Не ждали

Анатолий Шуклецов

Коридор был заграждён табуретами, как улица баррикадой. На полу, среди игрушек, сидели мальчик-одуванчик и тёмнобровая девочка. Известный сюжет почтила сконфуженная бывшая жена. «Я не узнала папу, когда он зашёл. Думала, у нас нет папы». Были мама и Граф, живая лохматая собака. Бабушка-пенсионер и дед, инвалид победной войны. Двенадцать раз в год – алиментные переводы. Драматичная встреча, с позывом на скандал.


Покачались на качели. Повисели на кольцах и турнике. Покрутили скрипучую карусель. Раз за разом всходили по языку металлической горки. Стоически папа ссаживал восходителей наземь. За гуляньем наблюдал с постамента саркастический Пушкин. Наконец зашли в лес. Анюта ухватила папин палец и долго не выпускала. Выкатилась на щеку непрошеная слеза. Дети выказали понимание, какого он не знал. И на поваленном дереве набухают почки.


«Оп-ля!..» Взметнул сына на плечи. Понёс, как на многолюдной демонстрации. «И меня!..» – снизу дёрнули за штанину. «Вези до сосны!.. Аньку потом!..» Малышке перехватило дух. В секунду она поднялась выше человечьего роста. Как замечательно покачивает. Можно притворно дремать на ходу. «Папа рыжий! – вдруг звонко объявила она. – Мама вся чёрная. Бабушка – коричневая!»


Мужчины рассмеялись. Да приспел каверзный вопрос. «Ты у нас будешь спать? – спросила Анюта, не допуская иных вариаций. – Почему ты никогда с нами не спал?» – «Мы спали с Митей. Ты приползала и лезла к нам». Новость очень полюбилась малышке, как и воскресшее обращение. Скажет и вскинется выразительными глазами. Не сказка ли на ночь? Ластится со щенячьей нежностью: «Пап-па! Мой папа!.. Люблю папу…» Незваному гостю сбивает дыхание и речь.


Зачем тебе нужен папа? «Чтобы обнимать его и целовать. Ты уже покурил?..» Анюта снова ехала на нём. Не желала уступать насиженное место. «Не твоя очередь. Слазь!..» Однако упрямая девочка выказала мамин характер. Сладить с крутым нравом папа не сумел. Крепко сплела ноги, вцепилась в густую шевелюру. Когда бесцеремонно сдёрнули, обиделась: «Не играю с тобой. Ты нехороший!» Принялась нарочито отставать. В обносках брата напомнила распрю развода.


…День улетал к вечеру быстро и незаметно. Кушали рубиновую костянику. Срезали косячок червивых грибов. В глубоком овраге искупались. Визжа от восторга, ловили в тине осклизлых лягушек. Угадывали марки автомобилей на загородном шоссе. На переезде считали вагоны длинного товарняка. Папе с каждым часом становилось тоскливей. Какой палец ни порань, одинаково больно. Знал, никогда не забудет досужий день. Истово любят только родных.


Милые мои, славные человечки. Шли назад и горланили шлягер: «На недельку, до второго, я уеду в Комарово…» Папа избегал глядеть в беспечные лица ликующих детей. Тягость неотвратимого расставания теснила грудь. Выступали неукротимые слезы. И не выплеснуть горечь, ни с кем не разделить. Чай гаркнуть в сумеречный, затихший лес: «Эгей!.. Крючкотворы!.. Суконные души!.. Какая мама заменит непутёвого отца?..»





Написано в поезде.