Между Римом и Иерусалимом или повесть о Зойке. 2ч

 

            Часть вторая.

 
В Новосибирск, на первое место службы мы поехали через Алма-Ату. Совсем близко от столицы Казахстана, в сотне километрах от нее, в заводском поселке жили Володины родители. Прежде остановились на окраине Алма-Аты у родственников.
Приехать неожиданно Володя не решился. Я не понимала почему.  Пока мы гуляли по городу, Володина тетя съездила в поселок, предупредила маму о нашем приезде, помогла купить продукты и подготовиться к встрече молодоженов. В том-то и состояла причина: неожиданным гостям в доме подать на стол было нечего. 
Небольшой казахский поселок лежал у подножья заснеженных гор. Посередине, протекала по камешкам широкая горная речка, коварная тем, что в любую минуту могла превратиться  в стихийный бурный  поток, уносящий за собой все, что встречалось на пути. Потому постройки ставили вдалеке от нее.
Чем ближе мы подходили к Володиному дому, тем заметнее одноэтажный, глинобитный барак с маленькими оконцами, врастал в землю.   Наклонив головы, мы вошли в подъезд этого многосемейного  жилища.
Володя меня предупреждал, что живут они очень трудно. Слово «бедность»  старался не упоминать. И правильно, потому что была не бедность, а нищета с запахом керосинки и помойного ведра, поразившая меня, переступившую порог узкого темного коридора с глиняным полом.
Встретила нас удивительной красоты женщина, - копия  Володи. Тонкие черты светлого лица прелестно сочетались с сединой волос, подобранных на затылке в большой узел. Ласковые, внимательные, карие глаза приглашали не смущаться. Красота этой женщины была вне  нищеты, вернее, излучала свет, украшающий любой быт.
У входа, направо, в закутке, отгороженном занавеской, на топчане лежала  крохотная старушка. Володина бабушка. Детей в доме уже не было. Все выросли и разъехались по стране. Отца тоже здесь не было. Пару лет назад родители разошлись, и Володин отец переехал к другой женщине.

Как выяснилось, в поселке жили множество родственников, слух о нашем приезде разнесся быстро и на следующий день все ждали нас в гости. За столом поместилось около пятидесяти человек. Неожиданно они нам организовали вторую свадьбу, куда более веселую, хлебосольную и многолюдную, чем была в Саратове.
По вечерам у клуба играла музыка. Молодежь танцевала под радиолу. Мне, конечно, хотелось потанцевать, посмотреть на местных, да и показать  им своего удивительно ладного, красивого молодого лейтенантика. Немного  поколебавшись, будто смущаясь, надев парадную форму, гражданской одежды у него не было, Володя повел меня туда.  Танцевали мы под прицелом множества глаз. Когда стихала музыка, к нам подходили ребята и девушки, здороваясь с Володей, они внимательно разглядывали меня, мое платье с большим вырезом, юбкой – бочонком и широким поясом.
На другой день свекровь сказала, что по поселку прошел слух, будто Володя женился на полячке. И открыла мне секрет:
- Невдалеке живет девушка, Володина  одноклассница, дочь местного начальника. Эта девушка ждала его все годы, почти четыре года. Каждое лето Володя, приезжая на каникулы встречался с ней, и обещал жениться после окончания Училища. До последнего дня она верила в это, а в доме, вплоть до нашего приезда готовилась широкая свадьба, и, как здесь принято, гулять на свадьбе должны были, чуть ли не всем поселком.
Потому наш приезд стал оглушительной новостью не только для родственников, но и для всего поселка. В те годы телефонная связь была отвратительная. Сообщить о неожиданном повороте судьбы Володя не смог, потому и причинил столько боли незнакомой мне девушке. Кстати, она так и не вышла никогда замуж. Почему-то мне не было ее жалко, но я всегда о ней помнила.

В начале сентября мы приехали в Новосибирск. Знакомых в далеком сибирском городе у нас не было. Я осталась на вокзале в ожидании мужа, а он отправился в расположение части. Вернулся Володя с новостью, - новая ракетная войсковая часть еще только строится и  жилья долго не будет, в его распоряжении, как сказал командир части, весь город, и он должен сам побеспокоиться о своей семье. В надежде снять комнату, мы медленно, улица за улицей, обошли район частных домов. Когда под вечер, обессиленные, мы присели на скамеечку, к нам подошел пожилой мужичек и, с хитрой улыбкой спросил:
- Небось, комнату ищете?
- Конечно! А вы сдаете?
Выяснив откуда мы, и являемся ли мужем и женой, он повел нас в свой дом. Показал комнатку с окном за ставнями, размером три на два метра. С печкой, отапливающейся углем и с погребом, лаз в который был сделан здесь же в полу. Ежемесячная плата за это жилье составляла ровно треть лейтенантской зарплаты.

В нашей комнате уместились  дощатый топчан, называвшийся кроватью, правда ноги упирались в печку, стол, собранный из трех чемоданов, шаткий хозяйский стул, умывальник и тумбочка, она же служила и кухонным столиком, за которым чистили картошку.
Осень наступала стремительно. Володе выписали в части машину угля и три мешка картошки. Топить печь дровам я не умела, а уж углем тем более. За ночь комнатенка выстужалась так, что не было сил выбраться из-под одеяла. Мой муженек умудрялся до ухода на службу затопить печь и принести уголь. А я должна была поддерживать огонь до вечера.
На этой же печке варила картошку и мясо. Помню, в магазине было мясо трех сортов. Третий сорт по девяносто копеек за килограмм. Вот эти кости я и покупала. Сметану и пяток яиц нам приносила хозяйка. Она работала в продуктовом магазине уборщицей, брала там продукты и порой делилась с нами. Молоко приносила в мисках, замороженное. Его я хранила на улице. В ноябре наступил лютый холод. Туалет во дворе.
За водой надо было ходить на колонку за полтора квартала. Чтоб добраться до заветного крана, приходилось, скользя и цепляясь, взбираться на мокрый от потока воды, ледяной бугор. Однажды я, взбираясь на этот бугор, поскользнулась и упала навзничь, так сильно ударившись головой, что на какие-то мгновения потеряла сознание. К счастью молодой организм этого не заметил.
 На стирку постельного белья уходил весь день и все мои силы. К тому же муж, как все военные, носил белое нательное белье. Я просила у соседей выварку (спасибо, что давали), заливала в нее раствор хозяйственного мыла с канцелярским клеем, водружала на печку и загружала до краев бельем. Печь дымила, варево долго не хотело закипать, а закипая, норовило убежать. Приходилось снимать крышку, осторожно перемешивать, стараясь не пролить ни капли кипящего раствора на плиту.
Стирала в хозяйском корыте. Пар стоял такой, что капало с потолка. Затем в этой же комнатушке развешивала в пять рядов мокрое, тяжелое белье. И оно и наше жилище, не могли просохнуть после стирки несколько дней.
Чтоб помыться в бане, надо было выстоять в очереди три – четыре часа. Мы придумали выход. Ждали религиозных праздников. Их, к нашему удивлению, оказалось немало. Сибиряки верующий народ, боятся греха, а мы, грешники, пользовались этим и в такие дни мылись совершенно свободно. 

Володиной зарплаты хватало на две – три недели. Экономили на всем. Моя мама никогда не работала и я, в общем-то, работать не собиралась. Но, быстро поняла, придется. Первый же мой поход в поисках работы закончился успешно. Меня взяли пионервожатой в соседнюю школу. Две недели я усердно обучала пионерские отряды маршировать, отдавать рапорты, строиться в колонны и, трезво осознав, что сказать в девятнадцать лет, мне им совершенно нечего, уволилась, точнее, поняла это и больше не вышла на работу.

 Позже, услышав объявление по радио о конкурсе манекенщиц, я, сравнив параметры собственной фигуры и роста, решила, что ищут именно меня, и отправилась в Дом моделей. Там меня одели в модное платье, дали туфли на высоких каблуках, и я важно, впервые в жизни на таких каблуках, прошлась перед строгими седыми  дамами. Потом они вполголоса долго обсуждали мои достоинства, а некоторые, подойдя поближе, осматривали руки, плечи и даже слегка ладонью проводили по бедрам.
Манекенщицей меня не взяли, объяснили тем, что мои бедра не симметричны, левое выше правого на полтора сантиметра. Но все же сказали оставить адрес, возможно, я им понадоблюсь позже. Адрес я дала, но лукаво понимала, позже я им точно не пригожусь. К тому времени я была на третьем месяце беременности.
Это же обстоятельство вынуждало поскорее найти работу. И нашла. Продавцом в центральном ювелирном магазине. Принимая меня, директор велел обязательно подстричься. И правда, моя свадебная модная стрижка со временем превратилась в неровные беспорядочные пряди. Только попасть к парикмахеру мне не удалось. Наше жилище было на окраине города, ехать трамваем до центра почти час, а очередь на стрижку занимали в шесть утра.
Вспоминая Новосибирск, я, прежде всего, вижу его жителей, которые в сорокаградусный мороз держат в руке вафельный стаканчик и едят мороженное. Всегда добротно укутанные, в валенках и меховых шапках они, притоптывая, терпеливо стоят на трамвайных остановках, добродушно переговариваясь, словно все между собой давно знакомы. У меня валенок не было, и я много раз выслушивала слова сочувствия от незнакомых людей.
Центральный проспект назывался Красный. Дома в центре города темно-серые, высокие, словно огромные ледяные глыбы, источающие холод. Таким же было и здание театра. За куполом которого, нелепо высился прямоугольный барельеф,  непонятно что изображающий. Скорей всего «принадлежащие народу» все виды искусства.

Жизнь складывалась таким образом: мой муж рано утром выскакивал из-под одеяла, затапливал печь и бежал на службу. Я до последней минутки тянула время, затем мигом одевалась, прикрывала на печи задвижку, открывала ставни нашего окна, ждала трамвай и ехала в центр на работу. Домой возвращалась около девяти вечера и снова холод, уголь, печь и постель, чтоб согреться. Обедали кто где мог, ужинали тем, что могли на бегу купить. Выручала картошка. Жарили ее в большой сковороде и съедали, вытирая донышко хлебом до блеска. 
Жили совсем одни. Знакомых и друзей так и не завели. Ходить куда-то не могли, потому что в сибирский мороз нужна была очень теплая одежда и обувь. Володина шинель и мое пальтишко нас от холода не спасали.

В начале января, нового 1961года, Володя пришел с неожиданным известием. Его направляют на три месяца учиться на Западную Украину, в Мукачево.
В моем положении при неустроенном быте, оставаться одной было нельзя. Решили ехать вместе до Саратова и там мне остаться. Через день мы собрали свои три чемодана, оставили в подарок хозяевам запасы угля и картошки, и на три месяца уехали из холодного Новосибирска.

Снова Саратов. Я в своей семье. С той, лишь, разницей, что целыми днями была свободна. Хозяйничала. У меня довольно ловко все получалось. И уборка, и готовка, и мелкий ремонт. Я даже умудрилась, на радость маме, перекрасить масляной краской ванную комнату в белый цвет, правда, чуть не отравившись насмерть. В доме, как говорила сестра Лялька, при мне стало спокойнее. Папа все чаще уезжал в командировки, а мама если и устраивала ночные скандалы, то только из-за Ляльки. Но по привычке, ожидая возвращения мамы с работы, даже не чувствуя за собой никакой вины, моя душа сжималась.   
В эти месяцы я заинтересовалась швейной машинкой. Начала шить постельное белье, обметывать бесконечное количество петель на наволочках, обвязывала крючком детские распашонки. Вскоре я собрала все необходимое для новорожденного.
Беременность меня совсем не угнетала. Не было лишней полноты, и предпочтения в еде не изменились. Ежедневно бродила по городу, пересмотрела множество фильмов. Открыла для себя художественный музей и даже полюбила некоторые залы, куда неоднократно возвращалась. И, конечно, читала – читала – читала!!!
А еще скучала, нет, тосковала по Володе. Каждое утро, за исключением выходного дня, почтальон мне вручала письмо от него. Он писал ежедневно. Все три месяца…
Незадолго до его возвращения, когда растаял почти весь снег, горой скопившийся за зиму у дорог, я стояла, наслаждаясь солнцем, на остановке трамвая. И вдруг, услышала громкое сообщение из невидимого, всегда молчавшего репродуктора. В космос полетел наш человек! Юрий Гагарин!
Окружавшие меня люди, так обрадовались, словно он для всех был родственником. А уж, про меня и говорить нечего. Мне он показался родным. Ведь, он был из наших, из военных!! Офицер!!! 

Когда Володя вышел из вагона, и мы обнялись, он, ощутив мой, на девятом месяце живот, задохнулся от счастья и от волнения, даже спрятал лицо в ладони. На следующий день мы уехали. В Новосибирск. И, несмотря на то, что до родов оставались чуть больше двух недель, мама не пыталась убедить меня остаться, понимала – это бесполезно.
Весенний город встретил нас прежними заботами. Надо было искать жилье. Довольно удачно, под вечер первого же дня, мы сняли на той же улице, где жили раньше, пятнадцатиметровую комнату с отдельным входом и маленькой, в два метра кухонькой. Хозяйка внимательно посмотрела на мой живот, но, к великой радости нам не отказала.   
Через неделю мы купили металлическую кровать с никелированными спинками, круглый стол, составили в углу из чемоданов комод, повесили самодельный абажур и в этих райских хоромах, в треть лейтенантского оклада в месяц, стали жить. 
 
В тот памятный день, Володя со мной попрощался и ушел дежурить, в  наряд, на два дня. Днем в гастрономе я увидела на прилавке компот из сливы. Мне так его захотелось, что добежав с банкой до дома и вскрыв ее трясущимися руками, почти целиком выпила и съела все ее содержимое. 
   
Через несколько часов, ближе к вечеру, мне стало так плохо, что пришлось лечь. Рвота началась неукротимая. А затем, взбунтовался весь мой живот. Началась волнообразная тянущая все мои кишки глубокая боль. Понимая, что уже поздно и будить хозяев неудобно, я пошла, придерживая живот руками, к известной мне телефонной будке, отстоящей от нашего дома за три квартала. Идти надо было в горку. Встречных никого не было. Освещения никакого, даже окна во всех домах были закрыты ставнями. Открыв дверь телефонной кабины, и услышав молчание в трубке, поняла, что шнур обрезан. То же было и в следующей кабинке, до которой я кое-как добрела.
Осознав, что ждать больше нельзя, собрав все оставшиеся силы, я побежала, благо, что с горки, к дому, к своим хозяевам. Бабулька тут же отозвалась на мой стук в окно, отправила деда к каким-то соседям и те  вызвали скорую помощь.
Когда меня привезли в роддом, то потребовали медицинские справки, направления, анализы, о чем я даже не имела понятия. За все девять месяцев я ни разу не обратилась к врачам. Нигде не была зафиксирована моя беременность. Я даже не могла предположить, что это надо было делать. Акушерки ахнули, когда выяснили, какое девятнадцатилетнее невежество свалилось на их головы.

А я, в свою очередь, в минуты просветления,  удивлялась холодному душу, скользкому полу и ржавому лезвию бритвы в помывочном отделении, сырым простыням и рваной рубашке в предродовой палате. Все это вместе с десятком железных коек тонуло в непрерывном общем крике. Периодически в палату входила нянечка и уводила очередную страдалицу рожать. Под утро крик усилился и поднялся на пару нот выше. Причем, совсем близко.
Я оторвала руки от изголовья кровати, за которую держалась, как за  спасательный круг и осмотрелась. Соседняя кровать была пуста, но крик закладывал уши. И только нащупав открытый собственный рот, я поняла, что этот высокий крик не чей-то, а мой. И что я давно уже кричу, давно хочу, чтоб меня увели туда, за дверь, где перестают кричать, а лишь кряхтят и где мелькают белые одежды доктора.    
Слава Богу, девочка родилась без осложнений. Здоровенькая, крепенькая, вся, словно обезьянка, покрытая черными волосиками. Доктор сказал, что будет очень счастливая. Я поверила, хотя и сама знала это. Ведь девочка родилась в день рождения своего отца, в день рождения Володи. 
 
Лежу в роддоме день, второй, на третий заволновалась. Мой муж навестить нас не приходит, да и кушать хочется. Лишь, на четвертый день сообщили, что ко мне пришли посетители. Вошли три дамы. Представились, из женсовета части. Принесли мне от Володи письмо, немного еды и ушли. Из письма все стало ясно. У Володеньки в вечер, когда он был в наряде и когда меня отправили в роддом, поднялась очень высокая температура. И его скорой помощью с тяжелейшей ангиной отправили в госпиталь.
В день выписки придти за мной было некому. Медсестры завернули мою кроху в больничные тряпочки, дали мне цветочек и я поехала трамваем домой. Мой похудевший, разминувшийся с нами, страдающий от нелепой ситуации муж, приковылял следом. 
Утром его тоже выписали, прибежав домой, он успел навести порядок, даже что-то купил и приготовил к обеду, потому и опоздал нас забрать. День сложился замечательно. Мы вглядывались друг в друга, ослабевшие, счастливые, словно заново знакомились. С удивлением разглядывали ребенка и искали родные черты. Была весна, было солнце, и нас было трое.
 
  Девочку назвали Наташей. Она поправлялась и хорошела на глазах.
Несмотря на наше вынужденное скудное питание, у меня молока было столько, что я могла бы прокормить тройню. Кстати, за моим молочком приходила бабулька, у ее дочери не было молока. И целых два месяца я кормила двух грудничков. Очень скоро по ночам заныли все зубы. Да и выздоровление после родов затягивалось. Я похудела, ослабла. Володя тоже был похож на свою тень.
Удобств у нас не было никаких. Мало того, готовить приходилось во дворе. Только там летом топилась печка. Я подвешивала на ветку дерева детскую ванночку, укладывала в нее Наташеньку и занималась домашними делами. К счастью в тот год лето было на редкость теплое и сухое.
Понемногу мы привыкали ко всем неудобствам, к бесконечным делам, к бессонным ночам. Пока однажды в середине августа не пришла хозяйка и не сообщила, досрочно возвращается из тюрьмы сын, потому она просит нас через три дня освободить комнату.

От такой неожиданности я расплакалась. Успокаивая меня, Володя сказал, что у его сослуживца есть старый дом, в котором давно никто не живет. И он разрешает там жить нам совсем бесплатно, лишь бы дом стал жилым. На другой день, мы сложили нехитрый скарб в кузов попутной машины и поехали на другой конец города  искать обещанное  жилье. 
Внешне дом показался привлекательным. Стоял он в глубине улицы, за крепким забором. Деревянный, с множеством забитых досками окон, он словно перебинтованный раненый ждал лечения и нас.
Когда мы с трудом открыли замок и вошли в темную комнату, то стремительный рой мух ударился о нас и ринулся в проем открытой двери. В ушах звенело от жужжания. Потолок и стены не имели цвета, они переливались грязным серебром крылышек шевелящихся мух, слоями облепивших все помещение.   
Володя снял с окон доски, мы огляделись и поняли, такую заброшенность и грязь нам никогда не выгрести.  В комнате было тесно от оставленных в беспорядке вещей, старых матрасов. В них жили мыши. От непрошенных гостей и дневного света хвостатые хозяева побежали по полу и спрятались в темных углах.
Держа ребенка на руках, я стояла онемевшая от увиденного кошмара. Приближался вечер, но свет включить мы не смогли. Провода к дому были обрезаны. Володя влез на электрический столб, кое-как подсоединил проводку, и мы в изнеможении опустились на ступеньки крыльца. 
Туда же, на крыльцо, мы позже что-то подстелили и кое-как переночевали.
Решение пришло утром. У мужа через пару месяцев отпуск, поэтому мы пока расстаемся. Я с ребенком уезжаю в Саратов, он в наше отсутствие подыскивает приличное жилье, и едет за нами. А уж потом, наверняка, будем жить так, как когда-то мечтали.

Вечером этого же дня Володя провожал нас. Эту поездку мы не планировали. На плацкартный билет денег хватило. Больше ничего не оставалось ни мне на двухдневную дорогу, ни мужу до зарплаты. Когда я зашла в вагон, Володя окликнул меня и протянул зажатый в кулак последний рубль. Глядя на него из окна, я плакала горькими слезами. Настолько он был худым, измученным и одиноким.
Двое суток я пролежала с ребенком на нижней полке за опущенной над нами простыней. Наташенька покряхтывала и потягивала мою грудь, а я  всю дорогу дремала, периодически меняя ребенку пеленки.
Встречала нас сестра Лялька. Родители уехали в санаторий. Наш дом, после всех скитаний, мне казался царскими палатами.

Много позже, вспоминая Новосибирский период жизни, я задавала себе вопрос: а была ли любовь? Любила ли я Володю. Однозначного ответа нет. Проблемы и жестокие условия, выпавшие на нас в первый супружеский год, требовали при собственной самоотдаче, такого растворения в ближнем, и такой веры в него, что малейшая погрешность в отношениях, могла привести к трагедии.
Думаю, ни я, ни мой муж вопроса о любви себе в тот период не задавали. Мы, крепко сцепившись супружеством в одно целое, старались просто  выжить. Пытались найти возможность жить по-человечески, пытались помочь друг другу не отчаиваться и верить, что будет у нас и другая жизнь.

Признаюсь, все наши первые годы мне совсем не в радость были интимные супружеские отношения. Я порой так уставала от домашних забот, от собственного нездоровья, от усиливающейся к вечеру зубной боли, на лечение которой не было времени, что предстоящий супружеский долг мне казался пыткой. Мало того, я несколько раз просила мужа прекратить всю эту постельную возню.
Знала я и другое, как говорили многие женщины, мужу в постели отказывать нельзя, иначе он найдет замену, потому, порой сдерживая слезы, я терпела. И потому, возвращение в Саратов было для меня своевременным.
 
К приезду мамы и папы Бориса я немного ожила. И все же при встрече, увидев меня, мама  всплеснула руками. Действительно, отражение в зеркале было невеселым. Бледное, почти белое лицо, удлинившийся нос и синеватые губы. А, глядя на свои тощие ноги, я не верила, что это мои. Иначе и не могло быть, при росте метр семьдесят три, я весила со всеми потрохами  пятьдесят шесть кило. К тому же постоянно болели зубы.
Зато Наташенька была пухленькая, словно ангелочек и больших проблем с ней не было. 
Соседи одолжили нам подростковую кроватку. Папа связал и натянул сеточку, придвинули к стенке и поместили туда Наташеньку. Порой, когда ребенок плохо спал, я забиралась к ней, и мы спали вместе.
 
