Работа в ЦЗЛ
(Имена и фамилии изменены)
Выписка из трудовой книжки:
Завод «Днепроспецсталь»
2.1.1959 г. Переведен в металлографическую лабораторию ЦЗЛ (Центральная Заводская Лаборатория) на должность инженера.
5.10.1959 г. Переведен в той же лаборатории на должность руководителя
термической группы.
18.1.1961 г. Назначен на должность начальника металлографической
лаборатории ЦЗЛ.
«Не ведал мир ни до, ни после нашей эры
Такой головокружительной карьеры» – это из стихотворения Миши Вульфовича обо
мне, правда, по другому поводу.
Итак, новый год и новая, уже третья в моей биографии, работа. Беседа с и.о. начальника ЦЗЛ Балуевым Иваном Петровичем. Постоянный начальник Французов Павел Васильевич только что возвратился из 2-х годичной командировки в Китай (к этому времени мы ещё не успели с ним поссорится, т.е. с Китаем).
Первый вопрос ко мне:
- А вы писать умеете?
- У меня в аттестате зрелости по русскому языку 4, а по литературе –5.
- Я имею в виду не грамотность, а умение излагать свои мысли.
Доказывать последнее мне уже пришлось Французову, который через несколько дней сел в своё кресло начальника ЦЗЛ, а Балуев приступил к своим обязанностям начальника ОТК. Как-то довольно быстро я приспособился писать различные бумаги, выработав определённый, как заметил мой внук, канцелярско-бюрократический стиль, которым и излагаю свои воспоминания. По характеру своей деятельности мне впоследствии неоднократно приходилось иметь дело с Балуевым. Это была яркая, и довольно жёсткая личность. Вплоть до выхода на пенсию он оставался бессменным оппонентом ЦЗЛ. Вот его характерные высказывания в адрес лаборатории:
- Мы считаем, что полное спокойствие на исследовательском олимпе недопустимо.
- Лаборатория решила идти к старым задам.
- Надо дать отдохнуть этой марке стали от напора ЦЗЛ.
- Что бы вы там ни предложили, я всё равно не подпишу.
- Лаборатории удалось втереть мне очки, а я дурак подписал.
- Пишите по-русски и работайте на дурака.
За время моей работы в ЦЗЛ сменилось около десятка начальников разной степени эрудированности, но Французов был, пожалуй, самым опытным и довольно интеллигентным. Это ему, а точнее стечению обстоятельств, я обязан такому быстрому продвижению по службе. В это время значительно расширили штаты ЦЗЛ и появились вакантные должности ИТР (инженерно-технических работников). Без лишней скромности не могу утверждать, что я обладал выдающимися способностями, чтобы претендовать на руководящие должности. Но металлографическая лаборатория к моменту моего прихода туда, да и позднее, состояла исключительно из женщин, которые в силу своего характера, и к тому же обременённые семьями, не стремились к росту. К тому же большинство сотрудниц были молодыми, как говорят, в репродуктивном возрасте – то и дело рожали детей и на несколько лет уходили в заслуженный отпуск.
Стать руководителем термической группы я согласился сразу без всякого колебания, т.к. эта работа была непосредственно связана с моей деятельностью в термическом цехе и особой трудности для меня не представляла.
А вот, когда Французов предложил мне возглавить всю металлографическую лабораторию с её сложными и многочисленными проблемами, которые она решала, я сразу же категорически отказался. Здесь необходимо было обладать довольно широким кругозором, т.е. хорошо ориентироваться во всех тонкостях производства металлургической продукции, начиная от выплавки металла, и кончая окончательной отделкой продукции, чему нас в институте не учили. Если в термическом цехе знания, приобретённые во время учения в институте, были не востребованы, то в ЦЗЛ – их было явно недостаточно. К указанному времени начальником нашей лаборатории была Людмила Ивановна Христофорова, очень опытный специалист, начала работать в ЦЗЛ сразу же после войны. Она в некоторой степени тяготилась своей должностью, обладая мягким добрым характером, видимо считала, что не женское дело быть начальником. К слову сказать, я полагаю, что состояние начальничества неестественно для человека, а особенно – для женщины. Мне неоднократно приходилось иметь дело с женщинами-начальниками – это за редким исключением стихийное бедствие. Так вот, это Христофорова «науськала» Французова сделать меня начальником. Я ни в какую не соглашался и отказывался писать заявление. И всё-таки без моего заявления вышел приказ директора завода о моём назначении.
