В связи с этим, следующий день – мой первый день в Крыму – мы решили посвятить посещению родственников, и отправились с утра пораньше в деревню, куда-то в Бахчисарайский район. Дядя с тетей взялись мне показывать дорогу.
О, это нечто! Если один говорил «поворачивай тут налево», то другая непременно поправляла:
- Не «тут», а там, и не «налево», а как раз направо!
А навигатор капризничал, поэтому пришлось слушать любимых родственников. А если еще учесть, что бензина у Мотьки в брюхе осталось на один чих, то я психовала не по-детски. И как назло, ни одной заправки на пути. Зато на противоположной стороне дороги они были через каждые пять километров. Это по закону подлости. И двойная сплошная по центру проезжей части.
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского! И бензин тоже не пьет…
Если бы я не пересекла эту двойную сплошную, то очень скоро пришлось бы загорать в полумертвой машинке. Словом, если нельзя, но очень надо, то все можно! Главное, чтоб никто такого маневра не видел.
- Ну, вот теперь, дорогие мои, можете смело спорить налево нам, или направо. Теперь я не боюсь обсохнуть по пути!
Тут из магнитолы грянула песня, в которой слова такие были, про то, как мужики плыли по Байкалу-озеру на пароходе, а в припеве строчка: «Делай, Женя, резче!».
Дядя мой, которого зовут Веней, аж подпрыгнул, услышав такое совпадение. «Женя – Веня» - почти одно и то же! Песенка была на диске, поэтому мы ее до самой деревни крутили без передышки, и почти наизусть выучили. Так с песнями и прибыли, едва не свернув забор у дома родственников.
Там нас уже ждали. Из ворот, как колобок, выкатился дядя Ваня – пузом вперед! Он смачно целовал всех троекратно. Ну, ладно меня! Меня он давно не видел, соскучился, видать. А севастопольских-то родственников, считай, раз в неделю видит, но и их целовал от души, пока не получил от жены своей Мары веником по мягкому месту.
Правильное имя у нее, как и у меня – Марина. Но так ее никто никогда не звал: с детства она была Марой – и не иначе!
Чтобы дядя Ваня не расслаблялся и чтобы мужики не нажрались по случаю моего прибытия раньше времени, Мара распорядилась по-хозяйски:
- Машину надо помыть! Загружайтесь и езжайте на речку!
Мотька и в самом деле с дороги был грязен, как замарашка. Главным образом из-за насекомых, которые убились, столкнувшись с Мотей в темноте.
- И то дело Мара говорит, вона, морда-то у машинешки вся в комарах давленых! – Дядя Ваня легко собрался на речку, при этом ловким движением руки он смахнул со стола пол-литровую бутылку самогонки в ведро с ветошью. Маневр не остался не замеченным дядей Веней, и он тоже радостно засобирался на речку.
- Заводи нашу дорожную, Маринка! – Скомандовал дядя, и мы под песню про озеро Байкал, и про то, чтоб «Женя делал резче» что-то там, помчались к реке.
Да простит нам украинский Гринпис вольность эту, но Мотьку мы мыли прямо в речке. Загнали его по самое пузо, а речка оказалась мелкой – «курица перейдет и задницу не омочит!» - сказал про речку дядя Ваня. Пока я вынимала из багажника принадлежности помывочные, мужики укрылись за машиной, чтоб с берега их не видно было, и врезали по первой, а за ней без перерыва по второй. А потом рьяно принялись отдирать с Мотькиной морды засохших кровососов, что летели на свет в ночи, а нашли смерть свою.
Не смотря на отрезвительный характер процедуры – сентябрьская водичка в горной речке – это вам не горячая ванна! – оба дяди изрядно окосели за короткое время, да еще и утопили ведро и специальную варежку-мочалку. Домой я их доставила едва тепленьких, и опять же с песней про пароход, плывущий по Байкалу-озеру. Как-то подсели мы все на эту песенку, будто старую пластинку заело.
Тетки дома подозрительно мужиков обнюхали, но они всю обратную дорогу жевали какой-то орешек, и из-за этого хоть и были изрядно навеселе, но без запаха.
- Ну, не пил я, не пил! – Гаркнул во все свое луженое горло дядя Ваня, дыхнув на Мару еще вчерашним чесночным духом.
- Я вот щаз тестирование проведу, и все станет ясно! – Грозно сказала Мара.
