Школьная любовь

               

                ( Исповедь бывшей любимой.)
               
     В школу, которая находилась в соседнем селе в четырех километрах, мы обычно шли гурьбой, где я была лидером. Так получилось, вероятно, потому, что мой дом был в начале маршрута, и у нас были часы, а у других не было. Школьники ориентировались по мне, присоединялись к толпе по мере ее приближения к их дому. А может, причина была в том, что я была старше других, так как во время немецкой оккупации школа не работала в течение двух лет, и в седьмом классе мне было уже шестнадцать, а не четырнадцать, как положено. Все разговоры велись с моим участием или предназначались мне. Чаще всего школьники повествовали о домашних заданиях, о сельских новостях, о героях прочитанных книг или о «несправедливости учителей».

   Через какое-то время я обратила внимание на мальчика, который присоединялся к толпе, когда ватага шествовала по дороге в ста метрах от его хаты. Ничем особенным он не выделялся. Невысокий, тоненький шестиклассник с голубыми глазами, ниточками черных бровей, темными волосами, которые летом выгорали до цвета пшеницы, с правильными чертами лица. Он не был угрюмым или печальным, но почти никогда не улыбался. Что-то в нем было от аристократа, хотя откуда ему взяться. Родители малограмотные колхозники, в деревне никаких очагов культуры, кроме кинопередвижки, не было даже электричества. Уроки делать и читать приходилось при керосиновой лампе, да и то самодельной, из гильзы снаряда.

   Я заговорила с ним первой, причем обратилась не по фамилии, как  принято у школяров, а по имени, да еще и в ласкательной форме. Вероятно, это привязало отрока ко мне. Он постепенно переместился с периферии толпы в центр, старался быть в поле моего внимания, включился в разговоры. Правда, уровень его эрудиции позволил ему в основном рассказывать небылицы о том, что, якобы, он с трудом удерживал себя, чтобы не запустить чернильницей в учительницу, которая занизила оценку. Конечно, это была выдумка. Во-первых, он был одним из лучших учеников школы, а во-вторых, по характеру не агрессивный, а, наоборот, скромный и застенчивый. Когда на школьных праздниках декламировал стихи, то нередко на глазах у него выступали слезы, как, впрочем, и у многих слушателей, так пронзительны они были. Просто свою застенчивость он маскировал напускной грубостью, как часто бывает у подростков. Потом юнец осмелел настолько, что, вливаясь в гурьбу у своего дома, щелкал передо мною каблуками и пытался отдавать честь по-военному, прямо на виду у всех.

Закончился учебный год. Свободное от домашних работ время дети проводили на пруду. Мальчики купались за скалой, где прыгали в воду с крутого берега, а девочки перед скалой на мелководье. Нередко компании смешивались, и все купальщики вместе играли, ныряли и кувыркались. Мой юный друг всегда находился рядом и как обезьянка демонстрировал свое искусство плавать и нырять, пугая порой тем, что находился под водой слишком долго.

Однажды к месту купания сельской детворы подъехала грузовая машина, в которой были рабочие или служащие городских предприятий, прибывшие в колхоз на прорыв. Так называлась помощь города селу. Они стали купаться здесь же. Наверное, потому, что я была самая рослая среди местных купальщиков, взрослые мужики стали вертеться возле меня, а один нахал пытался лапать и что-то похабное говорить. Я ринулась к берегу, но он погнался, чтобы преградить мне путь. В это время мой юный поклонник бросился наперерез. Мне даже стало страшно за него. Верзила запросто мог притопить малыша. Но тот, вероятно, опешил от смелости мальчика, остановился.
     -Она твоя сестра или ты ее...? - прозвучало грязное слово.
     -Сестра - не сестра, а трогать не позволю.

