большой семейный совет.
- Никому уйти не удалось, - удовлетворённо сказал Хасар, усаживаясь на войлок рядом со своими братьями. - Кого не истребили - тех взяли в полон!
- Теперь у нас будет много боголов, - добавил Бельгутей. - Да и без татарских кумай* ни один наш воин не останется.
Чингисхан обвёл всех присутствующих тяжелым взглядом. Белки его глаз покраснели из-за многодневного недосыпания и слезились от пыли, набившейся в них во время битвы.
- Татары - кровные враги Борджигинов, - медленно сказал он. - Или вы забыли, кто отравил Есугей-багатура? Или вы не Борджигины, Хасар, Бельгутей?
- Но мы ведь сегодня отомстили за отца, - неуверенно подал голос Тэмуге. - Куда сильнее отомстили, чем в прошлый раз. Сравняли с землёй татарские курени, забрали себе их женщин и детей! Мужчины татарские станут нашими боголами - чего ещё ты хочешь?
- Я хочу… Чтобы их души отправились туда, где сейчас живёт душа нашего отца. Пусть он с них спрашивает за все их подлые поступки.
- Но ведь пленных так много! - воскликнул Бельгутей. - И ты хочешь их всех убить? Это совсем не в наших обычаях, брат.
- Мои нукеры не должны довольствоваться ветхими обычаями; им пора научиться жить по-новому, - твёрдо сказал Чингисхан, поднимаясь на ноги. Он вынул из ножен короткий меч, провёл им по своим волосам и, повысив голос, проговорил отрывисто:
- Убейте всех! Хотя нет: дети, которые ростом не достигли тележной оси, пускай живут. Их мы обратим в рабов и раздадим по разным местам… Остальных же повелеваю предать смерти!
Затем разыгралась драма, память о которой донесла до нас «Тайная история монголов»*:
«Когда, по окончании совета, выходили из юрты, татарин Еке-Церен спросил у Бельгутея: «На чём же порешил совет?» А Бельгутей говорит: «Решено всех вас предать мечу, равняя по концу тележной оси». Оказалось потом, что Еке-Церен оповестил об этих словах Бельгутея всех своих татар, и те собрались в возведённом ими укреплении. При взятии этих укреплений наши войска понесли очень большие потери. Перед тем же, как наши войска, с трудом взяв татарские укрепления, приступили к уничтожению татар, примеривая их по росту к концу тележной оси, - перед тем татары уговорились между собою так: «Пусть каждый спрячет в рукаве нож. Умирать, так умрём, по крайней мере, на подушках из вражеских тел». Вследствие этого наши опять понесли очень много потерь. Тогда, по окончании расправы с татарами, которых примерили-таки к тележной оси и перерезали, Чингисхан распорядился так: «Вследствие того, что Бельгутей разгласил постановление Великого семейного совета, наши войска понесли очень большие потери. А потому в дальнейшем он лишается права участия в Великом совете…»
Таким образом, татары перестали существовать как самостоятельный народ; а те немногие, кому посчастливилось выжить, влились в стремительно разраставшуюся орду Чингисхана.
По иронии судьбы среди полонянок Чингисхану приглянулись две сестры - Есуй и Есуган, которые оказались дочерьми непокорного Еке-Церена… Хан велел привести их к себе юрту и объявил юным пленницам, что берёт их в жёны.
Есуй и Есуган погоревали немного, но вскоре смирились. Ведь, что ни говори, а положение ханш всё-таки гораздо привлекательнее, чем участь бесправных невольниц в юрте какого-нибудь простолюдина-харачу!
…Борте поначалу сильно ревновала Чингисхана к его новым жёнам. Но когда тот насытился свежими прелестями юных тел, она с удовлетворением отметила, что всё реже он призывает к себе на ложе «этих татарок» и всё ласковее становится с ней, с Борте… Старая любовь не ржавеет!
И она сменила гнев на милость.
Прошло ещё немного времени - и хан вновь, как и прежде, стал принимать подданных в своей юрте, лёжа в постели с Борте. Укрытые овчинным одеялом, они прижимались горячими телами друг к другу. Чингисхан выслушивал нойонов и просителей; кому-то давал распоряжения, кого-то распекал за провинности, а сам мягко поглаживал рукой её груди и живот, её колени и бёдра… А иногда не мог сдержаться: оборвав посетителя на полуслове, велел ему убираться вон - и, отбросив в сторону одеяло, переваливался на Борте, раздвигал ей ноги и с яростным стоном входил в её зовущее лоно…
О, ни одну из своих жён он не любил так, как её, она это знала!
Так что в следующем году, когда хан женился на Ясунсоен-беги, дочери ван-хана Тогорила, Борте восприняла это уже более спокойно. К слову, Ясунсоен-беги, как и все кераиты, была христианкой-несторианкой, и сыновья Чингисхана от этого брака также приняли христианскую веру.
Год от года разрастался гарем великого хана. На закате жизни у него было двадцать шесть жён и около двух тысяч наложниц... Однако до конца своих дней он по-настоящему любил только Борте.
Глава шестая
ЗАКЛЯТЫЕ ДРУЗЬЯ И КРОВНЫЕ ВРАГИ
И если он закрывает пред тобой все пути и проходы, Он покажет тебе тайную лазейку, о которой никто не знает.
ДЖАЛАЛЕДДИН РУМИ
Чтоб быть справедливым возмездье могло,
Лишь злом воздавать подобает за зло.
АБУЛЬКАСИМ ФИРДОУСИ
Интриги Джамухи достигли цели: ему удалось-таки привлечь на свою сторону ван-хана Тогорила. Случилось это летом в год Свиньи (1203). Совсем недавно в Чингисовом улусе отметили праздник первого айрага. День, когда Небо позволяет начать доение кобылиц и пахтать айраг, по заведённому обычаю определил шаман Тэб-Тэнгри, а затем Чингис под его камлания окропил молоком землю и воздух. Айраг являлся одним из основных продуктов питания у степных кочевников, и теперь люди могли восстановить силы после довольно голодной зимы и скудной весны. Поэтому настроение у всех было приподнятое. И тут, как гром среди ясного неба, грянула весть о новой войне. Джамуха и Тогорил, объединившись, выступили в поход на Чингисхана, намереваясь захватить его врасплох. Это им почти удалось, однако в последний момент двое пастухов предупредили его об опасности - и, успев собрать несколько тысяч верных нукеров, Чингис бросил их против трёх туменов неприятельского войска.
Неравная битва началась в полдень и продолжалась до поздних сумерек. Когда противники разошлись, у Чингисхана оставалось всего 2600 воинов. Понимая, что с такими силами он на следующий день неминуемо потерпит поражение, хан под покровом ночной темноты увёл своё потрёпанное войско в леса.
Отступали труднопроходимыми горными тропами. А когда противник потерял их след, свернули на равнину и стали собирать подкрепления.
А Джамуха с Тогорилом решили, что бежавшему от них Чингисхану никогда более не удастся вернуть себе прежнее могущество, - и разъехались по своим улусам.
Они ошиблись!
Чингисово войско, плавной дугой двигаясь по степи, отдохнуло и откормило коней. День ото дня усиливалось оно подходившими со всех сторон подкреплениями…
Не ожидавший предательства Тогорила, Чингисхан срывал зло на Ясунсоен-беги:
- Молись своему кресту, чтобы я сохранил жизнь этому старому кулану! Да вряд ли вымолишь. Уж как попадётся он мне в руки - не будет ему пощады!
Вскоре ему удалось выведать, что ван-хан распустил своих нукеров по родным куреням, а сам пребывает в полной беспечности, проводя время в весёлых пирах. Тогда Чингисхан бросил своих конников в стремительный марш… Ночью монгольские багатуры окружили ставку Тогорила и, как снег на голову, свалились на неприятеля, издавая воинственный клич:
- Ур-ра-а-агша*!
Долго продолжался этот ожесточённый бой, в течение которого не смолкали конское ржание, лязг мечей и сабель, крики умиравших и стоны раненых.
Но участь ван-хана была предрешена.
****
Наутро стихли смертные звуки над степью.
Кераиты потерпели сокрушительное поражение.
Место побоища было завалено горами трупов. Человеческая и конская кровь густо пропитала землю…
Ван-хан получил ранение; однако ему и его сыну Нилха-Сангуну удалось бежать в страну найманов. Там Тогорила обезглавили, и Таян-хан найманский, оправив в серебро его череп, сделал из него чашу. А сын ван-хана Нилха-Сангун, брошенный всеми, бесследно сгинул в пустыне… Правда, позже возникли слухи, что ему с горсткой нукеров удалось добраться до земли тангутов; там они приступили к грабежам, и против них послали тангутские войска, вытеснившие их на запад, во владения уйгуров. Впрочем, скорее всего, это были только слухи, ибо никто из монголов более не видел Нилху-Сангуна, и следы его канули в пучину истории. Да и Чингисхана мало заботила судьба этого ничтожного человека:
- Ван-хан был воином, хоть и пошёл против меня, - сказал он. - А Нилха-Сангун - даже если когда-нибудь и вернётся сюда - никому здесь не нужен. Нет ему больше в степи места.
Многих кераитов Чингисхан раздал в рабство, а их улус присоединил к своим владениям. Взял он себе здесь и новую жену, девушку по имени Ибаха-беки. Была она старшей дочерью Джаха-Гамбу, брата хана Тогорила.
Пройдёт три года, и Чингисхан - в качестве награды за ратные подвиги - подарит Ибаху-беки своему нойону Джурчедаю…
Всё легче распоряжался он чужими жизнями; всё выше возносился над простыми смертными, почти не задумываясь об этом. Лишь изредка - когда выдавался спокойный тихий вечер в своей юрте, у очага, в кругу домочадцев - посещала хана отрадная мысль: вот оно, пришло долгожданное время, когда начинает сбываться то, о чём давно мечталось. Больше ему некого бояться в степи. Никто не посмеет нарушить его покой. Наоборот, это его, Чингиса, именем враги теперь пугают своих детей. Вот какая хорошая жизнь настала! Ради неё стоило терпеть лишения и невзгоды; а что она стоила рек пролитой крови - ну так не могут же все быть победителями… Небо благосклонно к сильнейшему.
Когда Чингис думал об этом, необычайно тепло становилось у него на душе.
***
Джамуха после поражения ван-хана нашёл убежище у найманов и принялся подстрекать Таян-хана найманского против Чингиса. И поддался Таян-хан, стал искать союзников для войны с монголами. Весной в год Мыши (1204) он сговорился о совместных действиях с меркитами, а затем отправил к Алакушу-дигитхури, хану племени онгутов, посланника с письмом:
«Сказывают, что в северных пределах появился новый государь по имени Чингисхан. Мы знаем только точно, что на небе есть двое: солнце и луна, но каким образом будут два государя царствовать на этой земле? Будь ты правою рукою моею и помоги мне войском, чтобы мы могли взять его колчан*.»
Осторожный Алакуш-дигитхури, не пожелав воевать с монголами, известил Чингисхана о нависшей над ним угрозе. И тот, немедленно собрав курултай, заявил своим нойонам:
- Думал я, что мы добились мира, победив одних врагов и устрашив других. Однако снова зложелатели не дают нам покоя! Таян-хан найманский и предатель Джамуха собирают племена, чтобы прийти с войной в наш улус… Видно, прав Таян-хан: один правитель должен быть людей - только тогда они смогут жить в мире и согласии. Что ж, достоинство каждого дела заключается в том, чтобы оно было доведено до конца!
Видя, как Чингисхан идёт от победы к победе, даже самые маловерные уже не сомневались в том, что самим Менкэ-Кеке-Тэнгри* ему предопределено править народами. Поэтому курултай единодушно поддержал его решение: упреждая врага, идти на Алтай, в страну найманов, и там разбить Таян-хана.
Не ожидавшие нападения найманы были застигнуты врасплох, когда монголы вторглись в их нутуги. Войско Таян-хана превосходило по численности монгольское, но у страха глаза велики, и Таян-хан отступал, не решаясь дать сражение, - до тех пор, пока не попал в окружение на возвышенности Наху-гун… Решающая битва началась вечером. Испуская устрашающие крики, мчалась на врага монгольские багатуры, пуская в ход сперва стрелы, затем копья; и, наконец, сойдясь в ближнем бою, стаскивали врагов с сёдел при помощи арканов и крючьев, прикреплённых к древкам пик. И добивали их короткими мечами и кривыми саблями.
К утру всё затихло. Найманы были разбиты, Таян-хан погиб в сражении, а его сын Кучлук бежал с остатками найманского войска. Вновь удалось ускользнуть и неуловимому Джамухе.
- Ничего, мы его столько раз били, что теперь за ним никто не пойдёт, - довольно щурясь и покручивая пальцами свой правый ус, сказал Чингисхан. - Кому он нужен? Пусть анда скитается по степи, как старый хромой дзерен*, пока не издохнет от усталости. А может, ко мне приползёт просить милости… Только он её не получит. Уж я попомню ему, как он варил в котлах моих нукеров!
…С этого дня не стало на Алтае найманской страны: вся она, с её народом, вошла в улус Чингисов. Здесь же сдались хану и племена, шедшие прежде за гурханом Джамухой: джадаранцы, хатагинцы, сальджиуты, дорбены, хонкираты…
Привели к нему Гурбесу, мать Таян-хана. Когда та была молода, по всей степи разносилась молва о её красоте. И сейчас ещё Гурбесу сохранила следы былой привлекательности: стройный стан, как у юной девушки, гладкое лицо без единого намёка на морщины, большие, слегка раскосые, глаза с бархатистым взглядом… Воистину в юности она должна была сражать мужчин наповал!
Горделиво, не склоняя головы, стояла Гурбесу перед ханом-победителем. И это его разозлило:
- Обычно пленные молят о пощаде, целуя мои гутулы*! Что же ты молчишь-то, будто Великий Тэнгри подарил тебе вечную жизнь?
- Вечную жизнь мне подарить может только Иисус*, - ответила женщина. - а от твоего идола мне ничего не надо. И пощады у тебя просить не собираюсь: убей меня, я готова к смерти!
- Э-э нет, не будет тебе лёгкого конца. Мне ведь рассказали пленные нойоны, что это ты вместе с Джамухой подбивала Таян-хана идти на меня войной! Мало тебе было найманского улуса - ещё и моего захотелось? Чего не хватало тебе? Почестей? Богатств? Славы? Так получишь от меня славу - такую, что сохранится и через много трав после твоей смерти!
- Ты убил моего сына, - сказала Гурбесу. - и ничего худшего уже сделать мне не сможешь.
- А вот увидишь сейчас, - недобро усмехнулся в усы Чингисхан. - Доложили мне, будто ты говорила, что от монголов дурно пахнет. Что ж, хоть ты уже и немолода, но сегодня я брошу тебя на своё ложе - и пусть монгольский запах войдёт в твою плоть навсегда! Посмотрим, сумеет ли помочь тебе твой голый бог на кресте.
Сказав это, он зашагал к своей походной юрте. Задержался у входа, откинул полог; обернулся и, сделав знак своим нукерам, шагнул внутрь.
Гурбесу тотчас подхватили под руки. Она взвыла раненой тигрицей и стала отчаянно отбиваться. Но все её усилия были тщетны: женщину проволокли следом за ханом и бросили на его ложе. Затем невозмутимые нукеры вышли наружу и встали по обе стороны от входа в юрту, уперев в землю свои короткие копья.
Несколько минут изнутри доносились отчаянные крики и звуки борьбы. Но крики становились всё тише; и вскоре сменились редкими стонами… Затем наступила тишина.
Прошло время, достаточное для того, чтобы неторопливому всаднику несколько раз появиться с одной стороны горизонта и скрыться с другой, прежде чем хан вышел наружу.
- Старая кобыла, а норовистая, - лениво выговорил он, подходя к группе собравшихся поодаль нойонов. - Возьму её к себе в гарем: поханствовала вдоволь - теперь пусть научится прислуживать моим молодым жёнам!
****
Крепко врезались Чингисхану в память слова найманского Таян-хана о том, что у людей должен быть один правитель. Чем дольше он об этом размышлял, тем более утверждался в мысли: всё верно, именно так и следует устроить мир ко всеобщему благоденствию! Лишь объединившись под одной сильной рукой, перестанут ханы и нойоны враждовать между собой, ведя бесконечные войны за лучшие пастбища, за скот, за влияние на соседей. Уж тогда никто не станет зариться на чужое добро…
Да, у людей должен быть один правитель, и таким правителем станет он, Чингисхан. Он уже объединил под своей рукой половину степных народов - и теперь должен довести своё дело до конца!
И он не стал медлить. Вскоре после победы над найманами, осенью того же года Мыши, собрав большое войско, вторгся Чингисхан в улус кровных своих врагов - меркитов. Тех самых, что некогда украли его жену и осквернили её.
Без труда разбил он хана Тохтоа-беки при урочище Харадал-хучжаур и захватил весь его улус. Правда, самому Тохтоа-беки удалось спастись бегством, уводя остатки своего войска далеко на запад.
Меркитский народ был покорён, а его земли заполонили орды Чингисхана, разоряя курени, угоняя в рабство женщин и детей, а мужчин - небольшими группами, чтобы не могли взбунтоваться - распределяя по своим сотням и тысячам. Теперь уже никто и не помышлял о сопротивлении.
Глава хаас-меркитского рода Даир-Усун оказался в западне: бежать было некуда, ибо со всех сторон шныряли вражеские нукеры, а сдача в плен и изъявление покорности с его стороны не помогли бы Даир-Усуну сохранить голову на плечах, поскольку он участвовал в давнем похищении Борте, и Чингисхан наверняка пожелал бы жестоко расправиться с одним из своих обидчиков… Тогда хитрый нойон решился на последнее средство: взяв свою дочь, юную красавицу Хулан, Даир-Усун направился с ней напрямик в стан Чингиса:
- Вот, привёз показать тебе своё дитя, - сказал он. - Это самое дорогое, что у меня есть, и если великий хан согласится принять у меня этот дар, то я буду счастлив.
- Всякий дар хорош, если он преподнесён вовремя… - неопределённо промолвил Чингисхан, задумчиво взирая на своего заклятого врага.
Избегая встречаться взглядом с ханом-победителем, Даир-Усун неловко переминался перед ним и выглядел явно скованным.
«Боится смерти, - выдерживая паузу, удовлетворённо подумал Чингис. - Забыл, наверное, старую поговорку: в огне нет прохлады, во мраке нет покоя…»
Однако девушка понравилась Чингисхану. Длинноногая, крутобёдрая, с крепкой грудью и большими миндалевидными глазами - такая способна внушить желание любому мужчине!
Впрочем, он был не столь прост, чтобы поверить этому подобострастно вилявшему хвостом облезлому меркитскому псу Даир-Усуну.
- Что-то долго ты решался расстаться со своим сокровищем, - едко заметил он, усмехаясь в усы. - Понимаю: некуда бежать тебе, Даир-Усун… Да только мои нукеры без спроса берут в покорённых улусах всё, что им понравится. И неужто никто из них не пожелал отведать твоей красотки-дочери? Наверное, ею уже успели вдосталь попользоваться - вот ты и приехал сюда, чтобы сбыть с рук подпорченный товар!
- Это не так, - сказал нойон. - Я всем говорил, что везу свою Хулан к тебе, и нас никто не посмел тронуть.
Тут вмешалась его дочь:
- Зачем обвиняешь меня, хан? - запальчиво воскликнула она. - Разве трудно тебе проверить, девушка я или нет?
- Можно и проверить, - охотно согласился Чингисхан.
По его распоряжению женщины увели Хулан в юрту. И после осмотра подтвердили, что дочь нойона ещё не успела изведать мужчины.
- Это хорошо, - повеселел он. - Ты мне нравишься: молодая, бойкая, и ноги - как у кабарги!
Немного помедлив, он ещё раз уверенно, по-хозяйски оглядел раскрасневшуюся от смущения девушку. Густо смазанные маслом волосы Хулан блестели на солнце. Они были заплетены в тугую длинныю косу… И Чингисхан, зажмурившись, представил, как дочь Даир-Усуна станет расплетать свою косу, вынимая из неё пёстрые ленты… а затем его шею обовьют эти тонкие руки, унизанные звенящими при каждом движении затейливыми золотыми браслетами… и тело Хулан, зовущее, упругое, с кожей цвета солнечных лучей, прильнёт к нему, и подарит ему наслаждение, и с блаженными стонами примет в себя его семя… Он хотел этого, да!
И Чингисхан объявил своё решение:
- Ну что ж, так и быть, возьму тебя в жёны. А ты, Даир-Усун, оставайся в моём войске…
Не откладывая, сыграли свадьбу. И стала юная меркитка большой госпожой - ханшей Хулан-хатун.
А через некоторое время хан приказал тихо, без лишнего шума, зарезать трусливого Даир-Усуна.
Он никогда не забывал старых обид.
Зато к весёлой, порывистой, страстной Хулан быстро привязался душой Чингисхан - и оставался в её юрте на ночь, пожалуй, чаще, чем в юртах других своих жён. И столь нежны были его большие сильные руки, более привычные к мечу, столь пылки были объятия, что недолго горевала Хулан об отце, загнала в тёмные тайники души память о старом Даир-Усуне, который хотел купить себе жизнь, выдав дочь за своего заклятого врага… В конце концов, испокон веков так поступали степные багатуры: забирали силой самых красивых девушек из чужих кочевий, безжалостно расправляясь с мужчинами из их рода... Не в её власти было изменить этот мир.
Плодом любви Хулан и Чингисхана стал сын Кулкан, которому суждено было погибнуть в бою, во время похода на Русь...
Глава седьмая
НА ЗЕМЛЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОДИН ПРАВИТЕЛЬ!
Человека выказывает власть.
ПИТТАК
После победы над меркитами сердце Чингисхана не успокоилось. Ведь ушёл Тохтоа-беки со своими сыновьями Худу, Галом и Чилауном, ушла с ними и часть меркитского войска - а значит, его месть была неполной.
И он бросил своих нукеров следом за беглецами, лично возглавив преследование.
Долгой оказалась эта дорога мести… Зазимовать пришлось на южном склоне Алтая. Весной, в год Коровы (1205), бесчисленные полчища монголов перевалили через Алтайский хребет и двинулись далее на запад.
Тем временем меркиты Тохтоа-беки и найманы Кучлука, встретившись, решили дать бой Чингису объединёнными силами. Место сражения они выбрали на берегу реки Эрдыш* - с тем, чтобы их воины, видя за своими спинами водный рубеж, понимали: отступать некуда… Но это им не помогло. Решимость Чингисхана обрела несокрушимую твёрдость, ничто не смогло бы его устрашить и заставить отступиться от намеченной цели. Теперь он был готов во всеоружии встретить любое сопротивление.
Чингисовы орды с ходу опрокинули неприятельское войско и, громя его, погнали к реке. Меркиты и найманы стремительно откатывались под этим бешеным натиском, и вскоре уже не помышляли ни о чём, кроме спасения собственных жизней. Они бросались в воду, пытаясь переплыть широкий Эрдыш, а им вослед летели копья и стрелы - так что немногим удалось достичь противоположного берега.
В самом начале боя монгольская стрела пронзила сердце Тохтоа-беки. Сыновья, не имея возможности переправить его тело через реку, отрезали голову отца и забрали её с собой.
Те из побеждённых, кому посчастливилось спастись, переплыв Эрдыш, вновь разделились. Кучлук увёл найманов на реку Чуй, в страну кара-киданей*. Меркиты же двинулись на запад и достигли озера Зайсан. Однако и там они не остановились: ужас гнал их прочь от родных кочевий, всё дальше и дальше; они бежали без оглядки от проклятого, непобедимого, не знавшего пощады рыжего мангуса-Чингисхана… И только в степи, расположенной севернее Аральского моря, встретили меркиты половцев - и те приняли беглецов к себе.
…А победители погребли своих мертвецов.Затем развели большой костёр и устроили тризну. Они пили архи и пели печальные песни:
Прощальные хуры и бубны звучат
И плачут для нас с тобой
О тех, кто уже не вернётся назад,
Кто принял последний бой.
Отважно сражаться, не дрогнув в бою, -
Для этого воин рождён.
Когда-нибудь все ляжем в землю свою,
Оставив ей тьму имён.
Грохочет железо, сверкают мечи,
И стрелы певуче звучат.
Под солнцем слепящим и в тёмной ночи
Вперёд багатуры летят.
Под каждым - могучий стремительный конь,
Копыта стучат, словно гром.
В глазах багатуров - нездешний огонь,
Мечта о мире ином.
И помнит любой, кто остался жив:
Дорога ушедших легка,
Великое Небо приветствует их,
Уносят их вдаль облака…
На следующй день Чингисово воинство тронулось в обратный путь, направляясь к родным нутугам…
****
Всё когда-нибудь приходит к своему концу.
Никто из живущих под солнцем и луной не в силах убежать от судьбы - ни люди, ни звери. Не зная своего исхода, каждый, тем не менее, неумолимо приближается к нему.
Так настал час расплаты и для Джамухи…
Все от него отвернулись, и ему теперь было не к кому бежать, не у кого просить помощи. Покинутый большинством своих нукеров, скитался он по степи с горсткой джаджиратов, очень быстро превратившейся в обычную ватагу разбойников. Да и те разбегались один за одним - так что к зиме с Джамухой осталось всего пятеро нукеров.
Неприметно подкралось время, когда свет надежды покинул его сердце.
«Хорош гурхан, с таким-то войском!» - горько думал Джамуха, сидя у скудного огня и слушая злобные завывания ветра за стенами походной юрты…
Зимой стали жить впроголодь: мелкого грабежа в такую пору года не сыскать, все сидят по своим аилам и далеко в степь не высовываются, а нападать на чужие курени впятером - чистое самоубийство… Кое-как перебивались охотой, но и тут им не всегда сопутствовала удача, так что порой случалось не есть по два, а то и по три дня кряду.
Голод и холод вконец озлобили несчастных изгоев. И нукеры сговорились купить себе прощение у Чингисхана ценой жизни своего господина. Во время трапезы дружно навалились они на Джамуху, связали - и, бросив его на телегу, поехали сдаваться.
****
Когда Чингисхану доложили о том, что пятеро джаджиратов привезли связанного Джамуху, тот сильно удивился:
- Да-а-а… Видать, сильно сдал анда! В прежние времена одним махом разметал бы он пятерых…
Выйдя к пленнику (о, как долго хан ждал этого момента!), он распорядился, чтобы того развязали.
- Вот и сошлись мы… - сказал, пристально глядя в глаза Джамухе, разминавшему затёкшие ноги. - Жаль, не по своей воле ты явился. А ведь мог бы стать второй оглоблей в телеге всех моих дел.
- Э, да что теперь говорить. У тебя и без меня хватает цепных псов!
- У меня-то хватает. А вот твои, вижу, больше не желают повиноваться своему хозяину.
- .Да, поймали галки селезня, - горько пошутил Джамуха. - Вот и хочу я тебя, анда, спросить: если вздумают простолюдины чернокостные на своего природного владыку руку поднять - что у тебя за это полагается? Чем ты их наградишь?
- Что тут сказать… Пришли твои нукеры искать моей дружбы. Но кому нужна дружба подобных людей? И какой пример они подадут моим воинам, если я оставлю их в живых?
С этими словами Чингисхан обернулся к своей страже:
- Истребите этих разбойников.
Тотчас закричали, взвыли в пять голосов джаджираты-предатели:
- Пощади, великий хан!
- Небо свидетель, мы пришли служить тебе!
- Смилуйся! Мы ведь по доброй воле явились!
- В чём наша вина? За что гибели предаёшь?!
- Не губи! Верными твоими рабами будем!
Но ещё не отзвучало эхо их отчаянных криков над заснеженной степью, как были изрублены все пятеро на куски.
- Ты тоже заслуживаешь смерти, анда, - негромко проговорил Чингисхан. - За то, что не принял моей дружбы. За то, что коварно напал на меня в урочище Далан-бальчжут. За многое… Но тебе, сыну знатного рода, я позволю умереть без пролития крови, и прах твой будет погребён с почестями.
Ничего не сказал на это Джамуха. Он слишком хорошо знал своего анду Тэмуджина и понимал, что просить пощады бесполезно. Лишь с тоской вслушался в посвист ветра и обвёл прощальным взглядом холодную седую равнину, которую никогда уже не увидеть ему цветущей, залитой щедрыми лучами солнца, наполненной кипением жизни…
По знаку Чингисхана Джамуху схватили несколько пар сильных рук, повалили лицом в холодный вытоптанный снег и с хрустом переломили ему хребет… Монголы верили: если убить человека таким образом, чтобы кровь осталась в его теле, то впоследствии он может возродиться к новой жизни. Поэтому наиболее милосердным способом казни считался перелом позвоночника.
****
Со смертью Джамухи - последнего, самого заклятого недруга - не осталось в степи врагов у Чингисхана: одни погибли, другие, покорившись, влились в его стотысячное войско, а третьи бежали в края столь далёкие, что и не каждая птица долетит… Десятилетия племенных междоусобиц остались позади.
Завоевав огромную территорию, простиравшуюся от Великой Китайской стены до Алтайских гор, пожелал Чингисхан взять себе новый титул - такой, который возвысил бы его над всеми ханами, царями и прочими земными правителями. Для этого осенью года Барса (1206) он созвал большой курултай. Тысячи знатных нойонов съехалась к истокам Онона и, собравшись перед ханским шатром с возвышавшимся рядом девятибунчужным белым знаменем, стали просить его владычествовать над ними.
Поддерживая эту своеобразную церемонию степной инаугурации, Чингисхан вопросил толпу:
- Если вы хотите, чтобы я ханствовал над вами, то готов ли каждый из вас делать то, что я прикажу, приходить, когда бы я ни позвал, идти туда, куда я пошлю, предать смерти всякого, кого я прикажу?
Ему ответил многоголосый хор:
- Готовы!
- Мы ждём твоих повелений!
- Пусть Великий Тэнгри дарует тебе силу на вечные времена!
- Воля твоя для нас - это воля Вечного Синего Неба!
Тогда Чингисхан, вынув из ножен меч, поднял его над головой - и, возвысив голос, объявил:
- Так учтите же: мой приказ будет мой меч!
Тут настал черёд придворного шамана Кокэчу по прозвищу Тэб-Тэнгри:
- Вечное Синее Небо дарует тебе царство лица земного! - торжественно объявил он. - Теперь, когда побеждены твоей десницей государи многих земель, называемые ханами и гурханами, и их области достались тебе, то пусть утвердится повсюду твоё прозвище «Чингис». Ты стал государём государей, и Великий Тэнгри повелел, чтобы прозвание твоё было: Чингисхан, Хан ханов и Владыка владык!
После этого - под безостановочные камлания Кокэчу - его посадили на кусок белого войлока и вознесли над толпой, взорвавшейся возгласами ликования…
****
Жизнь Чингиса обрела определённость и упорядоченность. В его улусе царили мир, покой и достаток, а грядущее не обещало никаких неожиданностей, никаких тревог и опасностей.
Чего ещё мог желать человек, испытавший столько суровых превратностей судьбы?
В большом ханском шатре почти всегда было многолюдно. Старая монгольская пословица гласит: «Счастлив тот, у кого часто бывают гости, и радостен тот хозяин, у жилища которого всегда стоят на привязи кони приезжих». И теперь в ханском шатре редкий день обходился без пышного застолья. Угощение всегда начиналось с хорошего чая, в который добавлялись молоко и масло; для аромата чай заправлялся поджаренным ячменём. Затем подавалось мясо. Украшением стола неизменно являлся массивный бараний крестец с жирным курдюком. Разрезать его хан предоставлял самому старшему из присутствовавших нойонов. Тот в знак почтения надевал головной убор, брал в правую руку нож, трижды проводил лезвием по курдюку и после этого с правой стороны крестца отрезал длинный тонкий ломоть, который передавал другим гостям. Такой же ломоть отрезался с левой стороны, потом снова с правой - и так до тех пор, пока не доставалось по куску мяса всем, приглашённым на трапезу к хану.
После этого разливали архи и начинался пир. На стол подавали мясной бульон с лапшой, сушёные пенки и множество иных блюд. Звенели струны хуров* и ятаг*. Старые сказители-улигэрчи затягивали свои задумчиво-нескончаемые улигэры* о славных свершениях предков и о доблести современников, о победоносных походах Хабул-хана, Амбагая, Есугей-багатура и, конечно же, о великом и бесстрашном Чингисхане, который, не зная поражений, одолел всех своих врагов и изгнал из родной степи зло и предательство… Пели они также о делах давно минувших дней, когда против Вечного Синего Неба восстали и были побеждены древние багатуры; пели о легендарных героях - таких, как рождённый треснувшим камнем государь-мрак Хан-Харангуй, одолевший многих небесных силачей и драконов-громовержцев, но колдовством превращённый в девяностопятиголового мангуса. Пели и о его младшем брате, чудесном охотнике Эрхий-мергене, который обозлился и вздумал отнять дневной свет у мира, сбив с неба солнце. Пущенную в небо стрелу отвёл в сторону Великий Тэнгри, а самого Эрхий-мергена наказал, превратив его в тарбагана. Однако и доныне не успокоился мятежный Тарбаган-мерген: его подземные стрелы - чума - страшнее небесных… Пели улигэрчи и о таинственных и могучих существах, населяющих верхний мир, и о коварных незримых пришельцах из нижнего мира, и о разных разностях, которые приключались в стародавние времена и приключаются доныне на просторах бескрайней степи.
А баурчи* весь вечер подносил гостям новые блюда с едой и кувшины с архи и айрагом…
Не о такой ли жизни мечтал Чингисхан в ту пору, когда он был ещё Тэмуджином - в своём бесприютном и голодном детстве? О, тогда и тушка подстреленной дрофы или угодивший в петлю тарбаган были большой радостью для всей его семьи!
Теперь же всё изменилось.
Достаток Чингиса превосходил всякие мыслимые пределы.
А главное - власть его стала безграничной и простиралась столь далеко, что даже сокол, поднявшись высоко в небо, не смог бы охватить взглядом подвластные великому хану земли от края до края.
Собрав под своей рукой воинственные кочевые племена, отняв не только прежнюю степную волю, но даже имена у этих племён, Чингисхан переплавил их в единый монгольский народ. В народ-войско, разбитый на тысячи, сотни и десятки, где каждый мужчина знал своего командира и своё место в боевом порядке; и все, как один, были готовы по первому приказу двинуться в поход. Девяносто пять тысяч всадников насчитывало теперь монгольское войско. Кроме того, из лучших багатуров Потрясатель Вселенной собрал десятитысячный «кешик» - тумен, составлявший его личную гвардию. Во время битв кешик должен был находиться в резерве для того, чтобы в критических ситуациях Чингис мог ввести его в бой, переломив тем самым ход баталии. Гвардейцы-кешиктены пребывали под особым покровительством хана, он лично разбирал все их дела: «Начальствующие над охранной стражей, - объявил он, - не получив от меня словесного разрешения, не должны самовольно наказывать своих подчинённых. В случае преступления кого-либо из них следует непременно докладывать мне, и тогда - кому следует отрубить голову, тому отрубят, а кого следует бить, того будут бить». Хан ханов поставил простого кешиктена по положению выше войскового тысячника. Каждого кешиктена учили управлять любым подразделением монгольского войска, кроме тумена. Таким образом, кешик служил ещё и превосходной школой военачальников.
А для своей личной охраны Потрясатель Вселенной организовал особо отборную часть в составе кешика - «тысячу храбрых». В бой этому отряду надлежало ходить только в самые критические моменты, вместе с Чингисом…
По большому счёту, каждый монгол, способный сидеть на коне, был теперь великолепным бойцом - ловким, умелым и неустрашимым. Бесценный опыт нескольких десятилетий беспрерывных кровавых междоусобиц - это страшное оружие! Хан мог быть доволен: никому не совладать с такой огромной, могучей и прекрасно выученной конной ордой, ни одному народу против неё не выстоять.
Но любой дальновидный правитель понимает: войску противопоказаны продолжительный мир и самоуспокоение. В мирное время войско разлагается, теряет былую слаженность и дисциплину. К тому же его надо содержать. А монгольские багатуры, проведя много лет в походах и смертельных схватках, давным-давно отвыкли от мирного труда - ведь грабить поверженного противника куда проще и заманчивее!
И Чингисхан чувствовал шаткость момента. Его могучий улус, его огромная степная империя - всё это царство юрт и кибиток могло рассыпаться в одночасье, как рассыпались улусы его несчастливых соперников. Новорожденная монгольская империя требовала свежей крови… Крови новой войны.
Да Чингисхан и сам, всю сознательную жизнь балансировавший на острие направленного в сердце врага боевого клинка, не мыслил для себя мирного существования в кругу близких и домочадцев… Однажды во время пира он спросил своих сподвижников, в чём они видят величайшее наслаждение для человека. Ему ответил Боорчу-нойон:
- Для меня наивысшее наслаждение - это охота, когда можно ехать весною верхом на хорошем коне, держа на руке ловчего сокола!
Примерно в том же духе высказались Борохул, Хубилай и другие нойоны.
Тогда Чингисхан, усмехнувшись, сказал:
- Нет, величайшее удовольствие и блаженство для мужа состоят в том, чтобы подавить возмутившегося, победить врага, вырвать его с корнем, гнать побежденных перед собой, отнять у них то, чем они владели, видеть в слезах лица тех, которые им дороги, ездить на их конях, превратить животы их прекрасноликих супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их разноцветные ланиты и целовать их сладкие губы цвета спелой вишни!
Так мог ли Чингисхан не воевать?
Вряд ли.
Тем более что после большого курултая Хан ханов свято уверовал в то, что не только собственным народом, но и Вечным Синим Небом на него возложена обязанность установить единое и справедливое правление на Земле.
К его удивлению, мир оказался гораздо больше, чем он ожидал.
Однако это не пугало Чингисхана.
Монгольские багатуры - бесстрашные псы Вечного Неба - уже рвались с цепи. Они находились ещё в самом начале своего пути, победоносного и кровавого… А впереди лежало так много стран!
Часть вторая
ПСЫ ВЕЧНОГО НЕБА
Глава восьмая
ПОТРЯСАТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ
Волей Бога под нашей властью находятся все территории от Востока до Запада. Если бы на то не было воли Бога, как могло бы такое случиться?
(Из письма Великого хана Гуюка к Папе римскому Иннокентию IV)
Слово должно быть верным, действие должно быть решительным.
КОНФУЦИЙ
Божий Пёс.
Так прозвали его христиане, коих было немало среди племён, кочевавших по Великой Степи.
Имелись у него и другие прозвища.
Краснобородый - потому что был рыжим, как дьявол, и этим выделялся среди темноволосых монголов.
Бич Неба - потому что нёс смерть за своими плечами.
О, как страшен и беспощаден был этот бич для тех, на чьи спины он обрушивался! Как ненавидели его и как трепетали перед ним!
Пришло время, когда не осталось в монгольских степях свободных племён. Все были избиты и покорены безжалостным собирателем улусов. Одни канули в нети, других превратили в рабов, третьи же влились в его орду, стали верными воинами великого кагана Чингиса.
С той поры появились у него иные прозвища.
Чингисхан - Избранник Неба, Владетель мира, Потрясатель Вселенной…
Но завоевать власть над народами мало, надо ещё суметь её сохранить. А для этого все подданные должны быть довольны. И Чингисхан щедро наделял владениями своих полководцев, знатных нойонов, родичей - всех, кто его поддерживал в прежние годы и на кого он мог опереться в будущем. Но и этого оказалось недостаточно. В начале года Зайца (1207) Чингисхану донесли, что Хасар - родной брат, получивший от него в удел четыре тысячи юрт, - ведёт крамольные речи:
- Я водил в бой тумены и выигрывал для брата сражения, - говорил он, - а мне бросили жалкую кость! Надоело быть на побегушках. Я тоже Борджигин, сын Есугея! И я тоже хочу стать ханом!
А тут ещё шаман Тэб-Тэнгри подлил масла в огонь, сказав Чингисхану:
- Вечное Небо вещает мне свою волю так, что выходит временно править государством тебе, а временно Хасару. Если ты не предупредишь его замыслы, то за будущее нельзя поручиться...
Рассвирепел хан. Собрал нукеров, выехал с ними под покровом ночи - и, прискакав к младшему брату, застал того врасплох. Хасара схватили, сорвали с него пояс, связали. И Чингисхан принялся хлестать его наотмашь ладонью по лицу:
- Предатель! Убить меня вздумал? Место моё занять?!
- Не хотел я ничего такого, Тэмуджин!
- Не Тэмуджин я теперь, а Чингис, великий хан - запомни это так же хорошо, как помнишь имя нашей матери! - он схватил связанного брата за грудки и принялся трясти его. - Говори правду: что замышлял?! Убью! Хребет переломаю!
- Убей, если хочешь, а не замышлял я ничего дурного!
- Не ври, мне всё известно! Что ханствовать хочешь - говорил своим нукерам?
- Что ханствовать хочу - говорил. Но не вместо тебя!
- Глупец, кто тебе поверит! Или скажешь, что собирался править монголами вместе со мной?
- Ну почему вместе с тобой? Земля большая… Ты ведь дал мне четыре тысячи воинов - разве не смог бы я пойти с ними в другие края и завоевать себе ханство, как это сделал ты?
- Не изворачивайся, облезлый хорёк! Смерти моей желаешь?! Говори, пока я не выпустил из тебя всю кровь по капле! - и хан с силой ударил Хасара кулаком в лицо. Тот рухнул на войлочный пол…
Неизвестно, чем бы закончилась эта встреча двух братьев, но тут в юрту ворвалась их мать Оэлун… Кучу и Кокочу, приёмыши семьи Борджигинов, сообщили ей о том, что Чингисхан помчался на расправу с младшим братом, и она, выехав следом за ним в крытом возке, запряжённом белым верблюдом, успела к рассвету достичь куреня Хасара. Теперь Оэлун, оттолкнув своего старшего сына, гневно вскричала:
- Что ты делаешь, опомнись, братоубийца!
- Это он братоубийца, - смутился Чингисхан; и встряхнул головой, стараясь прогнать из памяти всплывшую тень убитого им Бектера. - Хасар мне позавидовал, ханской власти захотел…
Тогда Оэлун распахнула халат, обнажив свои груди:
- Вот, посмотри, изверг! Это груди, которые сосали вы оба! Ты, Тэмуджин, опорожнял когда-то одну полную грудь. Хачиун с Темуге вдвоём не могли опорожнить и одной. А Хасар опорожнял обе груди мои… Что ж, ты теперь и это поставишь ему в вину? Вы ведь братья, и между вами не может быть счётов!
- Он хотел меня извести, - упрямо сказал Чингисхан.
- Это ты меня хочешь извести безвинно! - отозвался с пола Хасар. - Слушаешь разных наушников, а им только того и надо, чтобы нас рассорить.
- Говоришь, что он хотел тебя извести, - запахнув халат, подступила к хану Оэлун. - Но разве не он помогал тебе в трудную минуту? Разве не он бросался в сражения, не щадя своей жизни, чтобы принести тебе эту власть? За что же ты готов его возненавидеть? Почему веришь всем, кому угодно, только не собственному брату?!
Она подошла к Хасару. И, отерев полой своего халата кровь с лица сына, помогла ему подняться на ноги. Властно возвысила голос:
- Развяжите его!
Нукеры вопросительно посмотрели на своего хана. Тот махнул рукой:
- Развязывайте… И поехали отсюда.
Таким образом Хасару повезло: он легко отделался. Правда, спустя недолгое время Чингисхан приказал отобрать у него людей, оставив ему только тысячу четыреста юрт. Но Оэлун-эке узнала об этом уже на смертном одре, и ничего не могла поделать.
После кончины матери Хасар присмирел. Понимал, что в следующий раз хан не простит ему никакого своеволия: лишит жизни, не посмотрит на кровное родство.
…Этой же весной Чингисхан велел позвать своего старшего сына Джучи - и, когда тот вошёл в его юрту, сказал:
- Собирайся в поход. Я дам тебе два тумена, поведёшь их на полночь, в страну Багруджинскую - покорять лесные народы. Если не встретишь больших трудностей, то иди дальше, в страну Шибирь, и подводи под мою руку всех, кого встретишь. Я в это время со своим войском направлюсь на полдень - и буду спокоен, зная, что ты у меня за спиной… Близится время больших свершений, сын!
****
Джучи с войском ушёл на север, а Чингисхан обратил взоры своих полководцев на юг. Там, за полосой пустыни Гоби, лежала китайская империя Цзинь, а к западу от неё, в верхнем и среднем течении Хуанхэ - богатое царство тангутов Си Ся.
Куда нанести первый удар?
- Цзиньцы - наши давние враги, - сказал Боорчу-нойон, когда хан собрал своих полководцев для обсуждения предстоявших военных действий. - Они много раз приходили разорять наши аилы, а женщин и детей угоняли в рабство.
- И ещё не раз придут, - добавил Джебэ-нойон. - Поэтому лучше напасть на них первыми. Отомстим подлым за прежние обиды! За наших отцов и дедов, за всех ханов и нойонов, которых они, пленив, прибили к деревянному ослу!
- Но вокруг Цзинь тянется Великая стена, - возразил Чингисхан. - А в проходах - крепости, которые с наскоку не возьмёшь. Потеряем много нукеров…
- А если не штурмовать проходы, а обойти стену? - предложил Мухали-нойон.
- Обойти - это правильно, - задумчиво сказал хан. - Но разве мы можем быть уверенными, что тангуты не ударят нам в спину?
- Тангуты и сами не раз воевали с Цзинь, - сказал Мухали. - Сейчас они вынуждены платить дань Алтан-хану, по восемьсот лошадей каждый год, и вряд ли это им нравится. Так что, думаю, они будут только рады, если мы разгромим их недругов.
- Однако мы тоже никогда не были друзьями тангутов. Вопрос лишь в том, кого из недругов они сочтут более опасными для себя, - вздохнул Чингисхан. - Всегда следует ожидать худшего, если не хочешь быть застигнутым врасплох.
- Вообще-то, сейчас тангутам, наверное, не до нас. - предположил Джебэ-нойон. - Когда новый властитель изгоняет старого, всегда остаются недовольные…
- Это верно, - согласился хан. - Ныне нет спокойствия в тангутских землях.
Через Си Ся пролегал Великий Шёлковый путь, и среди купцов, путешествовавших по нему, было немало разведчиков Чингисхана. Купцы рассказывали, что в прошлом году тангутского императора Чунь Ю низверг его двоюродный брат Ань Цюань. Захватив трон, самозванец первым делом переименовал столицу Синчжоу* в Чжунсин (Возрождение), а затем принялся смещать чиновников и царедворцев, рассаживая на их места верных себе людей. Опальные вельможи составляли заговоры и подстрекали войско к неповиновению. То тут, то там вспыхивали бунты, которые приходилось подавлять силой оружия…
Два года тому назад Чингисхан прощупал государство тангутов на прочность, послав туда сравнительно небольшое войско под командованием переметнувшегося к нему киданьского полководца Елюй Ахая, отпрыска низвергнутой в Китае царственной династии Ляо… Набег начался не очень успешно: первая же осаждённая монголами крепость Лицзили оказалась крепким орешком, и взять её удалось лишь после шестидесяти дней почти непрерывного штурма. Но после того, как Елюй Ахай велел сравнять с землёй Лицзили, а всех уцелевших её защитников предать смерти, тангуты устрашились. И второй, гораздо более крупный город-крепость Лосы сдался без боя, едва монголы появились у его ворот… Не желая более терять людей при штурме городских стен, Елюй Ахай разграбил северо-западные области Си Ся и вернулся к хану с богатой добычей, приведя с собой множество верблюдов и тысячи тангутских невольников…
- Пока у тангутов неспокойно, почему бы нам не направить своих коней в их страну? - после короткого раздумья сказал Чингисхан. - У них богатые города и много красивых женщин.
- Мы готовы! - воскликнул Джебэ. - Поведём свои тумены куда прикажешь!
- Наши багатуры уже били тангутов, и мы сумеем сделать это снова, - поддержал его Мухали.
- К тому же Ань Цюань глуп, - продолжал хан. - До меня дошли слухи, что он отказывается платить дань Алтан-хану китайскому. Значит, и помощи от соседей ему не дождаться.
Он хитро сощурился и обвёл взглядом нойонов:
- Помните, Алтан-хан после нашей победы над татарами подарил мне титул джаутхури? А ведь с тех пор я с ним не ссорился! Поэтому вряд ли он сильно рассердится, если мы нападём на тангутское царство. А может, ещё и титулом вана наградит вашего хана…
Все рассмеялись.
Так вопрос с выбором ближайшей жертвы был решён.
Осенью многочисленное монгольское войско, перейдя две пустыни - Гоби и Алашань, - вторглось в тангутские земли и покатилось по ним опустошительной лавиной, стремительно приближаясь к городу Валохай. Для пущей внезапности Чингисхан прибегнул к старому испытанному способу: выслал во все стороны дозоры, велев убивать каждого, кто встретится на пути. Это сработало: город не успел как следует подготовиться к обороне и был взят с одного лихого наскока.
Разместив в Валохае свою ставку, хан сделал его основной базой для своих последующих операций.
Затем он подступил к стенам Цзечжоу и послал в город парламентёров с предложением сдаться. А когда получил решительный отказ, призвал к себе нойона Аньмухая:
- В степи ты показывал свои приспособления для бросания камней, и я решил, что они не хуже тангутских. Теперь пришла пора убедиться на деле, хорошо ли ты овладел наукой сокрушения крепостей.
- Великий хан, я так долго ждал этого счастливого часа, - воскликнул нойон, - что теперь и сам готов вылететь из катапульты, чтобы проломить вставшую на твоём пути стену!
- А разве у нас недостаёт каменных валунов? - усмехнулся Чингис.
- Нет, мы заготовили их достаточно.
- Вот и приступай к делу. И, клянусь Вечным Синим Небом, я осыплю тебя неисчислимыми благами, если ты своими камнями проложишь моим багатурам дорогу к победе.
- Я проложу, великий хан!
С этими словами Аньмухай бросился к группе из нескольких сотен молодых монголов, готовивших к стрельбе катапульты…
Два года назад, после набега в тангутское царство, к Чингисхану явился этот нойон - и убедил его в том, что, имея осадную артиллерию, можно не губить так много своих воинов при штурме городов. Тогда-то хан и велел отобрать среди пленных тех, кто умел изготавливать метательные орудия и обращаться с ними. А нойона Аньмухая, вызвавшегося обучиться диковинной науке баллистике, назначил даругачи* камнемётчиков - командиром первого в своём войске стенобитного подразделения. И тот рьяно принялся за дело. Два года свежеиспечённые монгольские артиллеристы без устали изготавливали катапульты и тренировались в метании камней. И вот теперь настал звёздный час молодого нойона и его подчинённых…
Целый день они обстреливали каменными валунами стены Цзечжоу… Миновала ночь, и с первыми рассветными лучами обстрел возобновился. К полудню крепостную стену удалось проломить.
- Небо покровительствует нам! - вскричал Чингисхан, выехав перед своим войском. - Идите в этот город и убейте его непокорных жителей! Всех до единого!
Монголы устремились к Цзечжоу, и уже ничто не могло их остановить. Они прорвались сквозь широкую брешь в стене, сокрушив столпившихся за ней тангутских воинов. Торжествующая орущая толпа запрудила улицы… Монголы врывались в дома, убивали мужчин, насиловали женщин - а потом и их тоже убивали. Не щадили они и детей. Все - от мала до велика - предавались смерти. Так приказал великий хан, и никто не смел его ослушаться!
Прошло столько времени, сколько требуется для установки одной юрты в степи - и всё было кончено… Цзечжоу превратился в город мёртвых.
А Чингисхан повёл своё войско дальше, грабя и разоряя западные области страны. Но такого лёгкого успеха, как в Валохае и Цзечжоу, более не было: гарнизоны больших и малых тангутских крепостей уже ждали противника, не позволяя застигнуть себя врасплох, а слабым катапультам Аньмухая не удавалось разрушить крепостные стены. И Чингисхану приходилось бросать на штурм своих нукеров:
- Багатуры! - напутствовал он их - За этими стенами спрятались, как тарбаганы в норе, трусливые тангуты! Они одеваются в шёлковые одежды и едят из серебряной посуды! У них нежные жёны и красивые дочери с пухлыми телами и белой кожей! Идите и отберите всё у тех, кто боится выйти на честную битву с нами! Возьмите себе их жён и дочерей, их серебро и золото! Отберите у тангутских воинов оружие и доспехи, сделайте их кормом для своих мечей!
И, воодушевлённые своим ханом, чуя поживу, массы кочевников с победным рёвом устремлялись на приступ - по приставным лестницам, сколоченным из срубленных в окрестных садах деревьев, по заброшенным на стены волосяным верёвкам с крючьями на концах. Навстречу им летели стрелы и копья, им на головы лили кипяток и нечистоты, сыпали песок и сбрасывали камни. Ошпаренные, раненные и покалеченные с криками падали наземь, но их места в рядах штурмующих занимали другие. А монгольские мергены-лучники, стоя внизу, пускали стрелу за стрелой, сшибая с городских стен оборонявшихся тангутов… Когда иссякали силы защитников, безжалостная чингисова орда переваливала через стены и растекалась по городским улицам, предавая разграблению жилища. Взрослых мужчин монголы убивали, а молодых женщин и детей уводили с собой.
Вскоре обоз победоносного Чингисова войска разросся до неимоверных размеров: следом за монгольской конницей шли табуны отобранных у тангутов лошадей, неспешно вышагивали тысячи верблюдов, навьюченных тюками с награбленным добром, понуро брели подгоняемые бичами толпы невольников.
И всё же Чингисхан был недоволен:
- Каждая хорга* отнимает у нас слишком много людей! Мои воины не привыкли взбираться на такие высокие стены, подобно белкам, карабкающимся на деревья!
Всё труднее становилось продвигаться вперёд. Огромный обоз замедлял движение войска. Всё яростнее сопротивлялись защитники тангутских крепостей, зная, что побеждённых ожидают неминуемая гибель или рабство. Вдобавок лето выдалось очень жаркое, и монголы, привыкшие к прохладе степей, изнывали от палящего зноя.
Наконец Чингисхан принял решение возвращаться домой.
- Будем надеяться, что тангуты соберут войско и придут в степь, чтобы отомстить за наш набег, - сказал он своим нойонам. - Там мы легко одолеем этих хитрецов, привыкших прятаться от неприятеля за высокими стенами…
- А если не придут? - спросил Боорчу-нойон. - Ань Цюань может побояться: наверное, мы крепко напугали его в этот раз!
- Если побоится, то мы снова явимся сюда, чтобы подёргать этого малодушного глупца за бороду, - ответил хан. - Разве мы что-нибудь от этого потеряем?
- Ничего, - рассмеялся Боорчу. - Каждый поход только обогащает наших воинов, им это нравится.
- Верно! - с энтузиазмом воскликнул Субедей-багатур. - Станем приходить сюда каждый год - собирать рабов и состригать с тангутов обильную олджу, как состригают шерсть с баранов!
****
Монгольское войско вернулось домой, а в скором времени возвратился из похода и Джучи. Он принёс добрые вести: лесные народы без боя признали над собой власть Чингисхана. Наслышанные о грозной славе Потрясателя Вселенной, к его сыну в урочище Шихшит явились с изъявлениями покорности вожди ойратов, бурят, бархунов, урсутов, хабханасов, ханхасов и тубасов… Далее Джучи направился к киргизам - и тотчас прибыли к нему ханы и нойоны киргизские, желая прибиться под руку монгольского владыки. После того их примеру последовали народы страны Шибирь… В ставку своего отца Джучи возвратился, сопровождаемый целой делегацией вождей и ханов, которые везли Избраннику Неба белых кречетов, собольи и беличьи шкурки, целый табун белых меринов и множество других даров.
- Молодец, порадовал отца! - воскликнул Чингисхан, приняв Джучи в новом просторном шатре, привезённом из тангутских земель. - Не успел выйти из дому, как в добром здравии воротился, без войны покорив столько народов. Жалую их тебе в подданство!
За покорность были щедро одарены Чингисханом и его новые подданные.
День клонился к закату - уже миновало время пятой дойки кобылиц*, - когда в курене развели большой костёр. Вокруг него устроили пир, собрав сюда всех гостей.
