Глава 2
СЕГОДНЯ
“Нет. Бог был СЕГОДНЯ не с нами. Но и с теми, кто напротив нас,
Его тоже не было. В этой стране нигде нет Бога.
Неужели мы так грешны и не достойны
Божьего внимания, любви и откровения?
Господи, помилуй нас всех.
Не ведаем, что делаем…”
Мыши выходили стройным рядами, выстраивались в шеренги и плясали вокруг усатого короля. Король поглядывал на своё войско, высоко подняв голову, и зловеще шевелил усами. Иногда его голова задиралась так, что казалось ещё чуть-чуть и корона упадёт с лысой головы. Но как только корона должна была упасть, голова мышиного короля возвращалась в нормальное положение. Шеренги мышей выстраивались в цепочки, бравурно маршировали и вдруг все приняли угрожающую позу. Под ёлкой, вокруг которой мирно поблёскивали снежинки, стоял Щелкунчик и в приступе отчаянной храбрости щёлкал своими большими челюстями. Он был смешён и жалок в своей беспомощной ярости. Мыши ощетинились и отстукивая ногами чёткий ритм двинулись на одинокого воина. Король гордо поднимал голову. Усы зловеще шевелились. Корона вот-вот должна была упасть! Совсем чуть-чуть! И в тот миг, когда корона уже казалось, падала, мыши бросились на Щелкунчика и…
Телефон разрывался мелодией Чайковского маршем мышиного короля. Я установил эту мелодию как только приобрёл свой старенький Самсунг. Тьфу ты чёрт. Прям клип на тему мелодии. Присниться же такое…
- Ало.
- Ты чё, дурень, спишь? – Жека вежливо поздоровался.
- Не, жду когда ты позвонишь!
- Гы-гы-гы…
- Хе-хе-хе…
- Выгляни в окно, балбес!
- Ну?.. Ой, ёлы-палы…
Двор был утыкан ментовскими шапками, гаёвыми и подозрительными людьми с модными выражениями лица типа «Шо такое, я не понял?».
- Я было к тебе хотел сунуться, а тут такой маскарад. Что делать будешь?
- Умоюсь пойду и на очке посижу, подумаю.
- Ну давай. Я пока в Макдональдсе кофе попью. Освободишься – наберёшь. Будем думать, как тебя вытаскивать.
Приведя себя в порядок, я стал собираться. Напялил на себя всё, что только можно и стал похож на пингвина. Всё вроде можно было унести с собой кроме… гитары. Даже сумка с нетбуком и та пристроилась на плече. М-да. Вот тут бы Жекины руки пригодились. Мобильник дзинь.
- Привет, это Денис. Ща мы тебя будем по телефону вести. Через пять минут перезвоним. И вот что ещё. Возьми там мои кальсоны, я забыл.
- Возьму.
Нет: нетбук придётся оставить. Возможно, придётся убегать. И быстро. Внутренне прощаясь с гитарой и нетбуком, я аккуратно составил их в шкаф. Друг с дружкой. Прощайте, товарищи…
- Алло.
- Значит, во дворе два урода. Они тусят от подъезда и по двору, постоянно держа дверь из твоего подъезда в поле зрения. Но у них бывают паузы. Спускайся вниз к выходной двери. И кальсоны, кальсоны не забудь!
- Взял. Выхожу. Телефон не выключаю.
Проверил ухом тихо ли в подъезде. Аккуратно открыл. Никого. В лифт. Еду. Стоп. Дверь.
- Стою.
- Стой. Стой. Так, они медленно сейчас уходят вглубь двора, но постоянно оглядываются. Как только они отойдут метров на тридцать, выскакивай из подъезда и лети в арку. Там мы с Женей тебя ждём. Кальсоны отдаёшь мне и в разные стороны, понял?... Пошёл!!!
Вылетаю из подъезда и краем глаза вижу двух уродов, удаляющихся вглубь двора. До арки метров двадцать. Кальсоны, о будь они неладны. Арка. Отдаю кальсоны. Обернулся. Парочка быстро приближалась к нам.
- Уходим!!!
Я лечу в подземный переход, а Жэка с Деней хрен его знает куда. Теряюсь в толпе и только сейчас замечаю, что успел зацепить с собой спальник! Теперь только даун не поймёт, что я экипирован на Плошчу. Толпа спасительно густеет. Обернулся. Никого. Выскочил! В офис. В Головной офис!
Лавируя между прохожими, чувствую как в спину втыкаются чьи-то глаза, другие напротив: в упор меня раздевают… М-да, не помню, посмотрел я в зеркало перед выходом или нет, но затеряться в толпе мне почему-то не удаётся. И вдруг какой-то мужик протянул мне руку и сказал: «Удачи. Я с вами!». Я машинально пожал руку в быстросклеенной, наверное, глуповатой улыбке. И вдруг меня осенило: ведь я одет явно как на Северный полюс, да ещё спальник предательски болтался сбоку. Ну и пусть! Надо наоборот гордиться, что я иду на Плошчу. И, высоко подняв небритую заточку, я гордо зашустрил вперёд.
* * *
Народ встретил меня бурным «Ба-а-а-а-а!» Чертовски приятно иногда быть в центре внимания, тем более, когда ты этого достоин.
- Да ты сегодня герой! – хлопнул кто-то по плечу.
- А мы думали такого штыка потеряли! – ткнул в спину второй.
- Ну что, живой? – слега ударил под дых третий.
Бегу наверх. Снимаю куртку. Под ней ещё три свитера. Снимаю один и лечу вниз, чтобы сделать себе кофе. Движ вокруг неописуемый. Журналисты с ноутбуками сидят и что-то строчат кое-где даже на полу. Народ прибывает, и к чайнику выстроилась очередь. В туалет очередь ещё больше. Занимаю туда и туда. Иду курить. У входа в офис дымят человек тридцать, все одеты подобно мне – как на Северный полюс. Кто-то кричит в телефон как объехать пост ГАИ, кому-то надо узнать, где улица Пулихова … Настроение в секунды взлетает до отметки «предел». Хочется кричать и идти мёрзнуть прямо сейчас в бессрочном бдении ради установления демократии на пространстве всей Восточной Европы. С удовольствием слушаю какой-то анекдот и ржу вместе со всеми, хотя нихрена не въезжаю в суть юмора. Радостно обсуждаю какую-то чепуху из вчерашнего выпуска новостей БТ, хотя я не смотрю БТ. Только бы со всеми, с нашими, родными… Нашими, родными, беларусами…
За Некляева!
За Правду !!
За Беларусь!!!
* * *
Вот-вот должен был подъехать Некляев. Все хранили какое-то торжественное деликатное молчание по этому поводу. И если кто-то спрашивал о Некляеве, то обязательно полушёпотом. Это трепетное и восторженное отношение к Лидеру ни в коем случае нельзя было даже сравнивать с раболепием и пресмыканием, которое можно наблюдать в окружении Лукашенко. Это были настоящие, действительно уважительные эмоции к Человеку, который взял на себя ответственность и смелость, сказать хаму “Хватит!”
- Смотри, снимает кто-то! – мужичёк в тулупчике показывал пальцем в сторону заброшенного дома напротив офиса. И действительно, сквозь заколоченное окно явно было видно “дуло” видеокамеры. Когда толпа обернулась, силуэт быстро скрылся в развалинах. Все тридцать человек дружно заулюлюкали и загоготали.
- А давайте пойдём его поймаем. Сдадим в ментовку и скажем, что мы видели как он публично мастурбировал в нашу сторону! – такое мог предложить только я.
Народ пару секунд помолчал, так, что я даже хотел было обидеться, а потом рванул хохотом ещё сильнее.
- А вот вы ржёте, а за углом стоит минивэн полный “чертей” – (черти: люди в чёрной спецназовской экипировке) – кто-то поделился наблюдением.
- А ты как вычислил?
- А я эту набрыдзь за версту чую.
- А-а-а…- понимающе закивали в ответ остальные.
- Зараз мы на их прадстаўнікоў АБСЕ натравім, пачакай – кричал в трубку худощавый балагур из приезжих. Кого-то задержали и доставили в Московский РОВД и этот паренёк решил помочь товарищу. Тут же набрал, видно, заранее записанный номер. И на ломанном английском что-то долго объяснял. Потом одобрительно за ес-ес-ескал.
- Ото зараз гэтым падлюкам будзе! Зараз туды дэлегацыя з АБСЕ ці прыедзе ці патэлефануе. Ні за што хлопца схапілі, гады!
И это был не единственный случай. Превентивные задержания катились по всей Беларуси. Дороги к Минску кишели гаёвыми. В регионах людей ссаживали с электричек, активистов заранее предупреждали об ответственности за поездку на Плошчу. Некоторых арестовали «за то что ругался матом в общественном месте» ещё накануне. Других «закрыли» за пару дней до Плошчы «за то, что справлял естественную нужду» в общественном месте». Вобщем, картина выглядела столь обычной для Беларуской действительности в предвыборный период, что ничему не следовало удивляться. Одна извилина репрессивной машины, и та в заднице, работала безотказно тупо, прямолинейно и упрямо.