Вернувшись, я застала дома значительные перемены. Папа уже был Председателем Профкома завода. А это означало, что он входил в тройку правления заводом. Должность высокая и очень ответственная. Нам поставили телефон, и ему приходилось вести бесконечные разговоры.    Приходили люди со своими заботами и целями, в надежде скрасить разговор, пытались организовать у нас застолье, но встретив строгий мамин взгляд и холодный прием, обычно уходили ни с чем.
Сестра Лялька, всегда послушная и предсказуемая, неожиданно стала проявлять первые признаки буйного характера. Трепетно нежная, красивая, стройная с охапкой каштановых кудрей и большими серыми глазами, она в  шестнадцать лет нашла интересную для себя компанию людей, много старше ее. Люди были из незнакомого нам театрального мира. Со своими законами и традициями. Окунувшись в них, она полностью отдалилась от семьи, порой сутками не появляясь дома.
А когда приходила, да еще пьяной, поднимались такие скандалы, что было стыдно перед соседями. С каждым днем становилось понятней, младшую дочь  мама теряет. Я не вмешивалась, жалея Ляльку. Она, как и я, когда-то, тоже хотела пораньше уйти из дома, но у нее сложился другой, очень сложный тернистый путь, а характера не хватало. Вскоре из-за неуспеваемости ее перевели в девятый класс вечерней школы. И только благодаря папиному авторитету и его связям, Лялька получила через год Аттестат зрелости.
На первом этаже нашего подъезда жила соседка. Очень симпатичная, интеллигентная женщина, прекрасный специалист – стоматолог, она была в разводе и одна растила девочку. При невыносимой зубной боли я иногда обращалась к ней за помощью. Она никогда не отказывала и очень умело мне снимала боль. Мама ее не любила, не знаю почему, может быть ревновала.
Как-то, эта соседка мне поведала, что наш папа Борис завел себе любовницу, что у них серьезные отношения и назвала ее имя. Ею оказалась жена одного из тех инженеров – однополчан, которые, в свое время помогли папе устроиться работать за завод. Точнее близкие друзья нашей семьи.
Недолго думая, на следующий же день, выбрав время, когда дома никого не было, я позвонила этой даме и пригласила ее зайти, якобы мне требовался ее совет. Она, кстати, была, как и соседка, тоже медиком. Женщина пришла. Похвалила ухоженность Наташеньки. Поволновалась из-за моей худобы. Предложила свои услуги по обследованию здоровья. Но, видимо из моих глаз сыпались такие искры ненависти и ярости, что уловив их, она осеклась и замолчала, предчувствуя, какие речи ее ожидают.
Действительно, до сих пор не понимаю, откуда у меня нашлись такие слова, такой напор, что она даже не пыталась отнекиваться или оправдываться. А когда, с ребенком на руках, надвигаясь на нее и прижимая в угол, я стала угрожать ей всеми мыслимыми проклятиями и возможными карами, то она, бедная, с трудом обнаружив дверь, выскочила из квартиры и бросилась вниз по лестнице, забыв все, что повесила у входа на вешалку.
Свернув все ее вещи и сумочку в один пакет, я вечером, недвусмысленно глядя в глаза, отдала его папе, с просьбой вернуть знакомой даме с полагающимися к данному случаю словами. Папа Борис был, кажется, поражен моей наглостью. В ответ, молча,  опустил голову, что я приняла за обещание и согласие что-то изменить.
Глупая, какая же я была глупая, как мало я понимала в жизни. Точнее, совсем не понимала ни жизни, ни людей, ни отношений между людьми. Мало того, я не имела право судить этих людей!      
 
Володя приехал в октябре. Радостных новостей он не привез. В Новосибирске снять подходящее жилье за наши деньги было невозможно. Да и жильцов с маленьким ребенком хозяева не хотели пускать в свои дома. Я лихорадочно думала, как жить дальше. И сообразила обратиться к «высокопоставленному» папе. Мой папочка Борис всегда старался для Зойки сделать что-нибудь хорошее. И в этот раз пообещал разузнать, как и каким образом перевести лейтенанта – зятя на новое место службы, в Саратов. И, к великому нашему счастью, ему это удалось. Причем за очень короткий период. Уже через три месяца, в феврале следующего года Володя пошел служить в Саратовское артиллерийское училище. В то самое, которое оканчивал сам. 
Правда и здесь нам скорого жилья не обещали. Но, притихшие от свалившегося счастья и скромных бытовых удобств, всем довольные, мы угнездились в маленьком «пенале» маминой двухкомнатной «хрущобы». 

Через два месяца, когда мы отогрелись, осмотрелись и окунулись вновь в домашний «климат», пришли к выводу, больше оставаться здесь нельзя. На ближней окраине сняли комнатку, перевезли туда обновку, диван – кровать, три чемодана, поблагодарили родителей и, думаю, к обоюдной  радости съехали.
На удивление рано, в девять месяцев Наташенька начала ходить и к маю, когда ей исполнился годик, мы с ней уже гуляли по городу. В это лето я наконец-то вылечила зубы. Но подоспела новая напасть, остро заболела поясница. Видимо, оттого, что Наташенька, всегда крупная девочка, выросла на моих руках, мой неокрепший организм дал сбой, и я начала страдать от новой постоянной боли. 
Скорей всего, мы бы долго еще снимали жилье у хозяев, если бы не Зойка, всегда сидевшая во мне. Добрые люди мне подсказали, давно пустует  комната в хорошей коммуналке одного из ДОСов. Прихватив ребенка, я отправилась в разведку. Дверей в коммунальных квартирах в те времена не запирали. В квартире никого не было. Одна комната была, действительно, пуста. Заперта. Над ее дверью в темный коридор заманчиво отсвечивало окно. Я встала на пару табуреток,  выдавила стекла и, удивляясь своей ловкости, забралась в пустую комнату. Открыла дверь изнутри, взяла ребенка, табуретку и закрылась от посторонних. 
В квартире жила семья подполковника, они надеялись эту комнату присоединить к своим двум и жить без соседей. Но что-то у них не складывалось. Поэтому, вернувшись домой и, обнаружив в пустой комнате лазутчика в моем лице, они подняли шквал возмущения. И были, конечно, правы. 
Из-за закрытой двери я объявила, что никуда отсюда не уйду и буду здесь жить с ребенком на одной воде, пока нам не дадут хоть какую-то комнату. Через сутки затворничества к нам пришел офицер Политотдела и внимательно, порой кивая головой в знак согласия, выслушал мои претензии, просьбы и надежды. 
Через две недели мы получили долгожданное жилье. В другой коммунальной квартире, на четыре семьи, в очень старом доме. Забавно, но, наша комната оказалась проходная. Семья в три человека, целый год в ожидании квартиры ходила мимо нас и мимо нашего дивана.

Зато позже нам, после их отъезда, нам досталась и смежная вторая  комната. Мы тут же начали ремонт. Вернее, мой муж привел трех веселых курсантов - добровольцев, опытных в этом деле, и они, забравшись на стремянки, долго сапожными щетками отмывали, а потом белили потолки и стены. Как ни старались, но грязь была древняя, и нам пришлось жить под потолками в полосочку. В первой комнате на самом виду, мы поставили  диван – кровать в центр стол, во второй детскую кровать.
Наташеньке было около двух лет, когда я начала бороться с ее привычкой, сосать пальцы. Я и раньше пыталась ее отучить, следила днем, вставала по ночам, чтоб вынуть пальчики изо рта, надевала на ручку варежку, смазывала горчицей, но довольное чмоканье раздавалось вновь. Как только укладывали ее спать, тут же два пальца в рот и засыпала. Дошло до того, что с пальчиков стала слезать кожица, а с губок не сходила молочница.
Внимательно приглядевшись, я обнаружила, пока она сосала пальцы правой руки, левая рука теребила волосики и пыталась их выдергивать, отчего на голове даже образовалась проплешинка.
Меня озарило решение. Наутро я остригла ребенка налысо, и уже в дневной сон Наташенька не смогла уснуть, не было волос, не за что было хвататься левой ручке, значит, и неудобно было сосать пальцы правой руки. Бедная девочка несколько ночей спала очень беспокойно, но, в итоге от пакостной привычки я ее отучила.

Чтобы хоть что-то купить в дом, мне пришлось срочно искать работу. Папа устроил ребенка в ясельки, а я нанялась шить, точнее, ставить заплаты на ветхое солдатское белье в соседнюю войсковую строительную часть. Посыпались в мой карман денежки. Небольшие, солдатские. Дело в том, что у солдатиков – строителей на гимнастерках был отложной воротничок, а хотелось ребятам модный, стоечку. Вот и стояли они ко мне в длинной очереди, в надежде стать модными. Через три месяца, под новый год, должность швеи сократили, а меня уволили.   
Жили с Володей мы превосходно, легко, весело. Радовались каждому дню. Володя получил на погоны третью маленькую звездочку и небольшое повышение в окладе. Наташенька удивляла заметной  сообразительностью, муж согревал добрым теплом и лаской, а я вкладывала все свои силы в создание домашнего уюта.
Как-то один из тех курсантов, что белил нам потолок, попросил  приютить на недельку, приехавшую к нему из Москвы жену. Вечерами она ходила к мужу на свидание, а дни мы с ней проводили вместе. За неделю очень сблизились и понравились друг другу. Уезжая, она пригласила нас в гости, мы пообещали обязательно приехать.

С наступлением весны я нашла работу  в загородном пионерском лагере. В нем я когда-то работала, будучи студенткой.  Директор помнила меня  и взяла на лето пионервожатой. Впервые, в отделе кадров спросили, не родственница ли я известного В. Шульгина. Понимая, что история обычно не в нашу пользу, я ответила отрицательно.
Работала я вместе с ребенком, никого это не беспокоило и не возмущало. Наташеньку полюбили, и младшие дети в удовольствие с ней возились. На вторую смену взяли в лагерь физруком и моего мужа. К осени мы посвежели, поправились и отдохнули. К тому же получили неплохие деньги, на которые могли что-то купить в дом и даже съездить в Москву.
 
Остановились в большой квартире у гостеприимных родителей Володиного курсанта. Нам выделили отдельную комнату. Каждое утро приглашали в столовую завтракать. Было неловко, но отказы не принимались. По Москве бродили до вечера и, чтоб не беспокоить хозяев, как можно позже возвращались назад.
Однажды, в отсутствии Володи, курсант зашел ко мне, прикрыл тихо дверь и, словно осьминог сжал меня со спины в крепких объятиях. То, что я почувствовала, меня повергло в ужас: между нами пробежал ток такой силы, что спина содрогнулась, а все тело обдало кипятком. Изловчившись, вырвалась и выскочила из комнаты. Но, то потрясающее состояние долго не могла забыть, я узнала силу заложенной в человеке страсти, поняла, так должно быть в отношениях с мужем. И стала мечтать об этом.

Когда окончился наш отпуск и муж вышел на службу, буквально на другой день в его отсутствие, под вечер, в наши комнаты явился тот самый Осьминог. Открывая дверь, столкнувшись с ним на пороге, я так опешила, что  ноги подкосились. Он же сгреб меня в охапку, кинул на диван и придавил всей своей тяжестью. Но и я была не из слабеньких. Думаю, его лицо долго потом заживало после нашей драки.
Признаюсь, Осьминог убежал не из-за моих острых ногтей, скорей всего, в пылу страсти он их и не заметил. Спасла нас от греха Наташенька.  Возня и мои приглушенные вопли подняли ребенка с постели. Она вышла из своей комнаты и, пытаясь понять, что делается на диване, встала перед нами. А когда решила, что маму убивают, то раскрыла рот и завизжала с такой силой, что Осьминога подбросило и выбросило за дверь.
Немного позже пришел со службы Володя. И тут же увидел черные рисованные сапогами следы по светлой краске пола. Да и  меня еще трясло потихоньку. Потому мы попросили рассказать об увиденном дочку. Картину ребенок представил нам уморительно веселой.
Только не для Осьминога. Через короткое время он был отчислен из Училища с последнего курса и разжалован в рядовые. Мне было его жалко, а Володя оказался безжалостен.
 
В самом конце лета я устроилась на работу в ближайший Универмаг. Продавцом в парфюмерный отдел. Напротив входа, на сквозняке и целый  день на ногах. Очень хотелось сделать свой дом уютным, потому о своем здоровье в те годы не думалось.
 Да еще пришла ясность, будучи в торговле, смогу купить и даже выбрать вещи, необходимые  для домашнего и душевного комфорта, которые стоя в очередях не приобретешь.
В моем Универмаге был мебельный отдел. В тот год впервые туда стали завозить толи чешскую, толи прибалтийскую недорогую легкую мебель, в гарнитурах. Именно эти предметы, как тогда говорили, на модных «козьих ножках»,  соответствовали моему понятию о домашнем уюте и красивой жизни. Мне дали кредит, а муж привел к магазину взвод курсантов, и шкаф, сервант, стол, стулья и другие деревяшки на их плечах, по первому снегу потянулись в наши комнаты.
Близились холода. Отопление в квартире было печное. И хотя окна и выходили на южную сторону, дрова были нужны. И сарайчик для хранения был тоже нужен. Все это следовало купить.
 
  Несмотря на то, что я давно была Зинаидой, авантюрная Зойка постоянно из меня выпирала. Особенно, когда Зинаида стояла перед выбором или на перекрестке судьбы.
В тот раз я сделала невиданное кощунство для Училища, на территории которого мы жили, где все подчинялось строгим законам Политотдела. Я написала несколько объявлений, в которых предлагала обмен наших двух больших комнат с печным отоплением, в многолюдной коммуналке, на одну хорошую, но с центральным отоплением.   
Результат пришел на другой же день в лице старшины.  Он слезно  просил больше никому наше жилье не предлагать. У него четверо детей и они вшестером давно маются в одной  хорошей комнате, и может  предложить ее нам.
Вечером того же дня моего дорогого супруга вызвали в  Политотдел и дали такой нагоняй за недозволенное поведение жены, который мы надолго  запомнили. Старшина же  оказался упрямым, уважаемым и со связями. Потому, через неделю обмен состоялся, и мы, получив отличную комнату, все тем же способом, на курсантских плечах переезжали в другой, более цивилизованный дом.
Комната оказалась вместительной, уютной и теплой. Кухня просторной.  В квартире жила еще одна семья, мы быстро поняли друг друга, и наше соседство не стало тягостным.   
 
К середине зимы постоянная боль в пояснице вынудила меня уйти на длительный больничный. Это не понравилось директору, и меня уволили.
Во всех местах, где я работала, из-за краткосрочности, мне при увольнении выдавали справку. Трудовой книжки за три года скитаний я все еще не получила.
Честно говоря, я и не знала тогда, где она, моя работа и чем я буду заниматься. Все мои желания и помыслы были заняты лишь домом и только домом, семьей и налаживанием достойного быта. Мы снова жили на одну зарплату. Работать я не могла, спина продолжала болеть, мне стало трудно сидеть, я даже в кинозале не сидела, а смотрела на экран, стоя у стеночки. К врачам почему-то не обращалась, ждала, что скоро боль пройдет, и снимала ее анальгином. 
Получив желаемую комнату, мне хотелось приодеться, принарядить свою  доченьку, тогда я купила ручную швейную машинку «Подольск» и потихоньку начала шить. По одной и той же выкройке, одолженной у  соседки, умудрилась пошить из самой дешевой ткани несколько платьев и блузочек. 
Что такое машинка «Подольск», думаю, люди старшего поколения хорошо помнят. Надо было иметь адское терпение и железную волю, чтоб наладить строчку и подобрать нужную иголку и нитку. Про обработку швов создатели машинки вовсе забыли.  Возможно, именно из-за качества этой уродины, женщины шестидесятых годов не умели шить и не могли красиво одеться.

Весной Наташеньке исполнилось три года, девочка росла здоровой, умненькой и послушной. Я отдала ее в детский садик, а сама устроилась работать, временно, в стоящий рядом с домом киоск «Союзпечать». В киоске я осознала, что только слово, только печать и книги  могли дать пищу моей душе. Любовь осталась прежней – умный, содержательный текст, хорошая книга. Там, в «Союзпечати», я купила первые наши книги. Но, месяц прошел, вернулась из отпуска хозяйка, и мне пришлось покинуть мудрый скворечник.

К тому времени Володя уехал в Москву. Сдавать экзамены для поступления в военную Академию. Через пару дней он мне звонит и говорит, что смертельно скучает и не представляет себе, как прожить целый месяц одному. Я прокричала в трубку, что сегодня же выезжаю. Поручив дочурку  маме с папой, вечером была в вагоне, а утром, на другой день, мой муж встречал меня в Москве.
Не знаю почему, но возможно острота и муки быта отпустили нас, потому мы впервые, оба, ощутили радость просто от жизни, просто от встречи, просто от прогулок, от Москвы. Мы жили на Таганке, в маленькой комнатенке, предоставленной абитуриентам Академией. 
Рано поутру муж отправлялся на занятия, а я бродить по городу. За этот месяц я обошла почти весь центр Столицы. Казалось, город меня принял и стал моим.
Тогда же я купила первые в своей жизни кожаные сапожки. Красные. Такие попались. Перед экзаменами, чтоб не мешать и не отвлекать Володю, я уезжала. Расставаться с Москвой не хотелось, а когда поезд тронулся, я не могла сдержать слез.

Володя срезался на последнем экзамене. Вернулся домой очень грустный, понимая, что упустил  единственный шанс пожить целых пять лет с семьей в Столице. С еще большей тоской на другой день он услышал приговор Отдела кадров родного Училища. Ему объявили:
 - Должность уже занята, свободных нет, предлагаем, в связи с сокращением, уволиться из армии.   
Я приняла эту новость с удивлением, пытаясь с трудом понять, как строить жизнь дальше, которая, как казалось еще вчера, почти наладилась. Зная, что у мужа, кроме военной,  нет никакой специальности, соображала, на чем же мы будем экономить, пока он приобретет другую профессию, как можно урезать наш нищенский бюджет. Кроме офицерской формы и шинели, у Володи не было даже самой простой гражданской одежды. А у меня не было работы.
Как раз в эти дни мне, а скорее, Зойке, подвалило счастье. Собравшись   в центр города, и увидев на повороте приближающийся трамвай, я помчалась, в надежде успеть запрыгнуть на подножку. Но, не успела, а трамвай со звоном пронесся мимо. Все еще перебирая ногами и глядя ему во след, я наступила на какой-то предмет. Глянула под ноги – кошелек! Большой, широкий, плоский…Оглянулась…кругом ни души… Подняла кошелек и зачем-то пошла по шпалам вслед трамваю до следующей остановки. В кошельке, в кармашках крупными купюрами лежали шесть Володиных зарплат!!!
   
  И все-таки, работу пришлось вновь искать, именно искать. Я шла по улице и заходила во все встречающиеся по пути конторы. Моя профессия – товаровед по книге, вызывала у кадровиков недоумение. Они не понимали, что это за профессия.

Взяли меня на Фабрику детской игрушки. Упаковщицей. Рабочий день начинался в семь часов утра. Я выскакивала из постели за двадцать минут до этого часа, через десять минут была в трамвае, и ровно в семь подбегала по деревянному настилу к проходной фабрики.
Мой упаковочный зал  соседствовал с комнатой художников. В комнате работали десять бледных женщин. Они разрисовывали новогодние маски из папье-маше. Краски были ацетоновые. Быстросохнущие, но очень едкие, от них разламывалась от боли голова, потому женщины стягивали головы тугими повязками. Из-за этой  краски работа считалось вредной, и художницы получали к обеду стакан молока. Мне молока не полагалось, потому что я нюхала эти краски через дверь. А то, что готовую продукцию для просушки складывали ко мне в зал, большого значения для администрации фабрики не имело.
Пожалуй, через годик я тоже стянула бы голову тугой повязкой и стала художницей, расписывающей такие же маски и игрушки, но, как оказалось, не судьба…. Вернее судьба сложилась иначе и сделала очередной виток. 

Почти месяц Володя внештатно ходил на службу, готовясь к демобилизации, но однажды, поздно вечером, его вызвали в Отдел кадров и предложили места новых назначений: на Новую Землю (о, мечты юности нашей!!!) и в Тюра-Там. В то время еще мало кто знал, что Тюра-Там, это железнодорожная станция в казахстанской пустыне, это место, где находится космодром, с которого запускались те самые спутники и ракеты, которыми гордилась наша страна. Откуда полетел в космос Юра Гагарин. 
Мой муж, конечно, все это знал и конечно, тут же дал согласие ехать покорять «космос». Вместе с женой и трехлетней дочерью.
 

Поздним вечером седьмого октября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года мы вышли из вагона поезда Москва – Алма-Ата на платформу железнодорожной станции Тюра-Там. Поезд через минуту ушел. Люди  разошлись, мы стояли во тьме, пытаясь осмотреться, вдыхая сухой незнакомый воздух. Кругом чернота ночи плавно переходила в бесконечную высь, освещенную яркими, очень близкими к нам, весело мигающими звездами. Невдалеке пробивался свет нескольких фонарей, висящих у входа в кирпичный барак.
Войдя в него, мы обнаружили по стенам несколько отполированных вокзальных скамеек. Под присмотром бдительных патрулей, мы на них переночевали, а утром Володя отправился навстречу нашей судьбе.   
Судьба оказалась благосклонной. Мужу нашлась неплохая должность, а главное, через пять месяцев сдавался новый дом и мы получили отдельную двухкомнатную квартиру.
Правда, эти пять месяцев мы должны были прожить, вернее,  просуществовать на станции за глинобитным забором в казахской сакле. Единственная колонка с водой была далеко у вокзала, а печь приходилось топить разным мусором и сухими щепками, которые мы собирали по территории станции. Ночами по полу ходили большие черные плоские тараканы. Позже появились и шустрые рыжие. В битве за лидерство, ближе к весне они уничтожили друг друга, а может быть разошлись мирно за другие заборы. Жизнь усложнилась, когда неожиданно быстро пришел контейнер с вещами. Моя любимая мебель с трудом влезла в дверной проем ветхой сакли. 
 
Со стиркой была проблема. Мелкие вещи стирала в тазике, у плиты, корыто в доме не помещалось. Грязное постельное белье складывала «на потом». А когда запасы кончились, я просто вывешивала простыни и пододеяльники около хибарки  для проветривания.
Вспоминая то время, удивляюсь, почему проблемы казались легкими. Да потому, что приехали мы в прекрасный сезон – осенью. Тепло. Безветренно. Никаких дождей, никаких осадков, никаких луж и грязи, без которых мы не  представляем себе осенние месяцы.  А солнце от восхода до заката ласково светило нам все пять месяцев. Тогда я еще не знала, что солнце будет нам светить почти каждый день. В тех местах не более десяти – пятнадцати пасмурных дней в году.
С приходом бесснежной зимы погода мало изменилась. Лишь легкие заморозки по утрам делали воздух чище и прозрачней. Только ближе к лету   познакомились мы со всеми прелестями климата Байконура.   
Целыми днями мы с Наташенькой были вдвоем, гуляли по станции, ходили за покупками, топили печь, готовили еду и много читали. Эти месяцы прошли с пользой. В три с половиной года Наташа научилась читать, считать, а чуть позже и писать печатными буквами. Уже в раннем детстве она прочла множество детских книг, потому понимала любой текст и могла его пересказать. Глаз у девочки был приметливым, все ее интересовало, и на все у нее было свое мнение.  Впервые увидев двугорбого верблюда, спросила:
          - Кто это?
          - Верблюд. - ответила я,
- Нет, - не согласилась Наташенька, - это мама – верблюдя, видишь, что у нее на спине…-  проговорила она, на всякий случай, прячась за мою спину.
 
