С фильмом «Кавказская пленница» связаны воспоминания молодости, а познакомиться с Натальей Варлей я мечтал долгое время. Однако, когда выпал такой счастливый случай, не воспользовался им. В Одессе снимался фильм с участием Наташи, и только что приехавшая съемочная группа поселилась в гостинице «Театральная», куда я принёс чертежи для курсовых проектов заочникам с моего факультета. Борзой киношник успел «положить глаз» на одну из моих знакомых и предложил мне бартер: я его знакомлю с ней, а он меня — с Натальей. Я удивился: «Разве это возможно?» «Конечно. Она одна сейчас скучает». Сердце моё подпрыгнуло до потолка, и я отказался. Его удивление зашкалило, но я объяснил просто: «Хочу, чтобы она осталась пленницей моей мечты, сказочным виденьем бывшей флотской жизни». Мы пошли вниз, в ресторан, где за рюмкой чая или стопкой кофе, не помню, он выслушал историю из моей недавней жизни военмора.
Мой одноклассник и друг Юрка служил штурманским электриком на атомной субмарине, и после облучения заболел лимфогранулематозом. Из письма его девчонки я узнал, что он в госпитале. Я решил узнать об этой болезни у своей тёти, врача-гематолога из Военно-Медицинской Академии. Она грустно покачала головой: «Не жилец. Сколько мы их похоронили, молодых, красивых. У многих был такой диагноз». Так и случилось. Тетка тогда еще порадовалась, что я в механики-дизелисты пошел и на атомную не попаду. Да, в молодости была привычка лезть в пекло, но скоро я понял, что длительная автономка не для меня, а атомная лодка кратчайший путь к могиле, что мы для политиков и высокого начальства мусор, который не жалеют. Будущее показало, что сбылись самые худшие мои опасения, насмотрелся и наслушался я такого! Чего стоит, например, факт гибели десятков наших ребят при перевозке их на Кубу в необорудованных трюмах грузовых судов во время Карибского кризиса. Не привыкшие к тропической жаре, они просто умирали: для соблюдения режима секретности выход на палубу разрешался только ночью. Об этом я узнал от непосредственного участника тех событий.
Наша лодка готовилась к постановке на ремонт в док и последующей переброске на Северный флот. Я был курсантом, дублером старшины команды мотористов. Команда уже начала потихоньку готовить лодку к ремонту, хотя приказа о выведении нас из компании еще не было. Время поджимало, ибо лодка в плавдоке должна быть отбуксирована по рекам до ледостава, и к началу буксировки ремонт должен быть закончен. Впрочем, как у нас шутили, «каждый приказ — предпоследний». Вместо постановки в док мы пошли испытывать новый гидроакустический прибор, привезенный изобретателем, молодой, очень красивой женщиной. Поселили ее в каюту замполита. Крутились мы вдоль наших берегов неделю. Командир, сам страшный матерщинник, построив команду, предупредил, что, пока Она на борту, никакого мата не должно быть. И показал внушительный волосатый кулак. Курсировали в паре с другой лодкой, потом подключился противолодочный корабль. Особенности устройства гальюна у нас не позволяют комфортно отуалечиваться женщине внутри прочного корпуса и ей предоставляли эту возможность в наружном гальюне, в рубке. Понятно, что это возможно только при плавании в надводном положении. Свободным от вахты разрешали покурить наверху по три человека, не более. Чтобы не пререкаться с курцами, командир или вахтенный офицер включал зуммер «срочное погружение». Курящих как ветром сдувало вниз. Ведь никто не знает, учебная это команда или нет. Кто замешкается, пойдет крабов кормить. Изобретательша, поначалу розовая от смущения, поднималась в рубку и шла в туалет, в смысле, в гальюн. Ну, какая тут дисциплина, если такая баба на борту? От одного имени дурели – Оксана! Командир, собиравшийся на пенсию, по-отечески ее опекал, но ходил хмурый: «Не к добру это». Он видел затуманенные глаза подчиненных и в душе молил Бога, чтобы красавица скорее покинула его лодку. Наконец, подошел сторожевик забрать Оксану: испытания закончились. Она тепло попрощалась с высыпавшей наверх командой, чмокнула командира в щёку, и через минуту мы видели лишь белую руку, махавшую нам с кормы корабля, взревевшего своими моторами. Вот исчезла из вида и она. Командир наш потер руки, откашлялся: «Так, раз уж все вы здесь…» Матерился он четверть часа, не меньше. Накипело! Но выдохся и он, хотя моряки, улыбаясь, поглядывая друг на друга — «во даёт!», хотели бы послушать ещё. Такой витиеватый мат — искусство. Закончив многоэтажное строение, наш кап-два шумно выдохнул, резко махнул правой рукой и скомандовал: «По местам!» Все, как горох, посыпались вниз. Командира моряки уважали.
В соответствии с новым приказом мы вместо постановки в док пошли на ученья. Очень уж напряжённая была международная обстановка.
Есть на лодке устройство РДП — «работа дизеля под водой», по-немецки — «шноркель». Это труба диаметром с телеграфный столб. С этакой бандурой наверху поплавковым клапаном, закрывающим входное отверстие при погружении в воду. РДП позволяет лодке идти под дизелями на перископной глубине. При запланированном погружении сначала останавливают дизеля, закрывают выхлопные захлопки, затем захлопки воздуховода, потом погружаются. При внезапном погружении, например, угрозе атаки или столкновения, поплавок перекрывает воздуховод, создаётся резко разрежение в отсеке, автоматика останавливает дизель и закрывает все захлопки. На случай отказа автоматики под выхлопными захлопками сидят в пятом отсеке мотористы с метровым ключом-розмахом, готовые закрыть их вручную. Но если вода под давлением уже хлынула в отсек, то закрыть их невозможно. В смысле безопасности это самое слабое место на лодке. Техника отказывает и аварии нередки. Вот и мы попали в переделку: хлебнули водички и с затопленным 5-м отсеком легли на грунт на глубине 45 метров. Из отсека успели выскочить все. Двери задраили, задрайки хорошо обжали. Я в это время был в 7-м отсеке — моя вахта через час, а отдыхать лучше там, где прохладнее и тише. Концевой отсек — спасательный. Там над крышкой люка закреплён аварийный буй. Отдали его, он всплыл на поверхность. В отсеке собрались электрики, торпедисты, мотористы и трюмный машинист. Офицеров и сверхсрочников не было. Командиром отсека был старшина 1-й статьи срочной службы. Никакой паники, аварийное освещение работало. Начали всплытие через торпедный аппарат. Сбрасывали робы, надевали свои суконные форменки и брюки, шерстяные свитера, влезали в гидрокомбинезоны, надевали аппараты ИДА-59. Залезали по трое в трубу торпедного аппарата, задняя крышка закрывалась, выравнивалось давление с забортным, открывалась передняя крышка. Первый всплывающий прикрепил к лёгкому корпусу лодки буйреп буй-вьюшки. Это всплывающая катушка. На ней верёвка с маленькими и большими узлами. Узлы отмечали глубину и обозначали время ожидания на ней. Таблицу декомпрессии все знали наизусть. Воздуха в баллонах высокого давления достаточно, причём большая часть его закачана в баллоны электрокомпрессором. Наш дизель-компрессор ДК-2 давно своё отработал и ломался если не через день, то каждый день. Воздух, им закаченный в баллоны, имел запах гари. Он лишь условно пригоден для дыхания. Глубина, на которой мы лежали, не была опасной, и воздушной смеси в дыхательных аппаратах должно хватить для безопасного, медленного всплытия. Рядом свои корабли: увидев плавающие оранжевые «ромашки» вокруг аварийных буев, спустят шлюпки и подберут подводников. Погода хорошая, дневное время. На поверхности нельзя от своих отрываться одиночек в море трудно найти. А так, наполнил из пальчикового баллончика на боку внутренние полости гидрокомбинезона, и качайся, как мяч, на волнах, привязавшись к аварийному бую. Командир отсека, когда мы остались вдвоём, приказал мне надевать его спасательное снаряжение, уяснив, что на меня гидрокомбинезона и аппарата не хватило. Он был очень серьёзен и даже торжественен. Это было его первое боевое крещение. Я отказался.
— У меня гайморит, нос не продувается. Ты вспомни, как в учебке в водолазной башне таких не допускали к всплытию! Ведь там всего тринадцать метров был столб воды. Мало того, что я могу оглохнуть от разрыва барабанных перепонок, так в трубе торпедного аппарата (ТА) могу с ума сойти от боли, когда начнёшь выравнивать давление с забортным. Всплывай сам, не волнуйся за меня. Всё сделаю, как надо. Ни к чему здесь лишний рот, сам понимаешь. Одевайся, пока напишу записку, что отказываюсь от всплытия, чтобы снять с тебя ответственность. Жаль, что «каштан» не работает.