- Хлопцы, я зараз сам сябе з’ем – приколист, тот что натравил на РОВД ОБСЕ, поделился со всеми своим голодом. – Вы мабыць мясцовыя, а мы ажно з Гомеля ня еўшы…
- Та шо ты парысся! – выкрикнул я и повёл голодного гомельского брата к холодильнику.
Мы все тогда были братья. И сёстры. Настоящие. Ни у кого ничего не оставалось для себя. Всё для для всех, всё для Беларуси. Всё – для Плошчы. Подобную солидарность можно наболюдать только тогда, когда люди духовно, морально связаны некими невидимыми, но так явно ощущаемыми узами. Каждая душа пела нараспашку:
Беларусь, наша маці-Радзіма
За цябе, за цябе мы ідзем !
К холодильнику пробирались, переступая через журналистов, отдыхавших, а то и просто с нечего делать сидевший народ. Кое-кто уже вовсю жевал колбасу, поэтому гомельскому брату нечего было стесняться. Я открыл холодильник. Уа-у-у-у! Сало шматочками, колбаска кусочками, хлебушек свеженький! Здравствуйте, гости дорогие! Кушайте, не обижайте! Гомельчанин набрал столько, чтобы хватило всему Гомелю, и пошёл кормить своих.
Рядом с холодильником коробки с печеньем и пряниками. Пачками чай “Ахмад”, кофе в пакетиках – всё что угодно народу посполитому, приехавшему поддержать своего Кандидата, приехавшему согреть своим горячим сердцем Плошчу, приехавшему спасать тебя, Беларусь от того “светлого” прошлого, куда ты летиш под красно-зелёной тряпкой вот уже 16 лет… Хватит!
На прастор, на шырокі разлог
Выхадзі, мой народ грамадою!
* * *
И вот приехал Некляев.
Когда смотришь на этого невысокого роста, худощавого, подтянутого человека, никогда не дашь ему его “за шестьдесят”. Если сказать, что он держался моложаво, это значит ничего не сказать. Он реально был молод, полон энергии и благородной харизмы. Я знаком со многими политиками, со многими из них я, как бы сказать, могу себе позволить запанибрата, что ли. На короткой ноге. Но с Некляевым нельзя запанибрата. Можно душевно, можно откровенно и по-дружески. Но никак нельзя не чувствовать субординированного расстояния в общении с ним. Возможно, такое отношение у меня к нему после прочтения его стихов и поэм. Мой Некляев это не “Карнавал”, не “Гуляць дык гуляць” и даже не “Родны мой горад”. Мой Некляев – это “Сцяг”, это “Поэма – вера”, это “Саракавины” и , конечно же “Паланез”. Мой Некляев – это те песни, которые я написал на его стихи: “Пьянка”, “Эмигранты”, “Лён”. Мой Некляев лишён попсовости, “песенности” в плохом смысле и творческого легкомыслия. И поэтому мой Некляев всегда будет от меня на расстоянии, которое я не хочу и не смею сокращать. Мой Некляев – это Поэт с большой буквы. И я бы искренне хотел, чтобы такой Некляев стал ещё и моим, нашим, беларуским президентом.
- Усих шчыра витаю, шаноуныя! Як настрой?
- Мы пераможам! Бо иначай мы проста не можам! – ответил кто-то за всех.
- Добры настрой. Чую и бачу!
И Некляев пошёл переодеваться. Как все. На Плошчу. Тёплые свитера, красный пуховик. Я ещё тогда обратил внимание на то, что красный. Как-то внутренне я был не согласен с этим цветом на нём в тот вечер... “Как красная тряпка для быка” – мелькнуло у меня в голове, но я сразу же заглушил эту ассоциацию, как провокаторскую. Никаких мыслей деструктивных, только позитив и железная Вера в Победу. Только Вперёд. Ни в сторону, ни назад. Вперёд!
Мобильник дзинь.
- Алло?
- Ну што, сябра, я цябе виншую. Твая песня на дыску адна з лепшых атрымалася! – Олег поздравлял меня с удачной песней, которую включили в сборник «19 сняжынак праўды», записанный 19-ю музыкантами и группами именно к Выборам 19 декабря.
- Ды хто б сумняваўся, дружа! А ты дзе, кали будзеш?
- Буду. Хутка. Чакай.
- Чакайма!
Целых два дня Олег был недоступен по телефону. Не удивительно. Таких как он, лидеров, будут стараться вырубить в первую очередь.
Несколько человек старательно разбирали диски «19 сняжынак праўды» и распаковывали их по конвертам. Я на нём был под треком №15 с композицией «А хто там идзе?» Да. Действительно, песенка удалась. Несмотря на то, что записалась за часа четыре в домашних условиях. Вот она, слава! Гы…
Время приближалось к отметке «Пора!». Народ разбирал удочки и старательно привязывал к ним штандары «Говори правду!», «За Некляева» и, конечно же, наш Бело-Красно-Белый, могучий, вольный, смелый. Последние чашки кофе, последние очереди в туалет, последние в скайпе «Мы идём!» и «Далучайся!».
Засуетились администраторы сайта. В сети появился сайт-клон нашей кампании zapraudu.info, который призывал всех придти к Академии Наук. Провокация. Через несколько минут удалось выправить ситуацию и все вывалили на лёгкий мороз.
Человек 150 мирно топтались по приветливо опускавшимся снежинкам. Морозец, казалось, слегка крепчал, и ничто не предсказывало этому снегу вот-вот окраситься в красный цвет. Снежинки падали, превращая Плошчу, которой стала вся Беларусь, в белое полотно от боли белого сцяга. И, казалось, следуя неумолимой аналогии, судьбе чего-то не хватало. Не хватало красного.
Наш ад крыві чырвоны,
Ад болю белы сцяг.
Приехали Олег и Юра. Две «пропажи», которым нужно было исчезнуть на пару дней, чтобы сегодня быть здесь. С порога Олег пошутил : «Глядзице, сцяна ужо пачала бурыцца!» И в ужасе показал пальцем на стену дома. Он был столь убедителен в своей шутке, что несколько человек реально шарахнулись в сторону.
Все, от кого зависело принятие решений, старались держать себя уверенно и спокойно. Нужно было давать пинка любому напрягу, любому страху, любой неуверенности.
- Внимание! Становимся в колонны по 6 человек и выстраиваемся так, чтобы микроавтобус был в центре колонны! Мы должны беречь автобус от возможных провокаций. Там находится аппаратура!
И вдруг я заметил в толпе Камрада Че. Так я окрестил одно юное милое создание. Эта девчушка-волонтёр, которую в ходе кампании мне почему-то всё время хотелось то ли напоить чаем, то ли угостить чем-нибудь вкусным. Нет. Я не испытывал к ней каких-то родительских, покровительственных чувств. Скорее наоборот.
Когда в толпе мелькнула её шапчёнка, из-за которой я ещё называл её Филлипком, у меня что-то внутри реально ёкнуло. Она тусовалась где-то в конце всей колонны. Я рванул туда.
- Камрад! Ты чё тут делаешь? – она округлила свои милые глазёнки. - Быстро мотай отсюда!
- Не. Я со всеми! – она расплылась в своей непосредственной в радости и в грусти улыбке.
Эта улыбка, как солнце после дождя. Как большая снежинка, которая вот-вот растает у меня в ладошке. Как что-то, что у меня незаслуженно вот-вот должны отнять! Именно в этот момент я почувствовал, именно почувствовал ЧТО меня ждёт впереди. Я далёк от переоценки своих мистических способностей, но… я тогда почувствовал.
- Камрад… - я крепко обнял эту щуплую девчушку и закачался с ней в стороны, - Прощай, Камрад, прощай…
Почему я тогда сказал именно ТАК, для меня до сих пор загадка. Под удивлённые взгляды соратников, товарищей и коллег, я бессовестно распахнулся и плюнул на условности.
- Что значит, прощай? Что это значит?
Дальше она сбила меня с толку и вернула в себя.
- А где тюрьма? Скажите, как можно будет проехать в тюрьму? – её испуганные глазки мило затрепыхались. На них опустилась пара снежинок, и превратилась в две маленькие слезинки.
- Я не знаю ГДЕ тюрьма. Сами туда привезут…
Я резко развернулся и пошёл к правому флангу микроавтобуса. Я для себя решил, что буду защищать именно это место. Пристроился около переднего правого бокового стекла и…
- Жыве Беларусь!!!
- Жыве-е-е-е-е!!! – оглушился вечерний квартал и колонна двинулась вперёд. На Плошчу. Плошчу Калиновского, как её окрестил народ со времён прошлых выборов. «Не. Я со всеми» - процитировал я Камрада Че и сердце немного кольнуло.
Правильно, Камрад: «Кого нет на Плошчы, того нет вообще!»
Вперёд!!!
- Жы-ы-в-е-е Бе-ла-русь! Жы-ы-ы-в-е-е-е Бе-ла-русь!! – эти слова Янки Купалы, народного песняра Беларуси, давно стали визитной карточкой любой демократической, национальной инициативы. Этот слоган позволяет среди сотен двуногих узнать своего единомышленника и соратника. Этот крик заставляет чиновника в ужасе втягивать голову, лукашиста дьявольски скрежетать зубами, в беспомощной ненависти сжимающего свои пенсионерские кулачки. Этот гортанный взрыв заставляет сердце звучать в унисон со своей вибрацией, в которой сотни тысяч моих предков, сжав в окровавленных руках меч, бросаются в Погоню за врагом! Мы шли в Погоню! За своим будущим, за своим Завтра. И неважно, что это завтра не выходило дальше наших сердец и голов. Неважно, что Завтра никогда не наступит. Неважно, что будущего нет, как и прошлого. Неважно, что есть только Сегодня. И даже, если сегодня Бог был не с нами, главное идти по зову своей души, сжимая как звенящий меч в окровавленных руках своё Завтра.
