- Геля или Лина? Скажи-ка лучше сама, как тебя называть?
- Ангина, - склоненная к плечу головка с взлохмаченными и налипшими на лоб жидкими волосенками, под которым два озорных буравчика.
- Ангелина? – переспрашиваю: откуда же ей знать слово «ангина».
- Нет, Ангина. – Собравшиеся у Юрасовых гости переглядываются, смеются. Закатывается звоночком и Ангелина.
- Ну выдумщица! – удивляется Зина, которая всего неделю назад взяла девочку из детского дома. - Давай-ка я тебя причешу, умою. Набегалась…
Сначала Зина хотела ее удочерить, но в городской администрации отсоветовали, это же навсегда, а вдруг ребенок не приживется, не примет новых родителей или вам самим захочется с ней расстаться – всякое ведь случается. И хотя моя сестра сразу же отвергла такой поворот событий - «Чур вас!» - все же оформила она опекунство.
Два года как потеряли они сына, разбился на купленной им тогда легковушке. Я по-прежнему изредка навещал Юрасовых, сосредоточившись на огороде, где они выделяли мне под картошку землю. Но как вести себя с ними, о чем разговаривать, никак долго не мог взять в толк. Боялся я коснуться кровоточащей раны. Время, говорят, лечит, но рубцы остаются.
Я видел, что жизнь Зины, которая, как льготница, рано вышла на заслуженный отдых, вдруг разломилась на две части. На прошлое, заполненное спешкой, поездками ни свет ни заря в другой город на работу, переживаниями сначала за подрастающего, а потом и за взрослого сына, затянувшимся из-за безденежья строительством собственного дома и на настоящее, где все, к чему она стремилась, уже, вроде бы, есть, вон как зажили – иные соседи завидуют, но какая леденящая пустота вокруг…
Сашка затаился, еще больше ушел в себя и в дела, которые, как пенсионер, тоже мог бы уже оставить, а теперь прямо, как ошалел: служба, служба… Она у него по суткам, связана с дальними командировками. О чем думал Сашка, пытаясь напиться в баре перед приходом домой, что переживал – клещами не вытянешь. Зная его, Зина и не пыталась. Жила механически, на старом заводе, руки сами что-то делали, ноги ходили. Перекидывала уголь, разводила цветы, выщипывала траву, кормила кур, да уже и не кур, а единственного оставшегося у них после похорон и поминок, очень ценимого ею старого петуха и надоедливого скулящего Черныша на цепи и, конечно, без конца наведывалась на могилку, где через год они поставили памятник. Зина, если не на кладбище, так целыми днями – одна. Сядет иной раз на крыльцо: «Все, как раньше, но только зачем, для чего?» Пустота и в ней, и вокруг нее, и у каждой вещи, к которой она прикасалась, своя маленькая пустота. Как не хватало ей заботы о ком-то! Так и появилась у нее мечта взять ребенка из детского дома.
Родня, прознав о том, отговаривала, в выражениях кое-кто не очень стеснялся, слишком уж необычный поступок собиралась она совершить:
- Ну сумасшедшая! И думать об этом запрети себе.
- Не надо, Зиночка, милая…
- В таком возрасте-то? Тебе ведь даже не за сорок уже…
- Благородно, конечно. Но о свободном времени придется забыть. Когда для себя-то начнешь жить?
Я тоже в унисон сказал, что не стоит этого делать: если возьмешь ребенка, назад пути не будет.
Но, похоже, что с Сашкой у них вопрос был уже решен.
В тот раз мы собрались у Юрасовых, чтобы познакомиться с Ангелиной. Она очень быстро освоилась. Ее «топ-топ» – повсюду. В прихожей, на лестнице, на втором этаже, где ей выделили сыновнюю комнату. То куклу несет показать, то обновки. Ко всем льнет, просится на колени и всех называет мамами и папами. Это озадачивает. Но, видно, так настраивали их в детском доме: вся жизнь – ожидание, когда тебя отсюда заберут. А кто может забрать? Конечно же, только мама и папа. Это уже и не родители, а любые мужчина и женщина, которые по какой-то причине не могут иметь своего малыша.