«Каштаном» называли систему внутренней связи. После короткого раздумья старшина кивнул головой и начал облачаться. Робу свою он пожалел бросить и надел её поверх форменки. Мою записку прочитал, завернул несколько раз в пластиковый пакет и сунул в карман робы, где на белой ленте были цифры его боевого номера. Я помог завязать жгутом резины переднюю часть комбинезона: именно через эту горловину влезают в ГК-2. Надел на шею дыхательный мешок спасательного аппарата. Он включился в аппарат, открыв баллон с дыхательной смесью. Мы обнялись, и он полез в трубу ТА. Закрыв заднюю крышку и выравняв давление, я открыл переднюю крышку аппарата. Прощальный стук и всё стихло.
Совсем один. Росший с детства отщепенцем, болезненно чувствовавший себя в толпе — наконец-то я досыта нахлебаюсь одиночества. Комок в горле появился и исчез. Нет, плакать не буду. Тем более, что главным мотивом моего поступка был не страх оглохнуть, а желание испытать себя. Я решился на это, лишь убедившись в поддержке своего ангела-хранителя, внутреннего голоса.
Попробую спастись. В принципе, если поднять давление в отсеке до забортного, можно открыть ТА и затопить отсек до верха трубы аппарата. Блокировка на нем не работала. При её исправности крышки торпедного аппарата могут работать только в режиме: если одна открыта, то другая не откроется. Этого требует безопасность. Видимо, торпедисты поторопились с демонтажем, считая, что идут в ремонт.
Я начал поднимать давление в отсеке, открыв воздушный вентиль. Туман, сырость, запах дизельного выхлопа и боль в ушах. Закрыл вентиль, пусть уши привыкнут. Ничего, дышать можно, но голова разболится. Лучше очистить воздух аппаратом регенерации. Открыл банку с пластинами перекиси натрия и вставил четыре пластины в пазы аппарата регенерации воздуха. Человеку одной банки хватает на двое суток. Реакция поглощения углекислого газа и выделения кислорода идёт с выделением тепла, поэтому над аппаратом можно даже руки греть. Банок много, пищи хватает, питьевой воды тоже. Всё зависело от герметичности переборки между шестым и седьмым отсеками. Дверь слабовата, наверняка резина жёсткая и изношенная. Подпор давления воздуха в шестом отсеке пока сдерживает поступление воды, но просачивание всё равно идёт. Кроме того, загерметизированная аккумуляторная яма тоже подтопляется потихоньку. Дойдёт вода до контактов и клемм — аварийное освещение погаснет.
Чем дольше я рассуждал и вдавался в технические детали возможности спасения, настроение моё тем больше ухудшалось. И тут я вспомнил, что вчера в седьмом отсеке крутили знаменитую «Кавказскую пленницу». Это был единственный фильм на борту. Торпедисты приволокли в отсек преобразователь переменного тока, работавший от низковольтной аварийной сети освещения. Старенькая «Украина» исправно поднимала настроение, отвлекая от печальных мыслей. На таких же проекторах работали сельские киномеханики, даря счастливые минуты колхозникам. Я вспомнил бабу Марию, у которой гостил каждое лето, деревню со странным названием Пустынь, где жила Люба тайный предмет обожания. Возвращаясь в город, я её почти забывал до следующего лета: в городе страсти были покруче. Люба мечтала уехать в Ленинград и разбивала мечты своим поклонникам, которых было немало в округе. Ночью, после просмотра фильма и посиделок в кругу сверстников, мы возвращались в свою Пустынь веселой ватагой, окружив Любку, чувствовавшую себя королевой. Как приятно было идти сзади чуть сбоку от неё, поглядывая на едва угадывающийся в темноте очаровательный профиль, слышать её голос. Мы провожали девчонок до дома, а сами, возбуждённые, ещё долго шарахались по деревне в поисках приключений, мешая спать уставшим колхозникам, которых в 6 часов утра разбудит бригадир, стуча своей деревяшкой-протезом. Фильм закончился, и оборвались воспоминания детства.
Возвращаюсь мыслями к суровой действительности. Без аппарата всплыть можно, погибнув от баротравмы легких и кессонной болезни. Глубина не ахти, но длительное пребывание на ней под давлением опасно при всплытии. Слишком много азота растворяется в крови, резкое всплытие вызывает закупорку сосудов пузырьками газа. Особо опасно для глаз и мозга. Адские муки! Нужно сделать дыхательный аппарат, чтобы выдержать получасовое всплытие. Надеясь на чудо, стал перерывать ящики, сундуки и стальные шкафы в поисках хотя бы деталей аппарата: баллончиков, дыхательного мешка. Чуда не произошло. Устав от поисков, лег и мгновенно уснул. Что-то начало будить меня: отчаянно пытаясь проснуться, я застонал. В то мгновение пробуждения в ушах, в слуховой памяти остались стон и какой-то стук. Ухо жадно ловило посторонние шумы. Тишина. И всё же на уровне подсознания что-то осталось: ведь во сне оно командует, когда сознание отключено. Непонятно что, но точка беспокойства сохранилась.
Повезло, что не попали в толстый слой ила, и ребята смогли всплыть, что блокировка не работает, и у меня есть малюсенькая надежда на спасение. Я неплохо для новичка знал устройство лодки, что касалось электромеханической части, но тонкости устройства торпедного аппарата были неведомы мне. Если бы старшина перед всплытием не произнёс значительно и с особым смыслом: «Блокировка на аппарате не работает», я бы и не думал о самостоятельном спасении, а спокойно ждал спасательного колокола. Резиновой «гармошки» в нижней части аварийного люка, позволяющей всплывать через него с частичным затоплением отсека, у нас не было. Не в моём характере пассивно ждать. Надо заставить себя думать. «Ведь хвастал же перед друзьями, что могу додуматься до чего угодно. Вот и думай, морщи лобик».
В принципе, можно сделать из воздухонепроницаемого мешка нечто подобное водолазному колоколу и в нём всплыть. Перерывая ящики торпедистов и трюмных, обнаружил всякие заначки, но, кроме инструментов, для себя ничего нужного не попалось. Впрочем, брезентовые мешки имелись. Один отлично подходил для изготовления «колокольчика», как я его сразу окрестил. Брезент, набухший в воде, становился водонепроницаемым. Будет ли он держать воздух? Нужно его усилить, вставив внутрь полиэтиленовый мешок чуть больший по размеру, а цилиндрическую форму и жесткость придаст проволочная спираль. По периметру входного отверстия сделать проволочные крючки для крепления грузов, уравновешивающих плавучесть. Железок в отсеке полно, проблема подобрать одинаковые. Как заполнить «колокольчик» воздухом? Нужен резиновый рукав длиной от воздушного патрубка до выхода из торпедного аппарата, то есть более 10 метров. Иначе придётся таскать воздух в собственных лёгких.
Опять просмотрел фильм. Если бы в детстве мне сказали, что буду сам себе крутить кино, я бы сам себе и позавидовал: «Эх, счастливчик». Если дождусь спасателей, фильм возьму с собой, не брошу здесь. Открыл банку галет, поел, запил водой и как провалился в сон. Видимо, во сне мозг работал, решая проблему спасения: по крайней мере, в момент пробуждения я как раз об этом думал. Проверил метку уровня воды. Её прибавилось на дюйм. Открыл воздушный вентиль, с минуту подождал, закрыл. Заложило уши, но они легко продулись. Гайморит, видно, с испуга, исчез. Открыл новую банку с пластинами регенерации: воздух в отсеке явно требовалось очистить. Вставала проблема просачивания воды в отсек. и её тоже нужно решать. Если поднимать давление воздуха в отсеке, а здоровье теперь позволяло, то появится опасность отравления угарным газом: я же не знаю, какая его концентрация сейчас. Подышишь-подышишь, а потом брык без сознания. Гемоглобин крови под воздействием окиси углерода теряет свои свойства переноса кислорода из лёгких к тканям, и первым реагирует на голодание мозг. Свежего воздуха и скорой помощи здесь нет. Если упал уже не встать.
При переходе из отсека в отсек дверь за собой закрываешь, где бы лодка ни находилась: в море, у причала на базе, на ремонте и т. д. Так вырабатывается автоматизм у подводников, спасающий лодку и людей в аварийных ситуациях. Дизельная ракетная лодка, на которой я проходил практику в Лиепае в 1967 году, затонула в сухом доке, куда её поставили на ремонт. Осенью разразился жестокий шторм, сорвало ворота дока. Гребные валы были сняты, отверстия не заглушены, двери между отсеками открыты. Двое вахтенных успели по мосткам свинтить на берег, а лодка осталась на дне дока. Собирались её в какую-то арабскую страну продавать, да пришлось снова ремонтировать: все электромоторы, генераторы и многое из электрооборудования в морской воде приходит в негодность. Нужно снимать и промывать пресной, потом дистиллированной водой, сушить, замерять сопротивление обмоток. Мне об этой аварии рассказал наш офицер из экипажа. Мы случайно с ним встретились на Невском проспекте. При пожаре, если двери задраены, есть шансы спастись. Есть ещё смертельная опасность попасть в созданный работающими дизелями вакуум, если не сработает автоматика. Был такой случай, когда после прекращения подачи топлива двигатель продолжал работать на распыленном масле из трубопровода системы гидравлики. Трубка лопнула в районе воздухозаборника дизеля, и горячее масло под давлением 120 атм превратилось в топливо. Мало того, дизель вразнос пошёл.