Короткевич сказал в «Ладдзі роспачы»: «Люди не умеют жить и поэтому говорят про завтра, которого не будет!» Но мы тогда не столько говорили, сколько делали своё завтра. И им жили, мы в него верили. Если не умом, то сердцем. А Христос сказал: «Всё, что не по вере – то грех». Я не грешил тогда. Мы все тогда, по крайней мере, не хотели грешить. Мы хотели верить. В себя, в Некляева, в Завтра.
Мы прошли автостоянку. Теперь с горки вниз и в метрах 150 видна улица Немига. Нам туда. И вдруг прямо в колонну въезжает микроавтобус, а с левой стороны в столпившихся врезается машина ГАИ. Наш микроавтобус почти в конце коллоны. Я наблюдаю в метрах 100 за этой картиной и мне не верится, что события начинают разворачиваться ТАК. Толпа машинально, по инерции стекается вперёд. Там образуется людское облако и какие-то крики. Я с ужасом замечаю, что автобус охраняю только я да ещё пара-тройка штыков. “Назад! К автобусу!” – кричу, но меня никто не слышит. Все ломятся вперёд. Там движ, там что-то началось, там что-то сейчас будет!
И в этот момент… Я сперва с раздражением подумал, как безвкусно и несвоевременно кто-то запустил фейерверк. Хлопки сзади, похожие на залпы салюта. Много. Громко. Обернулся, чтобы обмацюкаць недоумков. Чёрные тени, как мерзкие пауки неслись прямо на меня и швыряли в мою сторону что-то, что взрывалось и ослепляло одновременно. Страшная догадка мелькнула в голове. Но… Я должен защищать автобус. И, закрыв глаза, чтобы быстрее вернуть зрение, я “прилип” к окну автобуса, которое должен был защитить. Женские крики. Неприятные. Душераздирающие.
- На землю, сука, на землю, ****ь, я сказал!
Глухие удары по чему-то мягкому. Бьют чьё-то тело. Открываю глаза. Двуногий в спецназовской экипировке бьёт в стекло позади меня. Сначала кулаком. Не разбивается. Локтём. Ещё локтём. Хруст. Прямо напротив меня окровавленный водитель отчаянно и достаточно эффективно отбивается от нескольких пар рук животных в чёрной форме. Но силы не равны. Его вышвыривают на снег и добивают ногами. В автобусе вижу сквозь разбитые стёкла лишь чай “Ахмад”. Рассыпанный по полу. Пару пачек печенья. Всё. Удар кулаком сверху по голове. Не больно но неприятно. Сбивают с ног. Падаю в снег и ползу к сцягу “Говори правду”.
- Лежать блять нахуй, сука! Убью нахуй!
Удар в живот. Одет хорошо. Не больно. Жду пару секунд. Пытаюсь встать. Удар по голове. Хорошую шапку мне мама связала. И капюшон хорош. Опять ползу. Два удара один за другим в грудь. Теперь больно. Но дышать можно и рёбра целы. В метрах двух от меня большой комок. Узнаю Винограда. Он пытается встать очень активно. К нему подбегает животное и несколько раз бьёт со страшной силой в живот ногой.
- Паша лежи! Ну их на..! – кричу. Паша слышит. Тоже видно думает: “ну их на…” и затихает. Думаю: что-то он слишком неподвижно думает. Становится страшно, что Винограда замочили нахрен.
- Паша, живой?!- удар по голове и сапог в спину впечатал меня в снег. Как неприятно, мокро и унизительно. Паша молчит. Проклятье!..
- Колющее, режущее есть? – голос животного как-то неестественно “добр”. По моему даже растерян.
- Да откуда? – как можно спокойнее, - Убери ногу я сяду на корточки, я ведь промокну. – не хочу мокнуть несмотря ни на что и лежать лицом в снег. Хочу видеть.
Удивительно, но нога убирается и я сажусь на корточки. Тянусь к знамени “За Некляева”. Сапог отфутболивает руку.
- Аппаратуры в машине нет! Уходим! – животное, что било Винограда командует. Животное, что пасёт меня бросается в сторону, откуда пришло. Подскакиваю. К Винограду.
- Паша, скажи что-нибудь. Паулюк, ёлы-палы, отзовись!
- Да живой я! На мне три шкуры мамонта.
Животное, что давече командовало не уходит. Ждёт пока всё остальное стадо подтянется к нему. Поднимаю сразу три сцяга. Животному это не нравится. Прыгает в мою сторону. Я от него. Пауза. Ткнул в его сторону удочкой. Не достал. Он прыгнул ко мне ближе. Замахнулся. Я зажмурился. Удара не было. Открыл глаза. Животное уже удалялось в паучьем рапиде.
- Некляев без сознания! Поднимите Некляева! – крик из пустоты. С неба. Безразличного неба. Оттуда. Выше снежинок, равнодушно осыпающих белую, в красных пятнах землю.
Некляев рядом с автобусом. Без шапки. Смятый. Неподвижный. Красный пуховик скомкан. “Стоял Щелкунчик и беспомощно махал своей саблей…” – вспоминаю свой сон и мне хочется идти подыхать в канаву. Лечу к нему. Меня опережают четыре человека. Среди них Юра, Олег, Андрей. У меня три знамени в руках. Я не нужен. Некляева несут в офис. И, поднимая, разбросаныые знамёна, плетусь сзади…
Время показывало 19.30. Ещё полчаса будет длиться голосование. Ещё полчаса кто-то будет слабо верить, что лысую резину можно будет поменять. Ещё полчаса кто-то будет спешить на избирательный участок, чтобы в последний момент вбросить в урну с прахом демократии свой слабый голос. «За Некляева». Или любое «за», только бы не мотать вместе с Беларусью четвёртый президентский срок. Но «вчера» уже запустило в «сегодня» свои грязные руки, бесцеремонно и нагло шарило по карманам, обкрадывая моё завтра брутальной, животной силой. «Стоял мышиный король и грозно шевелил усами…» - вспоминал я свой сон и глотал комки, подкатывавшие к горлу.
Некляева кладут на кожаный диван в офисном коридоре. Заходит Кабан. Из головы у него течёт кровь.
- Позвони жене и скажи, что со мной всё нормально. А то она родит здесь! – просит он товарища. У него жена беременная. Вот-вот должна родить. Евгения, дочь Олега, пытается ему помочь, вытирает кровь. Нужен врач.
Некляев приходит в себя:
- Я зараз падымуся и пойдзем на Плошчу. – куда там… Бессильно откинулся на диван. Левая сторона лица полностью заплыла от огромной гематомы. Смотрю и думаю: «Боже мой, сколько тут того Некляева… Что тут бить… Гады. Животные.» «И во главе полчища животных стоит мышиный король и зловеще шевелит усами…» Ах, если бы сейчас на руки подхватить Некляева, и как окровавленное знамя принести его на Плошчу. Если бы он хоть немного мог стоять на ногах, но…я безнадёжный романтик.
Вызываем «скорую». Кабан уже с замотанной головой, руки в крови. Журналисты бесцеремонно лезут в лица и души людей. Я их понимаю. Это не им нужно. Это нужно истории. Тусуюсь между диваном Некляева и лестницей. Не знаю куда себя применить. Унизительно, грязно и до боли ненужно всё вокруг. Выхожу на улицу. Музыкант Змицер Вайтюшкевич. Друг Некляева. С гитарой. Почему-то говорит по-русски. Кому-то что-то оживлённо рассказывает. Вроде русскому журналисту. От колонны осталось человек 50. Нервно закуриваю и жадно дышу морозным воздухом через фильтр. Приезжает аж три скорых помощи. Доктор осматривает Некляева и принимает решение: срочная госпитализация. Носилок нет, и перекладываем кандидата в президенты на одеяло. Выносим на улицу… Все, кто остался разрывают воздух аплодисментами…
По моему лицу катились капли честно заработанных слёз. Я не хочу, чтобы их кто-то видел. Я не на сцене. Я слишком унижен, я слишком сильно разбит и беспомощен, чтобы кто-то заметил насколько я уже не большой, не сильный и неуверенный в себе. Это минутная слабость. Назад. В себя любимого, большого и сильного! Назад!!!
Машины уезжают. Андрей произносит с претензией на пламенность речь. Оставшиеся разбитые штыки разбирают знамёна и как побитые собаки идём в сторону Плошчы. Небольшой группой. Под презрительно-удивлённые взгляды прохожих. И “Жыве Беларусь!” уже не так живо раздаётся из наших уст. Разве что “Радзима.! Свобода! Долой Луку-урода!!!” звучит всё яростней и ненавистнее. Идём по тротуару. Останавливаемся перед светофорами. Как добропорядочные граждане. Пару раз нам посигналили машины, всего лишь пару раз. В моих руках знамя “За Некляева” и почему-то оно совсем не трепещет на ветру. Ветер безразлично гоняет редкие снежинки и их почти не видно в чёрном небе. Мы шли приносить себя в жертву. На Плошчу.