Мужчина засмеялся и оставил нас в покое. Мы вышли из воды. Мой защитник дрожал, возможно, от переохлаждения. В знак благодарности я попросила его проводить меня домой. Сколько же счастья на его лице. И тут я поняла, что мальчик влюблён в меня. Наши дома были расположены  так, что все движения в обоих дворах были хорошо видны. Я часто ощущала, как юный сосед сопровождал меня взглядом, когда я шла в огород или даже в нужник за сараем. Правда, в этом случае он стыдливо отворачивался. А стоило мне взять ведра и коромысло, чтобы идти за водой к единственному в селе колодцу в километре от дома, как он выскакивал на дорогу тоже с ведрами и коромыслом. У колодца, разбитого водовозками, которые брали воду для людей в поле, мой партнер, балансируя на срубе, тяжеленной бадьей на журавле доставал воду, наполнял ведра, а затем  старался помочь водрузить коромысло мне на плечи. Свои ведра поднимал сам. Откуда только сила в этом щупленьком теле. Сгибаясь под тяжестью ведер, семеня ногами и пошатываясь, шел рядом до развилки, норовил постоять еще несколько минут, но я, жалея пацана, торопилась домой.

Другой работой, которую мы выполняли вместе, была заготовка травы для ночной подкормки коров. К середине лета пастбища выгорали под жарким солнцем, и скотина возвращалась домой голодной. Поэтому хозяйки посылали детей рвать траву. Мы брали мешки и шли в кукурузные или подсолнуховые поля за два-три километра, где в междурядьях росла стелющаяся березка, мыший или осот, колючий ужасно, но хорошо поедаемый коровами. Наполнив мешки, немного отдыхали, затем, взвалив их на свои плечи, тащились домой. Мой верный паж всегда был рядом, помогал наполнить мешок и поднять его. Мы почти не разговаривали, но я постоянно ловила на себе влюбленные взоры. Что и говорить, это тешило самолюбие. Иногда я позволяла себе, пожалуй, даже непристойности. Могла разлечься на траве, сладко потягиваясь и издавая стон, демонстрировала девичьи прелести. Бедный влюбленный смущался, отводил глаза, но ничего не говорил и ждал, не двигаясь, пока я нежилась. А однажды я чуть не спровоцировала его на действия, которые могли, возможно, разочаровать нас обоих. Перед тем, как возвращаться домой, я присела на мешок с травой. Небо было пасмурное, птицы умолкли, где-то вдали слышался рокот грома.
 - Я так боюсь грозы, за кого бы спрятаться, - томно произнесла я и протянула руку к нему. Тогда он зашел сзади, обнял за плечи и прижался всем своим наэлектризованным телом. Что-то твердое и, кажется, пульсирующее уперлось в мою спину. Юноша тяжело и часто дышал. У меня закружилась голова, и я едва не потеряла рассудок. В этот момент сверкнула молния, и сразу же раздался сухой треск грома. По кукурузной листве зашумел приближающийся дождь. Мне удалось совладать с собой.
-Бежим в посадку, укроемся под деревьями, - как бы обрадовавшись, прокричала я.
Всю дорогу до дома мальчик бросал на меня вопросительные, но ласковые и нежные взгляды. Я же чувствовала себя виноватой, возможно, поэтому предложила завтра снова идти туда же по траву. «Да, подросток по уши влюблен. Но что даст такая любовь? Я взрослая девушка, пора задумываться и о замужестве, а он ещё дите. Да и нет у меня такого чувства, как у него. Надо прекращать игру. Хватит мучить человека зазря.» На следующий день я не вышла  и вообще прекратила ходить за травой. Обходилась кукурузными пасынками со своего огорода. И за водой стала ходить только с кем-то из соседей, чтобы не оставаться наедине со своим влюбленным.

После окончания семилетки я поступила в медицинское училище, которое находилось в райцентре. Он продолжал учебу в седьмом классе. Виделись редко и, как правило, прилюдно. В его глазах по-прежнему горел огонь любви. Но я делала вид, что не замечаю. Зато через год, когда я была уже на втором курсе, а он ходил в восьмой класс средней школы шахтерского поселка в семи километрах от дома, мы неожиданно встретились. Однажды я ехала домой. Сойдя с поезда, у станции увидела колхозную машину. Место имелось только в кузове, но там стояли два гроба, о чём предупредил  шофер, в которых везли из морга угоревшую пожилую чету. Как медик, я уже не боялась мертвецов, страшнее идти полем одной. Только выехали за поселок, как машина остановилась. Подобрали еще одного пассажира, который не испугался покойников. Им оказался мой влюбленный. Я искренне обрадовалась. Во-первых, с живым приятнее ехать, чем с трупами, а во-вторых, между нами, ведь, была любовь, пусть даже односторонняя. В наступающих сумерках я всё же увидела, что и он безумно рад. Он показался мне повзрослевшим и очень милым. Как прежде скромный и застенчивый, но глазами просто выпивает меня. Стоим рядом у борта, забыли о мёртвых. Мы живы и нам хорошо. Мне захотелось, чтобы он хотя бы прикоснулся ко мне. А он вцепился в борт руками, робко посматривает на меня и что-то лопочет несущественное. Тогда я приблизилась, бедром почувствовала его руку, постояла, а затем зачем-то медленно развернулась так, что его рука оказалась у моего живота чуть выше лобка. Парень замер, дыхание его стало прерывистым, губы пересохли. И тут я опомнилась, осторожно отстранилась, повела спокойный разговор об учебе, о сельских новостях.