Перебираю в памяти известные случаи спасения лодки и людей, но на ум приходит лишь всякая ерунда. Жизнь создаёт самые невероятные ситуации. В той же Лиепае в июле 1967 года мы встречали нового комбрига. Бригада дизельных лодок состояла из двух дивизионов. В одном он уже побывал и должен был прибыть к нам. Весь личный состав построен на плацу в две шеренги подобием буквы Г. Короткая часть командование дивизиона, офицеры. Длинная собственно экипажи не находившихся на боевом дежурстве и учениях лодок. Ждали долго. Нас строили и распускали уже дважды. Куда заезжал после знакомства с первым дивизионом комбриг — неведомо. Мы два часа маялись от безделья. За смежным с нами забором находился стройбат. Была дырка в заборе. Ее периодически заделывали, но то наши вновь отрывали доски, то чернопогонники возле неё торговал наш магазинчик. В Лиепае тогда была отвратительная питьевая вода, и новички, пока к ней привыкали, пили в магазинчике лимонад. От стройбатовцев к нам через дырку шлялся козёл клянчить хлеб. И сейчас пришёл. Нас как раз распустили покурить. Точно помню, что не из нашего экипажа нашлись умники, обрядившие козла в гимнастёрку с черными погонами и стройбатовскув фуражку. Потом выпихнули козла в дырку, и он ушёл. И вот, стоим, ждём. Наконец, от ворот КПП закричали: «Едет!» Подали команду: «Смирно! Равнение налево!» Бравый капитан 1 ранга вышел из новенькой чёрной «Волги» и, приложив правую руку к козырьку фуражки, зашагал к нам. Сначала ему отдал рапорт, кажется, дежурный по КПП, затем дежурный по части. Не помню, был ли командир дивизиона в тот момент на плацу. По идее, он должен был рапортовать новому бригадному командиру. Все офицеры смотрят налево, на комбрига, и не видят, как из-за нашего правого фланга со стороны дырки в заборе вышел и двинулся строевым шагом навстречу новому начальству козёл... в рваной тельняшке и бескозырке, проткнутой через рога, с завязанными под бородой, лентами. Пока комбриг проходил вдоль строя офицеров, козёл проходил вдоль нашего строя, и его постепенно видели всё больше и больше людей: матросов и старшин нашего строя, потому что он смещался влево, и офицеров, потому что при прохождении начальника, его, начальника, «ели» глазами. Так по уставу положено. Комбриг, глядя вправо на шеренгу офицеров, козла не видел. И вот, дойдя до конца офицерской шеренги, он повернул налево. Наступило всеобщее оцепенение. Комбриг остановился, когда козёл не дошёл до него метров пятнадцать, опустил в растерянности руку, мгновенно побледнел, затем покраснел, стиснув зубы. Несколько секунд гнев, стыд и смятение сменялись на его лице. Но, молодец, взял себя в руки и, показывая на козла пальцем, засмеялся и спросил: «А это что за чудо меня встречает? Все грохнули смехом. Пока мы смеялись, смертельно испуганный дежурный по КПП с помощником схватили козла за рога и отволокли его за пределы части. Снова была подана команда «Смирно!», комбриг поздоровался с экипажами, причем мы гаркнули «Здра... жла...» что было мочи, как на параде. Не знаю, кто какой втык получил потом за козла, но на «губу» точно кого-то отправили. Забор заколотили новыми досками в два ряда, только через неделю на старом месте опять зияла дыра. Война войной... А новый командир нас невзлюбил после этого и ошивался, в основном, в другом дивизионе. Почему никто из нашего строя не выскочил убрать козла? Была команда: «Смирно! Равнение налево!» Не посмели. Боялись высунуться. Проклятая муштра.
«Колокольчик» получился страшноватым. Неказистость не мешала мне с гордостью смотреть на произведение своих рук. Итак, сколько я выдержу в нём? Надел мешок на себя, завязал плотно горловину на своей талии и принялся считать. Досчитал до четырехсот восьмидесяти, то есть восемь минут. Через час опыт повторил, сначала сделав двадцать глубоких вдохов, как кашалоты перед нырянием. Продержался десять минут. Передохнул, сделал в пустой банке из-под регенерации полсотни отверстий в дне, вложил туда пять пластин и с этой банкой загерметизировался в «Колокольчике», причём старался дышать над банкой. После этого эксперимента, продержавшись почти двадцать минут, долго не мог отдышаться, голова разболелась страшно. Поел и завалился спать. Проснувшись, долго не мог прийти в себя, всё вспоминал, где я. Когда понял, захотелось опять уснуть, хотя, если честно, прогресс налицо. Если закрепить на себе два таких импровизированных аппарата из банок, можно достичь требуемых по таблице декомпрессии тридцати минут. Но как пронести их в воде через торпедный аппарат? Притащить туда целую банку и открыть её уже на месте? Пластины из банки достают металлическими щипцами. Значит, нужно будет пронести 3 банки: одну полную и две пустых.
Потренировавшись, научился в полной темноте быстро заряжать самодельные аппараты. Непосредственно перед всплытием нужно дать рукам привыкнуть к этой операции, обеспечить себя тёплой одеждой во время всплытия: если наверху двадцать пять градусов тепла, то у дна двенадцать - четырнадцать. Перерыл опять все ящики и нашел старые суконные брюки, робу и свитер. Отыскал и капроновый линь для линеметателя. Какая-то мысль исподволь сверлила мне мозг, не давала покоя. Похоже, появился страх. Внезапно я вспомнил о системе пожаротушения ВПЛ (водно-пенная лодочная). В каждом отсеке стоял резервуар: раствор под давлением со свернутым в бухту резиновым рукавом. Он был такой длины, чтобы струя пены доставала до любого места в отсеке. Его как раз хватило от воздушного патрубка до конца трубы торпедного аппарата. У меня словно гора с плеч свалилась. Теперь через этот рукав толщиной с большой палец можно быстро наполнить «колокольчик» воздухом. Значит, это не страх появился, а всего лишь беспокойство. Настоящий страх не такой. Не дай Бог ему появиться. Тогда точно крышка. А чтобы он не пришел, надо действовать, не ждать спасателей.
Что-то наверху не сработало. Говоря военным языком, развивается нештатная ситуация. Наверняка какой-нибудь буксирчик вспомогательного флота стоит рядом на якоре. Подберут, когда увидят, что я всплыл. Набрал примерно равных по весу железок около центнера, наделал из проволоки крючков, прикрепил по периметру нижней части «колокольчика». Будет ли воздух просачиваться сквозь стенки «колокольчика» в воде, под давлением? Как следует намочил брезент в воде. В отсеке становилось всё холоднее.
Перед тем, как лезть в воду, нужно будет себя внутренне подготовить, набраться решимости. Обливался же я зимой из брандспойта в Ленинграде. Нас в роте двое таких придурков было. Ничего, не болел. Тем более, что сейчас на карту поставлена жизнь. Если сорвётся всплытие, то моё дальнейшее пребывание в наполовину затопленном отсеке, под давлением 4,5 атмосферы (не учитывая воздушного), сильно осложнится.
Поднял к подволоку всё для меня ценное: киноаппарат, банки с плёнкой, одежду, одеяла, аппарат регенерации. Банки с НЗ и воду сложил повыше, банки регенерации из разных шпаций сложил в одну, чтобы потом не нырять за ними. Пара часов ушла на изготовление буйрепа из всех найденных тонких кусков линя. Даже если буйреп, по которому всплывали мои товарищи, не оторвался, мне придётся разматывать свой с катушки на поясе. Для буя пригодились нагрудники швартовой команды. Не забыть бы взять с собой нож на случай, если запутаюсь в веревках. Никаких признаков помощи сверху не обнаруживалось. А вдруг там никого? До берега около 30 миль, направление ветра неизвестно.
Тревога подталкивала к действию, а во время работы забывалась смертельная опасность положения. Нужно взять наверх две банки с водой, одну с галетами. Всё разложил, мысленно проиграл предстоящее всплытие в голове несколько раз, ища теоретически слабые места. Не заметил, как свалился и уснул. Спал, видимо, долго, потому что встали часы. Завёл их, заметив про себя, что этот «пустячок» может стоить жизни: теперь не знаешь наверняка, день, или ночь наверху. Возможно, меня просто забыли? Я же не в штате команды. Насколько наш флот героический, настолько он безалаберный.
В той же Лиепае, когда лодка перед постановкой в ремонт сдавала вооружение, чуть было не случилось ЧП. Наша лодка, в отличие от обычных, торпедных, имела громадную надстройку, где в наклонных контейнерах находились четыре тактические ракеты с дальностью стрельбы до семисот километров. Не помню номера проекта постройки: обычная «эска» 613 проекта, куда был врезан ещё один, восьмой отсек. На ней мы с другом Серёгой приняли «боевое крещение». Ходили на учения, попали в шторм. В надводном положении лодку болтает сильнее надводных кораблей: мы сутки просидели без еды в отсеке за грохочущими, пляшущими дизелями, держась за маховики каких-то задвижек. Рвать было нечем: казалось, вот-вот желудок выскочит. Ад, одним словом.