Вот и Саркофаг (так в народе называют Дворец Республики из-за удивительного сходства между двумя этими архитектурными «шедеврами»). За Саркофагом должна была раскинуться наша Плошча. Но власти заранее позаботились, чтобы здесь мило расположился центральный городской каток. Вокруг ёлки скользили по льду ни о чём не подозревавшие обыватели. Население отдыхало в самый обычный для него воскресный вечер. Изредка бросая удивлённые взгляды на толпу отморозков, собиравшуюся около двоца Профсоюзов.
На углу саркофага прямо у нас по курсу тусуется человек семь чертей с теми самыми модными выражениями лица. Мы обижены, возмущены и нервы не выдерживают:
- Сволочи! Подонки! Вам ещё это аукнется!
- Сидеть вам придётся долго!
- Как ты в глаза своим детям теперь смотреть будешь, лысый?!
Фотографируем чертей почти в упор. Они уверенно и спокойно отворачиваются. Для них всё идёт по плану. Они ко всему готовы. Всё сто раз отрепетированно. Они невозмутимы как удавы.
Около самой ёлки, увидев в моих руках сцяг «За Некляева», ко мне подбегают журналисты. Не наши. Москали стопудово. Они уже наслышаны что произошло. Задают вопросы. Отвечаю нарочно на смачной беларускай мове. Лица поморщились. Но дослушали.
- А можете то же самое только по-русски?
Хочется отказаться. Но надо донести информацию до как можно большего количества людей. Повторяю то же самое только на языке соседей. Оставьте меня в покое. Не до вас сейчас...
Из динамиков на столбах и павильонах тошнит русская попса. Громко, нахально и издевательски. «Избили тела, а теперь плюют в души» -- думаю и машу сцягом в толпе. Люди пристают с вопросами: «А расскажите, как Некляева…» -- сначала рассказываю со страстью, до мелочей. Потом надоело. Если в моих руках будет сцяг, меня замучают расспросами. Мне холодно. Мне обидно. Я раздражён и в какой-то момент не понимаю, что вообще здесь делаю.
Народ прибывает. На импровизированной трибуне на ступеньках Дворца Профсоюзов ничего невозможно разобрать. Кандидаты, доверенные лица и просто граждане слились в одну массу. С трудом можно выделить из этой массы несколько колонок. Значит всё таки звук должен быть. Русская попса становится тем громче, чем больше народу прибывает на Плошчу. Кто-то из наших взобрался на павильон и привязывает на его крыше сцяг «Говори правду». Ткнул в него своим удилом и знаками показываю то же самое сделать и с моим сцягом. Бросаю вдогонку ему скотч. Мои руки должны быть свободными. Я не хочу и не могу более быть избитым и втоптанным в снег. Я буду защищаться сам и защищать Плошчу. Соратников. Друзей. Кандидатов. Я должен, обязан быть воином. Хватит. Я не животное, которое от акции к акции лупят дубинами, и я терплю как безобидная корова или овечка. Я обязан защищаться… И вдруг меня сбивает с ног вопрос : «А где была охрана Некляева?» Как можно было Наполеона бросить на баррикады? Как можно было не проиграть подобный вариант заранее? Как мы могли так лохануться и не догадаться, что лукавый пойдёт на всё. Мы жалкие, наивные романтики. И лукавый очередной раз показал нам, что он есть. Против дубинок у нас только удочки со знамёнами и огромное желание жить в цивилизованной стране. Я на собственной шкуре осознаю, что ни одна диктатура никогда не уходила мирным путём. Только через восстание, только через революцию.
У воя меч. У змея джала.
І – хто каго. Ні слёз. Ні жалю.
Я поскользнулся и пара чьих-то крепких рук поддержала меня за локоть.
- Не падай, сябра! – знакомый из команды кандидата Санникова явно был рад меня видеть. – Что с Некляевым?
- В больницу увезли.
- Что? Так плохо?
- Да ваще…пипец…
- А ты как?
- Да лучше бы мне. По ходу мы все в полном дерьме.
Развернулся и пошёл выбираться из толпы. Хотелось курить. В давке курить не в кайф.
У левого угла Дворца Профсоюзов закуриваю. Рядом человек пять чертей о чём-то шепчутся. Отошёл подальше. От этих свиней всё что хочешь можно ожидать. С импровизированной трибуны доносятся какие-то звуки. Оратора не слышно совершенно. Толпа время от времени прерывает выступающего возгласами «Жыве Беларусь!». Кто говорит с трибуны тоже не видно. Всё скомкано. Российская попса ревёт то Кадышевой, то Виагрой. Омерзение и растерянность. Мёрзну. На трибуне мелькнула красная куртка Андрея:
- Некляев…кандитат…избит. – обрывки фраз, негодующий рёв толпы. Безразличные снежинки, население на льду кружится вместе с ними. Скоро Новый Год. Сейчас закончится голосование. И станет ещё холоднее. Мне кажется, что это навсегда. Мои замки разрушены, моё вино отравлено. В моей душе затравленный зверёк мечется в поисках безопасного тёплого уголка, но снег безжалостно лупит его по лицу. Самому облезлому псу из трущоб моей души холодно. Я хочу стать маленьким и незаметным. Я хочу исчезнуть. Растаять. Я не хочу, чтобы всё было ТАК.
На проспекте несколько гаишных машин. Движение перекрыто. С той стороны проспекта тоже толпа. Они не решаются присоединиться. Чего-то ждут. А вдруг будут бить? Не. Мы постоим тут, чтобы не мешать. Эх… Нет нормальной аппаратуры, её забрали избившие нас животные. Нету харизматичного Лидера – его избили холуи лукавого около часа назад.
Так проходит минут сорок. Плошча уже не вмещает людей. На лёд встать невозможно – очень скользко. Наших не видно. Ищу глазами сцяги «За Некляева» и «Говори правду». Где-то на другом конце, у самого проспекта. И вдруг движение. Народ повалил на проспект. Трибуна пустеет и людской поток начинает течь в сторону Площади Независимости. Чёрт возьми, что происходит? Куда?
Подхожу к проспекту. Смотрю вдаль, стараясь увидеть сколько людей. Людей столько, что ни начала колонны, ни конца увидеть невозможно. Это, пожалуй, самая массовая акция за все мои бесконечные «Маршы Свабоды», «Чарнобыльския шляхи» и прочие бесчисленные акции демократической оппозиции.
Бясконца наша мара аб Свабодзе
Вядзе нас па зямлі і па вадзе.
Як сонца, што ніколи не заходзе,
Як зорка, што ніколі не ўпадзе.
Бесконечная наша мечта о Свободе… И эта река из людских тел будет течь вечно. Моя капля здесь, в этой реке. «Не. Я со всеми». Вливаюсь в реку и сакраментальным «Жыве!» рву свою глотку. Барабанные звуки около самого катка. Завсегдатаи всех подобных акций анархисты как всегда лупят в свои бубны и тимбалы, собирая вокруг себя полудемократов-полупофигистов. Всматриваюсь. Полупофигистов реально больше. Мне ЭТО сейчас неинтересно. Моя музыка была сегодня избита вместе с Некляевым, моя гитара наверное УЖЕ в руках подонков-чекистов. Я гоню от себя эту мысль и хочу вспомнить молитву. Вернее, я хочу помолиться Богу, чтобы минула меня чаша сия… Да-да, именно помолиться, потому как в окопах атеистов нет. Но сосредоточиться на Боге мне мешает ненависть.
Какой-то странный персонаж вырастает у меня на пути. В руках у него плакат с надписью «А без президентов слабо?» Мне хочется ударить его в лицо. Отталкиваю персонаж в сторону с ещё более громким «Жы-ы-ыве-е-е!», и прибавляю шаг. Не вижу стягов «За Некляева». Наши далеко впереди. Или остались на Плошчы? Не может быть. Наши должны быть в авангарде. Но кто командует парадом? Что будет дальше? Кто ведёт людей и что они задумали?
Нескольким днями раньше в разговоре с Олегом я предположил, что Плошча будет оцеплена ОМОНом. В ответ услышал: «А что, в Минске Площадей мало?». Неправильный вопрос вместо ответа. В Минске площадей много. Но Плошча – одна. И мы с неё уходили. Куда? Зачем?
- Игорь, куда мы идём? – я боялся этого вопроса. Волонтёр, чьего имени я не помнил, держал в руках небольшой стяжок «За Некляева» и расплывался в растерянной улыбке.
- Вперёд, сябра, со всеми.
- А…
- Беги к своим! – не отставай!
- А где …свои?
- Впереди. Далеко впереди. Наши впереди. Давай. – я сделал вид что срочно кому-то звоню. Я не знаю. Я ничего не знаю.
Телефоны уже не работали. Проверил второго оператора. Такая же ерунда. Третий – молчит как рыба об лёд. Этого следовало ожидать. Засунул все три телефона в один карман и застегнул молнию. Чтобы не потерять, когда НАЧНЁТСЯ… Я был уверен что НАЧНЁТСЯ, и не просто так закончится.