В начале марта я заполнила подробные личные анкеты. С меня взяли подписку о неразглашении военной тайны, и мы переехали со станции в закрытый город, который тогда назывался Ленинский.
Заранее скажу, Ленинский потом стал городом Ленинском, который хотели переименовать в Звездоград, даже на проходных написали – город Звездоград, но почему-то это название не утвердили. Так и был до девяностых годов Ленинском. И только позже его назвали так, кем этот город было на самом деле – Байконуром. 
При первом посещении города бросилось в глаза, что почвы или земли, в том смысле, к которому мы привыкли, здесь нет. Кругом сплошной твердый песок. Порой он серебрится корочками кристаллических проплешин. Не веря своей догадке, я наклонилась, подобрала блестящую корочку и попробовала на вкус. Соль! Замечательная настоящая соль.
Удивила меня и местная щедрость: по утоптанному песку повсюду проложена густая сеть асфальтированных дорожек, мне казалось, и без асфальта здесь можно спокойно ходить, не пачкая обуви.
Вдоль улиц и дорожек торчали кусты и тоненькие деревца. Поливали их через сложную сеть арыков и водопроводных труб. Вся эта зелень к весне распускалась и украшала монотонную картину города.
Деревце приживалось и хорошо росло, но как только его корни  достигали соляных отложений, оно тут же погибало. По этой причине, от соли, погиб высаженный первопроходцами мемориальный парк.   

Мы приехали в город, когда в нем уже были построены и работали две школы, несколько садиков и четыре гастронома. Центральную площадь окружали Дом Офицеров, Универмаг и  Штаб с вычислительным центром. Повсюду достраивались пятиэтажные жилые дома. Семьи получали отдельные квартиры. В домах все удобства и центральное отопление.
Снабжался город через базы министерства обороны. И для нас, приехавших из голодного Саратова, витрины продуктовых магазинов казались нереальными. Прежде всего, мясо и рыба были всегда и разного сорта. Яблоки, апельсины, южные персики и виноград продавались на всех углах, прямо на улицах. Впервые в жизни я свободно могла купить шпроты и ветчину, колбасу сервелат и шампанское, зефир и пастилу. Правда, на молоко и яйца  выдавались талоны, но, это казалось такой мелочью, тем более что сгущенного молока было вполне достаточно.
Промтоварные отделы были только в Универмаге. Обувь, трикотаж, ткани, одежда – почти  все  импортное. Несмотря на очереди,  купить можно было все, о чем в других городах лишь мечтали. 

 Мужья каждое утро уезжали мотовозами (железной дорогой) за сто-сто пятьдесят километров, далеко в пески,  на площадки, где проходила их служба. Женам найти работу было очень сложно. Даже ходила шутка, что скоро откроют золотодобывающий прииск, где для всех жен будет работа. Промывать песок и добывать золото.
С середины мая, ближе к концу учебного года, почти все семьи офицеров, как перелетные птицы разлетались по стране на свою родину, чтоб вернуться к середине сентября. Мужчины в самый тяжелый период летнего пекла оставались одни, страдая от невыносимой жары, однообразного быта и тоски по близким людям.
Как-то рано утром в квартире раздался звонок. Я открыла, на пороге стоял сосед с пятого этажа, майор. Он задал мне странный вопрос, не должен ли он нам денег. Получив отрицательный ответ, быстро стал подниматься выше по лестнице и звонить в квартиру над нами, задавая тот же вопрос. Я удивилась. Через какое-то время мимо нашего окна пролетел огромный черный предмет и грохнулся о землю. Но, я как всегда, куда-то спешила, в окно не посмотрела, потому только вечером узнала, что этот сосед бросился со своего пятого этажа и разбился насмерть.
Прощание с ним проходило в Доме Офицеров. Рядом с гробом сидела жена в элегантном черном наряде и в шляпке с опущенной вуалью. Прилетела она из Эстонии, откуда они с мужем в свое время приехали на Байконур служить. Тосковали невероятно, все попытки перевестись ближе к родине были тщетными, получив очередной отказ, он и решил расстаться с жизнью.
 
Я слышала и догадывалась, что летняя жара в пустыне для человека невыносима. Но, была согласна смириться с ней, лишь бы не было дождей, грязи и сибирских морозов. К тому же в ста метрах от дома протекала река.
Наш дом и подъезд были крайними к Сыр-Дарье. Прямо из квартиры в купальниках мы с дочуркой бегали на пляж. Бежали быстро, чтоб не обжечь ноги о раскаленный песок, а вода была такой теплой, что часами можно было в ней лежать и не охладиться.
Для меня летняя жара и огненный песок были подарком судьбы. Лежа на горячем песке благословенного берега, я наконец-то могла, хоть на время, успокоить постоянную, острую, никогда не стихающую боль в спине.
Возвратившись с пляжа, мы прикладывались к горлышку большой пятилитровой банки, в которой всегда настаивался квас или чайный гриб, и выпивали ее содержимое почти полностью.
Как-то в свой День рождения Володя решил наловить рыбки. Взял длинный прут, нитки, крючок и отправился на берег. Вернулся так быстро, словно что-то забыл. К моему изумлению, он держал двумя руками, на весу, рыбину ростом почти с себя. Судак колотил хвостом по полу и не хотел  сдаваться. Оказалось, клюнул он недалеко от берега на первого же червя, а Володя в него вцепился и вытащил в подарок себе, нам и нашим соседям.

В первые месяцы после переселения, мы ожесточенно боролись с  рыжими тараканами. После тараканов, я заметила появление клопов. Мне рассказывали соседи, что вся эта братия насекомых очень любила новоселов. Если с тараканами мы расстались довольно быстро, то клопы начинали доводить меня до истерики, я никак не могла их победить. Квартира пропахла всяческой химией, я ежедневно поливала и посыпала все, что могла, но клопов, казалось, только прибавлялось. Причем, при дневном свете я нигде не видела ни одного проклятого насекомого. Только следы. Они явно где-то скрывались от меня. Причем, у соседей их не было. Мне приходилось чаще обычного стирать постельное белье, пользоваться всякими отбеливателями.
Нервы доходили до предела. При очередной стирке, когда я открыла выварку и выложила из нее сложенные туда старые газеты, то ….на дне этой громадной посудины обнаружила большой шевелящийся рой клопов, сцепившийся в блестящий коричневый шар. Зрелище было настолько отвратительным, что меня чуть не вырвало. Захлопнув крышку, я, держа выварку перед собой, побежала на берег реки. Там, у кромки воды, поджигала газеты и бросала их под крышку в бак. Расправа была быстрая, а победа полнейшая. Больше никогда ни одно насекомое не заглядывало в нашу квартиру.
   
Между тем, мне следовало определяться в работе. Сначала я пришла к очень экстравагантной даме, художнице Дома Офицеров. Предложила себя в помощники. Тут же, по ее просьбе сделала в карандаше пару эскизов и кистью несколько объявлений. Неделю я подменяла ее, вывешивала  объявления. Но, не поняла, как будет оцениваться мой труд, и ушла.
Затем, договорилась с телемастером, что он возьмется обучать меня своему ремеслу, однако вовремя от этой затеи отказалась.   
 
 Как-то вечером, гуляя по городу, Володя обратил мое  внимание на то, что завершается стройка новой телебашни. Мол, будут у нас и центральные каналы, а не только  местные передачи со своей студии.
На следующий же день я пришла на эту студию в поисках работы. Интеллигентный полковник предложил мне поработать пару месяцев вне штата до получения телецентром штатного расписания. И начались ежедневные пробежки с одного конца города в другой, в телецентр и обратно. 
Моей обязанностью стало подменять тех, кто по разным причинам отсутствовал. Я делала все. Была художником, рисовала заставки. В аппаратной за пультом микшерами выводила на экран камеры. В студии помощником режиссера, помощником оператора, тянула тяжеленные кабели, ставила камеры. Ездила на подвернувшемся транспорте за кинофильмами. Писала программы и тексты с перебивками для дикторов. За пять месяцев стала универсальным работником телевидения. Уставала до изнеможения. Но не получала ни копейки – не было штатного расписания. Значит, и в детском садике не было места для моего ребенка.
 
В Ленинске семьи обычно жили без бабушек и дедушек. И детвора, пока родители были на работе, носили ключ от квартиры на шее, на веревочке. Никого это не смущало. Дети, собираясь стайками, целыми днями могли обходиться без родителей.
Порой забирались к кому-нибудь домой, где играли и дружно съедали все, что было в холодильнике. Иногда гурьбой отправлялись на пляж. Те, что повзрослей, возвращались к обеду, а малышню приходилось искать по ближним дворам и знакомым квартирам. 
 В тот год весной Наташеньке исполнилось четыре года. И летом, работая на телецентре, мне приходилось оставлять ее дома одну. Во дворе детей было множество, но дочь подружилась с пятилетней соседкой Светочкой. Если Наташа была рослой, послушной и грамотной девочкой, то Света, полная противоположность ей, не по возрасту, маленькая всегда чумазая егоза с норовом, за который ее постоянно колотили родители. 
 У них было общее стремление. Уйти подальше от дома и посмотреть, что там….И эти две девчонки, как только мы, родители, за порог, тут же направлялись по своим маршрутам, предсказать которые никто не мог.
Потому в обеденный перерыв мы со Светиной мамой бесполезно носились в поисках детей по дворам. Возвращались они грязные, голодные, еле волоча ноги под вечер, в сумерках. Встречая их у подъезда мы не находили слов, а просто хватали и тащили их отмывать в ванную и кормить. 
Так продолжалось изо дня в день. Никакие уговоры не помогали. Как только подружки утром встречались, сразу забывали все вчерашние уроки и вновь уходили, куда глаза глядят. Особенно, их интересовали стройки. Они знали, где и что строят. Домов возводилось множество, заборов не ставили и дети часами наблюдали работу техники и солдатиков – строителей. А мы, родители, естественно этих солдатиков-то и боялись. 
 Как ни печально мне вспоминать, но именно тогда я впервые отлупила свою старшую дочь. Я была уверена, что завтра она никуда со двора не уйдет. Они ушли через два дня. Я отлупила ее вновь, они снова ушли. И лупцовка стала одним из методов воспитания. Ребенок плакал, обещал никогда – никогда – никогда, но все повторялось снова.
А метод воспитания,  постепенно вошел в практику. И, хотя подсознательно я всю жизнь помнила материнские побои и ту ненависть, какую они могут вызвать в будущем, я ничего не могла с собой поделать и лупила ремнем ребенка за непослушание, за неряшливость, за нерадивость и невнимательность. 

В конце декабря, к великой печали телевизионщиков, мне предложили работу по специальности. Товароведом по книге. 
Мудрый начальник Военторга, разговаривая со мной о книгах, кажется, понял мою любовь к литературе. Понял и то, что я новичок в своей профессии, но, к счастью, взял меня на работу. И даже нашлось место в садике для ребенка.
С этого времени в мою жизнь вошла моя профессия. Коллектив магазина «Военная книга», куда я пришла, прежде всего, был коллективом ровесников. Мы все недавно приехали из разных городов Советского Союза, были молоды, мужья офицеры и жили без близких родственников.
Уважение к коллеге стало не писаным законом. Хотя, было и понимание «табеля о рангах», в основном, по жизненному опыту. Кроме того мы гордились работой с книгой. Знали, желающих работать у нас много, но редко кто увольнялся, коллектив становился второй семьей, помогающей выжить в трудных ситуациях. У большинства из нас, за долгие годы жизни на Байконуре, работа в книжном магазине оказалась единственной записью в Трудовой книжке.
 А в дни запуска ракет, объединенные общей тревогой за мужей мы, с волнением ожидая минуты старта, поглядывали в небо через огромную, во всю стену, стеклянную витрину. Минуты запусков мы всегда знали и, затаив дыхание наблюдали поднимающиеся в синеву и уходящие в космос ракеты. Видели и неудачные старты, когда ракета, едва поднявшись в небо, разлеталась на множество осколков и они падали белым фейерверком далеко в пустыню. В такие дни наваливалась общая печаль, и какое-то особенное молчание повисало в большом зале магазина.   
   
В тот же год осенью на Володиной службе меня избрали Председателем Женсовета. Это было забавно. В двадцать четыре года пытаться помочь кому-то сохранить семью. Абсурд! Но, в меня верили, и я старалась. Ходила к бедолагам домой, объясняла про ценность семьи, уговаривала не расходиться и не разъезжаться. Некоторые жены хватались за Политотдел, как за соломинку. Верили, что наказание вернет мужа в дом. Бедные жены и глупая я, не понимали, - все равно жизнь расставит всех по своим местам.
Были у Женсовета и другие обязанности. Организовывать множество праздников, посвященных 7 ноября, Новому году, 8 марта и т.д. Был бы повод, а люди собирались и праздновали до утра с удовольствием. За разрешением на проведение праздника и на помещение я ходила вместе с начальником нашего политотдела, полковником Д.
Как-то, перед новым годом, выйдя из очередного кабинета, где  удачно заказали зал, мы довольные вышли на площадку третьего этажа, чтоб спуститься вниз. Внезапно этот полковник в серой папахе поднял меня на руки и понес вниз. Какое чудо – ощутить силу мужских добрых рук.
Как же это приятно, когда тебя несут, и не надо вырываться, и ты не боишься, что тебя уронят. Мало того, ты знаешь, что достойна быть на руках и что ему в радость и по силам твой вес. А еще слова. Добрые, ласковые слова мужчины, вдвое старше тебя. Мужчины, который ни единым словом, даже намеком, не позволил себе покоробить этот прекрасный момент выражения влюбленности в молодую бабенку.
Вскоре полковник Д. перевелся в Москву, а на место начальника политотдела приехал подполковник Г.   

В первый свой отпуск мы с Володей отдыхали в санатории, в Крыму. Эта поездка запомнилась теплой южной влажностью. И….тоской. Мне там нечего было делать. Размеренный график, переодевания, вежливые соседи, ненужные процедуры, пустынный берег и скукота ничегонеделанья.
В те дни я впервые посмотрела на мужа, как на возможного собеседника. Пыталась найти общую интересную тему. И не нашла. Он с удовольствием поддерживал мои дневные планы, ходил в походы, знакомился с соседним Артеком, принаряжался перед вечерними танцами, но… все это были мои желания и мои планы. Я ждала сюрпризов, заразительных интересов, он же шел за мной, не выявляя никаких идей и новых мыслей. Это открытие вызвало мою первую депрессию и досрочный отъезд домой. 

Возвращение в собственный дом – всегда счастье обретения. Я получаю свой порядок, и только свой ритм жизни. Причем, чем больше в голове планов, тем радостнее моя жизнь. Произнеся: - У меня есть идея! – прихожу в восторг. Восторг достижения  будущей цели.
 Поначалу было просто идеей начать снова на себя шить. Затем мы купили удачно швейную машинку. Ножную, хорошо настроенную, у мастера по машинкам. Первым делом я перелицевала свое зимнее пальто. И оно вновь стало новым! Потом сделала несколько выкроек, по которым шила свои наряды. Все платья были по моде, с отделками или аппликациями. Фигура у меня была стандартная, тощая:  90 – 60 – 90. Рост 173.  Конечно, сегодня эти цифры вызовут улыбку, но это так.
А, самым смешным было то, что никакое готовое платье из магазина мне не подходило. Даже опытные портнихи, которым я пыталась заказать наряд, не могли сшить платье так, как мне хотелось. В итоге перед зеркалом стояла плоская длинная «оглобля», с потерянными от расстройства глазами. Вещь у портнихи, все равно, забирала, перешивала насколько возможно, добавляла детали и только потом носила.
В городе общепринятым показом мод считался первомайский праздник. На демонстрацию жители одевались во все самое лучшее, красивое и модное, желательно, белого цвета. Военторговские дамы блистали в импортных костюмах и платьях. Но, случалось, в праздничной колонне шествовали еще три – четыре одинаковых наряда, настроение обладательниц резко падало и они, будто кем-то обиженные, стремились раньше покинуть «подиум», а потом и расстаться с дефицитным нарядом.  У моих платьев, двойников не было, причем, каждое при раскрое я старалась наделить неожиданной деталью.
Лестную оценку моим одеждам, как ни странно, дал опять начальник политотдела. Новый. Он всеми силами стремился c нами «дружить семьями». Но, какая дружба могла быть с людьми в возрасте моих родителей. Да, еще я чувствовала, мужик влюбился. Это был какой-то рок!
 Подполковник Г. и его жена были эстонцами. Приехали из Тарту. Тосковали по родине смертельно. Его жена, педагог, нигде в наших школах не могла найти работу, и вынуждена была ежедневно ездить поездом в ближайший казахский поселок, где преподавала иностранный язык. Иногда оставалась там ночевать, а подполковник Г. шел к нам и вел задушевные беседы, не сводя с меня глаз. Мой муж, старший лейтенант, видел это и, хорошо зная меня, посмеивался «в усы».
Развязка пришла неожиданно. В один из выходных дней, когда Володя был в наряде, Г. пришел  и с эстонским акцентом долго и слезно объяснялся  мне в любви, предлагая руку и сердце, правда в недалеком будущем, когда разойдется со своей ненавистной женой. Причем, именно он мне сказал, что любит меня и за наряды, вызывающие его восторг.
Выслушав его с сочувствием, я нашла в себе силы степенно выгнать его, запретив у нас появляться. Через несколько дней ко мне пришла его жена, умоляя не отказывать бедному Г., позволить ему иногда к нам заглядывать, рассказала, что он с горя запил, и может наложить на себя руки, если не будет меня видеть. 
Уверяла, что согласна терпеть его безответную ко мне любовь. Только бы он не покинул ее совсем. В то время мне было двадцать пять лет и все эти просьбы казались бредом, но я помнила соседа – эстонца, потому очень сочувствовала жене Г..  Вскоре подполковник стал полковником Г., с полгода по вечерам он изредка приходил к нашему дому, сидел невдалеке на лавочке, словно случайный прохожий, но нас не тревожил.
Потом они перевелись в свою Эстонию. Г. пытался писать, но бесполезно, я им сочувствовала,  но, не отвечала, ведь, они были у себя на родине.
 
Я же продолжала трудиться в книжном магазине. Муж служил на далекой площадке, получил звание капитана. Дочери пошел шестой год, ее приняли после собеседования  в школу. Квартира нам нравилась, мы сделали очередной ремонт, любили свой дом и делали все возможное, чтобы наша жизнь соответствовала далеким юношеским мечтам.   
Между тем, выясняется, что у нас с Володей будет второй ребенок.
Я очень рисковала. Приговором звучало: - Резус отрицательный! Шесть месяцев из девяти, периодически, надо было лежать в Госпитале на сохранении. Если бы я не пошла на это, то второго ребенка у нас никогда бы и не было.
 
Благополучие этих дней нарушил мамин звонок. Она сообщила, сестра Лялька попала в воровскую компанию, всех взяли, ожидается суд. Через неделю стало спокойнее, в зале суда сестру освободили. Но, в мамином голосе звучало такое отчаянье, такая беспомощность, хоть все бросай и поезжай ей на выручку.   
На седьмом месяце моей беременности, мама позвонила вновь и слезно попросила забрать Ляльку к нам в Ленинск, подальше от компании. Мы  срочно оформили въезд в город, и сестра с трехлетней дочерью Маринкой приехала к нам.
Устроилась с ребенком  в детский садик. Нянечкой. Через пару недель Лялька ушла жить на квартиру, как она сказала, к знакомому. Маринку перевела на пятидневку. Еще через неделю она пришла ко мне с грудой вещей, предлагая что-нибудь выбрать и купить себе. Все вещи были не новыми, поэтому я отказалась. К тому же перед родами мне было не до покупок. А Володя предположил, что вещи были ворованными. В эти же дни позвонили из садика и сказали, что сестра больше недели не выходит на работу. Я бросилась ее искать.
 В результате поисков, оказалась в доме на окраине города, на пятом этаже, перед дверью, за которой должна была быть моя сестра. На все звонки и уговоры  открыть мне дверь, в ответ слышался лишь тихий шепот и легкие перебежки.
Тогда я спустилась вниз и пошла по улице в поисках патрулей. В Ленинске дневной патруль, явление обычное и обязательное. Внимательный майор меня выслушал и, снова, в сопровождении наряда из трех человек мне пришлось нести свой живот на пятый этаж.
После громкого требования немедленно открыть дверь и нескольких ударов с обещанием ее взломать, замок открыл молодой стриженый парень с белыми от испуга глазами. Майор с двумя солдатиками, прихватив парня, вошли вовнутрь. Я, придерживая живот, с ужасом разглядывала из-за спин странную обитель.
 В центральной комнате почти пустой квартиры, весь пол был устлан старыми матрасами разных размеров. На них беспорядочно сгрудилось неопрятное тряпье и разноцветные подушки без наволочек. Разбросанная по полу одежда, обувь и посуда с остатками еды, явно говорили, что мы  нарушили чей-то пир. Отвратительный запах грязного жилища вынуждал меня сдерживать дыхание.
Однако, кроме одного парня в плавках, в доме никого не было. Это я так думала. Но не патруль. Они вывели из ванной двоих парней, с балкона двоих и одного, уцепившегося за подоконник (и это на пятом этаже), подняли из-за окна кухни. Когда шесть стриженых почти голых мужиков южных кровей встали перед нами, майор посмотрел на меня с благодарностью. И с удивлением.
Но, мне нужна была Лялька! Пока патрули проверяли документы у задержанных, я, почти не дыша, осматривала закоулки. Открыла даже кухонный шкафчик. Нигде ее не было. Мне разрешили уйти и на выходе, в коридоре за дверью, за одеждами, я увидела встроенный шкаф. Открыв его, пошарив рукой за горой тряпок и ветоши, наткнулась на голое тело. В углу была Лялька, совершенно голая. Я стояла напротив, как истукан, держась за собственный живот и вытаращив на нее глаза. Слов не было. Тихо опустив взъерошенные тряпки, я прикрыла дверцы шкафа и ушла. 
Через три дня сестра пришла к нам с новостью, что уезжает из города с одним из демобилизованных солдат. И, якобы, скоро выйдет за него замуж. Мы освобождено вздохнули.

 С вечера Володя заступил в наряд. Должен был вернуться через сутки, в субботу.  К его приходу я готовила обед. Наташенька гуляла. День выдался солнечный морозный с легким снежком. До возвращения Володи оставалось несколько часов, когда внезапная знакомая боль прострелила поясницу.
Правда, ожидала я ее на десяток дней позже. Собрав все необходимое, я решила не спешить в роддом, а подождать мужа. Он должен был вернуться с минуту на минуту. Я же не знала, что в то время, пока от боли я обнималась на кухне с холодильником, он, встретился с Наташенькой у подъезда и катает ее во дворе на санках.
Услышав в подъезде их гомон, я вывалилась к мужу в руки, и он повел меня в Госпиталь. Идти надо было всего два квартала. Стараясь не стонать и не корчиться, а выглядеть прилично перед идущими навстречу людьми, я героически дошла до проходной, прошла через нее, и тут начались схватки.
Володя подхватил меня на руки и почти поволок к дверям роддома. А я все просила и просила положить меня на газон. Лучшего и более мягкого места на всем белом свете, в тот момент для меня не было. Дверь оказалась заперта.
От страха за меня, Володя так заколотил кулаками и сапогами в дверь, что сбежались санитары из соседних подъездов. 
Наконец, заветная дверь открылась, выскочили нянечки и медсестры. Увидев лежащую на газоне роженицу, они уже вчетвером подняли и бегом понесли меня по длинному коридору в родильный зал, громко ругаясь, мол, казашки и те приходят вовремя. Сбрасывая по пути мои одежды, они пытались задавать вопросы, но я могла уже только кряхтеть и тужиться, мне надо было срочно родить, и даже не было больно. Меня успели донести до крайнего стола. Натягивая резиновые перчатки, подбежала дежурная акушерка и …приняла мою вторую доченьку. Она родилась «в рубашке»!