Зина, стоит ей это услышать, меняется в лице, злится. Такое начало несколько коробит, но Зине видней. Ведь ей наверняка сказали, как обращаться с девочкой.
- На колени не смей, – дергает и тянет ее к себе за платьице Зина. - Сашка ей уже дважды говорил об этом. Ни к кому. Особенно к дядям. А мама у тебя теперь одна – я. А кто твой папа, знаешь? Где он?
- Он на службе.
- Правильно.
Взгляд у Зины только что строгий, обиженный, смягчается, снова блестит. Но такое чувство, что ей неловко. Будто она находится не у себя дома, а где-то в гостях, и нечаянно разбила чашку. Видна в ней какая-то растерянность.
Невольно пытаюсь понять: выдержит ли, справится ли с новой обузой? И тут же сам себя одергиваю: нелепые мысли, куда ж ей теперь деваться?
- Ой, какая она умная, терпеливая, – продолжает Зина, когда девочка в очередной раз куда-то убегает. – Вчера сказки ей читала, двести страниц одолели, мне уже надоело, а она хоть бы шелохнулась. Так что не всегда она такая егоза. Это вас, новую родню, увидела, вот и лезет из кожи вон, чтобы понравиться…
- Там-то, в приюте, поди, сказки им не часто читали?
- Не знаю. Говорят, читали. Но девочка дикая. Росла как бы сама по себе, в обстановке постоянной борьбы. Группы у них смешанные, разновозрастные. Мальчики и девочки вместе. Старшие девочки над ней издевались, связывали зачем-то… Увидела чаинки: а это что? Как с Луны свалилась. Чаем их, что ли, там не поили? В первый день подстригла ей ногти на ногах: аж внутрь загибались. А теперь, говорю, уберем ногти пылесосом, принесла, включила, а она в рев, «Не хочу!» – кричит. Я не сразу сообразила из-за чего: оказывается, она никогда раньше не видела пылесос и подумала, что теперь я буду толкать туда ее пальцы…
- Ну пылесос-то, наверное, видела. Да только какая-нибудь нянька запугала ее им. Чтобы не лезла к электричеству. Слишком уж бойкая. А с чаем: ведь заваривают его там в большом котле, как в армии. Потом разводягой, то есть поварешкой, разливают по стаканам. Какие чаинки?.. – высказал я предположение.
- Может, и так: не придуривается.
И все равно: многое было чудно. Впрямь: как с Луны!..
Перед обедом мы вдвоем с Ангиной пошли в лес. На городской окраине, где живут Юрасовы, лес рядом, рукой подать, и глубоко мы не заходили, но для нее все было внове. Сколько насекомых, разнообразные деревья, высокая трава. Бежала она впереди меня и часто останавливалась, наклонялась, иногда исчезала, и мне приходилось ее кричать. Тут все не такое, как у них в детдоме или у мамы во дворе.
- А это как называется, а это?.. – восторгалась девчонка. То ли и впрямь тому, что увидела, то ли из-за появившейся возможности доверительно пообщаться с тем, кого ей представили, как дядю, показать себя.
- Шиповник, мать и мачеха (я запнулся посередке названия), чертополох, он колючий, смотри, как его много, будь осторожна, - объяснял, - а это душица, запомни соцветия, мы ее наберем…
- А кого душить? – испуг в глазенках. Я уже привык к таким неожиданностям.
- Из нее чай заваривают, очень ароматный, вкусный…
Я нарвал себе для дома душицы, насобирала ее буро-сиреневым букетиком для своих новых родителей и Ангина. И еще мы принесли поджидавшим нас во дворе за столиком родственникам несколько тяжелых, черных от ягод веток черемухи.