Нежными переливами звенели в сгущавшихся сумерках струны хуров и ятаг. Седовласые улигэрчи с багровыми отсветами огня на лицах плели замысловатую вязь своих протяжных сказаний-улигэров, вынесенных на поверхность времён из потаённых глубин прошлого и настоящего. Они повествовали о волшебных зверях и животных, об одиноких путниках, которых в степи прельщают коварные духи-чотгоры и ведьмы-шулмасы, о подвигах легендарных древних багатуров в сражениях со злыми оборотнями-оролонами, многоголовыми змеями-мангусами и неживыми, а оттого не ведающими жалости разноликими пришельцами из нижнего мира...
Языки пламени, трепеща, взметались ввысь. Закручиваясь причудливыми спиралями, красные искры уносились в густую черноту неба и растворялись среди бесстрастного мерцания звёзд, нависавших, казалось, над самой степью… Сменяя улигэрчей и друг друга, выходили в ярко освещённый круг перед костром музыканты со своими хурами: этот инструмент имелся почти в каждой семье и многие умели играть на нём - так что образовалась даже небольшая очередь из желавших развлечь великого хана и его гостей. То один, то другой нукер садился в колебавшийся круг света, отбрасываемый пламенем костра, и, зажав хур между коленями, принимался самозабвенно водить смычком по струнам из конского волоса, распевая восхваления-юролы, посвящённые Чингисхану, его мудрым нойонам и отважным нукерам, а также всем почтенным гостям и их народам, благословенным под сенью Вечного Синего Неба.
Потрясатель Вселенной слушал улигэры и юролы, смотрел на весёлый перепляс языков пламени и временами блаженно жмурился. Почему человеку так приятно сидеть у костра? Этого хан не знал. Шаманы рассказывают, что огонь олицетворяет сердцевину бытия, ибо является тем местом, где сливаются земля и небо, творя тепло. Огонь очищает и освобождает, дарит покой и отдохновение… Что ещё нужно человеку для счастья? Вот так сидеть у костра, слушать потрескиванье смолистых поленьев, наблюдать, как в огне ёжится и осыпается наземь пепел, и провожать взглядом яркие искры, взлетающие к небу затем, чтобы погаснуть среди приветливого мерцания звёзд - разве это не предел желаний, достойных сердца воина?
Впрочем, поддавшись такому умиротворённому настроению, краем сознания хан всё же понимал: завтра, едва над степью прольются лучи утреннего солнца, его вновь подхватит неумолимый бег повседнеыных забот и событий - и его желания устремятся вдаль от остывших угольев пиршественного костра. Жизнь человеческая так же коротка, как полёт этих огненных искр. Тогда пусть она будет и столь же яркой! О, он прекрасно понимал: надо приложить ещё немало усилий, чтобы его имя засияло высоко в небе, над странами и народами. И над всеми земными правителями, которых ему ещё только предстояло покорить. Он должен вести свой народ к новым победам, которые принесут каждому нукеру вожделенные блага жизни: табуны горячих скакунов, тучные пастбища для скота, привольные места для охоты и нежных пышнотелых красавиц для отрады телесной и умножения числа детей, которые со временем станут монгольскими багатурами и их жёнами… Ему нельзя останавливаться надолго, он должен идти вперёд и вперёд!
Может быть, именно потому хан и ценил подобные часы отдыха, что они выпадали на его долю нечасто.
В разгар веселья Чингис обратился к седовласому вождю ойратов:
- Худуха-беки, мне Джучи рассказал, что ты первый пришёл к нему с благопожеланиями и словами мира.
- Это так, - с готовностью закивал почтенный старец.
- Ты мудро поступил по отношению к своему народу, - одобрительно сказал Чингисхан. - Однако в этом не вся твоя заслуга, а лишь её малая часть.
- Лишь малая часть? - удивился Худуха-беки. - Но в чём же тогда остальная моя заслуга?
- В том, что ты подал пример покорности своим соседям. Совершающему первый шаг всегда труднее, чем прочим, идущим следом за ним! Твои отвага и мудрость должны быть достойно вознаграждены.
- Лучная награда для меня и моего народа - это покровительство великого хана, - смиренно склонил голову вождь ойратов.
Чингис одобрительно кивнул головой и неторопливо отпил из чаши несколько глотков архи. Затем, блаженно отрыгнув, отставил чашу в сторону. И, пригладив ладонью усы и бороду, поинтересовался:
- Скажи, Худуха-беки, у тебя есть сыновья?
- Есть. Их у меня двое: Инальчи и Торельчи.
- Они достигли того возраста, когда мужчина садится на коня?
- О да! Хотя сынки мои и молоды, но они уже искусные наездники и хорошие стрелки!
- А у меня выросли дочери. Хорошо ли девушкам засиживаться в невестах? Нехорошо! Так верно ли я думаю, Худуха-беки, что ты не откажешься породниться со своим ханом?
Вождь ойратов, ошеломлённый услышанным, вскочил на ноги. И тотчас бухнулся на колени перед монгольским владыкой:
- Да я! О-о-о, великий хан, я просто мечтать не мог о таком! Клянусь душами предков, мои сыновья будут счастливы взять в жёны твоих дочерей! А моё сердце уже теперь радуется, видя как благорасположено к моему роду Вечное Небо!
- Вот и хорошо, - Чингисхан поднял старика с колен и усадил рядом с собой. - Как, ты сказал, зовут сыновей твоих?
- Инальчи и Торельчи.
- А кто из них старше?
- Инальчи.
- Значит, так: за Инальчи отдаю дочь свою Чечейген. А за Торельчи пойдёт её сестра Олуйхан… Вези ко мне своих сынков, Худуха-беки, будем играть свадьбу!
Глава девятая
СТЕПНАЯ ИМПЕРИЯ
Человек покорит даже небо. Если его воля сосредоточена, а дух деятелен, то ни судьба, ни знамения не имеют над ним власти.
ЧЕНЬ ЦЗИЖУ
Пиршества и праздное времяпрепровождение не могут заполнить собою жизнь властителя надолго, если только он не хочет пустить вниз с крутой горы камень своей жизни и если желает сохранить взлелеянную годами власть. Так вышло и с Чингисханом: стоило ему лишь самую малость расслабиться, дать недолгий отдых душе и телу, как у него за спиной проклюнулись ростки новой опасности. На сей раз угроза исходила от шамана Кокочу по прозвищу Тэб-Тэнгри. Тот был недоволен ханом и подбивал нойонов к неповиновению.
Причина недовольства шамана крылась в том, что прежняя «чёрная» вера монголов оказалась потеснена другими религиями. Великий хан был веротерпим, он одинаково относился как к тем, кто поклонялся Вечному Синему Небу, так и к исповедовавшим учения Будды, Конфуция, Лао-цзы и Мухаммеда. Что же касается христиан, то их число среди ханских нукеров возрастало с пугающей быстротой: сначала в монгольское войско влились кераиты и найманы, поклонявшиеся Христу, затем - меркиты, среди которых тоже было немало христиан… Тэб-Тэнгри не раз говорил Чингисхану:
- У людей не может быть так много богов. Пусть откажутся от них! Прогневается Великий Тэнгри - тогда поздно будет приносить ему жертвы, и я не смогу ничего поделать!
- Люди должны бояться прогневать меня, своего земного повелителя, - отмахивался хан. - А перед Великим Тэнгри ты в ответе, Кокочу, - вот и моли его о снисхождении и заступничестве…
Не желал Чингисхан возмущать народ, преследуя иноверцев. Напротив, он старался примирить людей разных вероисповеданий. Даже двух своих сыновей женил на христианках: Угедея - на меркитке Туракине, Тулуя - на Соркактани-беги, племяннице кераитского ван-хана Тогорила.
Тэб-Тэнгри исходил бессильной злобой, наблюдая, как тут и там вырастают в степи большие белые шатры с укреплёнными над ними крестами: то были храмы, посвящённые человеку на кресте, в них вели проповедь его служители, склоняя монголов к своей вере.
Но ведь это он, Тэб-Тэнгри, волею Вечного Синего Неба провозгласил Тэмуджина Ханом ханов на курултае - так почему он не может отобрать власть у своенравного Чингиса волею того же Вечного Неба? Может!
Исполненный таких мыслей, Тэб-Тэнгри потерял всякую осторожность. Прилюдно выражал своё недовольство властителем монголов. Неоднократно заявлял в кругу нойонов, что воля верховного шамана, дарованная ему Небом, ничуть не ниже воли самого великого хана, ведающего делами земными. Наконец, он стал переманивать в свой курень людей отовсюду, привечая даже беглых рабов.
Это было возмутительно; однако Чингисхан не решался поднять руку на Тэб-Тэнгри, пользовавшегося большим авторитетом среди соплеменников. Посягнуть на неприкосновенность шамана казалось немыслимым. Разве не Тэб-Тэнгри каждый раз, когда это требовалось хану, прорицал будущее, сжигая на огне костра баранью лопатку? Разве не он просил Вечное Небо о ниспослании войску Чингисову удачи в походах? И разве не к нему всегда шли люди за исцелением от тяжких недугов? Вель болезнь поселяется в человеке, когда его душу похищают злые духи, и её вызволяет шаман, вступая в контакт с миром незримых сущностей. Он отправляет туда свою душу и борется с духами-похитителями или договаривается с ними об искупительной жертве, дарах, замене одной души на другую. От успешности действий шамана зависит выздоровление человека… Если Чингис вздумает покарать Тэб-Тэнгри за своеволие, не возмутятся ли тогда его нукеры? Не взбунтуются ли?
А шаман, чувствуя нерешительность хана, вёл себя всё более вызывающим образом. Однажды семеро его родичей избили Хасара; однако тот был в опале, и Чингис лишь посмеялся, когда брат пришёл к нему жаловаться на обидчиков:
- Сколько помню тебя, Хасар, всегда мнил ты себя непобедимым багатуром - но вот, видишь, и багатуров иногда колотят.
А Тэб-Тэнгри после этого случая вконец распоясался. Когда к нему явился другой младший брат Чингисхана, Темуге-отчигин, потребовав, чтобы ему вернули беглых рабов, которых шаман укрывал в своём курене, - его обступили братья Тэб-Тэнгри и, силой поставив на колени, принудили просить прощения у шамана.
Темуге прискакал к Чингисхану и упал ему в ноги:
- Никогда ещё меня так не унижали, как унизил проклятый Кокочу! Неужели и у тебя я не найду защиты?!
И он, не в силах сдержать слёз бессильной ярости, рассказал обо всех оскорблениях, которые претерпел от шамана и его братьев.
- Ну, этого я терпеть не буду! - возмутился хан, выслушав младшего брата. - Мало показалось Кокочу своей власти, теперь он, видно и на мою решил покуситься. Что ж, пусть Вечное Небо забирает его, раз он не хочет уживаться с людьми здесь, на земле!
Под благовидным предлогом Чингисхан вызвал к себе Тэб-Тэнгри. Чуя неладное, тот приехал вместе со своим отцом и братьями. Следом за ними вошёл в ханский шатёр Темуге:
- У себя в курене ты унизил меня, заставив встать на колени, - воскликнул он, схватив шамана за ворот. - Теперь же я хочу поквитаться, уложив тебя наземь. Давай бороться!
- Я приехал к хану не для того, чтобы меряться с тобой силой, - ответил Тэб-Тэнгри и, упираясь, тоже схватил Темуге за ворот.
- А всё же ты будешь бороться! - Темуге-отчигин дёрнул гостя так, что с того слетела шапка, и потащил его к выходу.
Отец и братья хотели вступиться за шамана, однако не успели: за пологом шатра его подхватили стоявшие наготове нукеры - и, в одно мгновение уложив несчастного на землю, переломили ему хребет. После чего бросили враз обмякшее, ставшее словно тряпичным, тело под стоявшую во дворе телегу…
****
Тэб-Тэнгри умер медленно и беззвучно. Не помогли ему даже Семеро Старцев* - духи семи шаманских звёзд, бесстрастно взиравшие на свершившуюся волей хана расправу.
Похоронить его Чингис велел с почётом, со всеми полагавшимися по случаю смерти шамана ритуалами.
Покойного положили на войлок в его юрте. В изголовье зажгли свечу. Пригласили шамана из соседнего кочевья, который возжёг курильницу и, держа в руках лоскут ткани, очистил юрту от злых духов.
На следующий день в степной лощине соорудили помост из лиственницы, на него постелили белый войлок, а сверху водрузили тело умершего - на правый бок, с полусогнутыми ногами, головой на запад, таким образом, чтобы ладонь и пальцы правой руки покойного закрывали ухо, половину лица и его правый глаз. Левой ладонью мёртвого шамана накрыли его левую ягодицу. Под голову ему поместили отшлифованный плоский камень. А его вещи - колотушку, головную повязку с бахромой из конского волоса, специально продырявленный бубен, медвежью лапу, расшитый изображениями небесных светил и животных, ритуальный халат с бряцающими круговыми клиньями, подбитую мехом остроконечную шапку с лисьими хвостами и колокольчиками, а также все прочие, служившие для ворожбы, предметы - повесили на палку, вбитую в землю рядом с помостом.
Глаза покойного завязали белой ленточкой, так как считалось, что все девять отверстий на теле человека после его смерти должны быть закрытыми.
Затем за границей круга, очерченного с помощью длинной верёвки, всадники медленно объехали помост по ходу солнца.
После этого приглашённый шаман долго вёл безмолвный разговор с покойником от имени его родственников.
И, наконец, тело предали земле.
Согласно обычаю через два года - если Вечное Небо не явит дурных знаков - Тэб-Тэнгри предстояло быть перезахороненным на новом месте, в могиле, плотно заваленной камнями.
…Смерть шамана и его поспешные, без особой огласки, похороны породили немало самых разнообразных слухов, быстро обраставших красочными, подчас весьма фантастическими деталями. Необычную новость обсуждали в куренях со смесью удивления и тревоги:
- Великий хан-то у нас экий скорый на расправу! И не побоялся ведь!
- Может, и зря. Всё же Тэб-Тэнгри служил Вечному Синему Небу. Как бы оно теперь не разгневалось на хана, а заодно и на всех нас.
- Не разгневается. Вечное Небо покровительствует Чингису! А вот если неприкаянная душа шамана вернётся для мести, тогда худо будет…
- Поговаривают, будто Тэб-Тэнгри давно уже потерял свою душу, и в его тело вселился чотгор. Он стал делать неправильные предсказания, вредить нашему хану, а пуще того - всей его родне и ближним нойонам. Но убил шамана совсем не Чингис.
- А кто же?
- Вечное Небо поразило его громом… А потом случилось ещё одно чудо. Чингисхан велел нукерам до самых похорон сторожить юрту с покойным, закрыв дымник и заперев двери. И вот, когда день погас, при свете звёзд сам собою открылся дымник - и над юртой появился Тэб-Тэнгри. Многие видели, как он вознёсся телесно, да! Великий хан тогда и сказал: «Видно, за своё злоумышленное колдовство Тэб-Тэнгри перестал быть любим Вечным Синим Небом - и вот, не только душа отобрана у него, но и самоё тело!»
- Да уж, если до такой степени к нашему Чингису благоволит Вечное Небо, то ему можно ничего на свете не бояться: он всегда будет защищён.
- И мы с таким ханом всегда будем защищены… Повезло же нам!
****
После смерти шамана его родичи присмирели.
С тех пор никто более не смел покушаться на ханскую власть.
Что же касается вопросов веры, то всё осталось по-прежнему: подданные Чингисхана были вольны исповедовать любые религиозные учения. Потрясатель Вселенной интересовался исключительно земными делами, предоставив решение дел небесных шаманам, священнослужителям и их разноликим богам.
Зиму Чингисхан провёл в трудах по организации и тренировке своего войска, а также в частых облавных охотах, которые были его любимым развлечением.
Пришёл год Дракона (1208), и весной хан ханов опять послал своих воинов в набег на Си Ся. Монголы разорили несколько приграничных городов, проутюжили рассыпавшейся на отряды конницей северо-западные области страны, предав огню и мечу многочисленные сельские поселения - и вернулись домой с богатой добычей, оставляя за своими спинами смерть и ужас.
- Рано или поздно у тангутов кончится терпение, и они выйдут из-за стен своих городов, - посмеиваясь, говорил Чингис. - Вот тогда-то мы и уничтожим их в открытом сражении.
Но императорский двор в Чжунсине был поглощён дворцовыми интригами; а набеги кочевников хоть и тревожили, однако не внушали опасений настолько, чтобы снаряжать в монгольские степи карательную экспедицию, исход которой никто не смог бы предсказать… И хан не дождался тангутских войск ни в этом году, ни в следующем.
****
Год Змеи (1209) принёс Чингисхану новые территориальные приобретения, причём без затраты каких-либо усилий с его стороны. Притяньшаньские уйгуры отложились от кара-киданьского гурхана, и к Потрясателю Вселенной прибыло посольство с просьбой принять Уйгурию в состав его улуса. Разумеется, просьба была удовлетворена, и хан пообещал новым подданным свою защиту. Позднее к нему приехал правитель уйгуров - идикут Барчук, - и дружба была скреплена родственными узами: Чингисхан отдал идикуту в жены свою дочь Ал-Атуну.
- Ты пришёл ко мне как покорный сын, - растроганно заявил он Барчуку, - и клянусь, я буду тебе добрым отцом.
Он даровал уйгурам большие торговые привилегии, в результате чего в годы монгольского владычества лежавшие на караванных путях уйгурские города процветали, а их население богатело и благоденствовало.
Подчинение уйгуров оказалось как нельзя кстати: они давно враждовали с тангутами и теперь были готовы оказать помощь монголам в новой войне против Си Ся. Взор Потрясателя Вселенной снова устремился на юг:
- Тангуты оказались хитрее и трусливее, чем я думал, - заявил он. - Не хотят мстить за свои обиды! Но я не собираюсь возиться с ними до конца своих дней. Пора прийти к воротам Чжунсина и сокрушить их.
К весне года Змеи он собрал невиданное по своей численности войско и двинулся с ним на Си Ся. Следом за боевыми туменами потянулись вереницы тангутских верблюдов*, навьюченных тюками с продовольствием, табуны заводных лошадей, большие гурты скота и длинные вереницы телег с грузом разнообразных припасов. Воины в своих седельных сумках-далинг везли высушенные почти до каменной твёрдости баранину, конину и творог - своеобразные монгольские консервы. Кроме того, у каждого имелся глиняный сосуд для варки пищи и кожаный бурдюк-бортохо, наполненный несколькими литрами кумыса.
Некоторым нукерам перед походом удалось запастись драгоценным мясом птицы-улара, обитающей высоко в горах, отчего добыть её было делом непростым. Считалось, что мясо улара способно чудодейственным образом заживлять раны, а также оберегать человека, пребывающего в немощи, когда его плоть слаба, от злых сущностей из нижнего мира.
Хотя степные орды Чингиса не впервые пересекали раскалённую пустыню Гоби, от этого их маршрут не сделался менее опасным и изматывающим. Вдобавок огромный неповоротливый обоз замедлял движение. Дни и ночи сменяли друг друга, а мертвенный пустынный пейзаж всё не заканчивался. Они двигались на юг под выцветшим от жары необъятным небом, которое, казалось, раз и навсегда высосало всю влагу из облаков. Над раскалёнными камнями и песком, над покрытыми трещинами полосами бурой земли воздух дрожал, расплывался в обманчивое прозрачное марево и рождал миражи… А по ночам издалека доносился зловещий вой красных волков*.
- Небо являет нам хороший знак, - объявил Чингисхан во всеуслышание, дабы пресечь в зародыше упаднические настроения. - Этот вой предсказывают победу тому, кто принадлежит к волчьему роду.
…И они перешли пустыню.
И вновь обрушились на тангутское царство.
****
Император Ань Цюань не был застигнут врасплох новым вторжением монголов. Он успел собрать пятидесятитысячное войско и, поставив во главе своего сына, отправил его навстречу неприятелю.
Между тем степные орды снова подошли к Валохаю. С налёту, как в прошлый раз, овладеть городом не удалось: его жители вместе с небольшим воинским гарнизоном оказали яростное сопротивление свирепым пришельцам, от которых - они убедились на собственном горьком опыте - ждать милости не приходилось. Однако силы были слишком неравными. К тому же монгольские воины, сумевшие в очередной раз преодолеть гибельные просторы Большой пустыни (так они называли Гоби), теперь ощущали небывалый подъём духа и прилив всесокруающей энергии. Словно незримая птица победы уже расправляла над ними свои могучие крылья… В скором времени Вэлохай взяли штурмом, и военачальника Сиби, командовавшего непокорным гарнизоном, притащили к Чингису на аркане:
- Зачем он мне? - поднял брови грозный степной владыка, даже не взглянув на пленника. - Этот тангутский нойон был нужен до тех пор, пока владел городом. А теперь, хоть он и не пожелал открыть мне ворота Валохая, его городом владею я!
- Как прикажешь с ним поступить, великий хан?
- Поступайте как хотите. Он теперь - мусор, летящий по ветру...
И несчастного Сиби уволокли на расправу.
Из Валохая отряды монгольских конников помчались в разные стороны для того, чтобы пополнить запасы продовольствия, а заодно - убивать, жечь и обращать в руины крестьянские селения…
****
Чингисхан учёл опыт прежних походов в тангутское царство - и теперь, осаждая хорошо укреплённые города, он прибегал к множеству разнообразных хитростей. Нередко после недолгого штурма городских стен его нукеры обращались в притворное бегство, чтобы выманить гарнизон в открытое поле. Иногда это удавалось: тангуты открывали ворота и бросались преследовать улепётывающего противника, желая окончательно разгромить пришельцев-степняков… Тогда Чингисхан говорил:
- Да поможет нам Вечное Синее Небо и мать-земля Этуген!
И кивал стоявшим наготове лучникам.
Тотчас с пронзительным свистом устремлялись ввысь сигнальные стрелы с просверленными в наконечниках отверстиями - и выскакивали из засады отборные отряды монгольских всадников. На поле боя конница Чингисхана маневрировала «в немую» - то есть, не по командам, а по условным знакам, подаваемым флагами начальников. В ночных сражениях флаги заменялись цветными фонарями… Ошеломлённый неприятель не успевал отступить под спасительную сень крепостных стен; его окружали со всех сторон и предавали безжалостному уничтожению. После этого взять обескровленный, лишённый своих защитников город не представляло большого труда.
Если хитрость с ложным отступлением не срабатывала, то приступал к делу даругачи Аньмухай со своим стенобитным отрядом: теперь его катапульты были мощнее, чем во время прошлого похода, и размер валунов, запускаемых ими в воздух, значительно увеличился... А с другой стороны к осаждённым тангутским твердыням монгольские воины подвозили тараны в крытых повозках, защищавших их сверху от обстрела - и принимались долбить стены, стараясь пробить в них бреши.
Когда и эти средства не приводили к успеху, нукеры Чингисхана, прекратив штурм, разъезжались по окрестностям. Они сгоняли под городские стены местное население и собирали таким образом хашар - осадную толпу. Затем монголы гнали хашар на приступ. И зачастую тангуты прекращали сопротивление, не решаясь стрелять в карабкавшихся на стены соотечественников, среди которых было немало женщин, стариков и детей. Если же хашар, встретив отпор, откатывался назад, то всех пленных монголы убивали…
Последней преградой на пути к Чжунсину был Алашаньский хребет, узкий проход в котором закрывала крепость Имынь. Тангуты считали её неприступной. Но здесь Чингисхан их легко перехитрил одним из вышеперечисленных способов: его нукеры пошли на штурм горной цитадели, а затем бросились в притворное бегство. Противник в опьянении победой пустился преследовать монголов и, угодив в засаду, был уничтожен. После этого Чингисхан без труда занял практически обезлюдевшую крепость.
Однако тут на его пути к столице Си Ся возникло новое препятствие подоспел сын Ань Цюаня с пятидесятитысячной армией и блокировал дальнейшее продвижение монголов.
- Не будем торопиться, - осадил хан своих нойонов, рвавшихся в бой. - Соберём все наши отряды, рассеявшиеся по тангутским землям, и тогда нанесём удар. Мы должны в первом же сражении так устрашить врага, чтобы впредь, едва заслышав стук копыт наших коней, он бежал без оглядки.
Два месяца хан ханов стягивал к проходу Имынь свои рассредоточенные силы. А затем псы Вечного Неба ринулись в сражение. Расчёт Чингисхана оправдался: тангутская армия, не выдержав бешеного натиска превосходящих сил монгольского войска, быстро покатилась вспять - и вскоре была разбита, рассеяна, перемолотаа в прах. Наследному принцу едва удалось унести ноги.
Только теперь император Ань Цюань по-настоящему устрашился.
Явившиеся с севера кочевники казались непобедимыми; их натиск со временем нисколько не ослабевал. Неужели ничто не способно остановить их в неукротимом стремлении к разрушению и грабежу?
- Этого не может быть, - сокрушённо бормотал Ань Цюань. - При прежних правителях степняки тоже совершали набеги на наши земли, но они разоряли только мелкие селения, и ни разу им не удалось взять ни одного хорошо укреплённого места. Почему же теперь всё переменилось? И почему это случилось именно со мой? Какие боги помогают им? Проклятые сметают одну крепость за другой, как будто это возведённые детской рукой дворцы из песка!
Императору было трудно поверить в позорные поражения своих войск. Однако суровая действительность вынудила его пинять горькую правду: монголы оказались куда более грозным противником, чем он предполагал.
Положение казалось почти безвыходным.
Если верить рассказам уцелевших тангутских военачальников, степные пришельцы никогда не показывали свои спины врагу, будто не ведали чувства страха.
Впрочем, это объяснялось очень просто. Во-первых, в отличие от тангутов, никакого жалования на войне монголы не получали - наградой были богатства, добытые в захваченных городах и селениях, что являлось изрядным стимулом в их стремлении к победе. Во-вторых, по обнародованному недавно своду законов - Великой Ясе Чингисхана - в монгольском войске установился суровый порядок: бежавшему с поля боя полагалась смерть, а вместе с ним - и всему его подразделению, десятке, в которой состоял малодушный. Если же в бегство обращались десять воинов, то казни предавалась сотня нукеров…
Кроме того, в Великой Ясе содержалось немало других положений, способствовавших поддержанию жёсткой дисциплины и боевого духа в монгольском войске. Вот некоторые из них:
…Если кто-нибудь в битве обронит что-то из своей клади, следущий за ним должен возвратить упавшее владельцу. Иначе - смертная казнь.
…Даже самый старший военачальник должен подчиниться простому солдату, посланному повелителем, и исполнять все его приказания, даже если они лишают его жизни.
…Ориентироваться в нагрузках нужно всегда на слабейшего, ибо сильный не ощущает всех тягот так, как слабый. Поэтому и начальствовать подобает тому, кто сам чувствует жажду и голод и соразмеряет с этим положение других, а, следовательно, будет лучше о них заботиться.
…Начальник, не справляющийся со своими обязанностями, будет низведён, а простой воин, отвечающий по своим способностям необходимым требованием, будет возвышен…
…Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка. Иначе да будет казнён он сам и командир той части, который его принял.
Таким образом, монголы одерживали великие победы на полях сражений не вследствие своего численного превосходства над противником, а благодаря неукоснительной дисциплине и организации Чингисова войска.
И теперь, в земле тангутов, неумолимая строгость законоустановлений великого хана, помноженная на отвагу и многолетний боевой опыт, подстёгивала монгольских воинов.
Лавина кровавого нашествия катилась всё дальше и дальше на юг, сметая любые преграды на своём пути.
****
Осенью года Змеи Потрясатель Вселенной подошёл к Чжунсину.
- Выберите для моего шатра такое место, чтобы, выходя из него, я мог видеть городские стены, - распорядился он.
Шатёр разместили на небольшом возвышении, входом к югу - так монголы всегда ориентировали при установке свои юрты. Рядом укрепили Великое девятиножное белое знамя чингисовой державы Мэн-гу. Вокруг ханского шатра его нойоны большим куренём поставили свои походные юрты, вкопав в землю подле каждой древки своих боевых тугов.
За этими хлопотами миновал день, и на землю опусились сумерки. Чингисхан внезапно почувствовал, что сильно устал. Разложив в своём шатре священные куклы-онгоны, он велел принести чашу с кумысом и развести огонь в очаге. Окунул пальцы в прохладный кумыс, принёс жертву духам-покровителям, окропив им онгоны, а затем плеснув прямо из чаши в весело занявшееся пламя очага.
- Приведите мне самых красивых тангутских пленниц, - потребовал, тяжело усаживаясь на войлок. - Молодых и невинных, чьи лона ещё не орошало мужское семя! Буду выбирать. Хочу дать отдых душе и телу…
****
Несколько раз Чингисхан посылал своих нукеров на приступ Чжунсина, но семидесятитысячный гарнизон столицы, пополненный местными ополченцами, уверенно отбивал все атаки.
Выманить защитников города притворным бегством не удалось. Осадная артиллерия Аньмухая тоже оказалась бессильной перед мощными стенами тангутской столицы. И брошенный на штурм хашар не принёс успеха: собранные по всей округе местные жители обречённо карабкались вверх по лестницам, а их осыпали проклятьями, расстреливая, забрасывая камнями, ошпаривая кипятком и смолой. Горы бездыханных тел остались лежать у подножия зубчатых стен, с каждым днём всё более пропитывая воздух смрадом трупного разложения.
Собрав ближних нойонов и своих сыновей Джучи, Чагатая, Угедея и Тулуя, Чингисхан стал держать совет. Все сходились на том, что прямым приступом, в лоб, тангутскую столицу взять вряд ли удастся.
- Чжунсин хорошо укреплён, - сказал Джучи. - Слишком хорошо. Мы можем потерять под его стенами половину своих нукеров, а то и больше.
- Может статься и так, что нукеров потеряем, а успеха всё равно не добьёмся, - добавил Угедей. - К чему же стучаться головой о скалу, если скала крепче?
- Верно говорите, - кивнул хан. - Но и уйти отсюда нельзя, этим мы покажем врагу свою слабость.
- Зачем уходить? - сказал Мухали. - Будем держать Ань Цюаня в осаде до тех пор, пока у него не кончатся припасы. Возьмём измором!
- Так и надо сделать, - поддержал его Боорчу. - Когда у них там, за стеной, подведёт животы, - сами откроют нам ворота.
- Чжунсин большой город, - возразил Угедей. - И припасов в нём, должно быть, имеется немало. Этак мы можем просидеть здесь и до следующих трав.
- А куда торопиться? - воскликнул Боорчу. - Мы подождём! Рано или поздно у жителей города всё равно кончится еда, и они начнут пожирать друг друга.
- А мы потеряем время, зато сохраним жизни многим своим нукерам, - поддакнул Джучи.
- Да-а-а, одолевать силой такие большие города нам ещё не приходилось, - Чингисхан задумчиво подёргал себя правой рукой за рыжую, с едва заметной проседью, косичку. - Однако бездействие вредно для войска. Надо разослать наши отряды во все концы тангутской страны, чтобы снова собирали хашар.
- Но какой в этом смысл? - удивился Джучи. - Пошлём хашар на приступ Чжунсина - только увеличим горы трупов под его стенами!
- А мы не станем никого посылать на приступ… Мне вчера Аньмухай подсказал перегородить русло Жёлтой реки* и отвести её воды на город, чтобы затопить его. Почему бы не попробовать?
- Перегородить русло - разве удастся? - с сомнением в голосе покачал головой Чагатай. - Река вон какая широкая!
- Значит, надо собрать очень большой хашар для такой работы, - усмехнулся хан. - Ничего, тангутская земля обширна и многолюдна. Заодно и наши воины не будут скучать без дела под стенами Чжунсина.
...На следующий день от ханской ставки потянулись в разные концы тангутского царства отряды монгольских всадников. Они принялись собирать повсюду мирных жителей и сгонять их к столице. Там людей разделяли на десятки и сотни - и под свист бичей и крики надсмотрщиков заставляли носить к реке мешки с землёй, стволы деревьев, каменные глыбы… Началось строительство плотины, которой предстояло перегородить русло Хуанхэ.
****
Осада затянулась надолго.
Вдали возвышались зубчатые стены Чжунсина. Город напоминал закованного в тёмные доспехи великана, замершего в ожидании конца миров. На реке копошился многотысячный людской муравейник… А в сердце Чингисхана поселилось нечто сродни беспокойству, порождённому нетерпением и досадой из-за невозможности поторопить события.
Осенью он ещё скрашивал досуг частыми облавными охотами на куланов, оленей и прочих диких животных. Но зимой зарядили дожди, которые всё учащались - и, наконец, между ними вовсе не стало просвета… Сплошной ливень, какая уж тут может быть охота!
С той поры Чингис целые дни проводил в постели с юными тангутскими наложицами. У стареющего хана вдруг проснулся неуёмный мужской аппетит, и он срывал едва начинавшие распускаться бутоны девичьей красоты один за другим с таким яростным наслаждением, будто в этом и заключалась тайная и вожделенная суть всех его побед над врагом, как прошедших, так и грядущих.
Вечерами же, натешившись, он обычно велел позвать Аму - наложницу, пленённую ещё в первом тангутском походе, в год Быка (1205), и подаренную ему полководцем Елюем Ахаем. Потрясателю Вселенной нравилась эта стройная черноокая тангутка, которая всегда ходила величавой походкой, будто держала на голове чашу, до краёв наполненную водой. За годы, проведённые в ханском гареме, Ама успела хорошо освоить монгольский язык. Она происходила из знатного рода, умела читать и знала много древних преданий своего народа… За это её особенно ценил Чингисхан.
- Ложись со мной, - приказывал он.
Ама послушно раздевалась, оставляя лишь на шее золотую цепочку, на которой висел кулон в виде женщины с лютней в руке*, с изображением курицы в волосах. И укладывалась рядом, быстро забравшись к хану под одеяло. Тогда он говорил:
- Хочу послушать твои тангутские улигэры.
И она принималась рассказывать, прильнув к своему повелителю…
Медленно и нежно поглаживая его расслабленное тело мягкой ладошкой, Ама повествовала о том, как, победив беспредельную пустоту, возникло мироздание из первоначального яйца, образовав холмы и равнины, и моря, и реки, и горы - эти гвозди земли, соединившие воедино небесную, земную и подземную сферы. Она рассказывала о том, как на горах поселились духи, и как яйцо породило первого человека, от которого затем произошли все остальные люди. И о том, что когда появились на свете первые тангуты, то они подразделялись на племя черноголовых и племя краснолицых… Рассказывала она о древних тангутских багатурах, самый знаменитый из которых, багатур по имени Рату, воевал с народами Китая и Тибета. Он был женат на тибетской девушке и имел семерых сыновей-багатуров: напоминавший исполинскую собаку багатур Нриуриу победил тигра и, оторвав у того когти; оставил их себе на память.., багатур Гине был похож на коня, и никто из людей не мог его обогнать.., багатур Хоха, имевший внешность чёрного быка, сражался со слоном и, победив его, отрезал у слона бивни… Рассказывала Ама и об основателе древней правящей династии Сехо, чей отец был демоном-змеем, а мать - демоном-людоедом; и о том, как в давно забытые времена один властитель Си Ся, узнав, что должен родиться младенец, которому суждено основать новую правящую династию, приказал истребить всех новорожденных; но один из них чудом спасся: его пустили плыть в люльке вниз по реке - а затем эту люльку, прибитую течением к берегу, нашла корова и вскормила младенца своим молоком…
Ама вела свои бесконечные рассказы, которые так нравились хану, и гладила, гладила, гладила его тело своей маленькой тёплой ладошкой. И Чингис постепенно ощущал в себе медленно, но неуклонно разгоравшееся желание к этой тангутке. Тогда он переворачивался к ней… Или брал её за тонкую талию и усаживал верхом на себя…
И Ама тотчас умолкала; ибо с этого момента начинали без слов говорить друг с другом их тела.
Глава десятая
ТАНГУТСКИЙ ТРИУМФ. НЕПОКОРНЫЙ ДЖАУТХУРИ
В высоких горах ищи проход, в широком море ищи переправу. Если далеко отправился, то хоть и трудно, но иди до конца! Если тяжесть поднял, то, хоть и трудно, но подними её!
ВЕЛИКАЯ ЯСА ЧИНГИСХАНА
Дважды к Ань Цюаню являлись посланцы от Чингисхана.
В первый раз у него потребовали сдачи Чжунсина, пообещав за это сохранить жизнь ему и всем горожанам.
Во второй раз императору было объявлено:
- Великий хан ценит твою стойкость, бурхан! Он велел передать, что готов отступиться от города, если ты признаешь себя его чэнь*, пообещаешь быть правой рукой хана в его походах и станешь ежегодно присылать ему дань. А в знак примирения и дружбы он всемилостиво согласен с тобой породниться, взяв в жёны твою дочь.
- Не будет этого! - воскликнул император, и его лицо потемнело от гнева. - Скорее небо обрушится на землю, чем я склоню голову перед этим разбойником! И дочери моей ему не видать, как собственного отражения в грязной луже!
- Гляди, бурхан, опомнишься, но как бы уже не было поздно. Наше войско больше твоего - и все, как один, багатуры жаждут сражения. Если сами войдём в город, то развеем всех его жителей по ветру, как пепел… У тебя осталось совсем немного дней для раздумья.
- Вам никогда не взять Чжунсин! - решительно рубанул рукой воздух Ань Цюань. - Так и передайте вашему проклятому хану!
- Ну что же, тогда готовься к бою, где будут расколоты копья и сломаны клинки. Или к голодной смерти за стенами своей несчастной столицы…
****
Когда Чингисовы посланцы удалились, император рассказал своему сыну Чен Джэню о непомерных притязаниях монгольского властителя.
- Чтобы Чаха, моя единственная сестра, пошла в гарем к этому дикарю?! - возмутился юноша. - Нет уж, лучше я погибну, сражаясь на городской стене рядом с простыми воинами, чем позволю обречь её на такую участь!
- Надеюсь, до этого не дойдёт, - успокоил его Ань Цюань. - Я давно уже отправил посла к цзиньскому императору с просьбой о помощи. Если он пришлёт своё войско, то у нас достанет сил разбить монголов.
- Скорей бы это свершилось! Мне не терпится надеть на пику голову Чингиса… Отец, ты сказал, что хан желает сделать тебя своим союзником в походах. На кого он собрался идти?
- Этого мне не объявили. Но, думаю, в Цзинь, куда же ещё…
- Наглый степняк, наверное, возомнил себя всемогущим! Даже мы - столько лет воевали с цзиньцами, и то не смогли их одолеть.
- Но мы и Чингиса пока не одолели, - горько усмехнулся Ань Цюань.
- И он нас не одолел… - Чен Джэнь запнулся, вспомнив о своём поражении под крепостью Имынь, и торопливо добавил:
- Во всяком случае, мы с ним ни разу не встречались равными силами, у него всегда было больше людей.
- Верно, воинов у него много. Но ещё сильнее умножают силы монголов подлость и коварство их властителя... Разве мыслил я когда-нибудь, что стены Чжунсина будут штурмовать мои собственные подданные?
- Ты же видел, отец: они делали это подневольно, под страхом смерти.
- Видел. И потому опасаюсь коварства хана Чингиса. Каждый день жду от него какой-нибудь новой подлости… Разве могу я угадать мысли дикаря? Каким образом узнать сегодня, чего следует ожидать от него завтра? Его ум не обременён знаниями военной науки, а потому непредсказуем, это-то меня и страшит.
Несмотря на сказанное, тангутский самодержец даже представить себе не мог, насколько не обманывала его интуиция! Ситуация всё ещё казалась ему поправимой. В глубине души теплилась надежда на то, что кочевникам, привыкшим к простору степей, надоест осаждать неприступную столицу, и они уберутся восвояси. В самом деле, почему бы и нет? Они ведь разграбили уже столько городов, неужели им мало?
Однако монголы и не думали отступаться.
Успех притягивают упорство и терпение. И первого, и второго у Чингисхана имелось в избытке. Больше, чем у кого бы то ни было.
****
Напрасно Ань Цюань рассчитывал на поддержку с востока. Когда его посол прибыл к Юнцзи, императору могущественной Цзинь, с просьбой о помощи - тот вспомнил о недавнем отказе тангутского государя выплачивать ему дань. И заявил злорадно:
- Мне выгодно, когда враги моей державы дерутся друг с другом. Зачем же я стану беспокоиться и помогать одному из них?
- Хотя бы затем, что эти дикари не остановятся, - ответил посол, проглотив унижение. - Если им удастся повергнуть Великое белое государство запада, то они скоро придут и в ваши земли.
Юнцзи рассмеялся:
- Наши полководцы не чета тангутским! Да будет тебе известно: мы раз в несколько лет посылаем на север войско для истребления расплодившихся кочевников - и оно всегда возвращается с победой, пригоняя из степи толпы пленников. Редкая семья у нас не имеет в услужении рабов-варваров!
Затем хуанди* посерьёзнел:
- В общем, передай Ань Цюаню, что мне нет дела до ваших распрь с монголами. Я помогаю только верным друзьям и слугам. А он ничтожную плату за моё покровительство - всего восемьсот лошадей ежегодно! - и ту счёл чрезмерной. Избивайте же теперь друг друга, и пусть это послужит вашему государю хорошей наукой!
Когда слова цзиньского императора донесли до слуха Ань Цюаня, он понял: войны ему не выиграть, и надо срочно что-то предпринимать для своего спасения… Тогда он отправил к Чингисхану для переговоров своих сановников во главе с князем Цзунь Сяном, который тоже, как и Ань Цюань, принадлежал к династии Тоба, вот уже почти два с половиной столетия правившей Си Ся. Император не любил Цзунь Сяна, славившегося своим изощрённым коварством, и даже несколько опасался его. Но сейчас он рассчитывал обернуть хитрость князя к своей пользе: тому надлежало выторговать у предводителя монголов выгодные условия мира.
- Объяви ему: мы согласны выплатить дань, - сказал Ань Цюань. - Пусть назовёт, чего и сколько он желает.
- Он требовал ежегодной дани, - заметил Цзунь Сян.
- Поторгуйся. Но если он останется непреклонен - что ж, придётся согласиться. Однако бремя, которое мы на себя возложим, должно быть посильным. Предложи ему столько же, сколько мы отправляли цзиньскому императору: по восемьсот лошадей в год…
Ань Цюань задумался ненадолго, вспоминая оскорбительный ответ императора Юнцзи, отказавшего ему в помощи, - и добавил:
- Хан требовал, чтобы я принял участие в войнах, которые он будет вести в дальнейшем. Так вот, на это ответишь: если он собирается выступить против Цзинь, то я согласен идти с ним!
- А дочь? - напомнив об этом требовании Чингисхана, Цзунь Сян умолк и выжидающе уставился на императора.
- Нет, Чаха останется со мной! И ханским чэнь я не стану! Всё, иди. И возвращайся с добрыми вестями.
Князь поклонился. И, покинув императорские покои, отправился с делегацией сановников в ставку монгольского хана.
Однако все дипломатические усилия Цзунь Сяна канули втуне. Чингисхан не отступился от требования выдать за него принцессу Чаху. Настаивал он и на том, чтобы Ань Цюань признал над собой его главенство и обязался по первому требованию посылать тангутское войско не только против Цзинь, но и в любую сторону, куда пойдут с войной монголы. А дань, которую он хотел получить, была и вовсе непомерной: золото, серебро, оружие, ковры, златотканные узорчатые штофы и разные ткани, кони и верблюды - и всё это в огромном количестве!
- Раз этот ослеплённый алчностью безумец не хочет внять голосу разума, то пусть его войско остаётся под стенами Чжунсина хоть до следующей зимы, - рассердился Ань Цюань. - Мы выдержим эту осаду!
****
К первому месяцу года Лошади (1210) согнанные на строительство плотины тангуты закончили свою работу, перегородив русло Хуанхэ. Река вышла из берегов, и её воды, обильные от непрекращавшихся дождей, хлынули в город. Улицы превратились в бурлящие реки. Люди выскакивали из своих жилищ, карабкались на деревья и крыши, барахтались в воде, держа в руках - кто детей, а кто узлы с пожитками. Где вплавь, а где пешком - по пояс, а то и по грудь в воде - растерянные горожане перебирались в кварталы, расположенные на возвышенных местах.
А вода, продолжая прибывать, разливалась всё шире, образовав обширное рукотворное озеро вокруг тангутской столицы - и, в конце концов, достигла монгольского лагеря. Не ожидавшие такого оборота степные пришельцы принялись спешно разбирать подмоченные юрты. А затем, сняв осаду, ушли от стен города. Однако страну они не покинули. Чингисхан приказал разбить лагерь на некотором удалении от Чжунсина, после чего стал рассылать отряды во все провинции Си Ся - и поднялась новая волна грабежей и убийств, ширясь и разрастаясь день ото дня; и вновь заполыхали тангутские города и селения… Потрясателю Вселенной была нужна победа, и он не собирался отступаться от намеченной цели.
- Ань Цюань не хочет сдавать город - так пусть же смотрит, как я превращаю его страну в выжженную пустыню, - заявил он. - Если здесь не останется ни одного жителя, то над кем он будет царствовать?
Между тем в Чжунсине положение быстро ухудшалось. Городские стены устояли, но глинобитные дома, простояв недолгое время в воде, размокали и рушились один за другим. Хранившиеся на складах зерно, мука и многие другие припасы пришли в негодность. Несмотря на суровые казни, в столице ширились грабежи и мародёрство. Оголодавшие люди сбивались в разбойные шайки и по ночам врывались богатые дома, чтобы разжиться съестным, - и убивали всех на своём пути… С каждым днём всё больше раздутых посиневших трупов плавало по улицам среди мусора, обломков мебели, разнообразной деревянной утвари и человеческих испражнений…
И Ань Цюань не выдержал, снова призвал к себе Цзунь Сяна:
- Собирайся. Поедешь к хану. Скажешь, что я согласен на все его условия.
А затем направился в покои принцессы Чахи.
- Не такого мужа я хотел найти тебе, как этот варвар, - печально сказал он дочери. - Но разве кому-нибудь суждено знать будущее своих детей? Тебе придётся страдать, как и многим, однако ничего не поделаешьь, если так суждено... Постарайся отринуть от себя печальные мысли. Быть может, он лучше меня сумеет охранить тебя от бед…
****
На следующее утро открылись северные ворота тангутской столицы. Из них выехала и потянулась по направлению к монгольскому лагерю вереница повозок, доверху нагруженных золотом, серебром, жемчугами, резными штофами, узорчатыми коврами, пёстрыми тюками шёлка, златотканой парчой, искусными изделиями тангутских оружейников и всяким прочим ценным скарбом.
А Чингисхан верхом на буланом коне, сопутствуемый своими сыновьями, нойонами и гвардейцами-кешиктенами, выехал навстречу делегации императорских сановников, сопровождавших заплаканную принцессу Чаху… О, эти слёзы на нежном девичьем лице - лучший в мире любовный напиток! Так думал хан, предвкушая наслаждения грядущей ночи, и улыбка играла у него на устах.
Он пребывал в столь благодушном настроении, что сделал милостивый жест, возвратив Ань Цюаню всех захваченных в плен тангутских военачальников.
…Пройдёт немного времени, и Чаха поймёт, что это подневольное замужество фактически спасло ей жизнь. Ибо в конце лета следующего года в Си Ся поменяется правитель: коварный интриган Цзунь Сян привлечёт на свою сторону полководцев и влиятельных сановников двора - и вынудит императора «добровольно» отречься от престола. По прошествии недолгого времени Ань Цюаня отправят в страну бессмертных, застелив его ложе отравленными простынями, а народу, как это принято в подобных случаях, объявят, что бывший самодержец скончался «от внезапной болезни».
****
Не успел ещё Чингисхан вернуться в родные степи, а цзиньскому императору Юнцзи уже доложили о разгроме тангутского государства.
- Как бы Тэмуцзинь* не возомнил о себе лишнего, одолев Ань Цюаня, - обеспокоился он. - Надо отправить послов к монгольскому хану.
- Пора напомнить ему, чей он джаутхури, - поддакнул императорский советник Чжан Синсинь.
- Самое время сделать это, пока он не отправился воевать ещё с каким-нибудь народом, - благосклонно кивнул Юнцзи. - Что хану не сидится на месте - это хорошо: нам меньше беспокойства от соседей, когда они истребляют друг друга. Пускай же Тэмуцзинь преклонит колени перед моим манифестом - и я не стану препятствовать ему водить своих варваров с грабежом куда угодно…
Немногим более двух лет миновало с тех пор, как Юнцзи взошёл на престол. По давней традиции манифесты о смене императоров рассылались всем вассальным правителям - и те должны были встать на колени, поклониться подателю манифеста и принести клятву верности новому самодержцу. С отправкой делегации к Чингисхану Юнцзи не торопился, ожидая исхода войны монголов с Си Ся… Теперь же императорское посольство, сопровождаемое небольшим отрядом воинов, тронулось в путь.
…Приём, оказанный ханом, обескуражил.
Посла, несмотря на его бурные протесты, гвардейцы-кешиктены разоружили и лишь затем провели к монгольскому владыке. Не дав ему зачитать высочайший манифест, Чингисхан спросил вызывающим тоном:
- Кто новый император?
- Ваньянь Юнцзи, - ответил посол. - И ты, джаутхури, должен выслушать эту великую весть коленопреклонённо.
Хан рассмеялся:
- Даже силой оружия никто ещё не сумел принудить меня встать перед ним на колени - почему же ваш государь мнит, что я сделаю это добровольно? Я думал, на цзиньский престол воссел достойный князь, дарованный Небом. Но разве этот самонадеянный безумец способен управлять государством? Нет, такой не достоин царствовать и не заслуживает поклонения!
Сказав это, он обратился на юг, плюнул в направлении далёкой границы с Цзинь и, потребовав лошадь, уехал с аудиенции.
****
Выслушав доклад посла о том оскорбительном приёме, который оказал ему Чингисхан, император Юнцзи разгневался.
- Тэмуцзинь, по всей видимости, хочет войны с нами, - объявил он, собрав своих сановников и полководцев. - И клянусь, я достойно накажу его! Раз он не хочет склонить голову перед сиянием Золотой империи - придётся лишить его этой глупой головы.
- Надо собрать войско и идти в степь, - сказал военачальник Чжуху Гаоци. - Варвары хорошо понимают язык силы, а мы давно не посылали к ним карательных экспедиций. Они могут счесть это проявлением слабости.
Другой военачальник, Хэшиле Хушаху, возразил:
- Сейчас идти в степь слишком рискованно. Все кочевники объединились вокруг Тэмуцзиня, он сосредоточил в своих руках очень большие силы!
- Но не более тех, которыми располагает наш благословенный небом хуанди, - скривив губы в пренебрежительной усшке, вставил советник Чжан Синсинь.
- Разумеется, не более, - согласился Хушаху. - Но в степи они - у себя дома. Мало ли какие ловушки могут там подстерегать наше войско? Не стоит недооценивать врага, ведь монголы сумели разбить тангутов.
- Это свидетельствует не о силе варваров, а о глупости и малодушии тангутов! - воскликнул Гаоци.
- Возможно, - сказал Хушаху. - Однако мы не раз воевали с тангутами и имели возможность убедиться в том, что они не так уж слабы, как многим из нас хотелось бы считать... Я полагаю, что вернее будет выждать. Если степняки хотят войны - пусть сами придут к Великой стене и попытаются взять штурмом любую из крепостей в её проходах. Тут они и обломают зубы. Так было не раз, зачем же придумывать что-то новое?
- А если они не придут - что тогда? - не унимался Гаоци. - Тэмуцзинь нанёс тяжкое оскорбление хуанди, и мы оставим его без отмщения?
Хушаху пожал плечами:
- Я не способен прозреть грядущее, уверен лишь в одном: мы не должны поддаваться чувствам. Гнев - плохой советчик. Возможно, монгольский хан своим оскорблением рассчитывал выманить нас в степь для того, чтобы увлечь в западню. А за стенами своих крепостей мы непобедимы.
Юнцзи одобрительно кивнул:
- Хушаху прав, горячность проявлять не следует. К тому же моя казна оскудела. Слишком трудным выдался прошедший год: землетрясения, неурожай, голод… Нет, я не стану снаряжать поход в степь. А Тэмуцзинь всё равно не уйдёт от возмездия: он будет казнён, когда прибудет сюда с данью.
Никто не стал возражать Юнцзи, хотя все понимали, что его надежды построены на песке: монгольский хан несколько лет не посылал дань императору, а теперь-то её ждать и вовсе становилось делом бесполезным. Не говоря уже о том, что сам Чингис никогда не прибудет ко двору Цзинь - если только не лишится разума…
****
Хан ханов готовился к походу за Великую стену. Гонцы летели во всех направлениях его необъятной степной империи. А навстречу им, к берегам Керулена, где располагалась ханская ставка, уже тянулись вереницы вооружённых конников, сопровождаемых обозами из скрипучих кибиток, вьючных верблюдов и заводных лошадей. Следом за воинами пастухи гнали стада скота - незменную продовольственную базу монгольского войска…
Когда сборы были закончены, Чингисхан велел созвать всех нукеров. Огромная толпа собралась перед его шатром.
- Настал великий час! - объявил он. - Само Вечное Синее Небо зовёт нас мстить за прежние, причинённые монголам, обиды! Оно определило наш путь, и его благорасположение сделает нас непобедимыми! Духи предков взывают к нам! Они указывают направление бега наших коней и цель для полёта наших стрел и копий!
Он перевёл дыхание; затем, воздев руки, устремил взгляд к облакам - и продолжил, адресуясь к незримому божеству:
- Великий Тэнгри! Я вооружился для отмщения за кровь моих дедов и прадедов, которых алтанханы цзиньские умертвляли бесчестным образом! Если ты одобряешь этот поход - яви свои знаки, пошли свыше подтверждение твоей грядущей помощи, а матери-земле Этуген повели, чтобы добрые и злые духи соединились с моими нукерами для одоления наших заклятых врагов!
Сказав это, он удалился в шатёр, где трое суток неусыпно заклинал о помощи Вечное Синее Небо.
А окружавшие шатёр воины всё это время взывали:
- Тэнгри!
- Укрепи нас в бою!
- Тэнгри!
- Убереги от мечей, стрел и копий!
- Тэнгри!
- Даруй победу!
- Тэнгри!
- Дай нам свою силу!
- Великий Тэнгри!
- Помоги одолеть врага!
…Наутро четвертого дня Чингисхан вышел из шатра и объявил, что Вечное Небо явило ему знак. Оно дарует монголам победу.
И войско Потрясателя Вселенной выступило в поход.
Его сопровождали четверо сыновей: Джучи, Чагатай, Угедей и Тулуй.
Вместе с ним ехали Джебэ, Мухали, Боорчу, Субедей и другие нойоны - теперь это были уже не просто отважные степные удальцы и лихие рубаки, а опытные полководцы, проверенные в битвах и неоднократно доказавшие свою боевую доблесть.
Сердца монголов ликовали.
Никто из них не сомневался в несокрушимой мощи своего войска.
Глава одиннадцатая
ПОХОД ЗА ВЕЛИКУЮ СТЕНУ
Увидел Чингисхан, что много у него народу, вооружил его луками и иным их оружием и пошёл воевать чужие страны.
МАРКО ПОЛО
Солнце заходит
За край пустынной земли.
Клики сраженья
В густом дыму и в пыли…
ВАН ВЭЙ
Империя Цзинь переживала не лучшие свои времена.
На душе у хуанди было неспокойно.
Недобрые предзнаменования, с самого начала сопутствовавшие его правлению, всё более тревожили, накапливались и рождали ощущение беды, затаившейся в грядущем. Впрочем, это ощущение смутным ночным зверем на мягких лапах подкралось к нему уже в те дни, когда умер император Мадагэ, и на основании оставленного им указа вельможи явились к Юнцзи просить, чтобы тот занял освободившийся престол. Юнцзи упорно отказывался, но, в конце концов, подавил в себе дурные предчувствия и исполнил завещание, со слезами воссев на трон.
Тогда же, первого месяца в день Шахунь ихань*, ниспала с небес огнендышащая звезда, хвост которой был подобен красному дракону.
А в одиннадцатый месяц случилось землетрясение, при коем последовал с северо-запада удар, подобный грому. Это посеяло в народе немалые волнения.