Тут же Володе сообщили, что у него родилась дочь. Он не поверил и пытался объяснить, это ошибка, такого не может быть, потому что жену только что забрали, а он ждет вещи и ждет сына. 
Поверить пришлось. Родилась дочь удивительной красоты. Почти месяц девочка жила без имени. Мальчика мы планировали назвать Евгений. Для девочки подходящего имени долго не могли подобрать, пока не осенило, мы же  и девочку можем назвать Евгения!
Ребенок был на редкость спокойным, улыбчивым, всегда довольным. Спала от кормления до кормления. По утрам тихо кряхтела в своей кроватке. А с первым ревом мы сгребали все, что накопилось за ночь и, прихватив ребенка, неслись в ванну.
Через полтора месяца после рождения Женечки, я  пригласила из Ивановской области бабушку, папину маму. Взглянув на малышку, она всплеснула от восторга руками: - Какой ангел! Надо же какая красавица! Действительно, ребенок был красивым и, гуляя с ней, я даже старалась прикрывать ей личико, чтоб недобрые люди, заглядывая в коляску, ее не сглазили. 

Жизнь наполнилась до предела. Я вышла на работу, но уже не товароведом, а старшим продавцом или бригадиром в торговом зале книжного магазина. С открытием букинистического отдела работы значительно добавилось. Поначалу я одна принимала книги от населения. Уставала очень, зато, сколько неожиданных книжных находок я встретила и смогла купить!
В тот год мы договорились с телевидением о выходе в эфир  еженедельной передачи «Книжный киоск», в которой, будучи ведущей, я рассказывала о новостях и новинках в книжной торговле и об ожидаемых подписках на собрания сочинений. Тогда передачи велись в прямом эфире,   им всегда предшествовала дневная репетиция - «тракт»,  следовательно, дважды в день надо было идти на край города, в телецентр.   
И обязательно успеть сбегать домой покормить ребенка, а еще узнать, как дела у Наташеньки. Она пошла в школу. В шесть лет. Училась отлично, иначе быть не могло, ребенок умел все, чему учат в первом классе. Но у нее были проблемы в другом: первоклашка шла до дома два – три часа, останавливаясь у каждой лужи, разглядывая каждую кочку. По дороге  теряла шарф, варежки, шапку, сменную обувь, а иногда и портфель. Зная это, я старалась идти домой той же дорогой, иногда подбирая знакомые вещи.

Великим счастьем для всех нас было получение в новом доме просторной трехкомнатной квартиры с лоджией. Дом стоял посреди песков на окраине города, в ряду таких же новых домов. Дальше, ближе к проходной строительные краны возводили множество пятиэтажек. Будущий район, с чьей-то легкой руки, после известных событий назвали «Даманский». Рядом с нашим домом прокладывали широкий проспект, за ним вели планировку большого парка.  В первые годы после переезда, песок от соседних котлованов и рвов проникал в наши комнаты, а к вечеру барханчиками засыпал все углы.    
Квартиру мы получили на первом этаже и считали это преимуществом. Поливая целую рощу саженцев, посаженных нами в первую же осень, мы могли обливаться и лить воды сколько хотели, не страшась кого-нибудь затопить. Достоинство хорошего жилья в том, что каждый член семьи любого возраста проживает в своем пространстве свою собственную жизнь.
Мы сделали детской большую комнату. Вдоль подоконника Володя смастерил длинный письменный стол на два места. Каждой дочери поставили персональный стеллаж для книг и любимых вещей, над кроватями повесили карты. У одной карту мира, у другой карту СССР. 
Было интересно наблюдать за годовалой Женечкой, вместо детской кроватки, ей поставили обычную деревянную кровать, как у сестренки. Без сетки. Малышка ни разу с нее не упала и всегда вовремя вставала на горшок. Пол застелили большим паласом. И постарались дать детям как можно больше свободы.
 После переезда каждый из нас неожиданно повзрослел.  Володя получил более высокую должность, Женечка начала в девять месяцев ходить и отправилась в соседние ясли, а бабушка, получив все заслуженные ею подарки и благодарности, уехала к себе домой. Наташенька поступила в музыкальную школу. На вступительных экзаменах выяснилось,  что у ребенка абсолютный слух.

К Новому году мы готовились обстоятельно. Каждый год я шила Наташеньке, а позднее и младшей дочери новогодние костюмы, вызывавшие восторг детей, да и пришедших на елку, родителей. Я научилась делать настоящие балетные пачки. На их основе строился весь карнавальный наряд, и он выглядел костюмчиком балерины. А ребенок в нем казался изящной фарфоровой статуэткой.
 
Беда пришла сразу после Новогодних праздников. В каникулы. Володя был на работе, Женечка в ясельках, Наташа приболела, поэтому я осталась дома. Вдруг, безо всяких причин у Наташи хлынула носом кровь. Поток был такой силы, что остановить его я не могла никакими средствами, никакими марлями, а кровь лилась уже на пол, и ребенок начинал ею захлебываться. Вызвала «скорую», но понимала, счет идет на минуты. Тогда завернула дочку в  одеяло, обернула ей лицо большим махровым полотенцем и, вместе с соседкой держа  ребенка на руках, побежали в ближайшую поликлинику.
Там срочными мерами приостановили поток, но не полностью. Кровь продолжала каплями вытекать из моей девочки. Нас посадили в «скорую» и отправили в Госпиталь.
Я сидела рядом с водителем, Наташенька лежала у меня на коленях. Машина под вой сирены неслась по улицам города, и вдруг, на перекрестке на нас тоже с «воем» выскочила пожарная машина. Выручили тормоза и мои вытянутые, с амортизировавшие ноги, ребенок не пострадал, а я до крови разбила колени. Встречающие нас санитары не сразу поняли, кого прежде следует положить на носилки. 
 
Наташеньке диагностировали болезнь крови. В отделении лежали более десятка ребятишек с тем же диагнозом. К счастью, у моей девочки не обнаружили лейкемию. Лечили преднизолоном. Хотя никто из лечащих врачей не мог дать гарантии на благоприятный исход, болезнь оказалась излечимой. Думаю, скорее всего, помогла моя  наследственность. Смешение двух кровей. Больше трех месяцев Наташенька провела в госпитале, а когда выписали, то ее невозможно было узнать. Стройная, ладная девочка вдвое увеличилась в весе. Она с трудом передвигала свое разбухшее тело, а личико превратилось в булку, на которой щелочками просвечивали глаза. К внешним проблемам добавилась постоянная боль в локтях и коленях, которая не давала ребенку спать. И еще аппетит…Она постоянно хотела кушать, повергая меня в ужас, в невозможность поправить ее здоровье.
Решение пришло, как всегда, благодаря Зойке, вопреки всем и всему – интуитивно. Была весна. Наступали майские дни. Наташеньке в ее школах разрешили на две недели раньше окончить учебный год. Я взяла путевки в Дом отдыха, и мы с ней уехали на два месяца под Ташкент. На клубнику. В те времена свои участки люди химией не поливали. Клубникой торговали на каждом углу, и мы на каждом углу ее покупали и ели, сколько влезало. Она ребенку заменяла обеды и ужины. Через пару месяцев девочка обрела свой прежний вид, прекратились всякие боли. Правда, кровь из носа периодически еще долго пугала ее и меня.   

И я совершенно уверена, причиной тяжелых детских болезней со смертельным исходом, стала радиация. Да и не только детских. В Госпитале о причинах никогда не говорили, а мы в то время, многое не понимали. Наши мужья работали площадках: на стартах, в шахтах. Отслужившие срок объекты выводились, их можно было разбирать на детали, представляющие интерес для умелых рук.
Почти в каждом доме, в каждой семье накапливались железки, привезенные с площадок для бытовых или личных нужд. У нас в квартире рядом с детской соседствовала темная кладовка с кучей проводов и деталей. Из них Володя мечтал собрать электронное пианино. В большой комнате по всем стенам высились стеллажи для книг, крепления для которых были привезены с заброшенных стартов. А на лоджии по периметру, стояли зеленые армейские сундуки, которые мы использовали вместо скамеек.
Значительно позже все, кто жил на Байконуре поняли, находившиеся в квартирах «детали», в числе прочих причин, постепенно подрывали здоровье наше и наших детей.

Когда Женечке пошел третий годик, я обратила внимание, что нервная система у нее значительно нежнее, чем у Наташеньки. Она боялась оставаться одна, страшилась темноты, мало того, выяснилось, девочка до ужаса боится собак. На прогулке приходилось постоянно оглядываться, чтоб не встретить какую-нибудь Жучку.
Однажды, когда мы всей семьей подходили к подъезду, нам навстречу с радостным лаем бросилась соседская крошечная собачонка. В мгновение ока Женечка вскарабкалась отцу не на руки, а на плечи, казалось, что еще миг и она окажется у Володи на голове. При этом так визжала, что собачка рванула прочь. Затем замолчала на целый вечер, а когда заговорила, то понять ее стало невозможно, она не могла без судорожного заикания произнести ни единого слова.
Логопед развела руками и обещала долгое терпеливое лечение. Не знаю, какие силы мне помогают в подобных случаях, но Зойка точно знала, что делать, причем, срочно и как можно быстрее.
Наутро я отправилась к заядлому охотнику, у которого пару недель назад ощенилась собака. Купила изумительного плюшевого щенка – спаниеля, положила его в дамскую сумочку и принесла домой. Подговорив Наташеньку и Володю называть то, что увидят, кошечкой, я подозвала нашу трусишку и спросила ее, не хочет ли она погладить котеночка. Я знала, кошек она не боится.
Женечка согласно закивала головой, но ручки опасливо убрала назад. Моя семья с искренним любопытством наклонилась над сумочкой. Я ее приоткрыла и потихоньку стала вытягивать длинные рыжие ушки. Потом    показалась кудрявая макушка, и послышалось тихое посапывание. Взрослые застонали от восторга, а Женечка тихо неуверенно пропела: - Со-о-о-ба-а-а-ка!?? Мы же хором радовались: - Какая кошечка!!! 
Когда «кошечка» размером с ладошку легла к папе на колени и открыла глазки, моя трусишка, внимательно разглядывая это чудо, попыталась Наташиной рукой погладить его. Щенок ничем не выдавал своего собачьего происхождения. Главное, он не умел гавкать, а лишь покряхтывал и тихонько стонал. Я объявила, что нужна соска, «котенок» хочет молока. Тут же нашлась и бутылочка. А Женя была назначена кормилицей. И хозяйкой «котенка».
Весь вечер малышка нянчилась со щенком. А утром в ясельках меня спрашивали воспитательницы, как нам удалось справиться с таким тяжелым заиканием. А я так и не знаю, как это удалось…как получилось. Видимо, на всякую болезнь должен быть внимательный взгляд и очень короткое время на раздумье.

Узнав о поступлении нашей старшей девочки в музыкальную школу по классу фортепьяно, моя коллега предложила мне купить у нее немецкий инструмент. Однако предупредила, что пианино очень старое, приобретено в Германии, много ездило вместе с ними по стране, давно стоит без настройки и требует реставрации. Цена была совсем небольшая, нам по карману, и мы купили раритет, не сомневаясь, что сами его отреставрируем.
Пианино заняло свое место в детской комнате, а когда его отмыли и отскребли старый почерневший лак, то поразились светящейся красоте клавиатуры из слоновой кости и музейному узору старого дерева.
Настроил инструмент Володя, сам. С его слухом это было возможно. Он почистил колки и молоточки, что-то подогнул, подправил. Струны оказались целыми, потому, через неделю кропотливой, интересной для него работы, пианино зазвучало. Но как? Оно сохранило звук своего времени. Звучало, словно клавесин времен Баха.

В Ленинске была у меня Главная приятельница. Она прошла по моей жизни и жизни всей моей семьи, словно ангел хранитель.
Встретились мы с ней, как и должно быть, совсем неожиданно. В магазин пришла книга из серии «Жизнь Замечательных Людей» - «Берлиоз». Естественно, в считанные минуты ее раскупили. А вечером, когда я стояла у выхода на контроле, ко мне подхошла дама с удивительными глазами доброй коровы и спрашивает, не поступал ли «Берлиоз». 
- Поступал, но распродан, - последовал мой ответ. Коровьи глаза мигом наполнились слезами. А так как я всегда была «белой вороной» по определению моей Главной, то я пошла в подсобку, вынула книгу, адресованную какой-то библиотеке, и вручила ее Глазам.
Эти Глаза оказались педагогом музыкальной школы и, естественно, на следующий год забрали мою Наташеньку в свой класс. А потом получили вместе с ней звание «Лауреата республиканского конкурса» в Алма-Ате и плавно, по окончании восьмого музыкального года, отправили ее поступать в Саратовское музыкальное училище.

Десятилетие нашей с Володей свадьбы мы отмечали на теплоходе в круизе по Волге «Москва – Астрахань». Возможно оттого, что раньше я пожила в Вольске, Саратове, Энгельсе, побывала в Волгограде, волжские берега и города  показались мне знакомыми.
Живой интерес вызвала Астрахань. Ее улицы с рядами старых покосившихся деревянных домов, бугристые тротуары с дощатым покрытием, яркий базар с пылью и жарой словно продолжали жить в девятнадцатом веке. Даже Кремль в этом городе, в отличие от других, видимо, никогда не касалась рука реставратора. 
Наши туристы, сойдя на берег, бросились на тщетные поиски  красной икры. Зато арбузами и помидорами каюты заполнили полностью. И весь обратный путь за теплоходом плыли выброшенные испорченные помидоры.
      
Открытием и очарованием того путешествия стал древний Углич. Городок настолько был настоящим, и настолько вся его история была на виду, что я почувствовала себя его современницей. Мне хотелось дышать с ним одним воздухом и жить его жизнью. Очарование осталось в памяти, и почти через двадцать лет я вернулась в Углич, чтоб пожить в тех местах несколько лет.
 Путешествие мне досталось неимоверно трудно. Чтобы сойти на берег и пройти с экскурсией по городу, я, приглушая боль в спине, глотала до пяти таблеток анальгина. 
Обратный путь выдержала только до Саратова. На причале я сошла на берег, а вместо меня по Волге до Москвы отправилась путешествовать с Володей Наташенька.
Поддерживаемая родителями, я с трудом доползла до постели. Знакомый доктор, осмотрел, обстукал меня и приговорил:
- Через несколько лет вы будете инвалидом. Медицина вам помочь не сможет.
 
Через неделю мы возвращались домой. В вагон меня занесли на носилках и положили на верхнюю полку. Ехать надо было сорок восемь часов. Сутки я пролежала на животе. Утром, естественно, надо было мне спускаться в туалет. Я стонала даже от этой мысли. Бедный Володя не знал, чем мне помочь, а детки, сочувствуя мне, плакали. Выбрав время, когда все из купе вышли, кряхтя и подвывая, ползком, изгибаясь в несгибаемом, я, начала потихоньку сползать и стекать телом с верхней полки. В момент, когда я повисла на руках, а ноги еще не доставали до пола, в моем позвоночнике что-то хрустнуло, и от дикой боли я потеряла сознание.
Очнулась,… лежу на нижней полке, надо мной испуганное лицо Володи. Никакой боли не чувствую. А в туалет надо срочно! Я осторожно приподнимаюсь…Я опускаю ноги… Я сажусь, встаю …Боли нет! Пошла по  коридору, вернулась, а боли нет! И больше ее никогда не было. Она никогда не возвращалась!          
 
Два или три раза в год, чтоб избавиться от немодных вещей или ненужных тряпок и этим, возможно, подправить семейный бюджет, женщины ездили поездом за 200 – 300 км, в соседние казахские поселки на барахолку. На вокзале до отправления поезда обсуждался маршрут, определялись попутчицы, а затем атаковались вагоны подошедшего состава.
Билетов никогда не брали. Просто собирали по одному рублю и отдавали деньги проводницам. Поздним вечером все высаживались на безлюдной станции и, волоча свои тяжелые ноши, шли гуськом в темноте центральной улицы в сторону базара, надеясь переночевать в каком-нибудь доме. Иногда хозяйки встречали наш табор и предлагали за тот же рубль общую ночевку на кошме, на глиняном полу, но в тепле.
Бывало, ночевали на вокзале, но это было неудобно, боялись проспать и опоздать к первому покупателю, да и надежнее поутру оказаться близко к базару. Помню, как однажды не найдя приветливого ночлега, я постучала в окно «Отделения милиции». Мы были с радушием приняты и гостили за накрытым столом до самого утра. А рано утром гостеприимные милиционеры, под улыбки и завистливые взгляды товарок, донесли наши чемоданы на базар до торговых рядов.
С восходом солнца, еще в темноте раскладывали вещи. Наши ряды представляли собой удивительно живописную картину. Молодые красивые женщины в модных платьицах с высокими прическами и подкрашенными губами сидели на дощечках и кирпичиках, возвышаясь над своими же прошлогодними одеждами, детскими вещами, обувью, разложенными по земле на газетках. Главная ценность базара, имея которую и ехала хозяйка – офицерские сапоги, портупеи, плащ-накидки, кители, рубашки и брюки-галифе лежали на самом видном месте. За военные вещи давали хорошие деньги. Поэтому, как только мужья получали новое обмундирование, старое тот же увозилось на барахолку.
Скупщики приходили еще в полутьме. Они брали все подряд, но за «бур сум», за один рубль. Тут уж надо было решать, отдавать все по-дешевке или дождаться своего покупателя. К семи – восьми часам базар наполнялся гомоном,  казахскими модницами в платках, в монисто и шальварах, стариками в стеганых халатах и бабульками в широких платьях и ичигах, с темными, морщинистыми, как печеные яблоки, лицами. 
Мы торговались шутя, в удовольствие. На базаре царила удивительно доброжелательная атмосфера. Среди продавцов не затихал смех, а покупатели старались быть вежливыми. Но бдительность терять было нельзя. Часто, выясняя цену на пальцах, тетка хватала одежку, мгновенно скомкав, заталкивала ее в мешок. А денежку отдавала вполовину цены, изображая полное непонимание русского языка. Приходилось лезть в ее мешок следом, тогда отдавалась остальная сумма. Любая заявленная цена покупателем сразу сокращалась в три раза. Твердые расценки были, лишь, на военные вещи.   
Часам к десяти мы распродавали все до последней тряпочки. И начинался наш победный марш по местным магазинчикам. В них встречались неожиданные вещи. Я купила там настенные часы, как мне кажется, символ семейного благополучия. Мои коллеги приобрели в казахских магазинах замечательные импортные мутоновые шубки. Покупали экзотические национальные сладости.
К полудню длинная вереница уставших от бессонной ночи и эмоциональных торгов, женщин,  вновь волочащих тяжелые чемоданы с покупками и подарками, тянулась к вокзалу. В ожидании попутного поезда, все заваливались в привокзальный ресторан и за горячим обедом с обязательной рюмочкой, под общий хохот рассказывались байки про удачные торги. Домой героини возвращались к вечеру, и начиналось накопление новых тряпок для будущих поездок.

Книжный магазин «Военная книга» был единственным на весь город. К нам приходили за книгами все жители и командированные люди от школьников до космонавтов. Магазин находился в здании на самом краю города, и красивой аллеей напрямик связывалось с гостиницей «Космонавт», куда поселялись на несколько дней перед полетом и возвращались с орбиты космонавты. Прогуливаясь, они, естественно, заходили к нам. А Сергей Павлович Королев часто обедал в соседнем кафе, обязательно требуя к чаю, ломтик лимона, потому редкий для наших заведений плод цитрусовых, постоянно хранился для Генерального конструктора в холодильнике. 
У меня, как и у моих коллег, есть автографы всех первых космонавтов, они все приходили в наш магазин. Признаюсь, хоть Юрия Гагарина я однажды и встретила в Доме Офицеров, но его автограф попал ко мне случайно. 

Вокруг нашего коллектива постепенно начал образовываться круг очень интересных людей – книголюбов. Были среди них рыбаки, туристы, шахматисты, филателисты, музыканты, поэты. Стали появляться клубы по интересам, потом магазины с названиями: «До – Ре – Ми», «Турист», «Меркурий», где проходили встречи увлеченных людей. 
Своя компания образовалась и у нас с Володей. Самыми близкими   всегда оставалась Главная подруга и ее семья. Затем добавились еще четыре – пять семей. Все мужчины офицеры, жены преподавали математику, литературу, музыку. Таким широким кругом мы стихийно собирались будними вечерами и засиживались до глубокой ночи. Телефоны были не у всех, потому мы распределили дни недели, чтобы знать к кому можно пойти, у кого сегодня прием. Днем Главной подруги считалась среда, к нам приходили по четвергам.
  «Ночное бдение» начиналось в одиннадцатом  часу вечера. Переделав домашние дела и уложив детей спать, близкие нам люди стремились отдохнуть в компании и повеселиться.  У всех в доме обязательно висела гитара, имелось пианино, а порой был и аккордеон. Накрывался стол по принципу «что Бог подал», ставилось вино «Ркацетели», «Гамза» или «Солнечная долина», обязательно выкладывалась на стол фляжка со спиртом, для желающих, и начинался чудный разговор обо всем. Каждый сидевший за столом, был интересен каждому. Прежде всего, обсуждали новые книги. Пытались рассказать, объяснить, доказать, почему именно этот автор или художник, а не другой достоин рассказа о нем.Можно не поверить, но это было, читали рассказы М.Зощенко, А.Чехова. Шутили и смеялись искренне, по-доброму.
Позже начинались танцы. Были и предпочтения. Возможно, была и тихая ревность. Но, я ее не замечала, мой Володя танцевал с кем хотел. Все женщины были красивы, талантливы и купались в комплиментах и внимании кавалеров. Мне этого было вполне достаточно. Той судорожной искры, повторения которой я ждала много лет, не было, а меньшего не хотела.            
 Ближе к полуночи Володя брал гитару, тут же появлялась вторая, мелодию подхватывал аккордеон, и с нашей лоджии через близкий парк далеко лилось тихое многоголосое пение. Порой подпевали и с соседних лоджий, тогда наш дом в темноте звездной ночи превращался в белый поющий теплоход.
Расходились около трех часов ночи, удивительно, но утром мужчины находили в себе силы проснуться и бежать на мотовозы, а женщины на работу.

Наша квартира со временем приобрела тот облик, о котором я мечтала с детства. В трех светлых комнатах немного самой необходимой легкой мебели, привезенной из Саратова. Стены центральной большой комнаты были отданы под библиотеку. Она же служила гостиной, в ней стояло пианино. Тяжелые шторы прикрывали от прямых солнечных лучей большое окно. Между полок с книгами телевизор, магнитофон «Комета» и проигрыватель. Раздвинув стол, здесь принимали гостей.   
В детской на полу, от стены до стены мерцал пушистый светлый палас, дети и подросший спаниель любили валяться на нем больше, чем на кроватях. Пес был любимцем, словно третьим ребенком в семье.  На стенах, кроме карт мира и СССР, висели две гитары, шести и семиструнная. Наташенька, самостоятельно  на слух, осваивала их.
Однажды наших дочерей пригласил на День рождения мальчик, новый сосед с пятого этажа. Мы их почти не знали, но видели в окно, как их мама – экспедитор, выходя их служебного фургона, постоянно заносит в подъезд тяжелые сумки. Я детей принарядила, дала в руки пару хороших книг, и они унеслись праздновать. Через час вернулись молчаливые. На мой вопрос, как им праздновалось, ответили: - Там столько всего было!!! Даже  КЛУБНИКА!... Мы поели и ушли … Не понимаем, как люди живут…У них нет ни КНИГ, ни ГИТАРЫ, ни ПИАНИНО!!! 
 