Зина уже резала зелень, разливала суп.
- Раньше никогда не готовила обед, суну себе булочку в рот и сыта, о еде не думаю до вечера, а теперь приходится. Все по полной программе…
- А ест она, ест как. Без колбаски не может, - уже об Ангелине, с восхищением. – А водянистая была, под глазами темно. Наголодалась, видать…
- И все же ты молодец, Зина, что так поступила, - сказал я ей тихо.
После обеда занялись ветками черемухи.
- А с косточками можно? – приставала Ангина к матери.
- Нет, нельзя. Ни в коем случае.
- А я ем. Смотри, как грызу, а у меня молочные зубы. И ничего мне не будет. Видишь: живая.
- Ну и зря, - встрял я в накалявшийся разговор матери с дочерью. – Раньше я тоже ел черемуху с косточками. А теперь без зубов. – Я таинственно отозвал ее в сторонку. – Смотри, и только никому не рассказывай. – Девчонка кивнула: мол, о чем речь, вместе в лес ходили, это будет наш секрет.
Подмигивая и кривляясь, я вытащил изо рта протез, и тут же быстро поставил на место.
Наверное, зря ее новый дядя это сделал, потому что удивление в округлившихся глазах Ангины, причем, смешанное со страхом и сочувствием ко мне было неописуемо. Тем не менее, любознательная девчонка стала просить, чтобы я повторил фокус. И так было всякий раз, когда я к ним приезжал. До нее никак не доходило, что можно иметь искусственные зубы, внешне совсем такие же, как настоящие.
В течение августа и сентября я не раз посещал Юрасовых, мне почему-то легче стало у них бывать, но не мог не заметить, что в отношениях между матерью и дочерью что-то не заладилось, хотя Зина продолжала по-прежнему нахваливать Ангину.
Как-то привез цветные фломастеры, блокнот.
- Нет, - перехватила подарок Зина, - что надо, я сама куплю, незачем ее баловать.
- Так это ж я для развития... Тебе же лучше: будет рисовать, увлечется, а ты занимайся своими делами.
Зина заколебалась:
- Лина, где ты? Ну-ка иди сюда.
- Вот я, здесь, - сверху и быстрое топ-топ по ступенькам. – А, это ты приехал, ну здорОво.
Я попытался пожать ей руку.
- Нет, не так!.. Давай сначала!
Снова протянул ей ладонь, и она по ней лихо, запанибратски хлоп своей: мол, вот как надо, отныне никаких рукопожатий между друзьями.
Зина прыскает, я тоже хохочу.
- Ну и удалая!..
- Пойдем, что ли, опять в лес? – без особой надежды.
- Нет, сегодня не пойдем, мне надо накопать молодой картошки.
- Я буду тебе помогать.
- Ты что, ничего не понимаешь? Я же тебя только что искупала, опять вся перепачкаешься, - не на шутку взвинтилась Зина. - Никакой картошки. Вот тебе дядя привез фломастеры, иди к себе, садись и рисуй.
- Нет, я буду помогать ему! Ты слышала? Хочу на огород…
Не раз мне приходилось видеть капризных, избалованных детей, часто подобные эксцессы сопровождаются истерическим припадком, солеными брызгами. У Ангины никаких слез, ее буравчики стали алмазными. И от этого какой-то холодок шел по коже. Но Зина тоже упрямая. Вот уж где коса на камень.
- Кто тут кого воспитывает? – вступился я за Зину, грозя пальцем. - А ты уступи, – сказал ей. - Не по годам взрослая девочка. И своевольная. Ее не переладишь. Да и полезно, сама знаешь, это… оно, трудовое воспитание.
