ДЖУЛЬЕТТА
Неподвижно висит
Тёмная туча в полнеба…
Видимо молнию ждет.
Басё
Ничто не предвещало беды. Не было намека даже на пустяковую неприятность, а не то что на беду. Жулька потянулась в конуре, приветствовала взмахом длинных ресниц первые лучи нового дня, и, выловив пару особо наглых блох, чуть пошатываясь от сна, вышла во двор. Патологическому оптимизму Жульки мог бы позавидовать любой неприлично дорогой пёс, жирующий в тех многоэтажных будках с высоченными глухими заборами, что виднелись у реки в редкие дни, когда над городом не висел вонючий смог. Наивные и совершенно неприспособленные к нормальной собачьей жизни, эти баловни судьбы терялись, отойдя пару шагов от ворот дома, и почему-то не находили ничего лучшего, кроме как прибиться к базе пиломатериалов. От них Жулька узнавала свежие новости собачьей гламурной тусовки и пополняла свою кудлатую голову новыми словами: коттедж, плазма, шампунь, икра, диван. В один из таких дней от солидного на вид, но отчаянно дрожавшего то ли от страха, то ли от возбуждения, лабрадора Дастина, она узнала, что ее кличка произошла, скорее всего, от красивого и благородного Джульетта, а вовсе не от Жулик, как пытался ее убедить сторож Иваныч. Именно благородным происхождением своего имени Жулька объясняла ту странность, что однажды потерявшиеся неприлично дорогие кобельки из коттеджей, после возвращения хозяйкам, охотно, и теперь уже сознательно, терялись снова, чтобы навестить Жульку, а при особом ее расположении, подарить ей пять-шесть прекрасных полукровок на «радость» Иванычу. Со временем практически все родственники, друзья, знакомые и знакомые знакомых Иваныча обзавелись прекрасными собаками, воспитанными Жулькой в духе сторожевых пекинесов или бойцовых такс. Жулька страшно гордилась, Иваныч ворчал и непонятно грозился изготовить какую-то пробку для нее, хотя дальше пустых обещаний не шел.
Жулька осмотрелась, не приблудился ли кто из пришлых к базе, и прочистила горло громким лаем. Эхо привычно отозвалось от здания многоэтажного гаража, что напротив базы металлопроката, и столь же привычно влетело в ухо Иванычу, ненавязчиво напоминая тому о необходимости утренней кормежки. Пока Иваныч, ворча и покряхтывая, заваривал кашу с тушенкой для «троглодитки этакой», Жулька растянулась на полянке перед проходной, используя последние минуты до начала работы для пространных рассуждений о своем загадочном происхождении, о странном на морду, но таком обаятельном шарпее Кевине, который терялся уже третий раз за последние две недели, а позавчера потерялся с сахарной косточкой в зубах, которую оставил возле конуры Жульки. Интересно, что бы это могло значить?
Иваныч на тушенку не поскупился. Опытная в таких делах, Жулька терпеливо дождалась, пока каша остынет, затем хитрым, только ей одной известным способом, буквально в считанные секунды, выловила все кусочки тушенки, оставляя свернутым в трубочку языком аккуратные глубокие ямки в каше, выждала, пока все уляжется внутри нее, и неспешно доела остальное. Кушать, в общем-то, уже не хотелось, но одна только мысль, что наглая рыжая морда по кличке Борман из склада мебельных щитов может теоретически что-то из ее миски украсть, расширила желудок до максимума.
Взвыл мотор привода, и ворота медленно, со скрипом и рывками, отодвинулись в сторону, пропуская первого клиента базы. Рабочий день начался. Жулька деланно зевнула, клацнула для острастки зубами на пролетающую мимо стрекозу и приступила к своим обязанностям. Разумеется, никто никаких должностных инструкций для Жульки не сочинял, да этого и не требовалось. Жулька прекрасно знала свою работу: облаивание приезжающих клиентов и их автомобилей; психологическая разгрузка для потерявшихся собак из коттеджей у реки; беседы про жизнь с Иванычем; драки с наглой рыжей мордой Борманом.