Порядок мы наводили все вместе по пятницам. Вечером, в восьмом часу я возвращалась с работы и объявляла санитарный час и на этот час ставила долгоиграющую пластинку. Каждый знал свою зону уборки и старался  лучше и поскорее ее завершить. Потом вчетвером мы обходили  все углы с пристальной проверкой и выявляли победителя. Герою вручали приз, приготовленный заранее. 
А то, что каждое утро, отправив всех, кого на службу, кого в садик, кого в школу, я до ухода на работу ползала по всем комнатам с тряпкой и пылесосом, они, конечно, не знали. Они ждали пятницу и приз.
Бывали пятницы, когда Наташеньке надо было усиленно заниматься перед академическими концертами или конкурсами. Или Володя на работе уставал и начинал бунтовать, мол, вечно ты - «Порядочек! Порядочек!!!», или малой нездоровилось. Тогда уж пятница переносилась в мою субботу со всеми женскими делами: уборкой, стиркой, готовкой.
Кухня соседствовала с детской. Мы пробили стену, поставили раздвижную дверь, и дети, заглядывая, всегда знали, что их ждет на обед, потерей аппетита у нас, слава Богу, никто никогда не страдал, покушать любили все.
Стены нашей спальни обтянули ситцем. Выглядело это завораживающе. Комната стала словно шкатулка, в ней хорошо поместились две деревянные кровати. Здесь следует оговориться. Несмотря на то, что наши кровати стояли вплотную, спали мы обычно далеко врозь. У меня по-прежнему не возникало желания супружеских отношений. Володя был внимательным мужем, отличным мужчиной, но в постели мне было скучно и однообразно. Как всегда, как положено…       
Муж, каюсь, очень страдал от моего равнодушия. Понимая это, чтоб не расстраивать его, я научилась талантливо притворяться. С огромным трудом   соглашалась с его желаниями. Но, даже в интимные минуты, не могла отдаться чувству, отключить голову, не думать о посторонних вещах. Лежала и ждала, когда же  освобожусь, чтоб открыть новую книгу, ожидающую меня на  прикроватном столике.

Книга стала моей страстью. Когда я получала образцы поступившей литературы, у меня от нетерпения начинали вибрировать локти, и я успокаивалась, лишь просмотрев все новинки. А если не доставался единственный экземпляр заинтересовавшей меня книги, тут же поднималась высокая температура, и меня начинало знобить.
Все годы, пока я работала в книжной торговле, двадцать пять лет, мы жили на зарплату мужа. Все свои деньги я тратила только на книги.
К радости коллег, у меня был свой, как им казалось, специфический вкус, им «моя» книга часто была не нужна. У нас в коллективе даже появилась новая оценка книги: «Книга для Зинаиды». Одним из первых так «обозвали» томик Мэлора Стуруа «Время: по Гринвичу и по существу».
Где бы ни была, я не проходила мимо книжного киоска, пока хоть издалека, через головы людей, не окидывала взглядом прилавок. Умела моментально определить их содержание и заложенную в них  ценность.    
Долгая работа с книгой научила меня читать очень быстро, «по-диагонали». При такой скорости за вечер я прочитывала пару книг, или знакомилась со стопой новинок. Выключать свет в три часа ночи для меня с юности было делом обычным. Поэтому, все более-менее интересные книги, изданные в стране за двадцать пять лет, мне знакомы или прочитаны. Я и сейчас, через многие годы, когда вижу читающего человека, всегда стараюсь определить по переплету, по корешку или обрезу, что за книгу он держит в руках.

Байконур построили на высоком берегу Сыр – Дарьи. В наши годы река была полноводной и широкой с множеством зеленых островов. В километре от города, мужички осваивая берег, начали строить гаражи под катера. Зону назвали «Катерной».
Магазин «Турист» отозвался на заявки жителей и в продаже появились катера «Прогресс» и лодки «Казанки».
В нашей компании все семьи поднатужились и купили катера. Купили катер, правда в кредит, и мы. Модернизировали на свой вкус, дали имя, получили номер, и началась интересная катерная жизнь. Длилась она с середины апреля по конец октября. Мужчины, помогая друг другу, собирали из брошенного на площадках металла, гаражи для катеров, а мы – женщины, учились жить и готовить по-походному. Мы становились заядлыми туристами.
Огромное наслаждение, эскадрой в шесть – восемь катеров идти строем в фарватере вдоль городского пляжа, управлять на воде тридцатью лошадиными силами.  Когда мне очень хотелось почувствовать себя капитаном, Володя уступал мне место за рулем, я включала предельную скорость, катер несся почти отрываясь от воды, а я от восторга возвращалась в детство. На носу катера, украшая его, гордо восседал наш спаниель, и ветер развевал его длинные уши. Но чаще, мы уходили на два выходных дня вниз по течению. На острова.    
По пятницам, после работы, переделав все срочные домашние дела, мы, нагрузившись продуктами, собирались поздно вечером у кого-нибудь в квартире, обсуждали будущий маршрут, поднимали сонных детей и собак и табором двигались в сторону «Катерной». Уже ночью, в кромешной темноте, при полной оснастке, с палатками, сетями, удочками и необходимым скарбом, тихо отчаливали и, не заводя моторов, пригибая головы, ощупывая веслами дно, проходили под низким понтоном, соединяющим два берега реки. Как только выходили на широкое русло предоставляли катерам самостоятельно плыть по течению, а сами укладывались спать. На рассвете мы оказывались всегда в одном и том же месте у любимого острова. 
Мужчины с собаками тихо уходили рыбачить, а женщины и дети продолжали спать до их возвращения. Ловили рыбу сетью. Когда, в лучах восходящего солнца, вытягивали ее из воды, то серебрилась она от  количества бьющейся в ней рыбы. Ловились жерех, змееголов, усач, сом, лещ, белый амур. Редко щука, а в основном судак. Чистили рыбу тоже мужчины. Сдавали ее нам, разжигали костер и тут уж приступали к работе кухарки.
Вкусно накормить завтраком, обедом и ужином тридцать человек, нужна определенная практика. Мы научились быстро, варили на костре в казанах, воду брали прямо из реки. Чаще всего на завтрак готовили быструю уху и пшенный кулеш. К обеду подавались припасенные овощи, борщи, рыбные котлеты или просто вареная рыба с соусами. А уж поздно вечером лакомились только фирменными, вроде тройной ухи, которая успевала застыть, как холодец и копченой или запеченной рыбой. Запекали в фольге, в костре. В праздники обязательно готовили большой плов. С сайгачатиной.
Два дня на песчаном острове мы жили, словно Робинзоны. Купались, загорали, гонялись на катерах и много плавали. Я плавать не умею, так и не научилась. Плескалась с детьми у берега. Но, на водные лыжи, проснувшаяся во мне Зойка, встала бесстрашно, и я могла лихо выскочить на них из воды и пронестись вслед за катером, на удивление нашим располневшим женщинам.
      
Как-то мы причалили к острову и, выйдя на берег, я увидела бегущего навстречу мне из высокой травы маленького орущего во весь клюв птенца. Мы так и не поняли, что за птица. Для утенка он был великоват, возможно, это был гусенок или лебеденок. Это существо ходило за мной по пятам двое суток. Он ел из моих рук и спал в нашей палатке. Спаниель был оскорблен, ему категорически запретили даже понюхать птичку. 
А когда воскресным вечером мы отчаливали от острова, то он таким беспомощным и одиноким выглядел на берегу, что мы решили взять его с собой. 
Дома у нас жила кошка. Неделей раньше она окотилась. И, к  нашему удивлению, после определенной подготовки, кошка облизала птенца и приняла, он спал у кошки под животом вместе с котятами. Мы умирали со смеха, наблюдая, как кошка облизывала птенца, и какое недоуменное удивление выражало ее «лицо», натыкаясь на птичий клюв. Сцена была уморительно доброй и забавной.
Прожил гусенок с нами четыре дня. Его пронзительный голос собрал к нашей лоджии кошек со всей округи. Спаниель мужественно защищал дом, но один кот оказался хитрее собаки. На невероятной скорости он пронесся по комнатам и у нас на глазах выскочил прочь через лоджию с птенцом в зубах. Наши девчонки ревели в голос. И мне хотелось подвывать вместе с ними.
Когда дети подросли, я взяла за правило каждую осень в свой выходной день, а он у меня был в четверг, устраивать «Праздник осени». В начале октября город очень красив. Листья деревьев и кустарников раскрашиваются в удивительные цвета, небо становится прозрачно голубым, песок под ногами ярко желтым, а осенняя погода на Байконуре почти месяц не жаркая, просто ласковая. 
В выбранный день отменялись школа и детский садик. Мы удобно одевались и шли гулять. За день обходили пешком все интересные места: парк, берег реки, источник, стадион, мемориальные скверы и аллеи города. Возможно благодаря этим «Праздникам осени» наши дети полюбили Байконур.   

Между тем, моя работа изменилась. Меня взяли в Управление Военторга на должность товароведа по книге. Проще, вся книжная торговля на Байконуре замыкалась на мне. А это множество магазинчиков на площадках, в городе Аральске  и наш центральный магазин «Военная книга». Теперь мое основное руководство находилось в Москве. И туда я должна была ежеквартально ездить в командировки. С отчетами, с заказами, с перспективными тематическими планами и на совещания. Я работала с упоением даже с наслаждением. Так, вероятно, бывает, когда человек прошел все этапы профессии и знает все в своем деле.
Как оказалось, в мои обязанности входило иногда быть гидом для гостей. В город приезжали на гастроли артисты, оркестры, ансамбли. Политотдел поручал мне, словно я была «отделом культуры» показать им город. А порой и помочь сделать покупки «дефицитных» дубленок, шапок,  других вещей или продуктов.   
 
 Годы шли. Володя уже был майором.  Дети подрастали. Пошла в две школы и Женечка. Правда, в музыкальной школе Наташиных успехов у нее не было. Но, была по-прежнему красива, удивительно сложена и настолько хорошо двигалась, что педагог по художественной гимнастике советовала отдать ее в хореографическое училище.
И тут, к нам на гастроли приехал ансамбль «Березка». Я побывала на репетиции, очаровалась руководительницей Мирочкой Кольцовой и пригласила ее с мужем в гости к нам домой. 
Собралась вся катерная компания. Рассказы, музыка, песни, танцы, смех звучали всю ночь. А Женечка нам танцевала свои экспромты. За что получила в подарок от «Березки» атласные балетные туфельки.  Вечеринка настолько удалась, что мы разошлись лишь в шестом часу утра. На другой день Мира Михайловна показывала своим коллегам Женю. Выглядело это любопытно. Они поставили девочку на высокий стул, велели вытянуть шейку и начали ее гнуть и вытягивать по всем суставам и позвоночнику. Измеряли рост, ноги, руки, плечи, сажали на «шпагат», смотрели выворотность ступней и коленей. Потом объявили, что этот ребенок балетный, и мы должны  незамедлительно отдать ее в хореографическое училище. Как вариант, в студию при их ансамбле.
После их отъезда я недолго рассуждала. Довольно быстро поняла, что «балетные» планы не для нас. Слишком далеко мы жили от Москвы, а оставлять ребенка в интернате я не могла. Решила, жизнь покажет, возможно, и еще на что-то способна наша девочка.

Ранней весной, в воскресный день, наши дети отправились с собакой гулять. Через несколько минут после того, как я их проводила, мы  с Володей услышали за дверью громкий плач в два голоса. За дверью стояли дочери, на руках у Наташеньки лежало бездыханное тельце спаниеля. Как оказалось, пес облаял проезжающий мимо грузовик и, не заметив прицепа, попал под него. Грустили мы все. Печаль была долгая, дети вечерами, вспоминая любимого спаниеля, плакали. Успокаивая их, я дала им в руки «собачью» энциклопедию и неосторожно пообещала купить любую выбранную ими собаку. Они выбрали… Сенбернара. Ну, откуда может появиться в пустыне с жарой под пятьдесят градусов, лохматый огромный сенбернар? Он здесь просто не выживет….Думала я.
Однако благодаря этому случаю, я знаю, что желания обязательно сбываются, как в той песне, что я пела в юности: - «если только сильно пожелаешь».
Через пару дней я шла утром на работу и, переходя ближний сквер, увидела…О! Чудо!...  навстречу мне идет девочка и ведет на веревочке Существо непонятного происхождения, то ли медвежонок, то ли собачонок. По тропинке шествовал рыжий пушистый шар с белой мордочкой и белой звездой на лбу, сзади из шара тянулся крысиный голый хвост.
Существо оказалось полуторамесячным щенком сенбернара. К тому же, у хозяев родился ребенок, и они искали, кому бы его продать, двум младенцем в однокомнатной квартире не было места.
Вот так неожиданно, ко всеобщей радости, у нас появился сенбернар королевских кровей Пинчо. Его покладистый спокойный характер позволил ему удивительно вписаться в нашу семью. Мы растили его и ухаживали за ним всей семьей, как за редким растением, как за ребенком.
 
Если спаниелю прогулки по реке были в радость, то для сенбернара даже поход на «катерную» был испытанием. В первое лето мы его носили на руках, он не выносил местной жары и страдал от дальней дороги. В катере он втискивался под приборную доску, а свою крупную лохматую голову, обычно покрытую панамкой, доверчиво клал мне на колени. На острове он был всеобщим любимцем, но сторонился желающих погладить или обнять его чужих людей. А пьяным или курящим людям умел выразить такую неприязнь, что те обходили его стороной.
Постепенно Пинчо превратился в редкой красоты мощную крупную собаку, с удивительно красивой, рыжей с белыми пятнами, кудрявой шерстью. С длинным очень пушистым хвостом, с внимательным взглядом и неспешным шагом сильного существа. 
Он принял на себя неусыпную охрану членов нашей семьи. Молча издалека, будто бы невзначай, громко вздыхая, наблюдал за нами и глухим грозным рыком не позволял чужим людям никаких резких движений в нашу сторону. Со временем мы стали в сопровождении Пинчо провожать до дома припозднившихся гостей. Причем, я могла это делать без Володи, одна. В один из таких вечеров, вернее, уже ночей, я с собакой возвращалась домой. Неожиданно из-за угла  появился любвеобильный мужичек, громко стал восхищаться собакой и протянул руку, чтоб погладить. В следующее мгновение в полной тишине его рука оказалась сжатой мощными клыками.  Мужик взвыл. Пес посмотрел на меня, получил молчаливое согласие и только тогда отпустил дядьку.
Самое интересное: разглядывая вместе с «пострадавшим» руку, мы не обнаружили  никаких следов захвата.  Пинчо не был кровожадным, он просто сдавливал руку, не прокусывая ее. 
Кажущееся сонное выражение его глаз скрывало внимательное присутствие при всех событиях, проходивших в доме. Перед приходом гостей мы его обильно кормили и просили хорошо себя вести. Всех приходящих он давно знал, вырос у них на глазах, но своей любви никому не показывал. В часы застолья лежал на пороге гостиной, своей массой перекрывая вход, и делал вид, будто его ничего не интересовало.
Как только начинались танцы, он садился в угол и наблюдал, кто с нами танцует. Танцевать в паре с Володей он мне разрешал, но, как только я оказывалась в объятиях другого мужчины, он поднимался, громко вздыхал и, выходя в центр комнаты, вставал между нами, всей своей массой прислонившись к моим коленям, не давал сделать и шага. Сдвинуть или уговорить его уйти, было невозможно. Поразительно, Володе он позволял танцевать и веселиться с любой женщиной.

Каюсь, но должна признаться в том, что бывало, вечером, вернувшись с работы и застав в доме беспорядок или незавершенные дела, позволяла себе взять ремень или отшлепать своих девчонок за нерадивость. В глубине души, я понимала, что веду себя отвратительно, помнила свое детство, знала, и мои дети не простят мне это никогда, но подняв в сердцах руку однажды, очень трудно себя контролировать. 
Осознала я чудовищность своего поведения благодаря Пинчо. В момент, когда с возмущением и криком я схватила ремень, и уже было занесла его над Наташей, пес, загородив ребенка, стеной встал между нами, с рыком оскалив на меня зубы. В тот миг я словно очнулась, словно с моей души спала пелена. Больше никогда я не позволяла себе бить детей.

Незадолго до весенних каникул Наташенька, участвуя в областном конкурсе «Юный пианист» получила второе место. Это дало ей право представлять наш город и область на республиканском конкурсе в Алма-Ате. Музыкальная школа направила Наташу в казахстанскую столицу в сопровождении педагога, моей Главной приятельницы. А я, имея связи с Алма-Атинским книготоргом, взяла туда командировку. В Алма-Ату мы приехали втроем.
 По итогам конкурса Наташеньке вручили медаль лауреата, и жизнь поставила перед нами сложный вопрос: - Учиться ли музыке дальше или  идти в другую профессию? До окончания музыкальной школы оставался один год. Год на раздумье. Решение усложнялось тем, что в общеобразовательной школе Наташа была почти отличницей и, если решиться на поступление в музыкальное училище, то она успевала закончить только девять классов. И все-таки оставить музыку не видя другой определенной цели, мы не решились. Наташины педагоги стали готовить ее к поступлению в Саратовское музыкальное училище, при Консерватории.

До конкурса, в дни репетиций, я оставила Наташеньку на Главную приятельницу, а сама отправилась навестить Володиных родственников. Так как поездка сложилась в одночасье, то о возможном визите не сообщала. Пару часов на автобусе, и я оказалась в поселке, куда пятнадцать лет назад мы с Володей приезжали молодоженами. Свекровь уже переехала из барака. Первый же прохожий показал мне пятиэтажку, где она проживала.
Мама показалась мне спокойной, уравновешенной и очень красиво стареющей женщиной. Была довольна жизнью, счастлива, радовалась тому, что четверо детей получили хорошее образование, прекрасно жили и ее почти не тревожили. Средняя дочь жила невдалеке, на окраине Алма-Аты,  они постоянно  виделись и мама не чувствовала себя одинокой.
Радости от встречи мы не почувствовали. Иного и не могло быть, живя далеко и обособленно, люди автоматически теряли связь с близкими людьми. А мы за все годы ни разу не приезжали на родину мужа, в отпуск ездили по путевкам или оставались на месте. С Володиными родственниками почти не переписывались и с ними не встречались. Они никогда нас и не приглашали.
 
Первого сентября Наташенька пошла в девятый класс. К ней за парту посадили новенького из соседнего расформированного класса. Через какое-то время, дочь, пряча улыбку, рассказала, что юноша провожает ее домой, сопровождает на уроки музыки, и что он годом раньше окончил музыкальную школу. По разговору было заметно, мальчик ей нравятся, и она ценит его внимание. А так как она занималась много, и времени для прогулок  почти не оставалось, то я была не против Наташиного сопровождающего.
Ближе к весне она привела его к нам познакомиться. Передо мной стоял очень высокий русый юноша в модном шуршащем пальто. Застенчивая улыбка и неуклюжая степенность говорили, что этот наряд, скорей всего, он взял взаймы у отца. Собственная основательность позволила ему с достоинством представиться. При знакомстве я оценила его внимательный взгляд и гордую неспешность, редкую для пятнадцати лет. Всматриваясь в него, я постепенно забывала все на свете, потому что видела будущее, видела в нем своего зятя. Я полюбила этого мальчика сразу и навсегда.

 С наступлением весенних каникул мы с Наташей поехали в Саратов, в музыкальное училище, на прослушивание. До сих пор помню ледяные руки моей девочки, когда мы переступили заветный порог. На входе нам сказали, что сейчас поздно и нас никто слушать не будет. Я попросила разрешения просто походить по зданию, чтоб освоиться и понять значимость его.
Поднялись на второй этаж, и тихо ступая по безлюдному коридору, двинулись вдоль окон навстречу Наташиной судьбе. Судьба быстрыми шагами приблизилась сзади, обогнала нас, пробежала вперед, оглянулась и встала, осматривая наши напряженные фигуры.
- На прослушивание? – спросила Судьба. Получив утвердительный ответ, направилась в зал, указав и нам туда дорогу.

Что заставило ее остановиться, я не скажу. Может, она рассмотрела и увидела что-то, почувствовала на расстоянии, что у ребенка абсолютный слух? Загадка. В зале села в средние ряды, а Наташе крикнула – «Играй!».
Бедный мой ребенок!!! Я сидела где-то сбоку, вжавшись от страха в старое кресло. Почему было страшно – тоже загадка. Возможно от собственной наглости. Позволили себе прикоснуться к миру БОГОЖИТЕЛЕЙ! Так мне это тогда казалось.
Наташа играла сонату Моцарта. Судьба слушала молча, молча, МОЛЧА!!! Потом начала потихоньку склонять голову, покачиваться, приподнимать плечи..., вскочила и побежала, размахивая платком с плеч, к инструменту! Дальше началось священнодействие... крик… вопли… вопросы… слезы… ответы. Опять игра, другое произведение... снова буйство и заключение: - За месяц до поступления приехать, позвонить и она берется подготовить ее к вступительным экзаменам.

Дальше – больше!  Перед выездом на экзамены, мне позвонила сестра и сказала, что мама отказывается принимать к себе в дом Наташеньку. Страшась возможного, вполне реального ухода папы Бориса из семьи, она решила обратить больше внимания на личную жизнь и, надеясь еще что-то в отношениях поправить, волновалась, что забота о внучке не даст ей полностью посвятить себя мужу и дому.   
Судьба, в ответ на мой отчаянный звонок, пригласила Наташу к себе домой и приняла, словно собственного ребенка. Теперь у нее были две девчонки: дочь Ирка и моя Наташка. Так она их называла. Мало того, взяв отпуск, я тоже поселилась у нее, правда, приняв на себя все заботы о доме, быте, отдыхе. Замечательное было время. Я, нечаянно, прикоснулась к неизвестной мне жизни, к судьбе талантливейшего человека. К ее радостям и тревогам. Как же нам хорошо было вместе! 
Утомленная Судьба, приползала домой под вечер, бросалась на диван, и наступали мои времена. Требовалось много усилий, чтоб восстановить ей силы. К счастью, я уловила ее огромный интерес не только к музыке, но, и к искусству вообще. Это и стало нашим основным лекарством.
В первый раз я оживила ее тем, что в момент бессилия  положила к ногам огромный альбом в коробке - «Кацусико Хокусай». С тех пор я воспринимаю японскую графику через любовь к моей дорогой Судьбе. Вспоминаю, так знакомый мне, глубокий вздох счастья и искреннюю, почти до слез, радость от встречи с редкой книгой. Видимо, Бог дал мне прозорливость вместе с возможностью осуществить мечту людей.
Мои походы в кабинет директора Саратовского облкниготорга стали регулярными и я с радостью дарила Судьбе все, о чем она мечтала, и, что как никто заслуживала, но не надеялась  увидеть на своих книжных полках. Я благодарила Бога за мою профессию. За связи Байконура со всеми городами страны.
После месяца бесконечных занятий в классах училища и в доме у Судьбы, со страхом читая списки поступивших, мы нашли в них и свою фамилию. Сдав отлично все экзамены, Наташенька поступила на отделение фортепьяно, в класс педагога В. Н. Подгайной. Это имя нашей Судьбы. Почему я называю ее Судьбой? Да потому, что Валентина Николаевна была педагогом от Бога. Помимо Училища она преподавала в Консерватории и слыла талантливейшим, известным в стране педагогом. Наша встреча с ней была настоящим чудом. 