Настало второе лето правления Юнцзи, и в первый день первого месяца из солнца явилась звезда багряного цвета величиной с большую тарелку. Следуя по направлению к западу, она мало-помалу сделалась величиной с колесо, а её хвост был подобен сверкающему небесному следу птицы Пэн. Эта грозная предвестница бедствий упала в Сычуани*, потом, поднявшись снова с места падения, издавала свет, подобный огненному…
Во второй месяц снова было землетрясение, сопровождавшееся ударами, подобными громовым.
А в четвёртый месяц на северо-востоке небеса стал пожирать чёрный воздух в виде широкой полосы, которая медленно перетекала к западу, пока не исчезла за горизонтом.
В шестой, седьмой, восьмой и девятый месяцы происходили землетрясения, одно сильнее другого. Юнцзи издал указ, коим требовал верных донесений о причине сего явления. Сам немало встревоженный, он повелел призывать к оружию храбрых воинов и успокоить бежавших из столицы. Жители Чжунду были объяты страхом, и хуанди ежедневно выходил к народу и утешал его… Вследствие неурожая, землетрясений и всеобщего разброда в государстве народ претерпел большой голод.
Наступившее третье лето правления Юнцзи тоже не обошлось без дурных знаков. Во втором месяце дул сильный северный ветер, разрушавший дома, выворачивавший с корнем деревья, и даже сломавший запоры двух столичных ворот. В третий месяц загорелась кумарня Да-бэй-гэ, и пожар перекинулся на жилые кварталы, уничтожив дома простолюдинов. Потом с севера появилось чёрное облако, которое величиной уподоблялось большой скале, и внутри этого облака просвечивались очертания дракона и тигра...
Между тем прибывавшие с караванами купцы осведомляли императора об усиленных военных приготовлениях в степи. Начальник пограничной стражи севера Нахата Майчжу присылал неутешительные известия о появлении монгольских передовых отрядов у Великой стены:
- Варвары потеряли всякий страх, - передавали его гонцы. - Нападают на наши крепости, пытаются прорваться сквозь внешнюю стену.
Наконец Юнцзи не выдержал, дал волю накопившемуся раздражению:
- Я всеми силами стараюсь не допустить войны, которая сейчас так не ко времени, - вскричал он, - а этот сын ослицы раздувает пограничные несогласия!
И приказал:
- Взять его под стражу!
Так добросовестный Нахата Майчжу поплатился за свою бдительность и радение государю: начальника пограничной стражи схватили и заточили в темницу.
Правда, в скором времени Юнцзи пришлось раскаяться в содеянном, ибо Чингисхан внезапно нанес удар - причём там, где никто не ждал нападения: километров на двести западнее кратчайшего пути к цзиньской столице. Монгольские орды захватили пограничные крепости Няошабао и Няоюеин, вынесенные в степь, а затем прорвались сквозь Великую стену на одном из её наиболее слабозащищённых участков - и во второй луне года Овцы* покатились расходящейся в разные стороны лавиной по округам Дашуй, Ло, Фэнь, и Ли… Главные силы - сто тысяч всадников - вёл Чингисхан. Он оставил при себе младшего сына, Тулуя; а трое старших сыновей, равно как и его прославленные нойоны, получив под своё начало отдельные отряды, насчитывавшие от нескольких тысяч до тумена нукеров, ринулись каждый к своей цели.
Псов Вечного Неба спустили с цепи, и они спешили вкусить свежей крови.
****
Полководцы Ваньянь Чэньюй и Дуцзи Сычжун*, которых Юнцзи отправил к границам империи, не оправдали надежд своего хуанди. Поначалу они пытались предпринимать наступательные действия, и отборные отряды, посланные ими далеко вперёд, сумели даже вернуть крепости Няошабао и Няоюеин, в которых монголы не оставили своих гарнизонов. Но тотчас нагрянувший с туменом монгольских конников Джебэ вновь выбил оттуда цзиньские войска, приказав своим нукерам разрушить оба укрепления:
- Сожгите, а всё, что не сгорит - сровняйте с землёй! Пусть наши лошади никогда не споткнутся на том месте, где стояли крепостные стены!
Затем растянувшаяся четырёхсоттысячная армия Ваньянь Чэньюя и Дуцзи Сычжуна была атакована на марше через горный хребет Ехулин. Китайцы не выдержали стремительного натиска монгольской конницы и обратились в бегство. Их преследовали и безжалостно уничтожали… Около трёхсот тысяч воинов потеряла в этом сражении цзиньская армия. И даже спустя многие годы могли видеть путники громоздившиеся повсюду горы человеческих скелетов вдоль печальной дороги через Ехулин - Луковый хребет…
После этого побоища Ваньянь Чэньюй и Дуцзи Сычжун бежали от неприятеля, оставляя крепость за крепостью и уже не помышляя о серьёзном сопротивлении.
В городе Сюаньпин* местные жители окружили Чэньюя. Из толпы неслись крики:
- Что с нами будет?
- Защити нас от варваров!
- Не оставляй Сюаньпин на погибель и разграбление!
- Мы выставим ополчение! Встретим Тэмуцзиня под стенами города вместе с твоими воинами!
- Все мужчины выйдут на битву!
Но Чэньюя мало заботила судьба Сюаньпина и его жителей:
- Не дело простолюдинов решать, как одолеть врага, - надменно отрезал он. - Знаете ли вы, сколь велико число варваров, идущих сюда? Звёзд на небе - и то меньше! Мы оставим город, но скоро хуанди пришлёт сюда большое войско. Я лично приведу его и одолею неприятеля!
- Что нам проку в твоём большом войске, когда кости наши уже будут гнить в земле?!
- Хуанди послал тебя защищать нас - так защищай же! Почему твои воины бегут, как испуганные зайцы?
- Они спасают свои шкуры, а нас обрекают на смерть! Жён наших отдают на поругание, а детей - в рабское ярмо!
- Малодушные!
- Хватит! - побагровев, рявкнул Чэньюй, в котором стыд боролся со всё сильнее вскипавшим раздражением. - Затворите городские ворота и сбрасывайте неприятеля со стен до тех пор, пока мы не вернёмся!.. А теперь пусть сведущие люди укажут мне самый короткий путь к крепости Сюаньдэ*…
- Да мы-то все здесь сведущие: знаем окольные дорожки! Но кто станет тебе их указывать? Зачем это нам?
- Почему ты не хочешь с нами сообща сразиться с неприятелем?!
- Не будем тебе помогать!
- Кто помышляет только о бегстве, тот скоро будет разбит!
- Трусливый пёс!
- Будь ты проклят!
Толпа, всё более распаляясь, стала угрожающе надвигаться на него, и Чэньюй понял: ещё немного - и ему несдобровать. Тогда он вскричал:
- А ну, расступись! Прочь с дороги!
Стража сомкнулась вокруг него, обнажив мечи... И безоружные люди с неохотой расступились.
В ту же ночь Ваньянь Чэньюй покинул город, уводя своё войско на юг.
…Монголы настигли его у реки Янхэ и подвергли окончательному разгрому. Лишь чудом удалось спастись Чэньюю, достигнув крепости Сюаньдэ и укрывшись за её стенами.
Не лучше обстояли дела и у Хэшиле Хушаху, возглавлявшего оборону Датуна, западной столицы* империи. Этот район считался спокойным тылом, расположенным далеко в стороне от направления возможного вторжения. Но именно сюда пришёлся главный удар монголов. Разбив цзиньские войска у Великой стены, они окружили Датун и принялись опустошать окрестности города, собирая хашар.
Хушаху понял, что западную столицу ему не удержать. Тогда он приказал открыть северные ворота города и повёл семитысячный гарнизон навстречу противнику.
Целый день продолжалось сражение обречённых защитников Датуна с многократно превосходившим их по численности монгольским войском. А ночью, под покровом темноты, Хушаху с горсткой израненных бойцов удалось прорвать кольцо осады. Он направился на восток и сумел укрыться от преследования в крепости Цубэйкоу.
На следующий день монголы овладели западной столицей, лишившейся своего гарнизона*.
Дальнейшее движение Хэшиле Хушаху в сторону Чжунду сопровождала череда скандалов. Так ко дворцу императора прибыл гонец от коменданта города Юйчжэу с жалобой на всяческие бесчинства и грабёж:
- …Взял из казначейства пять тысяч лан серебра и все сокровища, хранившиеся в оном, а также казённое платье и шёлковые ткани, - докладывал гонец. - Кроме того, отобрал у чиновников и простого народа лошадей - и раздал их своим спутникам: «Вам лошади не нужны, - объявил он. - Вы же не собираетесь бежать из города! Всем жителям Юйчжэу надлежит, запершись здесь, сражаться с врагом!»
- А разве вы собирались бежать? - спросил Юнцзи.
- Нет!
- Вот и хорошо. Сражайтесь… А Хушаху ведь не к врагу бежит, чтобы отдать ему всё, взятое из вашей казны. Он торопится сюда, ко мне, чтобы защищать Чжунду!
Император не знал, что комендант-жалобщик как раз и готовился к сдаче своего города неприятелю. Прибыв в Юйчжэу, Хушаху отобрал у него все ценности, которые тот собрал в качестве дани монголам. А лошадей взял по необходимости: нужно ведь было на чём-то продолжать путь…
Похожая история произошла с ним и в крепости Цзыцзингуань. Прибыв туда, он застал начальника крепости собирающим всяческий скарб, который, по его мнению, мог представлять ценность для монголов… Хушаху набросился на него с кулаками:
- Измену готовишь? Варваров задабривать вздумал?! Хуанди поставил тебя здесь для того, чтобы ты позаботился о защите крепости! И так-то ты о ней заботишься?!
Хушаху сшиб коменданта на пол; но и после этого не остановился - пинал и пинал его ногами, всё более распаляясь:
- Когда каждый, подобно тебе, станет покупать свою жизнь у врага, то немногого будут стоить такие жизни! И твоя уже ничего не стоит! Зачем она нужна хуанди, если ты не собираешься защищать его?! Если предаёшь в трудный час?!
Он остервенело избивал окровавленного коменданта до тех пор, пока несчастный не испустил дух… А затем покинул крепость. И продолжил своё бегство на восток, по дороге сурово карая виноватых и безвинных, зачастую просто срывая зло на перепуганных уездных чиновниках и начальниках захолустных гарнизонов.
Наконец он достиг столицы. Император, наслышанный о «подвигах» Хушаху, встретил его холодно. Однако наказывать за своеволие не стал: лишь строго отчитал и, дав ему трёхтысячное войско, поручил стать гарнизоном в Гуйчуане - городке, расположенном в тридцати ли* к северо-западу от Чжунду.
- Что думает наш хуанди? - сокрушался Хушаху в кругу своих подчинённых. - Неужто он всерьёз полагает, будто с тремя тысячами воинов я смогу противостоять бесчисленным толпам варваров? Нас опять ждёт бесславное поражение!
Юнцзи доносили об этих разговорах. А ещё о том, что Хушаху топит своё отчаяние в вине, устраивая безобразные оргии с простолюдинками… И о том, что иногда ему доставляют прямо с улицы молоденьких девушек - и он овладевает ими насильно, подчас истязая до полусмерти.
- Он обезумел, - говорил императору советник Чжан Синсинь, давно питавший враждебные чувства к Хушаху. - Если этого преступника не сместить с должности, то население Гуйчуаня скоро взбунтуется!
- Не успеет взбунтоваться, - отмахивался Юнцзи. - Войска Тэмуцзиня приближаются, а у меня не так много хороших полководцев…
Дважды Хушаху присылал к императору гонцов с письмами, в которых слёзно молил того дать ему под начало хотя бы двадцать тысяч воинов и перевести в Нанькоу - хорошо укреплённый город у южного окончания горного прохода Цзюйюнгуань. Но оба раза Юнцзи ответил отказом.
Наконец Хушаху направил представление в Императорский Совет с той же просьбой: «В сём месте (Гуйчуань) нельзя встретить главной (неприятельской) армии по прибытии оной, - пояснял он. - Я не о себе забочусь, а беспокоюсь из-за трёх тысяч подчинённого мне войска. С такими силами невозможно защитить двенадцать застав и дворца государева…»
Это переполнило чашу терпения императора, и он распорядился предать суду Хэшиле Хушаху… В последовавшем за тем указе было изложено пятнадцать различных преступлений неугомонного военачальника, за кои он был разжалован и сослан в деревню.
****
Лавина монгольского нашествия катилась по империи, сокрушая на своём пути все преграды.
Нередки были случаи, когда на сторону Чингисхана переходили неприятельские полководцы. Так уже на самой границе к нему присоединились начальники цзиньских отрядов Лю Болинь, Гуалг Я и Чан Гэ…
Взяв город Сюаньдэ, Потрясатель Вселенной выслал вперёд большой отряд под командой Джебэ-нойона. Тот, совершив стремительный марш-бросок, напал на крепость Цзюйюнгуань, прикрывавшую подступы к срединной столице. Комендант Ваньянь Фучжоу тайком бежал из крепости, но предательски покинутый им гарнизон, не дрогнув, принял сражение. В гущу монгольского войска полетели выпушенные из катапульт каменные ядра, а также зажигательные и осколочные снаряды*. Нападавших ослепляли и оглушали «громовые копья» - трубы, начинённые специальным пороховым составом. Каждое такое «копьё», взорвавшись, выжигало всё вокруг себя в радиусе нескольких десятков метров… А тех монголов, кому удавалось вскарабкаться на стену, разили мечами, булавами и боевыми секирами.
Поняв, что взять Цзюйюнгуань лобовым штурмом ему не удастся, Джебэ подал сигнал к отступлению.
Завидев бегущих монголов, многочисленный гарнизон крепости вышел из ворот и стал преследовать врага. В спины степнякам полетели стрелы из луков и арбалетов. Отставших, раненых, сброшенных с коней настигали и остервенело рубили на куски… Долго продолжалось это преследование. А потом в одночасье всё переменилось. Бегство монголов оказалось притворным: Джебэ развернул своё войско - и оно обрушилось на ошеломлённого неприятеля. В скором времени подоспел и Чингисхан с основными силами… Разгорелось кровавое побоище, в ходе которого все защитники крепости были истреблены.
Так пала считавшаяся неприступной Цзюйюнгуань.
Затем Потрясатель Вселенной занял город Нанькоу, разместив там свою ставку. А его передовые отряды уже грабили и жгли предместья срединной столицы…
Во дворце поднялась паника.
- Надо бежать в Кайфын, - убеждал императора Чжан Синсинь. - К южной столице мы сумеем стянуть свежие силы, пока Тэмуцзинь будет осаждать Чжунду.
- Если хуанди перестанет озарять город своим присутствием, то его защитники падут духом, - противоречил императорскому советнику полководец Чжуху Гаоци, недавно прибывший сюда с потрёпанным, но весьма многочисленным войском. - А между тем мы вполне можем положиться на неприступность стен Чжунду.
Юнцзи колебался:
- Не знаю… Безопаснее было бы переехать в Кайфын. Но где гарантия, что по дороге нас не настигнут варвары?
Видя нерешительность императора, Гаоци вывел своих ратников за городские ворота и после нескольких стычек с неприятелем отбросил от Чжунду монгольские передовые отряды.
Вскоре к срединной столице подошло двадцатитысячное войско, которое выслал на помощь императору полководец Тушань И.
После этого Юнцзи несколько воспрянул духом и решил не покидать город.
…Спустя некоторое время верный Тушань И был призван императором в срединную столицу и назначен главным министром.
- Думаю, огонь этой смуты вскоре погаснет, и развязавшийся узел будет завязан снова, - пытался Юнцзи усмирить волнение не столько в сердцах своих приближённых, сколько в своём собственном. - У Тэмуцзиня должны иссякнуть силы и терпение.
И угодливые сановники вторили ему:
- Жадность этих разбойников непомерна: они хватают всё, что подворачивается им под руку - очень скоро их обозы отяжелеют и застрянут на дорогах нашей обширной империи. Степняки не захотят отрываться от обозов и повернут назад.
- Им не хватит и целой жизни для того, чтобы осаждать каждую нашу крепость.
- А если даже и хватит, то людей-то у них уж точно на это не достанет.
- Скоро, скоро Тэмуцзинь повернёт назад…
- После тёмной ночи всегда наступает утро!
****
Хан ханов, осведомлённый перебежчиками о том, что императору удалось стянуть в Чжунду немалые силы, решил не штурмовать хорошо укреплённую срединную столицу, а послал значительную часть своего войска дальше на северо-восток. Смертоносная лавина степных конников в короткий срок докатилась до реки Ляохэ и разорила обширные территории на юге Манчжурии. Одновременно с этим Джучи, Чагатай и Угедей овладели многими городами на севере провишции Шаньси.
В конце осени Чингисхан собрал своих сыновей и нойонов:
- Зима - время охоты, - сказал он. - Пора вернуться домой: облавить зверя, подышать степным воздухом, а заодно и дать отдых нашим багатурам. К тому же монгольские жёны, наверное, соскучились по своим мужьям…
- Облавить зверя - это хорошо, - согласился Боорчу, мечтательно закатив глаза. - И по родной степи душа тоскует.
- Но хорошо ли уходить отсюда, не завершив начатое? - Чагатай с горячностью стукнул себя кулаком по колену. - Устраивать облаву на врага интереснее, чем на зверя! Да и намного слаще жён для наших нукеров юные наложницы, а их тут вдосталь! Так почему бы не добить Алтан-хана, прежде чем мы вернёмся домой?
- Алтан-хан сидит за крепкими стенами, - напомнил брату Тулуй. - Как его оттуда достанешь? Но мы достаточно показали ему свою силу, и больше он никогда не решится посылать свои войска в наши кочевья!
- Разве этого мы хотели? - рассудительно возразил Субедей. - Разве мы боялись Алтан-хана и шли сюда для того, чтобы защитить от него свои нутуги?
- Нет, мы пришли сюда, чтобы отобрать у него всё! - воскликнул Мухали.
- Верно, - кивнул Чингисхан. - Но мы не знали, насколько велика эта земля, и как много здесь накоплено разных богатств… Я должен подумать. А наши багатуры пускай пока в родных куренях.отдохнут - жён порадуют, с новыми наложницами натешатся… Объявите всем: завтра отправляемся домой!
Потрясатель Вселенной не любил останавливаться на полпути, не достигнув цели. Однако он прекрасно понимал: прямая тропа - не всегда самая короткая. Он умел выжидать.
****
Чингисхан увёл своё войско обратно за Великую стену.
Уходя на север, монгольские отряды сделали крюк, рассеялись по государственным пастбищам и угнали в степь огромные лошадиные табуны, сберегавшиеся для пополнения императорской кавалерии… Это был ещё один ощутимый удар по военной мощи недобитого, но основательно потрёпанного южного соседа.
По дороге Потрясателя Вселенной догнал посланец от киданьского князя Елюя Люгэ, состоявшего тысячником в войске цзиньского императора. Это был молодой киданьский воин, сообщивший, что у князя есть к великому хану важное предложение, которое тот желает высказать при личной встрече.
- Далеко ли твой князь сейчас? - спросил Чингис.
- В половине дневного перехода. Он скачет во весь опор и скоро будет здесь.
- Хорошо, мы остановимся в этом месте. Поспеши же обратно и скажи своему князю, чтобы поторопился!
…Едва успели разбить курень на ночёвку и развести костры для приготовления пищи, как прибыл Елюй Люгэ. Его разоружили и провели в шатёр к хану.
- Надеюсь, твоё предложение столь же интересно, сколь поспешно ты следовал за мной, - склонив голову набок, Чингис пытливо взглянул в лицо князю.
- Великий хан, - я предлагаю тебе военный союз против Юнцзи! - выпалил тот.
- Ты? Но где же твоё царство? И где твоё войско?
- Сейчас под моим началом небольшое цзиньское войско. Но состоит оно из киданей, которые больше не хотят служить чжурчжэньской династии. Мы восстанем, и скоро все киданьские войска - а их у хуанди много - перейдут на нашу сторону…
Чингисхан задумался, уставившись в застеленный войлоками пол шатра.
Кидани - некогда грозное кочевое племя - завоевали Китай много лет тому назад и утвердили на императорском троне киданьскую правящую династию Ляо. Но затем они оказались побеждены пришедшим с берегов Амура племенем чжурчжэней, и с тех пор в Чжунду воцарилась чжурчжэньская династия Цзинь. Ни у киданей, ни у китайцев не было оснований питать по отношению к пришлым правителям верноподданнические чувства… Если они восстанут против императорской власти, это сильно облегчит хану дорогу к победе… Понятно, сейчас Елюй Люгэ желает получить поддержку от монгольского войска. Но что будет, когда трон Юнцзи рухнет? Не придётся ли потом усмирять и этого киданьского князя?
Хан ханов вновь поднял взгляд на гостя:
- Ты предлагаешь мне военный союз. Но я не могу принять его.
- Почему?
- Потому что союз может быть только между равными. Однако под Вечным Небом нет правителя, равного мне, как нет и войска, которое по своему могуществу могло бы сравниться с моим… Я могу быть тебе отцом, а ты мне - сыном. Но тогда ты должен признать себя моим чэнь.
- Это справедливо, великий хан, - согласно склонил голову Елюй Люгэ. - Я готов признать себя твоим чэнь.
- Тогда мы будем сражаться вместе.
- У нас всё готово к выступлению, - сообщил князь, воспрянув духом. - Мои воины ждут лишь приказа, чтобы идти к стенам восточной столицы!
- Вот и хорошо. Можешь выступать когда захочешь.
- Но я полагал, что мы с тобой нападём на чжурчжэней с двух сторон… Одному мне не справиться!
- Мои нукеры устали, я обещал им отдых, - полуприкрыв веки, медленно сказал Чингисхан. - Но ты можешь начинать: весной… или в конце зимы… Увидев, что ты действуешь, мы не опоздаем. У нас быстрые кони.
Глава двенадцатая
КОРОТКИЙ МИР, ДОЛГАЯ ВОЙНА
Если ветер слаб, то большие крылья он в полёте не удержит. Птица Пэн может пролететь девяносто тысяч ли только потому, что её крылья несёт могучий вихрь. И она может долететь до Южного океана потому лишь, что взмывает в поднебесье, не ведая преград.
ЧЖУАН ЦЗЫ
Смелость - начало победы.
ПЛУТАРХ
В родной степи Чингисхан предался отдыху. Суровые детство и юность воспитали в нём неприхотливость. Его оставляли равнодушным драгоценные украшения и всевозможные предметы роскоши, на которые были так падки правители многих народов. Привычный домотканый халат он не желал сменить на пышные одеяния из расшитой золотом парчи. Что же касается досуга, то его хан делил между охотой и женщинами.
Особое значение он придавал большим облавным охотам, которые устраивал каждую зиму, считая их не просто развлечением, но и важным средством для сплочения и боевой выучки своего войска. Перед такой охотой монголам запрещалось с марта по октябрь убивать оленей, козлов, косуль, зайцев, диких ослов и некоторые виды птиц. С наступлением холодов Чингисхан собирал своих нукеров, и по его команде они начинали облаву на зверя. Рассредоточенное по обширной территории войско постепенно сжимало кольцо, сгоняя к его центру диких животных, против которых до поры запрещалось применять оружие. Но и дать зверю прорваться сквозь цепь загонщиков считалось постыдным проступком, за который полагалось наказание - битьё палками. По ночам разжигались костры и выставлялось караульное охранение - чтобы ни один кулан, ни один заяц не проскочил! - а с первыми рассветными лучами охота возобновлялась… Так могло продолжаться не один месяц - до тех пор, пока огромное количество зверей не сгонялось в одно обезумевшее от страха ревущее стадо, в котором медведи, барсы, волки и лисицы соседствовали с кабанами, зайцами, дикими ослами и дзеренами. Тут в круг загонщиков въезжал Чингис и, натянув лук, убивал понравившееся ему животное. Затем выбирал новую жертву - и, неспешно прицелившись, поражал её… Израсходовав все стрелы из своего колчана, хан покидал круг, а его место занимали сыновья и ближние нойоны. После них наступала очередь охотиться тысячникам. Следом за ними - сотникам, десятникам и, наконец, простым воинам.
А Чингисхан и его нойоны наблюдали за этим избиением беззащитного зверья, подмечая особо метких стрелков среди молодых нукеров: лучники-мергены очень пригодятся в грядущих сражениях!
Впрочем, меткость стрельбы на охоте считалась чрезвычайно важной ещё и по другой причине. Монголы верили, что каждое животное тоже имеет душу. Поэтому убивать их полагалось с должным почтением, не причиняя излишних страданий. Ведь если худо обойтись со зверем, то его душа вернётся и посоветует всем - пока ещё живым - четвероногим собратьям сторониться этих краёв и этих жестоких охотников.
Когда последнее животное падало замертво наземь, мужчины приступали к сбору туш и дележу добычи. А затем разводили костры, и начинался пир. Звенели хуры, звучали весёлые песни, а хан, сидя у костра, вспоминал далёкое детство, когда он охотился на тарбаганов и сусликов - не удовольствия ради, а чтобы прокормить свою голодную семью: мать Оэлун, мачеху Сочихэл, старую рабыню Хоахчин, младших братишек и сестрёнку… И тепло становилось у него на душе: теперь не только его семья ни в чём не нуждалась, но и весь народ, распростёрший границы своего улуса на полмира!
В подобные дни Потрясатель Вселенной бывал почти счастлив.
Женщины… У Чингиса было много жён и наложниц. Несмотря на любовь к Борте, он нечасто оставался на ночь у неё юрте, да и её это уже, похоже, не слишком огорчало: в последние годы Борте как-то быстро состарилась, растолстела, даже стала чем-то неуловимо похожа на его мать, покойную Оэлун. Она была ему хорошим другом, преданным и понимающим, но лечь с нею рядом, прижаться к её груди и животу под большим тёплым одеялом из верблюжьей шерсти - нет, этого ему уже давно не хотелось!
Есуй и Есуган, покорные и безропотные, тоже постепенно утрачивали привлекательность; и те редкие ночи, которые хан проводил в юрте у одной из двух сестёр, давали отдых его душе, но не приносили радости телу. Теперь Есуй и Есуган умели разжечь в нём любовную жажду лишь ненадолго, зато могли подолгу затем лежать, приникнув к его плечу и беседуя о делах семейных и государственных. Кстати, в одну из таких ночей Есуган удалось добиться от Чингисхана разрешения собрать уцелевших татар и объединить их под властью двух татарских нойонов - Кули и Менгу-Ухэ, которых Чингис мальчишками подарил своим сёстрам и воспитал в своей орде…
Совсем другое дело - меркитка Хулан. Требовательная, пылкая и необузданная в любовной страсти, она не могла подолгу оставаться одна и шла на всяческие ухищрения, чтобы завлечь хана на ночь в свою юрту. Нередко Чингис, посмеиваясь, говорил:
- Ты столь ненасытна, Хулан, что однажды утром я могу не подняться с твоих войлоков. Или умру прямо на тебе - что тогда будешь делать?
- О-о-о, подобной смерти я желала бы и для себя самой! - в тон ему ворковала Хулан. - Отправиться к предкам в то самое время, когда мой повелитель проникает в меня - что может быть прекраснее?!
- Ну, я-то хочу пожить подольше. Так что, когда состарюсь и стану немощен, буду тебя опасаться!
Как она умела угадывать все его желания! Как подолгу - подчас до последней звезды - могла поддерживать огонь страсти в его теле! Было в Хулан нечто колдовское, притягательное, отличавшее её от всех прочих жён Чингиса… Однако даже ей не удавалось завладеть помыслами Великого хана на сколько-нибудь продолжительный срок. Проведя две-три ночи с Хулан, он затем остывал к ней на некоторое время. Ему хотелось новизны.
В молодые годы Чингисхана более всего влекли строптивые женщины, которых надо было покорять, брать силой, преодолевая столь же яростное, сколь и бесполезное сопротивление... Однако его предпочтения с возрастом изменились. Теперь ему нравились спокойные, покорные и ласковые. Таких было много среди новых, привезённых из-за Великой стены, наложниц. По вечерам тоненькие и хрупкие, как драгоценный фарфор, китайские и чжурчжэньские девушки услаждали его зрение диковинными танцами, ласкали его слух нежнозвучными песнями, а тело ублажали искусным массажем, дарующим крепость телу и бодрость душе. С приходом ночи Потрясатель Вселенной милостиво позволял разделить с ним ложе одной из этих прелестниц… В любви они могли быть робкими и безропотными или изощрёнными и неутомимыми - такими, какими он прикажет. Он всецело владел ими, и одно сознание этого приносило ему особое, неизъяснимое блаженство!
А ещё хан страшился неумолимо приближавшейся старости. Во время похода в Цзинь он велел своим нукерам собирать повсюду лекарей и монахов. Их доставляли к Чингисхану, и он расспрашивал учёных мужей о том, существует ли на свете какой-нибудь способ продлить собственную жизнь, а ещё того лучше - познать тайну бессмертия… Увы, заветной тайны никто сообщить ему не мог. Однако многие лекари утверждали, будто можно увеличить срок своего пребывания в этом мире, если регулярно обмениваться любовными соками с юными девушками. С тех пор Чингисхан почти каждую ночь проводил с новой наложницей, чей возраст не превышал шестнадцати трав.
Впрочем, с годами всё чаще вспоминались хану слова одного даосского монаха, откровенно заявившего ему, что невозможно изменить срок жизни, отмерянный человеку:
- Истинная мудрость не должна бояться смерти, поскольку её нет. А есть лишь нечто, существующее прежде неба и земли - и после них… Нечто, не имеющее формы, погребённое в безмолвие. Оно - господин всех явлений и не подвластно смене времён года и человеческих поколений…
Но что бы там ни было после - смерть или просто обратная сторона бытия, сон или явь, - а всё-таки женщины являлись одной из немногих радостей, расцвечивавших по-настоящему яркими красками существование хана. И он, словно измученный жаждой путник, приникший к роднику, спешил насытиться ими.
****
Год Обезьяны (1212) принёс хорошие вести. Зимой князь Елюй Люгэ, как и обещал, поднял мятеж на севере Ляодуна. Недовольство киданей давно вызревало и тлело, но для того, чтобы оно разгорелось, обратившись в пожар восстания, нужен был национальный лидер. Теперь он объявился. И киданьские воинские части стали в массовом порядке переходить на сторону Елюя Люгэ.
Император Юнцзи послал войско на усмирение.мятежников. Однако Чингисхан его опередил, отправив на помощь восставшим киданям три тысячи своих лучших багатуров во главе с Джебэ-нойоном. Этого оказалось достаточно для того, чтобы разгромить императорское войско. Захваченные вражеские обозы Елюй Люгэ в неприкосновенности отправил Чингисхану, выразив ему таким образом благодарность за помощь. И не прогадал. Потрясатель Вселенной остался доволен:
- Раз этот киданьский тысячник так покорен мне, - решил он, - то пусть правит на Ляодуне от моего имени.
А сам Чингисхан решил не терять удобного момента - и после недолгих приготовлений повёл монголов к стенам Чжунду. В прошлый раз он не оставил своих гарнизонов в захваченных городах, поэтому теперь их приходилось штурмовать заново. Пали Чанчжоу, Хуанчжоу и Фучжоу, была обращена в бегство новая трёхсоттысячная армия полководцев Ваньянь Чэньюя и Дуцзи Сычжуна, в прошлом году уже разгромленных монголами на хребте Ехулин. В конце весны после короткой осады нукеры Потрясателя Вселенной ворвались в Сюаньдэ и Дэсин, а затем подошли к срединной столице империи Цзинь.
- Алтан-хан - хорошая приманка, - сказал Чингис своим нойонам. - Пусть ему на помощь поспешат войска со всех концов империи. А мы станем бить их поочерёдно, пока они не успели собраться вместе.
Так и вышло. Юнцзи посылал гонцов в округа, призывая военачальников направляться со своими частями к Чжунду. И монголы методично истребляли на подходе всех, кто спешил на помощь императору.
Хан ханов был доволен:
- Очень глупые нойоны у Алтан-хана, - приговаривал он. - Поторапливаются к нам в руки один за другим. Как тарбаганы, идущие навстречу охотнику в белом балахоне!
…У монголов существовало множество способов охоты на тарбаганов: их выкапывали и выкуривали из нор, ловили в петли и травили собаками; однако самой верной считалась охота в белом балахоне… Очень осторожные, но любопытные зверьки сначала делали вид, будто не замечали охотника, и даже норовили юркнуть в нору. Однако стоило человеку внезапно остановиться или, наоборот, ускорить шаг и помахать специальной махалкой, сделанной из белого конского волоса, как они тотчас усаживались на задние лапки и издавали характерный крик: «гонь-гонь», не сводя глаз с непонятного существа. В конце концов, любопытство тарбаганов пересиливало осторожность, и они подпускали охотника на расстояние выстрела.
Правда, некоторые опасались стрелять из лука в тарбагана, веря, что он может утащить стрелу к себе в нору - и в тот же миг станет оборотнем. Но Чингис в детстве стрелял тарбаганов, равно как и его братья; иначе осиротевшая, покинутая соплеменниками в степи семья Борджигинов вряд ли смогла бы прокормиться. Голод оказался сильнее всех страхов и суеверий.
А оборотней ему встречать не случалось.
****
Одновременно с осадой Чжунду отряды беспощадных степняков рыскали по всей северной части империи, опустошая города и крепости, уничтожая беззащитные мирные селения, сея ужас в душах людских. И опять, как в прежние годы, длинные караваны с награбленным добром потянулись на север, в монгольские степи. Впрочем, по части грабежа нукеры Чингисхана ничем не отличались завоевательных полчищ других стран и народов. Испокон веков любому победителю мародёрство представляется неотъемлемой частью военной жизни - так уж устроен мир, и по сей день никто не сумел его изменить…
Когда псы Вечного Неба вновь подошли к Датуну, Чингисхан отправился лично руководить осадой западной столицы.
Первый штурм города не удался. После этого его долго обстреливали из камнемётов и забрасывали начинёнными порохом «огневыми кувшинами». А затем хан снова повёл своих нукеров на приступ.
Гарнизон осаждённого Датуна сражался с яростью обречённых на смерть. Тучи монголов, словно муравьи, облепили стены, взбираясь по приставным лестницам, но их упорно сбрасывали вниз. И тут случилось непредвиденное. Чингису, неосторожно приблизившемуся к городской стене, вражеская стрела пронзила ногу.
Его унесли в походную юрту. Обломав наконечник, вынули стрелу и наложили на рану повязку с травами.
Хан попытался, превозмогая боль, подняться на ноги. Однако тотчас со стоном повалился на руки подоспевших кешиктенов.
- Как идёт бой? - отдышавшись, спросил он. - Хотя бы малым участком стены сумели овладеть?
- Нет, - был ответ. - Твои нукеры дерутся как барсы, но и враг пока стоит крепко. Видно, много ещё монгольских багатуров погибнет, прежде чем Вечное Небо дарует нам победу.
- Тогда побережём их жизни, прекратив штурм, - решил хан. - Передайте дунгчи: пусть трубят отбой.
В этот день Чингис приказал снять осаду Датуна. И увёл своих нукеров на зиму в родные степи.
Впрочем, на этом война с Цзинь не прекратилась. На севере Ляодуна продолжало полыхать пламя восстания. Елюй Люгэ возродил там киданьскую империю Ляо (Железную), объявив себя императором. Кидани со всех сторон стекались в его войско, достигшее вскоре численности в сто тысяч человек.
Не уходил в Монголию и Джебэ-нойон со своим отрядом. Долгое время он осаждал восточную столицу - Ляоян. Однако, видя, что её защитники не намерены сдаваться, он снял осаду и двинулся на запад…
Через несколько дней хитрый Джебэ развернул свой отряд в обратном направлении. И, убивая всех встречных независимо от возраста и пола, стремительным маршем вернулся к Ляояну. В городе стояло веселье, все праздновали победу, и гарнизон не был готов к отпору. Монголы ворвались в открытые городские ворота - и принялись рубить всех, кого встречали на своём пути…
Так пала восточная столица империи Цзинь.
После этого Елюй Люгэ предпринял успешное наступление на юг, занял Сяньпин* и объявил его своей столицей.
А Джебэ всю зиму и весну продолжал опустошать северо-восточные округа империи - до тех пор, пока его не призвал к себе Чингисхан…
****
За зиму Потрясатель Вселенной оправился от ранения - и весной наступившего года Курицы (1213) со свежим, отдохнувшим войском вновь явился в пределы Золотой империи.
Как и в прошлый раз, он, уходя, не оставил своих гарнизонов в городах и крепостях - и теперь ему приходилось отвоёвывать их заново.
Его войско быстро разрасталось за счёт перебежчиков. На сторону Чингисхана переходили не только простые воины, но и многие полководцы со своими частями. Всё чаще города сдавались грозному завоевателю без боя. С их жителями обходились милосердно. Участь же непокорных, оказывавших сопротивление, была незавидной: их безжалостно уничтожали.
Медленно, но верно Чингисхан приближался к Чжунду.
Это было похоже на наваждение, ежегодно возвращавшееся к жителям срединной столицы.
Это напоминало кошмарный сон, от которого никак не удаётся избавиться.
В городе нарастала паника.
На столичном базаре мгновенно взлетели цены на продукты. Несмотря на дороговизну, горожане лихорадочно скупали муку и крупы, рис и бобы, мёд и кунжутное масло, миндаль и фисташки, сушёные фрукты и вяленое мясо - всё, что могло храниться длительное время. Помня военные неудачи прежних лет, никто уже не верил, что императорским полководцам удастся отбросить от Чжунду монгольские орды. Люди готовились к затяжной осаде и голоду.
Почти никто не покупал теперь домашней утвари. Пылились выставленные в лавках глиняные горшки и плошки, разноцветные фарфоровые чаши и вазы, искусные украшения из золота и серебра, блестящие медные тазы и кувшины. Тосковали без дела купцы, торговавшие узорчатыми коврами и тончайшими шёлковыми тканями, индийской амброй и тибетским мускусом, всевозможными ароматическими бальзамами и благовонными притираниями. Зато бойко продавались защитные доспехи и оружие, мыльный порошок из солончаковых трав и целебные снадобья для заживления ран... А также гашиш и опиум, способные погрузить человека в весёлый дурман и сказочные видения, даря ему кратковременное забвение печальной действительности.
Столичный базар полнился слухами:
- Говорят, Тэмуцзинь хочет изгнать из страны чжурчжэней и вернуть престол киданьской династии.
- Кого же он намеревается посадить на трон?
- Елюя Люгэ, кого же ещё! Тот уже провозгласил себя великим хуанди севера…
- Ещё с монголами идут братья Елюй Ахай и Елюй Тухуа. Это они в прошлом году напали на императорские табуны в провинции Суйюань - лишили нашу армию заводных лошадей, отогнав их к варварам.
- Елюй Тухуа - это тот, который при хуанди Мадагэ был начальником гарнизона Хуаньчжоу?
- Он самый… Эти братья - отпрыски киданьской императорской фамилии. Думается мне, что Тэмуцзинь желает посадить на престол одного из них.
- Глупости! Не нужна хану здесь ни Золотая империя, ни Железная. Он пришёл сюда, потому что варвары в степи сильно расплодились, и им там стало тесно. Они собираются разрушить все города, чтобы на их месте выросли травы. И там, где сейчас поля - тоже будут расти травы. Тогда степные племена станут пасти здесь своих коней и овец. Они ведь другой жизни не знают.
- А что же они сделают со всеми нами?
- То же, что не раз уже делали в пограничных округах: мужчин убьют, а женщин поделят между собой.
- Неужели их так много?
- Больше, чем можно себе представить! Говорят, они как саранча: всё идут и идут - сколько ни убивай, а их меньше не становится.
- То-то наш хуанди посылает им навстречу войско за войском - и каждое бесследно исчезает, точно проваливается в пасть дракона.
- Ходит слух, что и тангуты на западе зашевелились: напали на Баоань и Цинъян, захватили Цзинчжоу…
- Ну, тогда совсем плохи наши дела. Пропадём мы.
- Тс-с-с, тише! А то сейчас прибегут стражники, отволокут нас на дворцовую площадь - и распрощаемся со своими головами.
- А-а, не всё ли равно теперь. Так и так погибать!
****
Давно уже было неспокойно на западных рубежах Золотой империи.
Ещё одна война назревала там гнойным нарывом - болезненным, готовым прорваться со дня на день.
Тангуты, битые не раз императорскими полководцами, теперь осмелели и бряцали оружием. Всё чаще нападали они на пограничные заставы своих восточных соседей: прощупывали противника, проверяя его готовность к отпору, а заодно угоняли скот и грабили мирные селения.
Цзунь Сян, новый тангутский император, говорил своим вельможам:
- Юнцзи отвернулся от нас, когда враг стоял у стен Чжунсина - что ж, пускай теперь пожинает плоды своего скудоумия. Мы не будем спешить: подождём, пока его не запрут, как бешеного зверя, за воротами срединной столицы. Тогда ему станет совсем не до нас, и мы пойдём на восток от Жёлтой реки - столь далеко, насколько сами захотим!
Однако Чингисхана не устраивала такая выжидательная позиция его вассала. Он направил к Цзунь Сяну послов, которые стали требовать скорейшего вступления Си Ся в войну:
- Каан гневается, - было объявлено тангутскому императору. - Он спрашивает, не желаешь ли ты уподобиться горному козлу, взирающему с неприступной кручи на то, как у её подножия дерутся два барса?
- Нет, я не останусь в стороне, - заверил Цзунь Сян. - Моё войско уже готовится выступить.
- Каан, да продлит Вечное Небо его дни, велел передать, что хочет верить тебе, но с каждым днём ему делать это всё труднее. Мы уже третий раз приходим в земли Алтан-хана, а ты ещё только собираешь своё войско. Разве оно больше, чем наше?
- Число моих воинов не столь велико, однако не все они сидят на конях и верблюдах. А пешим долго идти из отдалённых округов… Но передайте хану, что война уже поселилась в наших сердцах, и скоро мы обнажим свои мечи.
Проводив монгольских посланников, император решил далее не испытывать терпение Чингисхана. И, послав несколько тангутских отрядов на восток, велел своим полководцам завязывать пограничные стычки, захватывать близлежащие крепости и города, но не углубляться на вражескую территорию. Он всё ещё выжидал, перестраховываясь, берёг силы… Таким образом Цзунь Сяну удалось оттянуть официальное объявление войны до следующего года.
А Потрясатель Вселенной шёл от победы к победе.
Монголы наступали не только в направлении Чжунду. Чингисхан не изменил проверенной тактике: разослал в разные стороны отряды своих нукеров - и они изо дня в день опустошали обширные земли империи, оставляя позади ограбленные селения, слёзы и груды трупов.
Большое войско под командованием Мухали-нойона направилось на юг. Там преобладало китайское население, вовсе не желавшее сражаться за чжурчжэньскую правящую династию, поэтому число перебежчиков было огромным. Вскоре Мухали пришлось организовать из китайцев отдельную «Чёрную армию» под командованием китайского полководца Ши Тяньсяна.
Война всё ближе подкатывалась к рубежам китайской империи Южная Сун…
Щедро оплачивал услуги шпионов и лазутчиков сунский император Нинцзун, радостно выслушивая доклады о том, как монголы день за днём уничтожают былое могущество его северного соседа.
Долгое время китайская Южная Сун была главным противником империи Цзинь, и между двумя государствами не раз шли жестокие войны. Север всегда побеждал. По договору от 1142 года Южная Сун выплачивала Золотой империи большую дань: двести пятьдесят тысяч связок золотых монет* и двести пятьдесят тысяч лянов* серебра ежегодно… Но теперь - невзирая на гнев и угрозы Юнцзи - Нинцзун задерживал выплату дани. Наблюдая за тем, как земли Цзинь одну за другой захлёстывают волны монгольского нашествия, он ждал лишь благоприятного момента, чтобы объявить некогда грозному соседу о разрыве отношений с ним.
Нинцзун верил: кочевники явились сюда ненадолго, они разрушат и сожгут всё, что возможно, а потом уйдут с грузом награбленного в свои степи… Тогда-то войско Южной Сун двинется на север - и сумеет, наконец, одолеть ненавистную Цзинь!
Но пока он только наблюдал. Только радовался.
И готовился к войне.
****
Ещё зимой главный министр Тушань И убеждал Юнцзи в том, что необходимо собрать в единый кулак воинские подразделения, распылённые по многочисленным городам и крепостям империи:
- Мы обороняемся раздельно, вот нас и бьют, - говорил он. - Только действуя совокупно, наши войска смогут противостоять монголам.
- Но как тогда быть жителям приграничных округов? - возражал ему Чжуху Гаоци. - Мы не можем оставить их без защиты.
- А разве сейчас мы их успешно защищаем? - гнул своё Тушань И. - Нет, у нас это не получается! Если на то пошло, следовало бы переселить людей из приграничных округов поближе к Чжунду. Тогда при очередном набеге варваров мы, по крайней мере, успеем вооружить всех мужчин и отстоять от недругов хотя бы свои главные города.
Тут все присутствовавшие вельможи принялись дружно выражать своё несогласие:
- Как можно! - воскликнул Лянтан. - Ведь таким образом будут стеснены пределы владений нашего хуанди!
- Мы не столь слабы, чтобы обращаться в бегство, ещё не видя врага, - поддержал его Ила.
- Действия, которые предлагает Тушань И, приведут народ в волнение, - уверенно сказал советник Чжан Синсинь. - Я считаю, этого делать нельзя.
И Юнцзи, согласившись со своими сановниками, отверг предложение главного министра.
Теперь же, когда половина городов Золотой империи лежала в руинах, а враг неумолимо приближался к срединной столице, император сожалел о своём решении. Подданных с границы он, конечно, переселять бы не стал, однако ему следовало заблаговременно стянуть войска поближе к Чжунду.
Вспомнил Юнцзи и об опальном полководце Хэшиле Хушаху. Тот сражался отважнее многих, действующих ныне, военачальников. Быть может, стоило вернуть его из ссылки и назначить юань-шуаем*?
- Ни в коем случае, - решительно воспротивился Тушань И, когда император заикнулся об этом. - Своеволие Хушаху не знает границ, им невозможно управлять!
Был единодушен с министром и советник Чжан Синсинь:
- Этот человек не следует законам и правосудию. Всюду, где ни окажется со своим войском, притесняет местное начальство, угнетает народ. Давно ли он присвоил казённые сокровища и забил насмерть вашего сяньлина*? Когда Хушаху отставили от должности, все чиновники и народ радовались. Если призвать его снова, то как бы не произошло от этого бедствий больше прежних.
На сей раз Юнцзи не стал слушать своих вельмож. Правда, юань-шуаем он Хушаху не назначил, однако вернул полководца из ссылки и поставил его во главе армии, занимавшей позиции к северу от Чжунду.
Это оказалось ошибкой. Хэшиле Хушаху был уже не тот, что прежде. Видя беспомощность Юнцзи - как в делах государственных, так и военных, - он потерял всякое уважение к хуанди. Полководец понимал: империя обречена, ибо нет у неё правителя, способного организовать достойный отпор врагу. Вот если бы Юнцзи устранить с престола… Но как это сделать? Где найти верных сторонников, которые тотчас же не донесут хуанди о вызревающей измене?
Предаваясь мучительным раздумьям на эту тему, Хушаху стоял со своей армией на месте, игнорируя призывы Юнцзи немедленно предпринять хоть что-нибудь для отражения монгольского наступления…
Между тем Чингисхан взял города Сюаньдэ и Дэсин, затем встретился с соединёнными войсками полководцев Ваньянь Цзиня и Чжуху Гаоци и, разгромив их, преследовал бегущих до самой крепости Губэйкоу, устлав свой путь трупами на протяжении сорока ли. Но и в крепости остаткам разбитых армий укрыться не удалось, поскольку её комендант Уланбар, кидань по национальности, открыл монголам ворота…
Огромный вал грозной степной конницы неумолимо катился по просторам империи, сметая города и унося неисчислимое количество человеческих жизней.
Дойдя до крепости Цзюйюнгуань, Потрясатель Вселенной оставил под её стенами отряд нойона Хэтэбци, а сам овладел городами Чжочжоу, Ичжоу и оказался с основными силами в угрожающей близости от Чжунду. Тем временем посланный им отряд Джебэ-нойона вышел к крепости Цзюйюнгуань с южной стороны горного прохода, сомкнувшись с отрядом Хэтэбци, блокировавшим её с севера... Вскоре Цзюйюнгуань пала.
Золотая империя содрогалась под сокрушительными ударами беспощадных пришельцев…
Юнцзи пребывал в растерянности.
Проводя время в покоях своей любимой наложницы Чжен Ши, он подолгу сидел неподвижно над чашкой остывшего чая, невидящим взором уставившись в пространство перед собой. Затем вдруг, встрепенувшись, словно вспугнутая неосторожным охотником птица, принимался сокрушаться:
- Никто, никто не хочет защищать меня! Все думают лишь о том, как спасти свои жизни: коменданты малодушно сдают крепости без боя, полководцы не решаются вступать в сражения с варварами, бегут от них, словно это не степные дикари, а спустившиеся с небес огнедышащие драконы… А многие вообще переходят на сторону Тэмуцзиня. Проклятые трусы! Чувствую: во дворце вельможи только и ждут удобного часа, когда можно будет предать меня. Везде в моих покоях затаилась измена!
- Что я могу на это сказать? - вздыхала Чжен Ши. - В моих покоях тебя не ждёт измена… А если тебе будет угрожать опасность, то я с радостью умру вместо тебя.
Её голос тоже был печален. Но наложницу глодала совсем иная забота. Чжен Ши удалось вытеснить всех женщин из сердца хуанди, отодвинуть в тень его многочисленных жён и наложниц; однако её положение при дворе оставалось зыбким. Упрочить его могло только рождение сына, причём лишь в том случае, если Юнцзи провозгласит его наследником престола. О, она бы сумела внушить императору эту мысль - если б у неё был сын! Но, увы, забеременеть никак не удавалось. Что только Чжен Ши ни предпринимала! Она тайно встречалась с лекарями, которые делали ей прижигания, принимала ванны из молока кормящих матерей, пила целебные настои - и всё тщетно: ни одно чудодейственное средство не помогало зародиться плоду в её чреве.
Иногда появлялась мысль прибегнуть к обману: начать появляться перед Юнцзи и с привязанной к животу маленькой подушечкой, а через некоторое время поручить верному евнуху купить у какой-нибудь бедной семьи новорожденного мальчика, выдав этого младенца за сына хуанди. Но дворцовые покои полны соглядатаев и доносчиков. Что будет, если её ложь вскроется? Не сносить ей тогда головы, уж это точно.
- …Измена, всюду трусость и измена, - между тем продолжал бормотать Юнцзи, положив руки на чайный столик и медленно покачивая головой. Это движение делало его похожим на болванчика - только большого, а не игрушечного, каковых в покоях Чжен Ши имелось великое множество, фарфоровых и терракотовых, покрытых глазурью и яркими красками. Наложница любила игрушки… Но кому они нужны, если она бесплодна, и под высокими сводами её роскошных комнат никогда не зазвучит весёлый ребячий смех?
Нет-нет, нельзя отчаиваться; со временем она непременно что-нибудь придумает, а сейчас надо утешить своего повелителя. Она должна быть незаменимой для хуанди, оставаться его любимой наложницей, его сладким сном и верной тенью в этих покоях…
И Чжен Ши, ласково взяв императора за руку, поднималась из-за чайного столика - и мягко, но настойчиво влекла его на своё ложе. Юнцзи покорно следовал за ней.
Она укладывалась на спину, и он устраивался рядом, положив голову ей на живот. Чжен Ши принималась успокаивающе поглаживать его волосы, собранные в пучок на затылке, тихо приговаривая:
- Это всё ненадолго. Любое ненастье рано или поздно заканчивается. Даже самая высокая волна, попав на берег, теряет силу и уходит в песок… Варвары уже не раз являлись сюда, а потом исчезали в своих степях. Зачем им наши города? Они им не нужны. Здесь нет травы для их коней, нет диких зверей, на которых они могли бы охотиться… Они снова уйдут, и всё станет как прежде: ты будешь один сиять на небосклоне империи, подобно вечному солнцу, озаряющему наш мир…
Тонкий, словно журчание бегущей по камешкам воды, голосок Чжен Ши успокаивал независимо от смысла слов, которые она произносила. А ладошка наложницы продолжала гладить его голову, его шею и плечи, перемещаясь всё ниже, ниже, ниже… И тогда Юнцзи запускал руку под её халат из тончайшего шёлка и принимался водить пальцами по коже, которая была куда нежнее, чем шёлк, и так приятно пахла, и так манила к себе. Вскоре он забывал обо всех своих невзгодах и обо всех опасностях, подстерегавших его за стенами этих покоев. Они, не сговариваясь, принимались в четыре руки торопливо освобождаться от своих одежд, помогая друг другу; а затем хуанди вновь опрокидывал Чжен Ши на спину… И через мгновение она испускала блаженный стон, принимая его в себя…
Поистине, женщина - лучшее лекарство от всех печалей!
Глава тринадцатая
НЕТ ПОКОЯ В ИМПЕРИИ ЦЗИНЬ
Они обсуждали обстоятельства каждого несчастья,
а если бы ты присутствовал при этом - не промолвили бы слова.
АЛ-МУХАЛХИЛ ИБН РАБИА
Нет такого закона, который удовлетворял бы всех.
ТИТ ЛИВИЙ
Юнцзи был недоволен бездействием Хэшиле Хушаху.
Разделял это недовольство и советник Чжан Синсинь, отличавшийся умением удивительно чутко улавливать все настроения и думы своего властителя:
- Боюсь, как бы Хушаху, дождавшись Тэмуцзиня, не перешёл на его сторону, - не раз повторял он, качая головой.
Подливали масла в огонь и сановные наушники, гораздые на всевозможные наветы.
А тут ещё придворный фэнчжи*, посланный к Хушаху с очередным выговором, вернулся и, припав к ногам императора, принялся причитать, точно оскорблённая девица:
- Ох, натерпелся я страху в военном стане, хуанди! Думал, лишит меня головы Хушаху, так злобен он стал! Когда явился я к нему и передал твоё высочайшее порицание за то, что, занимаясь охотой, не думает он о делах военных, - в это время Хушаху кормил на руках ловчего сокола. При сих словах моих он в ярости размахнулся и убил птицу, ударив её оземь. Потом орал и топал ногами, понося последними словами меня и других вельмож и военачальников. Ох, насилу я ноги унёс!
Этот случай переполнил чашу терпения Юнцзи. И он распорядился послать гонца к Фухаю - полководцу, стоявшему с отдельным войском на северной стороне срединной столицы: тому надлежало арестовать Хушаху и доставить непокорного военачальника во дворец для дальнейшего разбирательства.
Однако Хушаху, зная, сколько у него недоброжелателей при дворе, прекрасно понимал шаткость своего положения. И он тоже, наконец, решил действовать. Опередив императорского посланца, заманил Фухая в свой лагерь под предлогом намечавшейся весёлой пирушки в обществе танцовщиц - и заколол его:
- Это предатель! - объявил своим воинам.
Затем велел бить в барабан и трубить большой сбор.
- Слушайте меня! - воскликнул Хушаху, выйдя перед толпой сбежавшихся отовсюду встревоженных ратников. - Сегодня узнал я, что в Чжунду поселилась измена! Вельможи держат нашего хуанди взаперти, никуда не выпуская его из дворцовых покоев, а сами правят от его имени. Они ждут варваров, чтобы открыть им ворота столицы. Вся надежда теперь только на вас! Вы должны идти вместе со мной ко дворцу и низринуть предателей!
Хитрость удалась. Воины, поверив ему, возгорелись желанием идти на спасение Чжунду.
И Хушаху повёл их.
Перед самой городской стеной дорогу им попытались преградить полководцы Шаньянь и Шигунай с пятьюстами человек китайского войска. Но Хушаху бросил свою армию в атаку:
- Это изменники! Они за нашими спинами уже сговорились с варварами! Убейте всех!
Завязалась короткая схватка, в результате которой Шаньянь и Шигунай погибли, а их отряд был частью изрублен, а частью разбежался…
Вступив во дворец, Хушаху велел изгнать оттуда императорскую стражу и организовать караул из своих людей.
Юнцзи встретил его жалкой улыбкой:
- А-а, это ты… А я как раз собирался посылать за тобой.
- Зачем же? - спросил Хушаху, знаками показав сопровождавшим его воинам, чтобы те вышли из залы, оставив его наедине с императором.