- Любит она работать. Всю посуду перемоет, стирает себе трусики, ленточки, а как ванну отчистила к приходу Сашки, сияет, я и не просила ее. А гордая! – рассказывала изменившимся голосом, с прежним блеском в глазах Зина, когда Ангина после моих слов о трудовом воспитании, так и не дождавшись разрешения матери, утопала на огород искать лопату. – Были мы давеча в городе, в приют ездили, захотелось ей снова подружек повидать, пофорсить перед ними в обновках, снимки показать. Очень хочу, говорит, арбуз, а то старшие девочки его ели, а я еще не пробовала. «Неужели тебе не давали, – говорю, – такие жадные?». «Нет, не жадные». И знаешь, что она еще добавила: «Просто я никогда ни у кого ничего не прошу». Вот какая она у нас.
Зина появилась неожиданно, как тень. Тут только я заметил, что чем-то она похожа на свой ставший местами довольно-таки запущенным огород, ее лицо мне показалось серым, почти сливалось с ним.
- Вот пришла посмотреть, как вы работаете. А знаешь, ты прав был, когда спросил, кто кого воспитывает. Вчера ходили с Ангелиной на могилку, сидела там и думала: кто у кого в опеке, она у меня или я у нее? Кто кому нужнее?
- М-да… - Я разогнулся и в сердцах вонзил лопату в землю. - Трудно ответить на эти вопросы. Сразу не разберешься. Наверное, тут обоюдное... Лишь бы не получилось, как в одной шорской сказочке.
- Расскажи.
Я взглянул на Ангину, которая в это время издевалась над найденными ею колорадскими жуками.
- Пусть играет... Одно злое чудовище полюбило маленькую девочку и забрало ее в свой дворец на Луну. Так и осталась эта девочка там, а когда выросла, стала женой чудовища. Ей приходится много работать. В ясную погоду ее хорошо видно. Она стоит на Луне с коромыслом на плечах, на котором висят ведра. И подолгу с грустью смотрит на Землю, и плачет…
- И это все, что ли? А вывод какой?
- Это все.
Что-то изменилось в жизни Юрасовых. Похоже, что к лучшему. Например, Сашка, по словам Зины, стал меньше пить, старался больше бывать дома. Однажды с зарплаты купил жене байковый халат, а Ангине куклу Барби. Но почему-то беременную. Под платье он ей не заглядывал, просто попросил в магазине Барби, ему и дали такую. Ангина тут же поинтересовалась: «А кто папа? В тюрьме, что ли, сидит, как папа Игорь?» В тюрьме, впрочем, сидел не папа ее, а отчим. А мамы, с сожалению, уже не было на этом свете. Не знаю, что между супругами случилось, но за то, собственно говоря, что случилось и отбывал «папа Игорь» длительный срок наказания. Нет, у Барби должна быть более счастливая судьба. Зина заметила, что Ангина раздевает и укладывает ее спать в одну постель с Мишкой, а когда Зина взяла игрушку в руки, то ей очень не понравились натуралистические подробности, тогда она подобрала ей туловище от другой куклы, а это выбросила. Получился смешной уродец. Теперь недовольна была Ангина.
- Она родила, - чуть замешкавшись, объяснила Зина.
- А где ребеночек? А, знаю: у папы… - и побежала к себе наверх, в детскую.
Зине оставалось только плечами пожимать и вновь в который раз удивляться: «Такая пигалица, а все, что не надо, знает».
- Через год ей в школу, скорее бы. Ум у нее, сам видишь, какой. Цепкая, как репейник. Будет в классе отличницей, лидером. Не хватает ей сейчас общения с детьми. А может быть, - вздохнула, - станет хулиганкой, ох уж и даст она прикурить педагогам.
- Устала ты?..