Заканчивалось лето, ближе к сентябрю позвонила мама и со слезами сообщила, что они с папой Борисом разводятся и что он собирается разменивать квартиру. Мама плакала и уверяла меня, что только я могу отговорить папу от чудовищных планов. Во мне вновь проснулась Зойка. Тут же я набрала папин номер телефона, и думая, что наговорю ему кучу дерзких слов, я споткнулась о спокойный, удивительно родной, папин голос в телефонной трубке. С Зойкой он говорил всегда только таким голосом,   обычно подтрунивая, а потом и соглашаясь с ней.
В этот наш последний разговор он не шутил, не улыбался, а выслушав мои доводы и просьбу не добивать оставленных беззащитных женщин, твердо пообещал ничего из дома не брать, кроме книг и на размене жилья не настаивать. 

В тот год в отпуск, как ни странно, мы поехали втроем. Мы с Володей и его знакомая, с которой он учился в институте. Сложилось так, что мужу на службе дали путевку на троих с условием, третьей будет эта женщина. Я ее знала, она изредка заходила к нам в дом. Милая, категорически ко всему настроенная, деловая дама. Не замужняя. Рукодельница с хорошим вкусом. Я определила это, когда она сшила несколько красивых платьев Женечке.
Женским чутьем я улавливала, однокурсница к моему мужу неравнодушна, однако понимает, как трудно ей соперничать с нашим домашним бытом, да и со мной в придачу.
Видела, что и Володя в ее присутствии делается краше, веселее и молодцеватей. Становится бодрым студентом. Мне эти перемены даже нравились. Я с удовольствием за ними наблюдала, но не находила в себе  даже каплю ревности.
Тут подоспел общий отпуск, - и мы втроем в санатории «Красная поляна». То, что «Красная поляна» - рай на земле, все знают, рассказывать не надо. Окружающие нас люди радовались горам, воздуху, цветам, бассейну, походу. Володя и его Однокурсница были счастливы всем этим. Я любовалась, глядя на них, на их хорошее настроение, в какой-то степени, даже отошла от них в сторонку.
Вновь, как когда-то в Крыму, я, оказавшись без дела и без своих книг,  несмотря на присутствие мужа, затосковала, что стало подтверждением неприятных мыслей. Мне было с ним не интересно. И страшно захотелось найти достойного мудрого собеседника. Я думала, лишь, о собеседнике не позволяя себе раскрыть эту тему шире. С трудом выдержав три недели отпуска, я, изображая удовольствие от отдыха, в прежнем составе вернулась домой.         

Между тем, наступила долгая разлука с Наташенькой. Она уехала учиться в Саратов. Рассталась она и со своим провожатым. Звали его Игорь. Несмотря на Наташино отсутствие, приходил он к нам ежедневно, стал своим человеком в доме, и как-то попросил взять в очередной поход на катерах своего отца. Место в катере нашлось, приглашение, конечно же, было дано.   
В пятницу под вечер наша эскадра в шесть катеров стояла на причале, ожидая меня. Я в трениках и в клетчатой рубашке, с заплетенными в две косички волосами, крутя педали, мчалась по городу на велосипеде в предвкушении праздника. Обогнув гаражи на «катерной», выскочила на высокий берег реки, и под радостные вопли ожидающих меня друзей, на предельной скорости рванула к ним, к самой воде.
Издали я успела приметить мужика, который, словно Геркулес, нес на плече весла всех шести катеров. Он обернулся, посмотрел в мою сторону и весла, медленно, как в замедленном кадре, посыпались на песок.   
Сравнение с обнаженным Геркулесом мелькнуло не случайно. Высокий, светловолосый мужчина, с прекрасно вылепленными плечами, мускулистой спиной и бойцовски развитыми ногами, стоял напротив меня и молчал. Не знаю почему. Я же молчала, потому что опешила, увидев живую античную скульптуру с удивительно нежной кожей, светящуюся мраморным светом. Если бы не  свалившиеся с него, лежащие между нами весла, я, пожалуй, кинулась бы его обнимать.
Поправив на переносице очки и смущаясь от затянувшейся паузы, Геркулес на мой вопрос, является ли он отцом Игоря, согласно закивал головой, не произнеся ни единого звука.

В том походе царила удивительная атмосфера. Женщины были подчеркнуто женственными, а мужчины старательно мужественными, активными и находчивыми. Сойдя на берег, Геннадий, так звали Геркулеса, забрал из катера старенький рюкзак, удочки и надув привезенную с собой резиновую лодку отчалил, в поисках рыбной заводи.
Вернулся под вечер, с большим уловом. Тут же разжег костер и устроил собственную кухню. Кормил он всех удивительно доброжелательно и вкусно. А, когда подал всем желающим по чашке замечательного кофе, то, думаю, в него влюбились безоговорочно все наши женщины.
На другой день, Геннадий с нашими мужьями тянул сети, чистил рыбу, осваивал водные лыжи, с трудом вытягивая свое нелегкое тело из воды и под вечер вторых суток, ко времени возвращения домой, стал своим человеком в нашей компании. 
В следующий раз он пошел в поход с недавно  вернувшейся из Ленинграда женой и с сыном. Его жена, Лидия, невысокая, слегка располневшая женщина, для своих сорока с небольшим лет, была еще красива и нежна. Немногословна, слегка капризна и нетороплива. Прекрасно умела владеть почти детской интонацией своего голоса, благодаря чему муж и сын, молча, выполняли все ее прихоти. 

В начале октября, когда стало по-осеннему прохладно, Володя и я, прихватив Геннадия с Лидой, отправились в один из последних походов уходящего сезона. Порыбачить и просто отдохнуть. А, может быть, чтоб поближе познакомиться. Мужчины поставили сеть, а когда под вечер стали тянуть ее, то обнаружили, сеть на значительной глубине зацепилась за корягу. Это было совсем некстати. Собирались домой, палатки сняли и прятались под ними от пронизывающего ветра.
Нырять в холодную воду Володе и Геннадию пришлось по очереди. Лида предложила, так же по очереди, согревать мужичков собственными  телами. Мы легли на еще теплый песок, накрылись палаткой и укладывали между собой мокрого дрожащего рыбака. Пока Геннадий пытался расправиться с корягой, мы с Лидой отогревали Володю, потом нырял мой муж, а мы согревали Геннадия.
Все это казалось весело и, даже, забавно. Мы смеялись. Хохотала и я. Но, лишь, до того момента, пока вдоль моей обнаженной ноги ни легла холодная, напряженная, мокрая нога Геннадия. И пока ко мне не прикоснулось его плечо и каменное бедро. Понимая друг друга наши ноги, сами по себе, вдруг, начали тихо вибрировать и в сладком порыве неуловимо, не шевелясь, мышцами стали обнимать и гладить тесно прижатую ногу, получая в ответ такую же ласку.
Я онемела. Потом испугалась, оттого что поняла, этого состояния я ждала и искала долгие годы.

 Игорек продолжал каждый вечер приходить к нам.  Занимался с Женей, делал свои уроки, смотрел телевизор, много читал. Засиживался допоздна и прощался с заметной грустью. Володя продолжал учиться в вечернем институте, возвращался обычно ближе к двенадцати, а Игорь, дождавшись его, уходил. Мне было непонятно, что вынуждало юношу все свободное время проводить у нас, а не у себя дома.
Я тогда не знала, пока сын был у нас, напротив, отогреваясь светом наших окон, на соседней аллее часами сидел и его отец.

После ноябрьских праздников я уезжала в очередную командировку. Обычно по дороге в Москву, я завозила  в голодный Саратов чемодан продуктов и чемодан книг для Валентины Николаевны, потому багаж у меня сложился тяжелый. Выяснив, что провожатых у меня не будет, Лида предложила услуги Геннадия. Они недавно купили «Жигуленка», и он только что получил права. Конечно, я с удовольствием согласилась.
В тесном пространстве машины, я вновь почувствовала знакомое ощущение волнения и магнетизма странного притяжения к этому человеку. Всю дорогу до станции я что-то лихорадочно говорила, смеялась, размахивая руками, а водитель, в нахлобученной на глаза серой шапке и топорщащейся шинели, не проронив ни слова, нахохлившись, будто зажатый рулем и креслом, изредка мрачно поблескивал в мою сторону стеклами очков. 
Остановив около вокзала машину, он неуклюже, торопясь, выбрался из нее, выхватил из багажника мои чемоданы и, подхватив их, словно они ничего не весили, побежал, слегка косолапя и припадая на правую ногу, к моему вагону. Я в растерянности бежала за ним, забралась на подножку, в поисках места пробежала до конца вагона. Геннадий торопливо затолкал вещи на багажную полку, повернулся к выходу, и… остановился, глядя мне в лицо. Говорить было не о чем, мы смотрели друг на друга, думали одно и то же, и не понимали, зачем расстаемся.

В Саратове меня встретили мама и дочь. Главной новостью было, что состоялся развод, и папа все-таки ушел к другой женщине. Он взял с собой только книги. Но куда страшней было слышать, что Лялька вместе со своей компанией отсидела срок за воровство, что в тюрьме потеряла почти все зубы. Что папа помог ей с дантистом, оплатил золото и теперь, к своему ужасу, я видела, как сестра улыбалась мне, отсвечивая золотым ртом. 
Мне стало страшно осознавать, что они: мама, сестра и Наташенька живут вместе, узнать, что Лялька частенько не ночует дома, что может свалиться и спать на любой скамейке, а когда возвращается, то обычно пьяная. Я не услышала в доме простого человеческого разговора, мама с Лялькой постоянно переругивались, обвиняя и упрекая друг друга во всяких  грехах. Жить с ними моей девочке, как и мне когда-то, было невероятно трудно, но другого жилья не предвиделось и я, как могла, попыталась ребенку внушить, что домашние ссоры ее не касаются. Главное для нее – учеба. Насколько успешно она училась, я не знала, вернее, не понимала, а Валентина Николаевна при встречах мне говорила, что ею довольна.

Дни в командировке летят быстро. Днем бегаешь по кабинетам, вечерами по театрам. Для приезжих людей даже простые прогулки по Москве кажутся праздником. Смешаться с толпой на улице, спуститься в метро, побродить по ГУМу для людей, живущих в маленьких городках, всегда возможность нового ощущения, а если много лет живешь за колючей проволокой, то получаешь забытое состояние свободы.  Людям столицы этого не понять. Благодаря командировкам мне удалось попасть на спектакль А.Райкина, увидеть М.Плисецкую в Большом театре, освоиться и не блуждать в центре Москвы. 
Завершив дела и загрузив книжными находками свои чемоданы, я уже без пересадок самолетом, напрямую, вернулась домой.
 
К тридцати пяти годам, как казалось мне, наша жизнь сложилась вполне достойно. Мы имели все, о чем мечтали в юности. Повзрослевшие умные красивые дети, интересная работа, круг друзей – единомышленников, прекрасный отдых, хорошая домашняя библиотека, удобная просторная квартира – все это у нас было. Да и на здоровье мы с Володей не жаловались.
И именно в этот, благополучный период я начала пристальнее вглядываться в своего мужа. Прислушиваться к его речам, присматриваться к привычкам, к поведению в компании, где он обычно был «рубаха – парень» с гитарой в руках. Ловила себя на том, что порой гордилась им, а иногда мне становилось до зажмуривания стыдно его заметной ограниченности. От надувной значительности, которую, как я видела, он старательно в себе взращивал. А более всего меня отвращали его многозначительные покряхтывания, покашливания и беспрерывное курение «Беломора» или «Примы». Вдруг заметила, что у него короткие ноги, квадратные, словно обрубленные пальцы рук, увидела, что он подобострастно мне улыбается и сутулится, отчего делается меньше меня ростом и очень жалким.
Много позже я поняла, тогда еще неосознанно вглядываясь в Володю, я искала ему замену. Искала причину, почему искала замену. В постели все было, как и раньше, только, пожалуй, я стала терпимей и искусней в  притворстве. Убеждала себя, муж ни в чем не виноват, он замечательный мужчина. Постоянно обвиняя себя, свою холодную натуру, я прожила все пятнадцать лет, собираясь так жить и дальше.
 
Новый год мы обычно встречали на банкете в кругу коллег. Моих или Володиных. Тот Новогодний бал обещал быть чудесным. В огромном зале нашлось место для стола, за которым поместилась вся наша компания.  Чувствуя постоянное желание Лиды быть к нам ближе, я пригласила и ее с Геннадием. Скорее всего, мое приглашение было не бескорыстным, я искала и шла навстречу возможному еще неосознанному счастью.         
Вечер для меня начался с молчаливого удивления. Когда Геннадий снял пальто, то оказался одетым в белую нейлоновую рубашку, сквозь которую отчетливо просвечивала тельняшка, а Лида пришла в кримпленовом полосатом  платье, явно ей тесном и заношенном. На фоне изыскано одетых в вечерние наряды людей, они явно выделялись, было похоже, что они впервые пришли на подобный праздник.
Интересная программа, шутки, смех за столом,… а меня сковывало тревожное ожидание. Напротив сидел Геннадий, я вновь чувствовала его притяжение. Заиграл духовой оркестр, пары закружились в вальсе, я же, боялась шелохнуться и тронуться с места. Мне казалось, все видят, как меня тянет к нему, как я, грешная, хочу оказаться в его руках.

И тут Володя пригласил Лиду на танец. Не помню, как оказались в танцевальном зале и мы с Геннадием. Зал освещался лишь гирляндами елок, задрапированные белым тюлем окна в полумраке казались снежными сугробами, а фанерные Дед мороз и Снегурочка нам улыбались многообещающе. Вокруг кружились пары, но, мы никого не видели, мы были одни. Вернее, мы стали ОДНО!         
  Оркестр играл танец за танцем, обнявшись, не размыкая объятий и губ, не различая мелодий, музыка была в нас самих, мы словно парили надо всем живущим, надо всем миром и готовы были унестись с тем потоком, что поднял нас в другую жизнь, в другое измерение. 
Грохот падающих декораций отрезвил нас. В своем полете мы сбили Деда мороза. И очнулись.
За столом нашего долгого отсутствия не заметили, или сделали вид, что не заметили. Во всяком случае, никаких упреков от Володи или Лиды мы не услышали.

Надо было жить дальше. Мы стали стараться жить. Но, как прежде, не получалось. Все, что бы я ни планировала сделать, или куда-то пойти,  имело  смысл только тогда, если итогом этого дела или прогулки, была встреча с Геннадием.

Наташин приезд на зимние каникулы послужил поводом для нескольких встреч наших семей у нас и у них. После ее отъезда, под вечер, Игорек по-прежнему приходил к нам. Подолгу разговаривая с ним, я стала понимать, что таким образом юноша просто уходит из «холодного» дома. А, как жилось его отцу, Геннадию? С его слов, примерно так….

Нет! Сегодня он вновь не пойдёт домой. Дома его ждал настороженный взгляд жены и вопрос: - «Где ты был?».
Потоптавшись на месте, Геннадий направился к гаражам. Шершавый скрип песка со снегом и резкий ветер укорачивали его шаг, но он уже несколько лет, задерживаясь на работе или проводя ночи в гараже, не хотел идти домой. Чтобы не выдавать бдительному глазу жены своего присутствия, и не оставлять следов, гаражную дверь открывать не стал, а обошёл сарайчик, тихо отогнул лист жести и пробрался в родную берложку, здесь всегда  было уютно и спокойно. Машинка ждала его.
Устроившись на заднем сидении, он мог, наконец-то, отдохнуть. Заканчивался длинный день. В глазах ещё мелькали рубленые взмахи недовольного начальства, которого сегодня понаехало на планёрку видимо-невидимо, и крики, крики, угрозы.…А чем угрожать-то, за что? И, вообще, что может быть труднее его службы. Два десятка лет в казахских степях. Призывы к подвигам. Нечеловеческие усилия выполнять чьи-то радужные проекты в жутких природных условиях. Строитель! Военный строитель. Подполковник!!! День и ночь, ночь и день…надо, надо, надо!
А, где-то далеко на севере жили его родители, брат и прекрасный город, куда он мог приехать лишь раз в год, и то, если получится. Геннадий улыбнулся,  представив себя выходящим с вокзала на главную улицу родного города. Невский проспект – и …тепло на душе. Совсем  молодым он уезжал с этого вокзала в компании таких же нарядных выпускников - офицериков в морской форме.  В пустыню.…                Но, сейчас надо постараться согреться и уснуть. А завтра, что будет завтра, лучше не думать и не представлять…..

Пробуждение было легким. Геннадий выспался в гараже, словно ребенок  и был готов к любым событиям нового дня. Городок, рано согретый ярким солнцем, просыпался. Местные вагончики, «мотовозы», выстроились в рядок, готовые везти людей на службу за многие километры  в далекую степь. Первые фигурки людей, обычно, в шинелях, редко, в куртках или дамских пальто появились на улицах, все они шли в одном направлении – к поездам, которые, по мере заполнения людьми разных званий и родов войск, с коротким свистком  отходили от платформ, позволяя еще сонным пассажирам часок-другой поспать на своих, всегда «собственных» местах.
Геннадий покинул убежище и, перешагивая через рельсы, вышел на дорогу.
Перед ним вдоль прямой улицы, уходящей в просторное небо, стояли светлые, гармошкой бок – о – бок, пятиэтажки, множеством лоджий напоминающие  теплоходы. Их воздушную перспективу подчеркивали аллеи подросшего напротив парка, благодаря которому Геннадий мог незамеченным, издалека, молиться на любимые окна в одном из домов.
К ним рвалась его душа, и сюда он шел в это утро. Чтобы не столкнуться с Володей и обойти встречных людей, Геннадий перешел улицу в направлении парка, надеясь со скамейки проводить Володю взглядом до мотовоза и подождать отхода всех поездов.
И все-таки они встретились. Доброжелательная улыбка и спокойное  рукопожатие Володи вынудили Геннадия взглянуть на него. Мелкие аккуратные черты лица, хорошо очерченные губы, красивый нос и очень внимательные глаза с тайной смешинкой, словно приглашали к легкой шутке. Среднего роста с подчеркнуто прямой осанкой, обычной для мужчины, позволившего себе взять в жены высокую женщину, этот человек, казалось, всегда был доволен погодой, людьми, работой и дарил знакомым свое удовольствие жизнью.
 После короткого приветствия, они разошлись, но каждый знал, что их судьбы пошли параллельно и повороты зависят не от них, а только от нее….

 Я видела эту встречу. Из окон прекрасно просматривалась дорога к перронам и обычно, провожая взглядом из окна мужа на мотовоз, я знала по его походке, по прощальному взмаху руки, с каким настроением он покидает до позднего вечера, а то и на сутки свою семью.   
В это утро я чувствовала, что дороги любимых мною мужчин пересекутся. И действительно, увидела, как Володя, издалека приметив проходящего мимо дома Геннадия, словно сбился с шага и неожиданно направился к нему. Последовало быстрое рукопожатие, несколько жестов в сторону поездов и достойное удаление каждого в свою сторону. Тяжесть этой встречи я ощутила сердцем, но помочь уже ничем не могла.

Зима потихоньку ушла, с апрелем подошел лодочный сезон. У наших мужчин появилось много забот на «катерной». В выходной день, прихватив Женю, ушел туда по делам и Володя. Осторожный звонок в дверь ударил по нервам, по сердцу. Я знала не сомневаясь, – это он!
Впервые, почти через год обоюдного понимания, что мы страдаем друг без друга, он позволил себе позвонить в мою дверь. Наша встреча длилась не больше десяти минут. Мы, обнялись и молча стояли, прислонясь к стене у входной двери, превратившись в неразделимое целое. Превратившись в большое горе.
 
Этим коротким свиданием закончилась такая понятная, с огромным трудом построенная, благополучная жизнь. Эти десять минут окончательно опрокинули мою жизнь, превратив ее в цепочку событий, нанизанных на нить встреч, поиска, ожидания этих встреч, полета на эти встречи. И возвращения…расставания… слезы…
Выручала скамейка в парке, мимо которой мы проходили на работу и обратно. С обратной стороны этой скамейки, если пошарить рукой, можно было найти щель. В эту щель мы закладывали свои ежедневные письма «в несколько строк». Только получив утреннюю записку, можно было дышать и жить дальше,…. до вечера.
А вечером, в любую погоду, я выходила на аллею парка и часами ждала встречи, ждала, пока он вернется с дальней площадки самым поздним мотовозом или грузовиком. Видеть, как он спрыгивает с этого грузовика и бежит ко мне – даже в этом было необъяснимое счастье. Он был уверен, я его всегда жду. А я знала, что он не уйдет, пока не встретится со мной.

В мае наша эскадра открыла очередной лодочный сезон. Лида с Геннадием стали постоянными участниками наших походов. Лида любила уединиться в катере под тентом с книжкой в руках, а Геннадий таскал на плече тяжелую сеть, рыбачил с мужичками или уходил с удочкой на резиновой лодке в тихую заводь. Причем, всегда умудрялся в нужное время оказаться рядом и помочь на кухне. Женщины его обожали.
Моя Главная приятельница призналась, что с появлением Геннадия, она уже с понедельника ждет субботнего похода. Удивительной красоты мужская стать вынуждала женщин любоваться им. А когда он в катере брался за весла и начинал грести, то сидя за его спиной, за его плечами, я, чувствуя запах его кожи, мысленно возвращалась в его объятья и почти теряла сознание.
Потом наступала ночь и новая пытка, - ночевка вчетвером в одной палатке. Мужчины по краям, я и Лида в центре. Конечно же, мы дожидались, пока они уснут, а потом искали способа прикоснуться друг к другу хоть краешком ноги или кончиком пальца.

Весна в семье Геннадия уже несколько лет связывалась с началом работ на огороде. Несколько лет назад город выделил желающим по несколько соток земли (вернее, песка) под посадки овощей. Желающих набралось много. Люди семьями обрабатывали «собственную землю», добывали навоз, вносили удобрения, каждый вечер поливали бывшую целину и к осени получали потрясающие урожаи.
Песчаник оказался благодарным человеку за его труд и любой овощ на этих сотках прекрасно созревал. Не давала урожая только наша родная российская картошка. Зато, помидоры вырастали в килограмм весом.  Конечно, урожай зависел от семян, от вложенного труда. Лида в своем огороде видела объединяющий стимул. И на покупку «Жигуленка» она надеялась, как на возможность чаще и дольше, до позднего вечера, до темноты трудиться на огороде.

Так было до встречи с нами. А, в это лето огород стал тяжелой обязанностью. «Жигуленок» все чаще уезжал другим маршрутом, а Лиде или Игорю, чтоб полить грядки, приходилось ездить городским автобусом.
 В будни, в редкие дневные часы, когда Геннадий был свободен, я убегала с работы, и мы до вечера уезжали  «Жигуленком» далеко в степь или на глухой берег Сыр – Дарьи. Там он учил меня водить машину, там мы любили друг друга и пытались понять, что же с нами происходит.