Данное от природы чувство времени, подкрепленное положением ворот вполне точно определяло рамки жулькиного рабочего дня – с восьми утра и до восьми вечера, плюс законные выходные суббота и воскресенье, плюс трехминутные технические перерывы. Длительных перерывов Жулька себе не позволяла, во-первых, какая-нибудь машина могла проскочить необлаянной и неукушенной за колесо, во-вторых, кто его знает чего можно ждать от Бормана, в-третьих, никто не отменял утверждения «непуганый клиент – подозрительный клиент».
Если с машинами и Борманом Жульке все было понятно, то с клиентами перед запугиванием приходилось иногда включать интуицию. Не всем нравилось Жулькино лаянье и суровый оскал кудлатой морды, но интуиция всегда верно, с точностью до полуметра, подсказывала Жульке безопасное расстояние для запугивания и точное направление для бегства. Всегда. Но не в этот страшный день…
Старенькая, видавшая виды Тойота Васильича вкатилась на территорию базы и остановилась прямо перед входом в проходную. Васильич сверкнул академическими диоптриями, вышел из машины и громко, с удовольствием приветствовал обрадовавшегося Иваныча, с которым хотя и виделись в последние годы довольно редко, но дружили уже так давно, что об этом даже неудобно говорить вслух, чтобы никого не обидеть. Жулька сразу же приступила к работе. Четверть секунды ушла на взвод интуиции в боевую готовность и оценку ситуации. Итак, клиент среднего роста, глаза добрые и маленькие (очки предательски уменьшили истинный размер зрачка), бородка кандидата физико-математических наук, руки заняты братскими объятиями с Иванычем… Такой мухи не обидит - идеальный кандидат для запугивания. И Жулька решила пропустить фазу предупредительного облаивания и оскала зубов, подлетела к ногам Васильича и цапнула его за лодыжку. Не так, чтобы сильно, до крови и кусков мяса в разные стороны, но чувствительно и как-то неожиданно подленько.
В ту же секунду исчезли тени. Вот, только что были, и их не стало. Небо затянуло серой дымкой. Разом смолкли все птицы, а безбашенные воробьи угомонились и прекратили свои пылевые ванны. Борман, решивший было сменить место отдыха с крыши склада мебельного щита на крышу склада вагонки, замер на заборе, вдруг засомневавшись, а стоило ли шевелиться ради новой крыши? Деревья и кусты изобразили полный штиль, и даже дырявый глушитель Тойоты Васильича стал работать бесшумно.
«Ой, - подумала Жулька, – А может это не я?» Но, то ли подумала неубедительно, то ли след зубов на джинсах Васильевича не допускал ни тени сомнений в содеянном, однако Васильич уставился именно на Жульку. И его взгляд не предвещал ничего хорошего. Абсолютно НИ-ЧЕ-ГО! В одно мгновенье жизнь изменилась. «Ни хрена себе!» - только и смог выдавить из себя Иваныч. Ориентируясь не столько на смысл сказанного, сколько на интонацию возгласа Иваныча и саму ситуацию, Жулька рванула в ближайшие кусты, откуда, в отличие от родной конуры, достать ее было невозможно. Мысленно нахваливая себя за сообразительность, Жулька пыталась забиться в самые густые заросли, лихорадочно соображая, чем все это может обернуться. Еще немного усилий и она уперлась влажным носом в забор, развернулась и попыталась слиться с землей. Сквозь причудливые переплетения веток кустарника Жулька увидела именно то, чего подсознательно боялась больше всего – прямо на нее двигался Васильич. Он шел медленно, но в этой медлительности читалось столь явное желание мести, что шерсть на спине Жульки встала дыбом, а хвост предательски завернулся между лап. Сначала Жулька завороженно разглядывала ботинки Васильича, но чем ближе он подходил, тем выше она поднимала глаза и, вдруг, натолкнулась на внимательный, немигающий взгляд Васильича. Есть контакт! Подойдя вплотную к кустам, Васильич заговорил… Говорил он тихо и уверенно, убедительно расставляя многозначительные паузы, на которые испуганный мозг Жульки реагировал неприятными приступами паники, а желудок громким урчанием. Васильич преподавал высшую математику в Строительной Академии и умел доносить сложные и вроде бы непонятные вещи до любого слушателя, Жулька не была исключением. Говорил он долго, ни на секунду не отводя взгляда от испуганных глаз Жульки, и замолчал только тогда, когда прочитал в ее глазах, что она все поняла.