- Не то слово. Тяжело с ней. И знаешь, согрешила, как страшно согрешила: недавно впервые нашлепала. Читала ей, как всегда, книжку. Но чувствую - глаза слипаются, никаких сил терпеть. Дай, говорю, посплю малость. А ей приспичило прыгать на кровати, а когда надоело, легла рядом, и давай меня ни с того, ни с сего пинать. Пинает и пинает. Такая непослушная. Ну я и взвилась, весь сон прошел. Сказала, что если она так будет себя вести, я верну ее туда, откуда взяла. Тут, прости Господи, и подняла на нее руку. А она мне: «Злая старуха! Я и сама от тебя уйду». «Ну и уходи, говорю, скатертью дорога». Топ-топ, смотрю: собирает вещи, упаковала все в свою сумку. Думаю, куда уйдет, а увидела ее уже на улице, перед домом. Остановилась, размышляет, что же делать…Через некоторое время вернулась, часа два не разговаривали. Она все стояла у окна, дулась, сухих паучков между рам разглядывала…
- Может, наоборот, надо было поговорить, приласкать?.. – высказал я наконец про ласку. - Ну не хватает девчонке этого! А ты обращаешься с ней, как командир. Только и слышишь: это можно, это нельзя…
- Да разве же я не давала ей ласку, не позволяла многое?.. А теперь не знаю что со мной… Но не могу… Никак не могу ее полюбить. Не люблю и все, - неожиданно призналась Зина.
От таких слов меня будто током обожгло до внутренностей, но Зине точно стало немножко полегче. Выговорилась. Я попытался перенастроить сестру: несомненно даровитый ребенок, может, станет ученой, прославит их, а останется необразованной - что за славная работница по дому вырастет, сейчас нескладная, но какая сильная, широкоплечая, замечала, поди, с тобой даже чем-то внешне схожа, чувствуется в ней рабочая косточка, вон с картошкой мне помогла, будет ухаживать за вами на старости лет, за чистотой следить, манной кашей кормить... «Если бы не был женат, честное слово, взял бы ее к себе, читал бы… эти проклятые сказки. Понравилась мне Ангина», - сказал даже. Но так же опрометчиво, очевидно, рассуждала и Зина, когда брала сироту. И рисовала себе в фантазиях некую милую Барби или Мальвину. С такими же голубыми глазками и волосами. Совсем не испорченную. Этакую лунную девочку, приятную во всех отношениях, излучающую свет и тепло, признательность к приемным родителям. Где ее посадят, там и застанут, что покажут, тем и будет заниматься. А вдруг от нее не дождешься ни света, ни тепла? Вдруг она окажется не способной к тому? Ведь Ангина, хоть и маленькая, но, по существу, уже сложившийся человек! Было же как-то: наставила на Зину ножницы, прямо в глаза тычет и смеется: «Мать и мачеха! Я тебя зарежу!..» Запомнила же!.. Я содрогнулся: как же теперь им дальше жить? Вспомнилось из теленовостей: где-то в Америке судят женщину за убийство приемыша из России. Но там, видно, встал языковой барьер.
- Все равно перед школой устрою ее в садик, ей необходимо общение со сверстниками, – только и сказала Зина.
- А у нас сегодня кровавое воскресенье, так мама говорит! – услышал я сначала голос Ангины, а потом увидел и ее саму, она сидела на самом верху лестницы, приставленной к крыше. – Собака маминого петуха задрала и съела. Ха-ха…
- Сейчас же слазь, пока мама не увидела, не расстраивай ее.
Ангина проворно начала спускаться, хватаясь грязными ладошками за ступеньки, при этом на середине лестницы так покачнулась, что у меня сердце екнуло.
На этот раз все семейство было в сборе. Сашка пытался растопить камин, так как стало уже прохладно, был конец октября. Зина его отговаривала: ты сейчас снова напьешься, а эта разбойница сунет туда газету и будет носиться по всему дому с факелом. «А ты-то на что?» – буркнул Сашка.