- Игорь, привет! – Павлюк, организатор многих музыкальных движух, шёл под руку со своей то ли женой то ли подругой. – Куда мы идём?
- В светлое будущее, – я попытался шутить, но улыбка на моём лице посчитала нужным остаться в замороженном состоянии.
- Слушай, столько народа я ещё никогда не видел!
- Ну. – мне не хотелось говорить о массовом самоубийстве.
Павлюк ещё о чём-то спрашивал, я что-то отвечал, но был явно неинтересным собеседником.
- А Некляев…? – я не дослушал вопрос и рассказываю всё в двух словах, максимально сгущая краски, и разбавляя ёмкие фразы отборным русским матом.
Жена или подруга Павлюка слушает меня очень внимательно. Постепенно её глаза округляются. Она резким движением прижимает к себе Павлюка и строго на него смотрит. Я понимаю тебя, женщина. Я молчу. Извините, ребята. Я пойду туда, где жарче.
Все перекрёстки перекрыты. Машины сигналят и мы встречаем каждое “фа-фа” громогласным “у-а-а-а-а-а-а!” Через каждые метров 100 на проспекте стоит урод с модным выражением лица и снимает нас на камеру. Люди уже не отварачиваются. Тычу фигу в каждый объектив, пока не замерзают руки. Девушка снимает меня на мобильник. Фига лёгким движением руки превращается в дружественное помахивание в объектив симпатяшки. Улыбка инстинктивно разморозилась и я понимаю, что сексуально-активный мужчина – это соль жизни. Красавица уже снимает другую соль жизни, и мысль, что всё призрачно в этом бушующем мире заставляет меня вцепиться в миг, отделяющий моё сегодня от неизбежного ВЧЕРА. Это ВЧЕРА уже не может не наступить. Вперёд. На мины…
Оглушительный рёв многотысячного человечества. Глас народа. Это мы входили на Площадь Независимости. Да, в Минске Площадей много. И мы оказались на одной из них. Но это была не Плошча. Это была Площадь. Независимости. Где от нас уже ничего не зависело…
К моему приходу Площадь уже почти вся была заполнена. Обернулся. Я был в середине людского потока. Женщины, бабушки, дедульки, студенты… Разные социальные слои и статусы. Флаги Евросоюза, Нациоанальные, “За Некляева”, “Говори правду”, тэрмоса, горячий чай, бутылка…Стоп. Бутылка? Пиво? Эх… С сожалением смотрю на группу явно случайных, левых молодых людей, пьющих пиво из пластиковой полуторалитровки. Прислушиваюсь:
- Я тебе гаварил давай пайдём, патаму ша будет прикольна! – буль-буль.
- Да пашли асюдава, ано тибе нада? – буль-буль-буль.
- Да падажжи, шо ты кипишишь? Не гони…- смачная отрыжка.
Тьфу паскудство. Где наши ребята с красными шарфиками “За Некляева” на рукавах? Ведь, насколько я помнил, так должна была выглядеть дружина охраны порядка из Некляевской команды. Никого. Неужели мы так деморализованы? Неужели никто не может действительно стать лидером Плошчы? Нет-нет. Деморализован только я. Это минутная моя слабость, я сильно впечатлителен, я просто перенапряг нервы от пережитого. Это сейчас пройдёт.
Народ стал группироваться перед Костёлом. Очень долго, как мне показалось ничего не происходит. Люди пытались звонить по мобильникам. Кое у кого это получалось, но у большинства ни один оператор не работал.
- Шаноўнае спадарства!... – совсем негромко данеслось со стороны кастёла. Колонки пытались усиливать голос выступающего, но очень хило. Неужели все команды кандидатов расчитывали на Некляевскую аппаратуру?
- У-а-а-а-а-а! – глас народа заглушил и без того слабенькие голоса лидеров.
Опять обрывки фраз. «Стоять…требуем… фальсификацыя… диктатор». Говорят кандидаты. Всё предсказуемо и далеко не зажигательно. «Коряво мыслишь – коряво говоришь», - вспоминаю фразу своего педагога по мастерству актёра. Глубоко вздыхаю и понимаю, что все кандидаты хорошие люди, наверное. Но хороший человек это ещё не повод чтобы становиться президентом.
Вот динамики форсировали звук. Громко, почти на перегрузе, молодой женский голос, срывающийся на крик. Это Наста. Одна из лидеров молодёжной организации «Малады Фронт». Она ничем не отличалась от седых и строгих мужчин кандидатов в президенты, их доверенных лиц, которые стояли рядом. Разве что своей молодостью. Молодая, горячая революционерка. Вспоминаю «Князь мира сего» Григория Климова… Вредные мысли… Жанна Д'Арк, Мата Хари, Роза Люксембург… Женщина в политике. Демонические личности. Их с наслаждением жгла святая инквизиция. Неужели имя нам легион? Тогда ОНИ, те, кто по другую сторону баррикад – они кто? Господи, открой мне глаза и уши, что нам делать? Помоги моему неверию…
Помогая себе свободной от микрофона рукой, которой она нокаутировала воздух, Наста призывала граждан стоять до конца. Требовала новых выборов без Лукавого, спрашивала, готовы ли мы стоять до последнего. И мы кричали «Да-а-а-а-а!». Нет. Я не это кричал. Я просто кричал. Мне хотелось кричать. И я не уверен, что это был крик ликования. Скорее крик отчаяния.
Ораторы быстро сменяли друг друга и очень скоро все выговорились. Народ оказался предоставленным самому себе. Авангард предводителей о чём-то советовался на импровизированной трибуне около костёла. Мне стало неловко от такой паузы. Лидеры явно были в замешательстве. Что дальше? Пауза была уже далеко не мхатовской. У меня появилось ощущение, что актёры забыли текст и не знают как выкрутится. А на импровизацию явно не хватало профессионализма. Стыд стал пожирать остатки моего позитива. Я опять не знал куда себя деть. Надо было что-то придумать. И мой организм придумал. У меня появилось занятие: я захотел в туалет. По маленькому. Эта проблема охватила меня всецело, поскольку весь выпитый в офисе кофе вдруг переполнил меня до краёв. Я озадачился тем, что поблизости нет ни одного туалета, а за углом не получится: во первых из-за столпотворения, а во – вторых все углы кишели милицией и чертями в штатском. Тем не менее, я переключился и пошёл за костёл искать укромное место. Все подъезды к Площади Независимости кишели гаёвыми и чертями. Но среди многотысячного гражданства я был явно не один, испытывающий подобную проблему, и посему быстро набрёл на протоптанную по снегу дорожку в темнеющий закоулочек. Оттуда по одному выходили представители обоих полов. И я бодренько засеменил туда.
Почувствовав облегчение, я вернулся к ораторам. Площадка около костёла уже опустела, и лидеры перебазировались на трибуну перед памятником Ленину. Как это, однако, мне показалось нелепым. Вокруг монумента плотным 150-метровым кольцом толпился народ. За ним в метрах пятидесяти темнели окна Дома Правительства. И вдруг очень громко и внятно грянул голос лидера левых Калякина. Коммунист Калякин поведал народу от том, что по подсчётам экзит пула Лукавый в Минске не набрал и 40%. Говорил убедительно, зная что говорит то, что народ ХОЧЕТ слышать. Но вряд ли кто-то на самом деле в это верил. Мы все хотели чтобы так было, мы хотели верить. Я взобрался на площадку перед костёлом и окинул взглядом вокруг. Да, несомненно, нас было около 30 тысяч. Никогда я не видел ничего подобного. Как ни странно, но проезжая часть проспекта не была заполнена людьми, и с другой стороны тоже стояли люди. Но было понятно, что там стояли неопределившиеся элементы. Типа: «Если что – мы сможем убежать. Вы делайте революцию, а мы тут постоим, чтобы не мешать». Я созерцал соотечественников и понимал, что в этом море никогда не будет последней капли. Мой родной, беларуский народ, чаша твоего терпения никогда не переполнится. А если нет конца терпенью, значит, нет конца страданью. Эх, ребята, всё не так. Всё не так, ребята…
Я смотрел на людей поверх голов, я видел на лицах всю гамму человеческой мимики. И удивительное дело, я не слышал шума: всё происходило как-то уж слишком шляхетно, деликатно, благородно. Казалось, что оживление происходит только здесь, на Площади, в центре города. Поднимая глаза выше, я видел тёмные окна административных зданий. Они окружили эпицентр нашего несогласия. А выше этих тёмных окон было чёрное замёрзшее небо. Оттуда хрусталиками как искры выстреливали редкие звёзды, падая на Площадь серыми снежинками. Мне представилось, что вот за этим площадным пространством нет совершенно ничего, там пусто, кромешная тишина до звона в ушах. И если бы сейчас вдруг вся Площадь погрузилась в молчание – мы бы отчётливо услышали, как в тишине скрипят зубы Лукавого.
Пробираюсь к памятнику. Кто-то из кандидатов гордо заявляет, что говорит от имени правительства народного доверия. Неужели? Какой однако пафос. А я представитель народа и вроде бы никому ещё ничего не доверял. Толпа густеет. Пробираться сложно. И вдруг меня понесло по течению тел прямо на Дом Правительства. Задние напирали на передних, и вот мы встряли прямо в двери главного госучреждения. Что-то моим косточкам здесь не нравится. Самые решительные стучат в стекла дверей и окон:
- Открывай!