- Хотел выяснить, отчего твой лагерь стоит на месте, и ты в нём предаёшься праздным забавам, ничего не предпринимая против Тэмуцзиня… Но почему ты явился сюда в сопровождении своего войска? И куда подевались все мои сановники?
- Сановников я приказал взять под стражу.
- Под стражу? Это… Это измена! На помощь!
Хушаху взялся за рукоять меча - и хуанди тотчас подавился собственным криком… Помолчал немного, осмысливая происшедшее, а затем сказал тихо:
- Напрасно ты мятеж затеял. Я ведь хотел назначить тебя юань-шуаем.
- Сегодня я сам назначил себя юань-шуаем, - рассмеялся Хушаху. - Впрочем, нет: сейчас ты напишешь указ о моём назначении, так будет лучше. Напишешь указ и поставишь печать.
- Печати у меня нет.
- Как это нет? Куда же она теперь подевалась?
- Она в надёжном месте, - Юнцзи приосанился. - И ты её не получишь. Большая яшмовая печать не может быть выдана даже ближайшим моим сановникам, не говоря уже о бунтовщиках!
- Ах, так, - зло процедил Хушаху. - Я знал, что ты глуп, но не думал, что настолько…
С этими словами он схватил Юнцзи за бороду и принялся таскать его по зале из стороны в сторону:
- Ты, наверное, не понял, старый дурак, что отныне ты не хуанди! Я тебя низлагаю! Говори, где печать, пока я не снёс тебе голову вот этим мечом!
- Прекрати! Отпусти меня!
- Где печать? Говори, если не хочешь провести свои последние минуты в страшных мучениях!
- Она у моей наложницы Чжен Ши…
Хушаху отпустил его. Юнцзи, отступив на несколько шагов, пригладил встрёпанную бороду и поднял взгляд на своего мучителя:
- Что ты собираешься сделать со мной? Предашь смерти?
Хушаху помедлил. А потом ответил задумчиво:
- Пока не знаю. Возможно, сошлю куда-нибудь. Конечно, если ты пообещаешь не сеять смуту, подбивая вельмож к бунту против меня.
- Я обещаю…
****
Хушаху направил в покои Чжен Ши императорского хуанмыня*.
Узнав о цели его визита, наложница возмутилась:
- Большую печать употребляет только хуанди, все это знают! Как же смеет требовать её презренный вассал Хушаху?
- Хуанди больше не правит нами, - развёл руками чиновник. - Теперь Хушаху распоряжается во дворце.
- Он собирается воссесть на трон?
- Того не ведаю. Но думаю, что собирается, раз послал меня за яшмовой печатью.
- Не отдам!
Хуанмыню было неприятно поручение, с которым прислал его сюда узурпатор. Испытывая жалость к этой красивой женщине, которую, вероятнее всего, скоро тихо удавят, он принялся терпеливо втолковывать ей:
- Пойми, госпожа, теперь времена переменились. Когда уже император не смог удержать в руках свою власть, то можно ли сохранить в неприкосновенности его яшмовую печать? Тебе надлежит подумать о средствах спасти саму себя вместо того, чтобы заботиться о вещах, которые отныне тебе неподвластны...
Чжен Ши не пожелала прислушаться к совету. Она нервно рассмеялась, а затем принялась выкрикивать гневные обвинения:
- Предатель! Все вы, придворные сановники, подобны жадным собакам, готовым бежать за любым, кто поманит куском тухлого мяса! Пока хуанди возвышался над миром, каждый желал пользоваться его милостями. Но настало трудное для него время - и что же? Вы не только не хотите сразиться за своего государя и смертью своей заплатить за его милости - напротив: ещё помогаете мятежнику, этому подлому рабу Хушаху! Может, ты хочешь насильно взять для него яшмовую печать? Так попробуй же! Однако учти: я буду защищаться! Умру, но не отдам печати!
Пожилой чиновник опешил от такого напора. И удалился, сокрушённо цокая языком… Эта глупая красавица то ли не сознавала своего истинного положения, то ли просто обезумела - что же он мог поделать?
Выслушав доклад растерянного хуанмыня, Хушаху рассердился:
- Не хочет отдавать по-хорошему - ей же хуже.
Явившись к Чжен Ши, он отвесил ей звонкую оплеуху - такую, что она отлетела на несколько шагов. Рявкнул, вытянув перед собой руку ладонью вверх:
- Печать! Быстро давай её сюда!
- Печать тебе? - яростно прошипела императорская наложница. - Погоди же, сейчас ты получишь что заслужил!
С этими словами она выхватила из-под одежды нож и бросилась на обидчика. Но Хэшиле Хушаху на своём веку довелось столько раз смотреть смерти в лицо, что его не могла испугать женщина, пусть даже с ножом в руке. Он отступил на шаг и, сделав ложный выпад в сторону, залепил ей новую оплеуху, гораздо сильнее первой. Чжен Ши, отлетев к стене, грохнулась на пол, и рукоять ножа выскользнула из её невольно разжавшихся пальцев.
Хушаху подскочил к наложнице, схватил её за волосы и поднял на ноги:
- Ну что, отдашь печать?
- Не отдам!
Тогда он принялся бить её лицом о стену, приговаривая:
- Отдашь! Отдашь! Отдашь!
…Вскоре он получил требуемое.
****
Пока весть о перевороте не успела дойти до войск, Хушаху направил верного человека гонцом к полководцу Ваньянь Цзану, стоявшему со стотысячной армией у горы Цзиншань, и велел вызвать того во дворец от имени Юнцзи. Всем была известна приверженность Ваньянь Цзана прежнему императору, посему от него следовало поскорее избавиться. Полководец, поддавшись на уловку Хушаху, прибыл в Чжунду и был немедленно убит.
Юнцзи посадили в простую крестьянскую телегу и под охраной двухсот стражников отправили в его родовое поместье, располагавшееся неподалёку от срединной столицы.
Через несколько дней Хушаху вновь явился к Чжен Ши, которая содержалась в своих покоях под домашним арестом:
- Вижу, лицо твоё уже почти зажило, - усмехнулся он. - Это хорошо. Ещё немного - и к тебе вернётся прежняя красота.
- Мне она теперь не нужна, - отвернувшись, тихо сказала наложница.
- Почему же не нужна? Разве ты больше не хочешь услаждать взор своего дорогого господина?
- Он изгнан тобою из дворца. Думаю, не суждено ему больше никогда меня увидеть.
- Ошибаешься. Ты столь верно служила своему хуанди, что я решил вознаградить твою преданность. Сегодня отправишься к нему поместье, дабы скрашивать его изгнание. Тебя будут сопровождать мои стражники и евнух Ли Шицзун... Иди, собирайся.
А когда Чжен Ши удалилась, он вызвал главного императорского евнуха Ли Шицзуна:
- Пришёл твой час. Сделаешь всё, как я сказал - и будешь возвышен.
…Через небольшой срок до срединной столицы дошла весть: Юнцзи умер. Досужие языки поговаривали, будто его задушил придворный евнух. Но мало ли разных слухов ходит по городу. До прежнего императора уже никому не было дела.
А Хушаху посетил дом главного министра. Тушань И лежал в постели, поскольку за день до переворота, упав с лошади, сильно расшибся и вывихнул ногу.
- Знаю, не питаешь ты ко мне добрых чувств, - сказал Хушаху. - Однако дела обороны сейчас настолько плохи, что выбирать не приходится: каждый сведущий военачальник на счету. А ты на ратном поприще всегда отличался отвагой и здравоумием… Знаешь ведь, что сталось с хуанди?
- Слышал. Все только об этом и судачат.
- Так вот, не хочу одевать истину в пёстрые одежды, буду говорить прямо: я готов оставить тебя на посту главного министра, если получу заверения в том, что не станешь злоумышлять за моей спиной.
- До зломыслия ли, когда враг уже почти у ворот столицы? - вполне искренне воскликнул Тушань И. - Теперь уж хоть бы всем сообща суметь свои жизни уберечь! Так что можешь не сомневаться: буду верно служить тебе, как и прежнему государю.
- Вот и хорошо.
- Позволь один вопрос?
- Говори.
- Кому собираешься отдать престол?
- Думаю сам его занять.
- Ох, не дело это: династию прерывать, - покачал головой главный министр. - Многие в войсках будут недовольны - либо против нас оружие обратят, либо к Тэмуцзиню уйдут. Тогда Чжунду точно не устоять.
- Иного выхода не вижу. Все отпрыски династии либо глупы, либо немощны. Никто из них не сумеет организовать отпор варварам.
- Вот и посадил бы на трон самого глупого и немощного - такого, чтоб мог служить знаменем, но не стал бы перечить тебе в делах государственных.
- Вижу, ты уже успел обдумать этот вопрос. Кого же предлагаешь на трон?
- Ваньянь Сюня. Он безобиден, и народ его любит… Если решишься утвердить на престоле князя Сюня, а сам сумеешь организовать отпор Тэмуцзиню, то потомки будут прославлять в веках твои заслуги.
- Сюнь, говоришь… - задумчиво протянул Хушаху. - Он, в самом деле, робок и безобиден… Хорошо, я поразмыслю над этим.
В тот же день он посоветовался со своими приближёнными. И все одобрили мысль посадить на престол родовитого, но не отличавшегося ровно никакими талантами князя. Не откладывая дело в долгий ящик, отправили делегацию вельмож в город Чжандэфу, где в ту пору находился князь Сюнь…
В середине осени года Курицы (1213), в день Зеленого дракона, князь Ваньянь Сюнь вступил на императорский престол, получив тронное имя Удубу.
А Хушаху был утверждён председателем Государственного Совета и исправляющим должность главнокомандующего.
****
Монголы подходили всё ближе к Чжунду, и остановить лавину нашествия не удавалось.
Чтобы лучше наладить отпор противнику, Хэшиле Хушаху велел передать в гарнизоны всех крепостей о необходимости принятия следующих безотлагательных мер:
- Перед городскими стенами убирать всё, что может помочь варварам при осаде. Предавать огню окрестные селения, а их жителей сгонять внутрь крепостей, дабы этих людей не могли использовать для штурма. Особое внимание уделять обороне городских ворот. Формировать специальные отряды для вылазок. Если враг близко подойдёт к стенам, спускать сверху бочки с порохом и взрывать их по мере надобности.. Для защиты от ядер над стенами натягивать сети или бычьи шкуры. Если противнику удастся прорваться на стены, то защитникам надлежит сразу уничтожать свои камнемёты, чтобы ими не воспользовались монголы.
И всё же, несмотря на многочисленные оборонные мероприятия, степным пришельцам удалось взять срединную столицу в клещи, подойдя к ней с двух сторон. С севера, от прохода Цзюйюнгуань, появился пятитысячный отряд нойонов Хатая и Котая, а с юга на Чжунду надвигались тумены самого Чингисхана.
Если цзиньские армии таяли - как из-за боевых потерь, так и в связи с массовым дезертирством, - то монгольское войско, напротив, всё время росло за счёт перебежчиков.
- Удивительно, до чего многолюдна эта страна, - сказал однажды Чингис своему младшему сыну Тулую. - Если б люди здесь были так же отважны, как наши нукеры - разве кто-нибудь смог бы их покорить?
- У них нет такого хана, как ты.
- Это верно. Алтан-хан никогда не водил своих воинов в походы. Он во всём был вынужден полагаться на своих нойонов.
- А они его предали… Значит, правителю никогда нельзя полагаться на своих нойонов?
- Почему нельзя? Можно. Но если они - надёжные, проверенные в невзгодах. Находить подобных людей и приближать их к себе - одно из самых важных умений для правителя. А надёжным можно считать лишь человека, который предан тебе не только в дни, когда делам твоим сопутствует удача, но и в дни неудач, и в дни, когда тебя все оставят.
- У тебя было много таких дней?
- В юности - да, много. Но именно в такие дни я нашёл и отличил самых верных своих нойонов. Боорчу, Субедея, Джелме, Мухали… Одному нельзя уследить сразу за всем, что творится и замышляется вокруг. Верные нойоны - глаза и уши правителя: если они не подведут, то и его власть будет крепка. Запомни это.
****
По мере приближения монголов к срединной столице ширился поток перепуганных мирных жителей, стекавшихся под защиту городских стен. С каждым днём в Чжунду, население которого и так превышало миллион душ, становилось всё многолюднее.
- Ничего, - заметил по этому поводу Хушаху. - Из такого скопления народа можно извлечь пользу: если дело дойдёт до осады, то всех мужчин мы вооружим - пусть сражаются.
- Я бы не стал рисковать, - возразил Чжан Синсинь. - Время тревожное, и у меня нет уверенности, что в городе не возникнет волнений. Разве тогда мы не будем обвинены во всех военных поражениях? И разве, в таком случае, не обратится это оружие против нас? Нет-нет, не следует вооружать чернь, как бы не накликать беду на свои головы.
- Если так всего бояться, то следовало сразу сдаваться Тэмуцзиню! - сердито оборвал его Хушаху.
Он велел готовить Чжунду к обороне. Всем мужчинам было запрещено покидать город. Теперь на дворцовой площади почти каждый день состоялись казни пойманных дезертиров.
Навстречу Чингисхану был отправлен Чжуху Гаоци с большим войском.
- Останови варваров во что бы то ни стало, - сурово наказал ему Хушаху. - В противном случае мне придётся отдать тебя в руки палачу. В назидание всем нашим военачальникам. Пусть поймут, что умереть на поле боя, по крайней мере, почётнее, чем на плахе!
Гаоци закрепился на северном берегу реки Хойхэ. Вскоре этого рубежа достигло и войско Чингисхана. Оно всё прибывало и прибывало, застилая горизонт, будто туча голодной саранчи…
Первую атаку неприятеля, попытавшегося форсировать реку в районе моста Гаоцяо, воинам Гаоци удалось отбить. Однако наутро следующего дня, подтянув свежие силы, Потрясатель Вселенной вновь бросил своих нукеров в сражение. Заработали монгольские камнемёты и аркбаллисты. Принялись осыпать неприятеля стрелами степные лучники-мергены. Под прикрытием этого непрекращавшегося смертоносного дождя речную гладь заполнили плывущие кони, люди, плоты с разнообразной воинской амуницией и вооружением.
Тумен за туменом переправлялись на неприятельский берег. Наконец, в атаку помчалась тяжёлая кавалерия - багатуры в кольчугах и кожаных панцирях; в железных и кожаных, с металлическими назатыльниками, шлемах. Они смяли неприятельское войско. А следом уже мчалась лёгкая кавалерия. Степняки вытаскивали врагов из сёдел и сбрасывали их наземь с помощью прикрепленных к пикам крючьев. Волосяные арканы из конского волоса захлёстывались на шеях пеших воинов и волочили их по земле. Сверкали на солнце, рассекая тела врагов, кривые монгольские сабли. С многоголосыми воплями ярости и боли вонзались в горячую плоть пики и дротики. Ржали кони; кричали люди; грюкали, сшибаясь, железные и деревянные, обшитые кожей, щиты. Взлетали и с глухим хрустом опускались на человечьи и конские головы боевые секиры и железные булавы.
И не выдержало бешеного натиска монгольской конницы войско Чжуху Гаоци - обратилось в бегство и покатилось к стенам Чжунду.
А свирепые пришельцы в предвкушении близкой победы пуще прежнего распаляли себя и нахлёстывали коней.
- Ур-р-ра-а-агша-а-а! - летел в воздух исторгаемый тысячами глоток боевой клич степняков.
Бегуших преследовали, загоняли, точно испуганную дичь, - и кололи пиками, рубили мечами и саблями, топтали копытами монгольских низкорослых, с мохнатой гривой, неподкованных лошадей…
****
Очень много воинов потерял Чжуху Гаоци в битве при реке Хойхэ.
Перед лицом неминуемой казни, обещанной ему в случае неудачного исхода битвы, полководец решился на крайний шаг. Он повторил ровно такую же интригу, какую недавно разыграл Хушаху против покойного императора Юнцзи:
- Главнокомандующий предал империю! - объявил Гаоци. - Он намеренно послал нас на верную смерть, чтобы затем, свергнув оставшегося без защиты хуанди, занять его место! Он впустит Тэмуцзиня в Чжунду и станет править от его имени, если только мы не пресечём эти коварные замыслы! Идёмте же, защитим нашего государя!
И ложь снова возымела действие. Ибо такова уж природа человека: ему всегда хочется переложить вину за собственное поражение на какого-нибудь «тайного врага».
Войско вошло в город и окружило дом Хэшиле Хушаху.
- Смерть предателю! - неслось со всех сторон, пока выламывали двери особняка.
- Не отдадим столицу варварам! - раздавалось из-за спины Гаоци, когда он в сопровождении вооружённой толпы шагал по коридорам. - На плаху подлого шпиона!
Хушаху выскочил им навстречу, полуодетый, с мечом в руке:
- Гаоци обманывает вас! - попытался он образумить вошедших. - Это от него исходит измена! Отведите меня к хуанди, я докажу…
- Мы отнесём государю твою голову! - перебил его Гаоци.
И торопливо бросил через плечо:
- Возьмите его!
Воины, ринувшись к Хушаху, выбили у него из руки меч. А затем, не обращая внимания на возмущённые крики главнокомандующего, силой поставили его на колени - и, схватив за волосы, пригнули к полу голову несчастного. Гаоци вытащил из ножен меч, замахнулся - и яростно, с протягом, полоснул остро отточенным клинком по ненавистной шее.
****
Кровь Хэшиле Хушаху ещё не успела засохнуть на узорчатом ковре в его разорённом доме, а Чжуху Гаоци с воздетой на копьё головой главнокомандующего уже пересекал дворцовую площадь.
Императора внезапная новость не столько обрадовала, сколько обескуражила.
- Мои военачальники истребляют друг друга, а с варварами воевать некому! - в сердцах воскликнул он, брезгливо отшатнувшись от Гаоци, который при входе во дворец снял с копья отрубленную голову и теперь держал её за волосы. - Даже не знаю, как тебя за это наказать…
- Но, хуанди, я поступил так, дабы пресечь заговор! - воскликнул Гаоци. - Хушаху низверг прежнего государя, а ныне снова замышлял недоброе - теперь уже против тебя!
- Это верно, до меня тоже доходили слухи, что главнокомандующий плетёт сети нового заговора, - солгал Тушань И.
- Почему же ты меня не поставил об этом в известность? - удивлённо поднял брови император Удубу.
- Понимаю, я заслуживаю всяческого порицания за промедление, - смиренно склонил голову главный министр. - Однако мне хотелось всё проверить, убедиться в зломыслии Хушаху, дабы никто не смог обвинить меня в клевете.
Самодержец несколько мгновений пребывал в задумчивости. А затем обратился к Гаоци:
- Ладно, иди к своему войску, успокой его. Я посоветуюсь с вельможами и тогда решу, как с тобой поступить.
Невзирая на то, что Хушаху возвёл его на трон, император не доверял своему главнокомандующему и боялся его. Ведь тот, кто сверг одного государя, может поступить подобным образом и с его преемником. Должен ли Удубу быть благодарен Гаоци, избавившему его от свирепого и непредсказуемого вояки, норовившего диктовать императору свою волю во всех государственных делах?
Однако право казнить и миловать принадлежит только императору - и никому более! Расправа над Хушаху, потомком древнего чжурчжэньского рода, человеком заслуженным и довольно популярным в войсках, может явиться опасным прецедентом. Не вызовет ли это брожения в умах, и не начнут ли завтра его военачальники сводить счёты друг с другом? Если так, то, может быть, следует всё же назначить Гаоци какое-нибудь наказание?
Не зная, как отнестись к происшедшему, на следующий день Удубу собрал Государственный Совет.
Первым высказался советник Чжан Синсинь:
- Древние мудрецы говорили: чтобы прозреть верную дорогу в грядущее, надо уметь видеть прошлое. И что же я вижу в прошлом? Наш хуанди шесть лет сидел на благословенном престоле Золотой империи, и не было такого закона, чтобы вассал восставал против государя. Однако Хушаху, начавши бунт, вступил с войском в столицу, низверг его, а затем приказал умертвить. В то время только военачальники Шаньян и Шигунай вышли со своим малым отрядом на защиту хуанди и умерли в сражении. При воспоминании об их верности и благородстве должны краснеть от стыда вельможи, пользовавшиеся милостями государя, но не вставшие на его защиту… Хуанди! Ныне ты вступил в управление империей, и подданные ожидают преобразований. Прославив сиих двух человек и щедро одарив их потомков, можно успокоить души умерших и утвердить справедливость среди живых…
- Шаньяна и Шигуная следует прославить, об этом я и сам думал, - нетерпеливо перебил его Удубу. - Их жён и детей я также не обойду своими милостями. Но в каком свете обнародовать поступок Гаоци?
- Я считаю, подвиг сего мужа более всех прочих заслуживает возвеличивания, - ответил Чжан Синсинь. - Вновь обращаясь к прошлому, я нахожу в древности подобный случай - когда трое сунских вельмож, умертвив императора Иньян Вана, призвали Вэнь Ди из Цзянлина и возвели его на престол. Несмотря на это, Вэнь Ди казнил сиих трёх вельмож, но в благодарность за то, что они его призвали и сделали государём, оказал милости их жёнам и детям… Хушаху был большой злодей в государстве, целое поколение его ненавидит. Хотя он и погиб, но его преступления ещё не вполне известны всем твоим подданным. Дабы внушить страх другим, надлежит выставить его проступки и злодеяния, обнародовав о них специальный указ, лишить его чинов и имени, подражая примеру императора Вэнь Ди… А Гаоци, умертвивший злодея Хушаху и тем самым показавший вельможам пример верного служения трону, достоин славы и высочайшей благосклонности нашего хуанди.
Все сановники боялись скорого на расправу Хушаху, и теперь, с его смертью, каждый вздохнул с облегчением. Посему Чжан Синсинь выразил общее мнение, и прочие члены Государственного Совета лишь поочерёдно присоединились к сказанному им.
Видя такое единодушие, император Удубу отринул свои сомнения и в этот же день издал указ, в коем объявил о многочисленных злодеяниях Хушаху. А Чжуху Гаоци был возвышен, получив должность старшего помощника главнокомандующего.
Глава четырнадцатая
СМЕРТНЫЕ ПОЛЯ. ОСАДА СРЕДИННОЙ СТОЛИЦЫ
По всей стране -
В тревоге гарнизоны.
В огнях сигнальных -
Горные вершины.
А трупы свалены
В траве зелёной,
И кровь солдат
Окрасила долины.
ДУ ФУ
После победы, одержанной в битве у реки Хойхэ, Чингисхан, наконец, достиг стен Чжунду. В предместьях срединной столицы его войско соединилось с пятитысячным монгольским отрядом, который несколько дней назад привели сюда с севера нойоны Хатай и Котай.
Осада обещала быть долгой. Объезжая город, хан разглядывал издали его мощные оборонительные сооружения, сокрушённо покачивая головой.
- Ров хоть и глубокий, но если большой хашар пригнать - можно засыпать. А вот стены здесь такие, что камнями в них бросать - только зря время тратить.
- Возможно, Алтан-хан устрашится и склонит голову перед нашей силой, - предположил Тулуй. - Он ведь теперь - как зверь, угодивший в яму: никуда ему отсюда не выбраться.
- Мы не должны блуждать в темноте, гадая о намерениях Алтан-хана, - возразил Чингис. - Сделаем так: оставим Хатая и Котая с их отрядом, чтобы стерегли все дороги, ведущие в Чжунду. А сами пойдём к стенам других городов: пусть мои нукеры приумножают свою добычу. От этого их сердца возрадуются, а страх Алтан-хана и его нойонов будет только возрастать.
Приняв такое решение, Потрясатель Вселенной разделил своё войско на три части. С первой, самой многочисленной, он двинулся на юг в сопровождении Тулуя, Мухали и большинства своих опытных, выигравших не одно сражение, нойонов. На восток он направил армию полководца Бота. А на запад выступили тумены под командованием Джебэ и ханских сыновей - Чагатая и Угедея.
…Зима года Собаки (1214) повергла в трепет население Золотой империи. Совершая стремительные марши и нанося внезапные удары, монголы одержали целый ряд побед в открытом поле и добились того, что уцелевшие императорские войска повсюду бежали от них, укрывшись за стенами городов и крепостей. Но и там не было спасения от свирепых степняков, которые собирали огромные массы китайских крестьян на штурм неприятельских укреплений - и гнали их перед собой, используя в качестве живого щита, волну за волной, и нагромождали подчас невиданные холмы из трупов, до тех пор, пока силы защитников не иссякали… Всё чаще, трепеща от ужаса, местные гарнизоны сдавались врагу без боя.
На востоке монголы вышли к берегам Бохая*. Затем повернули на север, разоряя приморские уезды, и гибельным потоком хлынули в провинцию Ляоси…
На западе неукротимый Джебэ-нойон с Чагатаем и Угедеем достигли среднего течения Хуанхэ, заняв десятки городов; причём меньшая часть из них была взята приступом, остальные же оказались захвачены хитростью либо добровольно покорились неприятелю.
И настоящие реки крови лились на юге, где неистовствовали нукеры самого Чингисхана. Обратив в руины множество городов и селений, он вышел к нижнему течению Жёлтой реки… Весной, после того, как пала крепость Дайкоу, Потрясатель Вселенной сказал Мухали-нойону:
- Пора мне возвращаться к стенам Чжунду. А ты направишься дальше… Здесь много китайцев переходит на нашу сторону, это хорошо. Но население тех городов, которые станут сопротивляться, истребляй поголовно, не щади никого.
- Великий хан, я всегда только так и поступал…
- Это верно, Мухали. Однако теперь старайся, чтобы сами китайцы - те, которые идут с нами, - обагряли руки кровью своих непокорных соплеменников. Мне нужны верные нукеры - так пусть же перебежчики ещё и ещё раз убеждают в своей верности. Не меняи не тебя - себя самих пусть убеждают!
Хан ханов с половиной своего войска отправился на север, к срединной столице.
А Мухали продолжил победное шествие по Хэбэю*. В скором времени он захватил город Мичжоу и за сопротивление, оказанное местным гарнизоном, велел предать смерти всех горожан. Следуя наказу Чингисхана, Мухали помимо монгольских нукеров привлёк к этой резне отряды, состоявшие из китайцев.
О, их впереди будет ещё много - богатых, цветущих, многолюдных городов, обращённых в дымящийся прах развалин, хранящий под собой груды трупов. Безмолвных, потерявших свои имена и лишь окрасивших течение истории в зловещий кровавый цвет…
****
Вопреки расчётам Чингисхана связь Удубу с внешним миром прервать не удалось. Посредством нескольких потайных ходов, тянувшихся в разных направлениях и выходивших на поверхность земли за много ли от Чжунду, императорские гонцы выбирались из города и доставляли в войска указы и распоряжения хуанди. Обратно они возвращались с докладами от полководцев и начальников гарнизонов, которые обрисовывали совершенно безотрадную картину: сотни населённых пунктов были заняты монголами, и теперь к северу от Жёлтой реки императорские войска удерживали всего полтора десятка больших городов.
- Раньше Тэмуцзинь, разорив наши земли, уходил восвояси, - сокрушался Удубу, - а теперь стервятником кружит возле Чжунду, словно решил поселиться здесь навечно! Видно, он вознамерился уничтожить меня и взять себе трон Золотой империи.
- Укрепления срединной столицы хану не по зубам, - успокаивал его Чжуху Гаоци. - Варвары могут состариться под городскими стенами, они даже могут вырастить здесь своих детей и внуков, а мы всё равно останемся внутри этих стен в полной неприкосновенности…
А Чжан Синсинь тревожился об ином:
- Тэмуцзинь сгоняет крестьян на штурм крепостей. В последнее время, чтобы воспрепятствовать этому, наши полководцы тоже стали при подходе варваров собирать сельское население в города… Почти никто теперь не засевает землю; а там, где и вырастет скудный урожай - некому будет его убирать. Это грозит большим голодом в самом скором будущем.
Всё решила последняя весть, пришедшая с запада: царство Си Ся официально объявило войну империи Цзинь, и большое тангутское войско вторглось в её пределы.
Император Удубу послал к Чингису своего вельможу Чэнхая просить мира. Потрясателю Вселенной это было очень кстати, ибо в его войске внезапно началась эпидемия моровой язвы. Он продиктовал Шикикану-Хутуху следующее письмо для императора:
«Алтан-хан! Все твои владения в Шаньдуне, Хэнани и других провинциях к северу от Жёлтой реки теперь принадлежит мне. Ты владеешь ныне только своей столицей Чжунду. По воле Вечного Неба сегодня ты столь же слаб, сколь я силён. Однако я готов покинуть завоёванные земли при условии, что ты умиротворишь моих нукеров, считающих тебя за кровного врага. Тебе надлежит наделить их щедрыми дарами. Также пообещай, что не станешь пытаться отобрать земли у моего чэня Елюя Люгэ. А мне в залог нашей с тобой дружбы отдай в жёны одну из твоих дочерей».
Ваньянь Удубу не поверил своему счастью: полностью утратив волю к победе, он ожидал неминуемой гибели и старался лишь как можно дальше отодвинуть её. И вдруг - такая неожиданность: грозный вождь варваров готов отступиться от срединной столицы!
Император воспрянул духом. Он был готов согласиться на любые условия Чингисхана. Мешало лишь одно обстоятельство: у него не имелось дочерей. Впрочем, скоро удалось найти выход и из этой, казалось бы, совершенно безвыходной ситуации:
- Хуанди следует принять в свою семью одну из дочерей прежнего государя, - предложил изворотливый Чжан Синсинь. - Принадлежа к императорскому роду, любая из них достойна стать невестой монгольского правителя, и Тэмуцзинь не усмотрит в сём оскорбления.
Так и поступили. Удубу удочерил княжну Чжию, младшую дочь покойного императора Юнцзи, и велел без промедления выдать свежеиспечённую принцессу монгольскому хану.
Чжию отвели в ритуальную комнату для совершения обряда омовения. И - как поступали с каждой девственницей, призванной на императорское ложе, - искупали в трёх водах: горячей, холодной и ледяной. Затем её натёрли особым настоем из горных трав, возбуждавшим мужское желание, умастили ароматическими маслами и закутали в тончайшее покрывало из пуха цапли, считавшееся оберегом от нечистой силы и людского злоумыслия. После этого могучий воин вынес девушку на руках из дворца и посадил в крытые носилки с резными драконами, сверкавшими на солнце позолоченной чешуёй.
Вскоре открылись ворота императорского дворца, выехавшие из них всадники затрубили в серебряные трубы, и площадь пересекла торжественнная процессия, во главе которой двигались носилки с принцессой Чжией. Следом ехала конная стража, а за ней - кавалькада пышно разодетых сановников. При выезде из Чжунду к этому шествию присоединили длинную вереницу плачущих китайских детей, которым предстояло отправиться в монгольское рабство…
****
Принцесса Чжия прибыла к Чингисхану с богатым приданым, состоявшим из драгоценных изделий, разнообразной золотой и серебряной утвари, а также из пятисот мальчиков, пятисот девочек и трёх тысяч коней. Кроме того, огромное количество связок золотых и серебряных монет погрузили на телеги и вывезли в монгольский военный стан в качестве дани.
После этого удовлетворённый Потрясатель Вселенной снял осаду с Чжунду и повёл свои тумены в родные степи.
…Много дней стояло великое народное ликование в срединной столице. Император Удубу по случаю заключения мира специальным указом обнародовал прощение всем преступникам. В уцелевшие города он разослал чиновников «для собрания и успокоения оставшегося народа». А местным губернаторам было поручено дать должности и жалование детям и внукам погибших на войне.
****
Радость жила в душе императора очень недолгий срок. В скором времени угаснув, она сменилась отрезвлением и тяжёлыми думами о грядущем.
- Дурные предчувствия не дают мне покоя, - хмурился Удубу. - Вот уже несколько лет подряд происходит одно и то же: варвары целый год разоряют мои земли, а зимой убираются восвояси. Но наступает весна - и они вновь переходят Великую стену… Что помешает им поступить таким же образом в следующем году?
- Ничто не помешает, - уныло вторил ему Чжан Синсинь. - Сейчас Тэмуцзинь ушёл от нас с богатой добычей, но его аппетиты безграничны. Рано или поздно он явится сюда для нового грабежа.
Чжуху Гаоци был настроен более решительно:
- Войско Тэмуцзиня ещё долго будет в пути, а дома ему потребуется некоторый срок для отдыха и раздела добычи. Значит, у нас есть время, чтобы подготовиться к встрече с варварами. Надо восстановить укрепления, разрушенные злодеями. И разбить тех врагов, которые сегодня, подобно стае голодных псов, отгрызают наши пограничные территории.
- Следует немедленно снарядить войско против тангутов, - развил предложение полководца Синсинь.
- Да, но не только тангуты угрожают империи, - напомнил Гаоци. - Ничуть не менее опасен мятежник Елюй Люгэ.
- Если мы тронем Люгэ, то Тэмуцзинь снова придёт под стены Чжунду, - возразил Удубу, - и тогда войне не будет конца.
- Это так, - кивнул Гаоци. - Однако каждый из нас понимает, что хан явится сюда в любом случае. Значит, мы должны успеть расправиться со всеми его союзниками, пока варвары зимуют в степи… А императорский двор - в целях безопасности - можно перевести из Чжунду в южную столицу.
- Переехать в Бяньцзин? - Удубу задумался. - Что ж, это хорошая мысль. Все пути к южной столице лежат через горные хребты, проходы в которых охраняются надёжными заставами. Варварам туда не добраться…
- Боюсь, как бы народ не пал духом, - нерешительно подал голос вельможа Ваньянь Сулань. - В случае отъезда двора из Чжунду злонамеренные языки могут распустить слухи о том, что мы не уверены в своей силе и готовы сдать город варварам.
- А разве ты готов поручиться, что срединная столица устоит, если Тэмуцзинь снова подступится к её стенам? - язвительно вопросил его Чжан Синсинь.
- Я не утверждаю, что непременно удастся защитить город. Но пребывание здесь верховной власти воодушевит людей и придаст им твёрдости в сражениях с неприятелем.
- Вот видишь, Сулань, ты сам ни в чём не уверен, - с усмешкой проговорил Синсинь. - Зачем же подвергать риску нашего хуанди? Отражать нападения врага - дело военачальников, а их у нас предостаточно.
- Я не считаю, что Тэмуцзинь в состоянии овладеть столь хорошо укреплённым местом, как Чжунду, - снова взял слово Гаоци. - Однако если осада повторится, и дороги к городу вновь будут отрезаны, это затруднит сообщение хуанди с его полководцами… Вот и получается, что ему надёжнее отдавать распоряжения войскам из южной столицы. Она достаточно удалена отсюда, и все пути к ней перекрыть монголы не сумеют.
- Вы так говорите, будто варвары уже стоят у ворот Чжунду. - выслушав приближённых, заметил Удубу. - Однако доводы Гаоци меня убедили. Я решил переместить двор в Бяньцзин. Считаю, это будет лучше во всех отношениях.
****
Весть о предстоявшем переезде быстро распространилась среди вельмож. Многие отговаривали хуанди от такого шага. Но он не стал отменять своего решения и обнародовал указ о переводе императорского двора в Бяньцзин.
Вместо себя Удубу оставлял в срединной столице своего сына и наследника престола Шэу Чжуна, на коего отныне возлагалось управление городом.
В день отъезда императорского кортежа лил проливной дождь и дул ветер, который, непрестанно усиливаясь, в конце концов превратился в настоящую бурю. Одним резким порывом перевернуло и изломало носилки, на которых восседал хуанди. Из-за этого случилась неприятная заминка: Удубу вывалялся в грязи и весь промок, пересаживаясь на новые носилки.
Император был человеком мнительным, склонным преувеличивать скорее плохое, чем хорошее, поэтому счёл данный инцидент дурным знаком. Впрочем, не он один истолковал подобным образом это, в сущности, пустяковое событие. После отъезда Удубу оставленные в Чжунду вельможи стали перешёптываться:
- Само небо пыталось остановить хуанди!
- Видать по всему, не к добру его переезд. После столь неблагоприятного знака нельзя было отправляться в дорогу. И ведь он понял это, однако пошёл наперекор небесным силам. Разве так должен поступать государственный муж?
- Но дело уже миновало; возможно ли возвратить его раскаянием? После сего остаётся только быть более осторожным.
- Увы, об осторожности он помышляет лишь когда дело касается его самого. А нас готов отдать на растерзание степнякам.
- Хуанди приближает к себе людей низких - вместо того, чтобы, наоборот, удалить их от двора, а приблизить мудрецов. А что могут низкие вельможи присоветовать своему государю, кроме бегства?
- Да-а-а… Ожидали мы тишины и благоденствия - но, видно, вместо этого дождёмся новых бедствий.
- Дождёмся. О том говорят уже многие несчастные предзнаменования. Вот и это падение хуанди с носилок - ох, не к добру оно приключилось…
А Удубу со своим двором благополучно прибыл в Бяньцзин. Почувствовав себя в безопасности, император заметно приободрился. И незамедлительно послал свежие войска на западную границу - против тангутов.
Одновременно он собрал огромную, насчитывавшую четыреста тысяч человек, армию - и, вверив командование губернатору Сяньпина* Пусяню Ваньну, направил её против ненавистного бунтовщика Елюя Люгэ. Свежеиспечённое государство Ляо тотчас затрещало по швам: Елюй Люгэ стал терпеть поражение за поражением…
****
Когда Чингисхану донесли о том, что император Удубу нарушил мирный договор, он был ещё в пути. Гневу монгольского властителя не было предела.
- Пусть потухнет мой очаг, если я не накажу Алтан-хана! - воскликнул он. - На этот раз Чжунду будет сокрушён, и - горе живущим за стенами этого города!
А затем распорядился:
- Предайте смерти всех невольников.
В тот же день несколько сотен тысяч пленников, шедших с монгольским обозом, были заколоты, изрублены, обезглавлены. Таких массовых казней мир ещё не знал. Впрочем, пройдёт совсем немного времени, и кровавые оргии подобного рода станут для монголов делом привычным…
Немедленно выступить в новый поход Чингис не мог. Его нукеры устали, да и до дома оставался уже совсем недолгий путь. Вдобавок движение войска сковывалось огромным количеством кибиток с награбленным добром, которое следовало доставить в родные нутуги. Тогда хан решил разделить свои силы. На помощь Елюю Люгэ он направил большой отряд во главе с Мухали-нойоном, усилив его китайской «чёрной армией» Ши Тяньсяна. Ещё один конный отряд Потрясатель Вселенной возглавил лично, нацелив его на Чжунду.
Основная же масса монгольского войска продолжила путь домой.
- Пусть мои багатуры возвратятся в родные курени: порадуют домочадцев большой олджей, проведут несколько ночей с истосковавшимися жёнами, - сказал он на прощание своим нойонам. - А потом вновь собирайте всех и догоняйте меня!
Уже в пути его встретила новая - на сей раз добрая - весть. Императора Удубу при переезде в Бяньцзин сопровождали гвардейские отряды, и кто-то донёс ему, что гвардейцы, среди которых большинство составляли кидани, поговаривают о трусости хуанди, покидающего Чжунду, и о том, что спасти положение можно лишь убив государя и посадив на трон другого, более отважного человека. Подозрительный Удубу, не проверив доноса, который, вполне вероятно, был ложным, распорядился разоружить гвардейцев. Однако едва его военачальники попытались сделать это, как вспыхнул мятеж: кидани убили командира гвардии и, выбрав из своих рядов новых командиров - Чжоду, Бэйшера и Чжалара, - решили идти на приступ срединной столицы. Преградить им дорогу попытался полководец Ваньян Ченхой, который вывел навстречу мятежникам столичный гарнизон, заняв позиции у моста Лугоуцяо. Однако гвардейцы разбили его и подступили к воротам Чжунду. Тут опьянение первыми победами прошло, и, поняв, что для штурма столь хорошо укреплённого города сил у них недостаточно, мятежники отправили гонца к монгольскому властителю. Прибыв к Чингисхану, тот упал ему в ноги:
- Великий хан! Чжоду, Бэйшер и Чжалар послали меня к тебе с изъявлением покорности. Они велели передать, что ворота срединной столицы надёжно заперты, и никто теперь не может ни войти в город, ни покинуть его. Приди же, чтобы довершить начатое, и возьми под своё начало нас, жаждущих мести и справедливости!
- Да будет так, - сказал Чингис. - Твои командиры правильно поступили, передавшись на мою сторону. Я приведу их к победе и отмщению.
Так началась долгая осада Чжунду.
Хан ханов твёрдо решил: это будет последняя осада срединной столицы.
****
Мухали в Ляодуне одерживал победу за победой. Он взял приступом Су*, а затем, применив манёвр с обманным отступлением, занял Ляоян. Всё стремительнее и неотвратимее теснили монголы цзиньского полководца Пусяня Ваньну, который вскоре стал уклоняться от сражений, и его отступление на восток превратилось в паническое бегство.
В начале года Свиньи (1215) на сторону Мухали переметнулся полководец Ши Тяньин, сдав ему город Сянчжоу. Без боя открыл перед монголами ворота хорошо укреплённого Цзиньчжоу военачальник Чжан Цин, перейдя вместе с гарнизоном на службу врагу.
А затем - после недолгой осады «чёрной армией» Ши Тяньсяна - сдался и гарнизон Дадина, северной столицы Золотой империи.
Это была катастрофа.
Но Чжунду пока держался.
В городе начались эпидемии, выкашивавшие ряды его защитников. Всё острее ощущалась нехватка съестных припасов. Однако предложения о сдаче, регулярно поступавшие от монголов, решительно отвергались.
Первым проявил малодушие наследник престола, покинув срединную столицу: каким-то чудом Шэу Чжуну удалось вырваться из осаждённого города и бежать на юг, в Бяньцзин.
Ещё одним ударом явилось предательство министра Пуча Цицзиня, назначенного помощником командующего: вместе со своими войсками он перешёл на сторону монголов, сдав им город Тунчжоу… Таким образом силы Чингисхана в ходе войны нисколько не убывали, а напротив, продолжали неуклонно расти. Перебежчиков немедленно ставили в строй и вводили в бои против императорских армий.
Удубу был чрезвычайно обеспокоен участившимися случаями перехода своих войск на сторону монголов. Он издал указ, в коем обещал «благосклонно простить примкнувших и забранных под угрозой Пуча Цицзинем, и если кто сумеет убить или схватить Цицзиня, то присвоить тому его чин».
****
В середине весны император попытался деблокировать Чжунду. По его приказу туда направились полководцы Ухури Циншэу, Юн Си и Ли Ин, раздельно выступив из трёх разных областей, каждый с немалым войском. Вдобавок с Ли Ином двигался огромный обоз с продовольствием для голодающего города. Однако эти три рати не успели соединиться для решительного удара. Монголы, совершив стремительный марш, внезапно напали на колонну Ли Ина в предместьях города Бачжоу. И момент оказался более чем удачным: полководец был вдребезги пьян. Его войско, практически оставшееся без управления, подверглось сокрушительному разгрому, Ли Ин отправился в мир иной, так и не успев протрезветь, а обоз с провиантом попал в руки врага.
Ухури Циншэу и Юн Си, устрашившись, повернули вспять, озабоченные теперь только сохранением собственных жизней.
С этого дня началась агония срединной столицы. Императорские войска более не пытались прорваться к ней. Массовые размеры приобрело дезертирство. Повсюду в империи царили хаос и паника. Вот как рисовал бедственное положение тех дней вельможа Хэучжи в письменном докладе императору:
«…На северной стороне великой реки* нельзя заниматься земледелием, и чиновники совершенно лишены жалованья и съестных припасов. Нет спокойствия, как между высшими, так и низшими, и все заняты мыслью предаться бегству. Сверх того, разбежавшиеся солдаты, возвратясь обратно, с безумием производят насилия и грабежи, отчего сделалось невозможным жить народу…»
В Чжунду уже никто не удивлялся виду трупов на улицах.Повсюду лежали они под стенами домов, обсиженные мухами; крысы прогрызали их вздувшиеся животы и выедали зловонные внутренности.
А по ночам голодные стражники у городских ворот провожали жадными взглядами жирных летучих мышей, беззвучно скользивших над облитыми призрачным лунным светом зубчатыми стенами умирающей срединной столицы
Ни у кого не оставалось сомнений в том, что Чжунду обречён.
Гонцы, пытавшиеся прорваться сквозь многослойное кольцо монгольской осады, неизменно перехватывались и после изощрённых пыток предавались смерти. От них Чингисхан знал, что в городе свирепствует голод, и известны уже случаи людоедства.
В начале лета года Свиньи Чжунду капитулировал. Полководец Чэнхой, командовавший столичным гарнизоном, не желая попасть в руки врага, принял яд.
Чингисхан повелел своим нукерам:
- Убивайте всех, кого встретите внутри городских стен!
И началась страшная резня.
Эти кровавые события породили множество легенд, испуганными птицами разлетевшихся по свету. Спустя тридцать один год прибывший в Монголию с посольством от Папы римского Иоанн де Плано Карпини запишет об осаде Чжунду: «…они покорили большую часть земли Китаев, императора же их заперли в его главном городе. Они осаждали его так долго, что у войска не хватило вовсе съестных припасов, и, когда у них не было вовсе что есть, Чингис-кан приказал им, чтобы они отдавали для еды одного человека из десяти. Жители же города мужественно сражались против них при помощи машин и стрел, и когда не стало хватать камней, то они вместо камней бросали серебро, и главным образом серебро расплавленное, ибо этот город был полон многими богатствами. И после долгого сражения, не будучи вовсе в состоянии одолеть город войною, татары сделали большую дорогу под землёю от войска до середины города и, открыв внезапно землю, выскочили без ведома тех, в середине города сразились с людьми того же города; и те, которые были вне, таким же образом сражались против горожан; разбив ворота, вошли в город; убив императора и многих людей, завладели городом и унесли золото, серебро и все его богатства и, поставив во главе вышеназванной земли Китаев своих людей, вернулись в собственную землю…»
Однако всё было несколько иначе.
Монголы не ушли. Война продолжалась.
А беспощадная резня в покорённом Чжунду длилась, не утихая, несколько суток. В городе было столь много жителей, что завоеватели устали убивать их. Впрочем, трудно сказать, кому более повезло: погибшим в эти кровавые дни или всем тем уцелевшим, коих, подобно стаду испуганных животных, прогнали по улицам срединной столицы и увели в страшное монгольское рабство.
****
В эти дни к Потрясателю Вселенной прибыли послы из Гурганджа, от хорезмшаха Мухаммеда Ала ад-Дина. Они застали Чжунду обезлюдевшм. Повсюду валялись трупы, до костей обглоданные вороньём и стаями бродячих собак. Лето склонялось к своей середине, стояла жара, и разлагавшиеся человеческие останки издавали ужасающее зловоние.
Императорский дворец был сожжён.
В разных местах над обугленными руинами жилищ курились чёрные дымы догоравших пожарищ.
Хорезмских послов потрясла огромная гора костей, громоздившаяся к небу подле ворот Чжунду. Им объяснили, что перед сдачей срединной столицы шестьдесят тысяч женщин бросилось с городских стен, дабы не достаться завоевателям.
****
Послов хорезмшаха Чингисхан встретил весьма милостиво.
В последнее время проезжие купцы много рассказывали ему о воинственном Мухаммеде из волчьего города*, который завоевал Мавераннагр*, Персию, Афганистан и немало других земель. Подобно Чингисхану, хорезмшах за годы своего правления сумел создать обширную и грозную державу. Перед ним трепетали все государи к западу от монгольских владений. Ходили легенды о несметных богатствах, которые сосредоточил в своих руках Мухаммед Ала ад-Дин, и о несокрушимом могуществе его войска… И теперь коварный хорезмшах, в чьи планы входило завоевание Багдада, столицы арабских халифов, а затем покорение китайских и монгольских земель, решил проверить дошедшие до него слухи о возросшей силе неведомого степного владыки. С этой тайной миссией он и направил к Чингисхану посольство, официальной задачей коего являлось установление добрососедских отношений и договор о беспрепятственном обмене торговыми караванами между двумя государствами.
Чингисхан был заинтересован в дружбе с хорезмшахом, ибо через земли обоих властителей пролегал Великий шёлковый путь, и каждый из них получал большой доход от взимаемых с купцов пошлин. Поэтому он сказал послам Мухаммеда:
- Передайте своему государю следующее: «Я - владыка Востока, а ты - владыка Запада! Пусть между нами будет твёрдый договор о мире и дружбе, и пусть купцы обеих сторон отправляются и возвращаются. И пусть дорогие изделия и обычные товары, которые есть в моей земле, перевозятся ими к тебе, а твои - ко мне».
После возвращения посольства в Гургандж хорезмшаху Мухаммеду II передали слова монгольского хана; а что касается основной - разведывательной - цели поездки, то ему доложили:
- На протяжении многих дней пути мы видели бессчётное количество городов, опустошённых и разрушенных Чингисханом. Все рассказывают о том, что войско его велико и победоносно.
- Разве оно столь же велико и победоносно, как моё? - раздражённо вопросил хорезмшах.
Утвердительный ответ мог повлечь за собой самые печальные последствия для послов, посему он услышал:
- О нет, величайший!
- Твоё войско способно сокрушить любого врага!
- И разве могут сравниться чьи бы то ни было полководцы с твоими доблестными эмирами*?! А сам Чингисхан не стоит и ногтя на твоём мизинце, о солнце нашей надежды!
- Ладно, сейчас у меня достаточно неотложных дел, - решил хорезмшах. - Не покорился мне ещё багдадский халиф Насир, да и Кучлука, гурхана кара-киданьского, надо будет привести к покорности, прежде чем выступать в поход на восток. Пускай Чингис до времени тешит себя пустыми надеждами на мир с Великим Хорезмом… Дальнейшее ведомо одному Аллаху, но если всевышний не свернёт свиток событий прежде желаемого нами, то дойдёт черёд и до степного хана!
И, оборвав беседу на этой грозной ноте, он отпустил послов. Ибо вспомнил, сколь нетерпеливо ждёт его в эти минуты на ложе любви певица Бинт Занкиджа - новая наложница, чьими прелестями Мухаммед ещё не успел вдоволь насытиться. Сладкоголосая, волоокая и пышногрудая, Бинт Занкиджа казалась воспылавшему внезапной страстью стареющему хорезмшаху подобной райской гурии, сошедшей с небес в его покои. Рядом с ней он забывал не только обо всех своих прочих жёнах и наложницах, но также и обо всех без исключения государственных делах.
Впрочем, разве счастье властителя не является высшим благом для его ничтожных слуг и всего - собранного его же усилиями - государства? Разве не таковым создал этот мир Аллах, великий и милосердный, чтобы усердие низших служило довольству и процветанию высших? И, наконец, разве не радуется любая живая тварь согревающим её ласковым лучам небесного светила? То же самое должны ощущать и подданные Великого Хорезма, когда счастлив он, Мухаммед Ала ад-Дин, коего именуют тенью бога на земле, надеждой правоверных и лучезарным солнцем мира!
Так думал хорезмшах; а нетерпеливая и горячая Бинт Занкиджа, радостно смеясь, уже открывала ему навстречу свои нежные объятия…
Глава пятнадцатая
ТРЕВОЖНЫЕ РОСТКИ ГРЯДУЩЕГО
Хороший лук трудно натянуть, но посланная из него стрела летит высоко и вонзается глубоко. Хорошую лошадь трудно объездить, но она может далеко везти тяжелый груз. Прекрасный талант трудно найти, однако мудрый может дать совет правителю и оценить достоинства.
МО ЦЗЫ
Среди пленённых монголами жителей Чжунду оказался Елюй Чуцай, потомок дома киданей, царствовавшего в империи до цзиньской династии. Он был придворным астрологом, славился как поэт и философ. Чингисхану доложили, что Елюй Чуцай просит встречи с ним:
- Этот человек утверждает, будто ему ведома мудрость прошедших поколений, и ещё - что он умеет предсказывать будущее, наблюдая за движением звёзд.
Хан ханов заинтересовался:
- Приведите его.
…Этот рослый длиннобородый кидань с высоким лбом и проницательным взглядом сразу понравился Чингисхану.
- Ты изъявил желание служить мне, - сказал он пленнику. - Но вряд ли ты способен столь же метко стрелять из лука или столь же ловко разить врага на скаку саблей или копьём, как это умеют делать мои воины. Какая же мне польза от тебя?
- Оружием я владею не очень искусно, это так, - согласился Елюй Чуцай. - Да и наездник из меня не самый лучший. Но всякая война когда-нибудь кончается. Сидя на коне, можно завоевать мир, однако править миром с коня нельзя. Любой правитель нуждается в верных советниках, обладающих многими знаниями и умеющими устраивать государственные дела.
- Твоё желание служить мне я хорошо понимаю. Дома Ляо и Цзинь всегда были во вражде, и теперь тобой руководит желание мести.
- Это не так, - возразил Елюй Чуцай. - Дела дней минувших не тревожат моё сердце. Отец мой, дед и я верно служили цзиньской династии, и я был бы повинен в криводушии, если бы питал враждебные чувства к своему прежнему государю.
- Отчего же ты не отправился вместе с ним в Бяньцзин? Зачем явился ко мне вместо того, чтобы помогать ему своими советами?
- Он моих советов более не слушает.
- Значит, Алтан-хан не пожелал брать тебя с собой? - догадался Чингисхан.
- Не пожелал, - признался Елюй Чуцай. - Но если бы кто-нибудь меня спросил, хочу ли я отправиться вместе с хуанди, то я ответил бы: «нет».
- Почему?
- Потому что я не могу ему ничем помочь. Какой прок мучить умирающего больного горькими снадобьями и прижиганиями, если он всё равно обречён? К тому же хуанди предпочитает прислушиваться к мнению льстецов и угодников, которые превозносят его таланты и предрекают ему победы… Он давно уже глух к голосу правды.
- Значит, по звёздам ты предрёк ему поражение?
- Да.
- Теперь мне понятно, отчего ты не хочешь более прорицать для него... - задумчиво теребя тесьму халата, сказал Чингисхан. - Глуп тот правитель, который побуждает подданных сообщать ему только приятные вести.
С этими словами он пристально посмотрел в глаза собеседнику:
- Я не таков, как твой прежний государь, и не стану наказывать тебя за дурные пророчества… Прочитай по звёздам моё грядущее. Ждут ли меня там поражения?
- Великий хан, для того, чтобы ответить на этот вопрос, мне не нужно смотреть на небо. Ты будешь всю жизнь идти от победы к победе!
- Не лестью ли сейчас намазан твой язык? Ты не наблюдал за звёздами, как это делают ваши мудрецы, и не жёг баранью лопатку, подобно нашим шаманам, - как же ты прозрел всю мою жизнь наперёд?
- Просто я умею видеть схожее в прошлом и в будущем… Вот, послушай рассказ из давних времён, который разъяснит моё прорицание:
В древние века жил один процветающий правитель по имени Фань. Вельможи в его свите были родовитые, важные и взирали на всех свысока. Как-то раз они увидели нищего простолюдина Кая: старый и слабый, с загорелым дочерна лицом, в драном халате, спускался он с горы. Вельможи отнеслись к нему презрительно и принялись издеваться над ним, как только могли: насмехались, толкали, били, перебрасывали от одного к другому. Но простодушный Кай не сердился. Прихлебатели устали, и выдумки их исчерпались. Тогда вместе с Каем все они взошли на высокую башню, и один из них пошутил:
- Тот, кто решится броситься вниз, получит в награду сотню золотых монет.
Другие наперебой стали соглашаться, а Кай, приняв всё за правду, поспешил броситься с башни первым. Точно парящая птица, опустился он на землю, не получив даже ни единого синяка. Свита Фаня приняла это за случайность и не очень удивилась. А затем кто-то, указав на омут в излучине реки, снова сказал:
- Там - драгоценная жемчужина. Нырни - найдёшь её.
Кай снова послушался и нырнул. Вскоре он появился над поверхностью воды - действительно с жемчужиной! Тут все призадумались, а правитель велел впредь кормить Кая вместе с другими мясом и одевать его, подобно знатному вельможе, в белый шёлк… Но вот в сокровищнице Фаня вспыхнул сильный пожар - и этот правитель сказал:
- Сумеешь войти в огонь, спасти шёлк - весь отдам тебе в награду, сколько ни вытащишь!