Тестирования дядя Ваня не вынес бы, однозначно, так как в этом вопросе у Мары методы были садистские. Мало было пройти по одной половице прямо и с закрытыми глазами достать кончик носа, она еще могла потребовать повторить за ней страшное слово «Гибралтар» или «параллелепипед», и не сбиться. Поэтому дядя Ваня сделал все, чтобы избежать тестирования и позора не допустить. Он, как бывший прапорщик, выслуживший пенсию во внутренних войсках, хорошо знал, что лучшая защита – это нападение. И пошел на Мару в атаку – застыдил ее в хвост и в гриву:
- Мара, у тебя совесть есть? Я тебя спрашиваю? Люди уже два часа, как приехали, а ты их баснями кормишь! Накрывай на стол, етить твою…и колотить…
Мара в сердцах метнула в дядю Ваню скалкой, которую он ловко поймал, на том дело и кончилось. Потом, правда, мужиков все равно раскололи, так как обнаружили пропажу пол-литровки. Мужики ушли в глухую несознанку, а дядя Ваня принес из сарая литруху самогона, настоянного на грецком орехе. Остановить их теперь могли бы только вооруженные бойцы ОМОНа, да и то ежели бы плотно накрыли огнем и положили дядьев на землю под старую сливу, росшую у самого крыльца.
После третьей всем захотелось самодеятельности, и наша теплая компания с душой исполнила «Запрягайте, хлопцы, конив…». За ней менее стройно из-за слабого знания текста был спет шлягер 80-х «Белые розы», после которого дядя Ваня рвался солировать с «Владимирским централом», но ему не дали, потому что все прониклись чувством глубочайшего патриотизма и торжественно вдарили по соседским ушам любимой и значимой песней «Легендарный Севастополь».
Едва закончили мычать – слов хватило только на две строчки припева, - как в глухой калитке защелкал запор.
- Принесло какого-то лешего! – В сердцах рыкнула Мара, нехотя вылезая из-за стола. Могла бы и не вылезать: гость уже открыл хитрый дядь-Ванин запор и маршировал под сливой прямо к праздничному обеденному столу. Сосед пожаловал, хохол Микола Гречко.
- Здрасссти! Наше вам, гости дорогие! – «Гхекая» на букве «г», поздоровался сосед. – Слышал, у вас, Ваня, гости из России! Дозвольте поприсутствовать, так сказать, услышать из первых уст!
- Принесла тебя нелегкая! – Проворчала Мара.
Гость услышал, но внимания не обратил. Он мощно втянул воздух своим здоровенным носом, сглотнул слюну, и без приглашения подсел к столу:
- Здрасссти! Поговорить с трудовым народом дозвольте! – Микола Гречко с интересом рассматривал меня, как будто на мне цвели росли. – Предлагаю, так сказать, треснуть, за российско-украинскую дружбу!
И, никого не спрашивая, он подтянул поближе узкогорлую бутыль с ореховкой, и набулькал себе стопку с горкой. Выпил, крякнул, закусил огурцом, сморщился, как старая бабка, так что мясистый нос его утонул в складках щек и губ.
- Забористая, язви ее… Мар, это ж ты по каковскому рецепту ее делаешь-то, а? Не бабка ли Замятиха научила? У ей я прошлый раз пробЫвал, так едва без глаз не остался. Глаза-то они едва не вывалились из орбит да по кофте едва на землю не сыскользнули! А, ну-ка, Вань, плесни-ка ишшо, не распробЫвал!
Дядя Ваня всем плеснул. Выпили. Сосед после этого еще раза три приложился в одиночку: «чтоб градус добрать!» - пояснил он всем.
А как добрал, так его и понесло. Для начала про то, что «украинцИ – горда нация», и «з русским Ванькою ему не по путям». А потом вошел в раж, встал в позу со стопкой самогонки, вроде, тост сказать хотел, а сказал очередную гадость:
- Вы там, москали сраные, што соби придумали, а? Што мы вам Севастополь отдадим? А нако-ся выкуси!
Тут Микола показал мне большую фигу.
Не, я не поняла. Я-то при чем?! Я вообще за мир во всем мире. Но я и за российский флот в Черном море, и за русский Севастополь. Но я этого Миколе не сказала. Мужик пьяный, что с него взять.
Зато мужики наши в глубоком молчании и согласии угрожающе выпили по сто и яростно сжевали по огурцу, слушая миколины крамольные речи. Бася с Марой одернули Миколу, и своих не забыли:
- Цыц вам, бойцы! Микола! Ты в гости пришел, так совесть имей. Ешь-пей, и помалкивай. И вы, петухи, не дергайтесь.
За петухов особенно обиделся дядя Ваня. У него это слово двойной смысл носило. Поэтому он жахнул от души самогонки не из стопки граненой, а прямо из ковшика, вытер губы майкой, дослушал до конца пламенную речь соседа, встал, и со словами «Ща я тебе в дыню дам раз за Севастополь, и любой народный суд меня оправдает!»