Тогда у меня появились сомнения в правильности выбора профессии, потом нас послали в восьмой отсек чистить картошку, где потише. Там пожевали галет из НЗ, которыми нас угостили торпедисты, и... привыкли к болтанке. Старпом в моей характеристике написал: «морские качества хорошие». Во время выгрузки ракет я спрятался в рубке и видел всё, что происходило. Ночь, не слишком хорошее освещение, видимо, в целях секретности, автокран с крановщиком-военнослужащим, двое офицеров и мичман на берегу у склада, двое наших офицеров и мичман на лодке. Изящные ракеты с головкой наведения, похожей на толстую антенну. Одну ракету заело в направляющих. Не помогал даже отборный мат. Наконец, крановщик, отчаявшись, стал выдергивать ракету резким поворотом стрелы крана. И вот, зелёная сигара вылетает из контейнера. Инерция повела стрелу влево, и ракета на стропе пролетела буквально в двух дюймах от угла здания арсенала. Все разом охнули. Тогда-то я и понял смысл команды: «Всем вниз».
Какой кайф было покурить в рубке ночью, на ходу, когда выпускали наверх по трое на пять минут. Сейчас никто меня не накажет, если закурю, но я понимаю, что нельзя усугублять трудности, и терплю. Ребята мне рассказывали, как однажды поднимали людей колоколом с аварийной лодки. Доктор на «Спасателе» командовал, кого куда положить, уколы делал, массаж и прочее. Один матросик совсем посиневший, еле дышит, голова набок, глаза полузакрыты. Док говорит санитарам: «Этого оставьте на палубе, я его буду в чувство приводить здесь, на свежем воздухе». И вдруг этот умирающий поднимает руку и чуть слышно шепчет что-то. Все кинулись к нему. Едва разобрали его слова: «Дайте закурить...» Матрос-санитар недоуменно переспрашивает: «Чего, чего? Закурить...?» Моряки чуть не сдохли от смеха, катались по палубе. Дали, конечно, несмотря на запрет врача. А мне курить нельзя, это слабость. Начнёшь им поддаваться... и пошло.
В голову пришла интересная мысль, что после всплытия отсек постепенно заполнится водой из-за способности воздуха при повышенном давлении хорошо в ней растворяться. Нужно сделать из проволоки обруч и натянуть на него плёнку. Диаметр его должен совпадать с внутренним диаметром торпедного аппарата. Скоро такая заслонка была готова.
Опять посмотрел фильм и заснул сидя. Снится мне будто сюжет из «Аэлиты». Меня пригласили марсиане для лечения травмы позвоночника. Неземные пустые здания, гулкие высокие коридоры, роликовая дорожка, по которой начинаешь двигаться, едва на нее встанешь. В большом зале прозрачная хрустальная пирамида, тетраэдр в мой рост, излучающая свет и покой. В точке пересечения пунктиров биссектрис светилось розовое пятно. Подхожу и ложусь на теплую поверхность, закрываю глаза. Мучительная боль уходит из позвоночника, а розовое пятно света проявляется на животе, на дюйм ниже пупка. В голове замелькали какие-то зрительные образы, появился, как будто издалека, нежный звук, похожий на детское пение. Я себя представил младенцем, ищущем защиты у матери. Моё тело начало вжиматься в тёплую поверхность, тонуть в ней, как чайная ложка в холодном жидком мёде. Розовое пятно тревожно запульсировало на животе: теперь только оно связывало меня с поверхностью, стекловидная масса поглотила моё тело. Уже кто-то чужой вытеснял моё Я из сознания. Оно оставалось только где-то в глубине, маленькое-маленькое. Как в тумане, передо мной появилось лицо матери. Она глядела на меня, губы её шевелились. Она шептала молитву. И я понимал, что она молится за меня. Страшно захотелось её увидеть, позвать, и я начал с остервенением вырываться из ещё не успевшей окостенеть массы на волю. Кристалл выпустил меня, медленно и нехотя. Вернулась боль, но я жадно и глубоко вдыхал воздух, не обращая на неё внимания. Проснувшись, понял, что мама почувствовала грозящую мне опасность и молит Бога меня спасти. Выжить, по сну, удастся на пределе сил. Нужно действовать самому, не ждать пассивно помощи.
Всё было готово к всплытию. Я открыл воздушный вентиль, увеличивая давление в отсеке. Заболели уши и лоб, как обычно. Зажав нос пальцами, попробовал продуться. С трудом получилось. И так несколько раз: то добавлю воздуха в отсек, то продую нос. Для улучшения герметичности стенок «колокольчика» пришлось изнутри промазать намокший брезент солидолом, особенно швы, и только потом вставить пластиковый мешок. После заполнения отсека до верха трубы ТА испытал «колокольчик» в воде. Проволока не обеспечивала жесткости, уступая давлению воды, стремящейся придать пузырю форму сферы. Законы физики не обманешь. Будь мешок эластичным, можно обеспечить герметичность, стянув его нижний край на талии. Но тогда невозможно работать руками с буйрепом. Напрасные труды. Увлеченный изготовлением «колокольчика», не обратил внимания на серый цилиндрический контейнер с запчастями для торпедистов: из-за поперечных полос он казался слишком толстым, чтобы пройти сквозь ТА. Замерил диаметр его и торпеды. Они совпали! То, что он тяжелый, даже лучше: меньше грузов понадобится.
Всё оказалось не смертельным, хотя и безумно трудным. Сначала на лине отправил на поверхность буй из нагрудников и дал слабину, чтобы всё это отнесло в сторону. Подождал, не задергается ли он. Линь натянулся, но сильных рывков не было. Значит, волна небольшая, не штормит. Штатный буй отсутствует, так что мой самодельный буй - плотик очень пригодился.
На поверхности безлунная и беззвёздная ночь, лёгкая зыбь. Воздух пьянил, как шампанское, вода тёплая после глубины. Голова болела, кружилась, уши болели, поташнивало. Надеясь на свой организм, я уже не думал о плохом. Его было предостаточно. Никакого буксира или корабля на якоре здесь не было. Кругом — темнота. Напряжение измотало и, чувствуя, что вот-вот вырублюсь, я привязал себя к бую. На короткое время уснул. Очнувшись, понял, что «колокол» мой отвязался и уплыл. Подвел скользкий капрон.
Стало сереть небо — скоро рассвет. На подветренной стороне вроде как мелькнул огонёк. Я начал молиться, чтобы Бог послал мне судно или корабль: Ведь пока он будет до меня идти, уже рассветёт. Я забыл, что нахожусь не на палубе, откуда ходовые огни в ясную погоду видны за много миль. Судно было недалеко и, похоже, двигалось на меня. Видны оба огня – красный и зелёный. Эх, нет ракетницы или фальшфейера! Если вахтенный не спит, заметил бы меня. Судя по высоте огней, это большая посудина, быстро приближающаяся, фонари разнесены друг от друга широко, а военные корабли среднего класса узкие. Нет, это торгаш. Они ходят ночью с радаром, на авторулевом. Чтобы на экране радиолокатора была от меня засветка, нужно иметь лист металла, хотя бы фольги. Даже предусмотрев это, навряд ли я бы в отсеке что-нибудь нашёл. Банки с водой утонули, галеты я не брал. Да и не заметят они, проскочат. В рубке там вахтенный штурман и рулевой. Пьют кофе, изредка поглядывая на экран. Я заметался. Отплывать, или нырять? Прёт, гад, точно на меня. Нужно решаться, быстро, быстро. Иначе можно погибнуть. Обрезать держащий меня буйреп и отплыть? Если понесёт в море, без воды проживу дня три-четыре. Я тянул до последней секунды, надеясь, что пронесёт. Перспектива нырять и добираться по буйрепу до лодки пугала меня не меньше, чем вероятность попасть под винт. Обрезал шкертик, привязывающий меня к бую, нырнул, схватив руками буйреп, надрезал капроновый линь, чтобы он порвался в этом месте, а не в крепёжном узле на корпусе лодки. Секунд через 20 буйреп дёрнулся, ослаб. Значит, попал под винт или зацепился за бортовой киль судна. Наверх пути нет. Выбора не было. Вынырнув из торпедного аппарата в отсеке, я потерял сознание.
Придя в себя, снял мокрое бельё и достал спрятанные часы, поставил часовую стрелку на четыре ровно. Теперь, если буду всплывать, не ошибусь во времени. Закутался в одеяла и уснул.
Разбудил меня внутренний сторож — острое чувство опасности. Плеск, какой-то шум. Открываю глаза — аквалангист в незнакомом снаряжении, со странным аквалангом. Боевой пловец.