На первых порах, хотя мне и помогала Христофорова, было трудновато равно, как руководить в профессиональном аспекте, так и в административном. Приходилось много читать, благо при ЦЗЛ была довольно богатая техническая библиотека. Администрировать же пришлось учиться методом проб и ошибок. Основная трудность заключалась в том, что в женском коллективе было несколько «партий», враждовавших между собой и постоянно наговаривающих друг на друга. Первоначально я пытался выяснить, кто прав и кто виноват; набил на этом несколько шишек. Впоследствии я выработал тактику как тот раввин из анекдота: выслушивал доброжелательно каждую сторону, как бы сочувствуя и соглашаясь с ней и не предпринимая никаких шагов; и все были удовлетворены.
За всё время моего многолетнего пребывания в должности начальника металлографической лаборатории в качестве сотрудников промелькнуло всего трое мужчин.
Один из них Тимохин Виталий поработал в термической группе пару лет, женился на сотруднице Маше Ворониной и перевёлся в технический отдел. Уже в после перестроечное время стал даже главным инженером завода.
Более длительное время проработал, если можно так сказать, у нас Вальдемар Умельцев, техник по образованию. Работник никудышный, зато член партии. Его периодически избирали парторгом. Хотя в ЦЗЛ эта должность не была освобождённой, он целыми днями просиживал в партбюро, сочиняя протоколы несостоявшихся парт. собраний и заседаний бюро. Когда необходимо было выделить людей для поездки на сельхозработы или на овощную базу, я почти всегда включал в список Умельцева. Однажды, когда ему принесли в партбюро списки, он заявил: «Передайте ему, что не он посылает, а я посылаю». С другой стороны, он был довольно безобидным парнем. В конце концов, он ушёл работать мастером в термический цех.
На довольно не продолжительное время мелькнул в нашей лаборатории человек с военной выправкой уволенный в отставку одной из хрущёвских реформ майор Голумб. Снимая телефонную трубку, он восклицал: майор Голумб слушает. До демобилизации Голумб преподавал материаловедение в танковом училище, находящемся где-то в Средней Азии, толи в Душанбе, толи в Ташкенте. Однажды во время инспекторской поездки училище посетил маршал бронетанковых войск Рыбалко. В учебном классе майора Голумба в качестве учебных пособий были в частности развешены микрофотографии структур различных сталей. Рыбалко подошёл к одной из фотографий, читая: структура броневой стали, увеличение 400 – и к Голумбу – что, ты мне глаза замазываешь, ты покажи в натуральную величину! Этот случай напоминает мне следующую историю:
Из книги Льва Макаревича «Не только о себе», из-во «Дограф», М., 1999, 456 с.
История, рассказанная В. А. Добровольским, ректором Одесского политехнического института:
«…в 1928 году произошла авария на Одесской электростанции. Виктора Афанасьевича, тогда молодого инженера, пригласили в качестве эксперта: сделать заключение о причинах аварии и определить, кто виновен в этом акте саботажа? Виктор Афанасьевич провёл съёмку поверхности излома, сделал микроструктурный анализ и представил заключение, что авария произошла в результате разрушения вала электрогенератора. Формулировка «усталостное разрушение металла” вызвала негодование руководства Одесской губернской Чрезвычайной Комиссии, Виктора Афанасьевича арестовали и посадили в тюремную камеру, предъявив ему обвинение в антисоветской деятельности. Руководство ЧК было уверенно, что он считает их малограмотными людьми и пытается обмануть, уверяя, будто бы железо может уставать от работы. Три месяца просидел в тюрьме Виктор Афанасьевич, ежедневно ожидая трагической развязки. Его спасла случайность. Один из руководителей Наркомата промышленности приехал из Москвы по делам в Одессу, и ему рассказал о бедолаге Добровольском. Он вмешался в это дело, использовал весь свой авторитет, чтобы освободить Виктора Афанасьевича из тюрьмы, сославшись на то, что он молодой, неопытный, мало знающий, допустил ошибку. Усталость металла – это абсурд, и ни в коем случае этого не следовало писать в экспертном заключении. Таким образом, погрешив против истины, профессор из Москвы спас молодого инженера, который в последующем воспитал тысячи специалистов для промышленности Советского Союза».