Обычно у дяди Вани все кончалось угрозами на словах – весь дух в слова уходил. А тут откуда-то сила взялась такая, что он и в самом деле засветил соседу в ухо, от чего тот пробежал через весь двор, потом потерял равновесие и вылетел за плетень в огород. А огород у дяди Вани был с большим уклоном под горку. Вот туда, под горку, и полетел Микола Гречко, отчаянно цепляясь за кусты кабачков, и завалился в вонючий ручей, за которым начинался его участок.
Дядя Ваня еще раз выпил за удачный исход военной кампании, изрек глубокомысленно и мудро:
- А чтобы вот все! – и рухнул под сливу.
Мара по-быстрому спрятала недопитую самогонку. Остававшийся в живых дядя Веня мгновенно погрустнел, проводив взглядом Мару, метнувшуюся к сарайчику с большой бутылью ореховки, и с тоской приступил к чайной церемонии, поминутно повторяя: «Ну, не люблю я чай-то, хоть убей!»
- Убила бы, - беззлобно сказала тетушка, вытаскивая дядю из-за стола, и пристраивая его под сливой.
- Слава тебе господи! Угомонились! Девки, вот можно и чайку спокойно попить! – От души сказала Мара, выставляя к столу печенья и конфеты.
«Праздник удался!» - подумала я.
И тут в калитку робко поскреблись. Мара приоткрыла ее, и грозно спросила в щель:
- Ну, что еще надо?
За калиткой кто-то заныл-заскулил.
- Ну, входи, коль извиняться!
В щель с трудом протиснулась тетка, росточка не большого, но с необъятной грудью. Лицо у тетки было круглое, как блин, глаза бесцветные, брови белесые, нос картошкой, и рот до ушей.
- Жинка Гречкова! – Представила тетку Мара. – Извиняться за своего Миколу пришла.
Тетка всхлипнула, и доложила, что Микола Гречко пришел весь сырой и вонючий , «казав, у ручью скупався». А поскольку по доброй воле в том ручье даже в самую жару свиньи не купаются, то жена стала допытываться, что стряслось, и как муж завалился в ручей. А когда он смыл с себя грязь вместе с позором, она рассмотрела сизое ухо у благоверного, и догадалась, что он ошивался у соседей, и нарвался на кулак.
- Вы простите, люди добрые! – Говорила шепотом тетка: громче ей не дали выступать, показали на спящих под сливой мужиков. – Он, Мыкола, мужик хороший. Справный. Скажи, Мара!
- …когда не пьет! – Подтвердила Мара.
- Да, когда не пьет. А как выпьет, так один разговор – за Россию з Украйною, хто главнее и сильнее! Ну, скот, что с його взять?! Вы уж простите його! Он щаз проспится, и сам придет примириться!
- Вот уж и не надо мириться! – Строго возразила Мара. – Потом помирются. Пусть не бродит тут и не отсвечивает. Так и скажи – простили. И сама иди уже. Гости, видишь, у меня, а вы тут шлындаете, то ты, то Мыкола твой неугомонный.
Мара по-хозяйски выставила тетку за калитку и заперла ее на замок, а потом сказала шепотом:
- До чего ж надоедливые! И все бы вынюхивали, у кого что – гости ли, день рождения или похороны – они тут как тут. Ну, пришли, так молчите! Нет, этому Мыколе надо всякий раз выступить! И ведь всякий раз получает по шее. Уже пора бы ученым быть, а он, как баран!
Мара ворчала беззлобно, убирая посуду со стола. Она устало шаркала по выщербленному асфальтовому покрытию дворика, распихивала по привычным местам банки, ложки, чашки. Потом принялась собирать гостям корзинку гостинцев с огорода: крутобокие кабачки, перезревшие синенькие, перцы, помидоры, зеленухи разной, сизых и желтых слив, и сверху – огромную кисть медово-янтарного винограда.
…Прощались в полной темноте – в деревне три фонаря!
- Доберетесь – обязательно позвоните! – Наставляла Мара на дорожку, пристраивая на заднем сиденье корзинку с фруктами-овощами.
Дядя Ваня гордый оттого, что не оплошал перед гостями и лихо «отоварил» соседа, в сотый раз пояснял, за что дал в дыню Миколе Гречке:
- Да я за российский флот кому хошь рыло начищу, и в ручье утоплю! Слышь, Вень?! Да мы за Севастополь пор-р-р-р-р-р-вем, как Тузик грелку любого соседа! Скажи, Мар?!
И фальшиво пропел: «Легендарный Севастополь – гордость русских моряков!»
Потом они долго махали нам, стоя на дороге у дома, пока мы не выкатили на шоссе. На обратном пути дядя и тетя не пытались показывать мне дорогу. Они безрезультатно боролись со сном, и, наконец, отрубились под негромкую музыку».