Снаряжение наших подводных диверсантов я видел: даже чуть было не поддался на уговоры поехать к ним на базу в Донузлав, недалеко от Севастополя. Как-то в увольнении нырял я за рапанами в Северной бухте. Там метров 20 глубина. Форму свою положил под пригляд ближайшей загорающей парочки, поскольку мужик был военным моряком. Он заинтересовался тем, как я ныряю, оценил ширину моих плеч и, спросив, на сколько могу задержать дыхание, присвистнул: «Да ты наш. Таких единицы, фанатов моря. Ты подводник, значит, много знаешь уже, учить не нужно. Поедем, пропуск я тебе сделаю, посмотришь, если понравится, добьемся перевода к нам». Ему было лет 30, даже чуть крупнее меня, офицер или мичман. Он загорал рядом с блондинкой не из последних. Я уже внутренне загорелся, он меня зацепил, но сорвался с языка вопрос: «Жена?» Он покачал головой: «Нам жениться очень не рекомендуют. А ты не женат?» Я засмеялся: «Ещё нет», — уже зная, что не поеду с ним. Если поеду — могу соблазниться остаться, а ведь по возвращении у меня осенью быть свадьбе - к Новому Году должен родиться ребёнок.
Аквалангист держал в правой руке фонарик: он явно не ожидал увидеть свет в отсеке. Он сунул фонарик за пояс, вынул изо рта загубник и поднял на лоб маску. Я в щелку наблюдал за ним, оставаясь незамеченным. Будь он нашим, сразу бы позвал меня, а не стал озираться в незнакомой обстановке. Он снял ласты и пошёл к залитой водой стеллажной торпеде. Так, с ластами в руках, наклонившегося над торпедой, застал его мой вопрос:
— Who are you? (Кто ты)
Он испуганно дёрнулся, мгновенно переложил ласты в одну руку и, выхватив нож, закрутил головой, ища источник звука. Я уже разглядел, что пистолета у него нет, он на открытом месте, а я невидим и неизвестно, чем вооружён. Пока все козыри у меня.
— What do you do here, in my submarine? (Что ты здесь делаешь, в моей лодке) – я постарался ожесточить свой голос.
Теперь он сориентировался на звук и всматривался в мою сторону.
— I repeat my question, (Я повторяю вопрос) - теперь уже негодование в моём голосе завибрировало.
Гость понял, видимо, свою уязвимость.
— Excuse me. We hoped nobody is on board. We discovered floating buy. Commander ordered to control situation. (Простите меня. Мы считали, что на борту никого нет. Мы нашли ваш буй. Командир приказал проверить.)
Пока он не пришёл в себя, он будет говорить правду, нужно додавить. Мой голос помягчел.
— I see your equipment, you are navy diver. (Я вижу ваше снаряжение, ты водолаз ВМФ.)
— Yes, I am Turkish navy. I have to inform the Соmmander about your presence. May I to go out? (Да, я военный моряк турецкого флота. Я должен сообщить командиру о вашем присутствии. Могу я уйти?)
Я слышал - произношение у него аховое: сразу видно, что английский для него чужой язык. Можно бы выудить у него ещё много информации, но меня интересовала лишь погода и направление ветра. Я с замиранием сердца спросил, нет ли у него снаружи на корпусе резервного баллона с воздухом. Он ответил, что нет, но что он проверил наружный акваланг там воздуха достаточно, просто слишком туго закрыты баллоны. Я ему сказал, переварив последние его слова:
— You may to go. Explain your Commander I am guard on board the submarine. (Ты можешь идти. Объясни вашему командиру, что я охранник на борту лодки.)
У меня мелькнула мысль, что на такую глубину он мог погрузиться только с помощником. Осмотр затонувшего корабля опасное занятие, и пловцы обязательно страхуют друг друга. Поэтому я спросил вдогонку:
— What is the name of your assistant? (Как звать твоего помощника?)
— Ахмет, - автоматически ответил он и стал надевать ласты.
Так, нужно сделать какой-то ход, исключающий случайное развитие дальнейших событий. Погода наверху мне благоприятствовала: ветер в сторону берега, волна небольшая. А самое главное, от чего я чуть не подскочил - на корпусе лодки висел акваланг. Не дыхательный аппарат, у которого могло залить внутренности и вывести из строя, а настоящий акваланг. Ведь турок, увидев его на корпусе, проверил, есть ли воздух в баллонаx. Не упомяни он про акваланг, я честно объяснил бы моё положение и попросил бы меня спасти. Перспектива попасть к туркам меня не радовала: это не американцы или европейцы, про них шла дурная слава. С другой стороны, если я покину лодку, она останется бесхозная в нейтральных водах и может стать призом любого, кто её найдёт.
Эти двое спускались сюда по моему буйрепу по нему и всплывут. Лишь бы они не забрали акваланг. Зная, что я остался без средств спасения, в первые сутки после аварии его принесли мне водолазы, чтобы положить в ТА. Но его наружная крышка была закрыта, а я спал так крепко, что их стук не смог меня разбудить. Эти звуки отложились в подсознании. Вот почему меня постоянно грызло какое-то беспокойство, страх, что я что-то забыл и не могу вспомнить очень важное.
Пловец был малорослый, хотя там слабосильных не держат. И всё-таки, даже имея недобрые намерения, он не станет нападать на противника, по внешнему виду гораздо сильнее его. Правда, среди боевых пловцов есть специалисты по метанию ножей, но сейчас его нож в чехле. Я вышел из своего укрытия: в трусах, с тесаком на поясе, держа в левой руке маску и ласты, с которыми не расставался. Спасибо российским царям: они своими победами заложили в турках страх перед нами на генетическом уровне, а это много значит. Я помахал ему правой рукой, как бы на прощанье: «I follow you». (Я провожу тебя) Он приподнял маску на лоб и секунд пять рассматривал мои мышцы, потом кивнул, надел маску и нырнул в ТА.
Я не мог увидеть принесённый мне акваланг, — первый раз всплывал ночью, второй раз готовился всплыть утром, когда солнце бьёт в воду под малым углом. Сейчас полдень. Вода здесь очень прозрачная, реки не впадают в море нигде близко. Глубина сорок пять метров позволяет кое-что видеть. Эти ребята будут сразу всплывать: воздуха у них осталось только для безопасного всплытия, лишние секунды на меня тратить не будут. Я нырнул в трубу ТА вслед за турком. Его напарник ждал, держась за довольно толстый растительный трос, привязанный к грузу: они опустили рядом с моим буйрепом свой. На нём, видимо, другая система узлов для обозначения задержек при всплытии. Увидев страхуемого, напарник тотчас начал всплытие. Меня он даже не заметил. Мой знакомый тоже начал всплывать. Вскоре они тёмными точками исчезли из вида. Я втащил акваланг в отсек и закрыл наружную крышку ТА. Давление на манометре показывало полную заправку, но я проверил его, погрузившись в воду прямо в отсеке. Работает, как часы.
Закутавшись в одеяла, лёг согреться, размышляя о возможных действиях командира турецкого корабля. Я спутал их планы. Они стоят рядом на якоре, если позволяет длина якорной цепи, либо дрейфуют, держа свой буй или лодку в поле зрения. А если получат приказ продолжать обследование затонувшей лодки, даже зная, что на ней осталась часть экипажа? Что бы я стал делать на их месте? Наши носовые торпедные аппараты закрыты через них наверняка не всплывали. После шлюзования команды через рубку она заполнена водой, и через неё можно проникнуть в центральный отсек, а оттуда к торпедам первого отсека, но нужно знать устройство шлюзовальной камеры, порядок открытия и закрытия воздушных вентилей. Конечно, если сжатого воздуха достаточно в баллонах ВВД и третий отсек не затоплен. Сколько в первом отсеке торпед, какие они мне неизвестно. Если у турок есть очень грамотные люди, знакомые с устройством торпедной части, они смогут достать то, что им прикажут. Если таких асов нет, а приказ взять торпеду или часть её они получат, то я здесь как нельзя кстати. Они считают, что русские оставили сторожа из лучших спецов. Кроме торпед, сторожить нечего. В любом случае нужно быть готовым ко всему. Они даже могут попытаться взорвать лодку.
Кстати, пока я здесь кантуюсь, система дренажа кислорода в стеллажной торпеде не работает. Может быть, она с электрическим двигателем, но, скорее всего, обычная перекисная. Сейчас давление в отсеке повышено, а торпеда затоплена. Значит, со мной рядом мощная бомба, готовая рвануть в любой момент. Правил эксплуатации торпеды с перекисно-керосиновым двигателем я не знаю. Помню, что у торпедистов это была главная забота открыть кран и провентилировать ёмкость с перекисью водорода в торпеде, чтобы удалить кислород, не дать подняться его давлению до опасного уровня, когда начнётся мгновенное разложение перекиси. Как же я мог забыть об этом! С другой стороны, торпедист перед всплытием предупредил бы меня об опасности. Они-то её постоянно в голове держат. То есть, торпеда неопасна по сути, или они дренажный кран оставили открытым? А есть ли в левом аппарате торпеда? Если есть, то она ещё опаснее. Осмотрел лежащую в воде «дуру». На ней были какие-то отверстия под специальный ключ. Начал вспоминать разговоры торпедистов о левом аппарате, но не вспомнил ничего толком.