Металлографическая лаборатория состояла из нескольких групп; общее количество сотрудников постоянно изменялось, порой достигало почти сорока человек. С течением времени из-за ежегодных компаний по сокращению штатов и по другим причинам количество сотрудников постоянно уменьшалось и к концу перестройки осталось порядка 20 человек. В первые годы работы было очень много – на заводе в производство внедрялись новые технологии (так на нашем заводе изобрели и впервые в мире внедрили электрошлаковый переплав стали – ЭШП) и осваивалось производство сложно легированных марок стали, в основном для оборонной промышленности; при этом все исследования проходили через нашу лабораторию. Значительное место в работе лаборатории занимали экспертизные исследования, связанные с периодически возникающими всплесками брака или различными поломками и авариями. Однажды нам даже, как и в другие лаборатории Союза, прислали на исследование образцы деталей сбитого над Уралом американского самолёта – разведчика. Мне часто приходилось ездить на заводы – потребители для рассмотрения их претензий к качеству металла. Здесь приходилось иметь дело с коллегами – металловедами. Об этом хочу рассказать более подробно. Дело в том, что почти во всех институтах, том числе и в ЛПИ (Ленинградском Политехе), на кафедрах металловедения и термической обработки студентов готовили для работы на машиностроительных заводах. Поэтому наши оппоненты совершенно не разбирались в особенностях производства стали на металлургических заводах, не знали причин появления тех или иных дефектов. Зачастую естественное состояние структуры принимали за браковочный признак. Такое положения помогало нам в спорных вопросах отстаивать интересы завода. Однако нередки были случаи поставки явно бракованной продукции. В этом случае надо было находить компромиссное решение. Главное нужно было так составить акт рассмотрения претензии, чтобы не «повесить» на свой завод очередную рекламацию, за что очень доставалось от вышестоящих инстанций. Здесь нам всегда помогал отдел снабжения нашего потребителя. Существовало положение, забракованная в результате рекламации продукция должна быть возмещена поставщиком в короткий срок, да ещё с выплатой штрафа. Тогда идёшь в их отдел снабжения и откровенно намекаешь, что, вряд ли в случае рекламационного акта удасться в скором времени, а может быть и никогда, возместить забракованный металл. Для отдела снабжения в условиях тогдашнего всеобъемлющего дефицита это дополнительная головная боль. И проблема решается просто: в двухстороннем акте отмечается, что такая-то партия заслана ошибочно, её следует возвратить поставщику и в кратчайший срок заменить новой.
Я очень много занимался различными дефектами многих групп сталей. Особое внимание приходилось уделять периодически возникающим дефектам. В этом случае вместе с коллегами из смежных лабораторий (сталеплавильной и прокатно-кузнечной) подробно исследовали все случаи возникновения брака по данной марке стали, и на основании большого статистического материала устанавливали причины образования дефектов. В некоторых случаях даже подводили теоретическую базу и предлагали рекомендации по совершенствованию технологии производства. Накопленный значительный материал позволил издать в 1987 г. вместе с Г.А. Буряковским книгу «Поверхностные дефекты легированных сталей» объёмом 158 страниц. В книге представлена довольно оригинальная теория образования поверхностных трещин на прокате сталей перлитного класса. Эту теорию, опираясь на громадный статистический материал, мы начали разрабатывать вместе с ранее ушедшим из жизни (покончил жизнь самоубийством, бросившись в нагревательный колодец слябинга завода «Запорожсталь») Виктором Ивановичем Травининым. Он работал в прокатной лаборатории и был очень скрупулёзным исследователем. По своему характеру ума ему бы больше подходили академические исследования, чем копания в такой далёкой от науки области, как чёрная металлургия. Сотрудник Травинина Валерий Худик называл нашу науку тёмной металлургией, а многие вопросы обширными, как пять пудов дыма. Чтобы больше не возвращаться к издательской деятельности скажу, что за время работы у меня накопилось более ста публикаций в виде статей, докладов на различных конференциях и в виде авторских свидетельств на изобретения.