Кай, не колеблясь, направился к сокровищнице, исчезал в пламени и снова появлялся, но огонь его не обжигал и сажа к нему не приставала… Все при дворе Фаня решили, что Кай владеет секретом и стали просить у него прощения:
- Мы не ведали, что ты владеешь чудом, и обманывали тебя. Мы не ведали, что ты - святой, и оскорбляли тебя. Считай нас дураками, считай нас глухими, считай нас слепыми! Но дозволь спросить: в чём заключается твой секрет?
- У меня нет секрета, - ответил он. - Откуда это - сердце моё не ведает. И все же об одной догадке я попытаюсь вам рассказать. Недавно двое из вас ночевали в моей хижине, и я слышал, как они восхваляли нашего правителя Фаня: он, дескать, властен умертвить живого и оживить мёртвого, богатого сделать бедняком, а бедного - богачом. И я отправился поглядеть на него, несмотря на дальний путь, ибо поистине у меня не осталось других желаний. Когда явился сюда, я верил каждому вашему слову. Не думая ни об опасности, ни о том, что станет с моим телом, боялся лишь быть недостаточно преданным, недостаточно исполнительным. Только об одном были мои помыслы, и ничто не могло меня остановить. Вот и всё! И только сейчас, когда я узнал, что вы меня обманывали, во мне поднялись сомнения и тревоги, я стал прислушиваться и приглядываться к вашей похвальбе. Вспомнил о прошедшем: посчастливилось не сгореть, не утонуть - и от горя, от страха меня тотчас бросило в жар, охватила дрожь. Разве смогу ещё раз приблизиться к воде и пламени?
С той поры удальцы Фаня не осмеливались обижать нищих и коновалов на дорогах. Встретив их, кланялись, сойдя с колесницы…
Узнав об этом случае, Кун Фу-цзы* сказал:
- Человек, полный веры, способен воздействовать на вещи, растрогать небо и землю, богов и души предков, пересечь Вселенную с востока на запад, с севера на юг, от зенита до надира. Не только пропасть, омут или пламя - ничто его не остановит…
Елюй Чуцай перевёл дыхание и подытожил свой рассказ:
- Великий хан, я видел твоих воинов: они полны веры в то, что одна тень твоего указующего перста отбросит любых врагов с их пути! Сегодня я стою перед тобой, и вижу, что ты тоже преисполнен веры в своё дело. Так можно ли предречь тебе что-либо, кроме череды побед до самого заката твоей жизни?!
- Теперь я вижу, что ты мудр и способен читать не только по небесным светилам, но и в человеческих душах, - усмехнулся Чингисхан. - Что ж, оставайся со мной. Думаю, твои познания способны принести мне пользу.
…Очень скоро Елюй Чуцай стал одним из ближайших сподвижников Чингисхана. Этот человек обладал обширными познаниями и умениями. Он был сведущ в астрономии, гадании на черепаховых панцирях, каллиграфии, музыке, летосчислении, гадании по стихиям, географии, врачевании, а также во многом ином... И его способности нашли достойное применение. Елюй Чуцай занимался устроением всех административных и финансовых дел стремительно разраставшейся монгольской империи, с ним Чингисхан держал совет по важнейшим государственным вопросам. Длиннобородый - такое прозвище обрёл Елюй Чуцай у монголов - стал верной тенью Потрясателя Вселенной, неизменно присутствуя в ханской ставке и сопровождая его в походах… Отныне во всех покорённых землях - вероятно, не без влияния своего мудрого советника - Чингисхан с благосклонностью относился к учёным мужам, стараясь приблизить их, поставить на службу своим интересам.
- В прежние времена, - говорил он своим сыновьям, - в степи не было никакого порядка: младшие не слушали старших, подчиненные не уважали начальников, а начальники не исполняли своих обязанностей относительно подчиненных. Я же, вступив на престол, ввел строгий порядок и указал каждому свое место… Однако с тех пор мы покорили много земель и народов. И чтобы суметь управиться повсюду, надо разыскивать и возвышать верных и мудрых людей. Тогда порядок, установленный мною, никто не сможет нарушить.
Сыновья будут помнить его слова. И после смерти Потрясателя Вселенной Елюй Чуцай останется весьма влиятельным лицом в монгольской империи…
****
В начале года Мыши (1216) Чингис встретился с Елюем Люгэ.
- Твои кидани достойно сражались против нашего общего врага, - сказал хан. - Я решил тебя вознаградить: пусть сын твой идёт с Мухали-нойоном на Гуаннин, изгонит оттуда чжурчжэней, а затем берёт под своё начало этот город.
Таким образом сын новоявленного императора Ляо становился почётным заложником Потрясателя Вселенной.
Впрочем, вряд ли Елюй Люгэ решился бы восстать против своего могущественного покровителя. У него и без этого хватало забот: императорская армия под началом Пусяня Ваньну наносила его войскам частые болезненные уколы на юге, а за спиной Люгэ постоянно зрели заговоры. В начале лета киданьские полководцы Есыбу и Цину восстали против него, объявив о создании новой империи Ляо. Началась кровавая междоусобица. Мобилизовав все свои силы, Люгэ сумел к концу лета подавить мятеж: войска Цину он разбил в сражении, и тот бежал в Корё*, а Есыбу убили его же соратники. Преследуя Цину, Елюй Люгэ с девяностотысячной армией вторгся в Корё. Однако южные соседи встретили его во всеоружии: местный полководец Ким Чхире во главе больших сил нанёс несколько поражений незваным пришельцам, заставив Люгэ убраться восвояси.
Осенью преподнёс неожиданный сюрприз Пусянь Ваньну. Во главе стотысячного войска он выбил киданей из Ляояна и, отложившись от империи Цзинь, объявил город столицей нового государства Великое Чжэнь. Себя он провозгласил правителем, взяв титул «небесного вана», и стал предпринимать походы в соседние области против монголов. Во время его отсутствия войско Мухали, совершив внезапный бросок, овладело Ляояном, пленив жену и родственников Ваньну… И тот сломался - прислал гонцов с заверениями в своей покорности.
Узнав о том, что Пусянь Ваньну просит сохранить за ним власть в Великом Чжэнь, Чингисхан поинтересовался у Мухали-нойона:
- Сколь велико его войско?
- Около десяти туменов.
- Это хорошо. Теперь с ними не надо воевать - значит, мы сможем перебросить против Алтан-хана большие силы. И чжурчжэни на востоке будут вести себя спокойнее, если у них появится свой правитель.
- Но Ваньну и Люгэ враждуют между собой, - напомнил Мухали. - Мы должны заставить их замириться.
- Зачем? - хан лукаво сощурил левый глаз, словно целился из лука. - Если киданям и чжурчжэням хочется истреблять друг друга - не надо им мешать. Главное, чтоб они не обращали оружие против нас… А Ваньну передай: если он желает быть моим чэнь и оставаться правителем - пусть пришлёт сюда своего старшего сына…
Пусянь Ваньну согласился на все условия хана. Вскоре он прислал к нему своего сына Тегэ, и тот вступил в монгольское войско.
Теперь в Манчжурии было два государства. И сыновья обоих правителей служили Чингису.
Заглядывая в будущее, хан оказался прав: вражда между Пусянем Ваньну и Елюем Люгэ очень скоро разгорелась с новой силой…
****
Несмотря на все поражения императорских армий, войне с Цзинь не было видно конца.
Между тем с запада приходили тревожные вести. Субедей и Джучи, посланные, чтобы разгромить остатки меркитов, дошли до реки Иргиз - и, выполнив порученное, уже возвращались назад, когда на них напало войско хорезмшаха Мухаммеда. Невзирая на многократное превосходство противника, монголы перешли в контратаку и нанесли серьёзный урон хорезмийцам. Невесть чем закончилось бы это сражение, но поскольку Чингисхан не поручал Субедею и Джучи воевать с Мухаммедом, они прибегли к обманному манёвру: ночью, когда противоборствующие стороны разошлись, монголы разожгли множество костров и, под покровом темноты покинув свой лагерь, ускоренным маршем направились в родные степи. Несколько сот нукеров всю ночь поддерживали огонь в кострах, а перед рассветом, вскочив на коней, бросились догонять своих соплеменников. И утром, когда воины хорезмшаха, выстроившись в боевые порядки, помчались в атаку на лагерь неверных, сражаться им было уже не с кем…
Узнав о вероломстве Мухаммеда Ала ад-Дина, Чингисхан был обескуражен:
- Он же сам присылал ко мне послов! Он хотел мира! А теперь - война?!
- Мы тоже делали вид, что хотим мира с Алтан-ханом, пока воевали с тангутами, - напомнил ему Боорчу.
- Тоже верно, - хмуро согласился Чингис. - Но сейчас я не готов выступить против Мухаммеда.
- Не станешь же ты ждать, пока он сам явится в степь и разорит наши курени? - проговорил сквозь зубы Джебэ, и на его выдубленных солнцем и ветрами скулах яростно задвигались желваки. - Надо идти в Хорезм и снять голову с плеч подлому шаху. Дай мне два тумена - и прикажи сделать это!
- Двух туменов не хватит, - покачал головой Джучи. - У шаха очень большое войско.
- Это верно, - присоединился к нему Субедей. - С двумя туменами - если, конечно, действовать осмотрительно - можно Мухаммеду перья из хвоста повыдергать. Но до головы не добраться.
Чингисхан обратил свой взор на Елюя Чуцая. И тот, поглаживая свою длинную бороду, вступил в разговор:
- Если сейчас нельзя не воевать - значит, надо подумать, когда и как к этому приступить. Стрела всегда летит прямо, но человек не стрела, он может идти к цели многими путями… В древние времена был такой случай. Один человек из Сун знал секрет приготовления мази, от которой в холодной воде не трескаются руки. А знал он это потому, что в его семье из поколения в поколение занимались вымачиванием пряжи. Как-то раз один чужеземный купец прослышал про эту мазь и предложил тому человеку продать её за сотню золотых. Сунец собрал родню и так рассудил: «Вот уже много поколений подряд мы вымачиваем пряжу, а скопили всего-навсего несколько золотых, давайте продадим нашу мазь». Родня одобрила это решение, и продажа состоялась. Купец, получив мазь, преподнес её правителю царства У. Тут как раз в земли У вторглись войска царства Юэ, и уский царь послал свою армию воевать с вражеской ратью. Дело было зимой, сражались воины на воде. И вышло так, что воины У наголову разбили юэсцев, и уский царь в награду за мазь пожаловал тому купцу целый удел. Вот так благодаря одной и той же мази, смягчавшей кожу, один приобрёл целый удел, а другой всю жизнь вымачивал пряжу. Получилось же так оттого, что эти люди по-разному использовали то, чем обладали… Теперь же я спрашиваю себя: если каждый правитель обладает войском, то почему один проигрывает войну, а другой побеждает? И я отвечаю: потому что они - как в этой истории с мазью - по-разному используют то, чем обладают…
- Ты правильно говоришь, войско можно использовать по-разному, - одобрительно закивал головой Чингисхан. - Я всегда старался найти у врага слабое место, а когда находил - бросал туда своих нукеров... Но сейчас думаю: если Алтан-хан слаб, и мне хочется поскорее с ним расправиться, - разве это причина для того, чтобы отворачиваться от Мухаммеда, потрясающего перед нами кулаком? Нет! Я не уподоблюсь стреле, которая не может свернуть со своего пути…
И Чингисхан отдал приказ отводить монгольские войска на север, за Великую стену. Для окончательного покорения Золотой империи он оставил на.её территории два тумена монголов и многочисленные части, укомплектованные китайцами и киданями. Всем стало ясно, что в короткий срок Цзинь не одолеть, и теперь война затянется на долгие годы.
Верховную военную власть в Китае Потрясатель Вселенной передал верному Мухали, который получил от него титул го вана*.
- Отныне все здесь должны подчиняться Мухали, - объявил хан. - Куда бы он ни прибыл, какой бы приказ ни отдал - помните: Мухали в своей ставке втыкает в землю моё девятихвостое знамя, а это равносильно тому, что прибыл лично я сам!
Затем Чингисхан отправился в монгольские степи. Ему предстояло готовиться к новым войнам.
Опережая хана, множество лазутчиков под видом купцов, бродяг, дервишей - словом, всех, кто может, не вызывая особых подозрений, пересекать границы, - направилось во владения Мухаммеда Ала ад-Дина. Для того чтобы наблюдать, изучать обстановку, подкупать сановников и собирать сведения о войске хорезмшаха…
****
Сагаан Сар - степной Новый год* - Чингисхан встречал в родных кочевьях.
Монголы не имели обычая справлять дни рождения, и во время Сагаан Сара каждый степняк считал, что перешагивает черту, за которой он становится старше на одни травы. Начиная с прошлого года Потрясатель Вселенной завёл традицию новогоднего награждения старейших людей своего народа. Так в этом году он повелел огласить следующий указ:
«Из государственной казны выделяю тысячу золотых ланов*, десять тысяч серебряных ланов и десять тысяч алданов* материи для награждения старых людей, проживших более шестидесяти трав. Кто старше ста десяти трав, их следует с почётом привезти в ханскую ставку для особого почитания и награждения. Кто старше ста двадцати трав, тем следует дать почётное звание «Ехэ Утгэс»* - и также с почётом препроводить в ханскую ставку для отличного от всех почитания и награждения».
…Это был большой и долгий праздник, продолжавшийся целых двенадцать дней.
В последний вечер уходящего года каждая семья уединялась в своей юрте. Воскуривались благовония. Глава семьи разжигал огонь в очаге и скармливал ненасытным языкам пламени заранее заготовленные пучки обережных трав, топлёное масло и - обязательно - баранью лопатку. Люди предавались воспоминаниям, прощаясь со всем хорошим, что кануло в прошлое.
Первый день нового года предназначался для почитания старших. Спозаранку молодёжь навещала своих родителей с традиционным подношением - чашей молока на ритуальном шёлковом платке-хадаке голубого цвета. Звучали благопожелания; а затем - кто в юрте, а кто и подле неё, у костра - пировали, пели юролы и улигэры.
На второй день полагалось чествовать женщин, и все мужчины от мала до велика приносили им свои поздравления и подарки - украшения, хадаки, сладости, игрушки, всякую всячину.
Наконец, в третий, четвёртый и последующие дни разгоралось уже всеобщее празднество. Монголы объезжали своих родичей и знакомых, раздавая и получая подарки. В каждой юрте гостей ждало обильное угощение, которое непременно включало в себя множество молочных продуктов, а также боовы - блюдо, которое готовили специально на Сагаан Сар. Оно представляло собой поджаренное в масле тесто, наподобие хвороста, выложенное на плоскую тарелку, - сверху водружали сушёные пенки, творог и лучшие куски варёного мяса. Это блюдо считалось основным и присутствовало повсюду, с первого дня Сагаан Сара, оно постоянно дополнялось и олицетворяло достаток и гостеприимство… В тысячах куреней, разбросанных по просторам необъятной степной империи, гремели пиры, самозабвенно пели струны хуров и ятаг, рекой лились вино и архи.
А Чингисхану в эти праздничные дни было невесело. Он встречал многочисленных гостей, принимал поздравления и подношения, удостаивал своими ответными посещениями не только родственников, но и нойонов, коих желал поощрить и чью преданность особенно ценил. Однако за любым, самым щедрым пиршественным столом хан чувствовал себя неуютно. Вырванный из привычного круга государственных забот, он словно резко остановился на скаку, не сумел удержаться в седле и, рухнув на подсохшие травы, вдруг ощутил тяжёлую горечь набившейся в ноздри осенней пыли.
Что ждало его впереди? Новый поход в далёкий край. Война, которая наверняка растянется не на один год… Будет ли он ещё когда-нибудь в своей жизни - вот так же, как ныне его соплеменники - весело и беззаботно провожать уходящий год и встречать новый? Вряд ли. Давно уже нет той юрты, куда он смог бы принести чашу с молоком на голубом шёлковом хадаке…
Вспоминалась беспечная и радостная пора детства - годы, когда были живы, сильны и молоды Есугей и Оэлун. В ту пору маленькому Тэмуджину казалось, что жизни не будет конца, а мир чудился ему открытым, как протянутая ладонь доброго друга. Да и несправедливое виделось ему лишь в малом, теперь даже смешно вспоминать… Однажды он спросил у отца:
- Почему человек так устроен, что он бегает медленнее всех зверей? Разве это справедливо?
- Всё под Вечным Небом справедливо, - рассмеялся Есугей. - Это ещё хорошо, что лошади покорны человеку, иначе пришлось бы ему ходить пешком и охотиться только на мелкую дичь вроде сусликов, тарбаганов и дроф. Ну, разве ещё рыбу ловили бы в реках…
- А почему лошади покорны человеку?
- Так уж устроил Великий Тэнгри. Сначала он наказал человека за ослушание, а затем пожалел его - и дал лошадь ему в помощники.
- Значит, раньше люди могли бегать быстрее, чем сейчас? И для охоты им не были нужны лошади?
- Не были нужны. Шаманы рассказывают, что первого человека Тэнгри создал с коленками, согнутыми назад, как у всех зверей в нашей степи. И бегал он быстрее ветра! Но потом человек согрешил, ослушавшись Вечное Небо: он съел запрещённую ягоду, и с той поры стал задумываться о добре и зле, и о прочих вещах, которые всё равно по-настоящему недоступны его пониманию, а только смущают слабый человеческий разум. Тогда Тэнгри, рассердившись, схватил своё непослушное творение, сломал ему ноги - и согнул их коленками вперёд… Вот оттого-то человек так медленно теперь ходит.
…Вспоминая рассказ отца, Чингисхан с горечью думал о том, что даже если б Великий Тэнгри теперь вдруг смилостивился над человеком и снова переломил бы ему ноги коленками назад - всё равно не обогнать ему неумолимое время… Даже он, великий хан, владыка полумира, ничего не может с этим поделать. Дни молодости пролетели быстрокрылыми птицами - и где теперь они? Растворились в туманной дымке за горизонтом, исчезли, как и не было. Травы за травами усыхают, и всё меньше остаётся их впереди. А вместе с травами уходит в землю, истлевает его прежняя способность беззаботно веселиться и радоваться многим простым вещам - тем, которые манили и радовали прежде. Такого, как в молодости, не будет у него уже никогда…
Вот почему великий хан грустил. Впрочем, никто этого не заметил, поскольку он хорошо умел скрывать свои чувства.
Часть третья.
КРОВАВАЯ ЖАТВА
Глава шестнадцатая
НЕДРУГИ СТАРЫЕ И НОВЫЕ
Не поддавайся несчастью, но иди ему навстречу с удвоенным мужеством.
ПУБЛИЙ ВЕРГИЛИЙ МАРОН
Зычно трубя,
Рога подымают солдат;
Тронулись в путь,
Нестройно шумят, галдят...
ВАН ВЭЙ
Несмотря на все свои военные приготовления, Чингисхану не хотелось вступать в конфликт с Мухаммедом. Поскольку был у него ещё один, гораздо более старый и непримиримый враг - найманский царевич Кучлук. Женившись на дочери кара-киданьского гурхана, тот отстранил старика-тестя от власти и сам стал править этим богатым и обширным ханством, лежавшим на пути из монгольских степей в Хорезм.
Кучлук не мог забыть Потрясателю Вселенной убийства своего отца, найманского Таян-хана, и Чингис знал, что рано или поздно тот попытается отомстить. Так и случилось. В год Барса (1218) Кучлук во главе кара-киданьского войска явился в Илийскую долину и осадил Алмалык. Бузара, владетеля Алмалыка, он подкараулил, когда тот выехал на охоту, и убил.
Ещё восемь лет тому назад Бузар был предводителем разбойничьей шайки. В смутные времена междоусобиц в кара-киданьских землях он захватил Алмалык - и тотчас попросился в подданство к Чингисхану. Монгольский властитель благосклонно принял под свою руку нового вассала, даже скрепил этот союз родственными узами, выдав замуж за Бузара свою внучку…
И теперь к Потрясателю Вселенной на взмыленном скакуне примчался гонец с вестью о том, что осаждённый Алмалык находится в отчаянном положении, а его внучка лишилась мужа и сама руководит обороной города.
Разгневанный Чингисхан призвал к себе Джебэ:
- Ты просил у меня два тумена - так вот, сегодня я тебе их дам. Но пойдёшь не в Хорезм, а на Алмалык. Потом - в землю кара-киданей. Пойдёшь сколь угодно далеко, но не возвращайся до тех пор, пока не отправишь Кучлука следом за его отцом в небесные кочевья!
Оповещённый о приближении Джебэ-нойона к Алмалыку, Кучлук не стал его дожидаться: снял осаду и ушёл за реку Или. Джебэ преследовал его, но Кучлук продолжал отступать, не решаясь дать монголам бой. Однако и без сражений его войско стремительно таяло: кара-кидани разбегались от гурхана, при любой возможности переходя на сторону завоевателей. Население городов восставало против Кучлука и без сопротивления подчинялось монголам, принимая Джебэ и его нукеров как своих заступников и освободителей.
Тому была весомая причина. Подавляющее большинство местного населения исповедовало ислам; Кучлук же покровительствовал христианам и буддистам, жестоко преследуя мусульман… Находчивый Джебэ, который знал о сложившейся здесь ситуации от союзных уйгуров, быстро сообразил, как привлечь к себе народные симпатии. Во всех городах и селениях он собирал местных жителей и - чрез толмача - провозглашал:
- Настал конец всем притеснениям, которые чинил ваш гурхан Кучлук! Отныне каждый волен поклоняться любым богам, каким пожелает! Храните веру своих предков и ничего не бойтесь! Великий каган Чингис прислал меня освободить народы от подлого самозванца! Само Вечное Небо прогневалось на злодея, который занял трон вашего законного гурхана и теперь грабит кара-киданьские земли, набивая мешки золотом! Нам нужна только голова Кучлука, а мирных людей мы не тронем - живите спокойно!
Строго-настрого Джебэ приказал своим нукерам не производить грабежей и насилия. И вскоре симпатии местного населения оказались всецело на стороне монголов. Не находя поддержки, Кучлук нигде не мог остановиться, чтобы дать отдых людям и лошадям, собрать войско и организовать отпор неприятелю. Разгромленный в одном из проходов Тянь-Шаня, с горсткой соплеменников-найманов бежал он всё дальше и дальше на юг, отбиваясь от настигавших его монгольских передовых отрядов. Миновал Кашгар*, вновь был настигнут в предгорьях Памира… Здесь, понимая, что уже не сможет оторваться от погони, и не желая сдаваться в плен, Кучлук развернул коня навстречу врагам - и ринулся в последнюю атаку с криком:
- Умрём, найманы! Все, кто не хочет стать рабами и лизать гутулы Краснобородому, - за мной!
Яростной, но недолгой вышла эта схватка. Прошло время, меньшее, чем требуется на установку юрты*, - и монголы уже срывали пучки травы, вытирая ими свои окровавленные клинки.
Когда Джебэ-нойону привезли окровавленную голову Кучлука с открытыми, похожими на потускневшие от солнца стекляшки, глазами, - тот воскликнул с досадой:
- Зачем голову отрезали? Говорил же вам, что он нужен мне живым! Хотел порадовать хана!
Нукеры принялись наперебой оправдываться:
- Мы ничего не могли поделать, он не давался!
- Сражался, как барс. Столько наших людей порубил!
- Здесь, видать, не обошлось без колдовства…
- Может, чотгор в него вселился? Простой человек не может так драться!
Джебэ махнул рукой:
- Ладно, замолчите. Никого наказывать не стану. Великий хан-то мне не приказывал доставить к нему Кучлука живым. Убив змеиного выкормыша, мы выполнили его волю.
И, коротко поразмыслив, распорядился:
- А голову положите в горшок с мёдом. Надо отвезти её в Кашгар и показать народу: пусть все в здешних краях убедятся, что слово нашего хана крепкое. Он сказал - мы сделали!
С этого дня кара-киданьское ханство вошло в состав монгольской империи.
Местное население охотно подчинилось Чингисхану. И когда Потрясатель Вселенной стал готовиться к новому походу, из кара-киданей без особого труда удалось набрать целый тумен воинов, готовых сражаться плечом к плечу с монголами.
А война замаячила на горизонте очень скоро.
****
После покорения кара-киданьских земель монгольская империя соприкоснулись с границами владений хорезмшаха.
Чингисхан понимал, что ему не миновать столкновения с новым соседом, однако желал его оттянуть, ибо значительные силы монголов всё ещё были скованы на востоке боевыми действиями с империей Цзинь. Да и на подготовку похода против такого грозного противника, как Мухаммед Ала ад-Дин, требовался немалый срок.
- Хотя бы до следующих трав удалось дотянуть, - говорил Чингисхан. - Если бы знать, сколько у меня осталось времени!
Тайно прибывшие посланники от багдадского халифа ан-Насира подталкивали его к выступлению на запад, предлагая союз против хорезмшаха.
Нойоны тоже склонялись к немедленной войне.
- Зачем ждать, пока Мухаммед придёт в наши степи? - говорил Боорчу. - не лучше ли сразу нагрянуть на сартаулов*? Ударим всеми своими силами! А когда человек устрашён, то и оружие выпадает у него из рук.
- А по-моему, в степи нам бить их будет гораздо легче, - возражал осторожный Тулуй. - В своей земле сартаулы попрячутся за стенами крепостей, и мы будем подолгу выкуривать их оттуда, как зверей из нор. Здесь же им негде укрыться. Мы можем бежать от них, а потом внезапно нападать, можем наскакивать с разных сторон или заманивать в ловушки…
- Великий хан не должен отступать, - хмурился Субедей. - Народы знают, что он непобедим, и так будет всегда!
- Сказано: небо и земля разделены, но они делают одно дело, - высказал своё мнение Елюй Чуцай, дождавшись, когда хан обратит свой взор на него. - Так и в государстве: воины должны готовиться к ратным подвигам, а послы пускай говорят с шахом о мире. Как из одного, так и из другого может выйти дело, но разве можно предугадать, какое из них вернее приведёт к успеху?
- Так я и поступлю, - решил Чингисхан.
И он, продолжая подготовку к походу, одновременно направил к хорезмшаху послов - трёх мусульманских купцов, которые вот уже много лет вели караванную торговлю, а заодно выполняли роль шпионов и лазутчиков хана, зорко примечая и докладывая ему обо всём, что происходило за пределами монгольской империи. Это были Махмуд ал-Хорезми, Али Хваджа ал-Бухари и Юсуф Кенка ал-Отрари.
Прибыв к Мухаммеду с богатыми дарами, послы передали ему также заученное наизусть словесеное послание Чингисхана:
- Великий хан приветствует тебя и говорит: «От меня не скрыто, как велико твоё дело, мне известно и то, чего ты достиг в своей власти. Я узнал, что твоё владение обширно и твоя власть распространилась на большинство стран земли, и поддержание мира с тобой я считаю одной из своих обязанностей. Ты для меня подобен самому дорогому моему сыну. Не скрыто и для тебя, что я завладел Китаем и соседними с ним странами тюрок, и их племена уже покорились мне. И ты лучше всех людей знаешь, что моя страна - скопище войск и рудников серебра, и в ней столько богатств, что излишне искать какие-либо другие земли. И если сочтёшь возможным открыть купцам обеих сторон путь для посещения, то это было бы на благо всем и для общей пользы».
С одной стороны, бдительность шаха была усыплена столь миролюбивым посланием. С другой - он сильно рассердился:
- Как мог этот грязный вождь пастухов назвать меня своим сыном? - возмущался он после отъезда послов. - Меня, опору веры и твердыню государства! Нет, сегодня я окончательно утвердился в решении: когда разделаюсь с халифом - непременно обращу молнии своего гнева на восток. И тогда Чингис пожалеет о своих словах.
Мухаммед уже ходил войной против багдадского халифа ан-Насира. Но в горах Курдистана, на Асадабадском перевале, его войско застигла снежная буря. Потеряв бессчётно людей замёрзшими, а также всех верблюдов, хорезмшах был вынужден повернуть вспять. Вдобавок на обратном пути большое число отступавших перебили враждебные кочевники из племён бану парчам и бану хаккар.
Столь крупных военных неудач Мухаммед никогда прежде не знал. Многие правоверные сочли это небесной карой за попытку нанести ущерб ан-Насиру, принадлежавшему к священной династии Аббасидов*. В народе перешёптывались:
- Истинно говорят улемы*: нельзя покушаться на власть родственников пророка. Аллах поддерживает дом Аббаса своими ангелами небесными - так мыслимо ли восставать против него?
- Сколько наших славных воинов погибло!
- А сколько вернулось обмороженных, без пальцев, а то и без руки или ноги…
- Всевышний послал шаху знак, предостерегая его от преступления.
- Как бы в грядущем его не постигли новые, ещё более ужасные несчастья за то, что он утратил стыд и попрал справедливость и уважение…
Однако Мухаммед не успокоился и жаждал реванша.
- Не силой оружия халиф отразил мой удар, а лишь волею слепого случая, - говорил он. - Но скоро я приду в Багдад. И тогда мир вновь предстанет предо мной в самом блестящем своём одеянии, а солнце Хорезма будет восходить из самых щедрых мест восхода!
После своего неудачного похода на Багдад хорезмшах в Гургандж не вернулся. Сначала поселился в Бухаре, а затем перенёс столицу Хорезма в Самарканд.
****
В конце года Барса монголы снарядили в Хорезм большой торговый караван.
Множество дорогих товаров, а также новые дары Мухаммеду от Чингисхана везли на пятистах верблюдах Умар Ходжа ал-Отрари, ал-Джамал ал-Мараги, Фахр ад-Дин ад-Дизаки ал-Бухари, Амин ад-Дин ал-Харави и другие купцы-мусульмане, общим числом более четырёхсот пятидесяти человек. Сотня монгольских нукеров сопровождала этот караван.
Ехал с ними и ханский посол - нойон Ухун.
Вскоре после пересечения границы караван остановился в городе Отраре, наместником которого был Инал Гаир-хан, племянник Теркен-хатун, матери Мухаммеда.
Не успели купцы выставить свои товары для торговли на городском базаре, как их задержали, доставили во дворец наместника и предали казни. Дабы оправдаться перед Мухаммедом, Инал Гаир-хан в тот же день послал к нему гонца с письмом, в котором сообщал, что расправился с монгольскими лазутчиками, прибывшими в Отрар под видом торговых людей. Наместник неплохо поживился, присвоив значительную часть конфискованных у купцов товаров. Однако самые ценные и диковинные товары он не преминул отправить хорезмшаху…
- В другой раз Гаир-хана следовало бы наказать за своеволие, - сказал Мухаммед, узнав о расправе в Отраре. - Но сегодня тучи моего гнева не омрачат его небосклон. Я ведь и сам хотел сбить спесь с монгольского властителя. Аллах не оставил нас своими милостями, исполнив желаемое руками моего наиба*!
…Лишь одному уйгуру из монгольского каравана удалось спастись, ускользнув от стражников Гаир-Хана. Был он незначительным погонщиком верблюдов, и его исчезновения никто не заметил. Он добрался до ставки Чингисхана и поведал степному владыке о случившемся.
Хан немедленно велел созвать на совет своих родичей и ближних нойонов.
- Мухаммед, этот коварный мангус, нанёс нам несмываемое оскорбление, - сказал он, когда все расселись на белом войлоке в его шатре. - Сам ведь искал у меня дружбы и обещал покровительствовать торговле! И что же делает теперь этот вонючий хорёк? Вместо того, чтобы охранять караванные пути в своих владениях, он убивает наших купцов! Разве нойон Ухун не вёз ему богатые дары? И разве наместник Отрара посмел бы учинить расправу над ним без ведома Мухаммеда?
Он обвёл взглядом присутствующих:
- Так скажите мне, могу ли я позволить сартаульским разбойникам безнаказанно обрывать украшенья моих ханских поводьев?
В ответ раздался хор возмущённых голосов:
- Надо идти на Хорезм!
- Мы вырвем Мухаммеду его лживый яык!
- Отрар сравняем с землёй, чтобы на том месте паслись наши кони!
- Наместника и всех жителей Отрара заставим держать ответ за смерть Ухуна! И за всех наших посольских людей!
- Отомстим сартаулам!
Когда возгласы поутихли, заговорил Елюй Чуцай:
- Звёзды покровительствуют тебе, великий хан. Но они говорят ещё и о том, что ты не должен, поддавшись гневу, ускорять сроки выступления в поход…
- Разве могу я медлить, когда мне нанесено такое оскорбление? - удивлённо подняв брови, прервал его Чингисхан. - Мухаммед будет торжествовать, сочтя это за малодушие! Небо свидетель: я хотел дружественных отношений с шахом Хорезма. Но теперь вижу, что этому не суждено осуществиться.
- Быть может, Елюй Чуцай надеется, что наш гнев остынет, и мы не станем мстить сартаулам за их злодеяния? - ехидно добавил Чагатай. - Может, просто его сердцу гораздо милее спокойная мирная жизнь?
Тот в ответ покачал головой. И продолжил свою речь:
- Одного мудреца спросили: «Верно ли говорят, что за зло нужно платить добром?» Мудрец сказал: «А чем же тогда платить за добро? За зло надо платить по справедливости, а за добро - добром»… Хорезмшах сделал всё возможное для того, чтобы навлечь на себя гибель, и я не призываю великого хана забыть о нанесённом ему оскорблении. Просто хочу напомнить о том, что подготовка к походу не завершена. Многие монгольские воины едва успели выступить из далёких кочевий. Стада скота для пропитания войска и табуны заводных лошадей ещё только потянулись к западной границе. А ведь им надо будет как следует отъесться на пастбищах после долгого пути… К чему умалять свои силы поспешностью выступления?
Чингисхан нахмурился:
- Умалять свои силы я не собираюсь. К Мухаммеду отправим нового посла и потребуем выдачи отрарского наместника. Выдаст или нет, но ещё немного времени можно выиграть... Сами же пока пойдём на Эрдыш, будем там собирать силы. К Джебэ я отправлю несколько тысяч нукеров - пусть он переходит горы, отделяющие земли кара-киданей от Хорезма, и наносит удар по владениям шаха на юге. Джебэ отвлечёт на себя главные силы Мухаммеда - тут и мы уже будем готовы к выступлению…
Он помолчал немного, а потом обратился к своему младшему брату:
- Тебе, Темуге, поручаю править Великим Монгольским улусом, пока я сам буду в походе.
Глава семнадцатая
БРОСОК НА ЗАПАД
Не милуй слабого врага, ибо, если он станет мощным, он тебя не помилует.
СААДИ ШИРАЗИ
Зима принесла сразу несколько недобрых событий.
На севере восстали киргизы. Чингисхан направил на их усмирение Джучи с туменом монгольского войска.
- Не жалей никого, - наказал он сыну. - Не годится нам, выступая против шаха, оставлять за спиной растревоженное осиное гнездо.
Джучи в короткий срок выполнил поручение отца, приведя к покорности мятежные племена. Затем хан послал его с пятью тысячами нукеров в землю кара-киданей, откуда соединённое войско Джучи и Джебэ начало долгий и полный опасностей подъём на Алайский хребет* - чтобы, перейдя через заснеженные перевалы Кизил-Арт* и Терек-Даван*, обрушиться на головы хорезмийцев там, где их никто не ждёт…
Чингисхан велел привести к нему тангутского посла Аша Гамбу. Сказал ему:
- Передай своему государю следующее: «Ты обещал быть моей правой рукой на любой войне. Так будь же ею теперь, когда я выступаю в поход на сартаульский народ, который желает порвать златые бразды моего правления». Запомни эти слова и поспеши в Чжунсин, потому что время не ждёт.
- Не имеешь силы, так незачем и ханом быть! - услышал он в ответ.
- Что? - вскричал Потрясатель Вселенной, вскочив на ноги. - Не успел ещё твой государь услышать мой призыв, а ты уже смеешь поднимать свой ничтожняй голос против меня, владыки половины мира?!
- Великий хан, это не мои слова! - пал на колени перепуганный тангутский посол. - Император Цзунь Сян при моём отъезде из Чжунсина поручил сказать их, если ты станешь звать его в поход!
- Откуда он знал, что я соберусь в новый поход?
- Ты всё время воюешь...
- Хорошо же, Аша Гамбу, - Чингисхан едва сдерживал клокотавшее в нём бешенство. - Тебе повезло, что я не казню послов, как это делают сартаулы! Поезжай к Цзунь Сяну и передай ему, что только мертвым я мог бы снести такую обиду. Но пока жив, я её не забуду!
И посол, опасаясь, как бы хан не переменил своё решение отпустить его живым, торопливо ретировался.
…Император Цзунь Сян давно ждал удобного момента, чтобы выйти из повиновения Чингисхану. Он твёрдо решил сделать это ещё год тому назад, когда Мухали, недовольный чрезмерными притязаниями Цзунь Сяна на территории империи Цзинь, послал против него китайскую «Чёрную армию» Ши Тяньсяна, которая с ходу захватила несколько тангутских городов и осадила Чжунсин. Сразу взять столицу не удалось, и после недолгих переговоров Ши Тяньсян согласился заключить мир с императором Си Ся, обозначив тому допустимые - с точки зрения монголов - границы расширения тангутского государства за счёт земель Золотой империи (которые, впрочем, ещё надо было суметь завоевать).
Эта внезапная междоусобица отрезвила Цзунь Сяна, и он начал переговоры с императором Удубу, предлагая тому заключить мир и выступить сообща против монголов. Когда же с цзиньским императором договориться не удалось, Цзунь Сян продолжил войну с Золотой империей, но стал сноситься с Южной Сун. Там он встретил гораздо большее понимание, и в ту пору, когда Чингисхан готовился к войне против Хорезма, между Си Ся и Южной Сун стали обрисовываться ещё смутные, но уже вполне различимые черты грядущего военного союза.
Цзунь Сян очень надеялся на то, что монголы потерпят поражение в войне с Хорезмом…
****
Потрясатель Вселенной был обескуражен. Теперь с трёх сторон его окружали враги. На востоке отчаянно сопротивлялись отрядам Мухали войска империи Цзинь. На западе грозно бряцал оружием хорезмшах Мухаммед Ала ад-Дин. А ныне, как выяснилось, и на юге снова созрел тангутский гнойный нарыв.
Со всеми сразу никак не справиться!
Передав сыновьям содержание своего разговора с императорским послом, Чингисхан сокрушался:
- Мыслимо ли стерпеть такое оскорбление от Аша Гамбу? Быстро они забыли, как мы искупали Чжунсин в водах Жёлтой реки… За подобные речи, может, стоило бы - прежде Хорезма - пойти войною на тангутов?
- Как скажешь, отец, - ответил Тулуй. - Я готов идти в любую сторону, куда ты направишь остриё своего клинка.
- По мне - против кого бы ни выступать, лишь бы скорее! - воскликнул нетерпеливый Чагатай. - Надоело стоять на одном месте. Наши кони объели всю траву в здешних местах. Да и нукеры давно рвутся в бой: только прикажи - сокрушат кого угодно!
- Можешь дать любому из нас два или три тумена для наказания тангутов, - предложил Угедей. - А всех остальных веди на сартаулов… Мы ведь уже хорошо знаем дорогу на Чжунсин.
- Нет, разделять войско нам нельзя, - задумчиво проговорил хан. - Оно даже для войны с шахом слишком малочисленно… Ладно, отставим это сейчас, когда на очереди другие задачи! Негоже поворачивать с полпути. И пусть сбудется моя месть, когда с помощью Вечного Неба я ворочусь из Гурганджа, крепко держа золотые бразды своей ханской упряжи. Довольно сомнений!
…Последним камнем, стронувшим с места лавину монгольского нашествия, явилось новое злодеяние Мухаммеда.
Случилось это, когда к нему прибыли новые послы от Чингисхана - мусульманин Ибн Кафрадж Богра и два монгольских нойона - и передали следующее:
«Ты даровал подписанное твоей рукой обещание обеспечить безопасность для купцов и не нападать ни на кого из них, но поступил вероломно и нарушил слово. Вероломство отвратительно, а со стороны султана ислама еще более. И если ты утверждаешь, что совершённое Инал-ханом сделано не по приказу, исходившему от тебя, то выдай мне Инал-хана, чтобы я наказал его за содеянное и помешал кровопролитию, успокоив толпу. А в противном случае — война, в которой станут дёшевы самые дорогие души и преломятся древки копий!»
Ибн Кафрадж Богра по приказу разгневавшегося хорезмшаха убили, а нойонам отрезали бороды. Затем их раздели донага и, избив, выгнали в безлюдную степь - практически на верную смерть. Однако несчастным всё же удалось добраться до границы монгольских владений. Оттуда их доставили к верховьям Эрдыша, в ставку Потрясателя Вселенной.
Выслушав рассказ чудом спасшихся нойонов, Чингис побелел от ярости:
- Нет страшнее преступления, чем обман доверившихся и убийство гостя! А у Мухаммеда, я вижу, это обычное дело. Само Вечное Небо прогневается на меня, если я не накажу этого человека и весь сартаульский народ!
****
Во все концы необъятных владений Чингисхана помчались гонцы на лошадях, увешанных бубенцами. Заслышав звон таких бубенцов, любой степняк - будь то родовитый нойон или бедняк-харачу - был обязан уступать дорогу и оказывать всяческое содействие посланцам хана, везущим важные вести.
Ныне весть была одна. В считанные дни разлетелась она от Чингисовой ставки до самых дальних кочевий:
- Война!
И уст в уста передавали друг другу слова, сказанные Чингисханом своим орхонам*:
- Мать-земля Этуген просит испить сартаульской крови. Близок час, когда мы отправим всех сартаульских воинов в нижний мир, а их пышнотелые жёны и нежноликие дочери будут входить в наши юрты и снимать с ног отважных багатуров гутулы, покрытые пылью великих степей! Так будет, и свершится это очень скоро!
Монголы радовались. Бывалые, изборождённые шрамами багатуры предвкушали, сколько богатой добычи возьмут они в чужих землях и сколько крепких сартаульских рабов приведут из похода, приумножив достаток своих семейств. Молодые же воины мечтали о волооких красавицах Мавераннагра, Хорасана* и Мазендерана*, коих они пленят, сделав затем своими жёнами и наложницами.
А матери и жёны с тревогой смотрели в будущее. Иная монголка украдкой смахивала слёзу, понимая, что не всем мужчинам суждено вернуться из похода…
В аилах и куренях царило оживление. Разговоры вертелись вокруг насущной темы:
- Наш каган, говорят, взошёл на гору, повесил на шею свой пояс - и три дня не сходил с места, общаясь с Небом.
- А как же иначе? Он всегда начинает войну лишь после того, как получит знак благорасположения от Великого Тэнгри.
- Потому нам всегда и сопутствует победа.
- Ну, победа - она как дикий зверь: если её не обложить со всех сторон, то вырвется на волю, убежит, не подпустит к себе. А наши багатуры - хорошие охотники: перед ними склонится любой - что зверь, что человек…
- Это верно. Однако без произволения Вечного Неба разве смогли бы мы покорить столько земель и народов? Нет, не смогли бы!
- И без нашего кагана. Недаром говорят: у большого дерева и тень большая.
- Так он оттого и каган, что сам Великий Тэнгри покровительствует ему.
- Шах сартаулов безумец. Когда он грабил наш караван - разве не понимал, что будет война? Это всё равно, что, задравши голову, плюнуть в небо: плевок всё равно упадёт на тебя самого.
- Молва идёт, будто недавно он приказал умертвить ещё одного нашего посланника, а его спутников выгнал от себя с поруганием. Этого каган и не стерпел.
- О Вечное Небо! Этот глупый шах подобен кречету, поражающему свою собственную тень.
- Теперь лишится всего, что имеет. И поделом ему!
****
Быстро миновали зима и весна года Зайца (1219). А летом всё было готово к выступлению в поход.
В день окропления знамени внезапно резко похолодало, и с неба густо повалили тяжёлые хлопья мокрого снега. Чингис не на шутку встревожился, не дурной ли знак ниспослан ему свыше, однако Елюй Чуцай успокоил хана:
- Дыхание божества зимы Сюань-мина в разгар лета - это верный признак грядущей победы над врагом.
Впрочем, никакие предзнаменования не смогли бы остановить уже выпущенных на волю демонов войны.
Лавина стронулась с места.
Псы Вечного Неба ринулись на врага.
Войско Чингисхана насчитывало двести тысяч человек, численностью уступая армии хорезмшаха примерно вдвое. Но его это нисколько не пугало. Потрясатель Вселенной любил повторять своим приближённым:
- Если боишься - не делай, если делаешь - не бойся!
Гнев и презрение, полыхавшие в душе Чингисхана, были тем огнём, на котором - он не сомневался - сгорит Великий Хорезм вместе с его подлым правителем.
Однако не только жажда мести владела им. Заглядывая в будущее, хан не забывал и о выгодах, которые сулила ему победа в новой войне:
- После того, как Мухаммед получит то, что заслужил, - пообещал он, - я доставлю торговым караванам такую безопасность, чтобы можно было повсюду носить золото на голове, как обыкновенный сосуд, не подвергаясь ни грабежу, ни притеснениям. Это послужит расцвету и благоденствию нашего народа.
****
Джалал ад-Дин, сын хорезмшаха, узнав о требовании Чингисхана выдать ему отрарского наместника, советовал отцу:
- Гаир-хан ведь и в самом деле повинен в убийстве купцов. Если распространится о нас слава разбойников и грабителей, то не пойдут больше торговые караваны через Хорезм, и твоя казна станет скудеть. Я думаю, было бы не только справедливо, но и во всех отношениях выгодно для нас выдать его хану Чингису.
- Может, ты забыл, что Гаир-хан - племянник моей матери? - нахмурился Мухаммед.
- Ну и что же? Он - преступник. Или мало тебе распри с багдадским халифом? Если не выдашь Гаир-хана - начнётся ещё война и на востоке, а Насир будет только злорадно усмехаться…
- Халифу наша война с Чингисом на руку, ты прав, - медленно протянул хорезмшах. - Я не удивлюсь, если узнаю, что Насир тайно сносится с этим кафиром*, обещая ему свою помощь.
- О том я и говорю. Не лучше ли решить дело по справедливости? Тем более, что это обернётся к нашей же пользе.
Но Мухаммед отбросил сомнения и сурово повысил голос:
- Довольно напускать на меня страхи! Моё войско сильнее и многочисленнее, чем монгольское. И если б Чингис не страшился, то давно уже объявил бы мне войну. Однако не объявяет, страшится! Что бы ты ни говорил, а правоверного мусульманина, да к тому же моего родственника, я вождю грязных кочевников выдавать не стану! Таково моё решение.
Джалал ад-Дин оказался прав. Вскоре в Самарканд, куда Мухаммед недавно перенёс свою столицу, пришла недобрая весть: монгольское войско вторглось во владения хорезмшаха. Совершив труднейший зимний переход через занесённые снегом горные перевалы, двадцатитысячный отряд Джучи и Джебэ спустился в Ферганскую долину, считавшуюся жемчужиной древней Согдианы*. И смерть прилетела на копытах монгольских коней в этот благодатный, щедрый и богатый край цветущих оазисов, протянувшийся на пятьдесят два фарсаха* с восхода солнца на закат и на двадцать шесть фарсахов с полночи на полдень. И ветер несчастий засвистел над долиной, о которой ещё за два с половиной века до описываемых событий великий арабский путешественник аль-Мукаддаси* писал: «Не видишь селения, прежде чем не войдёшь в него: его заслоняют деревья. Это прелестнейшая страна на божьей земле, богатая деревьями, изобилующая реками, оглашаемая пением птиц… Весь Согд - будто плащ из зелёной парчи с вышитыми голубыми лентами проточной воды и украшенный белыми замками и домами…». Увы, не существует в подлунном мире таких красоты и благодати, коих человек не смог бы разрушить и поругать. Словно гром среди ясного неба, обрушились свирепые степняки на селения мирных дехкан*. Предавая всё разору и грабежу, пронеслись они гибельным вихрем по долине и ринулись дальше - на заход солнца, вглубь земель Великого Хорезма.
…Немногим позднее хорезмшах получил новое грозное известие: несметное воинство Чингисхана осадило Отрар.
Мухаммед созвал военный совет, чтобы обсудить план предстоявших боевых действий. Эмиры предлагали разное, но многие поддержали имама Шихаб ад-Дина ал-Хиваки, который сказал:
- Вражеское войско утомлено продолжительным походом из своей страны. Надо использовать это благоприятное обстоятельство, встретив неверных на правом берегу Сейхуна*. Если сейчас обрушиться на них всеми своими силами, то они не устоят, и судьба даст им испить из чаши гибели и позора.
Ал-Хиваки прославился в Хорезме многими своими деяниями. Обладая обширными познаниями в области религиозного права, медицины, языкознания и в других науках, он вёл занятия в пяти медресе Гурганджа одновременно; а при шафиитской мечети на собственные средства построил библиотеку. Пятнадцать лет назад, когда, воспользовавшись отсутствием хорезмшаха в столице, султан Гура* Мухаммед ал-Гури напал на Хорезм, имам ал-Хиваки возглавил оборону Гурганджа. Он призвал народ выступить против врага, вооружившись хадисом*: «Кто будет убит при защите своей жизни и своего имущества, тот - мученик». Жители столицы, воодушевлённые имамом, поднялись на защиту города и разгромили гурцев.
С тех пор Шихаб ад-Дин ал-Хиваки стал одним из ближайших сподвижников Мухаммеда, и во многих государственных делах хорезмшах прислушивался к советам имама… Однако на сей раз он отклонил предложение мудрого старца. Причина тому была следующая. Главной ударной силой в хорезмийском войске являлись племена карлуков и печенегов, и Мухаммед не решался сосредоточить большиe массы степняков в одном месте, опасаясь, как бы их военачальники не повернули оружие против него самого.
- Поступим следующим образом, - объявил он своё решение. - Войска будут разделены и направлены во все города Мавераннагра: неприступность их стен и мужество воинов ислама остановят врага. Мы дождёмся, пока кафиры рассеются по стране в поисках поживы, а затем нападём на проклятых - и перебьём их, как глупых джейранов. Я с главными силами буду дожидаться сего часа здесь, в Самарканде. Отсюда и нанесу решающий удар. Чтобы хватило средств на вооружение народа, следует во все концы Хорезма разослать сборщиков налогов, и - хотя в этом году уже взимали харадж* - пусть его соберут снова. На деньги, полученные таким образом, эмирам надлежит снаряжать новых воинов, выдавать каждому из них по верховому верблюду - и направлять всех ко мне либо в близлежащие крепости…
Далее он стал распределять полководцев - кому в какой город следовало отправляться для усиления местных гарнизонов.
Кутлуг-хана с десятью тысячами всадников Мухаммед отрядил в Шахркент.
Инандж-хана и эмира Ихтияра ад-Дина Кушлу с тридцатью тысячами - в Бухару.
Термез достался Фахр ад-Дину Хабаша; Вахш - Балхамур-хану; Балх - Ай-Мухаммаду, дяде хорезмшаха по материнской линии; Джендеруд - Утрук-Пахлавану; Валдж - Аслаба-хану; Хутталан - Огулджик-Малику; Кундуз - Ала ад-Дину ал-Буртаси… В итоге ни один город Мавераннагра не остался без внушительного войска, с которым было вполне возможно отразить нападение степных пришельцев.
Тугай-хану, своему дяде по матери, и многим другим военачальникам он велел оставаться рядом с ним, в Самарканде. В общей сложности здесь собралось сто десять тысяч воинов, из которых шестьдесят тысяч составляли половцы и карлуки со своими ханами, а пятьдесят тысяч - хорезмийцы. Вдобавок туда надлежало привести двадцать боевых слонов.
Значительно ранее - едва началось монгольское вторжение - хорезмшах отправил десятитысячный конный отряд под командой хаджиба* Карачи на помощь Гаир-хану, имевшему в Отраре пятидесятитысячный гарнизон… Однако вскоре Мухаммеду сообщили:
- Хаджиб Карача отбросил в сторону покровы верности и надел кольчугу предательства! Он со всеми своими воинами покинул Отрар и перешёл на сторону хана неверных.
- Истинно говорят, что напитки сего мира нечисты от соринок и дары его сопровождены печалью! - воскликнул хорезмшах в возмущении. - Клянусь Аллахом, если этот сын свиньи попадётся мне в руки - его ждёт такая страшная смерть, что все содрогнутся от ужаса!
Но расправиться с предателем ему было не суждено. Хотя прожил тот недолго. Карачу привели к Чингисхану, который обстоятельно расспросил его об укреплениях Отрара и силах защитников города, а затем сказал:
- Раз ты изменил своему господину, то рано или поздно изменишь и нам. Мы в тебе не нуждаемся.
И приказал убить его вместе со всеми, кого Карача привёл в монгольский стан… А потом повелел своим орхонам:
- Не смейте выказывать милосердие к подлым сартаулам без особого на то с моей стороны распоряжения. Если враг побеждён, это ещё не значит, что он покорился навсегда. Только суровость удержит таких людей в повиновении, только бич, непрестанно опускающийся на их спины!
Тем временем Мухаммед приказал сжигать дотла все поля и селения на пути монгольского войска, дабы враг не мог найти себе ни крова, ни пищи. И возмущённое местное население стало большими массами присоединяться к монголам, горя желанием отомстить недальновидному хорезмшаху за свои лишения…
****
Чингисхан не стал задерживаться у стен Отрара. В начале года Дракона (1220) он оставил здесь часть своего войска, поручив осаду Чагатаю и Угедею:
- Стерегите этот загон для скота, предназначенного на убой, - усмехнулся он, указав сыновьям плетью на городскую стену. - А когда воля защитников иссякнет, и они сдадут город, - сравняйте его с землёй. Только Гаир-хана не трогайте, привезите его ко мне.
Ещё один крупный отряд под командованием Улак-нойона и Сюкетю-черби хан выделил для броска на юг - к Ташкенту, Бенакету и Ходженту.
Ташкент и Бенакет сдались без боя.
А Ходжент, гарнизоном которого командовал отважный полководец Дамир-Малик, оказал неприятелю упорное сопротивление. Монголы собрали из окрестных жителей пятидесятитысячный хашар и погнали его на приступ. Штурм следовал за штурмом, но все они отбивались защитниками Ходжента. Тогда к городу подтянули тяжёлые осадные орудия, и китайская обслуга принялась обстреливать его стены камнями, а жилые кварталы - кувшинами с зажигательной смесью…
Когда же, наконец, монголам удалось ворваться в Ходжент, Дамир-Малик с тысячей воинов укрылся в крепости, расположенной на острове посреди Сейхуна. Он продолжал обороняться, совершая смелые вылазки, и ежедневно нанося врагу немалый урон… Однако пришёл час, когда силы защитников иссякли, и Дамир-Малик с горсткой храбрецов покинул остров: они связали плоты и уплыли вниз по реке. Преследуемый монголами, Малик в непрерывных стычках потерял всех своих воинов, но оторвался от преследования; и - уже в полном одиночестве - сумел добраться до Гурганджа… С той поры отважный витязь получил в народе прозвище Тимур Малик - Железный Малик.
А Чингисхан - вместе с Тулуем, Субедеем, Боорчу и многими другими опытными орхонами - повёл главные силы на запад. Причём самым неожиданным маршрутом: через пустыню Кызылкум, считавшуюся совершенно непроходимой для столь большой массы войск. Таким образом, обманув все разведывательные дозоры неприятеля, монгольские орды вышли к стенам Бухары…
Целый день Потрясатель Вселенной неторопливо объезжал город, внимательно осматривая неприступные стены, глубокие рвы и грозно ощерившиеся бойницами оборонительные башни. Приговаривал, покачивая головой:
- В этом месте, должно быть, живёт больше народу, чем имеется нукеров во всём моём войске…И стены высокие, крепкие… Если жители города проявят стойкость, то мы можем топтаться под его стенами до следующей зимы.
Между тем хорошая весть пришла от Чагатая и Угедея. После измены хаджиба Карачи воля защитников Отрара была сломлена. Монголы ворвались в город и запрудили узкие улочки, убивая всех на своём пути. Инал Гаир-хан с двадцатью тысячами войска заперся в крепости, высившейся в центре Отрара, и яростно сопротивлялся ещё месяц. Затем пала и эта, последняя, цитадель.
Гаир-хана удалось захватить живым.