В середине лета в город приехала на гастроли Алла Пугачева. Шел семьдесят седьмой год, она уже спела своего «Арлекино» и стала известной певицей. В первый день быть гидом при ней, Политотдел поручил мне. Около часа мы повозили ее по городу на «Волге» и передали военным, она очень хотела посмотреть, откуда запускают ракеты. Алла была не совсем здорова, нее болело горло, планировались три концерта и мы очень волновались за ее здоровье и за концерты. Напрасно, концерты состоялись, успех был потрясающим. 
Она загипнотизировала зал моментально, с первой же песни «Хорошо!!!» зал поверил певице, публика замерла,  глядя на эту хрупкую артистку в зеленом «размахае», вслушивалась в каждое слово, в каждую ноту, произнесенную, как исповедь. Люди с восторгом подчинились ее настроению, меняющемуся с каждой песней, с каждым куплетом. Песней она рассказывала о себе, о тоске по самому любимому, о маленькой дочери.  Аккомпанируя себе на рояле, она молила его «приезжай хоть на денек, на минуту приезжай…!!!».
И мы тосковали с ней, и молили вместе с ней. На том концерте «в восьмом ряду» сидели втроем Геннадий, я и Володя. Ладонь правой руки держал мой любимый муж, другую сжимал любимый любовник…
 
   Через три месяца мук, отчаяния и страшной вины, мы решили признаться супругам в наших отношениях и просить их дать нам свободу. Реакция была неожиданной. Володя, выслушав мое слезное признание, обнял меня и сказал:
- Ничего неожиданного нет, я обо всем догадывался. Но, я знаю, это пройдет, как корь! И все будет, как прежде! Подумай о Наташе с Игорем…
Действительно, Игорек продолжал бывать у нас и очень ждал Наташу, она должна была скоро приехать на каникулы.
А Лида, получив от мужа такое признание, решила действовать круто. Она на другой же день воспользовалась связями и перевела Геннадия служить на дальний объект, в город Аральск, за двести километров,

Бедная Лида, она не понимала, что каждый из нас рожден свободным, и если душа рвется на волю, то никакие обязательства, доводы, даже страх гибели не удержат это вечное стремление. Человек сам решает, как и где ему жить.
В нашем случае, перевод не стал «дальним». У меня в Аральске был книжный магазин, куда я спокойно могла доехать поездом или долететь в командировку военторговским самолетом – вертолетом, хоть на неделю….   
Все, чем я раньше жила: моя семья, мой дом, моя работа, теперь имели смысл, если не мешали нашим встречам. Нашими  помощниками стали «Жигуленок», телефон, телефонистка на коммутаторе и срочные почтовые телеграммы. Геннадий уехал в Аральск, поселился в гостинице и стал очень редко наведываться домой. Только ради дочурки, по его словам, ради нее он раньше и жил. Светленькая девочка с голубыми глазами росла папиной дочкой. Только папа мог ее уложить спать, и только он понимал все ее капризы и был готов сделать для нее все, что бы она ни пожелала. 

Какие бы страстные разговоры мы ни вели, как бы ни планировали свои поступки и подвиги, наши выводы были безутешными, мы упирались сердцами в безнадежность и нереальность выхода из нашей ситуации. В семьях было по двое детей. Старших требовалась еще поднимать, а младшим было по десять лет, их надо было растить….
В минуты отрезвления мы понимали это, пытались расстаться, но всегда новая волна неуемной страсти и потребности видеть друг друга поглощала нас. После отъезда Геннадия, я бродила по городу, словно потерянная кошка, совершенно одинокая и потухшая. Работа позволяла мне жить в свободном графике, я этим пользовалась и в дни острой тоски обходила за день все места наших встреч, гараж, почту и телеграф, в надежде на очередную весточку.
 Бывало, уходила на вокзал и ждала его поезда, ведь, иногда он приезжал для того, чтоб на вокзале поцеловать меня и тут же уехать обратно.
 Как-то утром он позвонил и сказал, что стоит на развилке дорог и зовет меня ехать на «Жигуленке» в Аральск. Я мигом оформила пропуск и командировку в засекреченный военный городок, куда его поселили, и мы уехали. Дорога к Аральскому морю оказалась ужасная, доехать до Аральска равнозначно подвигу. В основном грунтовая, кое-где присыпанная гравием она перетекает из ямы в колдобину или в белый солончак, с лужей соленой воды.  Мы проехали через множество барханов, ветром занесенных на дорогу. В песке саперной лопаткой прокапывали колею, затем, чтоб удержать  ее укрывали тряпками. Осторожно продвигаясь, подкладывали под колеса все, что попадалось на глаза, вплоть до нательных рубашек.
Двести километров одолели только к вечеру. На пятом этаже  гостиничного номера, впервые ощутив себя свободными от глаз, от времени, от бед мы трое суток не выходили на улицу и принадлежали лишь друг другу.

В октябре Лида увезла мужа в отпуск. В подмосковный Дом отдыха. Как им отдыхалось я знала из его писем, звонков и телеграмм. И, для того, чтоб убедиться в верности эффекта присутствия, я взяла путевку туда же, только на следующий срок. Мало того, чтоб посмотреть на мир его глазами, я поселилась в номере, где они проживали. И совершенно точно знаю, оттого мне в этом номере, в этом Доме отдыха было спокойно и уютно.
Я даже могла, приглушая бесконечную муку, вечерами ходить на танцы, принимать ухаживания кавалеров и ездить на экскурсии.
 Знала, Геннадий в Аральске ждет моего возвращения. Он получил двухкомнатную квартиру и как мог, обставлял ее. На взятые из бухгалтерии канцелярские стулья сшил из белой технической ткани чехлы. Выкопал ночью в одном из дворов круглый стол, за которым стучали «в домино» заядлые игроки. Придумал какие-то шторы, поставил умывальник, добыл железную кровать. Нам казалось, что эта встреча будет решающей и все определяющей.   

Свой отдых я закончила на десять дней раньше и поездом, не задерживаясь в Саратове, а лишь повидавшись на вокзале с Наташенькой и мамой, поехала дальше, в Аральск. Много раз я ездила этой дорогой, но в  тот раз унылые казахстанские степи, кое-где присыпанные снегом, мне казались бесконечными.
Поезд прибыл вечером. Стоянка две минуты. Как только я показалась на ступеньках вагона, меня сгребли сумасшедшие руки в охапку и понесли куда-то под откос. К машине. Мы задыхались от счастья встречи, и потребовалось время, чтоб стронуть машину с места.
Прожили мы в Аральской квартире неделю. В тумане непрерывных объятий договорились, сделав все необходимые дела, я приеду к нему насовсем через полмесяца. На Байконур мы возвращались «Жигуленком». Начались морозы, дорожный песок окреп, и мы доехали без приключений.
Геннадий высадил меня у подъезда, а сам тронулся в ночь, в обратный путь.

И тут уж начались приключения у меня. Володя, позвонив в Саратов, выяснил, что я неделю назад проехала мимо. А коль, до сих пор не вернулась, то, следовательно, остановилась в Аральске. У Геннадия. Этого он простить не мог…
На звонок он мне дверь не открыл, а велел, как в хорошем анекдоте идти туда, откуда я пришла. Конечно, лучшего приема я не заслуживала, Володя был совершенно прав. Но тут за дверью раздался отчаянный рев Женечки: - Пусти-и-и маму!!!... И дверь мне открыли.
Милый мой ребенок, моя дорогая девочка соскучилась, мы давно не виделись, и она весь следующий день не отходила от меня, понимая все и сочувствуя мне. И своему отцу. Володя страдал, старался меня не замечать, но быть чужим и долго молчать не умел. Он хотел говорить, выяснить и понять, почему, ради чего наши судьбы расходятся.
 
Мне не хотелось объяснений и к вечеру следующего дня, без единого слова, неожиданно мы поменялись ролями, будто, виновником нашего молчания был он. Переживая за меня, утром позвонил из Аральска  Геннадий. Я сказала ему, что Володя о нашем свидании знает и моего возвращения не принял.
Дальше случилось непредсказуемое. В двенадцатом часу ночи пришел Геннадий. Встретив его на пороге, я поразилась, как за два дня  может измениться человек. Его лицо почернело, осунулось, превратилось в маску. Выступающие скулы приподняли «домиком» брови, а полные губы сжались в полоску. Любимое мною лицо выражало отчаянье, безысходное горе и крайнюю решительность. Казалось, даже очки потемнели и больше не отражают свет.
Войдя в коридор, глядя мимо меня, он начал непослушными пальцами расстегивать пуговицы на шинели и снимать портупею. Я, не понимая цели его визита, стала помогать ему раздеваться. Тут появился Володя, и мне было велено уйти.
Мужчины прошли в гостиную и сели в кресла за журнальный столик. Я со страхом наблюдала за ними из детской. После некоторого молчания Володя позвал меня и потребовал на стол водки и закуски. Причем, он говорил со мной тоном, какого я не слышала от него никогда, словно я последняя служанка или худшая жена его гарема.   
Разлили по стаканам водку. Молчание продолжалось.
- Ты зачем пришел? – спросил Володя
- Пришел сказать тебе, что я люблю твою жену – ответил Геннадий
- Я тоже ее люблю, и что дальше?
- Отпусти ее….
Водку они так и не выпили. Володя позвал меня и сказал:
- Если хочешь, можешь с ним идти.
Геннадий поднялся и пошел к выходу. Я стала лихорадочно натягивать пальто. Володя наблюдал молча. А когда закрывал за нами дверь, произнес:
- Знай, если ты через полчаса не вернешься, то ты сюда не вернешься никогда.
 
Господи, какие полчаса? Я была рядом с Геннадием, мои мозги тут же полностью отключились. Мои мозги, но не Геннадия…
Оказалось, после звонка мне, он вновь сел в «Жигуленка» и в третий раз за двое суток проделал тот же маршрут в двести километров. Перед тем, как объясниться с Володей, он заехал домой и снова предложил Лиде расстаться. На что получил ответную истерику и рукопашный бой. Немного успокоившись, Лида, понимая неадекватность ситуации, под видом успокаивающего дала мужу «слоновью» дозу снотворного.
После чего Геннадий направился к нам. Отчаянно пытаясь не выпасть из действительности, он вполне резонно провел «объяснение», а когда мы остались вдвоем, то окончательно проснулся. Проснулся, ясно увидел безвыходность своего и моего положения и впал в черную депрессию.
Мы сели в машину и поехали «куда глаза глядят». Выехали за город, Геннадий направил было «Жигуленка» в Аральск, затем свернув на обочину дороги и остановив машину, пересел ко мне на заднее сиденье, крепко обнял и затих. В его облике было столько горя и отчаянья, что мне оставалось только плакать и жалеть его и себя. Мы долго сидели посреди пустынной дороги в темноте декабрьской ночи и не находили слов утешения. Нам нечем было себя успокоить. Мы жили за колючим забором, а военная служба и  погоны не давали мужчине никакого шанса на самостоятельные решения.
Ближе к утру, мы поставили машинку в гараж, сели в нее и закрылись. Не хотелось ни о чем думать, и не хотелось жить. Настойчивый стук в гаражные ворота вынудил впустить пришедшую Лиду. Она вытолкала нас из машины объявив, Володя не находит себе места и послал ее за нами.

Когда мы все вчетвером сели за накрытый стол, то одной бутылки водки нам оказалось мало. И тут-то начались откровенные внутрисемейные выяснения причин сложившейся ситуации. Оказалось, у Лиды длительное время был любовник, он сейчас служит в Москве. Потому, она часто ищет повод съездить туда без объяснения причин. По той же причине они давным-давно поставили супружеские кровати по разным сторонам комнаты и живут, как соседи. Геннадий считал и так можно жить, пока в руки ему не попали любовные письма к его жене. Этого он вынести не мог, и стал в доме редким гостем. Прошло около десяти лет такой жизни. Пока он не встретил меня….
В ответ на такие откровения, нам с Володей рассказать было нечего. Не могли же мы печалиться или хвалиться счастливой семейной жизнью, которую нарушила та же самая встреча….
Лида, проявив бурную активность, поклялась быть верной женой и стала требовать от нас с Геннадием такой же клятвы. Две или три бутылки водки и слезы объяснений сделали свое дело… и мы, под тяжким давлением близких, страдающих из-за нас людей, сдались. Пообещали больше не встречаться и даже не перезваниваться.
На этом наши посиделки закончились. Лида почти на собственных плечах уволокла своего мужа, а я, допив «из-горла» остатки водки, свалилась в пьяном угаре.
Проснулась поздно вечером от собственного плача. Володя сидел рядом. Помог мне одеться, мы вышли на улицу и долго ходили по аллеям подросшего парка. Голова раскалывалась, лицо распухло от слез, а они катились и катились по щекам, по шее, под воротник пальто, я их не вытирала, они застывали на ветру, пощипывали и холодили кожу. От меня осталась пустая оболочка. В таком горе я не была никогда…

Потянулись черные дни одиночества. Коллеги по работе старались быть со мной предупредительными, по моему настроению и болезненному виду они решили, что я больна и скрываю свой диагноз. Главная подруга  стала очень нежной и ласковой, а Володя пытался быть веселым и отвлекать меня, предлагая походы в кино, вылазки на «катерную» или застолье друзей. Я видела искусственность всех этих стараний, от них мне становилось только хуже.
Помогала мне дорога. Часами я бродила пустынными улицами, машинально переступая ногами и прокручивая в голове кино наших встреч. В выходные дни, когда я знала, что Геннадий должен быть дома, невидимая, натянутая между нами нить, с болью рассекала мое сердце и ослабевала лишь при приближении к его дому. Эта боль безошибочно мне подсказывала, где сейчас он и что с ним. А он лежал в тяжелейшей простуде с высокой температурой в кровати у окна, периодически поглядывая на улицу, в надежде увидеть меня. 
Три недели холодного, ветреного декабря не дали нам ни одной встречи. Точнее, одна была. Я пришла к нему один раз в своей передаче с экрана телевизора, с книжкой в руках. 
До Нового года оставалось два дня. На совещании коллега взглядом пригласила меня к телефону, я машинально, среди рабочего гвалта взяла трубку…  Он снова ждал меня на вокзале!

В тот день, в тот момент я узнала, как вырастают крылья!
Похудевшие, истосковавшиеся мы забежали в ближайший подъезд казахского дома на станции, поднялись на площадку второго этажа, и, не разнимая объятий, говорили и говорили друг другу ласковые слова, пытаясь залечить ими кровоточащие раны одиночества, безысходности и тоски. Мы рассказывали о трехнедельной муке, плакали и смеялись над ними. Нам казалось, что эта встреча никогда не закончится, но подошел поезд и Геннадий уехал в свой Аральск.
В эти дни у меня появилась добровольная помощница на телефонном коммутаторе. Она умела отыскать Геннадия из-под земли и соединяла нас. Она же меня предупредила, что телефонистки поделились на два лагеря: за нас и против нас, и что другая смена дает его жене прослушивать наши разговоры.

Полной неожиданностью для меня стал вызов в Москву на курсы повышения квалификации. На месяц. Как я не умоляла начальника – полковника освободить меня, он так и не решился отказать Москве. Приказ, есть приказ!
На другой день, с чемоданом в руке, я приехала на работу в надежде предупредить Геннадия по телефону, что уезжаю, и могу остановиться в Аральске на сутки. Моей телефонной помощницы не оказалось, я позвонила «на авось», сообщив о своих планах. В хорошем настроении, разлука казалась еще далекой, я села в вагон и, в предвкушении встречи, спокойно разглядывала привокзальную суету.
В последнюю минуту, когда уже скрипнули тормоза, а поезд почти стронулся с места, я увидела, как по платформе пронеслась Лида и забежала в соседний вагон. И…мы поехали!
От Байконура до Аральска поезд идет почти три часа. Все это время я лихорадочно думала, как быть дальше. То, что задержаться я не смогу, было ясно, но знает ли Геннадий о том, что жена едет в моем поезде. Как она поведет себя, став свидетельницей нашей, даже короткой встречи я догадывалась, но, не представляла себе, как предотвратить возможную сцену.
 
Тепловоз осторожно подтянул состав к Аральской платформе, мой вагон встал напротив здания вокзала. Стоянка три минуты. Я стою у окна. На перроне пусто. Вдруг резко распахнулась вокзальная дверь, из нее вырвался Геннадий и побежал к моему вагону. Я ринулась к выходу в надежде успеть остановить его, но попав в его объятья, задохнулась, уткнувшись в родную грудь.
И тут же с ужасом замечаю, как в проеме вагонной двери появляется Лида, бросается с кулаками на спину Геннадия, затем рвется ко мне, поднимает кулаки в воздух, и я бы получила хороший заслуженный урок, если бы она успела со всего размаха опустить их на меня. Но, Геннадий повернулся к ней и с силой, меня потрясшей своей несоразмерностью, вытолкнул ее из вагона, затем, поцеловал меня и, уже на ходу, выпрыгнул за ней следом. Из окна я успела увидеть на уходящем вдаль перроне безобразно дерущуюся пару. Простоволосая женщина, словно в немом кино,  размахивала кулаками, а мужик  в шинели, пытался  удержать эти кулаки в руке.
 
Месяц командировки казался бесконечным. Я успешно окончила курсы, очередной раз обошла весь центр столицы, наладила свежие рабочие связи и рассуждала, как мне возвращаться домой, поездом через Аральск или самолетом напрямую. Геннадий мне написал:
- Дорога домой только самолетом! Эти слова говорили, у нас ожидается новое время Раздумий.
Вернулась я в апреле. Через неделю взяла командировку в Аральск, хотела узнать, что дальше, что будет дальше. Поздним вечером я стояла под освещенными окнами его Аральской квартиры и кидала в них камешки. Геннадий подошел к открытому окну, с недоумением осмотрел двор, и остолбенел, увидев меня.
Я поднялась на второй этаж и встретила…сдержанный прием. Он складывал вещи, готовился к возвращению на Байконур, в Ленинск. Очень быстро, после непонятной, невнятной встречи я покинула неприветливого хозяина и ушла ночевать в гостиницу. В обратный поезд я села со слезами и с убеждением, что все правильно, что только так, в итоге, и должно было быть.
   
Шел семьдесят восьмой год. Еще никто из нас не знал, что в стране задумывался очередной космический план. Рождалась программа беспилотного космического корабля «Буран». Для запуска требовался новый, значительно более современный и мощный стартовый комплекс, а для филигранного приземления безукоризненная посадочная полоса.
На Байконур  стягивались все лучшие строительные умы и силы. Не оставили в стороне и Геннадия. «Почетного строителя Байконура», таким знаком был отмечен его труд, отозвали из ссылки и бросили на самые ответственные работы, на стартовый комплекс, на внедрение, вкручивание в казахстанский песок стартового стола.
Жадный до интересной работы, он сутками не появлялся в городе. Переночевав в гараже, была теплая весна, он ранним утром возвращался в свой котлован. Целый месяц я ничего о нем не знала, пока однажды по телефону он не попросил меня выйти на улицу. На прежних крыльях я слетела по лестнице, и нашла его в соседнем сквере, он стоял в новенькой военной рубашке, держал букет местного душистого карагача и светился от счастья, словно и не было месяца разлуки. Я удивилась блеску его глаз, помолодевшей улыбке и бодрой уверенности рассуждений. Неожиданно внятно он заявил, что много думал и решил, расстаться со мной никогда не сможет, надо лишь переждать годик – другой.
Все летние месяцы мы встречались почти ежедневно. Утром или вечером, но хоть несколько минут мы должны были видеть друг друга. Читать записки, оставленные в «почте» или, на крайней случай, знать, что обязательно встретимся завтра.

Бывало, посреди рабочего дня мы ненадолго встречались с Геннадием у нас дома. Обычно в эти часы Женечка была в школе. Но, как-то она  вернулась домой раньше обычного и застала нас двоих за обедом. После его ухода она надулась и всем своим детским тельцем и мордочкой стала мне изображать свое неудовольствие. Конечно, она знала про нашу семейную трагедию, и детским умом винила во всем Геннадия, но увидев его у нас, решила действовать. Когда я попыталась с ней заговорить, она, глядя мне в глаза заявила, что «все расскажет папе».
Что мне оставалось делать? Только согласиться. Вечером, за ужином, я объявила Володе, что Женя хочет сказать ему что-то важное. Бедный ребенок! Она уткнулась носом в тарелку и молчала….ничего не могла произнести, пока я ее не выручила, мол, она хотела сказать, но уже забыла про что. Этот случай для Володи остался незамеченным.
Зато я уже знала, что у меня растет дочь, - Папина дочка! И я не ошиблась. Женечка с детства была очень похожа на Володину красавицу маму. Ее удивительная пластика – наследие его родни. И в нашем драматическом случае она взяла сторону своего горячо любимого папы. Если честно, то я была рада за Володю. И не стремилась переубедить ребенка.   
 
В очередном лодочном сезоне в походах я почти не участвовала. В  отсутствии Геннадия наша компания мне казалась неинтересна, скучны вечерние костры и посиделки, я стала равнодушной ко всем, а если и попадала иногда на наш остров, то только для того, чтоб забраться поглубже под тент лодки и спать там в одиночестве.
Володя продолжал ходить на катере. В одиночку или на рыбалку с друзьями. Привозил уйму рыбы, которой я одаривала всех соседей, вплоть до четвертого этажа.
Никакого надзора или контроля над собой со стороны мужа я не чувствовала. Могла в любое время дня или поздним вечером уйти без объяснения причин, вернуться и не объясняться. Считала это естественным,   само собой разумеющемся. При всех моих настроениях в доме был прежний порядок и вкусный ужин.
Володя стал удивительно внимательным и ласковым. Относился ко мне, как к обессиленной бедами женщине. Окончил институт и все вечера был дома. Мне казалось, он был вполне счастлив. Кстати, он считал и себя виновным в моем романе, вернее винил пять лет института, вечерних лекций, из-за которых он приходил домой около полуночи. Возможно, он был прав.

Как-то вечером, заметив мою печаль, он рассказал, что прошедшей зимой у него случился роман с моей Главной подругой. Вернее, Подруга призналась ему в любви, а он попытался ответить ей взаимностью. Рассказывая, он недоуменно посмеивался над собой, мол, надо же как бывает… Ведь знал, что ничего к ней не питает, а хотел попробовать, может быть получится влюбиться. Хотел понять, как это полюбить «чужую».
Его признание меня ни капельки не расстроило, мне было просто любопытно, как долго все это у них длилось. Оказалось, месяца три. Но, Подруга не предавала меня, она якобы, любила, не требуя взаимности. Говорила, что любит и готова ради него на все. Володя от ее жертв отказался, и роман потихоньку затих. Среди знакомых были и еще пары, которые думали, что заболели любовью к «чужому». Не знаю, что это было, может быть, мы их всех заразили своим примером. В конце концов, наша компания распалась, а все семьи остались целыми.

Ближе к осени, я поехала в командировку в Минск на Всесоюзную Книжную ярмарку. После Байконура, прохлада Минска показалась мне холодом, а дождь напомнил, как я не люблю такую погоду. Потрясла Хатынь. Я ходила между печных труб и под печальный звон колокола рыдала в голос. Вечером, сидя в зале Междугороднего телефона, в ожидании родного звонка, вдруг, ощутила знакомую женщинам тошноту, говорящую о беременности.
Позволить себе ребенка мы не могли. В день, когда я вышла из больницы, Лида самолетом снова увозила Геннадия в отпуск. Все самолеты, взлетающие с Байконурского аэропорта, поднимались в воздух и набирали высоту над нашим домом. Я вышла на улицу, проводила самолет и с великим трудом смогла вернуться в дом. Открылось бурное кровотечение.
Понимая, всю опасность ситуации не стала запирать дверь, ушла в спальню и решила полностью положиться на судьбу. Кровь хлестала, а я не старалась ее сдерживать, не звала на помощь «скорую». Я хотела умереть. Наступил чудесный миг тишины, покоя и полного освобождения. Мне стало удивительно легко, чуть грустно и спокойно в новом невесомом состоянии.
И тут раздался звонок прикроватного телефона. Звонила коллега, которая никогда раньше меня не беспокоила. Я еще смогла взять трубку, но говорить внятно уже не могла. Через десять минут она примчалась на «скорой» и я еще помню, как боялась упасть с носилок, когда меня несли по длинной высокой лестнице. И…потолок, палата, капельница!!! Выжила!
В госпитале пролежала больше двух месяцев. Геннадий, вернувшись и отыскав меня, скормил мне всю привезенную из Ленинграда протертую с сахаром бруснику и клюкву. Благодаря живительным ягодам, я поднялась на ноги и стала умолять докторов о выписке.