Когда прошёл час после визита гостей, вылез проверить, есть ли их буй. Его не было. Чтобы меня обмануть, они могли просто поменять место. Я опустил свой самодельный буй чуть ниже поверхности воды, полностью выбрав слабину. Пусть теперь поищут. Если на борту у них нет эхолота, а свой буй не успели поставить, то потеряют меня. Зачем-то они сюда пришли: поверить в случайность обнаружения моего буя турецким военным кораблём с боевыми пловцами на борту я не мог. Может быть, они с запозданием получили информацию о секретном гидроакустическом приборе, привезённом Оксаной. А если он остался? Тогда они могут охотиться именно за ним. Или они на основе данных радиоперехвата направились в эту точку и здесь наткнулись на мой буй? Оставалось только гадать. Если бы я продолжал «колоть» пловца, его напарник полез бы в отсек его искать. Любая задержка для них становилась опасной. Да и вряд ли бы он мне признался, что они здесь ищут. «Торгаш», сорвавший ночью мой плотик, шёл по линии рекомендованного курса: они всегда так ходят. Значит, здесь оживлённое движение. Стоящий на якоре корабль сразу привлечёт внимание наших. «Турок», желая соблюсти секретность, видимо, сбросил резиновую шлюпку с пловцами. Те поставили буй рядом с моим, два нырнули, один остался в шлюпке. А корабль курсирует поблизости. Судя по тому, как они заспешили наверх, воздуха у них на 25-30 минут. Столько нужно выдержать для безопасного всплытия. У них стандартные баллоны, значит, на моей глубине они могли пробыть 15 минут. Пять минут отнял я, значит, они сделали внешний осмотр лодки прежде, чем один полез в мой отсек. Если у «натовцев» серьёзные намерения, они попробуют меня взять в качестве «языка», не зная, что я для них «пустышка». В принципе, экипаж лодки почти безоружен. Может быть, несколько пистолетов и, в особых случаях, пара автоматов. Турки не знают наверняка, чем я вооружен, и на моем «поле», то есть в отсеке, меня брать не будут. Попробуют выманить из лодки. Ждать мне было больше невмоготу: самочувствие ухудшалось, да и соседство непонятно какой торпеды давило на нервы.
Мне нужно напряженно думать, чтобы их перехитрить. Если всплыву сейчас, возьмут меня голыми руками. Они ломают головы над исчезновением моего буя. Ещё немного могу подождать. Кончится «терплячка» — буду всплывать. Направляясь к нашей лодке, если шли со своей базы специально, они наверняка взяли весь набор оборудования и инструментов для «вскрытия» затонувшего корабля. Значит, есть подводные резаки и взрывчатка. А если это всё мои фантазии? Наткнулись случайно на мой самодельный буй из оранжевых нагрудников, который на волне «отыгрывается», то есть качается совсем не так, как просто плавающий мусор. Он привязан и не поднимается на гребнях волн.
Куда меня вынесет море — неизвестно. Ветер здесь часто меняется, и... я сейчас лишаюсь шанса на спасение. Надо всплывать срочно, пока корабль меня ещё сможет подобрать. Мгновенно оделся, спрятал под одеждой жестянки с водой, но сразу понял - будут мешать одеть акваланг. Взял его в руки и стал рассматривать. Нырял я раньше только с нашими аппаратами. Это был иностранный акваланг. Возможно, турки мне его и подвесили, а моя версия, что это наши притащили во время моего крепкого сна - ошибка? До сих пор я открывал лишь правый баллон; теперь открыл левый. Давление в нём было меньше, чем в правом, когда я его открывал в отсеке для проверки: чисто случайно в памяти остались показания манометра. Значит, до меня им не пользовались, иначе давление бы сравнялось. А не подсунули мне «бяку» какую? Вводя во всасывающий фильтр воздушного компрессора усыпляющий газ или пары жидкости, можно её закачать в баллон. Чтобы лёгочный автомат подал порцию воздуха из баллона в трубку к загубнику, нужно создать разрежение, вдохнув своими лёгкими. А вдруг вдохну и упаду без сознания? Они только этого и ждут... Стою, как дурак, с аппаратом в руках и не знаю, что делать. Закрыл вентиль баллона. Можно всплывать на правом, а когда воздух в нём закончится, его закрыть и переключиться на левый. Всё, не могу остановиться, будь что будет. Надевать аппарат не буду: сам крупный, три слоя одежды, банки с водой. Еще застряну в трубе ТА. И все-таки огромным усилием воли я заставил себя сесть и подумать ещё раз — правильно ли делаю.
Подозрение, что акваланг мне специально подброшен, всё крепло. Тогда они не уйдут. Нужно придумать ответный ход. В принципе, пока светло, можно всплывать и не по бую. Примерно определить глубину и идти по очень пологой траектории. Расход воздуха чуть больше из-за работы ласт, зато можно всплыть за сотни метров. Дыхательная трубка у меня есть. Проплыть 30, а может быть и все 50 миль я смогу. Разыскал в ящике у трюмных волейбольный мяч, вынул камеру. Она мне заменит плот. Авоська для сбора раковин была в моей сумке. Если камеру надуть ртом в авоське, привязанной к груди, она будет прекрасно держать на воде. Вставил в трубу ТА и закрепил изнутри согнутый, как бы переломанный в одном месте воздушный шланг. Мимо него не проплыть, не задев. А если задеть, то он распрямится, струя воздуха с шумом вырвется наружу и резиновый рукав забьётся, как живой, разбудит меня. После этого открыл наружную крышку торпедного аппарата. Если им нужен я, то они попытаются опять попасть в отсек. Я их встречу. Трюк с воздушным шлангом вспомнился из рассказа одного подводника. Хохма забавная, мне понравилась.
В праздники подводники по заранее согласованным спискам могут приглашать на борт лодки своих ближайших родственников. За каждым внимательно следят, чтобы не травмировался случайно и не покрутил что-нибудь из оборудования — все может случиться. И вот, кажется, на День ВМФ дежурному по лодке, стоящей у причала, позвонил комбриг и сказал, что его и «зама» жены захотели познакомиться с устройством лодки и сейчас будут у них. Чтобы все было в порядке! Дежурный не успел предупредить ту часть экипажа, что не была отпущена в увольнение, а обеспечивала боеготовность, потому что машина с этими дамами уже подъезжала к пирсу. Повёл он их по отсекам, рассказывая, какое оборудование или вооружение находится в каждом. В четвертом отсеке спали двое ночных вахтенных. Жарко, лето в разгаре, спят в одних трусах. Идут эти бабы впереди дежурного. Одна заглянула за шторку спального помещения и захихикала. Другая тоже посмотрела и тихонько засмеялась. Пошли они дальше, а офицер заглянул узнать, что там смешного нашли бабы. У одного из спящих из трусов вывалился внушительных размеров «болт». Дежурный обернулся к следовавшему за ним трюмному и, показав на спящих, погрозил кулаком. Экскурсия прошла дальше, а вахтенный разбудил «виновника торжества», объяснив, в чём дело. Тот вдруг обиделся и решил отомстить экскурсанткам за посмешище. Он тоже был трюмным машинистом и быстро смекнул, что сделать. Между ступенек трапа, такой стальной вертикальной лестницы, по которой попадают внутрь лодки и обратно, он вставил тонкий резиновый рукав, присоединённый к системе низкого давления воздуха. Пока шланг перегнут, он работает, как клапан, и перекрывает подачу воздуха. Стоит его слегка задеть, как он распрямляется и, выбрасывая струю холодного воздуха, начинает мотаться и хлестать из стороны в сторону. Обе дамы пришли в юбках, поэтому дежурный деликатно отошёл в сторону от трапа, когда они полезли вверх по окончании экскурсии. Первой полезла жена «зама». В тот момент, когда она поднялась на уровень перехода из прочного корпуса в шлюзовальную камеру рубки, что-то с шипением ударило её по ногам и забилось под юбкой, как живое, холодное существо. Она заорала и выпустила из рук поручни трапа, за которые держалась, сев на голову поднимающейся вслед за ней жене комбрига. Обе съехали вниз. Шум, гам, переполох, во время которого трюмный сумел незаметно убрать и отсоединить шланг. Дежурный не может врубиться, что случилось, а бабы орут с испуга. Еле-еле он их успокоил и полез сам первый вверх. Потом и они поднялись, уехали. Конечно, наябедничали мужьям. Расследование было, но так и не выяснили, что случилось. Дамы, кроме: «оно бегало и шипело под юбкой, как живое», больше ничего сообщить не могли, и мужья махнули рукой на инцидент, отнеся случившееся к области женской фантазии. Трюмный, которому вот-вот домой уходить, всё же проболтался, но время прошло, и другие события заслонили тот случай. Только «нижние чины» ещё долго перемывали косточки оконфузившимся жёнам начальства, чувствуя удовлетворение при этом.