- Звони премьер министру!!
Так. По-моему начинается конкурс самодеятельности. На трибуне кандидат Санников просит сделать живой коридор, чтобы делегация из представителей народного доверия передала требование для премьер министра. Но народ плотнеет около фасада здания. Удары по дверям звучат всё более угрожающе. Прилипнув к фасаду здания, журналисты дулами камер стреляют в мгновения истории. В Доме Правительства должен быть дежурный. У него прямой телефон с премьер министром. Но в случае незаконного проникновения в здание он имеет право стрелять. Мне представляется, как мы врываемся внутрь, сражаемся с ОМОНом за каждый кабинет, как разносятся по этажам кровавые следы. Из окон выбрасываются столы и стулья. Их сбрасывают в кучи и жгут костры.
Несмотря на недавний брутальный разгон нашей колонны, на избиение кандидата в президенты, я всё равно не мог отделаться от профессиональной привычки дополнять действительность игрой своей фантазии, творить свою реальность. Ибо то, что происходило на самом деле, меня не устраивало, и не было для меня столь убедительным. Я никак не мог поверить, что мы лепим кусок истории. Для меня всё было слишком прозаично. Мне не хватало мифа, легенды и я их старательно придумывал и проигрывал в своей голове.
Натыкаюсь на Дениску:
- Ну шо, сябра? Кальсоны греют? Гы-гы…
- А то! Хе-хе-хе! – Дениска блеснул на меня подбитым глазом.
- Ого! Да ты уже с орденом! Когда успел?
- Ну дык когда Некляева били, то и мне перепало.
- М-да. Мне повезло больше. Но судя по настроению людей, орденов сегодня на всех хватит.
- Гы-гы-гы..
- Хе-хе-хе….
- Черти! – крик рядом со мной. Человеческая масса отпрянула от фасада Дома Правительства, панически толкая меня в бока и спину. Несколько человек побежали, кто-то споткнулся и упал, девушка взвизгнула и вцепилась в подружку. Между народом и зданием выстраивалась цепь спецназа в касках и со щитами. Их чёрные каски напоминали шарики спортлото. Эдакое спортлото 2010. Они крутились в барабане, чтобы элегантно нас обыграть, а на случай наших возражений в руках у них были демократизаторы-дубинки. Они появились где-то слева и гусеницей просовывались вдоль фасада. Как мерзкие мыши из своих нор. «И над всем этим стоял мышиный король и зловеще шевелил усами».
Я оказался прямо перед этой зловещей блестящей цепью. Народ неуверенно стал отодвигаться. Задние, видимо, ещё не понимали в чём дело и напирали на передних. Черти почувствовали замешательство людей и дабы усилить эффект своего появления, стали дубинками стучать по щитам. Удивительно, но меня такая «психическая атака» почему-то рассмешила. Я пока всё ещё не воспринимал их серьёзно. Удары дубинок по щитам звучали всё увереннее. Люди ещё стояли напротив чертей, но в какой-то момент у нескольких человек сдали нервы и они поплелись назад. За ними ещё и ещё, и ещё. Мне представилось, как мы все бежим, бежит вся Площадь, а Лукавый смотрит на нас и корчится от смеха.
- Стоять! Мужики, сомкнулись!!! – это уже кричал ДРУГОЙ я. Это был новый я. Я понял, что если мы побежим, то затопчем сзади стоящих и это будет уже не 54 смерти, как в 1999 году на станции метро Немига в Минске. Будет намного больше жертв. Я брал ответственность на себя, я должен был противостоять страху, неверию и неуверенности. Я нашёл, где мой дед закопал пулемёт. Пока только в свой голове. Но я нашёл!
- Не бежать! Второй Немиги не будет! Вперёд! Сомкнулись! Женщин назад! Мужики вперёд!!! – и я кричал такое не один. Со всех сторон раздавались подобные возгласы, и толпа угрожающе стала надвигаться на цепь спецназа.
- В сцепку! – я схватил за руки парней справа и слева. Они охотно последовали моему примеру. Мы сцепились локтями и за нами последовали остальные. Я уже не думал ни о чём другом, я шёл на баррикады, у меня не было выбора. Я был воином, ибо это был мой личный долг перед собой, перед Плошчай, перед Беларусью.
У воя – меч, у змея – джала!
Мы стояли в метре друг от друга. Они и МЫ. Напротив меня совсем детское лицо, в каске. Шлемка от каски туго затянута под подбородком. Дышит тяжело, тонкие губы сжаты, от чего кажется, что их вообще нет. В его юношеских глазах читался приказ командира, и его пацанское «нахер-оно-мне-надо». Ни он, ни я не хотели того, в чём сейчас участвовали. Но у нас не было выбора. Нас и здесь лишили ВЫБОРА. Мы ждали каждый своего «фас!». Он был полностью экипирован, а моим оружием были лишь шапка с длинным бубоном, три плотных свитера и влюблённость в свои бесконечные мечты о свободе.
Метр между нами. Между двумя соотечественниками. Между его «я выполняю приказ» и моим «я иду по зову сердца и совести». Каждый из нас не мог иначе.
Мои соседи справа и слева несколько раз делали попытки ринуться вперёд. Но в метровой полосе между ними и нами бодренько бегал какой-то персонаж в гражданском и знаками показывал моим соседям сдерживающие жесты. Я не успел осознать, что он и мои соседи оказались провокаторами. Я оказался в одной упряжке с чертями, искренне приняв чужих за своих. Лишь потом, на нарах, я ужаснулся своей догадке. Но тогда, на Площади я не мог даже представить себе этого. И вот персонаж махнул двумя руками, и мы как по приказу кинулись друг на друга. В следующую секунду я уже о нём забыл. Я уткнулся носом в щит паренька в каске напротив. Он замахнулся на меня дубинкой. Я уже не зажмуривался, не втягивал шею, я отреагировал мгновенно и перехватил дубинку у самой его кисти. Глаза в глаза. Я потянул дубинку на себя и получил сильный толчок щитом прямо в лицо. Слева чуть выше виска меня огрела дубинка другого спецназовца. Меня атаковали уже двое. Я не обращал внимания на удары и опять вцепился в ту же дубинку. Изо всей силы я потянул её к себе, мне на секунду показалось, что мы все играем в какую-то давно забытую игру из беззаботного детства. Я тянул на себя дубинку, я хотел, чтобы она была моей, у меня в руках, я должен был так добыть себе оружие, как в компьютерной игре. Я должен был… Удары сыпались по мне со всех сторон, но я не обращал на них внимания. Дубинка уже была около моей груди, рука чёрта как-то странно поддавалась моему напору. Мне показалось, что я победил, я ликовал! И вдруг меня сбил с ног удар щитом. Сильный. Я рухнул в грязный снег. Дубинка выскользнула из моих рук и, вставая, я услышал:
- На…С-с-сука…
В мозгу раздался оглушительный хлопок. В затылок врезался эшелон на бешеной скорости. Я нырнул под воду, и моментально всё затихло. Маленькая искорка-снежинка возникла передо мной и стала разбухать. Сначала она светилась как бенгальский огонь, а потом мне показалось, что я в упор смотрю на дугу сварочного аппарата. Я стал проваливаться во что-то мягкое и равнодушное. Вакуум до боли в ушах. Я летел куда-то всё быстрее и быстрее. Дуга резко исчезла, и я очутился в полной тишине. Страшная чёрная пустота. Не было ничего. Ни завтра, ни сегодня, ни вчера. И в этой дьявольской тишине… мне стало жутко: я услышал скрип зубов… Мне захотелось вынырнуть отсюда. Это было выше моих сил. Меня охватила паника. Наверное, так чувствует себя душа, попадающая в ад. Осознаёшь весь ужас своего положения, но ничего не можешь изменить. Полный паралич. Скрип постепенно стал превращаться в гул. Откуда-то издалека на меня надвигался беспорядочный хор голосов. И вдруг я как-будто вынырнул из глубины. Тысячи звуков рванули мои перепонки. Я лежал на снегу сзади ревущей толпы, настойчиво напирающей куда-то вперёд. Рядом со мной были люди, их внимание было приковано ко мне.
- Иди домой, мужик! Иди домой, тебе уже хватит!