- Послушай меня, несчастная собака, - приступил к экзекуции Васильич, - Слушай очень внимательно и запоминай. С этого момента твоя жизнь превратится в ад. И это не потому, что у меня аллергия на кошек и собак, твоей вины в этом нет, твоя вина в другом – ты укусила меня. За долгие годы преподавания меня не посмел укусить за ногу ни один студент, ни один лаборант, ни один преподаватель. Меня не кусал, также, ни один кандидат наук или профессор. Ни один проректор никогда не кусал меня за ногу, да чего там – и ректор не кусал. Нога – это святое. Укусивший за ногу становится врагом сразу, без каких-либо прелюдий и намеков. Даже укусивший за горло имеет право на оправдание, но укусивший за ногу бесправен раз и навсегда. Ты совершила подлый поступок, и теперь я вынужден тебе отомстить. Обязан отомстить! Но месть – это не какая-то разовая акция, это сложная, хорошо продуманная операция. И ты горько пожалеешь о том, что совершила. У тебя были бы шансы на спокойную жизнь, вцепись ты мне в ухо или в нос. Они тоже мне дороги, но я бы простил. Ты же укусила за ногу и, заметь, подкралась сзади. Это трусость, собака. Это трусость и подлость. И теперь, как честный налогоплательщик, я должен тебя укусить за заднюю лапу. Собака, оставь мысли о побеге, у меня везде свои собаки, я найду тебя даже на городской свалке, ибо теперь это дело чести. Возможно, я этим ограничусь, но не обещаю. Обещать могу только одно – укус этот неизбежен и всего лишь дело времени. Рано или поздно ты не успеешь спрятаться в кусты, ты ведь не можешь знать, когда я приеду в следующий раз. Этого тебе не дано. Зато тебе дано бояться! Страх – вот что будет с тобой постоянно. И ты будешь просыпаться с этим страхом, со страхом кушать тушенку, со страхом ходить по территории базы и даже со страхом спать. У меня нет ни одного зуба, который мог бы меня подвести. Все крепкие и здоровые. И этими зубами я тебя укушу. Ты меня поняла? Вижу, что поняла. И еще, я сделаю это на глазах у Бормана и Иваныча. Это прибавит мести остроты. Тебе уже все равно, а мне приятно. Вот теперь со всем этим и живи… пока я тебя не поймаю.
Удовлетворённый своей речью Васильич погладил бородку, поправил очки на носу, и ушел в недра одного из складов в поисках каких-то дощечек, необходимых для сооружения винных полок.
Жулька всем своим телом, каждой шерстинкой своей почувствовала, что это серьезно. Ее как будто парализовало. Васильич давно уехал, оставив в памяти Жульки рокот дырявого глушителя, как завершающий аккорд ужасной драмы, как печать под приговором, как выстрел ружья со стены, прогремевший в последнем акте, а Жулька так и не вышла из кустов до самого закрытия базы. Иваныч не смог выманить ее ни тушенкой, ни куском ливерной колбасы, которая тут же была отдана Борману, сожравшему ее на глазах Жульки. Слезы катились по ее морде, но она не выдала себя никаким движением. И только скрип закрываемых на ночь ворот вернул ее к жизни. Медленно, как в замедленном кино, стараясь не издавать никаких посторонних звуков, Жулька добралась до конуры, забилась в самый дальний ее угол под старый ватник, подаренный ей на 8 Марта добрым Иванычем.
Обеспокоенный отсутствием Жульки за ужином, чего отродясь не бывало, Иваныч заглянул в будку, пощупал теперь уже теплый и сухой нос, покачал головой и пробормотал: «Не заболела бы с перепугу. Будешь в другой раз знать, как порядочных людей за ноги кусать! Эк тебя…» Иваныч еще раз пощупал Жулькин нос. Несчастная, приговорённая к укусу за заднюю лапу, испуганная и голодная, Жулька доверчиво уткнулась носом в ладонь Иваныча и, впервые на его памяти, жалобно заскулила. Долг платежом красен. Жулька годами слушала Иваныча, впитывая в себя, как губка, его проблемы, облегчая его душу, теперь была его очередь услышать ее боль. Иваныч потрепал Жулькины уши, сходил на проходную и через пару минут принес еще теплую, ароматную сардельку. Сунув ее прямо под нос собаки, он проговорил, - «Все обойдется, не дрейфь», - и уже на пути к проходной добавил тихо себе под нос, - «Кто же тебя в обиду-то даст, дурёха», - и улыбнулся.