Едва начал устраиваться на «лежбище», как погас свет. Полная темнота и тишина. Как в могиле. Вот она, пирамида. Она думает, что захапала меня. Но у меня есть мать, которая молится за меня, прося Господа вернуть сына домой живым и здоровым. Каждый вечер, опершись на клюку, она стоит у ворот, глядя на дорогу. Она ждет меня. Сколько раз, приезжая внезапно домой вечерним поездом на каникулы, в отпуск, на праздники, я встречал её у ворот дома. На мой вопрос: «Ма, что ты здесь стоишь в такую погоду?», она отвечала: «Тебя жду, сынок. Чувствовала, что приедешь». А моя девушка? Чтобы отвлечься от чёрных мыслей, начал вспоминать о нашей любви, свиданиях, ночных прогулках к озеру под соловьиные симфонии. Она пришла к нам в класс из другой школы. Нам было тогда по 15 лет. Я уже был тогда безнадёжно влюблён в одну белокурую бестию, но уже забрезжила другая безнадёга — брюнетка на год младше нас, предмет будущих страданий. Это было мучительное для меня время смены богини. Мы занимались в проходном классе с окнами на внутренний двор школы, на который я мрачно взирал, не слушая училку. Жуткое настроение, расслабленное состояние: хоть вешайся! Открылась дверь и на пороге появилась девочка с косичками и миндалевидными глазами. В это мгновение в голове мелькнула мысль: «Что я мучаюсь — кого выбирать? А вдруг это вошла в класс моя будущая жена?» Мысль эта сразу забылась, но, видимо, наши ангелы-хранители в этот миг предположение приняли за желание и решили его исполнить. Ничем другим не могу объяснить ту длинную цепь случайностей, последовавших далее по жизни, соединивших и удерживавших нас вместе. Пройдя по воспоминаниям юности, дошёл до прощания на вокзале, до внезапных и отчаянных слез. Да, бабы всегда чуют, не то, что мы, толстокожие. Мысленно обратился к ней и к матери: «Молитесь за меня — я на краю бездны. Мрак хочет поглотить меня. Но я нужен вам, моему будущему сыну. Неужели он родится сиротой и хлебнёт горькой безотцовщины, как я в детстве.» Представил нашу встречу, свадьбу... Почувствовал, как решимость пополам со злостью возвращается ко мне. Нет, спать некогда!
Надел на себя ещё не просохшую одежду — другой не было. Сразу началась трясучка, а ещё нужно лезть в холодную воду, ещё столько плыть. Я должен, чтобы выжить, обращаться с собственным телом, как с чужим, быть безжалостным, причиняющим боль, чтобы спасти организм. Это было так трудно! Словно собственного ребёнка укладывать под нож, зная, что завтра будет поздно.
В это время в торпедном аппарате что-то заскрежетало, и я понял, что будут гости. Точно: вырвавшийся шланг зашипел и заметался, как реактивный. Я наощупь прикрыл воздух и в наступившей тишине услышал плеск. Кто-то всплыл. Один. Секунд двадцать было тихо, только слышалось тяжёлое дыхание. Наконец, хрипловатый голос произнёс:
— Mister where are you? (Где ты) - это был другой голос.
Ну, да, а что я хотел? Тот после всплытия должен отдыхать.
— What do you want? (Что ты хочешь) - я отозвался, наклонившись низко к пайолам, и услышал ломаную русскую речь.
— Меня послал капитан спасти вас. Вы здесь погибнете. Всплывайте. Есть барокамера и доктор. Меня послали, что говори по-русски. Я ливанец, христианин, мать армянка.
Мои опасения подтвердились: я им нужен, как источник информации и одновременно им здесь мешаю.
— Как там погода? — я постарался придать голосу беспечный оттенок.
— Солнце, западный ветер три балла, — ответил он, секунду помедлив.
Так, ветер не изменился.
— Ты можешь гарантировать, что меня передадут своим? Наверняка вы меня сдадите американцам после того, как выжмете нужную для вас сейчас информацию. Вы охотитесь за секретами, но здесь нет секретных приборов или торпеды. Клянусь своей матерью, что не вру! Мы шли в ремонт, и даже боевых торпед у нас нет.
Он опять помедлил, подбирая слова.
— Тогда зачем вас оставили охранять субмарину?
Я не знал, что ответить. И тогда, вспомнив слова какого-то классика, что в таких случаях нужно говорить правду, признался.
— Мне не хватило аппарата для всплытия.
Я ждал, что он спросит про акваланг. Он не спросил. Значит, это они его мне подвесили, а не наши спасатели. Жаль. Теперь я был уверен, что акваланг не напичкан дрянью. Я им нужен живым. Ливанец заговорил опять.
— Я ничего не могу гарантировать, решает командование, но гарантирую тебе жизнь. Поэтому прошу всплывать вместе.
— Ты всплывай, друг, — я уже принял решение, — скажи капитану, что у меня ещё есть дела здесь. Если через полтора часа не всплыву, значит, буду ждать своих. Прощай! Да поможет нам Бог! А он у нас один.
— Да. Пусть нам помогает Бог. Надеюсь — до свидания, — отозвался он.
Всплеск — и я опять остался один на один с темнотой. Их шлюпка наверху, надеюсь, отвлечёт внимание наблюдателей с корабля, и они могут меня не заметить, если всплыву за полмили. Ну, как повезёт. Пока он всплывёт, доложит, пока решат, что делать да подождут час, я уже буду далеко по ветру к своему берегу. Вскрыл банку с НЗ. Там печенье, сгущёнка. Она кстати. До берега плыть долго, нужно подкрепиться. Поел, напился, банку с водой сунул под ремень. Нащупал мембрану на ободе — цела. Перекрестился, надел акваланг и полез в ТА ластами вперёд, отталкиваясь руками от стенок, на середине трубы поставил мембрану. Если на выходе меня ждёт сюрприз, то пусть его встретят мои длинные ласты. Никому в голову не придёт, что можно выплыть из лодки ластами вперёд. Сюрприза не было. Определив направление движения, помахал лодке рукой и поплыл в сторону предполагаемого берега, потихоньку всплывая. Ноги истосковались по движению, но я не налегал, считая секунды. Нужно считать до 1800.
По мере подъёма вода ощутимо теплела, и пришлось скинуть одну пару брюк, потом другую, оставшись в трусах. Брюки поновее сунул под форменку, на грудь. Переключился на второй баллон на глубине примерно двадцати метров. Состояние было не из лёгких сказывалась гиподинамия, но радовали солнечные лучи, по которым можно определить направление движения. Верилось, что всё закончится благополучно. Шума винтов не слышно, значит, вблизи не было моторного плавсредства на ходу. Решил идти на глубине 8-10 метров, пока не закончится воздух в баллоне. И вот, он закончился, я устремился вверх, к переливающейся ртутной воронке. Сбросил акваланг, одел у поверхности трубку, выдохнул через неё, на мгновение хватанул через трубку воздух и снова нырнул. Таким методом плавания выдержал ещё с полмили. Выдохся, подвсплыл, глянул назад. Вдалеке виднелась небольшая посудина, ко мне кормой, на ходу. Шлюпки не видно. Они уходят! Кораблик типа нашего тральщика, флаг уже не разглядеть. Значит, акваланг все-таки наш! Турки бы его не бросили. Надул камеру от мяча, перегнул и завязал "пипку". Суденышко удалялось, и я со спокойной душой расслабился, отдыхая. Дальше пришлось плыть на спине: с камерой так удобнее, хотя и теряешь в скорости. Судорога стала прихватывать икры, потом сгибатели на бёдрах. Пришлось отдаться на волю ветра, лишь слегка шевеля ластами. В голове застучала тревожная мысль: с наступлением ночи ветер может поменять направление на противоположное. Ещё по школе помнилось, что в местности, где обычно летом господствует бриз, днём ветер дует в сторону берега, а ночью — наоборот. Так и случилось. Пришлось плыть против ветра, выпустив из камеры часть воздуха. С рассветом и переменой ветра сильно надул камеру и опять отдался на волю ветра: шевелиться уже не было сил.
Утром меня в почти бессознательном состоянии подобрали рыбаки. На катере, с двумя лодками на буксире они шли проверять ставной невод, были уже пьяные и сразу поднесли мне стакан водки. Полстакана я выпил и поперхнулся, обложив рыбаков, среди которых было две сорокалетних женщины, грубым матом: «Я же просил воды!..» Они захохотали: «Наш человек, не шпион. Обижаешь, воды не держим». После выборки рыбы из ставника повернули к дому. К последней лодке подлетела моторка и на ходу произвела обмен двух осетров на полную авоську водки. Пришлось и мне принять стакан, закусив луком и хлебом.