- В задницу! – вырвалось из меня, и я попытался встать. Но тут же повалился на бок. В ушах звенело, голова раскалывалась и кружилась. Толпа опять заревела, и я понял, что если спецназ начнёт давить, то меня затопчут нахрен. Я стал отползать подальше. Ибо идти я не мог. Шапка… Нету… Жаль шапку… Хорошую шапку мне мама связала. С бубоном. По моему эскизу… Прощай, шапка с бубоном по моему эскизу. Сволочи… Девушка хочет помочь мне подняться. Совсем молодая. Ничего себе так на вид. Есть где глазу тодохнуть. Боже, о чём я сейчас думаю! Шла бы ты отсюда, красавица…
Шум. Гам. Свист. Толпа надвигается на меня. Поднимаюсь. Шатаясь, вливаюсь в неё, и теснота не даёт мне упасть. Тошноты нет, значит, и сотрясения нет. Это радует. Голова набухала от боли, и, казалось, что она набивается ватой. Ноги не слушались совершенно. И если бы сейчас какой-нибудь холуйский журналист-лукошист меня заснял – это была бы удачная картинка, как пьяный отморозок пришёл качать права на митинг оппозиции. Меня штормило в море человеческих волн. Как беспомощная лодка я бросался из стороны в сторону, но ни вынырнуть из толпы, ни пробиться вперёд к кардону ОМОНа я не мог. По крикам и активной возне впереди, было понятно, что там происходит борьба между чертями и людьми. С трибуны доносились голоса лидеров. Римашевский просил народ не вестись на провокации, не бить окна. Калякин требовал от командира ОМОНа не бить людей и подойти на переговоры к памятнику. А народ не требовал и не просил. Народ шёл вперёд. Ибо сработал эффект толпы, спровоцированный и разогреваемый провокаторами. Как бы там ни было, но после избиения дубинками, люди были возмущены и жаждали ответить. Но вскоре каждая их сторон осталась на своей территории и возникла пауза. Так мы стояли друг напротив друга. Молчаливые они и кричащие проклятья и лозунги мы. И вдруг гусеница из щитов и касок быстро стала уползать так же внезапно, как и появилась. Глас народа из проклятий и ругательств перерос в истошное «Милиция с народом!» и «Спасибо!».
Но я не верил ни в то, что они с народом, ни тем более в слова благодарности в их адрес. Я знал по предыдущим акциям, что это или замануха, или затишье перед бурей. Так оно и вышло. Замануха. Разумеется, разогретый народ ринулся опять к окнам. Теперь стоило только высечь искру. И она вспыхнула. Несколько десятков рук забарабанили в стеклянные двери и окна, у кого-то в руках мелькнул кусок жестяной водосточной трубы и...— звон стёкол оповестил, что власти уже ничто не остановит.
Я выбрался из толпы и стоял между памятником и основной массой протестующих. Мимо меня пробежал кандидат Римашевский и Кастусёв. Они спешили утихомирить толпу. Но было ясно, что на них никто не обращает внимания. Ситуация полностью вышла из под чьего либо контроля. Нужно было срочно принимать единое волевое решение и кому-то из лидеров взять ответственность на себя. Но с трибун долетали только невнятные обрывки фраз. Площадь наполнилась криками, гулом и свистом. Так продолжалось минут десять. Я всматривался в фасад здания, пытаясь определить, откуда в следующий раз появятся черти. В это время за моей спиной раздался крик и топот. Меня с массой людей опять понесло прямо на здание. Это сзади появилась цепь ОМОНа. Они рассекали площадь на части.
Теперь мне стало ясно, что надо уходить. Ничего не выйдет, продолжения не будет. Продолжения нет. Осматриваюсь. Нужно найти лазейку и выйти ближе к проспекту. Опять крик и топот. Ещё одна цепь ОМОНа выползала и выстраивалась вдоль фасада Дома Правительства. Нас окружили. У правого угла здания идёт активная борьба. ОМОН наотмашь бьёт людей по головам дубинками, упавших бьют ногами. На снегу потерянные шапки, перчатки, шарфы, пятна крови. Люди кричат, плачут, ругаются. Полупаника, полудрака, полудебош. Справа к нам неслись несколько машин-автозаков. Цепь ОМОНа разомкнулась, уступая им дорогу. Медлить нельзя. Нужно проскочить через эту брешь, и я бросился туда.
Рядом со мной бегут ещё несколько. Автозаки проносятся совсем рядом. Раз, два, три, четыре… всего около десяти. Проехали. Цепь ОМОНа начала смыкаться. Не успеем. Справа группа чертей в гражданском. Один внимательно наблюдают за нами. Срывается с места, сбивает с ног мужика лет пятидесяти и начинает бить его в лицо. К нему подключаются несколько в касках, бьют упавшего дубинками и ногами. Я ничем не смогу ему помочь. Бегу дальше. Цепь вот-вот сомкнётся. Некоторые из бегущих развернулись и побежали назад. Я назад не хочу. Ускоряю бег, но… Я не успею. И вдруг среди касок, дубинок, убегающих и бьющих я замечаю Натаху. Натаха была координатором штаба одного из Минских районов. Невысокого роста, с рюкзаком, который казалось, был больше её. Она стояла среди этого месива и безучастно за всем наблюдала, не пытаясь никуда убегать. Я поразился её спокойствию…
- Натаха, валим отсюда! Ты чё тупишь? – лечу к ней и тяну за рукав.
- Куда валим? Если я побегу, ты побежишь, тогда все побегут. И что тогда начнётся?
- Ната, все и без нас бегут. Я не бежать предлагаю, а валить.
- Катя, иди сюда! – Наташа схватила за руку растерянно озиравшуюся девушку. Катя была напугана, вот-вот расплачется.
- Девахи, всё хорошо…- удары дубинок по щитам не дали мне закончить фразу. Прямо на нас шла цепь ОМОНа, чеканя шаг и в такт стуча дубинками по щитам. «Всё. Влипли», - подумал я и прижал к себе обеих девушек. Накрыл их своими руками, притянул к груди и сверху прикрыл своей головой. Так я кружился с ними на одном месте, выискивая возможность свалить. ОМОН был совсем близко, кольцо сужалось. Я приготовился к ударам. И когда до щитов оставалось метра два, они побежали на нас. Я прижался к девушкам. Мимо нас пробегали отборные двуногие особи, подзадоривая себя матом и пинками по упавшим гражданам. Удивительно, но нас как будто никто не замечал. Вполне возможно, что вид закрывающего собой двух женщин человека, не вызывал желания применить к нему силу. Я стал аккуратно лавировать между щитами, упавшими телами, толкая впереди себя Нату и Катю. Так мы пробрались через «линию фронта» и растворились в толпе у проспекта. Там мы друг друга потеряли.
Человеческая масса нехотя, оглядываясь и негодуя, отступала к костёлу. Цепь ОМОНа развернулась и подгоняла нас ударами дубинок по щитам. Иногда толпа останавливалась, морально поддерживая очередную группу отчаянных штыков, бросавшуюся с голыми руками на кардон. Но, получив порцию ударов дюжины дубинок, штыки спешили слиться с общей отступающей массой. Но мы отходили не трусами, не прося о пощаде и не падая на колени. Мы не бежали. Мы уходили от звериной, безжалостной, бескомпромиссной силы. Да, мы испытывали унижение и разочарование. Но мы сохраняли достоинство. Мы огрызались, бросали в чертей снегом, выкрикивали дерзкие лозунги. Мы показывали зубы.
Так мы подошли к костёлу. Здесь толпа остановилась. Как будто искала защиты у Бога. Зловещая цепь тоже остановилась и плотно сомкнулась напротив, словно сам дьявол группировался для решительной схватки со Светом. Нас раздело метров тридцать. В этот момент я услышал тишину. Стало тихо аж до дрожи в теле. И в этой тишине кто-то стал звонить в костёльный колокол. Звоница находилась на возвышенности перед храмом. По телу пробежали холодные мурашки. Две силы стояли друг напротив друга. И этот колокольный звон, как будто просил у Бога нашей защиты. Похоже, черти не решались броситься на нас, пока с нашей стороны звучал колокольный глас вопиющего в пустыне. От боли белой пустыне, с красными островками крови на снежинках, спрессованных в грязный снег ОМОНовскими сапогами. Этот звон разносился по Площади жалобным, одиноким стоном и уносился ввысь, в пустоту, откуда снежинки осыпали белую в кровавых многоточиях пустыню под названием Беларусь. Звон таял и оседал в наших душах, наши сердца звучали с ним в унисон, напоминая реквием. Реквием по нашей бесконечной мечте о свободе. Нет. Бог был сегодня не с нами. Но и с теми, кто напротив нас, Его тоже не было. В этой стране нигде нет Бога. Неужели мы так грешны и не достойны Божьего внимания, любви и откровения? Господи, помилуй нас всех. Не ведаем, что делаем…
У гэтай краіне не маю я Бога…
Вось воблака — сяду і ў Свет палячу
Над гэтай Гаморай, над гэтым Садомам.
Ні славы, ні грошай, я волі хачу!
В чёрную, блестящую касками и щитами цепь летели снежки и куски льда. Больше нам нечем было ни защищаться, ни нападать. С костёлного возвышения была видна Площадь. Голая площадь, оцепленная изнутри ОМОНом. Цепь группировалась и брала костёл в кольцо. Холуи в штатском уже не старались скрывать кто они есть на самом деле и смело расхаживали перед щитами, громко отдавали приказы на половину состоящие из русского мата. Люди прессовались в комок около костёла. Но большинство уходило в лазейку около угла гостиницы Минск. Оттуда по узкой улице Советской к проспекту Независимости. Там активное движение и можно затеряться среди суетливого населения.
Когда цепь очередной раз ринулась на нас, колокольный звон затих в тот же миг. И мы слились с ручьями соотечественников, покидавших наше поле брани. Моя голова всё ещё шумела, в ушах торчали ватные тампоны и моментами меня покачивало. Вдобавок разболелся левый висок. Именно туда мне врезался ментовский щит. Я пощупал затылок и обнаружил там нехилую шишку. Но кожа не была рассечена.
Из небольшой кафешки вывалило несколько подвыпивших молодых людей. Они громко спорили и были совершенно ни при наших делах. Я шёл за ними. Зазвонил телефон.