Теплая сарделька сделала свое доброе дело. Жулька немного успокоилась и, свернувшись калачиком под ватником, уснула. Засыпала она обычно быстро и с удовольствием. Под защитой Иваныча спалось спокойно и ничто не мешало смотреть бесконечный и красочный сериал под названием «Сны Жульки в 3D». В эту ночь очередная серия была без цвета и объема. Если бы Жулька хоть немного разбиралась в кинематографии, то она назвала бы это Арт-Хаусом, но Жулька назвала это просто – кошмаром. Сознание рисовало мрачную, черно-белую картину ее падения в самый низ собачьего общества. В самом начале сна она пытается вести беседу с Кевином, но тот отводит глаза и все время пытается найти повод уйти, а сторонний оператор сновидения стыдливо выбирает такие ракурсы, чтобы не было видно ее задних лап. В сон попадает все, кроме ее лап. Кевин бормочет какое-то надуманное оправдание и исчезает. Жулька с тоской смотрит ему вслед и вздрагивает от смеха Бормана у себя за спиной. Кот наслаждается своим превосходством и откровенно издевается над ней. Расположившись прямо возле ее миски, он демонстративно вылизывается, уделяя особенное внимание задним лапам. Невидимый оператор сна демонстрирует крупным планом задние лапы Бормана, его довольную рыжую морду с бородой и в очках. Знакомые очки, удивительно знакомая борода. Борман превращается в Васильича. Он сидит в позе лотос, без обуви, в джинсах, закатанных до колен. Крупный план его здоровых, загорелых ног и голос ниоткуда: «А у тебя не найдется еще одной, третьей, задней лапы? Или двух?» Добрый Иваныч накладывает в чашку огромную кучу тушенки и мелко нарезанных сарделек, зовет Жульку, но она не может сдвинуться, задние лапы ее не слушаются, зато на голос Иваныча сбегаются все собаки, которых встречала Жулька на своем жизненном пути. У многих по четыре, а у некоторых и по шесть задних лап. Счастливые, сытые, полные сил они проносятся мимо Жульки, обдавая ее запахами только что съеденных сарделек, и исчезают в тумане. Из тумана выплывают фары Тойоты. Вместо колес у машины огромное количество собачьих лап, которыми она перебирает как сороконожка, живущая в щели ее конуры. Лапы мягко ступают по земле, и если бы не мерное урчание прогоревшего глушителя, то движение можно было бы назвать бесшумным. Жулька, изогнувшись, смотрит на свои отсутствующие задние лапы, но видит только нелепый одинокий хвост. Бежать! Бежать!! Жулька в отчаянии становится, как левретка, на передние лапы и уносится в гущу кустов, бешенно балансируя хвостом и пронзительно визжа. Тойота останавливается возле кустов и в ее урчании Жулька отчетливо слышится: «Отдай лапу… Отдай лапу… Отдай лапу-уу-ууу-ууу…»
Голос становится все более отчетливым, и в какой-то момент Жулька понимает, что слышит его уже не во сне, а наяву. Осторожно высунув морду из конуры, она видит, что ворота открыты, машины и клиенты безнаказанно снуют по базе, а возле проходной стоит кошмар ее сна – белая Тойота Васильича. Сам Васильич о чем-то оживленно разговаривает с Иванычем и оба изредка поглядывают в сторону ее конуры. Моментально проснувшаяся Жулька с воплем срывается в кусты, снова зарывается в пыль и тут же слышит голос подошедшего к кустам Васильча: «Сегодня ты смогла от меня спрятаться, собака, но завтра я опять приеду и, возможно, тебе повезет меньше!» Видимо Васильич посчитал свою короткую речь вполне достаточной, продолжать не стал, но еще пару минут пристально вглядывался в бусинки Жулькиных глаз в полумраке кустов, лишая собаку последней надежды на благополучный для нее исход конфликта.