В 60-х годах многих работников на заводах и в институтах обуяла лихорадка под титлом: учёным можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан! Сперва я не поддавался этому ажиотажу, – хотя звание КТН давала некоторые материальные преимущества и создавала определённый престиж, - слишком уж много было мороки с добыванием этой степени: оформление работы, поиск солидных руководителя и оппонентов, сдача кандидатского минимума и т.д. и т.п. Кроме того, в этот период у меня было очень много интересной работы, и не хотелось отвлекаться на всю эту муру. Вот, например, заинтересовался я природой влияния гомеопатических добавок на свойства сталей. Удалось установить, что малые добавки бора в пределах 0.003 – 0.005% существенно повышают пластичность нержавеющих сталей за счёт рафинирования границ зёрен микроструктуры. Я рассказал о своём «открытии» Марии Ипполитовне Виноград, ведущему металловеду нашей отрасли заведующей лабораторией металловедения ЦНИИЧЕРМЕТа. Она нашла, что работа вполне диссертабельна, и, даже согласилась стать моим руководителем. Надо сказать, что я ни от кого не скрывал результаты своих исследований, чем и воспользовался один предприимчивый кандидат в кандидаты, просто позаимствовав мою идею. Я даже не расстроился – меньше морок. В это же время жена уговорила меня присоединиться к ней и ходить на занятия по подготовке к сдаче кандидатского минимума по философии и английскому языку. Здесь, конечно, никаких глубоких знаний мы не приобрели. Оплачиваемые преподаватели просто натаскивали нас, как отвечать на те или иные вопросы, даже зачастую сами были экзаменаторами.
Тут я уже «охладел» к проблемам нержавеющих сталей, и вплотную занялся сталями быстрорежущими. Дело в том, что в это время «наш дорогой Никита Сергеевич» поссорился с великим кормчим Мао Дзе-Дуном. Почти полностью порвались все экономические связи с Китаем, который поставлял до этого львиную долю необходимого нам вольфрама, в значительном объёме использующийся для производства быстрорежущих сталей. Была поставлена стратегическая задача освоить производство экономнолегированной быстрорежущей стали, в которой вольфрама было в 3 раза меньше, чем в ранее производимой стали. Работа проводилась совместно с институтом УкрНИИспецсталь; руководителем работы от нашего завода назначили меня. Работая в тесном контакте с институтом, я близко сошёлся с его сотрудниками. Руководитель отдела инструментальных сталей Леонид Александрович Позняк предложил мне перейти на работу в его отдел, и порекомендовал меня в заочную аспирантуру в московский Станкоинструментальный институт, где зав. кафедрой металловедения был Юлий Александрович Геллер, ведущий специалист в Союзе по инструментальным сталям. Я, конечно, хотел воспользоваться приглашением Позняка. К этому времени уже многие специалисты завода успели «улизнуть» в институт. Директор завода Константин Сергеевич Ельцов даже пожаловался в обком партии, после чего институту было в категорической форме предписано принимать на работу заводских сотрудников только с согласия завода. И вот, на мою просьбу отпустить меня в институт Ельцов: и что тебя туда потянуло? Я, конечно, постеснялся сказать, что там жизнь спокойнее, без авралов, да и платят значительно больше, особенно КТН. Ничего лучше не придумал как: «Главный инженер на меня матом понёс». Ельцов расхохотался: «Да нас в обкоме каждый день ещё почище поносят»! Так я остался на заводе. Бывший работник завода Феликс Мурин мне сказал, чтобы получить согласие Ельцова на уход в институт ему пришлось пять! раз ходить к директору на приём. А вот наш соученик Женя Лавреев написал в заявлении: «Прошу уволить меня с завода, т.к. не получаю ни морального, ни материального удовлетворения», после чего был изгнан с резолюцией: «чтоб его и следа здесь не было!»