Пленённого отрарского наместника доставили к Потрясателю Вселенной, и тот приказал залить ему в глаза и уши расплавленное серебро…
Отрар после разграбления был разрушен, а большинство его жителей подверглось безжалостному истреблению.
Дальнейшие события развивались всё стремительнее.
Почти одновременно с Отраром пала Бухара. Всего три дня продолжалась осада, а затем многочисленные военачальники, присланные хорезмшахом для обороны города, собрались на совет и единодушно решили предпринять попытку прорыва. Они открыли городские ворота и, смяв монгольский лагерь в отчаянном конном броске, устремились на запад… В рядах степняков некоторое время царила неразбериха - и, если бы мусульмане, воспользовавшись благоприятным моментом, продолжили сражение, то они, вероятнее всего, смогли бы одержать победу. Однако их помыслы не заходили далее собственного спасения.
Зато Чингисхан быстро опомнился от неожиданности:
- Преследуйте их! - приказал он. - Чтобы никто не ушёл живым! Город стеречь не надо: он - не черепаха, панцирь своих стен унести не сможет!
При виде торопливо ретирующегося неприятеля его нукеры тоже приободрились. И ринулись в погоню.
Бухарский гарнизон беспорядочной массой отступал в направлении Джейхуна*. Каждый военачальник спешил вывести из-под удара своих людей. И каждый - раньше или позже - был настигнут безжалостными степняками… В плен никого не брали.
Более других повезло Инандж-хану. Его многотысячный отряд, несколько раз вступая в схватки и сократившись до жалкой горстки израненных воинов, всё же сумел добраться до реки. Переправившись на левый берег Джейхуна, Инандж-хан, наконец, оторвался от преследования.
А бухарцы, оставшись без гарнизона, сдали город монгольскому властителю.
Правда, самые отважные, укрывшись в городской крепости, отказались склониться перед завоевателями. Таких набралось четыреста человек… Тогда монголы принялись сгонять жителей Бухары - и вскоре бросили на стены цитадели многочисленный хашар.
Штурм с кратковременными передышками длился двенадцать дней.
Наконец погибли последние защитники крепости. И покорённая Бухара замерла в тревожном ожидании.
Чингисхан велел собрать жителей на городской площади перед мечетью. Когда это было исполнено, он, не слезая с коня, поднялся по ступеням мечети и, обведя взглядом толпу, сказал с презрением:
- Сила городских стен никогда не бывает большей илии меньшей, чем мужество самих горожан! Объявляю вам, что я - бич всевышнего, и если бы вы не были великими грешниками, то он не послал бы меня на ваши головы!
Затем обратился к своим нукерам:
- Багатуры! Вы и ваши лошади утомились, пока шли сюда. Но теперь сено скошено - дайте же своим лошадям поесть!
Это было сигналом.
Монголы тотчас приступили к грабежу. Они врывались в дома и выгребали оттуда всё имущество, какое только можно было унести. Отбирали и съестные припасы. Если монголу нравилась чья-нибудь жена или дочь - он тащил её за порог… Видя это, многие бухарцы убивали своих дочерей и жён, чтобы они не достались неверным, а затем и сами сводили счёты с жизнью. Степные пришельцы оскверняли мечети, выбрасывали в нечистоты священные книги Корана.
Не вынеся унижений, покончили с собой имам Рох ад-Дин, кади Садр ад-Дин и немало других знатных горожан.
Когда Бухара была разграблена подчистую, монголы её подожгли.
Несколько дней языки пламени плясали над древним величественным городом - до тех пор, пока он весь не превратился в обгорелые руины. Лишь один чудом уцелевший минарет остался немым укором возвышаться над пепелищем…
Большинство горожан нукеры Чингисхана перебили. В живых оставили только ремесленников, молодых женщин и детей: отныне им предстояла нелёгкая участь рабов. Ещё более незавидное будущее ожидало тех бухарских юношей, которых под свист бичей выгнали за городские ворота и повели - в качестве хашара - под стены Самарканда и других городов Хорезма… Жизнь «осадной толпы» коротка.
****
Джучи и Джебэ разделили свои силы. Джучи отправился на помощь монголам, штурмовавшим стены Ходжента, где - благодаря упорству и отваге воинов Железного Малика - ему пришлось задержаться надолго. А Джебэ продолжил свой стремительный марш на запад, всё более отклоняясь к югу, - и вышел к верховьям Джейхуна, угрожая в скором времени отрезать Мухаммеда от его южных владений…
Хорезмшах, укрывшийся со своим войском за стенами Самарканда, с тревогой следил за развитем событий. Монголы теперь окружали его с трёх сторон. С северо-востока, покончив с непокорным Ходжентом, подступал к Самарканду Джучи. С юго-востока надвигался Джебэ. А с запада, от поверженной Бухары, вёл свои грозные тумены Чингисхан.
И Мухаммед запаниковал.
- Я оставляю город, - объявил он своим военачальникам. - У вас достаточно сил, чтобы удерживать Самарканд сколь угодно долго… Джалал ад-Дин отправлен мною в Хорасан и Персию, где он наверняка уже собрал большие подкрепления. Но поскольку вестей от сына всё ещё нет, - я сам отправлюсь туда и возглавлю победоносное войско, бесконечное, как события времени! Я приведу его под стены Самарканда, и тогда сердце земли содрогнётся от предсмертных криков наших врагов!
И, возложив командование гарнизоном на своего дядю Тугай-хана, хорезмшах бежал из города.
Вскоре вокруг Самарканда сомкнулись монгольские клещи.
****
Переправившись через Джейхун, Мухаммед направился в Хорасан. Каждый день ему сообщали новые безрадостные вести:
- Великий падишах, семь тысяч чёрных китаев* из войска твоих племянников перебежали к неверным!
- Правитель Кундуза Ала ад-Дин объявил о своей вражде с Хорезмом и явился на подмогу Чингису!
- Хан неверных разослал по всему Мавераннагру отряды, которые губят пашни и приплод скота. Они ставят всех дехкан под острия мечей и сгоняют их, как стадо, для штурма наших крепостей!
- Жители Самарканда пять дней обороняли город, а на шестой Тугай-хан приказал открыть ворота врагу. Он вывел наше войско наружу, - и кафиры, велев каждому разоружиться, затем перебили всех до единого!
- Эмир Мах Руи из Балха перешёл на службу к Чингису!
Мухаммеду казалось, что он спит и видит дурной сон. Его государство, ёщё вчера такое могучее, ныне разваливалось на глазах. Подобно облаку бесплотного тумана, власть выскальзывала из рук хорезмшаха, и чувство бессилия всё более холодило его душу. Дурной сон затягивал в липкую бездну, а проснуться не получалось.
- Лицо мира стало черным, и горе тем людям, которые любят его... - шептал он, пытаясь вырваться из тисков страха. - Но я верю: Аллах нам поможет. А сейчас мне следует направить своё усердие на сбор нового войска…
Глава восемнадцатая
ГОНИМЫЕ СТРАХОМ
Когда Чингисхан покончил с завоеванием Самарканда, то все области Мавераннагра оказались завоеванными, и противники непрерывно перемалывались на мельницах несчастия.
АЛА АД-ДИН АТА-МЕЛИК ДЖУВЕЙНИ
От многочисленных перебежчиков Чингисхан знал, что оставшаяся в Гургандже Теркен-хатун, мать хорезмшаха, сосредоточила в своих руках большую власть, и что между ней и её сыном давно пробежала чёрная кошка. «Властительница мира» - такое обращение к ней было принято при дворе - происходила из половецкого ханского рода, и половцы, составлявшие значительную часть хорезмийского войска, беспрекословно ей повиновались. По этой причине Теркен-хатун распоряжалась в государстве практически наравне с самим Мухаммедом. Так, например, если от неё и от хорезмшаха поступали два противоречивших друг другу указа по какому-либо вопросу, то вельможи и правители областей смотрели на дату - и исполняли тот указ, который был издан позднее… Соперничество между матерью и сыном дошло до такой степени накала, что грозило перерасти в открытую вражду.
И Чингисхан решил попытаться вбить клин между ними. Для этого он отправил в Гургандж одного из своих людей, хаджиба Данишманда, со следующим посланием к Теркен-хатун:
«Мне ведомо, сколь непочтительно поступает твой сын в отношении твоих прав. Вот теперь, в согласии с некоторыми из его эмиров, я выступаю против него, но я не стану нападать на те из областей, которыми владеешь ты. Если ты принимаешь это, то пришли ко мне кого-нибудь, кто удостоверит тебе моё обязательство, а затем тебе будут отданы Гургандж, Хорасан и то, что соседствует с ними по ту сторону Джейхуна».
****
Хаджиб Данишманд прибыл ко двору «царицы женщин обоих миров» на следующий день после того, как она получила известие о бегстве Мухаммеда из пределов Мавераннагра. Теркен-хатун прочла письмо, а затем подняла взгляд на терпеливо дожидавшегося посла:
- По твоей одежде и речи я вижу, что ты - уроженец здешних мест. Какой же веры ты придерживаешься?
- Я молюсь Аллаху, как и все правоверные. Великий хан позволяет своим подданным поклоняться любым богам.
- Что же заставило тебя, правоверного, пойти на службу к кафирам?
- Такова, видно, воля всевышнего. Не зря ведь говорят: когда ищешь огонь, находишь его вместе с дымом. Поверьте, хатун, войско хана Чингиса столь же многочисленно, как волны моря и песок пустыни! Скоро он овладеет всем, что здесь находится - немым и говорящим, ржущим и каркающим. Поэтому у жителей Хорезма выбор невелик: либо покориться ему, либо погибнуть.
- И где же сейчас находится его войско?
- О, оно во многих местах: в Бухаре и в Отраре, и в Ходженте, и в Ташкенте, и в Бенакете…
- А Самарканд? Я слышала, неверные уже подступили к его стенам?
- Жители Самарканда открыли ворота хану Чингису. Шейх-уль-ислам и кади, все имамы и эмиры склонились перед ним.
- Куда же хан собирается направиться дальше?
- О том ведает один Аллах. Рано или поздно великий хан завоюет все города Земли и достигнет последнего её края… Противостоять ему бесполезно: всех, кто пытался встать у него на пути, он заставлял руками мщения напоить из чаши смерти.
- Напрасно ты пытаешься меня устрашить, - строго сказала Теркен-хатун. - Гургандж не сравнить с другими городами, его стены неприступны.
- Для монгольского войска не существует неприступных стен, - почти с грустью вздохнул хаджиб Данишманд. - Я не желаю тебя устрашать, о величайшая из женщин, я лишь пытаюсь предостеречь и вразумить… Поистине, борьбу терпит лишь тот, кто не находит пути к миру. А тот, у кого есть простор для выбора и возможность обдумать, способен удержать свою душу от соблазна, прежде чем начать сражение и столкновение с трудностями. Тебе следует представить себе все тяготы, которые последуют при осаде города. Они отнимут сон у глаз, души у тел и нарушат должный порядок в имуществе. Нужно ли соприкасаться с бедствиями и стремиться к нежелательным последствиям, если исход предрешён?
Теркен-хатун задумалась. Может ли такое быть, чтобы враг дошёл до самого Гурганджа? А если это ему и удастся, то разве в состоянии будут степные кочевники сокрушить мощные стены города? Все говорят: подобное никому не по силам!
Тем не менее, на сердце у старухи было неспокойно. Вчерашняя весть о позорном бегстве Мухаммеда не на шутку встревожила Теркен-хатун, а сегодняшнее письмо от Чингисхана и разговор с хаджибом буквально ввергли её в панику. Раз самаркандцы, бухарцы и жители многих других городов столь легко согласились открыть неверным ворота своих твердынь, то где гарантия, что их примеру не последуют жители Гурганджа?
«Ни к чему себя обманывать, - наконец оформилось у неё в голове. - Рано или поздно хан Чингис явится сюда. Быть может, он уже в пути и с каждым днём приближается… В самом деле, стоит ли мне рисковать своей жизнью? Риск и звон мечей - удел воинов, а мне пора побеспокоиться о своей безопасности».
- Ладно, иди, - сказала она Данишманду.
- Что мне передать великому хану? - спросил посланец Чнгиса.
- Я потом пришлю к нему своих людей, которые известят его о моём решении.
- Но он велел мне получить ответ немедленно.
- Не испытывай моё терпение! - гневно топнула ногой Теркен-хатун. - Ступай и благодари Аллаха за то, что я не приказала заключить тебя в темницу!
Старуха обманула посланца. Решение уже было ею принято. Искушённая в интригах, она не доверяла никому, и уж тем более не собиралась полагаться на обещания Чингисхана. Сейчас она старалась лишь оттянуть время. А в мыслях у неё было одно: бежать!
Едва удалился Данишманд, как Теркен-хатун послала за визирем Мухаммадом ибн Салихом. И когда тот явился, распорядилась:
- Пусть собирают казну моего сына и вьючат её на верблюдов. Мы отправляемся отсюда.
- О несравненная Теркен-хатун! - воскликнул визирь, отвешивая торопливо-подобострастные поклоны. - Надёжнее убежища, чем Гургандж, не сыскать в целом мире. За этими стенами врагам никогда не угасить светильник твоего величия. К чему же нам становиться изгнанниками, влекомыми чужбиной и перебрасываемыми бедствиями из рук в руки?
- Не спорь! - прикрикнула на него старуха, в последнее время легче, чем прежде, выходившая из себя. - Что касается бедствий, то, сдаётся мне, на здешних базарах очень скоро станут бойко торговать этим товаром.
- Прости твоего недостойного раба, но в городе собрано такое огромное войско…
- Я не спрашивала твоего мнения, сын собаки, - перебила Теркен-хатун, - Тебе велено собрать караван, чтобы я могла уехать в места, куда не долетят ветры вражды и грабежа. А тебя самого неволить не стану: можешь оставаться в Гургандже, если угодно.
Визирь тотчас присмирел, утратив все свои возражения. Не прекращая отвешивать частые поклоны, он попятился, дважды оступился, чуть не грохнувшись на спину - и бросился выполнять распоряжение своей повелительницы.
Он знал, что его жизнь без этой капризной старухи не стоит и медного дирхема. Особенно сейчас, в непредсказуемые дни соперничества и интриг, предательства и угрозы, когда весь мир повис над пучиной гибели.
Низам ал-Мульк Насир ад-Дин Мухаммад ибн Салих, потомок раба, своим возвышением был обязан исключительно Теркен-хатун. В течение семи лет занимал он пост визиря, но данный ему хорезмшахом лакаб* (Низам ал-Мульк - «порядок государства») Мухаммад ибн Салих не оправдал. За неумеренное мздоимство и растрату средств дивана* Мухаммед II отстранил его от должности… Однако немногим позже Теркен-хатун - в отсутствие сына всецело властвовавшая в Гургандже - снова велела провозгласить Мухаммада ибн Салиха визирем… И снова выстроились к нему очереди заискивающих сановников и униженных просителей. И потекли в карманы возвеличенного потомка рабов щедрые подношения - столь отрадно услаждающие его алчный слух звонкие ручейки золотых динаров…
Куда же он мог деваться от старухи? Никуда. Особенно если учесть тот факт, что хорезмшах в гневе уже однажды посылал за ним из своей свиты Изз ад-Дина Тогрула с приказом доставить ему голову лжевизиря. Спасла Теркен-хатун, велевшая своим людям силой доставить к себе посланца - и заставившая его в присутствии большого количества придворных сановников объявить Низам ал-Мульку слова, якобы сказанные Мухаммедом: «У меня нет визиря, кроме тебя. Будь во главе своего ведомства. И никто в других странах и владениях не смеет противоречить твоему приказу и отрицать твою власть!»
Изз ад-Дин не смог противиться воле матери хорезмшаха - он вынужден был солгать.
А лжевизирь Низам ал-Мульк Мухаммад ибн Салих теперь вынужден был держаться поближе к Теркен-хатун. Гораздо ближе, чем прежде.
Увы, человеку не дано заранее знать, на каких тропинках его ждут спасение и отрада, а на каких - ужас неотвратимости и мучительная гибель…
****
Сборы были закончены далеко заполночь.
Теркен-хатун покинула Гургандж на рассвете в сопровождении визиря и небольшого отряда воинов. Она взяла с собой гарем Мухаммеда, его младших детей, а также сундуки с драгоценностями и запечатанные мешки, туго набитые золотыми динарами из казны хорезмшаха.
Перед отъездом она велела умертвить всех знатных заложников, содержавшихся при дворе. Среди них были два сына владетеля Сыгнака, владетель Бамияна Ала ад-Дин, два сына султана Тогрула ас-Салджуки, владетель Балха Имад ад-Дин, его сын - владетель Термеза - ал-Малик Бахрам-шах, владетель Вахша Джамал ад-Дин Умар и многие другие… Пощадила Теркен-хатун лишь Умар-хана, сына правителя Языра: она собиралась бежать в эту область Табаристана, и пленнику предстояло указывать ей дорогу.
Некогда Умар-хану должны были выколоть глаза по приказу его старшего брата, захватившего власть в Языре. Однако, пожалев несчастного, вельможи не выполнили повеление; и Умар-хан на протяжении одиннадцати лет притворялся слепым - до тех пор, пока не умер его брат. Сразу после этого хорезмшах присоединил Языр к своим владениям. Умар-хан к удивлению окружающих внезапно «прозрел» - и за многолетнюю притворную слепоту получил прозвищё Долготерпеливый. С тех пор Мухаммед держал его при своём дворе в качестве заложника.
Теперь же Умар-хан сопутствовал Теркен-хатун, покорно указывая ей кратчайший путь через туркменские земли. Он надеялся, что в благодарность за услугу, оказанную матери хорезмшаха в час опасности, ему подарят свободу. А возможно, и возвысят, доверив правление Языром. Но не такова была коварная старуха! Едва достигнув родных земель Умар-хана, она велела своим гулямам* обезглавить пленника.
На следующий день караван подошёл к крепости Илал. Здесь Теркен-хатун решила остановиться… Расположенная на высокой горе, Илал считалась одной из самых неприступных крепостей Табаристана и казалась вполне подходящим местом для того, чтобы, укрывшись от монгольских орд за толстыми каменными стенами, пережить военную бурю и дождаться лучших времён.
****
Военные тяготы утомили Чингисхана. Да и возраст брал своё - ведь, что ни говори, а пятьдесят восьмые травы его жизни успели склониться к земле… И он остановился в Самарканде, решив устроить себе здесь продолжительный отдых.
Хан ханов поделил награбленное и раздал своим сородичам тридцать тысяч самаркандских ремесленников. А затем разослал монгольские отряды в разные стороны - завоёвывать новые города.
Самое большое войско - семь туменов - на сей раз было вверено Тулую: хан поручил младшему сыну покорение Хорасана.
Последними потрясатель Вселенной велел позвать Субедея, Джебэ и своего зятя Тохучар-нойона:
- Шах оказался ещё большим трусом, чем Алтан-хан, - сказал он. - Бежит от нас, обгоняя ветер. Сартаулы рассказывают, что сейчас он остановился в Нишапуре… Вам надлежит настигнуть Мухаммеда! Я дам каждому из вас по тумену. Силою Великого Тэнгри, гоните его, как гонят зверя на облавной охоте - и, пока не возьмёте шаха в руки, не возвращайтесь. Если он ослабеет, убегая от вас, если с несколькими людьми будет искать убежища в крепких горах и мрачных пещерах или скроется от глаз людей, как чотгор, то вы должны всё равно устремиться следом, подобно урагану летучему пересекая его области. Повсюду, где выйдут вам навстречу с покорностью, учреждайте управление и правителя, а жителям тех мест оказывайте ласку. Там же, где будут становиться поперёк дороги, избрав язык стрел и мечей, - насилуйте и уничтожайте!
Перед тем, как отправиться по следам хорезмшаха, Субедей получил из рук Чингисхана ярлык, в котором значилось:
«Эмиры, старшие и многий народ да ведают, что я дал тебе всё лицо земное от восхода солнца до заката. Всякий, кто покорится, пусть будет помилован, а всякий, кто не покорится и выйдет с противлением и распрей, да погибнет».
И три орхона - три самых свирепых пса Вечного Неба - ринулись в погоню за Мухаммедом Ала ад-Дином.
Впереди двигался тумен Джебэ. Следом за ним - тумен Субедея. А тумен Тохучара замыкал движение.
Правда, вскоре Тохучар уклонился в сторону Герата и позволил своим нукерам заняться грабежами… Когда к Чингисхану прибыл гонец от правителя Герата Амин-Малика с жалобой на бесчинства монголов, тот разгневался:
- Хан Малик добровольно покорился нам, и получил от меня ярлык на правление своей областью! Так-то зятёк выполняет мой приказ! Грабит дружественного правителя, чтобы превратить его в нашего врага! За это ослушник достоин смерти!
И он отозвал Тохучара из похода. Правда, родня и приближённые умолили его не казнить зятя. Чингис, поостыв, ограничился тем, что отстранил Тохучара от командования туменом - и провинившийся родственник рядовым нукером отправился догонять отряды Субедея и Джебэ.
А в Герате поднялось восстание. Амин-Малик, не веря более монголам, собрал десятитысячное войско и вывел его за стены города.
- Враги ислама ввергли нас в бездну заблуждений и повели по дороге непослушания, - сказал он. - За это Аллах обрушил свой гнев на наши головы и заставил испить из чаши унижения. Так пусть же меч сотрёт все наши грехи!
Провозгласив это, Амин-Малик повёл своё войско на восток, по направлению к Газне…
Между тем хорезмшах бежал всё далее на запад. Он чувствовал, что каждый новый день всё вернее, всё глубже вовлекает его в необоримый водоворот гибельных событий, и ничего не мог противопоставить этому стремительному бегу дней, похожих на кошмарный сон.
Видя бездеятельность своего властителя, подданные окончательно утратили веру в него. Вельможи сокрушались:
- Мы называли его вторым Искендером*, а он вместо того, чтобы собирать войско для отпора врагу, уже и Келиф, и Нишапур оставил - и ещё не счесть, сколько городов... Мечется от одной крепости к другой, как будто его преследуют дэвы*.
- Эти кафиры похуже дэвов. А хан Чингис - наверное, сам иблис*!
- Воин ислама не должен так думать. А тем более наш падишах, бич пророка и опора государства!
- Это верно. Даже бродячая собака тебя искусает, если станешь от неё убегать. Поистине, кротость юноши там, где она неуместна, - это хуже, чем невежество.
- Горе народу, чей правитель опьянён вином несчастий…
- Видно, поводья выбора выхвачены из рук обладателей силы… Да сохранит нас Аллах от такой беспомощности!
****
Правители городов, в которых останавливался Мухаммед, получали от Чингисхана письма с угрозами и требованием выдачи хорезмшаха. И страх постепенно овладевал сердцами вельмож.
Близ крепости Фарразин хорезмшах встретил своего сына Рукн ад-Дина, коего он ещё до войны с монголами назначил правителем здешних мест... Рукн ад-Дин с тридцатитысячным войском сопроводил отца до крепости Карун. Оставив там часть своего гарема, Мухаммед отправился далее. Отдохнул семь дней в крепости Сарджахан и - с короткими остановками в других крепостях, встречавшихся на пути - добрался до Абескунского* моря. Но и там он не остановился. Гонимый страхом, хорезмшах с небольшой свитой переправился на остров Ашур-Ада.
- Здесь проклятые вряд ли меня отыщут, - пробормотал он, выйдя из лодки на прогретую солнцем песчаную отмель. - Да и зачем я им теперь нужен? Несчастный изгнанник на клочке суши, затерянном в неизвестности…
Так он пытался убедить себя в собственной безопасности. Однако страх, не унимаясь, колючим зверем метался в душе Мухаммеда.
Час за часом, день за днём этот страх пожирал его изнутри.
Ибо лгать человек может кому угодно, только не себе самому.
Глава девятнадцатая
ВОЗДАЯНИЕ НЕПОКОРНЫМ
Всю ночь
Сигнальные огни горят,
И за отрядом
В бой идет отряд.
Но, как и раньше,
Кончен ратный труд,
И кони ,
Сбросив мертвецов, бегут.
И коршуны
Пируют день и ночь -
Нет никого,
Чтобы прогнать их прочь.
ЛИ БО
Джучи и Субедей, преследуя хорезмшаха, разоряли крепости, города и мирные селения.
Дороги были завалены грудами трупов, как гнилыми деревьями.
Первым городом Хорасана, к стенам которого подступили монголы, оказалась Наса. Командовали десятитысячным отрядом Берке-нойон и Тохучар-нойон, который к описываемому времени успел заслужить прощение у Чингисхана…
Наса была городом, куда ещё весной перебрался имам Шихаб ад-Дин ал-Хиваки. После памятного совета во дворце хорезмшаха, когда имам убеждал Мухаммеда выступить навстречу монголам и дать им сражение у берегов Сейхуна, он попал в опалу. Находясь в Насе, ал-Хиваки с тревогой внимал приходившим в город грозным слухам и всё ждал, что хорезмшах вспомнит о нём и вновь призовёт к себе. Но этого не произошло. Вскоре один из местных эмиров - Баха ад-Дин Мухаммад ибн Абу Сахл - привёз от Мухаммеда следуюшее письмо, обращённое к жителям города:
«Поистине, враг не таков, как другие войска. Лучший образ действий - это очистить страну и удалиться на время в пустыни и в горы, пока они не соберут во время нападений то, чем насытятся их глаза и руки, и не возвратятся, а люди спасутся от их внезапных набегов. Затем, если жители Насы могут восстановить свою крепость, то мы разрешаем им отстроить её вновь и укрепиться в ней».
Жители Насы не послушались хорезмшаха и стали готовиться к обороне. Узнав, что здесь находится легендарный имам ал-Хиваки, некогда отразивший нападение гурцев на Гургандж, в город съехались пожелавшие присоединиться к нему эмиры Хорасана со своими воинскими отрядами.
Долго ждать нападения не пришлось. Псы Вечного Неба привели под стены Насы многочисленный хашар и погнали его на приступ, непрерывно обстреливая город из двадцати катапульт.
Штурм продолжался пятнадцать дней, не прекращаясь ни на минуту. Пленники, прикрываясь от града камней и стрел сколоченными из дерева огромными щитами, тащили к стенам тараны - а затем принимались долбить каменную кладку… Тех, кто, убоявшись, возвращался, монголы обезглавливали. И осадная толпа, которой терять было нечего, обречённо продолжала свои попытки сокрушить стены Насы.
Когда, наконец, была пробита брешь, монголы устремились в неё, подбадривая себя яростными криками. Поскольку всё это происходило ночью, они не рискнули углубляться в городские кварталы: взобрались на стену и стали дожидаться утра. А с восходом солнца спустились вниз и выгнали всех жителей Насы за городские ворота.
Здесь их поджидали, восседая на конях, Тохучар и Берке.
К ним подвели Шихаб ад-Дина ал-Хиваки и его сына Тадж ад-Дина. Следом нукеры несли несколько сундуков с золотом и драгоценностями. Сундуки тотчас открыли, дабы продемонстрировать орхонам сокровища, достойные самого шаха:
- Это всё было у него! Сартаулы говорят, что старик - большой багатур: если бы не он, то город, наверное, и защищать не стали бы.
- Какой же он багатур? - рассмеялся Берке. - Я его одним плевком наземь свалю!
- Много видали мы багатуров, - процедил Тохучар, жадно косясь на сундуки с драгоценностями. - Но наше острое железо, направляемое рукой великого кагана, сильнее всех багатуров мира… Отправьте обоих к их сартаульским предкам!
И нукеры зарубили имама ал-Хиваки и его сына.
Затем, указав на толпу горожан, Тохучар велел толмачу:
- Скажи им: мы желаем, чтобы они крепко связали друг друга.
Пленникам раздали все, какие сумели найти в жилищах, верёвки - и те выполнили приказ нойона. Затем Тохучар обратился к своим нукерам:
- Посмотрите на это стадо овец! Они покорно связали друг друга, хотя знают, что сейчас умрут. А ведь если бы вместо этого они бросились бежать вон к той гряде гор, до которой всего каких-нибудь три полёта стрелы, то половина из них наверняка спаслась бы! Но зачем им жизнь? Овцы предназначены на убой. Так убейте же их!
И монголы принялись расстреливать жителей Насы из луков. Женщины прижимали к груди своих детей, мужчины пытались заслонить их собой - или, наоборот, расталкивая более слабых, старались пробиться в центр толпы, чтобы хоть на несколько мгновений продлить свою жизнь. Крики, стоны, проклятия - всё это сливалось в неповторимый, жуткий глас смерти… Когда у палачей закончились стрелы, они бросились рубить несчастных пленников саблями.
Никого не пощадили монгольские стрелы и клинки. Семьдесят тысяч окровавленных тел остались лежать бездыханными на поле Адрабан, за фруктовыми садами, зелёным кольцом окаймлявшими Насу.
****
Монгольские орды растеклись по Хорасану…
Ан-Насави, личный секретарь Джалал ад-Дина, впоследствии напишет об этих днях:
«Они (монголы) разошлись по областям Хорасана, образовав отдельные отряды, и распространили огонь поджога. И всякий раз, когда один из таких отрядов в количестве тысячи всадников нападал на какую-либо местность, он собирал людей из окрестных деревень и двигался с ними к городу, где их силами ставили катапульты и пробивали бреши в стенах, пока не овладевали городом. А тогда не оставалось в нём никого, кто мог бы развести огонь или жить в доме. И душами овладел страх, причем у попавшего в плен было спокойнее на душе, чем у того, кто сидел дома, ожидая исхода событий…»
Добрались монголы и до Теркен-хатун. Они возвели стену вокруг крепости Илал, чтобы ни один человек не мог выскользнуть наружу. Четыре месяца продолжалась осада. Когда в крепости иссякли запасы воды, старая шахиня запросила пощады. Ей пообещали сохранить жизнь, и она велела своим гулямам отворить ворота Илала.
Сдавшихся защитников крепости монголы перерезали здесь же, у стен покорившейся твердыни. А Теркен-хатун вместе со всей свитой отправили к Чингисхану.
Потрясатель Вселенной был очень доволен.
- Не хотела покориться мне, глупая старуха, - проговорил он негромко, разглядывая грузную шахиню как бы даже с некоторым сожалением, - и теперь волей Вечного Неба многим из тех, кого ты любишь, придётся испить из чаши гибели...
С этими словами он приказал умертвить всех детей хорезмшаха, оставив изошедшей слезами и криком Теркен-хатун лишь самого младшего её внука - Кюмахи-шаха.
Визирю Низам ал-Мульку Чингисхан тоже сохранил жизнь.
- Я знаю, ты пребывал в немилости у презренного Мухаммеда, - сказал он. - А мне нужен сведущий человек, который сумел бы наладить уплату податей всеми областями Хорезма - так, как это было заведено прежде. Готов ли ты взяться за устройство должного порядка в государственных делах?
- Я буду счастлив служить великому хану! - воскликнул визирь, распростёршись ниц перед Чингисом и целуя носки его гутулов.
- Но учти, - сурово предупредил тот, - за воровство у меня одно наказание: смерть!
Затем Потрясатель Вселенной объявил своим приближённым:
- Старуху оставляю себе: будет петь и танцевать, когда пожелаю веселиться. А дочерьми Мухаммеда и его гаремом пусть распорядятся мои сыновья.
Джучи взял себе в жёны Хан-Султан, старшую дочь хорезмшаха.
Две дочери стали наложницами Чагатая. Правда, впоследствии одну из них он подарил своему визирю Кутб ад-Дину Хабашу.
Ещё нескольких сделали своими наложницами Угедей и Тулуй.
Но дочерей у Мухаммеда было много, и остальных раздали вельможам из числа мусульман-перебежчиков. Очень доволен остался хаджиб Данишманд, который привозил к Теркен-хатун письмо от Чингиса: ему досталась в жёны одна из любимых внучек старой шахини, красавица Теркен-Султан.
Когда дошла очередь до наложниц хорезмшаха, Чингисхан вспомнил о пожилом враче Зайне, который на днях сумел избавить его от рези в глазах, - и указал на певицу Бинт Занкиджу:
- Её отдаю лекарю. Пусть на склоне своих трав услаждается молодым телом. Говорят, это продлевает человеческую жизнь.
…Миновало три дня, и обиженный каххал* Зайн, явившись к потрясателю Вселенной, пожаловался на визиря Низам ал-Мулька:
- Великий хан! Он оставил прекрасноликую Бинт Занкиджу в своих покоях и тешится с нею вопреки твоему повелению отдать её мне! Три раза приходил я за сокровищем моего сердца, однако Низам ал-Мульк встречал меня смехом, говоря, что Бинт Занкиджа не желает променять самого султана ислама, пусть даже низринутого, на столь жалкого человека, как я. А ещё он говорит: «Я имею на неё больше прав, чем кто-либо другой!» Что остаётся мне, ничтожнейшему из смертных, пребывающему на ковре скорби? Только уповать на твоё всемилостивое заступничество, о лучезарное солнце мира!
Услышав о столь пренебрежительном отношении к изъявлению своей воли, Чингисхан пришёл в ярость:
- Вместо того, чтобы склонить голову и ревностно исполнять порученные ему дела государства, этот сын хорька смеет оспаривать мои приказания?! - вскричал он, сжав кулаки. - Видно, ошибся я, не нужен мне такой слуга. Пускай же прольётся на землю его пропитанная изменой кровь…
И по распоряжению хана Низам ал-Мульк незамедлительно был предан жестоким пыткам, а затем умерщвлён.
****
Оставшись с последним своим внуком Кюмахи-шахом, Теркен-хатун ни на шаг не отпускала его от себя. Однажды утром, расчёсывая ему волосы своим гребнем, старуха тяжело вздохнула:
- Не пощадит нас Чингис проклятый. Сегодня у меня так сжимается сердце, как никогда раньше…
Сама никогда не щадившая своих врагов, она не ошиблась.
Чингисхан умел растягивать месть, наслаждаясь предвкушением. Но никогда не отказывался от неё.
Недоброе предчувствие бывшей «царицы женщин двух миров» воплотилось в действие буквально через несколько мгновений. Не успела Теркен-хатун расчесать волосы внука, как в комнату ворвались монголы - и, вырвав Кюмахи-шаха из рук забившейся в припадке старухи, удавили мальчика у неё на глазах.
…Позднее, когда Потрясатель Вселенной решит вернуться в Монголию, он перед своим отъездом из Самарканда прикажет:
- Желаю, чтобы мать шаха и его жёны вышли перед моим войском и громко - как причитают, когда провожают покойника, - оплакивали государство Мухаммеда. И горе им, если они умолкнут, прежде чем мимо них пройдут последние мои нукеры!
Его приказание будет исполнено.
Затем Теркен-хатун станут повсюду возить следом за Чингисом в качестве полуприслуги-полушута, всячески унижая её.
Евнуху Бадр ад-Дину Хилалу, прежде состоявшему в свите старой шахини, удастся бежать из плена. Достигнув стана Джалал ад-Дина, он будет рассказывать:
- Её положение в плену стало таким бедственным, что она не раз являлась к обеденному столу Чингисхана и приносила оттуда кое-что. И ей хватало этой пищи на несколько дней…
Столь жалкое существование Теркен-хатун продлится тринадцать лет. Она на семь лет переживёт Потрясателя Вселенной; а когда сойдёт в могилу, ни один человек на земле не станет грустить о ней.
Так уж устроена жизнь человеческая: чем выше возносится ничтожество на гребне власти, тем глубже потом оказывается пропасть его падения…
Глава двадцатая
КОНЕЦ ВЕЛИКОГО ХОРЕЗМА
Это было событие, искры которого разлетелись, и зло которого простёрлось на всех.
ИБН АЛ-АСИР
Лето Чингисхан провёл близ города Несефа, руководя боевыми действиями на удалении. Отовсюду к его шатру съезжались гонцы с донесениями, а затем, немного отдохнув и получив указания для орхонов, осаждавших далёкие города, вновь отправлялись в путь. Караваны с награбленными сокровищами и вереницы измождённых пленников тянулись в ставку Потрясателя Вселенной, располагавшуюся в чистом поле.
Елюй Чуцай не раз говорил ему:
- Великому хану более подобает сидеть в городе, устроив свою ставку в красивом дворце, окружённом неприступными стенами.
- Я привык жить в степи и видеть, откуда встаёт солнце и в какой стороне оно заходит, - возражал Чингисхан. - Да и кого мне страшиться, от кого прятаться за городскими стенами?
- Страшиться некого, это верно. Но когда государь принимает своих подданных во дворце, это придаёт ему блеск и величие в глазах народа. Для управления государством нужна столица. Туда свозились бы всё золото и серебро, собранные в завоёванных краях, там жили бы жёны и дети твоих орхонов. Туда, наконец, съезжались бы правители подвластных тебе земель для изъявления покорности и отчёта обо всех своих деяниях.
- Я могу расположиться в любом из покорённых городов. Однако все они мне чужие. Чувствую себя в них точно зверь, запертый в клетке… Нет, в сартаульской стране я не останусь: после того, как Хорезм будет повержен, хочу вернуться в родные степи!
- Если великому хану не нравится ни один из покорённых городов, то разве он не может построить себе новый? И разве в монгольских степях не хватит места для столицы?
Постепенно эта мысль перестала казаться Чингису бессмысленной… Что оставит он после себя? Только руины и пепелища? А построить город, новую столицу мира, красивую и величественную, - это деяние, которое сохранится в веках. Да и уследить за всем происходящим в огромном государстве ему одному не под силу. Нужно место, где он собрал бы много верных и умных людей - таких, как Елюй Чуцай, - и пусть они занимаются судом, сбором податей, учётом ценностей, разными вопросами управления, коим несть числа…
Так постепенно великий хан пришёл к решению построить свой собственный город.
Завоевание Хорезма открывало новые пути между Востоком и Западом, и столица должна была лежать не очень близко, но и не слишком далеко от караванных артерий молодого монгольского государства.
Чингис велел позвать Елюя Чуцая и объявил:
- Я построю город для монголов. Пусть он стоит на берегу Орхона, в самом сердце наших земель… Поручаю тебе заняться этим.
И вскоре в степь потянулись вереницы рабов для возведения столицы великой империи Чингисхана - Каракорума*.
…Минует всего несколько трав, и новый город, прекрасный, как сновидение, поднимется над звонкоструйными водами далёкой степной реки. Отличаясь роскошью дворцов и каменных строений, он будет соперничать по своей красоте с самыми богатыми столицами мира. И о нём, и о великом хане, построившем его, и о живущих в этом городе непобедимых багатурах станут слагать свои песни улигэрчи во всех концах необъятной монгольской державы.
****
До конца лета хан ханов изнывал от жары и не трогался с места.
С наступлением осени он приободрился и повёл своё войско на юг, к Термезу. Жителям города было предложено сдаться, но они ответили отказом. Тогда Чингисхан велел с помощью катапульт забросать мешками с землёй глубокие рвы, окружавшие город. Затем начался обстрел Термеза камнями и сосудами с зажигательной смесью. Наконец монголы пошли на приступ. Когда штурм, продолжавшийся - с редкими перерывами - одиннадцать дней, увенчался успехом, Потрясатель Вселенной приказал вывести за ворота и перебить всех горожан.
Зимовать Чингисхан вернулся к берегам Джейхуна, расположившись несколько южнее Самарканда. А старших своих сыновей - Джучи и Чагатая - он отправил осаждать Гургандж. Это решение было неудачным: стремясь к первенству, каждый из братьев действовал сам по себе - в итоге дело у них не ладилось. Вскоре Чингису донесли о соперничестве между его сыновьями, грозящем перейти в открытую распрю. Тогда хан послал к Гурганджу Угедея, отдав ему командование осадным войском. Джучи и Чагатай скрепя сердце подчинились младшему брату, и дисциплина была восстановлена. Тем не менее жители столицы Хорезма оказали яростное сопротивление монголам, и её осада затянулась надолго…
Однажды днём, когда Чингисхан вышел из своего шатра, среди ясного неба сверкнула молния и раздался близкий раскат грома. Потрясатель Вселенной, придававший большое значение всякого рода небесным знамениям, велел Елюю Чуцаю истолковать это явление, сверившись с движением звёзд. И через непродолжительное время получил ответ:
- Всё говорит о том, что шах Мухаммед должен скоро умереть в дикой местности.
…В эти дни хорезмшах лежал в бреду на крохотном клочке суши в Абескунском море.
Он заболел воспалением лёгких вскоре после своего прибытия на остров в сопровождении немногочисленной свиты и двух сыновей - Узлаг-шаха и Ак-шаха. Узнав о том, что Теркен-хатун попала в плен, его малолетние сыновья истреблены, а дочери и гарем розданы врагам, Мухаммед окончательно впал в уныние. Он часто сидел на берегу, глядя в набегающие волны, и по его щекам катились слёзы.
Слуги сокрушались, глядя на своего повелителя:
- Душа падишаха превратилась в сосуд, переполненный печалью.
- Мы, его недостойные рабы, намного счастливее: ведь потерять-то нам довелось гораздо меньше!
- Да поможет ему Аллах скосить выросшую повсюду траву зла!
- Похоже, всевышний навсегда отвратил свой лик от нашего падишаха…
Однажды хорезмшах, на короткое время вспомнив о делах государственных, велел призвать к нему старшего сына. И через несколько дней Джалал aд-Дин с десятком воинов приплыл на остров. Тогда Мухаммед, собрав вокруг себя Узлаг-шаха, Ак-шаха и Джалал ад-Дина, обратился к сыновьям:
- Я думал, что выбрался на берег безопасности - да, видно, ошибся… Скоро в отношении меня исполнится предначертанное, и дни мои истекут по соизволению Аллаха… До сего часа наследником престола был ты, Узлаг-шах. Однако ты ещё слишком юн и не сумеешь справиться с врагом, чьи когти и зубы вцепились в страну. Отомстить за меня может лишь мой сын Манкбурны*. Поэтому я назначаю его наследником, а вам обоим надлежит подчиняться ему.
С этими словами он повесил на пояс старшему сыну свой меч.
- Клянусь, отец, я не вложу этот меч в ножны до тех пор, пока не накормлю кафирами земных червей и птиц небесных! - воскликнул Джалал ад-Дин. - Придёт час, и я отрежу уши хану Чингису! Затем посажу его в клетку и стану возить, как дикого зверя, по всем городам великого Хорезма - до тех пор, пока каждый правоверный не бросит в него камень и не плюнет ему в лицо!
- Да пребудет с тобой всевышний, - прошептал Мухаммед.
Сыновья и воины уплыли на большой лодке. А хорезмшах с несколькими слугами остался на острове. Правда, его посещали владетели прибрежных городов и селений, а также просто сердобольные люди, сохранившие ему верность. Если кто-нибудь в эти дни приносил немного съестного или что-либо иное, необходимое в быту, Мухаммед тотчас писал указ о пожаловании этому человеку высокой должности или о даровании ему большого земельного владения… Впоследствии Джалал ад-Дин, вновь появившись в стране, утвердил все эти указы.
Между тем болезнь пожирала хорезмшаха. Его босало то в жар, то в холод и одолевали мучительные приступы кашля, во время которых он отхаркивал мокроту ржавого цвета. Он утратил последние остатки воли и, пребывая в плену у страха, отправил в Гургандж гонца с письмом, в котором убеждал своих подданных не оказывать сопротивления неприятелю:
«…Поистине, в отношении жителей Хорезма у нас и у наших предков непреложные права и обязательства - нынешние и прежние, которые возлагают на нас долг советовать и сочувствовать им. Этот враг - враг одолевающий, и вы должны заключить мир, избрав самый добрый путь, и отвести зло наиболее подходящим способом».
Состояние Мухаммеда быстро ухудшалось. Всего через несколько дней после того, как остров покинули его сыновья, сознание хорезмшаха угасло, погрузившись в картины бредовых видений. Он метался в жару, выкрикивая бессвязные слова, и отбивался от незримых врагов; а в горле у него хрипело и клокотало, словно там поселился свирепый зверь, пожиавший изнутри его беззащитную плоть… И, наконец, настал миг, когда хорезмшах затих.
Его измученный дух отлетел прочь.
У приближённых не нашлось даже савана, чтобы завернуть в него хорезмшаха. Его обмыли старший постельничий Мукарраб ад-Дин и чавуш* Шамс ад-Дин Махмуд ибн Йалаг. Последний снял с себя рубаху - и, завёрнутый в неё вместо савана, Мухаммед был закопан в весчанный грунт никому не нужного острова Ашур-Адэ.
…Позже Джалал ад-Дин выкопает останки отца и перевезёт их в крепость Ардахан. Но пройдёт время и - уже после смерти Чингисхана, в правление его сына Угедея, - монголы, овладев этой крепостью, вновь извлекут из земли прах Мухаммеда, увезут его в Монголию и там сожгут.
****
Сыновья хорезмшаха добрались до Гурганджа. Но пробыли они в городе, полнившемся тревожными слухами, очень недолго. Вскоре обосновавшийся здесь после своего бегства из Бухары Инандж-хан предупредил Джалал ад-Дина:
- Многие эмиры не хотят, чтобы над ними властвовал сын туркменки. Они сговариваются схватить тебя и заточить в тюремную башню или же убить, а на трон посадить Узлаг-шаха.
- Кто заговорщики? - встрепенулся Джалал ад-Дин, схватившись за рукоять меча. - Назови мне имена!
- Кутлуг-хан и все родичи Теркен-хатун.
- Сейчас же велю их обезглавить!
- Не торопись, повелитель. Прежде чем это свершится, тебя настигнет рука уничтожения. Ведь войско, собравшееся в Гургандже, - большей частью соплеменники заговорщиков… Я думаю, тебе лучше искать спасения за пределами столицы.
- Мыслимо ли такое? Мне, престолонаследнику, покинуть Гургандж, когда к нему подходят кафиры!
- Это для тебя единственный способ уберечься, повелитель. Пускай теперь с многобожниками сражаются подлые эмиры, пока не притупятся кинжалы предательства в их руках. А ты пока успеешь собрать в Хорасане новое войско…
Немного поразмыслив, Джалал ад-Дин решил, что совет Инандж-хана вполне разумен. И в тот же день спешно выехал из Гурганджа в сопровождении Железного Малика и трёхсот туркменских всадников.
Ещё через три дня, когда вокруг столицы Хорезма стало смыкаться кольцо вражеской осады, из города бежали Узлаг-шах и Ак-шах. Однако монголы настигли их и, разбив сопровождавший братьев отряд, отрубили обоим головы.
Затем эти головы насадили на копья и возили по городам и селениям в назидание непокорным…
А Джалал ад-Дин пересёк Каракумы, в окрестностях Насы вырезал семьсот монголов и, двигаясь далее на юг, достиг крепости ал-Кахира. Её высокие прочные стены могли выдержать длительную осаду, и Джалал ад-Дин объявил:
- Останусь здесь. Пусть хан Чингис попробует выдавить мой отряд из этой твердыни!
Но Айн аль-Мульк, возглавлявший местный гарнизон, возразил:
- Милостивый владыка, послушай раба твоего! Нехорошо, если подобный тебе укроется в какой-либо крепости, даже если б она была построена на звёздах ал-Фаркадан* или на вершине созвездия ал-Джауза*!
- Это почему же? - нахмурился Джалал ад-Дин.
- Потому что крепость для владыки - это то же, что хребет лошади для льва. Как бы ни была неприступна твердыня, в которой ты укрепишься, проклятые всё равно будут разрушать её строения, а если не достигнут успеха, то сгонят сюда толпы невольников и выложат горы трупов выше этих стен - но рано или поздно доберутся до тебя!
Джалал ад-Дин принялся расхаживать из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки. По его отсутствовавшему выражению лица было видно, сколь мучительные сомненья одолевали его…
Наконец он резко остановился и поднял тяжёлый взгляд на ал-Мулька:
- Ты верно сказал. Я должен не прятаться от Чингиса, подобно черепахе, укрывающейся под своим панцирем, а искать встречи с ним… Так и поступлю. Соберу войско и отправлю этого иблиса туда, откуда он явился - в адское пламя!
- Иншалла*! - воскликнул Айн аль-Мульк.
- А теперь вели своим людям принести сюда половину из тех мешков с золотом, что я видел в хранилище твоей крепости. Я выступаю сегодня же, ибо время не ждёт.
- Да пребудет с тобой знамя победы, - Айн аль-Мульк склонился в почтительном поклоне и попятился к дверям, спеша выполнить полученное повеление. - Пусть разверзнется небо, молнии которого видят сыны веры, и пусть кафиры устрашатся его мечей...
****
Получив золото, Джалал ад-Дин распределил мешки между своими спутниками и направился к Газне.
К нему повсюду присоединялись воины ислама, желавшие изгнать захватчиков с родной земли. И его отряд под чёрными знамёнами довольно быстро превратился во внушительное войско, достигавшее двадцати тысяч всадников.
А вскоре его догнал с десятью тысячами тюрок восставший против монголов правитель Герата Амин-Малик, приходившийся Джалал ад-Дину двоюродным братом.
По пути они внезапно напали на осаждавших Кандагар монголов и, наголову разгромив их, долго преследовали и добивали врагов - так что очень немногим удалось спастись бегством…
Путь от Гурганджа до Газны Джалал ад-Дин преодолел за два месяца. Здесь к нему присоединились Сайф ад-Дин Играк с сорока тысячами халаджей, правитель Балха Азам-Малик с тридцатитысячным войском, а также правитель афганцев Музаффар-Малик и предводитель карлуков ал-Хасан Карлук, с каждым из которых пришло по тридцать тысяч всадников.
- С нами благословение Аллаха! - радовался Джалал ад-Дин. - Скоро настанет водопой для нацеленных копий и пир для занесённых мечей!
****
В конце осени монголы попытались овладеть Нишапуром; но жители города оказали столь яростное сопротивление, что захватчикам пришлось отступить. В этом сражении стрела пронзила грудь Тохучар-нойона… Узнав о смерти зятя, Чингисхан, побелев от бешенства, прокричал:
- Этого города не должно остаться на лице земли! Повелеваю разрушить его стены и жилища, а потом заставить рабов перекапывать это место до тех пор, пока оно не станет ровным, без комьев и камней - чтобы всадник, проезжая, не мог там споткнуться!
Однако наученные горьким опытом монголы со вторым штурмом не торопились. Тулуй, которому отец поручил овладеть Нишапуром, методично покорял город за городом и вышел к стенам Мерва. Воспользовавшись изменой местных жителей, он захватил город - и, позволив своим нукерам вдоволь насытиться грабежом, затем приказал предать Мерв огню… Лишь через пять месяцев после гибели Тохучара тумены Тулуя приблизились к Нишапуру.
Псы Вечного Неба остановились восточнее города, в деревне Нушджан. Согнав туда жителей окрестных селений, они заставили пленников рубить садовые деревья и сколачивать из них осадные орудия. За ходом работ зорко приглядывали китайские инженеры…
А защитники Нишапура взирали с городских стен на сторожевые дозоры неприятеля и тревожно переговаривались:
- Что-то не спешат проклятые отведать нашего оружия.
- Кому охота получить за шиворот порцию кипящей смолы!
- В прошлый раз они были решительнее. Да и подступило их к стенам видимо-невидимо.
- А сейчас, говорят, ещё больше.
- Отчего же не подступаются?
- Да оттого что уже изведали нашу силу. Теперь выжидают… Ничего, пусть только подступятся! Мы их вразумим! Покажем, что стук в двери несправедливости приближает к беде и скверному исходу.
- Скорее бы уж всё кончилось.
- Будем молиться, чтобы Аллах помог нам вырваться из клыков смерти и освободиться из пасти бедствий…
****
Весной года Змеи (1221) подготовка к штурму Нишапура была завершена. Монголы окружили город, имея, помимо таранов и осадных башен, три тысячи баллист для метания больших стрел, триста камнемётов, семьсот машин для метания горшков с зажигательной смесью, четыре тысячи лестниц и две с половиной тысячи вьюков камня для засыпки крепостных рвов.
И подобный бескрайнему штормовому морю хашар, согнанный из окрестных городов и селений, пошёл на приступ…
Бой длился, не прекращаясь, четверо суток.
На третьи сутки были проломлены бреши в городских стенах, и монголы устремились внутрь. Однако победа не далась им легко. Каждую улицу, каждый квартал приходилось брать с боем.
Целые сутки ушли на то, чтобы сломить сопротивление горожан.
Затем Тулуй приказал вывести уцелевших жителей Нишапура за ворота. Он отобрал четыреста ремесленников, которым предстояло отправиться в Монголию на строительство Каракорума. Остальных пленников заставили сравнять с землёй городские стены, а затем предали смерти.
От Нишапура Тулуй повёл своих нукеров на Герат, который восстал против монголов после грабежей Тохучар-нойона. Но поскольку правитель Герата Амин-Малик с десятитысячным войском ушёл на восток, в Газну, решимости сражаться у жителей города поубавилось. Герат покорился монголам без боя, и ему посчастливилось избежать участи Мерва, Нишапура, Насы и многих других городов Хорасана.
****
Окружённый Гургандж сопротивлялся более семи месяцев.
После продолжительной осады, не принёсшей никаких плодов, Угедей, Джучи и Чагатай бросили своих нукеров на приступ города. Навстречу им летели камни и стрелы, лились нечистоты и горячая смола; их кололи, рубили и сбрасывали со стен… Монголы пригнали пленных дехкан и заставили их разрушать плотину на Джейхуне, чтобы затопить улицы Гурганджа речными водами. Но тут открылись городские ворота - и вылетевшая из-за них хорезмийская конница набросилась на трёхтысячный вражеский отряд. Всё было кончено столь быстро, что монголы не успели прийти на выручку своим соплеменникам: всадники, ретировавшись с поля боя, вновь укрылись за воротами Гурганджа, а возле плотины остались лежать горы трупов…
Наконец Псы Вечного Неба ворвались в город. И встретили ожесточённое сопротивление в теснинах узких улочек. Население Гурганджа билось смертным боем, обороняя свои жилища. Семь дней не прекращались уличные сражения. Монголы разрушали и сжигали нефтью захваченные дома, дабы защитники города не смогли отбить их назад. Катапульты безостановочно забрасывали горшками с зажигательной смесью центральные кварталы, и там постоянно занимались пожары.
Число сопротивлявшихся неуклонно таяло. Когда в руках горожан осталось только три квартала, они решили сдаться. Для переговоров к монголам отправили мухтасиба* Хорезма Ала ад-Дина ал-Хаййати.
Почтенного старца привели к Джучи, и он, низко поклонившись, сказал:
- Я пришёл просить о пощаде. Жители Гурганджа решили покинуть седло ненависти и выйти на дорогу благоразумия. Мы уже увидели, как страшен хан, теперь настало время нам стать свидетелями его милосердия.
- Ты говоришь так, старик, потому что вас всех принудила к этому необходимость, - медленно проговорил Джучи, хмуро сдвинув брови. - Однако время для выбора истекло. Разве я не предлагал вам сдаться миром? Разве я не говорил, что Гургандж дарован мне отцом в удельное владение, и я не хочу разрушать город? Но вы не согласились поладить без боя. Вы стали губить моих воинов и затянули сражение. Это я увидел ваш грозный облик! А вот теперь я покажу, каков должен быть страх передо мной.
Воля к сопротивлению у последних защитников Гурганджа была сломлена, и они сдались на милость победителя.
По распоряжению Джучи уцелевших жителей собрали и вывели за пределы города. Затем им объявили, чтобы люди, владеющие ремёслами и всякого рода умельцы отделились и отошли в сторону. В толпе начались пересуды:
- Зачем неверным ремесленники?
- Наверное, проклятые собираются угнать их в свою степь.
- Но что делать умельцам в степи? Пасти овец и лошадей? Так для этого нужны молодые да резвые, и никаких особых умений не требуется.
- Ходят слухи, что они строят город. Где-то далеко, на самом восходе солнца.
- Ну и что из того? Пусть глупцы признаются, что владеют ремёслами, а умные промолчат - и их никуда не уведут.
- Да уж, эо верно. Лучше остаться на родине, в своих домах.
- Дома-то у многих сгорели.
- Пусть и сгорели… На пепелище, но в родных краях - всё лучше, чем на безвестной чужбине! А дома можно и новые отстроить.
Монголам удалось набрать сто тысяч ремесленников. Им действительно предстояли неволя и долгая дорога к берегам Орхона - туда, где уже вовсю шло строительство Каракорума, первого и единственного города, построенного Чингисханом. Однако те, кто не признались в своих умениях и не отделились от толпы, ничего не выгадали. Ибо, едва ремесленников отвели в сторону, как тотчас по команде Джучи его нукеры набросились на оставшихся - с саблями, булавами и секирами… И никто из пленников не вернулся в своё жилище.