- Игорь, это новостной портал Оле Бай, мы долго не могли дозвониться. Нам известно, что вы на Площади Независимости, не могли бы вы рассказать что там сейчас происходит? – я коротко рассказываю обо всём как есть, извиняюсь за сумбурное интервью, ссылаясь на свою боевую рану.
- А что происходит с вами сейчас, - в это мгновение перед подвыпившей кампанией из арки дома выбегает штук двадцать чертей и остервенело избивают дубинками всех без разбору. Если от удара дубинкой человек не падал, его били берцами по коленным суставам.
- Сейчас прохожих вокруг меня избивает ОМОН,- люди кричали и ругались, - вы можете слышать как кричат люди!
- Не может быть… А вы? Вас тоже бьют?
- Мне вроде везёт. Наверное, кто-то наверху посчитал, что мне на сегодня хватит.
И действительно, я опять лавировал между щитами и дубинками, как невидимка.
- …пакуем всех! … всех пакуем!… - неслось из рации чёрта в штатском, мимо которого я аккуратно проскользнул.
- Извините, я больше не могу говорить. – выключаю мобильник.
Просачиваясь к проспекту Независимости, я обернулся назад и увидел сцену, которая почему-то очень отчётливо врезалась мне в память. Командир бил ногой молодого ОМОновца, который то ли растерялся, то ли неправильно понял приказ. Офицер громко матерился, а солдат никак не мог понять, что от него хотят. Мне почему-то стало жаль парня. Но было бы ему жаль меня? Спрятал нос в воротник, развернулся и наткнулся на рюкзак Натахи. Рядом хлопала глазами Катя.
- Игорёша, спасибо тебе, ты так самоотверженно нас с Катей закрывал…
- Пойдёмте отсюда. Надо выплыть на проспект.
На проспекте суетилась обычная столичная движуха. Автобусы, машины, обыватели, парочки… “Им нУжны человеческие вздохи. Мне нУжны – вздохи неба и земли” – читал я про себя Блока, цитаты из которого я любил подбирать под любую ситуацию.
К нам присоединилось ещё человек пять наших. Такой группой мы двинулись к Саркофагу. Натаха предложила идти в офис Некляева. Все её поддержали. Ибо куда нам ещё было идти? По домам? Но каждый из нас прекрасно понимал, что в домах нас ждут “товарищи в штатском” или участковые. Квартира, что я снимал уже наверное взломана. Гитара, нетбук…Эх… Я вспомнианал звучание своей гитары и нервно покусывал губы. Мы все страшно устали. Все молчали. И только мы с Наташей пытались шутить и даже сошлись на мысли, что оба дико хотим по нужде. Туалет на нашем пути был закрыт, в ресторан нас не пустили, и мы решили зайти в макдональдс. Но и магдональдс был закрыт. Ну ещё бы! Ведь он находился в 30 метрах от Плошчы Калиновского. Власти не хотели, чтобы демонтранты могли отогреться там и выпить кофе. В центре Минска всё было закрыто и кишело чертями с модными выражениями лица. Мы разбились на три группы и направились вдоль саркофага в головной офис. На площади Свободы я заметил, как за нами увязалось человек пять. Я предложил остановиться. Черти нас обогнули и замедлили шаг. Мы резко свернули в узкий переулок. Черти оглянулись и остановились. Мы прибавили шаг. Кругом крутились милиция, двуногие в штатском и просто подозрительные личности. А впрочем, мы уже шугались всего.
У Натахи зазвонил телефон. Ей сообщили, что только что на портале mail.ru появилась новость, что это якобы мы, Некляевцы, напали на группу ОМОНа, избили их, и милиция в ответ применила к нам спецсредства. В результате нашего нападения несколько омоновцев находятся в больнице. Идём с Натахой и в унисом матюкаемся на братский соседний народ. Москали… Чего о них хорошего дождёшься?.. Спасибо “братья” славяне. Какие вы нахрен братья. Весь это сыр-бор не без участия российских спецлужб. Обидно, горько, бесполезно, зло и ненужно… М-да. Мы теперь “долго не сможем забыть, как, шатаясь, бойцы о траву вытерали мечи”.
Около офиса один из уцелевших координаторов поспешно рассовывал что-то по машине. Увидев нас, удивился:
- Наташа? Мой тебе совет. Собери на завтра всех кто остался, и приходим к Дому Правительства. – мы молча прошли мимо него в офис. «Ага.—думалось мне. – Завтра будем добивать всех уцелевших. Безрассудно».
В офисе с десяток человек, кто собирается уходить, кто говорит по телефону, кто пытается найти в Интернете последние новости. Мы разбитым отрядом устало рассаживаемся по углам. Нас никто ни о чём не спрашивает. Всем всё понятно. Иду за кофе. Сегодня ночью по офису дежурит разговорчивый жидок. У него в руках милицейская рация.
- А это откуда? – спрашиваю.
- Это трофей. На Площади ребята подобрали. – подмигнув, поведал мне жидок.
- Нафиг оно тут. Давай выкинем.
- Успеем.
- Не успеем.
Вокруг срач неописуемый. Мусор в кофейном закуточке занимает пол комнатки. Урны переполнены по всему офисному пространству. Кругом бумаги, забытые или оставленные шарфы, перчатки, валенки. Совсем как на Площади. Кто-то включил репортаж БТ о «трёхтысячной разъярённой толпе, которая бросилась громить Дом Правительства». Репортёры Лукавого снимали картинку так, чтобы в кадре было не более десятка протестующих.
- Да выключи ты эту хрень. Что там на ютубе?
Просматриваем на ютубе видео с избитым Некляевым. Это видео уже облетело весь Интернет. Но никто ничего толком не комментирует. Журналисты сбиты с толку тем, что холуи Лукавого утворили в этот вечер. Никто не может собрать до кучи и проанализировать, как можно было за полчаса до окончания голосования избить кандидата в президенты, его команду, а потом продолжить массовое избиение народа на Площади. Такое никто не мог прокомментировать.
Евгения, дочь Олега, экспрессивно входит в офис. Тяжело дышит, на лице сильное сожаление и юношеское страдание.
- Как батька? – меня интересовала безопасность Олега.
- Всё …хорошо. – Евгения многозначительно кивнула головой, и я понял, что Олега не загребли. Он в безопасности.
- Ну Слава Богу.
Евгения поморщилась и потёрла левую сторону груди.
- У меня сердце от всего этого разболелось. – Бедное дитё. Ей ещё и восемнадцати нет, а уже с отцом на баррикадах. Молодец. Достойные дети хороших отцов.
- Сейчас, дитя, я накапаю тебе корвалол. – Эти капли у меня всегда с собой. На подобные случаи и для подобных впечатлительных сердец. Накапываю 34 капли. По две капли на год жизни. Так меня по-моему мама учила. Отпаиваю Евгению. Выпивает залпом, морщится.
- Всё. Убегаю.
- Лети. Папе скажи, что мы живые….Пока ещё….
Дитя понимающе смотрит на меня и выбегает из офиса.
- Ну ты куда потом? – жидок был в хорошем настроении и пристал ко мне с расспросами.
- Не знаю. В квартиру пойду. Может там всё в порядке.
- Я бы не советовал. Ты ж понимаешь, что там…
- Да понимаю я. Останусь тут, а утром видно будет.
Не будет.
Юля, пресс-секретарь Некляева, кричит в мобильник.
- Оля успокойся, я сейчас буду звонить по посольствам и журналистам. — Некляева выкрали из больницы неизвестные в гражданской одежде. Жену закрыли в какой-то комнате и не выпускают. Врачи сопротивление не оказывали, более того попрятались по кабинетам.
Ах, крест милосердия на белом халате,
Измазан апатией.
У меня отвисла челюсть. Мне хотелось закричать: «Да сколько это будет продолжаться!» Но я лишь бессильно опустился на стул, прошипя самый распространённый матюк.
В это время затрещала ментовская рация в руках у жидка.
- Менты где-то рядом! Я ухожу! – жидок засуетился и стал натягивать куртку.
- Эй, друг, а кто в офисе останется?
- Не знаю, ребята, у меня утром самолёт. Я улетаю, если меня задержат, я никуда не улечу. Я не знаю шо вам делать, но я знаю шо мне делать. И поэтому я это буду делать…
- Иди уже быстрей…
Жидок бросил на стол ключи и рацию и выскочил во двор. Крысы первые покидают корабль.
Нужно было принимать решение. Мы были в опасности.
- Юля, Наташа, все уходите. Я остаюсь здесь. Я беру всё на себя.
Я схватил ключи. На лестнице во второй этаж около окна курят двое парней. Поднимаюсь к ним, хочу курить. Юля вызывает такси. Чиркаю зажигалкой и одновременно со вспышкой пламени в окно врезается что-то тяжёлое. Стекло трескается.
- Никому не открывать дверь! У нас гости! – я всё понял. Черти разбили камнем окно, чтобы мы открыли входную дверь и вышли посмотреть в чём дело. Сквозь стеклянную дверь офиса показались блики фар.
- Такси! Такси!! – возгласы внизу.
- Это не такси! Не открывать!! – лечу вниз, но…
Я не успел.
Часы показывали полночь.
(Працяг будзе)