Оказалось, что Ангину уже неделю водят в садик. Она полна новых впечатлений. В первый вечер уже всех детей забрали, а она никак не хотела уходить: еще не наигралась. Особенно ее удивило то, что там никто не дерется: «одни хиляки». Воспитатели делились с приемными родителями впечатлениями, вежливо кивая головами: да ничего, сообразительная, на редкость живая, мягко говоря, девочка. Сразу же стала верховодить. Даже мальчики слушаются.
Все были расстроены в этот день. То ли из-за петуха, то ли из-за Зины.
-Такой красивый был, маленькой породы, - сокрушалась Зина, почему-то совсем осунувшаяся, похудевшая.
- Да и черт с ним, с четырех часов спать не давал, - остепенял ее Сашка. – Собаке не готовь сегодня.
- Лина, где ножницы? Опять брала? Где она? Все теряется, ничего не могу найти!..
- Да заткнешься ты наконец!? – заорал Сашка. – Сама себя найди. Купил ей халат, а она ходит, как охламонка.
Сделав поскорее свои дела на участке, я засобирался, день был прозрачно-четкий, хотя и пасмурный, перед автобусом хотелось еще заглянуть в лес, чтобы проверить кое-какие свои догадки насчет последних опят. Но перед этим все мы расположились в прихожей, под лестницей, ведущей на второй этаж (мы с Зиной на табуретках, Сашка, развалясь, на своей любимой тахте). Семейство уже успокоилось, и разговор лениво шел о каких-то пустяках. Ангина как-то бочком приблизилась ко мне и тихо, чтобы никто не услышал, пролепетала с запинкой:
- Па… дя… Возьми меня на коленки. – Сказано это было так, будто я мог ее спасти от чего-то.
Я взглянул на Сашку, на Зину.
- Нет, милая, дядя устал, сейчас, пожалуй, я уже поеду…
- Иди ко мне, - сказала ей Зина. Наступило и потянулось молчание, которое вдруг прервала, вызвав наш смех, Ангина:
- И долго ты еще собираешься так у нас здесь сидеть?
Больше я Ангину не видел. Зина вернула ее в детский дом. Всю родню неприятно поразило это известие, хотя вначале все были против того, чтобы она брала оттуда ребенка. Но никто из нас не осуждал Юрасовых, никто не злорадствовал. Как Зину и предупреждали, отношения могут не сложится… И не сложились. Что поделаешь, бывает. Ну совершила ошибку. Что же теперь всю жизнь мучиться? «Зинка снова молодая, аборт сделала», – неудачно только и сострил кто-то. Вот Ангину было жалко. Произошло это так. Однажды спозаранку Зина собрала все вещи девочки, игрушки, вложила и альбом с фотографиями, однако только с теми, на которых Ангина была одна. Опрометью кинула себе в карман ее зеркальце от пудреницы. Отнесла сумку в вызванное такси, которую велела водителю убрать в багажник.
- Куда мы едем-то? Опять к папе, да? – спросила еще заспанная Ангина, когда переезжали мост (как-то раз они уже бывали у Сашки в конторе).
- Нет, не к папе…
- А я уже догадалась: ты повезла меня снова к девочкам. Чтобы я поиграла. Вот здорово. Я и сама хотела тебя об этом попросить. Долго я там не буду…
В детском доме были предупреждены. Зина не успела даже попрощаться, прижать ее, Ангина сразу же кинулась с радостными возгласами к дверям группы. Как малек, выпущенный в родную стихию. В свой полный опасности и остроты мир. Охранник приюта помог занести вещи. Зина постояла немного в дверях, как перед пропастью, кусая губы, затем с удивлением обнаружила зеркальце в кармане и пригладила выбившуюся из-под платка проседь. Но странное дело: на этот раз она не чувствовала в себе пустоты, нет, это была уже не пустота, в ее одиночестве вдруг все замерло и осело, будто придавленное чем-то сверху. Так бывает глубокой осенью, перед снегом.
В этой ее тишине долго еще звучало гулкое удаляющееся топ-топ маленьких ножек по облупившимся доскам коридора…