А потом я провалился в беспамятство, очнувшись уже в госпитале. Я лежал один в угловой палате с большими окнами, за которыми шептались акации с липами. В голове то появлялся, то исчезал болезненный шум. Пришлось здорово напрячь память, чтобы вспомнить, кто я и вышеизложенные события. Молоденькая сестричка заглянула в палату и, увидев мои открытые глаза, ойкнула и унеслась по коридору. Заглянул военврач — полковник медицинской службы. Под халатом угадывались на погонах три звезды. «Как себя чувствуете? Неделю без сознания». Проверил пульс. Я пожаловался на шум в голове и боли, ему сопутствующие. Доктор успокоил: «Надеюсь, они исчезнут. Самое страшное для вас позади. Если это кессонка, то лишь слабые симптомы». Сестричка принесла еду, какую-то кашицу. Я поморщился, но она погрозила пальчиком: «Ешь. Неделю не ел». Пришёл особист и начал расспрашиватъ, достал из папки мой военный билет. Он имел жалкий вид, но разобрать на частично отклеившейся фотографии себя я смог. Билет был заранее зашит в кармане робы, завёрнутый в полиэтилен пяти слоев. Про турок я решил промолчать: ещё затаскают потом. Видя, что мне трудно говорить, он оставил билет доктору и ушёл. Через пару дней мне разрешили вставать. Закружилась голова, всё закачалось вокруг, но круг почёта по палате я совершил. Опять зашел особист и терзал меня с полчаса своими вопросами. «Никакой подписки о неразглашении не надо. Просьба никому не рассказывать о случившемся. Происходят весьма серьёзные события, и не нужно выдавать лишнюю информацию, кому ни попадя. На вас из Ленинграда прекрасная характеристика. По нашей части в том числе». Больше он не приходил. Последние же его слова я отнёс к одному пустячному случаю, который, однако, внёс положительный штрих в моё личное дело.
Года за три до воцарения в Чили Пиночета в Ленинград с дружеским визитом зашла на неделю военная парусно-моторная шхуна «Эсмеральда», порт приписки Сантьяго. На борту две сотни чилийских курсантов-моряков. Шхуна ошвартовалась в Гавани, у пассажирского причала. Наши офицеры, мичманы и курсанты из женатиков получили приглашение на банкет, который давал капитан «Эсмеральды» на борту шхуны. Меня записали сразу женатиком, да и английский мой был лучше всех — я посещал курсы. На главной палубе под тентом накрыли столики: лёгкое вино, закуска, фрукты, сигареты, жвачка. За каждым столиком четверо: наша пара и двое чилийцев. Подруга моя английский знала хорошо — отличницей была в школе, я тоже базарил бегло на морские темы, поэтому за нашим столом беседа оживленно вилась. Ещё пяток офицеров наших знали английский: остальные мило улыбались и пили вино, благо подливали. Некоторые не дождались танцев: русские на дармовщину могут выпить прорву водки, не то, что вина. Таковых наше начальство чинно-благородно спровадило на берег, от греха. А то ещё драться начнут! До сих пор помню имена курсантов чилийцев: Питер Сотело и Педро Валенсвела (или Валенсуэло), они попросили меня показать им Ленинград. Был день увольнения, и я с удовольствием согласился. Идем мы по Невскому, прошли уже от арки Генштаба до Казанского собора. Двое этих моих друзей, ростом мне до плеча, позади ещё человек двадцать чилийцев. Вдруг, буквально в шести метрах впереди, рослый седой мужчина выдернул у себя из-за пазухи большой фотоаппарат и, наведя на нас троих, сделал несколько снимков. По аппарату и одежде было ясно, что это иностранец, о чём я на следующее утро доложил в наш первый отдел. Видимо, жест моей лояльности отметили в личном деле.
Через три дня мне уже разрешили гулять в саду. Гуляю, хожу по трубчатому ограждению газона, балансирую, как циркач на канате. Подходит женщина с сумкой, улыбается:
— Не узнаёшь?
— Нет.
— Так мы тебя подобрали, рыбаки из рыбколхоза.
Мне сразу вспомнились две женщины на катере. Присели мы на скамейку, она достала из сумки фрукты и вяленую рыбу. Это мелкая красноватая рыбёшка султанка, нежная и вкусная. Купить её практически невозможно.
— Это тебе дочка навялила барабульки. Когда ты у нас сутки валялся, она от тебя не отходила.
Вот это да! Оказывается, я еще у рыбаков погостил.
Когда машина за рыбой пришла, бригадир тебя пристроил на рыбу, в кузов, а я в кабину села. Хотели в больницу везти. Мимо дома своего проезжаю — дочка выходит на дорогу. Остановились. Думаю — пусть миску барабульки наберет — давно не попадалась. Увидела тебя Оксаночка и спрашивает:
— Мамочка, кто это?
— В море подобрали, морячок наш, еле живой был. Воды попросил, а у нас только водка. Глотнул, как следует, и сомлел. Рыбу выгрузим, да в город отвезём, в госпиталь.
— Так он же пьяный, что там подумают. Пусть у нас в холодке отлежится, а утром позвоним.
— Сняли мы тебя, в летней кухне постелили. Как ты стонал-бредил, маму звал и ещё кого-то. Дочечка всё поила тебя, и компрессы холодные на лоб прикладывала. Нашли мы зашитый билет и часы.
У меня чуть глаза не выскочили — часы-то откуда?
— В солидоле были да в пакетах завязаны. У нас аэродром близко, в каждом доме авиабензин есть. Промыли, завели... Носи и браслет от дочки на память. Дюже ты ей сподобился. Есть невеста?
Я кивнул.
— Вот и Оксана говорит, что не без невесты такой парень. Но, если раздумаешь, - приезжай. Ты мою хоть и не видел, а не откажешься. Со своими не гуляет - всё принца ждёт. Начиталась книжек...
Мне захотелось ей польстить.
— Судя по вам, красавица должна быть, а?
Женщина зарделась, потупила глаза. Не знаю, как дочка — везёт мне на Оксан, а мама с косой до пояса и впрямь хороша. Может, дочкой-то только прикрывается?
— А ваш муж тоже в рыбаках?
— Был. Год как утонул. Вы же видели, как они напиваются. Вот так все перепились и потеряли его. К берегу прибило через три дня. Его место в бригаде заняла.
— А что у вас случилось в море?
Я замялся. Она махнула рукой, засмеялась.
— Поняла, это военная тайна.
— Как сутки прошли, а ты всё не проснёшься, мы испугались, что умереть можешь, и позвонили в комендатуру. Хорошо, документ твой был, а то за шпиона приняли бы.
Меня окликнули из палаты, и мы попрощались. Когда она ушла, я вспомнил, что не спросил её имя и адрес. Хотя бы название села или станицы. Хороша казачка! Меня вызывали к полковнику.
Справившись о моём самочувствии, он спросил, глядя мне в глаза:
— Служить хотите?
Вопрос застал меня врасплох. С минуту собирался с мыслями, потом ответил:
— Рвался на флот. Службу любил. Но порядка нет на флоте, а рыба гниёт с головы. Людей не ценят, моряка не жалеют. Справедливости не найдёшь, показухи много. Даже не знаю, хочу ли я теперь служить. А что, есть предпосылки по здоровью на увольнение?
— Да как сказать, можно и на берег списать, а можно и домой. Вы лунатизмом не страдали на гражданке?
Я аж подскочил. Доктор усадил меня на стул.
— Судя по вашей реакции — нет. А теперь вы по ночам бродите, не реагируя на окружающих, пытались на крышу залезть. Вы что-нибудь помните из своих ночных похождений? Днём ваше поведение адекватно, но ночью...
Я обхватил голову руками: «Вот оно что! А я думал, что же творится в голове, галиматья чудится, и сна нормального нет». Доктор терпеливо ждал. Он был фронтовик и насмотрелся всего в жизни, не то, что я, желторотый.
— Нет, только не на берег. С тоски подохну, на корабли глядя.
— А вы по бордюрам ходите - не в цирк готовитесь поступать?
— Нет, просто мне нравиться балансировать: в это время я полностью отключаюсь от действительности, концентрируя внимание на удержании равновесия. Кайф ловлю.
— Вы наркотики не употребляли?
— Пару раз план самодельный попробовал, но от третьего раза отказался, побоявшись, что могу втянуться.
— То есть вы поступили, как благоразумный человек. Ваше отношение к алкоголю?
— Тяги особой нет, но и не отказываюсь, если предложат составить компанию. Много могу выпить, голову не теряю, никогда по канавам не валялся. Среди своих числюсь непьющим, то есть интересную книжку предпочту бутылке. Да и не на что было — мать двоих без отца растила.
— Полковник покивал головой и жестом руки отпустил меня. По выражению его лица было понятно, что он принял решение. Ждал демобилизации я долго. Пришлось мне вспомнить ещё, что в юности имел травму головы, и на плавпрактике — падение за борт. О погибшей лодке никаких слухов не было. Да мало ли их утонуло: без экипажа, с частью или со всеми. Мне один друган подводник под большим секретом признался, что он спасся с двух. Подробностей, правда, никаких. Всё может быть. Мне жаль было оставшейся на дне «Кавказской пленницы», а часы мои через 12 лет я все равно утопил. Видно, судьба у них такая. Отмечаю всего два праздника: Новый Год и День ВМФ, причем последний по-настоящему, с друзьями и песнями. Когда смотрю фильмы про подводников, тихонько плачу.