С аспирантурой у меня также получилось не так, как бы хотелось. Надо сказать, что учёные учебных институтов с удовольствием брали в аспирантуру работников заводов, т. к. с их помощью можно было «проталкивать» в производство свои идеи. Поэтому, видимо, Геллер любезно меня принял и с удовольствием согласился стать моим руководителем, и, даже, принять меня в аспирантуру на имеющеюся в на его кафедре вакансию. Однако, впоследствии «оказалось», что это место в аспирантуре предназначалось для какого-то национального кадра из малых народностей Восточной Сибири. Так что я стал при Геллере простым соискателем. С точки зрения руководства подготовкой диссертации соискатель от заочного аспиранта ничем не отличался. Только, если человек числился в аспирантуре, он имел право на дополнительный оплачиваемый ежегодный месячный отпуск, да ещё один свободный от работы день в неделю, так называемый библиотечный день. Надо сказать, что моя жена, учась в заочной аспирантуре в Ленинградском Горном Институте, всеми этими льготами пользовалась.
Юлий Александрович, в отличие от большинства номинальных руководителей диссертациями, которые зачастую даже не читали «руководимые» ими работы, был очень добросовестным руководителем. Он тщательно прочитывал все написанные мною от руки тексты, внося соответствующие коррективы. Черновики, как правило, я пересылал ему по почте, сопровождая письмом с обращением «Уважаемый Юлий Александрович!». Ответ с его замечаниями довольно быстро возвращался также с сопроводительным письмом с обращением
«Глубокоуважаемый Роман Данилович!». Иногда я с ним лично встречался по субботам в заранее оговоренное время. Для этого вечером в пятницу забегал без билета в вагон любого поезда, направляющегося в сторону Москвы, платил проводнику традиционную десятку (билет в купейный вагон стоил 15,5 руб.), а вечером уже в субботу таким же путём возвращался в Запорожье. Так вот, в одну из встреч Юлий Александрович довольно тактично мне заметил: - Роман Данилович, в старое время со словами «уважаемый, трогай» обращались в извозчику, садясь в пролётку и тыкая его зонтиком в спину. С тех пор я никогда в письмах за исключением к неуважаемым личностям обращаюсь только со словами: много- или глубокоуважаемый или, даже, родной (- ая).
Надо сказать, что с Геллером мы плодотворно поработали. Основную идею диссертации оформили в виде объёмной статьи, которую опубликовал журнал «Сталь», в редакцию которого входил Юлий Александрович. Впоследствии я встречал ссылки на нашу статью в зарубежных изданиях. Со своей стороны я также помог Геллеру протолкнуть на заводе заказ на изобретённую им новую штамповую сталь, и стал даже соавтором этой стали.
Здесь уместно будет немного рассказать о таком явлении как соавторство. В те времена, чем выше на иерархической лестнице находился руководитель, тем больше у него было печатных трудов и изобретений. При этом строго соблюдался табель о рангах. Так, например, если изобретение носило эпохальный характер, то его соавтором должен быть, по крайней мере, директор предприятия, где это изобретение внедрялось в жизнь. Вот пример: на заводе внедрялся электрошлаковый переплав (ЭШП), изобретённый на уровне международного патента учёными киевского института сварки; соавтор от завода, конечно, директор Ельцов, в последующем лауреат государственной премии. Ещё пример: моя тёща Татьяна Ивановна, работая в институте УкрНИИспецсталь, написала солидную монографию «Петрография неметаллических включений», и соавтор, конечно, директор института. Конечно, всё это делалось не бескорыстно – в первом случае внедрению ЭШП на заводе была обеспечена зелёная улица; во втором - печатание монографии институтской машинисткой, командировки в Москву в редакции и т.д. и т.п. Для проталкивания в жизнь менее значимых идей привлекались в качестве соавторов руководители цехов и отделов. Например, при разработке технических условий (ТУ) на новую марку стали в качестве соавторов привлекались работники технического отдела, а для производства этой стали – работники ЦЗЛ и соответствующих цехов. Как правило, соавторами многих авторских свидетельств на изобретения были работники патентных бюро институтов и заводов. Это связано с тем, что к заявке на изобретение предъявлялось много формальностей и надо было оформить так, чтобы получить положительное решение Комитета по Открытиям и Изобретениям. Появились «ушлые специалисты», которые набили на этом деле руку. Вот их то и брали в соавторы.