В эти же дни мы узнали, что наши дети решили будущим летом, на каникулах, по исполнении Наташеньке восемнадцати лет, пожениться. Их решение не было неожиданностью. Дети, хоть и жили в разных городах, но были очень близки. Постоянно переписывались, перезванивались, а Игорек несколько раз ездил в Саратов, останавливался у наших и мама его хорошо принимала. Называла его «мой зятек». Зятек стал неотразимо красивым  молодцем. Учился в авиационном институте и, судя по его рассуждениям, привычкам и делам, должен был стать превосходным мужчиной и мужем.
Нам с Геннадием ничего не оставалось, кроме, как только уступить детям дорогу. Расставаться мы не собирались, решили быть более осмотрительными и осторожными при встречах, чтоб не вызывать домашних скандалов, которые могли бы отразиться на детях.

Володя настолько спокойно относился к создавшейся обстановке, думая, будто она налаживается, что уехал в начале декабря в отпуск по путевке. Я, естественно, ехать с ним отказалась, зная, что декабрь станет для нас с Геннадием счастливым месяцем встреч. Так и вышло, за этом месяц мы стали еще ближе, еще хитрее. Встречались не в нашей квартире, потому мой супруг, явившийся на несколько суток раньше, ничего крамольного в доме не застал и на этом, кажется, совсем успокоился. Он решил, что «корь любви» прошла.
Однако Лидина женская интуиция заставляла ее не верить внешнему благополучию. Геннадий по-прежнему был в семье редким гостем, несмотря на то, что она поставила супружеские кровати рядом и выражала бурную заботу о супруге, любил ночевать в гараже и, как она давно проследила, часто надолго уезжал на «Жигуленке» в неизвестном направлении.
Жена научилась незаметно следить за ним. Подслушать телефонные разговоры она уже не могла, мы разговаривали через нашу телефонистку. Но хватало терпения караулить мужа, выяснять у его друга – начальника, где он сейчас находится, и часами ждать его возвращения с площадки, прогуливаясь от мотовозов, мимо моего дома до гаражей.
В свой День рождения Геннадий пришел ко мне с портфелем, набитым продуктами, мы накрыли стол, наполнили бокалы и только пригубили за его здоровье, как раздался осторожный звонок в дверь. Не знаю, по каким приметам догадался, что это Лида, но он тут же по стеночке прошел к двери, прикрыл замочную скважину, снял с вешалки шинель и показал мне знаками убрать все со стола и ждать…
Я, не представляя, как будут развиваться события, на всякий случай  осторожно поглядывала в окно. В момент, когда мимо кухни промелькнула Лидина голова, Геннадий, сообразив, что она вышла из подъезда, пулей выскочил из квартиры и дверь защелкнулась. Через несколько секунд раздались частые звонки. Они были так настойчивы, что я открыла дверь. Ураганом ворвавшись, Лида, молча, ринулась по комнатам. Я за ней. Она заглядывала во все шкафы и за все шторы. Я наблюдала за ней с интересом и, с каким-то радостным иезуитским ненормальным восторгом, с трудом сдерживала смех.
Побегав по квартире, и не найдя ничего порочащего меня, она в изнеможении упала в кресло. Я приготовила кофе и, мы поговорили о том, что «все мужики сво…!». Проводив ее, я все же, пыталась понять, куда же делся Геннадий?

Как выяснилось позже, все закончилось, словно в детективе. Выскочив из моей квартиры, Геннадий выглянул из подъезда в надежде, что жена ушла далеко, но, бывает же! встретился с ней взглядом. Она была в десятке метров и прежде, чем свернуть за угол дома, оглянулась. Увидела мелькнувший силуэт и бросилась назад. В подъезде услышала на верхних этажах шаги и побежала туда. Никого не встретив, вернулась вниз и стала названивать в нашу дверь, в надежде застать здесь провинившегося мужа.
В свою очередь, Геннадий, увидев ее, рванул по лестнице вверх, добежал до четвертого этажа и позвонил в первую попавшуюся дверь. Ему открыл мужчина в военной форме его же звания, впустил его, и дверь закрыли. На звук приближающихся быстрых шагов, Геннадий приложил пальцы к губам, выражая просьбу о молчании.
Отметив, что прибежавший офицер держит в руках шинель, шапку и раскрытый портфель, хозяин все понял и без лишних вопросов, пригласил неожиданного гостя к столу пообедать. Тут и пригодились все припасы, которые я успела скинуть обратно в портфель.
А я, так и не поняв, куда делся именинник, отправилась в «Военную книгу». Кстати, на четвертом этаже, в моем подъезде, жила наша давняя коллега, работающая в книжном отделе. Через какое-то время с обеда пришли продавцы, и моя соседка по подъезду всем нам с восторгом и со счастливым упоением свидетеля, рассказала, как в их квартиру прибежал, чуть ли не босиком, чей-то любовник – подполковник, а  ее муж оказался очень понятливым и гостеприимным человеком, спасшим его от жены, бежавшей следом…. 
Лида еще долго потом пыталась выяснить у Геннадия, его ли она видела в нашем подъезде или ей, действительно, показалось.

Весенние месяцы пробежали мигом в напряженной работе, весна – время переучетов в книжных магазинах. Время командировок и, как оказалось, время наших ежевечерних встреч. В начале мая мне удалось вырваться на неделю в отпуск, в Саратов. Игорь поехал со мной. Дорогой мы много и откровенно говорили. Я наконец-то смогла ему сказать, что забираю его отца и, скорее всего, он уйдет из семьи, правда не знаю когда.  На что будущий зять мне ответил, семьи у них давно нет, и что он тоже собирается, после женитьбы, если я не против, уйти из дома жить к нам. После этих слов мне стало очень жалко Лиду.
Наташенька при встрече показалась мне утомленной, нервной, простуженной и подурневшей. Я привезла ей кое-что из одежды, продукты и …будущего мужа. Мама выглядела хорошо и, радуясь молодым, лежа на диване, часами с удовольствием слушала Наташины гаммы. Будучи далеко не старой, последние годы мама, в свои пятьдесят пять лет, очень ленилась и покидала диван лишь, когда наступало время идти на работу. Лялька появлялась редко, она вышла замуж, вроде бы удачно, и в тот раз я ее не видела. Не знаю почему, но на ожидающуюся свадьбу, ни маму, ни Ляльку мы не пригласили. 
Заявление в ЗАГС подавал Игорь. Через две недели приехала Наташенька. Свадьбу назначили на середину июля. За несколько дней до ожидающегося события, к нам пришли свататься Лида, Геннадий, Игорь и Леночка. Визит был ожидаемым, но я не предполагала, что он может меня потрясти до полной растерянности, почти до потери рассудка. Мы все вступали в новую фазу отношений, в новые роли. Мы собирались ПОРОДНИТЬСЯ….
Серьезность этого визита, как я заметила, потрясла не только меня, но и Геннадия. И Лиду с Володей.

Свадьба пронеслась, словно большой ураган. В кафе были приглашены около сотни гостей. Я уверена, множество коллег, приглашенных Лидой, интересовали не молодожены, а мы с Геннадием. К тому времени население нашего города разделилось на два фронта. За меня – и за Лиду. Никогда раньше я не думала о том, что благодаря телевидению, да и по роду моей профессии и должности, меня в городе знал почти каждый. Когда я поняла это, то ужаснулась, - наш роман обсуждался всеми, как бесконечный сериал.
Во множестве контор, отделов и кабинетов ждали, чем все ЭТО  кончится. Возможно, все любопытные, да и Лида с Володей, надеялись, что мы с Геннадием не решимся после свадьбы детей продолжать отношения.
Сразу после трехдневных торжеств, Лида увезла мужа в очередной отпуск. В Ленинград. А дети Наташенька с Игорем поселились у нас.

Через десять дней отчаянной тоски, ругани, проклятий в наш адрес, Геннадий оставил Лиду в Ленинграде и вернулся назад.   
Оставалось три недели отпуска, он сидел дома и, пытаясь привести мысли в порядок решил какое-то время побыть в одиночестве. Но выхода не находил, знал только одно, - жить без меня больше не хотел, о чем и объявил при встрече.
Мы нашли временное пристанище, и какое-то время прожили вместе, после чего я подала на развод с Володей. К этому времени вернулась Лида с Леночкой из отпуска, наше временное пристанище закрылось, и мы были вынуждены вернуться по домам. Я думала, что вернулась домой, но не к Володе.
Лида, узнав о предстоящем разводе и понимая, что следом будет развод в ее семье, начала умолять Володю не делать этого. А Володя со своей стороны, не желая со мной расставаться, начал делать попытки успокоить меня и забрать заявление.
Мало того, к нам стали ходить дамы из Женсовета с Володиной службы, затем с Лидиной работы, с теми же просьбами и мудрыми советами. Знали бы они, как я, выслушивая женские доводы, понимала их, как хорошо помнила себя в их роли. После длительной беседы за чайным столом, похвалив наш уютный гостеприимный дом, они уходили, не понимая, успешен ли их визит.   
Продолжались воспитательные беседы Политотдела и с Геннадием.
Ему довольно жестко угрожали на основании заявлений жены понизить в звании, должности или отправить «туда, где Макар телят не пасет». 
 
Начал страдать и мой Володя. Он похудел, ослаб и, в один из дней после обеда с ним случился неожиданный приступ. Он упал на пол, побелел и от боли в животе почти потерял сознание. Не знаю, что с ним было, однако помню, как моя интуиция вновь проснулась. Я кинулась на него всем телом и немыслимыми движениями, прикосновениями и передачей ему всех своих сил и энергии потихоньку привела в сознание, а затем подняла его на ноги.  Заострившийся нос на совершенно белом лице говорили мне, что я играю со смертью. Через пару дней все следы приступа прошли. Больше он у него никогда не повторялся. А я, пережив ужас возможной потери, стала Володю искренне жалеть и, даже, сочувствовать ему.

В ту осень у любителей – огородников расцвели необыкновенной  расцветки и пышности астры. Геннадий на каждое свидание являлся ко мне с большим букетом цветов. Несмотря на цветы, я услышала в его голосе неуверенность и осторожный вопрос, верно ли наше стремление развестись и уйти из семей. Каждый день, встречая упреки, брань и слезы жены, он чувствовал все большую ответственность за судьбу семьи и за мою судьбу.
Однако день нашего развода с Володей неумолимо приближался. 
За несколько дней до смутной даты, Геннадий пришел ко мне с известием, в предыдущую ночь после страшного семейного скандала с битьем посуды и размахиванием кулаками, Лида отравилась. Выпила горсть снотворных таблеток и ушла из дома. Геннадий с трудом ее отыскал в одном из подъездов, вызвал «скорую» и вместе с ней отправился в больницу.
Лежа под капельницей, она продолжала кричать и взывать к его совести, приглашая в свидетели медсестер, пока не заснула. Спала почти сутки. А когда проснулась, к ней чередой пошли коллеги – посетительницы. Их сочувствие  она смиренно принимала и даже на какое-то время поверила, что теперь все обязательно изменится и муж – мерзавец, в конце концов, поймет, что надо начинать жить, как раньше, с десяток лет назад.

Мои силы заканчивались, ощутив неподъемную тяжесть бед, собрав воедино все страдания, я пошла в ЗАГС и взяла назад свое заявление о разводе. Володя повеселел, и, успокоившись, стал ездить на осеннюю рыбалку. Иногда, вместе с Игорем, живущим у нас. Игорь в ту осень перешел на третий курс института. Наташенька оканчивала училище, училась последний год и, после выпускных концертов, на следующее лето должна была вернуться домой. Идти  в консерваторию, она, вопреки совету педагога,  не хотела. Они с Игорем решили отдать предпочтение семье и будущим детям. 

Заканчивался третий год семейных драм и страданий. Старшие дети определились в профессии, младшие подросли до двенадцати лет. Мы жили в семьях, но такая вывернутая жизнь разрушала психику, калечила характеры, потихоньку гробила здоровье. Безысходность могла погубить не только нас, но и наши семьи. После свадьбы старших детей на нас лег новый тяжелый груз ответственности за их судьбы и за судьбы будущих внуков.

Весь ноябрь встречаясь, мы думали, как развязать этот узел.
Жизнь за высоким забором, в городе, где любой взгляд ранит и, кажется, следит за тобой, стала невыносимой. Геннадий в отчаянье простонал, что уже боится сесть за руль. Боится возникшего желания разбиться «в лепешку».
Я начала бояться снов. Часто во сне начинала рыдать  и громко звать Геннадия. Володя сначала терпел, а потом со злостью стал будить меня, очнувшись, я лихорадочно соображала, как объяснить и что ответить на Володину ярость.
Однажды ночью мне приснился долгожданный, как оказалось, вещий сон из нашего будущего. Я увидела большой деревенский дом, окруженный садом. В том доме жили все вместе: Геннадий, я, Володя, Лида, Игорь, Наташа, Леночка и Женя. Почему мы оказались в деревне и что там делали, сон не показал. Однако утром я проснулась другим человеком, удивительно спокойной и счастливой. Теперь я знала, я чувствовала, скоро все решится… 
 
В магазин «Военная книга» я заходила ежедневно не столько по работе, сколько, просто увидеть и поговорить с близкими людьми. Директором там была женщина очень веселого нрава, широкой души и бурного гостеприимства. В ее кабинет постоянно захаживали гости. Самых разных профессий, званий и рангов. Со всех уголков страны.
Любой прикомандированный на Байконур человек обязательно побывал в нашем магазине. А если это был директор завода или представитель министерства, космонавт или начальник Управления, то они шли напрямую в кабинет директора. Знали, там всегда найдут радушный прием и интересного человека. С кем только мы не встречались в этом кабинете! От Леонида Кучмы до Германа Титова, от «Песняров» до Геннадия Хазанова, от Ярослава Голованова до Ирины Стражевой, жены конструктора М.Янгеля!
В тот памятный день, я застала в кабинете директора своего давнего  очень хорошего друга. Года два назад он перевелся в Москву, получил звание полковника и служил в отделе кадров заместителя Министра Обороны.
Вот к нему-то я и бросилась с воплем о спасении. Он тут же набрал Москву, пригласил человека, кстати, нашего общего знакомого, выяснил, где есть вакантные должности. Предложил мне выбор из пяти городов, велел ему внести Геннадия в открытые списки на перевод по моему выбору, и срочно нести эти списки на подпись. Через двадцать минут Геннадий был переведен на Северный Кавказ, в город Ставрополь.

Тут же позвонив Геннадию, я пригласила его срочно приехать. Через пару часов, когда он выпрыгнул на дорогу из «попутки», я сразила его чудом перевода. А, чтоб одуревший от новости мужик не рехнулся от счастья и все хорошенько осмыслил, отправила его домой. С рекомендацией кадровика, - до получения официального приказа, никому о переводе не говорить. 
Через неделю пришел приказ и все начальники, особенно в Политотделе, ломали головы, как опальному подполковнику удалось, без их ведома, перевестись,….да еще на Северный Кавказ!

На сборы в приказе были даны две недели. Геннадий заканчивал дела на Байконуре. Собирал необходимые вещи, консервировал «Жигуленка» и привыкал к мысли об отъезде. Его перевод, как гром, поразил Лиду. Она терялась в догадках пытаясь понять, что ее ждет в самом ближайшем будущем. Никто из нас четверых не знал, что дальше… И что будет в далеком неизвестном Ставрополе.
Эти две недели мы – четверо,  вглядывались друг в друга, желая убедить себя верить ближнему, и быть готовым к любой создавшейся ситуации. В нашем случае понятие «ближний» стало размываться. Лида постоянно встречалась с Володей, какие они вели беседы, оставалось лишь догадываться. Я наблюдала за Геннадием. Всматривалась в его лицо. Мои вопросы не имели ответов, нам ничего не было известно об условиях на новом месте службы. Оставалось верить в свои чувства, в себя и в него.
 
В ту ночь мы провожали Геннадия в неизвестность. Поезд уходил со станции в четыре утра. В два он с сыном под нашими окнами. Володя пытался меня удержать:
- Если пойдешь его провожать, сегодня же подаю на развод.
Никакие слова  значения не имели. Я ушла.
У подъезда в кромешной темноте звезды высвечивали пару чемоданов и две пары глаз.   
До вокзала около трех километров. Шли пешком. Говорить было не о чем. Спешили. Каждый в голове подводил итог.
На выходе из города, у проходной стояла Лида. Простоволосая, белый платок по плечам. Взяла Геннадия под руку и пошла рядом. Я отступила в задний ряд к Игорю. Мое время прошло.
Как я не тянула наслаждение видеть родную спину, - дорога кончилась и мы вышли на перрон.
Мне ничего не было известно о планах и договоренностях супругов, тем более, не знала Лидиных решений. Знала только, что он уезжает и надо оставить в памяти каждое его движение и каждое слово, даже если оно сказано не мне.
Невыносимость ситуации помню до нервной вспышки. Нужный вагон оказался последним. Остановка две минуты. Игорь закинул чемоданы. Жена повисла у мужа на плечах. Из-за горечи момента я отошла от них подальше, вцепившись взглядом в его лицо. Дали свисток, состав тронулся, Геннадий вскочил на подножку, все остались, а я побежала следом….
Бежала, зная, что я его еще не отпустила. Не может он ТАК уехать!!!
Перрон окончился, состав протянул еще пару метров и ВСТАЛ!!! Вагон встал, а Геннадий выпрыгнул из тамбура и крепко обнял меня. Начал лихорадочно целовать, я обмерла от ужаса и неприличного счастья. 
Поезд тронулся, и у меня вслед вырвалось:
- Родной, я скоро приеду!!!   
Последнее, что увидел Геннадий из своего тамбура  -  сцену: Лида кидается на меня, и с криком:
- Я тебе приеду! Я тебе так приеду…!!!» -  хватает меня за волосы….
Мой грех еще усугубился тем, что обратно Лида возвращалась одна, а я с Игорем. Он и позже от меня не отходил. Сына я тоже ОТОБРАЛА.

Володя, «угрозу» выполнил, в этот же день не поехал на службу, а подал на развод. Как ни странно, но мне от этого стало легче. Я с головой ушла в работу, заканчивался год, дел было много. Геннадий со всех вокзалов слал мне сообщения. Уверенность, что он не предаст, с каждой телеграммой возрастала.
Через пять дней моя телефонистка соединила нас. Я услышала его голос и узнала, что он наконец-то добрался, жилья нет, и не предвидится, поселился в штабе, в строительном вагончике и что его свалил грипп, а говорит он с температурой под сорок градусов. На что я ответила:
- У меня через три дня развод с Володей, и я в тот же вечер выезжаю, билет на самолет в кармане.
В последние дни наши отношения с Володей стали трогательными. Эти дни совпали с юбилеем его войсковой части, он надеялся уговорить меня пойти на банкет. Возможно, думал после яркого офицерского бала, где мы перед сослуживцами вновь предстанем красивой парой, наши беды начнут затухать и все станет, как прежде. Однако на юбилей я не пошла, юбилейную медаль он получал без меня.

С утра в день развода, в странном настроении, будто все это творится не со мной, по дороге в суд я забежала в свой отдел. Через нашу помощницу - телефонистку поговорила с Геннадием. Он все еще болел, голос ослаб и от тревоги за меня прерывался. Сказал, ждет не дождется моего приезда, обязательно встретит, просил при разводе не волноваться и быть осторожной в дороге. Наговорив ему много ласковых слов и распрощавшись до встречи, я зашла в кабинет к своей начальнице. Подробно рассказала ей о своих планах, получила полное понимание и обещание, если понадобится, помочь мне с оформлением документов.
Развели нас с Володей моментально, за двадцать минут. От подъезда «народного суда» мы разошлись в разные стороны. Я побежала домой собираться в дорогу, а Володя, скорей всего, на встречу к Лиде.

Войдя в дом, приготовив чемодан и окинув взглядом наше жилище я, в
растерянности поняла, что ничего не могу с собой взять. Все комнаты были настолько уютны, каждая вещь к месту, что разрушить эту гармонию было выше моих сил. В доме оставались родные люди, через полгода должна была вернуться Наташенька.
Тогда я решила взять с собой только минимум личных вещей. Однако была зима, пришлось брать и демисезонную одежду. Надо было подумать и о постельном белье и прихватить необходимую обувь.
В итоге, чемодан оказался тяжелым. Из всей огромной библиотеки я взяла с собой книгу любимого Витеньки Конецкого «Среди мифов и рифов». Соответствующую настроению и моей дороге. Из школы вернулась Женечка. Увидев сборы, решила, мама уезжает в командировку.   
Собранный в дорогу чемодан изумил вернувшегося Володю. Он не мог предположить, что я так быстро уеду и вновь стал меня уговаривать остаться. К счастью, я нашла для отъезда убедительный аргумент:
- Даже если я и останусь, ты никогда мне не простишь того, что случилось. Согласись и отпусти меня, пожалуйста. И прошу тебя, пока я не доеду до Ставрополя, не говори Лиде о моем отъезде. 
Володе оставалось только попрощаться. Он взял чемодан, и они вдвоем с Женечкой пошли проводить меня до остановки автобуса. На остановке, прощаясь с ребенком, я сказала:
- Доченька, может так случиться, что я долго не вернусь, но ты знай, как только ты закончишь учебный год, то я за тобой или ты ко мне приедешь. Насовсем. 
К счастью тут же подошел автобус и избавил меня от долгих прощаний с ребенком. Но, не с Володей. Он занес в автобус чемодан и пожелал ехать на вокзал, чтоб проводить меня до вагона. Не скрою, это было тяжелой пыткой. В минуты расставания, мой, уже бывший муж обнял, поцеловал меня и сказал:
- Даю тебе пять дней, если в эти дни ты не вернешься, то дверь для тебя будет закрыта.
При этих словах я разревелась. И целуя, стала благодарить его за все те годы, что мы так счастливо прожили. Говорила ему, как я благодарна судьбе, подарившей мне в мужья такого замечательного, такого умного, доброго и терпеливого человека. Поезд тронулся, Володя, тревожно смотрел в мое зареванное лицо и, ускоряя шаг, добежал до конца перрона, с трудом осознавая, что остался без меня.
 
Поездом, рано утром я приехала в аэропорт ближнего областного центра, в город  Кзыл – Орду. Отсюда вечером улетал мой самолет на Минеральные Воды. Однако не улетел он ни в тот, запланированный вечер, ни в другой, ни в третий. Лишь на пятые сутки объявили  посадку, предупредив, что маршрут может измениться из-за капризов погоды на Кавказе. Все пять суток, отмеренные мне Володей, а скорее всего судьбой, я просидела без сна голодная в холодном зале, и ни разу у меня не возникло сомнение: - Верно ли я делаю, покидая своего мужа, свою семью, свою прежнюю жизнь.
 Конец второй части.