Озеро.
Лес был очень тих и по-осеннему красив. С деревьев слетали листья, распластывались по земле, ложились мягким покровом, засыпая старые корни и превращая бурую невзрачную землю в золотое персидское шитье. Стоял один из таких дней, когда даже лесные пичужки прекратили свои суетливые переклички, а караваны летящих на юг журавлей лишь изредка отзывались с небосвода гортанным криком. В этом тихом осеннем лесу в нескольких километрах от дороги расположено было одно небольшое озеро. Неподалеку от озера находилась сторожка лесничего – небольшая бревенчатая постройка с открытым входом, похожая на автобусную остановку. От сторожки лесная просека уходила к строящемуся поселку; по этой просеке обычно ходили сосредоточенные грибники, ворошившие палками листву в поисках осенних «мышат». Иногда, бывало, на дороге появлялась шумная компания молодых людей, которые от сторожки сворачивали к озеру и устраивали там пикник.
В этот тихий и меланхоличный день никому, наверное, не пришло бы в голову отправляться в лес с целью повеселиться. День был будний, небо затянуто серыми дождевыми облаками, было не слишком холодно, но настроение все равно оставалось будничным и даже грустным. Поэтому странно было увидеть на лесной дороге девушку в длинном плаще, одетую по-городскому и бредущую, как казалось, без определенной цели. Дойдя до сторожки, она остановилась и присела на скамейку, потом, поглядев по сторонам, будто что-то вспомнив, она свернула с дороги и направилась по тропинке к озеру. Глаза ее были полны слез, иногда она кусала губы и что-то произносила вполголоса. Она дошла до озера, лес расступился, и озеро, наполовину заросшее камышом, встретило ее гладью зеленоватой воды, тихой, без всплеска, да еще одинокими и неподвижными елями на противоположной стороне. Озеро молчало, но, прислушавшись или просто постояв пять минут спокойно, можно было различить звуки его обитателей, услышать и увидеть перепархивающих птиц, соревнующихся в прыжках лягушек, а шорох в кустах наверняка издавали лесные мыши или бурундуки. Девушка глядела на озеро, но не чувствовала, скорее всего, всей этой умиротворяющей силы природы, она просто плакала и смотрела сквозь слезы на озеро, на хрустящий камыш, механически смахивая слезы, когда сквозь их застилающую пелену ничего уже не было видно; так же механически она достала платок и вытерла слезы; потом, сунув платок в карман, она присела на поваленное дерево у самой воды и стала смотреть на подернутую рябью поверхность. Девушка была красива и стройна, но слезы и нервное расстройство превратили ее лицо в измазанное сосновое пыльцой зеркало, в котором отражались ее обиды, желания и разрушенные надежды. Однако через какое-то время черты лица ее разгладились и стали мягче; теперь она задумчиво смотрела на воду, и в глазах появился некоторый интерес к окружающей жизни. Она проводила взглядом порхающую над озером пичугу с желтым клювом, увидела, как та уселась на ветку сосны и что-то прочирикала, переговариваясь со своими сородичами. Она достала телефон и стала перебирать номера; но даже звуковой сигнал клавиатуры показался ей в этом уголке леса каким-то чужеродным.
Девушку звали Алина; сегодня она узнала, что ее молодой человек обманывал ее, и горечь была настолько сильна, что она не могла больше оставаться в шумном и развязном городе, и, повинуясь порыву, доехав до конечной остановки, она, вспоминая их давнишние прогулки и походы, нашла эту дорогу и пришла к лесному озеру, где они раз или два были вместе. Вообще-то она не хотела идти сюда, но словно бы лесные тропы сами указали дорогу. Просидев около двух часов, она поднялась, и, успокоившись уже совершенно, сама удивлялась, до какой же степени ей теперь все равно, что с ним и с кем он теперь. Она с каким-то благоговейным удивлением оглядывала этот волшебный лес, который словно исцелил ее. Между тем природе было все равно, и лес жил своей особой жизнью, давая приют и страждущим, и веселящимся. Стал накрапывать дождь. Алина достала зонтик, он раскрылся и в неярком свете сумрачного дня слился с потемневшими стволами деревьев и рассыпанным ковром листвы. Укрываясь под зонтиком от дождя, она была похожа на молодую английскую леди, гуляющую в своем старинном парке; она была высокого роста, очаровательна и красива той щемящей красотой ранней юности, когда в глазах девушки отражается весь видимый и невидимый мир, когда добро неотделимо от красоты и только неизбежная угадываемая впереди тоска омрачает неповторимые мгновения пульсирующей как никогда раньше жизни.
Через час она была на остановке; к этому времени стало смеркаться, город сверкал огнями, автобус подошел, и она окунулась в водоворот привычной городской толчеи . Разговоры попутчиков сливались в некий общий фон, который не мешал ее обновленным мыслям, легко струящимся в такт дрожащему стеклу, по которому текли дождевые капли. Они были похожи на ее недавние слезы, и, как и слезы и переживания, они теперь были снаружи, с обратной стороны стекла; а может, это она была за пределами чего-то мелкого и незначительного. Тем не менее, вернувшись домой, она позвонила подруге и, болтая с ней о всякой всячине, как бы невзначай спросила, видела ли та сегодня в учебном корпусе ее кавалера и с кем. Однако тут же она почувствовала с удивлением, что ее действительно не интересует ответ, в ней словно бы проснулся голос сегодняшнего леса, он напел ей такую чудную мелодию, что, распрощавшись через минуту с подругой, она взяла с полки сборник рассказов Стивенсона и растворилась в чтении под аккомпанемент своего обновленного сердца.