Затем монголы разрушили плотину на Джейхуне, и разлившиеся воды реки ворвались в город, довершив его разрушение.
****
Чингисхан был очень доволен, когда узнал о гибели Гурганджа. Весть об этом застала его уже в пути. Переправившись весной через Джейхун, он занял Балх и подошёл к Талькану. Поскольку жители этой крепости оказали сильное сопротивление, хан вызвал к себе Тулуя - и вскоре тот привёл из Герата свои тумены на соединение с отцовым войском.
Летом гонец сообщил о том, что Джалал ад-Дин, выступив из Газны с семьюдесятью тысячами всадников, совершил рейд в Тохаристан и разбил монголов, осаждавших крепость Валиян.
- Трусливый шах умер, но оставил после себя храброго сына, - воскликнул Чингис. - Надо раздавить сартаульского змеёныша, пока он не набрал силу!
И послал навстречу Джалал ад-Дину своего приёмного брата Шикикана-Хутуху с тремя туменами войска.
Противники сошлись близ города Парван. Трое суток длилось сражение, в результате которого монголы подверглись сокрушительному разгрому. Большинство из них было истреблено на поле боя, но и в плен угодило немало. Лишь Шикикан-Хутуху с жалкой горсткой нукеров сумел уйти от преследования.
Когда всё было кончено, к Джалал ад-Дину подъехал разгорячённый боем Железный Малик:
- Что прикажешь делать с пленниками?
Тот, немного подумав, ответил:
- Хоть и сказано в Коране: «наказание будущей жизни сильнее и длительнее» - но я хочу, чтобы идолопоклонники претерпели муки здесь, на земле, которую они предали поруганию. Пусть каждому вобьют в уши колья.
И вскоре над полем поднялся многоголосый крик…
Джалал ад-Дин наблюдал, как монголов предают мучительной смерти, и на его лице сияла радостная улыбка.
****
Шикикан-Хутуху вернулся в ханскую ставку.
- Я опозорил твоё имя, - сказал он Чингису, - и готов понести любую кару.
- В этом поражении есть и моя вина, - со вздохом отметил Потрясатель Вселенной. - Я дал тебе слишком мало нукеров… Что ж, в последние годы мы знали только победы, но иногда полезно испытать и горечь поражения.
Хан ханов старался не подавать вида, что успех Джалал ад-Дина встревожил его. Между тем весть о разгроме монголов под Парваном, приукрашенная народной молвой, быстро разлетелась во все концы Хорезма, вызвав ликование в стане мусульман и отозвавшись восстаниями в целом ряде покорённых областей. Местное население повсюду поддерживало Джалал ад-Дина, видя в нём справедливого и законного правителя… Медлить было нельзя, и осенью, овладев Тальканом, Чингисхан выступил с главными силами против слишком быстро оперившегося наследника хорезмшаха.
А в стане Джалал ад-Дина случился разлад. Во время дележа добычи, захваченной в сражении при Парване, между его эмирами разгорелась ссора, которая переросла в побоище. В результате погиб брат предводителя халаджей Сайф ад-Дина Играка - и тот, разгневавшись, покинул Джалал ад-Дина, уведя с собой сорокатысячное войско. Следом за ним ушли Музаффар-Малик со своими афганцами, ал-Хасан с карлуками и ещё несколько эмиров.
С оставшимся небольшим войском Джалал ад-Дин не мог и помышлять о том, чтобы встретить в открытом поле Чингисовы орды. Теперь ему оставалось только отступление… Но Потрясатель Вселенной, двигаясь ускоренным маршем, осенью настиг его в верховьях реки Синд*.
- Объявите всем: Джалал ад-Дин нужен мне живым, - сказал хан своим орхонам.
Для того, чтобы окружить неприятеля, он направил большой отряд в обход левого фланга мусульманского войска - через горную гряду, считавшуюся совершенно неприступной. Этот приказ был выполнен дорогой ценой: многие нукеры вместе со своими конями сорвались в глубокие пропасти, однако сумели обойти противника.
Отступать Джалал ад-Дину было некуда: за его спиной несла свои бурные воды река, а переправиться через неё было не на чем.
Когда вдали показались изготовившиеся к атаке монгольские полчища, Джалал ад-Дин выехал перед своим войском:
- Я верю: ни один из вас не устрашится, не дрогнет перед кафирами! Лев никогда не считает баранов, на которых бросается. И да поможет нам Аллах, милостивый и милосердный! - с этими словами он выхватил из ножен дамасскую саблю, воздел её над собой, устремив остриё клинка к небесам, - и перед тем, как пришпорить коня, - выкрикнул изо всех сил:
- Пусть он сегодня укрепит наш дух и вложит силу в каждую руку, поднявшую оружие против кафиров!
И сражение началось*. Устремившись навстречу друг другу, враги сшиблись в смертельном противоборстве. Несмотря на многократное численное превосходство Чингисова воинства, мусульмане яростно сопротивлялись. Охваченные в полукольцо и прижатые к реке, они устилали землю своими телами, но не отступали. Спустившийся с гор и ударивший с левого фланга монгольский отряд стал отсекать их от реки… Джалал ад-Дин, видя, что вот-вот будет окружён, предпринял отчаянную попытку прорваться - но не назад, к Синду, а вперёд: туда, где развевался белый туг* Чингисхана.
- За мной, шахиды! - заорал он, перекрывая своим голосом лязг стали, крики дерущихся и стоны умирающих. - отсечём голову проклятому посланцу ада!
Он ринулся в самую гущу врага, и за ним устремилась туркменская конница. Этот внезапный натиск оказался столь силён, что монголы дрогнули, расступаясь перед чёрным знаменем Джалал ад-Дина. А он, сметая всех на своём пути, продолжал прорубать кровавую просеку в рядах противника, продвигаясь по направлению к маячившему вдалеке ненавистному ханскому тугу.
Чингисхан бросился спасаться бегством - под защиту затаившегося в засаде тумена кешиктенов, его личной гвардии. Засадный тумен, получив сигнал, вылетел навстречу туркменской коннице, опрокинул её - и, ударив по правому флангу мусульманского войска, стал быстро продвигаться вдоль реки, угрожая вот-вот замкнуть кольцо окружения.
Джалал ад-Дин, повернув своего коня назад, чудом сумел вырваться из сечи…
Достигнув берега Синда, он пересел на свежего скакуна.
Из гущи схватки вынырнул запыхавшийся, весь забрызганный чужой кровью Железный Малик:
- Амин-Малика убили, - сообщил он. - Все бегут… Тебе надо спасаться, повелитель!
- Хорошо, - сказал Джалал ад-Дин. - Моя мать и гарем не должны достаться проклятым… Поручаю это тебе.
- Я всё сделаю, - кивнул Железный Малик. - Руки кафиров не осквернят их.
Не говоря более ни слова, Джалал ад-Дин подъехал к крутому берегу Синда - и, ударив своего коня в бока, заставил его броситься в реку. Бурные воды подхватили их обоих и понесли вдаль.
Вскоре монголы прорвались к берегу.
Но захватить им удалось лишь семилетнего сына Джалал ад-Дина…
Его мать Ай-Чичек, его жёны и все остальные дети не достались врагу. Их утопили воины Железного Малика.
Чингис в сердцах указал на пленённого мальчика:
- Убейте его. Вражий род должен пресечься навсегда!
Повеление хана было без промедления исполнено…
****
Верный конь* вынес Джалал ад-Дина в полном снаряжении на противоположный берег реки.
Там уже собралось около четырёх тысяч воинов, которым посчастливилось вырваться из монгольского окружения. Правда, среди них лишь триста человек сумели переправиться через реку со своими конями. Все остальные бродили - безоружные, босые и оборванные, будто нищие на базаре… Жалкое зрелище представляло собой это воинство!
В течение трёх дней Джалал ад-Дин двигался вдоль левого берега Синда, собирая уцелевших сподвижников. А затем повёл их на юг, в Индию.
Но и на этом его испытания не закончились. Ибо рана* раджпутской области Шатра, посчитав разгромленных мусульман лёгкой добычей, пустился за ними вдогонку с тысячей верховых и пятью тысячами пеших воинов.
Узнав о новой опасности, Джалал ад-Дин сказал:
- У нас много раненых. С ними не уйти от погони. Но и покинуть их здесь на мучения мы не можем.
Посовещавшись, решили: тех, кто затрудняет движение - предать милосердной смерти. И ночью отрубили головы всем своим раненым.
Однако это не помогло: в скором времени раджпуты настигли мусульман.
Когда неприятельские всадники помчались в атаку, воины Джалал ад-Дина принялись обстреливать их из луков. И тут им улыбнулась удача: одна из стрел пронзила грудь раджпутского раны. Потеряв своего предводителя, враги растерялись и обратились в бегство. А мусульмане преследовали их и добивали…
Завладев конями и оружием убитых раджпутов, Джалал ад-Дин продолжил своё движение на юг.
Глава двадцать первая
БОЛЬШОЙ КУРУЛТАЙ
Всё сметающий вал,
споря с небом высоким, гремит.
Нестихаемый вихрь
позабыл, что бывает покой.
ТАО ЮАНЬ-МИН
Последующий день - ученик предыдущего дня.
ПУБЛИЙ СИР
Пришёл год Лошади (1222)… В конце весны в ханскую ставку под Самаркандом прибыл знаменитый даосский монах Чан Чунь*, проделавший пятнадцатимесячный путь от берегов Жёлтого моря. Глубоко почитаемый своими соотечественниками, этот семидесятидвухлетний даос был настоятелем монастыря Хаотяньгуань; он слыл великим мудрецом, почти достигшим святости, и молва приписывала ему двухсотлетний возраст. Чингисхан, не оставивший надежды познать секрет вечной жизни, три года назад послал за монахом своих людей - и вот теперь, наконец, долгожданная встреча состоялась.
Встретив Чан Чуня с пышностью и почтением, великий хан без отлагательства обратился к нему с просьбой:
- Вечное Небо отвернулось от земли Цзинь за чрезмерную роскошь и гордость его правителей. Я же, обитая в северных степях, во всём следую умеренности, отвергаю роскошь, люблю чистоту и строгость нравов. У меня одно платье, одна пища, я в таких же тряпках и то же ем, что едят коровьи и конские пастухи... Я употребил всю свою жизнь на свершение великого дела - и достиг в нём успеха, утвердив единодержавие во всех странах света... Ты же, учитель, сроднился с истиной и шествуешь по правилам, предписанным свыше. Твоя святость прославилась, и доблести проявились так, что молва о них перешагивает через пустыни и горы... Поэтому я прошу тебя пожалеть о народе, который не хочет остаться без заботливого правителя; или же просто по милости ко мне - сообщи мне средство вечного сохранения жизни.
Чан Чунь не стал врать Чингисхану:
- У меня есть дао для поддержания жизни, однако не стоит питать себя ложными надеждами: лекарства для вечного продления человеческих лет не существует.
Потрясатель Вселенной нахмурился. Но не разгневался, как это случалось в прежние годы, когда его пытались дурачить насмерть перепуганные лекари и монахи - а, напротив, поблагодарил старца за его чистосердечие и прямоту.
Он велел разбить для Чан Чуня роскошный шатёр поблизости от своего; и впоследствии неоднократно проводил время в обществе даосского мудреца, подолгу беседуя с ним о смысле жизни, о таинственных силах, которые движут миром, а также о многих иных сложных вещах, недоступных пониманию простого человека.
****
Однажды во время охоты Чингис погнался за вепрем. Вдруг зверь развернулся и бросился в атаку. Испуганная лошадь метнулась в сторону, и хан, не удержавшись в седле, вывылился наземь. Но, к его удивлению, вепрь вместо того, чтобы напасть на него, тоже остановился как вкопанный - а затем, когда подоспела ханская свита, вновь пустился наутёк… Потрясатель Вселенной пожелал, чтобы Чан Чунь незамедлительно истолковал этот случай. И услышал от него следующее:
- Небо хочет, чтобы великий хан берёг свою жизнь, ведь его лета уже преклонны. Надо поменьше охотиться. Падение с лошади есть указание Неба; а то, что вепрь не осмелился подвинуться вперед, есть знак покровительства Неба.
Хан, поразмыслив несколько мгновений, кивнул. В его взгляде читалась благосклонность:
- Я и сам таким же образом понял ниспосланный мне сегодня знак. Твой совет весьма хорош, однако мы, монголы, с ранних лет привыкли охотиться верхом и не можем вдруг оставить эту привычку. Впрочем, слова твои я вложил в сердце.
…Трудно сказать, почему Потрясатель Вселенной со столь трепетным почтением относился к Чан Чуню. Скорее всего, его подкупала прямота, с которой старец был готов ответить на любой его вопрос. В конце концов, каждому правителю хочется иметь рядом хотя бы одного откровенного собеседника, который не выказывает чрезмерного подобострастия и у которого на всё существует собственное мнение… Без малого год Чан Чуню предстояло сопутствовать великому хану в походах. Чингис желал оставить мудрого даоса подле себя навсегда, однако монах настаивал на том, чтобы ему позволили отправиться в обратный путь. Презирая мирскую суету, он упорно отклонял все подарки и титулы, предлагаемые ханом…
И следующей весной грозный повелитель монголов, наконец, сдастся. Он снарядит старца в дорогу и отправит с ним отряд кешиктенов, дабы те во время путешествия охраняли его от опасностей…
Несмотря на то, что Чингис не получил заветного «лекарства для вечной жизни», Чан Чунь достигнет своей цели, ради которой, собственно, и предпринял поездку в ханскую ставку. По его просьбе Потрясатель Вселенной освободит даосских монахов от всех повинностей и податей… Обрадованные столь высокой милостью, даосы вскоре станут захватывать буддийские монастыри и выбрасывать оттуда изображения Будды, заменяя их статуями Лао-цзы. И лишь спустя несколько лет после смерти Чингисхана - при Угедее, наследовавшем пост великого кагана - Елюю Чуцаю, исповедовавшему буддизм, удастся ограничить агрессивную даосскую экспансию…
Однако это случится позже. А пока, всё ещё сопутствуемый Чан Чунем, а также свитой верных нойонов и туменом кешиктенов, Чингисхан расположил свою ставку в южных предгорьях Гиндукуша, дабы переждать там изнурительную летнюю жару. И вновь по его велению монгольские отряды широким веером разлетелись в разные стороны - осаждать города и крепости, которые ещё оставались непокорёнными.
И снова кровь человеческая стала стоить меньше, чем мутная вода в заброшенных полевых арыках.
Это был страшный год. Недаром его осветила зловещая хвостатая звезда - комета Галлея, о которой говорили, что её появление сулит народам многочисленные несчастья… Седобородые звездочёты, знающие толк в таинственных знамениях небес, сокрушались, покачивая головами:
- Видно, Аллах вразумляет нас, посылая этот грозный знак: всех, кто не смирится, ждёт худая участь.
- Истинно так. Трава гнётся в бурю, но когда непогода утихнет - вновь тянется к солнцу. Деревья же, непокорные ветру, ломаются…
Бессчётное количество людей истребили псы Вечного Неба. Во всех обширных землях некогда цветущего Хорезма поселились горе и ужас.
«Татары ни над кем не сжалились, а избивали женщин, младенцев, распарывали утробы беременным и умерщвляли зародышей…» - свидетельствовал об этих днях арабский историк Ибн ал-Асир. «Трудно представить себе, - писал он, - тот панический ужас, который овладел тогда всеми сердцами. Рассказывают, что однажды один монгол ворвался в большое селение и стал избивать жителей его, не встречая ни в ком попытки к сопротивлению; в другой раз безоружный монгол приказал своему пленнику лечь на землю, пока он не принесёт своё оружие, и тот повиновался этому приказанию, хотя он знал, что оружие понадобилось монголу лишь для того, чтобы отсечь ему голову».
Впрочем, нукеры Чингиса оставались верны правилу, раз и навсегда установленному великим ханом: они не убивали ремесленников и людей, обладавших какими-либо полезными знаниями. Всем, кто умел строить дома, ковать оружие, изготавливать ткани, делать ювелирные украшения, была уготована иная участь: их собирали и угоняли в Монголию. Стремительно разраставшийся Каракорум нуждался в рабочих руках.
****
Потрясатель Вселенной не забыл о Джалал ад-Дине. Чтобы настигнуть его, хан отправил в Индию два тумена под командованием нойона Торбей-Токшина. Однако монголы сумели дойти лишь до города Мултан. А затем не выдержали жары и повернули назад, опустошив на обратном пути провинции Лахор, Пешавар и Меликпур.
Внезапно вспыхнуло новое восстание в Герате.
- Это непокорный город! - рассердился Чингисхан. - Если его жители столь упорно не желают мира, то зачем они мне нужны? Не щадите их!
Распорядившись так, он послал на усмирение повстанцев восемь туменов монгольского войска.
Шесть месяцев Герат выдерживал осаду, а затем был взят. И началась кровавая резня, которая продолжалась целую неделю. Тысячи жителей Герата были замурованы монголами в городскую стену…
А осенью Чингисхан увёл своё войско на север.
****
Зимовал Потрясатель Вселенной близ Самарканда. Затем - неожиданно для всех - принял решение вернуться в Монголию.
Однако он не торопился. Весной года Овцы (1223) выступил на восток, выбрал удобное место на берегу Сейхуна и, расположив там свою ставку, велел созвать большой курултай.
Тотчас сели на самых быстрых коней и помчались во все стороны света ханские гонцы. К поясу каждого из них были пришиты бубенчики - чтобы люди, пешие ли, конные ли, издали заслышав их звон, уступали дорогу. На ямских станциях* гонцы пересаживались на свежих скакунов - и, не задерживаясь, вновь отправлялись в путь…
Когда повеление Великого Кагана достигло ушей тех, кому оно было адресовано, его посланцы, наконец, смогли отдохнуть. Зато выступили в дорогу - и потянулись в ханскую ставку вереницы монгольской знати.
Огромна теперь была империя Чингисхана, и путь к берегу Сейхуна для многих именитых нойонов и прославленных в битвах орхонов - как они ни торопились - растянулся на долгие месяцы.
Миновало лето. Потянулись долгие осенние дни…
Приехали в ставку трое сыновей хана - Чагатай, Угедей и Тулуй. Джучи на курултай не явился, сказавшись больным.
- Он просто не желает встречи с тобой, - зло сказал отцу Чагатай.
- Почему? - удивился Чингис.
Чагатай с детства испытывал неприязнь к Джучи. Особенно увеличилась трещина в отношениях между братьями в последнее время. Недавно убили Мутугана, сына Чагатая: во время штурма крепости Балтан его пронзила большая - в два алдана длиной - стрела, выпущенная из вражеской баллисты. И, хотя жителей «злой» крепости немедленно истребили, а её саму сравняли с землёй, ничто не могло утешить Чагатая. Лютой ненавистью воспылал он ко всем сартаулам. Эта ненависть перекинулась и на старшего брата, который, получив от отца обширные земли на северо-западе Хорезма, стал приближать к себе местную знать, стараясь наладить мирную жизнь в своём улусе.
И теперь Чагатай высказался о подозрительной дружбе Джучи с покорёнными врагами, закончив свою гневную речь следующими словами:
- Он всегда такой был - чужой нашей семье. А получив Гургандж, совсем отделился. Живёт своим улусом и не участвует в общих делах. Сам хочет ханствовать! Ещё и новая жена его на это подбивает… Вот увидишь, отец, когда-нибудь тебе придётся идти с войском на Джучи, чтобы напомнить ему, кто в степи великий каган!
Тулуй был менее категоричен, однако подтвердил слова Чагатая относительно новой жены брата:
- От Бектутмыш были вести: она жаловалась моей Соркактани-беги*, что на Джучи обижены все его жёны. В последнее время никого из них не призывает он к себе на войлоки, одна Хан-Султан услаждает его по ночам. Дочь Мухаммеда словно околдовала брата. И пользуется своей властью над ним: привечает сартаульскую знать наравне с монгольскими нойонами - а Джучи этому не противится.
- Новая жена - она слаще двух старых, - усмехнулся Чингисхан, однако его глаза оставались серьёзными. - Да и сартаулов, из числа покорных, надо привлекать к управлению народами Хорезма, не век же здесь воевать…
- Из числа покорных, но - кому? Тебе или ему? - не успокаивался Чагатай. - Ведь не мирными сартаулами окружил себя брат, а степными ханами и беками, родичами Теркен-хатун. Не они ли совсем недавно укрывали от нас меркитов? Может, потому и дружит с ними Джучи? Я теперь думаю: хорошо, что тогда, перед войной с Хорезмом, ты вместе с ним послал на меркитов Субедея. Если бы брат один отправился - кто знает, чем закончился бы его поход. Уж не дружбой ли вместо войны…
- Хватит! - взвился хан, точно ему наступили на больную мозоль. - Как смеешь обвинять брата в таком постыдном умысле?!
- Зря кричишь, отец, - Чагатай поёжился под тяжёлым отцовым взглядом. - Вспомни, как Джучи просил за Хултугана, сына Тохтоа-беки
- Это верно, - враз угасшим голосом сказал Чингис. - Просил…
Он вспомнил, как послал Джучи и Субедея уничтожить меркитов, строго-настрого приказав им, чтобы не оставляли никого в живых. И они настигли - и, уничтожив проклятое племя, убили сыновей меркитского хана Тохтоа-беки. Но самого младшего, Хултугана, Джучи пожалел: привёз его в ставку и стал просить Чингиса пощадить юношу. Рассказывал, какой Хултуган славный мерген - дескать, во всей степи нет ему равных в стрельбе из лука… Хан ханов тогда, рассердившись, оборвал сына:
- Меркиты - кровные враги мои. Я поклялся Великому Тэнгри, что срублю их под корень, и клятву свою исполню!
Хултуган был казнён. А сын обиделся на него… Неужели уже тогда он лелеял вражду в своём сердце? Вынашивал желание обособиться?
Выходит, сильна меркитская кровь в жилах Джучи! А ведь Чингис признал его своим сыном, ничем не выделял среди остальных сыновей… Быть может, Джучи обижен из-за того, что хан не назначил его наследником своего трона*? Однако Чингис не мог этого сделать. Братья и так недолюбливают Джучи, в минуты ссор нет-нет и назовут его плодом меркитского плена. После смерти хана не стали бы повиноваться ему, непременно передрались бы… Разве для того Чингис всю жизнь провёл в седле и пролил реки крови, собирая воедино страны и народы, чтобы после его кончины всё в одночасье разлетелось, подобно песчаному бархану во время бури?
Но в предательство Джучи не хотелось верить. В конце концов, не безумец же он, чтобы замышлять подобное…
И Чингисхан сказал Чагатаю:
- Ты ещё молод, и чувства твои обгоняют разум. Потому и с братом часто ссоришься. Это нехорошо… Мы поступим следующим образом: соберём курултай без Джучи, а к нему я пошлю гонца ещё раз. Думаю, он оправится от своего недуга и догонит нас, когда мы будем уже считать переходы к родным нутугам.
Однако напрасно хан надеялся, что всё уладится… Никогда более он не увидел своего старшего сына.
****
Перед самым курултаем вернулись из похода Джебэ и Субедей.
Хан ханов принял их в своём шатре. Ближние нойоны и родичи собрались послушать рассказ двух прославленных орхонов о славном и победоносном походе в дальние края.
Рассказывал Джебэ, а немногословный Субедей, кивая головой, попивал прохладный кумыс и лишь изредка вставлял какое-нибудь замечание.
…С двумя туменами нукеров преследовали они хорезмшаха Мухаммеда по всему Хорасану и Мазендерану, рыская за ним в течение многих месяцев по горам и долинам, пересекая пустыни и переплывая реки, зачастую делая многодневные переходы без отдыха. Побывали они под стенами Насы, Мерва, Нишапура и многих других городов, разгромили остатки войск Мухаммеда под Реем и Казвином. Затем, получив известие о смерти хорезмшаха, прошли через Азербайджан, разбили грузинскую армию, оттуда двинулись на Шемаху - овладели ею, миновали город Дербент и вышли в предгорья Северного Кавказа. Здесь их встретило объединённое войско половцев и аланов*. Произошло сражение, которое не принесло победы ни одной из сторон, поскольку силы были равными. Тогда монголы подкупили половцев богатыми дарами - и те покинули своих союзников. В результате аланы были наголову разгромлены. Теперь настал черёд половцев, которых Чингисхан приказал истреблять повсюду за то, что они некогда укрывали в своих кочевьях беглых меркитов. Разоряя половецкие нутуги, монголы стали преследовать и уничтожать это племя - и дошли до самого Крыма. Там они захватили и разграбили город Судак. Узнав, что половецкий хан Котян с остатками своего степного воинства бежал в страну урусов, Джебэ и Субедей направили в город Киев своих нукеров, которые заверили урусов, что не хотят войны, однако требуют выдать монголам их врагов…
- Но князья урусов ничего не ответили, а просто казнили наших послов, - сказал Джебэ. - И тогда мы поняли, что надо воевать и с этим народом.
- Народ, убивающий моих послов, должен быть уничтожен! - не удержался от восклицания Чингисхан.
- Я так и сказал Субедею: «Мы не причинили им никакого вреда, а они вон как обошлись с нашими послами. Лучше умереть, чем оставить без кары такое оскорбление»… И Субедей ответил мне: «Нам нечего бояться урусов, даже если б их оказалось вдесятеро больше. Великий Тэнгри всё видит, поэтому рассудит по справедливости и будет на нашей стороне».
И Джебэ рассказал, как монголы встретились с объединёнными силами урусских князей и хана Котяна у реки Калки*. Джебэ вступил в бой, а затем ему удалось притворным отступлением обмануть урусов, которые бросились преследовать монгольскую конницу и значительно растянули по степи своё войско. Удалившись от главных сил, передовой отряд урусов и половцев встретил монгольские тумены, которые вёл Субедей*. Началось сражение. Вскоре половцы не выдержали и побежали, сея панику. На их плечах монголы ворвались в стан главных сил урусов, и большая часть неприятельского войска была перебита.
После победы над урусами Джебэ и Субедей повели свои тумены к реке Итиль и стали воевать с народом булгар, желая дойти до их столицы - города Биляр. Но булгары оказывали упорное сопротивление, и дело могло затянуться надолго. Однако всё решили прибывшие в сопровождении большого монгольского отряда гонцы от великого кагана с приказом спешить к Сейхуну - на большой курултай.
- Замыслив достичь края Вселенной, разве думал я, что земля столь велика? - вздыхал Чингисхан, слушая рассказ Джебэ. - И есть ли он вообще, этот край…
****
На курултае каган велел Джебэ повторить рассказ о походе в далёкие западные земли. Изредка Чингис задавал вопросы, касавшиеся вооружения и особенностей ведения боя чужестранными воинами. Очень оживился, когда Джебэ живописал - упущенный при первом его рассказе - эпизод о том, как Субедей велел бросить на землю пленных урусских князей и устроить на их телах помост из досок. Взобравшись вместе со своими тысячниками и сотниками на этот помост, Джебэ и Субедей целый вечер пировали, слушая постепенно затихавшие стоны несчастных…
- Хорошо вы поступили, правильно! - одобрительно воскликнул хан. - Собаки, убивающие моих послов, только такой смерти и заслуживают. Жаль, что вы не извели под корень весь народ урусов.
- Великий хан, это очень большой народ, и земли его обширны, - сказал Субедей. - Чтобы его уничтожить, нам потребовалось бы провести в походе много трав.
- Ладно, урусов мы ещё накажем. А пока есть более важное дело, из-за которого я вас всех сюда вызвал, - Чингисхан обвёл взглядом присутствующих. - Вечное Небо указывает мне дорогу в родные края, чтобы готовиться к новым сражениям. Здесь, в Хорезме, орхоны довершат всё и без меня. Я же теперь должен исполнить обещанное тангутскому государю. Он хотел войны - он её получит!
Решения хана уже давно никто не оспаривал Поэтому все с воодушевлением поддержали его. Тем более что перед походом в Си Ся Чингис собирался отвести своё войско на отдых в Монголию, а его нукеры давно истосковались по родным степям и рвались домой.
Обсуждали на курултае и вопросы более далёкого будущего. Потрясатель Вселенной не расстался с намерением овладеть всем миром, и теперь хан и его орхоны решили, что после окончательного усмирения тангутов следует разделить силы монголов на три равных войска. Одно из них продолжит покорение Китая - сначала Цзинь, а потом Южной Сун. Другое, выступив из Хорезма, пойдёт в Багдад и прочие арабские земли. Третье же отправится на запад - через половецкие степи в страну урусов, - чтобы отомстить за убийство монгольских послов. А оттуда - к Последнему морю, искать край земли…
После курултая, покинув берега Сейхуна, Чингисовы орды двинулись на восток.
За монгольским войском следовал огромный обоз, растянувшийся от одного края горизонта до другого. Глядя на него, сыновья Потрясателя Вселенной радовались:
- Мы захватили столько добычи, что облако пыли, поднятой нашими телегами, затмевает свет дня! - восклицал Угедей.
- А рабов у нас теперь намного больше, чем нукеров! - смеясь, вторил ему Тулуй.
Но Чингисхан был серьёзен. Он не привык жить прошлыми победами. Теперь его мысли занимала предстоявшая война с непокорными тангутами.
Даже полученное в пути известие о том, что император Цзунь Сян свергнут, и на престол в Чжунсине взошёл Дэ-ван, вельможа из династии Тоба, не переменило решения великого хана идти войной на Си Ся.
****
Летом года Обезьяны (1224) Потрясатель Вселенной, миновав верховья Эрдыша, направился к Каракоруму.
Путь его был неспешен.
На границе земель, некогда принадлежавших найманам, он встретил двух отпрысков своего младшего сына Тулуя - Хулагу и Хубилая (первый станет впоследствии повелителем Персии, а второй - великим каганом и правителем Китая, основателем императорской династии Юань). Внуки за время отсутствия Чингисхана неузнаваемо изменились: вытянулись, превратившись в угловатых подростков, и уже уверенно держались в сёдлах… В сопровождении небольшой свиты Хулагу и Хубилай выехали на свою первую охоту. Это считалось важным событием в жизни каждого юного степняка. Мальчишки старались вести себя степенно, как подобает наследникам ханского рода, однако нетрудно было заметить, что они с трудом сдерживают в себе щенячий восторг. К тому же встречу с великим дедом они сочли хорошим предзнаменованием, отчего радость их тотчас умножилась многократно.
У монголов издавна существовал обычай - натирать сырым мясом и жиром средний палец руки подростка, впервые отправившегося на охоту. И Потрясатель Вселенной лично совершил этот обряд по отношению к своим внукам, одобрительно посмеиваясь и бормоча традиционные благопожелания.
А затем, распощавшись с Хулагу и Хубилаем, долго ехал, мерно раскачиваясь в седле и уставившись невидящим взором в далёкое степное марево. Хану ханов вспоминались его юные годы, которые миновали, утекли сквозь пальцы, подобно звонким струям прозрачного ручья, и ни за какие сокровища мира уже не вернутся…
День следовал за днём, один был похож на другой - и порой, чтобы развеяться, Чингисхан и сам, покинув ненадолго своё войско, выезжал на охоту. Как-то раз в степи погнал волка на лошади, крикнув сопровождавшим его кешиктенам, чтобы те приотстали, оставив его один на один со зверем… Долго гнался хан и, наконец, настиг волка. Когда тот, отчаявшись спастись, повернулся к преследователю для последней смертельной схватки, Чингис нанёс точный удар тяжёлой плёткой с зашитым куском свинца на конце - и зверь с проломленным черепом в агонии покатился по траве… Хан спешился; отдышавшись, отёр рукавом пот со лба. И, пнув носком гутула обездвиженного степного хищника, удовлетворённо крякнул: ещё зорок его глаз и крепка рука! Да!
По ночам во время стоянок Чингис иной раз выходил из своего походного шатра и, задрав голову, принимался отыскивать знакомые светила и очертания созвездий на тёмном бархате неба: вон стрелок-громовник Хухедей-мерген*… вон Долон эбуген* - семь небесных старцев, подателей счастливой судьбы, которым шаманы по ночам возносят свои гимны … вон Мечин* - злая обезьяна, чьи перемещения по небосводу вызывают разные недобрые события: внезапные снегопады или жару, недомогания людей, голод и мор скота… вот эта яркая звезда - Цолмон*… а вон сияющий Алтан гадас* - Золотой кол, вокруг которого вертится мир…
В детстве Оэлун-эке часто рассказывала ему - на ночь глядя, перед сном, - об удивительных похождениях небесных жителей... Хорошо помнил он, что могучий Хухедей-мерген пользуется стрелами, которые выковали семьдесят семь небесных плешивых кузнецов: угодив в цель, эти стрелы остаются в земле и через три дня становятся каменными, а в случае непопадания возвращаются на небо. Однажды - давным-давно, когда народы переселялись на заход солнца, - Хухедей-мерген затеял охотиться. Доныне звёзды густо устилают путь, по которому он гнался за тремя маралухами-оленихами. Среднюю прострелил насквозь стрелой… Три оленёнка и сейчас бегут следом за матерями-оленихами; гонится за ними Хухедей-мерген, а его сопровождают две собаки, Хасар и Басар. Так они и запечатлелись на небесном полотне, в холодном безмолвии верхнего мира…
А Мечин прежде жила на земле. Однажды она спала на прогоревшей золе, ещё хранившей тепло костра, как вдруг на неё напали громадные верблюд и корова, которым вздумалось растоптать обезьяну. Корова опередила верблюда, но Мечин выскользнула из-под её раздвоенного копыта - и, разделившись на шесть звёзд, поднялась на небо. И с тех пор, обиженная на всех живущих в среднем мире, она зимой посылает на землю холод, а весной делает так, чтобы убывали мука в мешках и масло в посуде, чтобы у людей бледнели лица и худел скот…
Дивные дела творились в старину. Однако и теперь происходит немало замечательного и чудесного. Будет ли это отмечено на небе? Зажгутся ли там новые звёзды?
Вопросы, вопросы... Они роились в голове, подобно назойливым осенним мухам, но хан не знал ответа ни на один из них.
Станут ли матери грядущих времён - вот так же, как Оэлун-эке повествовала маленькому Тэмуджину о небожителях - рассказывать перед сном своим детям истории о его, Чингисхана, великих деяниях? Останется ли его след - если не на небе, то хотя бы на земле? Не сотрётся ли само его имя из памяти человеческой? Да-да, если жизнь всё равно когда-нибудь минует, осыплется прахом, то пускай останется хотя бы имя!
…В дороге, слушая похожий на рокот штормового моря и давно ставший привычным мерный гул множества копыт, Чингисхан задумчиво жмурился и и размышлял о жизни… Достиг ли он всего, чего хотел? Нет, конечно. Ведь он мечтал овладеть миром; однако чем больше земель покорялось ему, тем дальше мир раздвигал свои границы, и его пределы терялись в туманной дымке стран и народов... Сколько трав ещё сменится в его судьбе? Мало, ой как мало - совсем не столько, сколько хотелось бы!
Теперь уже ясно: ему никак не успеть достичь задуманного.
Досада и разочарование теснили его грудь. Словно долго подкарауливал в кустах сладкоголосую птицу удачи - и, прыгнув, ухватил её за хвост, да она упорхнула, оставив в его руке лишь пучок ярких перьев.
Это было словно возвращение в детство.
Снова, как в те бесприютно-далёкие годы, великий каган чувствовал себя самым несчастным человеком на свете.
Глава двадцать вторая
ЯРОСТЬ И ОТЧАЯНИЕ
Знамёна закрыли небо,
Враги наступают тучей,
И стрелы падают всюду,
Где борются за победу…
ЦЮЙ ЮАНЬ
Однако время губит то, что содержит в себе,
оно уменьшает то, что взяло на хранение, и пренебрегает тем, что взрастило.
Оно подобно лишь тому, кто рубит одну свою руку
своей же другой рукой и остаётся калекой.
МУАЙЙИД АД-ДИН АБУ ИСМАИЛ АТ-ТУГРАИ
Чингисхан был на вершине славы, которая достигла заоблачных высот, однако это ничуть его не изменило. Сумев завоевать обширные земли и несметные богатства, Потрясатель Вселенной до конца своих дней чуждался роскоши и излишеств. После покорения Хорезма его военачальники обзавелись прекрасными турецкими кольчугами и дамасскими клинками, но сам Чингис, как и всякий воин ценивший хорошее оружие и боевое снаряжение, принципиально не последовал их примеру и остался чужд мусульманской роскоши. Он продолжал одеваться в неброский выцветший халат и носить на поясе короткий меч-мэсэ, придерживаясь старинных обычаев своего народа…
***
В Каракоруме, куда он прибыл после своего долгого путешествия из Хорезма в год Курицы (1225), Чингисхан поселился в только что выстроенном для него большом царском дворце. Всё здесь было так же величественно и пышно, как у других государей. Хан ханов давал пиры, принимал посольства и многочисленных просителей. С войной не торопился - решил: пусть нукеры пока отдохнут у домашних очагов, насладятся плодами прежних побед и радостями семейной жизни.
Однако в конце года пришла весть, которая не на шутку встревожила хана: тангутский император Дэ-ван заключил мир с чжурчжэнями.
- Довольно ждать, - сказал Чингис своим орхонам. - Если промедлим ещё немного, то скоро настанет день, когда враги сговорятся о совместных действиях против нас!
Он велел собирать войско для похода. А сам тем временем направил послов в Чжунсин:
- Скажете Дэ-вану: пусть пришлёт сюда своего сына, и тогда я поверю, что он не таит против нас злого умысла. Если откажется - объявите: великий каган уже идёт к нему. И скоро от нашего войска станет так тесно в тангутском царстве, что более ни для кого там не останется места!
Долго не было ответа от Дэ-вана. Тот испугался угроз Потрясателя Вселенной, но отправлять сына заложником в Каракорум не хотел. Поэтому под всяческими надуманными предлогами задерживал монгольских послов в Чжунсине. Лишь когда императору пригрозили, что уедут, не дождавшись ответа, и доложат великому хану о его двоедушии, Дэ-ван был вынужден сказать:
- Хорошо, передайте хану следующее. Я не желаю воевать с ним и даже готов выплачивать ему дань. Но сын мой останется здесь, ибо наследнику престола не подобает подвергаться опасностям столь далёкого путешествия. Ему надлежит сопутствовать мне во всех делах, постепенно перенимая бразды государственного правления - как же я могу отпустить его из столицы?
…Чингисхан не ошибся в своих предположениях: незадолго до прибытия его посланников в Чжунсин тангутский император снарядил посольство к чжурчжэням с просьбой о помощи против монголов.
В Цзинь, как и в Си Ся, недавно сменился правитель: вместо почившего императора Удубу на трон взошёл его сын Айцзун… Новый хуанди сказал послам Дэ-вана:
- Между нами теперь мир, а Тэмуцзинь - наш давний враг. Поэтому я с радостью помогу вашему государю.
Обнадёженный, Дэ-ван принялся готовиться к боевым действиям. Укреплялись стены городов; вооружалось ополчение; в столицу потянулирсь обозы с припасами - на случай длительной осады.
А в это время Айцзун, довольно посмеиваясь, говорил своим вельможам:
- Давно ли тангуты разоряли наши земли? А теперь просят о помощи! Нет уж, пусть монголы вырезают их, а они - монголов. Нам от этого будет только спокойнее. В самых радужных мечтах своих только и мог я представить, чтобы заклятые мои враги набросились с мечами друг на друга!
Его душа полнилась ликованием. Армии Цзинь, выбитые монголами из большинства областей империи, в случае междоусобья степняков с тангутами могли получить продолжительную передышку. Поэтому Айцзун с нетерпением ждал ближайшего разворота событий.
Его ожидание было недолгим.
Весной года Собаки (1226) в Бяньцзин прискакал гонец на взмыленной лошади - и весть, которую он принёс, мгновенно разлетелась по обширным покоям императорского дворца, а затем вырвалась наружу и, передаваемая из уст в уста, понеслась по всей южной столице:
- Тэмуцзинь с огромным войском преодолел пустыню Гоби и вторгся в Си Ся! Варвары вышли к низовьям реки Эдзин-Гол и осадили крепость Эдзина!
****
Первая крепость на пути монгольских орд, Эдзина, располагалась на левом берегу реки, имела прямоугольную форму и была сравнительно невелика:
- Триста алданов в длину и двести пятьдесят в ширину, - определил намётанным глазом Чагатай.
На предложение сдаться местный гарнизон ответил отказом.
Пока нукеры подтягивали осадные орудия, Чингисхан в сопровождении Чагатая, Угедея, Тулуя, десятка орхонов и нескольких сотен багатуров из своей личной охраны неторопливо объехал вокруг Эдзины. Она была окружена аккуратными лоскутами пашен, пересечённых сетью оросительных каналов, тут и там виднелись богатые усадьбы, теперь покинутые хозяевами, поспешившими укрыться в крепости… Ссутулившись в седле и щурясь от внезапных порывов ветра, Потрясатель Вселенной долго разглядывал глинобитные стены Эдзины с возвышавшимися над ними зубчатыми башнями. И пришёл к выводу:
- Это слабая хорга. Взять её будет легко.
- И не такие стены разбивали, - согласился Джебэ, гарцуя рядом на молодом саврасом скакуне. - Управимся!
- Да-а-а, это не Гургандж, - поддакнул нагнавший их Угедей. - В сартаульской столице стены были толстые, из камня. А здесь - что? Глина! Разве смогут они остановить наших багатуров?
- Не смогут! - рассмеялся Джебэ. - Чтобы разбить такие стены, нам хватит времени дойки десятка овец*!
Чингисхан тоже усмехнулся - то ли словам своего неутомимого орхона, то ли каким-то собственным мыслям. Пожевав губами, ещё раз обвёл внимательным взглядом стены крепости…А затем, выпрямившись в седле, сказал повелительно:
- Раз тангуты не хотят сдаваться - пусть прячутся в своей глиняной хорге, как коровы в загоне, пока мы сами не явимся к ним. Но тогда уж никто из них не должен выйти отсюда живым!
****
Приготовления к штурму заняли два дня.
По вечерам - как это делали до них защитники множества других городов - жители Эдзины взбирались на крепостные стены, озирая равнину, от края до края усеянную колеблющимися огнями монгольских костров. И переговаривались со страхом:
- Их видимо-невидимо!
- Как звёзд на небе.
- Похоже, пришёл наш последний час.
- Должно быть, пришёл… А всё же - чем умереть, зарезанными, как бараны, лучше погибнуть, не зная позора, с оружием в руках!
Наконец у монголов всё было готово. И тогда по команде Чингиса заработали катапульты. Камни глухо бухали в стены крепости, выбивая в них огромные вмятины, сносили зубцы и бока оборонительных башен; а некоторые перелетали через стены, обрушиваясь на крытые поливной черепицей крыши домов и буддистских храмов, на величественные субурганы*, на людей, с криками бежавших по улицам в тщетных поисках спасения от сыплющейся с неба смерти...
Осадные машины работали безостановочно целый день и всю ночь. Фонтаны глиняной крошки то тут, то там вздымались в воздух. А порывы ветра разносили по равнине серые тучи мелкой глиняной пыли.
На следующее утро в стенах Эдзины уже зияло несколько брешей.
И тогда псы Вечного Неба ринулись на штурм.
Без труда сломив сопротивление оборонявшихся, они с победными криками запрудили узкие улочки города. И - врываясь в бедные лачуги и богатые дома, в лавки и мастерские, на постоялые дворы и в храмы, - убивали, убивали, убивали… Чувство пощады было редким гостем в железных сердцах нукеров Потрясателя Вселенной.
Скоро Эдзина обезлюдела, превратившись в город мёртвых… Лишь после этого монголы приступили к грабежу. Восторг победы будоражил им кровь, опьяняя лучше, чем архи, сильнее, чем диковинный сартаульский гашиш.
Хорошее начало войны!
…На следующий день Чингисхан повелел разрушить крепостные стены, а жилые строения - поджечь.
Оставляя позади кровавые отсветы буйно разгоравшегося пожарища, его войско двинулось вверх по течению реки Эдзин-Гол.
****
Сметая всё живое на своём пути, псы Вечного Неба к началу лета достигли города Сучжоу*. И вновь, получив отказ на своё предложение бескровной сдачи, Чингисхан приказал истребить упрямых горожан. Сучжоу был взят штурмом, и на его улицах началась кровавая резня… В результате во всём этом, некогда многолюдном, городе осталось в живых лишь немногим более ста семей - из тех, что несколько суток прятались в подвалах и прочих потайных местах, сумев дождаться ухода свирепых степняков. Гарнизон Ганьчжоу* - ещё более крупного города, считавшегося оплотом тангутов на западе страны, - также оказал захватчикам яростное сопротивление. Посему после падения Ганьчжоу значительная часть его населения была уничтожена.
Двигаясь с севера на юг, монголы рассекли территорию тангутского царства надвое, отделив западную его часть от восточной. Многочисленные летучие отряды степной конницы устремились в разные стороны. Бессчётными грабежами и убийствами они опустошали и обескровливали земли Си Ся, вносили повсюду хаос и неразбериху, внезапно нападали на разрозненные неприятельские силы - и, если не удавалось разгромить, то, по крайней мере, препятствовали взаимодействию тангутских войск. Так - наскакивая и нанося болезненные уколы, тревожа и стесняя где только возможно - они очень скоро вынудили тангутов отказаться от попыток сражения в чистом поле, заставили их укрыться за крепостными стенами и ограничиться лишь обороной. Однако и это не давало спасения жителям непокорной страны, ибо псы Вечного Неба сгоняли всё окрестное население на штурм неприятельских твердынь - и, хотя тангуты отчаянно защищались, их города один за другим переходили в руки монголов.
Нойоны Чингисхана были довольны. Грабежи приносили им обильную добычу: золото и серебро, шёлковые ткани и фарфор, молодые крепкие рабы и прекрасные рабыни - всё это, обоз за обозом, отправлялось на север и растекалось по степным аилам. Один только Елюй Чуцай был равнодушен к богатствам. Во всех захваченных городах он собирал книги…
В скором времени обширные территории Си Ся почти обезлюдели. Вдобавок ко всем бедам в это лето разразилась страшная жара, степи и поля высохали. Люди, измученные жаждой, выбирались из своих укрытий, где им до поры удавалось спасаться от монголов, и направлялись к рекам. Там их и настигали псы Вечного Неба.
И всё же из-за встречаемого на каждом шагу неистового сопротивления войско Чингисхана продвигалось намного медленнее, чем он рассчитывал.
- Тангуты перестали нас бояться, - однажды высказал отцу своё удивление Тулуй. - Если бы сартаулы сражались столь же отважно, то наше войско, наверное, до сих пор стояло бы под стенами Бухары или Самарканда!
- Скорее они дерутся так от отчаяния, - задумчиво возразил ему хан. - Догадываются, что в случае поражения им уже не будет пощады. Слишком долго я воюю с этой страной… Ничего, рано или поздно страх овладеет ими. И чем больше мы оставим за своими спинами мертвецов, тем скорее он поселится в душах живых…
Слова Потрясателя Вселенной в скором времени подтвердились. В начале осени, когда монгольские орды подошли к Лянчжоу, его жители открыли городские ворота, покорившись грозным завоевателям.
С этого дня стало расти число тангутских крепостей, сдававшихся неприятелю без боя.
Повсюду ширилась паника. В Чжунсине народ собирался на улицах, обсуждая тревожные новости:
- Слыхали? Кочевники уже близко. Неужто никто не сумеет их остановить, и они снова дойдут до Чжунсина?
- Кто же их остановит? Страх бежит впереди монголов. Говорят, они успели разорить все земли западнее Лянчжоу и теперь движутся сюда в неисчислимом количестве.
- А Лянчжоу-то сдался без боя.
- Может и правильно, что сдался. Если верить слухам, хан щадит жителей городов, которые выражают ему покорность. Там же, где оказывают сопротивление - вырезают всех до одного!
- Если дикарей впустить в Чжунсин - они наверняка ограбят нас подчистую.
- Это как пить дать. Выметут из домов всё, до последнего рисового зёрнышка.
- Как будто у нас есть выбор. Лучше быть ограбленными, чем убитыми.
- И то верно. Да и что здесь брать? Подумаешь, выметут всё из домов. Это вельможи пусть боятся за свои богатства.
- У каждого найдётся что взять.
- Так я и говорю: пусть берут что угодно, лишь бы в живых оставили! Разве есть у нас выбор?
- Выбор всегда есть.
- Какой же?
- Можно выйти на городскую стену и сражаться с врагами. Как и подобает настоящим мужчинам.
- Ха-ха-ха! Глупец! Разве ты не слышал, что монгольский хан непобедим? Сумеешь ли назвать хоть один город, который устоял перед ним?
- Чжунсин устоял при Ань Цюане. Тогда хан отступился.
- Так ведь он ушёл от наших стен лишь потому, что Ань Цюань согласился выплатить ему дань: выгреб всю казну да лошадей и верблюдов по всей стране собрал. Тут любой отступится! Зачем хану воевать, если он и без боя получил всё, что хотел? Зато мы потом несколько лет жили впроголодь: император после ухода кочевников сразу взвинтил налоги…
- Ну, налоги - не самое страшное в жизни… Почему бы и теперь нашему императору не откупиться?
- Сам посуди, сколько лет мы уже воюем: то с кочевниками, то с цзиньцами… Думаю, императорская казна сейчас пуста, как дырявый мешок нищего побирушки. Да и хан монголов, пока дойдёт до Чжунсина, вычешет всю страну мелким гребнем. Что останется у Дэ-вана для выкупа? Вот и остаётся одно: защищаться.
- Э, нет, я не согласен! Ведь ты не первый так рассуждаешь. Но сколько уже наших областей заняли монголы, и ни крутые горы, ни высокие стены крепостей, ни многолюдность городов, ни отвага их защитников - ничто не остановило этих идолопоклонников… Так уж лучше сразу сдаться: может, сумеем хоть жизни свои сохранить!
Между тем Чингисхан со своим войском всё быстрее продвигался на восток. Осенью его отряды в девяти местах форсировали Жёлтую реку и растеклись по обширным пространствам, вскоре разорив весь уезд Инли. Затем они вновь собрались в единый кулак и направились на север.
Впереди был хорошо укреплённый город Линчжоу*. А далее - Чжунсин, столица Си Ся.
В это время умер престарелый император Дэ-ван. И на тангутский престол взошёл его сын Наньпин-ван Сянь…
****
Новый император решил переломить ход войны, перейдя от обороны к нападению. Стянув войска отовсюду, откуда только мог, он собрал стотысячную армию - и, вверив командование опытному полководцу Вэймину, бросил её навстречу монголам.
Противники сошлись под стенами Линчжоу. Псы Вечного Неба налетели на армию Вэймин-лингуна* со всех сторон, вцепились в неё мёртвой хваткой - и, несмотря на ожесточённое сопротивление, смяли её, опрокинули, обратили в бегство. А затем неотступно преследовали бегущих тангутов, выкашивая острыми клинками человеческую траву, чтобы более никогда в ней не могли запутаться копыта монгольских коней…
С этого дня у императора Наньпин-ван Сяня не стало армии.
В скором времени пал осаждённый Линчжоу. А в начале зимы тумены Чингисхана подошли к Чжунсину.
Однако Потрясатель Вселенной не ринулся очертя голову штурмовать тангутскую столицу. Он велел выкопать вокруг неё глубокий ров, дабы лишить осаждённых возможности совершать внезапные ночные атаки на монгольский стан. И принялся терпеливо ждать, пока силы защитников города иссякнут.
…Сюда, в осадный лагерь под стенами Чжунсина, из далёкого Джучиева улуса Чингисхану привезли известие, ввергшее его одновременно в ярость и отчаяние - эта ядовитая смесь была столь сильна, что сердце другого человека, наверное, разорвалось бы… Дочь хорезмшаха Хан-Султан, бывшая теперь женой Джучи и родившая ему детей, сплела сеть измены и успела опутать ею своего мужа!
Недавно был перехвачен тайный гонец от Хан-Султан с письмом к её брату Джалал ад-Дину… Тот, воспользовавшись уходом Потрясателя Вселенной в Монголию, вернулся из Индии в Иран; его власть признали правители Фарса, Кермана и Персидского Ирака. Затем Джалал ад-Дин захватил Тавриз и стал готовиться к новой войне с монголами… И теперь Хан-Султан писала брату, что междоусобию пора положить конец, и что Джучи согласен заключить мир с Джалал ад-Дином, оставив ему земли на юге Хорасана.
Для Чингисхана это было как гром среди ясного неба! Всё помутилось у него перед глазами, а ноги стали слабыми, точно размокшая глина. Он вдруг ощутил себя старым и беспомощным.
Его предали. Захотели разменять великую цель, которую он поставил перед собой и всеми монголами - овладеть Вселенной! - на жалкое существование в мире и покое с соседями…
И кто посмел нанести такой удар в спину - старший сын!
Верно Чагатай сказал о Джучи: он всегда был чужаком в семье… Проклятая меркитская кровь!
Потрясатель Вселенной остался один в своём шатре, велев стоявшим на входе кешиктенам никого не впускать к нему, даже если камни будут сыпаться с неба. И повалился ничком на постеленные в несколько слоёв войлоки, крепко сжав зубы, чтобы не завыть…
Более суток хан не показывался наружу и никого не призывал к себе.
Закрыв глаза, он лежал неподвижно на войлоках, и перед его мысленным взором проносились картины прожитого…
Вспоминался меркитский плен Борте и её вызволение… И последовавшее затем рождение Джучи… Как исстари повелось у тайджиутов, в юрту с новорожденным в течение нескольких лун не допускались посторонние. В знак запрета на вход в жилище к пологу юрты привязали верёвку, другой конец которой был прикреплён к вбитому в землю деревянному колышку… А когда мальчик прожил одни травы, ему подстригли волосы, и по этому случаю, как полагается, устроили традиционный праздник «ус авах». К ним в юрту целый день тянулись гости с подношениями, произносили благопожелания, а Чингис и Борте, в свою очередь, щедро одаривали гостей. Торжество закончилось большим пиром. Весело было!
Вспоминались Чингисхану и те дни, когда Джучи сделал свои первые шаги… и когда он подарил сыну первый нож в кожаных ножнах… а ещё - как радовался Джучи через год, когда получил в подарок маленький детский лук и стрелы-свистунки с просверленными костяными наконечниками… И как впервые посадили мальчика на коня…
Многое вспоминал он. И не мог понять, отчего Джучи так отличается от своих братьев. Ведь все они вскормлены одной грудью, жили в одной юрте, воспитывались одной матерью. Когда же подросли - хан их всех брал в походы, чтобы учились ратному умению… Разве он делал между ними хоть какое-нибудь различие? Нет, никого из братьев Чингис не выделял.
Но Чагатай, Угедей и Тулуй - хорошие, покорные сыновья, а Джучи вот - стал совсем чужим.
И предал его!
А ведь Чингис сам велел провозгласить в Великой Ясе: «Всякий, кто может вести в порядке свой дом, может навести порядок и в государстве. Большое начинается с малого»...
Однако он должного порядка в своём доме навести не сумел, раз собственный сын от рук отбился. Что станется, если его нукеры узнают об этом? Начнут задумываться, каждый будет спрашивать себя: почему такому человеку дана ханская власть? По праву ли принадлежит ему?
Ярость и отчаяние не утихали. Они переполняли всё существо Чингисхана и казались ничуть не меньшими, чем в далёкие годы юности, когда он, отверженный всеми убийца своего брата, скитался от юрты к юрте с кангой на шее и был вынужден терпеть голод и холод, насмешки и унижения в становище подлого Таргутай-Кирилтуха... Щемило сердце. А тяжесть прожитых лет, навалившись непосильным грузом, не позволяла ему подняться с мягких войлоков. Он чувствовал себя постаревшим, как минимум, на десяток лет
- Это не Джучи, - шептал великий каган. - Это чотгор вселился в его душу…
Не зря говорят, что труднее всего перенести измену, когда её совершают самые близкие люди!
Джучи хочет самолично ханствовать в своём улусе… Это сказал Чагатай, но Чингисхан тогда не поверил сыну. Теперь же убедился: так оно и есть…
А ещё Чагатай сказал:
- Вот увидишь, отец, когда-нибудь тебе придётся идти с войском на Джучи, чтобы напомнить ему, кто в степи великий каган!