После такого неожиданного рандеву мне снова пришлось уклоняться от встреч. Чувства любви к нему не было, но порой я сильно тосковала по его любви. Долго держалась, но как-то весной, случайно встретившись в селе, попросила проводить меня на станцию рано утром на следующий день. Наверное, мне захотелось узнать, не угасла ли его любовь. Он сказал, что должен помочь своей матери в каком-то неотложном деле. А мне хотелось, чтобы он был со мной. И он пришел. Никакого серьезного разговора не было. Он только нежно смотрел, неуклюже говорил комплименты по поводу ямочек на моих щеках, вьющихся локонах и черных, как ночь глазах. «Зачем было срывать парня? Вот такая я».

В следующий приезд он снова сопровождал меня на станцию. Правда, я была с подругой.
Выбрав момент, он спросил:
     -Зачем ты взяла подругу?
     -Так ведь одной страшно.
     -Но я же с тобой. Я перегрызу глотку любому, кто посмеет обидеть тебя.
     -Ты? А кто ты такой? Что ты пристал ко мне? Шел бы своей дорогой. Надоело.
Он сначала побледнел, затем налился краской. Упавшим голосом спросил:
    -Так мне уйти?
    -Уходи и можешь больше не приближаться ко мне.
 
Он отрешенно посмотрел и, ускоряя шаг, стал удаляться. У меня не было желания остановить. Почему-то я была безразлична к его страданиям. Правда, когда мы с подругой вышли из глубокой балки, где немного задержались по нужде, он оказался не очень далеко. Значит, поджидал, наверное, надеялся, что позову. Мне было лестно, но я не позвала. Совсем стало радостно на душе, когда я увидела его на станции. Уже из отходящего поезда я послала ему воздушный поцелуй и прокричала, чтобы он встречал меня в следующий приезд.

Но на следующий выходной я не приехала и потом не приехала. Сначала госэкзамены, затем другие дела. Так мы и не встретились больше. Я окончила училище, стала работать фельдшером в районной больнице, вышла замуж за парня с того села, где была наша семилетняя школа. Мой влюбленный исчез, наверное, забыл обо мне и не искал больше встречи. Слышно было, что он служил на военно-морском флоте. «Вспоминает ли меня хоть иногда?»

И вот, однажды, иду к родителям по дороге, по которой мы ходили в школу гурьбой, и вижу на завалинке хаты моего бывшего влюбленного фигуру статного моряка. Сердце зашлось. «Так это же он! Что делать? Позвать, подойти? Но зачем?». Ноги как ватные медленно несут мимо его хаты. На расстоянии ста метров не рассмотреть черты лица, но видно же, как идет ему морская форма. «А что же он молчит? По-прежнему робеет или чувства остыли, и он уже забыл свою любовь? А чего бы ты хотела?» Как во сне проплыла мимо. А тут эти тяжеленные сумки оттянули руки, даже слезы навернулись от боли. Предательски текут по щекам, а смахнуть невозможно - руки заняты. Останавливаться уже поздно. «Может оно и к лучшему. Прошлого не вернуть, к чему бередить душу».

Такой была последняя встреча с милым мальчиком, который когда-то был влюблен в меня. Где он теперь? Счастлив ли? Вспоминает ли? А я вспоминаю. Вспоминаю с нежностью и благодарностью за светлую и чистую любовь в далекой юности.