Хотя я находился на самой низкой ступеньке иерархической лестницы, меня также включали в соавторы статей и изобретений, где моё участие было относительно не высоко. Таких работ было примерно треть из более чем сотни публикаций. Не обходилось и без плагиата, к стыду даже и с моей стороны. Дело было так. Как-то директор Ельцов получил приглашение из Ленинграда выступить на какой-то юбилейной конференции термистов (он выпускник той же кафедры ЛПИ, что и я). «Подготовьте доклад с моим участием» написал он на приглашении. Начальник ЦЗЛ поручил мне писать этот доклад. Основные интересные исследования моей лаборатории были металловедческого характера, а работы по термообработке были уж очень примитивными (смягчающий отжиг проката), что делать о них доклад было бы не солидно. Я не придумал ничего лучше, как из автореферата диссертации моего товарища сослуживца Яши Спектора, где он методом высокотемпературной термообработки повышал механические свойства стали, сляпал коротенькое сообщения, включив, конечно, в соавторы также и Спектора. Он, конечно, и вполне справедливо обиделся и некоторое время на меня дулся. Это дело вошло в историю под названием: «я, Спектор и директор». Конечно, этот эпизод не повлиял на моё с Яшей плодотворное сотрудничество в УкрНИИспецстали, где я проработал в возглавляемой им лаборатории в течение более 7 лет. Более подробно об этом попозже.
Чтобы закончить с этой темой, пару слов о «липовом» соавторстве. Также как воспоминания Леонида Ильича Брежнева некоторые книги и статьи писались «специальными» людьми. На заводе было принято, чтобы в местной или городской газете, а иногда даже в журнале «Металлург», так называемые передовики производства делились своим профессиональным опытом. На заводе статьи для них писал начальник отдела информации Борис Михайлович Сергеев. Я часто контактировал с ним по линии НТО (Научно Техническое Общество), где он был учёным секретарём Совета, а я – казначеем. Как-то он мне пожаловался: - я тут статью за него написал (называет фамилию знатного сталевара героя социалистического труда), а он даже не соизволит прийти расписаться.
Однако вернёмся к нашим баранам, т.е. к моей диссертации. Когда она уже была готова, Геллер спросил:
- А где вы собираетесь защищаться?
- Конечно, у Вас в Станкине.
- Если вы будете защищаться у нас, то будет много чёрных шаров не против вас, конечно, а против меня.
Через некоторое время у него защищалась мой коллега из Златоуста Чикина. Против неё почему-то не было чёрных шаров.
Юлий Александрович посоветовал мне обратиться в мою альма-матер (ЛПИ), для чего свёл меня с очень интересным человеком Авениром Николаевичем Попандопуло. Он, как называла его жена, был тройным композитором:
а). Разрабатывал новые составы инструментальных сталей, одной из которых я был соавтором.
б). Был кандидатом в мастера по сочинению шахматных задач.
в). Играл на музыкальных инструментах и сочинял песни в стиле старинных русских романсов, за что его затюкивали на различных конкурсах.
Авенир Николаевич пытался протолкнуть мою защиту в ЛПИ, где я только через два года в 1972 г. защитился не столько при помощи Попандопула, сколько благодаря дружбе нашего соученика Саши Борщевского с председателем учёного совета Петровым. При защите был всего один чёрный шар.
Чтобы не утомлять терпеливых читателей описанием различных технологических скучностей, пожалуй, стоит закруглиться, рассказывая о разнообразных видах моей производственной работы и перейти к иным аспектам деятельности периода работы в ЦЗЛ.
Справка: Кандидаты наук – работники завода в мою бытность: Аврунин П., Вербицкий К.П., Вульфович М.С., Грунин В.С, Ельцов К.С., Кагановский Г.П., Казаков С.С., Лейбензон С.А., Киссина Л.Б., Мининзон Р.Д., Мошкевич Е.И., Осадчий А.Н., Смоляков В.Ф., Спектор Я.И., Хитрик А.И., Шевченко З.А.