Нет, до этого он доводить не станет. Он пресечёт измену в зародыше. Если душой его сына завладели злые духи - надо отнять у них эту душу! Если же на подлые поступки толкают Джучи лишь его сладкоречивая сартаульская жена и разбойная меркитская кровь - что ж, предательство не должно остаться безнаказанным… В обоих случаях итог всё равно один.
Нелегко ему далось такое решение. Однако хан принял его, ибо иного не существовало.
После этого он заставил себя подняться на ноги и вернуться к своим повседневным делам.
****
…Миновало несколько полнолуний, и едва живой от бешеной скачки гонец принёс в ханскую ставку известие о том, что старший сын Потрясателя Вселенной убит во время охоты в степи. Ему переломили хребет… Кто это сделал, так и не удалось выяснить. Словно с Джучи расправились обидевшиеся на него за что-то степные сабдыки* или могущественный Эрлик-хан, правящий в нижнем мире, прислал за ним злых духов-эрликов - и те, отобрав душу у его тела, затем вновь скрылись в своём царстве вечного холода и мрака, где есть лишь половина солнца и половина луны…
А овдовевшей Хан-Султан было суждено надолго пережить не только Джучи, но и самого Чингисхана.
Она не оставила своих попыток примирить монголов с Джалал ад-Дином, который с неуёмной энергией продолжал сражаться, причём не только с разорителями родной страны, но и со многими соседними народами. Постепенно оттесняемый монголами на запад, в 1225 году он разгромил близ Гарни* объединённое грузино-армянское войско, а затем отправил к грузинской царице Русудане послов с предложением заключить мир и сообща выступить против монголов. Однако царица отвергла это предложение, и в 1226 году Джалал ад-Дин, захватив Тифлис, устроил большую резню в грузинской. В следующем году он одержал победы над монголами близ Рея* и у Исфахана. Теперь Джалал ад-Дин вёл войну на два фронта: в Западном Иране — против монголов, а в Закавказье — с грузинами и армянами. В 1228 году против него совместно выступили конийский султан Ала ад-Дин Кай-Кубад I, египетский султан ал-Малик ал-Ашраф и киликийско-армянский царь Гетум I. Эта коалиция нанесла поражение Джалал ад-Дину близ Еревана… Тут-то до него, наконец, сумел добраться гонец с письмом от сестры. В своём послании Хан-Султан предагала брату союз с монголами и часть владений Хорезма.
Ан-Насави, секретарь Джалал ад-Дина, вспоминал:
«Хан-Султан - старшая из дочерей султана Мухаммеда - была взята в плен вместе с Теркен-хатун. Её взял к себе Души-хан*, и она родила ему детей. Затем Души-хан умер, и она сообщила своему брату, султану [Джалал ад-Дину], сведения о татарах, о новостях у них и об их положении. Она прислала султану, когда он осаждал Хилат*, один из перстней их отца, украшенный бирюзой, с выгравированным на нём именем султана Мухаммеда. Это был знак для посланца, что он прибыл от неё. Она сообщала брату, что ал-хакан уже приказал учить её детей Корану «и к нему дошло известие о твоей силе, вооружении, о твоём могуществе и обширности твоих владений. Поэтому он решил с тобой породниться и договориться о том, чтобы владения ваши были разграничены рекой Джейхун: тебе то, что до реки, а ему то, что за ней. Поэтому, если ты найдёшь силы противостоять им, отомсти и сражайся с ними: смотри, как тебе угодно, поступай как захочешь. А если нет, пользуйся случаем примириться тогда, когда они этого хотят».
Однако султан сделал вид, что занят осадой Хилата, и не обратил внимания на это. Он не дал ей ответа, который содержал бы благоразумие и открыл бы ворота для мира…»*
Джалал ад-Дин не желал замиряться с захватчиками и разорителями родной страны. Он был упрям, бесстрашен и всё ещё надеялся на победу. В битвах его всегда видели там, где положение казалось наиболее опасным. Решаясь вступить в сражение, он не считался с численностью неприятеля - и часто повторял свою любимую поговорку:
- Лев никогда не считает баранов, на которых бросается!
Окружённый со всех сторон врагами, он в 1230 году потерпел поражение от объединённых сил правителей Малой Азии и Месопотамии, собравших под своими знамёнами арабов, тюрок и даже крестоносцев. Разгром Джалал ад-Дина довершил тридцатитысячный монгольский отряд под командованием орхона Чормагуна: войско султана, застигнутое врасплох в Муганской степи, было наголову разбито, а самому Джалал ад-Дину едва удалось спастись и бежать в Азербайджан. Здесь он намеревался дождаться подхода свежих войск, набором которых усиленно занимались его наибы и эмиры. Однако местное население восстало против него. Тогда султан двинулся на запад с остатками своего войска.
Ко всем соседним правителям Джалал ад-Дин отправил гонцов с письмами, в которых просил о помощи: «Войска татар очень много, на этот раз больше, чем всегда, и воины этих стран страшатся их. Если вы не окажете помощь людьми и снаряжением, то я, который стою стеною против них, пропаду, а у вас не окажется возможности противостоять им. Щадя себя и детей и всех мусульман, каждый подайте помощь одним полком войска со знаменем, дабы, когда до них (врагов) дойдет молва о нашем соглашении, они получили бы хоть небольшой отпор, а также и наши воины приободрились бы. Если же в этом отношении будет допущено какое-либо пренебрежение, то сами увидите, что будет, и получите то, что достанется».
Все призывы Джалал ад-Дина к соседям канули втуне. Помощи он ни от кого не получил.
- Трусы и предатели! - в бессильной ярости восклицал султан. - Каждый ждёт, пока беда постучится в его ворота!
Ещё дважды настигали его монголы - и дважды, потерпев поражение, он спасался бегством. Тяжело раненный в бою, потеряв всех своих спутников, он скрылся в горах Курдистана, где и был убит местными жителями в конце лета 1231 года.
Через несколько десятилетий о Джалал ад-Дине вспомнит историк Ибн Васил, оказавшийся очевидцем нового вторжения монголов и падения Багдада в 1258 году. Он напишет: «Несомненно, что Аллах наказал Джалал ад-Дина за грехи и не дал ему отсрочки, а вырвал его с корнями. Но, несмотря на это, гибель его была причиной уничтожения мусульман монголами. Ведь после смерти его отца Ала ад-Дина, после разрушений стран и убийства населения монголами Джалал ад-Дин бежал в Индию, а затем он вернулся назад. Его дело укреплялось, его мощь увеличивалась, и он захватил Керман, Ирак, ал-Аджам, Азербайджан и Арран, и его сопровождало огромное число войск. И если бы он вел добропорядочный образ жизни, и был бы справедливым, и не пролил бы столько крови, то он бился бы с монголами, так как его войско было преградой между нами и монголами. Но он вёл порочный образ жизни, грешил, чинил несправедливости, враждовал с соседями, вёл себя предательски и вызывал недовольство. А затем последовали нашествие монголов и их победа над странами ислама. Если Аллах пожелает чего-нибудь, то Он подготавливает и причины»…
Глава двадцать третья
ТУЧИ НАД ЧЖУНСИНОМ. КРУГ ЗАМКНУЛСЯ
Не выстоять туче перед ветром, росе - перед солнцем.
МОНГОЛЬСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Каждый думал, держит Божий мир в руке,
Каждый белый свет покинул налегке…
ХИСАМ КЯТИБ
Весной года Свиньи (1227) Чингисхану не сиделось на месте. Сняв половину своего войска из-под стен осаждённого Чжунсина, он ринулся уничтожать на тангутской земле всё, что ещё не было обращено в руины, сожжено и развеяно пеплом по злым ветрам безвременья.
Ведомые великим ханом, монгольские тумены вновь переправились на левый берег Хуанхэ и двинулись на юго-запад. Овладев городами Цзиши, Линьтао, Таохэ и Синином, они дошли до самого озера Кукунор у южных границ Си Ся. Летом, описав кровавый зигзаг по разорённой стране, псы Вечного Неба направились на север, захватили Лундэ, Дэшунь и многие другие города.
Повсюду Чингисхан подвергал местное население почти поголовному истреблению:
- Пусть кровь этого злого народа вдоволь напоит землю, - говорил он. - Тогда здесь вырастет сочная трава для наших коней.
Видя, сколь беспощадны степные пришельцы, тангуты сражались с отчаянностью обречённых, никто из них уже не надеялся на благоприятный исход войны. Так в оазисе Шачжоу гарнизон одноимённой крепости во время монгольской осады вдруг вышел из ворот в полном составе и бросился в яростную контратаку. Завязалось сражение - столь упорное и кровопролитное, что монголы едва не дрогнули. Пришлось Чингисхану бросить в бой свою личную гвардию-кешик, и лишь это склонило чашу весов в его пользу. Но победа далась дорогой ценой: потери монголов оказались очень велики…
Наконец всё было кончено. Тангутское царство лежало в руинах, а тела тех, кто помышлял о сопротивлении, расклёвывали птицы и рвали на куски голодные одичалые собаки. Города и селения дымились грудами безжизненных развалин, а их жители частично были вырезаны, а частично угнаны победителями в Монголию. Многих мужчин увели в монгольские отряды - в качестве рабочей силы и штурмового хашара. Теперь всех невольников сгоняли к тангутской столице.
Чжунсин пока держался. Наньпин-ван Сянь упорно не желал сдавать последний оплот империи, опасаясь за свою жизнь.
- Ему не укрыться от меня за толстыми стенами, - зло усмехался Потрясатель Вселенной. - Близок день, когда жизнь этого глупца закончится крахом его надежд...
****
Переждав разгар летней жары в горах Люпаньшань, Чингисхан в конце лета возвратился в осадный лагерь под стенами тангутской столицы.
Всё чаще снилась ему степь с колышущимися на ветру густыми волнами разнотравья, с табунами резвых коней и редкими всадниками-пастухами, не осознающими в полной мере своего счастья - быть свободными, не обременёнными грузом государственных забот, и владеть всем этим несказанным богатством, этим чарующим своей красотой привольным краем. О, как ему хотелось вернуться в родные кочевья - хотя бы на несколько дней!
Но осада Чжунсина продолжалась, и никому не было ведомо, сколь долго предстояло ей тянуться, отодвигая в туманные дали грядущего долгожданное возвращение домой.
В один из дней Потрясатель Вселенной решил скоротать время, устроив облавную охоту на куланов, которые здесь водились во множестве. Велев оседлать молодого коричнево-серого коня, Чингисхан выехал со своими сыновьями и орхонами к тому месту, куда нукеры должны были, постепенно сжимая кольцо облавы, пригнать диких ослов… Вот уже вдали показалось облако пыли, поднятое копытами бегущих животных, и охотники вложили стрелы в луки… И тут случилось несчастье. Молодой конь хана, впервые увидевший куланов, во весь опор мчавшихся прямо на него, испуганно взвился на дыбы и сбросил с себя седока. Чингис тяжело рухнул наземь - плашмя, всей спиной, - ощутив, как в позвоночнике что-то хрустнуло… Более ничего он почувствовать не успел, ибо в тот же миг свет померк у него перед глазами.
****
Пришёл в сознание он уже в своём шёлковом шатре, на толстом слое войлоков, в окружении сыновей и ближних нойонов.
Над ним склонилась Есуй.
Кажется, она плакала…
Отчего-то хану вдруг вспомнилось, как Есуй подошла к нему, когда он собирался в этот поход:
- Мы уже не молоды, - сказала грустно. - Услаждаешься с юными наложницами, а я тебя почти не вижу. Возьми меня с собой в страну тангутов, я не буду помехой. Просто хочу хоть иногда видеть тебя издалека… Может, когда-нибудь пожелаешь заглянуть в мою юрту: положишь голову мне на колени, как делал это раньше, а я буду перебирать твои косички и тихонько петь улигэры. Помнишь, ты любил, как я пела? Или станем вспоминать прошлое… Много ли нам осталось? Возьми меня с собой в последний раз…
Чингис вспомнил, как внезапно пронзительно защемило у него сердце от её слов - от той смеси тягучей жалости и тоски, которую родили эти слова старой, но всё ещё любимой жены... И он кивнул:
- Хорошо, Есуй, ты поедешь со мной.
И теперь супруга сидела рядом и гладила его по голове, точно ребёнка. Водила по спутавшимся косичкам своей маленькой мягкой ладошкой. А её лицо расплывалось у хана перед глазами.
За всё время похода он так ни разу и не остался на ночь в юрте Есуй. «Надо было зайти, хотя бы посидеть с ней немного», - подумал он как-то равнодушно, словно взирая со стороны на себя - чужого, совсем больного и немощного старика.
В его затылке пульсировал тяжёлый расплавленный ком боли. В ушах шумело, будто набегали и откатывались волны никогда не виденного им Последнего моря. К горлу подступала тошнота.
Внезапный страх охватил его:
- Неужто пришёл мой час?
Чингисхану показалось, что он слишком громко сказал это, почти выкрикнул. Однако на самом деле из едва разлепившихся сухих губ великого кагана раздался слабый - может быть, только Есуй и услышанный - шёпот.
Однако жена ничего не ответила. Только рука её вздрогнула…
Заметив, что Чингисхан пришёл в себя, китайский лекарь дал ему выпить горькой травяной настойки.
Вдоль шёлковых стен шатра двигалось, чуть колеблясь, какое-то яркое пятно… Сосредоточив на нём взгляд, хан понял, что это факел в руке шамана: тот очищал пламенем помещение от невидимого воинства тёмного хана Дамба-Дарджи*.
Грудь Потрясателя Вспеленной словно сдавило железным обручем. Он боялся лишний раз пошевелиться. При каждом вздохе боль тотчас же запускала свои острые когти ему под рёбра.
К нему подошли Угедей и Тулуй.
- Отец, мы умертвили тысячу пленников из хашара, чтобы они забрали с собой твою болезнь, - сказал Угедей.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил Тулуй.
Но Чингисхан ничего не успел ответить. Потому что снова провалился в звенящую пустоту беспамятства.
****
Забрезжил рассвет; однако он не принёс облегчения Чингису.
Есуй-хатун велела позвать сыновей великого хана - и когда те собрались, сказала:
- Ночью у вашего отца был сильный жар. Надо что-то решать… Может, вы найдёте других лекарей?
Тулуй развёл руками:
- Мы собрали всех, кого только могли.
- Если мои нукеры на поле боя побегут от врага, то я велю предать их смерти, - насупился Чагатай, - а если лекари не смогут изгнать духов болезни из тела отца, то чем они лучше трусливых воинов? Я своею рукой обезглавлю каждого!
Они созвали орхонов в ханский походный шатёр стали держать совет, как быть дальше. Незадолго до этого к Чингисхану снова вернулось сознание. И теперь он лежал на спине, с полуприкрытыми глазами прислушиваясь к голосам своих соратников:
- Надо возвращаться домой. В родных местах всякий человек быстрее излечивается.
- Снова уйти от стен Чжунсина? Но каган хотел, чтобы мы взяли последний злой город. Возможно ли нарушить его приказ?
- Воля кагана для нас священна. Однако его здоровье сейчас важнее всего, и мы должны позаботиться о нём.
- Если само Вечное Небо избрало кагана своим орудием, то разве он может умереть? Нет, этого не случится никогда - ни теперь, ни в будущем!
- Так-то оно так, однако кто знает, что угодно Вечному Небу? Быть может, оно подаёт знак, чтобы мы отступились от тангутской столицы? Давайте вернёмся к родным нутугам - там великий Чингисхан излечится от недуга, а потом снова приведёт нас сюда
- Верно! Тангуты - люди оседлые, никуда отсюда не денутся. Не могут же они откочевать в другие края, взвалив на спины свои глинобитные жилища! А мы можем вернуться, когда захотим.
- Мы уже убили столько тангутов, что они, верно, в следующий раз и сопротивляться-то не станут…
- А если станут - им же хуже!
- Поэтому сейчас самое разумное для нас - отступить. Дома подождём, пока хан поправится.
- И снова осадим Чжунсин…
Тут Чингисхан, сделав над собой усилие, повернул лицо к говорившим. И сказал тихим прерывающимся голосом:
- Отступать отсюда нельзя. Тангуты, чего доброго, подумают, будто мы ушли из трусости, и их души возрадуются. А ведь дело уже почти завершено, Чжунсин вот-вот падёт! Нет, мы не сдвинемся с места до тех пор, пока не достигнем цели. Начатое надо доводить до конца…
И монгольское войско не тронулось с места.
А на следующий день Потрясателю Вселенной сообщили, что из тангутской столицы прибыли посланники от тангутского императора.
- Я должен встретить их стоя, - сказал хан.
- Но ты болен, - возразила Есуй. - Пусть приведут их сюда!
- Нет, я встану. Тангуты не должны узнать о моей болезни - и тогда их страх перед нами не ослабнет.
Не возражая более, жена одела его, а Угедей и Тулуй, взяв отца под руки, вывели его из шатра. Он попытался стоять без чужой помощи, однако это ему не удалось: слишком сильно кружилась голова, и ноги подгибались. Тогда Чингисхану принесли золотой трон цзиньского императора, захваченный им в покорённом Чжунду - и он принял посланцев Наньпин-ван Сяня сидя.
Наконец-то прозвучали слова, которые он так давно ждал!
- Великий хан, - обратился к нему убелённый сединами тангутский вельможа, - император Великого белого государства запада готов сложить оружие и открыть перед тобой ворота Чжунсина. Но ты должен пообещать, что сохранишь жизни ему и всей его семье.
Помедлив мгновение, Потрясатель Вселенной сказал:
- Клянусь Вечным Синим Небом, ваш государь Наньпин и его семейство останутся в неприкосновенности…
****
Когда отбыли тангутские вельможи, состояние хана ухудшилось. Он снова впал в беспамятство.
Рядом неотлучно находились Есуй и кто-нибудь из сыновей, сменявших друг друга у постели больного.
Чингисхан не замечал никого. В те краткие отрезки времени, на которые к нему возвращалось сознание, он лежал, уставившись невидящим взором сквозь полог шатра в неведомые горние пространства, и думал о том, что ему предстоит очень скоро покинуть этот мир. Хан уже чувствовал дыхание смерти - и с недоумением спрашивал себя: почему так рано? Ведь он успел свершить лишь половину задуманного!
И что с ним станется там, за чертой земного бытия?
Если верить шаманам, три его души* расстанутся друг с другом. Душа ами, вошедшая в тело новорожденного Тэмуджина с первым вдохом, теперь покинет хана, обернувшись птицей, и унесёт его последний выдох на небо - чтобы там, в верхнем мире, усевшись на Мировое Древо, дожидаться очередного перерождения… Душа сунесу погрузится в реку мёртвых душ Дол-бор - и, отдавшись её течению, поплывёт в нижний мир… А душа сульде отправится вместе с ханом в могилу и будет жить в нём ещё несколько трав, до полного разложения плоти - после чего взовьётся смерчем над его макушкой и растворится в воздухе. Но она тоже не исчезнет бесследно. Она найдёт себе место среди природы - дерево, утёс, реку или холм - и, поселившичь там, будет время от времени навещать людей и места, знакомые ей при жизни. Душа сульде может стать добрым духом, а может и злокозненным, приносящим людям несчастья.
Несчастья… О, сколько он принёс их людям в этом мире! Кровью, пролитой по его воле, - если собрать её воедино, - наверное, можно было бы наполнить бескрайнёе Баргуджинское море*… Но он шёл к великой цели - и, хотя преодолел лишь половину намеченного пути, всё же сумел покорить полмира для своих потомков. Вспомнят ли они его добрым словом? Не станет ли имя его пустым звуком через сто, двести, через тысячу трав?.. Однажды, поделившись этими мыслями с Елюем Чуцаем, он услышал от мудрого звездочёта такие слова:
- Уток, вышитых на ковре, можно показать людям. Но игла, которой их вышивали, бесследно ушла из вышивки… Ты создал государство, равных которому не существовало на земле. Какое же ещё деяние можно назвать более выдающимся? Нет, имя твоё никогда не забудут, великий каган, хотя сам ты и уйдёшь, как иголка из вышитого узора.
Имя… Что значит одно имя? Ведь его самого - Тэмуджина, Чингиса, хана ханов и Потрясателя Вселенной - уже не будет, и он не сможет насладиться плодами своих трудов.
Как коротка ты, человеческая жизнь!
И как обманчива, как призрачно-бесполезна даже самая великая слава…
Однако хан был ещё жив. Смертный холод и равнодушие ко всему мирскому ещё не настолько овладели им, чтобы он остался безучастным к известию, которое принёс Чагатай:
- Наньпин вышел из ворот Чжунсина и с большой свитой направляется к нашему лагерю!
- Пусть его приведут сюда, - сказал Чингисхан.
****
…Три дня после отъезда императорских посланцев из монгольского лагеря ворота тангутской столицы оставались запертыми. Затем они отворились, чтобы больше уже никогда не закрываться.
Наньпин-ван Сянь выехал из Чжунсина в сопровождении длинной кавалькады сановников. Они везли богатые дары монгольскому властителю: связки золотых и серебряных монет, наваленные в телеги до самого верха, резные сундуки, заполненные драгоценными изделиями тангутских ювелиров, всевозможную посуду и утварь, а также девять золотых кумирен. Несколько тысяч юношей и девушек сопровождали эту процессию, уходя в монгольское рабство. Они вели под уздцы отборных верблюдов и меринов, предназначенных в дар победителям…
Но в монгольском стане не раздалось радостных возгласов при виде богатой добычи. До зубов вооружённые нукеры в гробовой тишине взирали на дары тангутов.
Хмурые орхоны привели Наньпин-ван Сяня в ханский шатёр.
Его встретил тусклый взгляд монгольского властителя, из которого постепенно утекала жизнь.
После долгого тягостного молчания Чингис заговорил. Каждое слово давалось хану с трудом, и его голос был подобен шелесту опадающих листьев:
- Хвала Вечному Небу, я увидел своего последнего врага. Пора уходить к предкам… Говорю тебе это, потому что более нет нужды таиться… В твой город сейчас войдут мои багатуры, и его не станет… А ты сам обгонишь меня на пути к смерти.
- Ты же поклялся, что сохранишь мне жизнь, хан! - в отчаянии вскричал император.
- Верно, поклялся. Но лишь в том, что не трону Наньпина… Поэтому сейчас ты получишь другое имя… Нарекаю тебя в честь духа-хранители огня Шидургу-кагана…
Потрясатель Вселенной умолк, тяжело дыша. Облизнул пересохшие губы - и продолжил:
- Теперь видишь: я сдержал свою клятву честно… Орхоны! Повелеваю вам проводить на тот свет Шидургу-Честного.
После того, как тангутского императора выволокли из шатра, Чингисхан обратился к своим сыновьям:
- Вечное Небо уже открыло мне двери и указывает путь… Чтобы враги не воспрянули, смерть мою храните втайне… пока не приведёте в Каракорум Угедея, чтобы объявить его каганом…
Он собирался ещё что-то сказать. Но вдруг, точно поперхнувшись, коротко захрипел - и испустил дух.
****
Наконец-то псов Вечного Неба спустили с цепи! Они ворвались в Чжунсин и принялись грабить и убивать всех без разбора. Несколько дней смерть пожинала здесь обильный урожай. То в одном, то в другом конце города вспыхивали дома. Вскоре заполыхал императорский дворец. Пожары некому было тушить, и жаркие языки пламени расползались от квартала к кварталу.
А затем здесь разразилось сильное землетрясение - словно разгневанные духи нижнего мира решили, наконец, покончить с человеческой смутой.
Чжунсин превратился в дымящиеся руины, и в эти дни тангутское царство перестало существовать*.
Однако Потрясатель Вселенной уже не увидел ни страшной резни, ни прочих гибельных для Тангута событий, коим могло бы порадоваться его сердце.
Все три души хана, подхваченные неотвратимыми потоками времени, унеслись в неведомые дали, слились с вечностью.
А его тело отправилось в своё последнее путешествие - на север, в родную степь.
Выполняя волю отца - хранить втайне его смерть - сыновья объявили войску, что великий каган намерен возвратиться в Каракорум. И повезли грозного мертвеца в Монголию, сопровождаемые верными нойонами, «тысячей храбрых», составлявших личную охрану Чингисхана, и колонной молодых крепких мужчин из числа тангутских пленников. С ними также следовал большой обоз с награбленными сокровищами и табун заводных лошадей.
Движение этого зловещего отряда было скрытным, ибо всех людей попадавшихся навстречу, безжалостно убивали…
ЭПИЛОГ
Он ушел в чистом одеянии, и не было такого клочка земли,
который в день его смерти не жаждал бы стать его могилой!
АБУ ТАММАМ
Ночь на земле. Ковер земли и сон.
Ночь под землей. Навес земли и сон.
Мелькнули тени, где-то зароились -
И скрылись вновь. Пустыня… Тайна… Сон…
ОМАР ХАЙЯМ
В конце осени года Свиньи процессия, сопровождавшая мёртвого Хана ханов, достигла долины реки Керулен.
Здесь тангутские пленники вырыли глубокую могилу. В неё опустили останки Потрясателя Вселенной вместе со всеми привезёнными сокровищами, а затем перебили тангутов, выполнявших погребальные работы.
Чтобы никто не смог потревожить прах великого властителя, над его могилой несколько раз прогнали табун лошадей.
Однако согласно обычаю ровно через год полагалось справить тризну на месте погребения. Чтобы безошибочно найти его, поступили следующим образом. На могиле зарезали только что взятого от матери маленького верблюжонка. И через год верблюдица сама отыскала среди неоглядных степных просторов место, где похоронен её детёныш. Эту верблюдицу закололи и, совершив обряд поминовения, покинули могилу - на сей раз навсегда, ибо уже некому было найти место погребения Чингисхана.
Преемником великого хана, как он и завещал, стал его третий сын Угедей. После своего провозглашения на курултае Угедей устроил большой пир; а духу его отца принесли в жертву сорок самых красивых девушек, отобранных из семей монгольской знати.
Так была поставлена последняя кровавая точка в конце пути владыки полумира Суту-Богдо Чингисхана* - величайшего среди всех завоевателей, когда-либо живших на земле. И самого несчастного человека на свете, чьё имя - как он и мечтал - останется в веках…
========================================
* Канга - невольничья колодка.
* Багатур - богатырь.
* Курень - буквально означает круг, кольцо. Монголы ставили свои юрты, телеги и походные кибитки кольцом; в центре которого устанавливалась юрта вождя. Такое расположение было удобным для обороны от внезапных нападений и обеспечивалась максимальная безопасность вождя.
* Сечен - мудрый.
* Альчики - игра, похожая на русские бабки.
* Талцах - игра, состоящая в отгадывании количества предметов, которые спрятаны в руках соперников.
* Хурудах - игра с выбрасыванием пальцев.
* Хабул - дед Есугея, монгольский хан; правил в 30 - 40-х годах XII века. С 1135 по 1147 г. Победоносно воевал с чжурчжэньской империей Цзинь (Северный Китай). В 1147 г. между Цзинь и монголами был заключен мир. Цзиньские власти уступили монголам 17 укреплений к северу от реки Сининхэ, которая стала пограничной. После смерти Хабул-хана (1149 г.) племенной союз монголов распался.
* Амбагай - племянник Хабула, провозглашённый после его смерти ханом. Его заманили к себе татары и выдали чжурджэням (империя Цзинь). По приказу цзиньского императора Улу Амбагай был прибит гвоздями к деревянному ослу.
* Нукер - (букв. - «друг»): воин, дружинник.
* Нойон - господин.
* Онон - река в Монголии.
* Чотгоры - злокозненные духи; по верованиям монголов, в них обращаются те из людей, которые совершили десять смертных грехов.
* Боголы - рабы-мужчины.
* Оэлун - в переводе означает «облако».
* Турхауты - стража.
* Улус - до того как сформировалось Монгольское государство - родоплеменное объединение с определенной территорией, подвластное нойону.
* Айраг - кисломолочный напиток из кобыльего молока (более известный под тюркским названием «кумыс»).
* Архи - молочный самогон.
* Кулан - дикий осёл.
* Грут - творог, сушённый мелкими комочками (размачивают в кипяченой воде и едят вместе с ней).
* Борц - сушёное мясо. Мясо режут на полосы шириной 2-3 см, вешают на верёвку и сушат несколько дней. Летний борц сушится на солнце, он темнее, жёстче, ценится меньше зимнего, который сохнет на ветру. Борц делается из любого мяса, даже птичьего.
* Шол - похлёбка, варится 10 - 15 минут из мелко накрошенного сушёного мяса с добавлением небольшого количества крупы, лука и соли.
* Анда - побратим.
* Хурдун хуба - быстрый иноходец.
* Индже - рабыня.
* Тумен - высшая организационно-тактическая единица у степняков численностью 10 тысяч воинов.
* Одиннадцать трав - одиннадцать лет. Чжао Хун, посол Южной Сун к наместнику Чингисхана в Северном Китае Мухали в 1220 - 1221 гг. писал в своём сочинении «Мэн-да бэй-лу» («Полное описание монголо-татар»): «По их обычаю, [они] каждый раз отсчитывают один год, когда зеленеют травы. Когда у них люди спрашивают возраст, то [они] говорят: «Столько-то трав!»
* Хуус ***г - боевой панцирь из кожаных пластин.
* Орхон - правый приток Селенги.
* Селенга - река, протекающая по территории Монголии и современной России, впадает в озеро Байкал.
* Вторгнуться через дымник юрты - нагрянуть внезапно; свалиться, как снег на голову.
* Нутуг - кочевье, владение.
* Мангусы - мифические чудовища: огромные, змееподобные, многоголовые.
* Баргуджинская страна - район Саян и озера Байкал.
* Аил - кочевой двор.
* Аланггир номун - небольшой, сравнительно слабый лук.
* Годоли - тупая костяная стрела или стрела свистунка
* Эбертуунгун - Рогатый жеребчик.
* Эсхель-халиун - Выдра.
* Джучи - по-монгольски означает «новый гость».
* Чингис - вероятнее всего, слово произошло от древнемонгольского «тэнгис» (море) и, следовательно, означает нечто вроде «безграничный, как море». Впрочем, некоторые учёные выводят его из китайского «чжэнь» — верный, истинный, то есть «подлинный хан». Третьи видят в нем ойратское «чингис» — крепкий, сильный.
* Алтан-хан - так монголы называли китайского императора.
* Цзинь - государство в северной половине Китая, которым в описываемый период правила чужеземная династия завоевателей - чжурчженей.
* Олджа - добыча, награбленная в походе.
* Гурхан - хан ханов, верховный хан.
* Харачу - монгольская беднота, рядовые пастухи.
* Джебэ - мощная стрела, способная пробивать металлические доспехи.
* Дунгчи - трубач.
* Мерген - меткий стрелок.
* Кумай - наложница.
* «Тайная история» монголов - рукопись, много веков остававшаяся спрятанной в Тайном архиве императорской библиотеки в Пекине. Текст этот был открыт для европейцев в XIX веке русским иеромонахом Палладием (в миру Кафаровым) и стал одним из основных источников сведений о Чингисхане. Многие ученые склоняются к тому, что «Тайную историю» написал в 1228 г. сводный брат Чингисхана Шикикан-Хутуху, первый среди монголов освоивший письменность.
* Урагша - вперёд.
* Взять его колчан - т.е. отобрать власть.
* Менкэ-Кеке-Тэнгри - Вечное Синее Небо.
* Дзерен - азиатская степная антилопа.
* Гутулы - монгольские кожаные сапоги с загнутым вверх носком.
* Найманы, как и кераиты, были христианами.
* Эрдыш - Иртыш.
* Кидани (китаи) - племена монгольской группы, завоевали Северный Китай и образовали на его территории государство Ляо (Железное). Просуществовало Ляо до 1125 г., а затем оно было, в свою очередь, завоёвано чжурчжэнями, образовавшими на его территории государство Цзинь (Золотое). От названия киданей происходит современное название Китая.
* Хур - смычковый музыкальный инструмент, по форме напоминает скрипку.
* Ятага - музыкальный инструмент, похожий на арфу.
* Улигэр - народное сказание.
* Баурчи - человек, ведающий ханским столом.
* Синчжоу - современный город Иньчуань, Нинся-Хуэйский автономный район Китая.
* Даругачи - буквально: «подавляющий неповиновение».
* Хорга - крепость, город, любое укреплённое место со стенами.
* Дойка кобылиц - своеобразная мера времени, бытовавшая в старину у монголов: день делился на шесть частей по числу доек кобылиц.
* Семеро Старцев - духи семи звезд Большой Медведицы; являются покровителями чёрных шаманов.
* Верблюды - до Чингисхана монголы этими животнвми почти не пользовались, но в ходе своих тангутских походов захватили большое количество верблюдов, и с тех пор стали их разводить.
* Красный волк - до конца ХХ века водился в Монголии и Китае, обитая на окраинах пустыни Гоби. Ныне уничтожен.
* Жёлтая река - Хуанхэ.
* Женщина с изображением курицы в волосах и лютней в руке - дух Венеры (курица - эмблема Венеры). Эта планета особо почиталась в Си Ся, она трактовалась даосами как «Великая белая западной стороны планета металла»; с ней был соотнесён белый цвет, а официальное наименование тангутского государства - «Великое белое государство запада».
* Чэнь - вассал.
* Хуанди - император.
* Тэмуцзинь - так в Китае называли Чингисхана.
* День Шахунь ихань* - день Белой Коровы.
* Сычуань - область на юго-западной окраине империи Цзинь.
* Во второй луне года Овцы - 15 февраля- 11 марта 1211 г.
* Дуцзи Сычжун и Ваньянь Чэньюй - сыновья Удубу, будущего императора (1213 - 1223).
* Сюаньпин - город в районе современного города Хуайань.
* Сюаньдэ - современный уездный город Сюаньхуа.
* В ту пору в империи Цзинь было пять столиц: срединная - Чжунду (современный Пекин), северная - Дадин, западная - Датун, восточная - Ляоян, и южная - Бяньцзин (современный Кайфын).
* После завоевания Датуна монголы не оставили в нём гарнизона, и впоследствии Цзинь восстановила контроль над городом.
* Ли - китайская мера длины, равна 576 метрам.
* Зажигательные снаряды были устроены следующим образом. Порох помещался в бумажный шар, облитый смолой, который перед запуском прокалывали раскалённым шилом. Осколочные снаряды также начинялись порохом, но имели не бумажную, а керамическую или чугунную оболочку.
* Сяньпин - современный Кайюань.
* Монеты в Китае имели отверстия, которые использовалась для нанизывания монет на нить. Носили такие деньги связками.
* 1 лян равен 37 граммам.
* Юань-шуай - командующий.
* Сяньлин - начальник уезда.
* Фэнчжи - младший интендант дворца.
* Хуанмынь - «начальник врат»; так называлась должность чиновника, исполнявшего обязанности дворцового интенданта, эконома.
* Бохай (Бурное море) - Ляодунский залив.
* Хэбэй - округ в империи Цзинь, соответствует современной китайской провинции Хэбэй.
* Сяньпин - современный Кайюань в провинции Ляонин.
* Су - современный Цзиньчжоу.
* Великая река - Хуанхэ.
* Волчьим городом называли Гургандж, т. к. по-персидски «гург» - волк.
* Мавераннагр - междуречья Амударьи и Сырдарьи.
* Эмиры - феодалы, военные предводители.
* Кун-фуцзы - Конфуций. Настоящее имя Кун Цю. Привычное нам слово Конфуций происходит от латинской транскрипции китайского словосочетания Кун-фуцзы, что в дословном переводе означает «учитель Кун».
* Корё - государство на Корейском полуострове.
* Го ван - князь государства.
* Сагаан Сар, монгольский Новый год - до середины 13 века его отмечали во время осеннего равноденствия. Это был скотоводческий праздник, монголы называли его «праздником белой пищи» из-за обилия в данное время молочных продуктов. Когда приходил Сагаан Сар, всем полагалось пересчитывать свой скот; жеребёнок становился даганом (годовиком), телёнок - буруном (годовалым телёнком), ягнёнок - тулгэ.
Впоследствии внук Чингисхана, император Хубилай, перенёс по китайскому образцу начало нового года на февраль.
* Лан - китайская мера денег.
* Алдан (алда) - мера длины у монголов, равная примерно 1,5 метра.
* Ехэ Утгэс - Великий Долгожитель.
* Го ван - князь государства.
* Кашгар - столица Кара-киданьского ханства.
* Время установки юрты - чуть больше часа.
* Сартаулами монголы называли мусульман.
* Аббасиды - династия арабских халифов в 750 — 1258. Происходит от Аббаса, дяди пророка Мухаммеда.
* Улемы (от арабского «улама» - учёные) - в точном смысле - сословие мусульманских богословов и законоведов. На практике улемами называют все категории мусульманских духовных наставников, тех, кто совершил паломничество в Мекку, а также образованных уважаемых мусульман.
* Наиб (от арабского - заместитель) - уполномоченное лицо, наместник шаха.
* Алайский хребет — горный хребет Памиро-Алайской горной системы, обрамляет с юга Ферганскую долину.
* Кизил-Арт - перевал высотой 4280 м.
* Терек-Даван - перевал высотой 3871 м.
* Орхон - полководец.
* Хорасан - историческая область, включавшая в себя северо-восточную часть современного Ирана, Мервский оазис, оазисы юга современной Туркмении, северную и северо-западную части современного Афганистана.
* Мазендеран - историческая область в Иране, на юго-восточном побережье Каспийского моря.
* Кафир (арабск. - неверующий) - у исповедующих ислам название всех немусульман.
* Согдиана - историческая область в бассейнах рек Зеравшан и Кашкадарья, один из древнейших центров мировой цивилизации. В середине I тысячелетия до н. э. - территория одноимённого государства. Населявшие эти земли согдийцы (согды) - восточноиранская народность, предки современных таджиков и узбеков
* Фарсах - мера длинны, равная 5760 метров.
* аль-Мукаддаси - Шамс-ад-дин Абу Абдаллах Мухаммед аль-Мукаддаси (аль-Макдиси) (946, Иерусалим, - около 1000), арабский учёный и путешественник. В 80-х годах X века написал трактат «Ахсан ат-такасим фи марифат аль-акалим» («Лучшее разделение для познания климатов»), в котором содержалось систематизированные сведения о землях мусульманского Востока, в том числе о природных условиях каждой из них, о составе населения, о хозяйстве, о торговых путях, о местных обычаях, верованиях и т. д..
* Дехкане - земледельцы.
* Сейхун - Сырдарья.
* Гур - государство, к моменту столкновения с Хорезмом включавшее в себя почти всю территорию современного Афганистана и часть областей Индии. Существовало до 1206 г., уничтожен хорезмшахом.
* Хадис - предание о поступках и изречениях Мухаммеда.
* Харадж - государственный поземельный налог.
* Хаджиб - воинский начальник.
* Джейхун - Амударья.
* Чёрные китаи - кара-кидане.
* Гулямы - от араб. гулям - юноша, молодец, раб. В халифате Аббасидов - конная гвардия, состоявшая из рабов, главным образом тюркского происхождения. Это названия сохранилось в Хорезме за воинами придворной гвардии.
* Лакаб - прозвище.
* Диван (перс. — канцелярия, присутственное место), в мусульманских странах в средние века налогово-финансовое ведомство.
* Ярлык - ханская грамота.
* Искендер - Александр Македонский.
* Дэвы - духи (у мусульман).
* Иблис - название дьявола в исламе.
* Абескунское море - Каспийское море.
* Каххал - врач.
* На юго-западной окраине селения Багир в местечке Даш-кала, которое находится в полутора десятках километров юго-западнее современного Ашхабада, сохранились могилы Шихаб ад-Дина ал-Хиваки и его сына Тадж ад-Дина. В XIV веке на месте их погребения воздвигнут мавзолей.
* Каракорум (по-монгольски - Хара-Хорум) - в современных тюрско-монгольских языках понимается как "кара" - черная, "хорум" - крепость. Летом 1889 г. экспедицией, организованной Восточно-Сибирским отделом Русского географического общества, под руководством известного учёного и общественного деятеля Н. М. Ядринцева были обнаружены развалины Каракорума на правом берегу реки Орхон у стен буддийского монастыря Эрдэнэ-Дзу (основанного в 1585 г. на месте бывшей монгольской столицы). Ныне здесь открыт крупнейший в Монголии исторический музей-заповедник под открытым небом
* Манкбурны - прозвище Джалал ад-Дина, данное ему из-за большой родинки на носу. Большинство современных Джалал ад-Дину арабских и персидских авторов дают значение слова «манк» как «родинка на лице».
* Чавуш — вестовой (младший воинский чин).
* Штурм Нишапура монголы начали 7 апреля 1221 г.
* ал-Фаркадан - буквально: «два телёнка»; две звезды в созвездии Малой Медведицы.
* ал-Джауза - созвездие Близнецов.
* Иншалла - дай-то аллах.
* Мухтасиб — смотритель рынков, проверявший качество всех товаров, чистоту котлов и т. п. Он следил также за нравственностью населения. Должность эта обычно поручалась лицам грамотным, и они часто имели титул имама.
* Синд - Инд.
* Сражение при Синде произошло 23 ноября 1221 г.
* Туг - знамя.
* Этот конь оставался с Джалал ад-Дином ещё много лет, и был освобожден от верховой езды.
* Рана - царь у раджпутов.
* Путешествие Чан Чуня («Вечной Весны»), длившееся - вместе с обратной дорогой - свыше трёх лет, описал сопровождавший его ученик Ли Чжи-чан. Его труд, названный «Сиюцзы», увидел свет в 1228 году в сборнике «Даоцзанцзияо». Первое печатное издание появилось в 1848 году; русский перевод архимандрита Палладия опубликован в 1866 году.
* Ибн ал-Асир - арабский историк XIII в.
* Ямские станции (ямы) - устроенные Чингисханом на важнейших дорогах конные станции, где путники всегда могли получить свежих лошадей. Гонцы хана и его военачальников, иностранные послы и купцы пользовались ими бесплатно.
* Бектутмыш и Соркактани-беги - родные сёстры, приходившиеся племянницами ван-хану Тогорилу. Бектутмыш была старшей женой Джучи, а Соркактани-беги - старшей женой Тулуя.
* Перед походом на Хорезм Чингисхан завещал трон Великого Кагана - и, соответственно, верховную власть над братьями - своему третьему сыну Угедею. Земли же он разделил между сыновьями следующим образом. Старшему, Чагатаю, достались Уйгурия, Семиречье и Маверранахр. Младший, Тулуй, получил коренной монгольский улус. Угедею, кроме престола, предназначались Западная Монголия и Джунгария. Джучи же получил меньше всех: небольшую территорию вокруг разрушенного Гурганджа и - далее, на запад, все земли, «куда достигнут копыта монгольских коней». Но эти земли ещё не были завоёваны. Правда, сын Джучи, Батый, расширил границы Джучиева улуса, завоевав Поволжье, половину русских княжеств и обширные степные владения - от Оби до Днестра.
* Аланы - осетины.
* Сражение на реке Калке произошло 31 мая 1223 г.
* К этому времени Джебэ и Субедей располагали силами трёх туменов, два из которых пришли с ними из Средней Азии, а один был набран из кочевников Северного Кавказа.
* Хухедей-мерген - Орион.
* Долон эбуген - Большая Медведица.
* Мечин - Плеяды.
* Цолмон - Венера.
* Алтан гадас - Полярная звезда.
* Время дойки одной овцы равно примерно 10 минутам. У монголов для обозначения небольших фиксированных отрезков времени использовались выражения, основанные на стандартных хозяйственных процедурах. Например, время установки юрты - около 1 часа, время кипения одного котла чая - 8-10 минут, и т. д.
* Субурган - буддийское культовое сооружение.
* Сучжоу - современный Цзюцюань, расположен к востоку от Великой Китайской стены.
* Ганьчжоу - современный Чжанье, расположен на реке Хэйхэ, в центральной части китайской провинции Ганьсу
* Линчжоу - современный Линъу, Нинся-Хуэйский автономный район Китая.
* Лингун - высший командный титул у тангутов.
* Сабдыки - духи гор, лесов, степей, пустынь, жилищ, вообще всех мест, какие есть на земле. Они «заведуют» животными и к людям, если те их почитают, относятся безразлично. Но жестоко мстят тому, кто их обидит.
* Гарни (Гарниси) - средневековая крепость, развалины которой находятся к юго-востоку от Еревана, на берегу реки Гарничай.
* Рей — один из древнейших городов Ирана, разрушенный монголами. Его развалины находятся в нескольких километрах к югу от Тегерана.
* Души-хан - Джучи.
* Хилат - город на восточном берегу озера Ван.
* Шихаб ад-Дин ан-Насави. «Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны».
* Хан Дамба-Дарджи - повелитель злых духов.
* Согласно «чёрной» шаманской вере монголов, вселенная состоит из трёх миров: верхнего, среднего и нижнего. Все они населены духами; но средний мир особенный, поскольку включает и наш вещественный мир. Соответственно каждый человек представляет собой сплав из трёх духовных сущностей. Истоки каждой из трёх душ находятся в одном из миров: душа ами принадлежит верхнему, душа сунесу - нижнему, а душа сульде - среднему мирам. Ами и сунесу способны перерождаться, а сульде не перерождается, но становится природным духом.
* Баргуджинское море - озеро Байкал.
* На месте тангутского царства монголы создали область Тангут, а столицу Ся переименовали по-китайски в Нинся - Усмиренное Ся.
* Суту-Богдо Чингисхан - в переводе с монгольского: «Божественный Чингисхан».
================================
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ ЧИНГИСХАНА
1162 год
В урочище Делюн-Болдох, в восьми километрах севернее современной российско-монгольской границы, у тайджиутского вождя Есугея рождается сын Тэмуджин (к этой дате склоняются большинство историков; она является официально признанной в Монголии и КНР. Но некоторые источники указывают и другие годы: 1155, 1161, 1167).
1171 год
Есугей-багатур обручает девятилетнего Тэмуджина с Борте, дочерью Дэй-сечена, вождя хонкиратов. На обратном пути Есугей разделил трапезу с татарами, был ими отравлен и через несколько дней скончался.
1173 год
Зимой Тэмуджин с Джамухой играют в альчики на льду Онона. Здесь они поклялись быть друг другу андами - т. е. побратались.
1176 - 1178 годы
Тэмуджин и Хасар убивают своего сводного брата Бектера. Тайджиутский князь Таргутай-Кирилтух велел схватить Тэмуджина и надеть ему на шею рабскую колодку. Однако через некоторое время Тэмуджину удаётся бежать из становища тайджиутов.
1182 год
Меркиты совершают набег на стан Тэмуджина и увозят с собой его жену Борте. Объединившись с кераитами и джаджирами, Тэмуджину удаётся отбить Борте. Тэмуджин с Джамухой, решив отныне кочевать вместе, разбивают свои курени поблизости друг от друга.
1183 год
Рождается сын Тэмуджина Джучи. Разрыв Тэмуджина и Джамухи. К Тэмуджину уходят люди от Джамухи. Вскоре часть монголов собирается на курултай и избирает Тэмуджина своим ханом. С этого дня он получает новое имя - Чингис.
1187 год
Один из людей Чингиса убивает Тайчара, младшего брата Джамухи, занимавшегося кражей его коней. Джамуха решает отомстить и ведёт джаджиратов против Чингисхана. К ним присоединяются тайджиуты Таргутай-Кирилтуха, а также племена уруудов и мангудов. Две конные орды - по три тумена с каждой стороны - сшибаются у подножия гор, в урочище Далан-бальчжут. Войско Джамухи опрокидывает и теснит нукеров Чингисхана, которым удаётся спастись, укрывшись в Цзереновом ущелье. Джамуха решил не штурмовать ущелье, но безжалостно расправился с пленными, приказав сварить их в котлах. Потрясённые его жестокостью, урууды и мангуды переходят на сторону Чингисхана.
1198 год
Чингисхан помогает свергнутому с престола ван-хану Тогорилу вернуть власть над кераитами.
1201 год
Джамуха собирает враждебных Чингисхану вождей на курултай в урочище Алхуй-булах. Его провозглашают гурханом и договариваются выступить против Чингисхана и ван-хана Тогорила, вверив Джамухе командование объединёнными силами племён. Битва в урочище Койтен: победа Чингисхана, гибель Таргутай-Кирилтуха и бегствоДжамухи.
1202 год
Чингисхан разгромил татар в урочище Далан-Нэмургес. Поголовное уничтожение всех пленных мужчин, кто «выше тележной оси».
1203 год
Летом объединённые силы Джамухи и ван-хана Тогорила разбили войско Чингисхана. Вскоре спасшийся бегством с 2600 воинов Чингис берёт реванш, окружив ставку ван-хана и разбив кераитов. Бегство и гибель Тогорила.
1204 год
Поход Чингисхана на Алтай, в страну найманов. Поражение и гибель Таян-хана. Воевавшему на его стороне Джамухе с остатками джаджиратов снова удаётся спастись бегством. В этом же году Чингис покоряет меркитов и включает их в свой улус.
1205 год
Новый поход Чингисхана через Алтайский хребет и преследование остатков меркитского войска. Разгром на берегу Эрдыша объединённых сил меркитов Тохтоа-беки и найманов Кучлука. Гибель Тохтоа-Беки и бегство Кучлука на реку Чуй, в страну кара-киданей. Зимой вернувшемуся в родную степь Чингису джаджираты выдают Джамуху, и тому по приказу хана переламывают хребет.
1205 год
В северные пределы государства тангутов (Си Ся) совершает набег посланное Чингисханом войско под командованием переметнувшегося к нему киданьского полководца Елюя Ахая, отпрыска низвергнутой в Китае царственной династии Ляо. Разграбив северо-западные области Си Ся, Елюй Ахай возвращается к хану с богатой добычей, приведя с собой множество верблюдов и тысячи тангутских невольников.
1206 год
В Монголии на большом родовом собрании (курултае) близ истоков реки Онон Чингис провозглашён Ханом ханов.
1207 год
Ойраты, киргизы и другие «лесные люди», живущие к западу от Байкала и в верховьях Енисея, без применения силы признают над собой власть Чингисхана.
1209 год
Притяньшаньские уйгуры выходят из-под власти кара-киданьского гурхана, и к Чингисхану от них прибывает посольство с просьбой принять Уйгурию в состав его улуса. Хан удовлетворяет их просьбу и выдаёт замуж за идикута (правителя) уйгуров Барчука свою дочь Ал-Атуну.
1207 - 1210 годы
Чингисхан совершает несколько походов в Си Ся. Тангутский император Ань Цюань соглашается признать себя чэнь (вассалом) Чингихана, выплачивает ему дань и выдаёт за монгольского властителя свою дочь, принцессу Чаху.
1211 год
Первый поход Чингисхана за Великую китайскую стену. Встретив на своём пути хорошо укреплённые крепости, Чингисхан вынужден отвести своё войско назад. Уходя на север, монгольские отряды делают крюк и, рассеявшись по государственным пастбищам, угоняют огромные лошадиные табуны, сберегавшиеся для пополнения императорской кавалерии. Это был ощутимый удар по военной мощи недобитого, но основательно потрёпанного южного соседа.
1212 год
Зимой князь Елюй Люгэ по сговору с Чингисханом поднимает восстание киданей против императорской власти на севере Ляодуна. Новый поход Чингисхана в империю Цзинь. Ранение Чингиса стрелой в ногу при осаде западной столицы империи - Датуна.
1213 - 1215 годы
Монголы продолжают разорять Северный Китай. Захвачена срединная столица империи Цзинь - Чжунсин. Здесь в 1215 г. Чингисхан принимает послов от Хорезмшаха Мухаммеда и предлагает тому договор о мире и дружбе.
1216 год
С запада приходит тревожная весть: Субедей и Джучи, посланные на запад, чтобы разгромить остатки меркитов, подверглись нападению хорезмийского войска под предводительством Мухаммеда. Узнав о вероломстве хорезмшаха, Чингисхан обескуражен. Оставив часть своих войск во главе с нойоном Мухали завершать покорение империи Цзинь, он возвращается в Монголию - готовиться к большой войне с Хорезмом.
1218 год
Кучлук во главе кара-киданьского войска является в Илийскую долину и осаждает Алмалык. Бузара, владетеля Алмалыка, он подкараулвает, когда тот выезжает на охоту, и убивает. Жена Бузара - внучка Чингисхана - возглавляет оборону осаждённого города. Разгневанный хан посылает нойона Джебэ во главе двух туменов против кара-киданей. Притесняемое Кучлуком мусульманское население восстаёт против своего правителя. Кучлук бежит в Бадахшан, где его настигают монголами и убивают. Западная граница монгольской империи придвигается к Хорезму. Чингисхан созывает курултай, на котором принято решение: выступать в поход против Хорезма.
1219 год
Монголы вторгаются в Хорезм. Войско Чингисхана осаждает Отрар.
1220 год
Оставив часть своего войска во главе с Чагатаем и Угедеем продолжать осаду Отрара, Чингисхан переходит пустыню Кызылкум и подступает к стенам Бухары.
Повержены Бухара, Самарканд и множество других городов Мавераннагра. Хорезмшах Мухаммед II скрывается на острове в Каспийском море, где и умирает, а его сын Джалал-ад-Дин бежит в Афганистан, где собрирает новое войско и разбивает тумен сводного брата Чингисхана - Шикикана-Хутуху.
Посланные на поиски Мухаммеда тумены Субедея и Джебэ захватывают западные территории Хорезма и достигают Азербайджана.
Чингисхан принимает решение строить столицу монгольской империи - Каракорум.
1221 год
Пал Гургандж. Чингисхан лично возглавляет преследование Джалал-ад-Дина. Вскоре Джалал-ад-Дин терпит поражение в битве при реке Синд и бежит в Индию.
1222 год
Три тумена во главе с Субедеем и Джебэ проходят по Кавказу, разбив сначала войско грузинского царя Георгия Лаша, а затем - аланов и половцев.
1223 год
Смерть Мухали, командовавшего войсками в Китае, что замедлило продвижение монголо-татар в Северном Китае.
Войско Субедэя и Джебэ вторгается в половецкие земли. При реке Калке монголы разбивают объединённые силы русских и половцев. Затем Субедей и Джебэ вторгаются в Волжскую Булгарию - но, получив отпор, отступают.
1224 -1225 годы
Чингисхан возвращается в степь, располагает свою ставку в Каракоруме и, дав отдых войску, готовится к походу на тангутов. Он требует от императора Си Ся в заложники его сына, но получает отказ.
1226 год
Чингисхан с большим войском преодолевает пустыню Гоби и вторгается в Си Ся.
1227 год
Убит старший сын Чингисхана Джучи. Ему наследует его сын Бату, известный на Руси как хан Батый. Осада и сдача столицы Си Ся - Чжунсина. Сдавшийся в плен тангутский император умерщвлён. Смерть и тайные похороны Чингисхана. Монгольская империя разделена между его сыновьями. Каждому из них выделен улус с определённым количеством войска и зависимыми людьми.
Тулуй, младший сын Чингисхана, получает в удел Монголию - коренное владение отца. Ему отдано в подчинение 101 тыс. воинов из 129 тыс. человек регулярной армии.
Угедею, третьему сыну Чингисхана, выделен улус в Западной Монголии с центром на верхнем Иртыше и Тарбагатае. После возведения на трон Великого хана в 1229 г. он поселяется в Каракоруме - столице Монгольской империи. В период правления Угедея (1229—1241) завершено завоевание монголами Северного Китая, завоёваны Армения, Грузия и Азербайджан, предприняты походы Батыя в Восточную Европу; организована почтовая служба (ям), произведена перепись населения, закончена постройка Каракорума.
Чагатай, второй сын Чингисхана, по завещанию отца назначен верховным судьёй империи, блюстителем «Ясы». Кроме звания судьи, получил огромный удел: он становился властителем Маверранагра. Чагатай принародно торжественно крестится в христианском храме Самарканда.
Бату-хану (наследнику Джучи) отдали земли, расположенные к западу от Иртыша. В этот удел вошли северная часть Семиречья и Восточный Дешт-и-Кипчак, включая Нижнее Поволжье. Границы Джучиева улуса были расширены при Бату-хане, совершившем поход в Камскую Булгарию, на Русь и в Восточную Европу.