Арт-Хаус в ее снах повторялся из ночи в ночь, и Жульке стоило все больших и больших трудов просыпаться, кушать и, тем более, – засыпать. Не радовали ни еда, ни солнце, ни гости. Блеск ее глаз приобрел оттенок страха, бока ввалились, хвост отказывался сворачиваться в жизнерадостное колечко. Она молча бродила вдоль кустов, чтобы, заслышав издалека звуки подъезжающей к базе Тойоты, моментально спрятаться в кусты. Васильич останавливался возле проходной, вопросительно кивал Иванычу в сторону конуры, на что тот указывал в сторону кустов. Васильич подходил к кустам и тихо произносил: «Прячешься? А зря. Это не выход, собака, это всего лишь отсрочка…» Оставив пакет с мясными обрезями и недоеденными домочадцами котлетами на крылечке проходной, Васильич уезжал, чтобы снова вернуться на следующий день. Жульке казалось, что прошла вечность и уже никогда ее жизнь не станет счастливой. То, что Васильич откусит ее лапы, уже воспринималось как неизбежность. Думать о том, что будет дальше, она не хотела. Лишь в моменты отчаянья Жулька ловила себя на мысли, что она уже была бы рада, чтобы все случилось вот прямо сейчас, чтобы исчез этот кошмар ожидания неминуемой беды. Чтобы Васильич откусил бы, наконец, ее несчастные лапы и больше не нужно было прятаться, а можно было просто забраться в конуру под теплый ватник, подтянуть уже несуществующие лапы к морде и уснуть. Уснуть, чтобы проснуться в Раю (Мученики всегда попадают в Рай!), беззаботно резвиться на всех четырех лапах среди счастливых небесных собак, радоваться Солнцу в рощах их сосисочных деревьев, а на закате наблюдать, как созревшие антрекоты медленно опадают с антрекотовых кустов прямо к ее морде.
Прошло пять дней с того момента, как Жулька укусила Васильича. Наступили выходные. Жизнь подарила Жульке два дня относительного спокойствия. Закрытые ворота, казалось, надежно защищали ее от внешнего мира. Она немного поела, и улеглась на травке, впитывая ввалившимися боками щедрость и тепло вдруг появившегося Солнца. Слух уловил когда-то привычные, а сейчас неожиданно новые звуки: пение птиц, шелест листьев, вопли загулявшего Бормана и шум шоссе. Иваныч вынес на полянку складной туристический стульчик и пристроился рядом с Жулькой. Благодарная собака положила голову на его ботинки и стала слушать бесконечную историю его жизни. Изредка Иваныч гладил Жульку по голове, на что та отзывалась довольным урчанием и пыталась лизнуть его руку. Жулька обожала Иваныча и готова была слушать его бесконечно, но сквозь его голос стал прорываться столь знакомый, наводящий ужас шум глушителя. Иваныч пошел встречать внеурочного гостя, а Жулька привычно исчезла в кустах.
Иваныч принес второй стул и друзья, пользуясь тем, что никуда не нужно торопиться, и никто не мешает, завели долгий разговор про жизнь, про политику, про женщин и автомобили… И, казалось, этот разговор уже никогда не окончится, как Жулька ощутила, что в ее сознании чувство безысходности растворилось в каком-то новом чувстве. Страх сменился безразличием. Жулька неожиданно увидела себя со стороны. Увидела, как она встала и медленно, на ватных лапах, с опущенным хвостом и прижатыми ушами пошла в сторону Васильича, сдаваться на милость победителя. Жульке хотелось, чтобы все, что должно случиться, наконец-то случилось, и уже не нужно было бы прятаться и бояться неизбежного, чтобы этот многодневный кошмар остался в прошлом…
Иваныч с Васильичем заметили собаку, когда та была от них уже в паре шагов. Разговор прекратился. В полной тишине, под прицелом взглядов, Жулька медленно преодолела остаток пути и отрешенно ткнулась носом в ногу Васильича, ту самую ногу, которую она столь опрометчиво укусила несколько дней назад. Жулька почувствовала руку Васильча на своей голове и сжалась. «Вот и всё!» - пронеслось в ее голове, - «А жизнь была так прекрасна!»
- Хорошая собака! Умная собака! – услышала Жулька голос Васильича, - Смелая собака! Джульетта! – и рука бывшего врага ласково потрепала ее уши…