«Я стану бусиной на твоем запястье,
Глотком воды между языком и губами…»
«…Я никогда особенно не любил стихов. Но бывает, что в память врезаются вдруг две-три строчки. Пробую читать дальше – не то. Но эти две строки могу носить с собою всю жизнь.
Написал «жизнь», и рука остановилась.
Я по самым скромным меркам прожил их две.
Большинство моих современников едва дотягивает до девяноста. Нет, многие живут и дольше, но статистика плюсует всех: умерших во младенчестве, погибших в авариях и катастрофах, больных, спившихся, убитых в войнах. И тогда выходят эти самые девяносто. Да и качество жизни потом уже совсем не то, чтобы считать продолжающийся процесс чем-то серьезным.
Однако омолаживаться не очень бегут. И дело не только в цене вопроса. Хотя и цена, конечно, запредельная.
Первое реомоложение положено делать между сорока и пятьюдесятью годами, и, если человек живет обычной жизнью, стоит оно как раз столько, сколько он мог бы за это время заработать.
И все-таки останавливают не только деньги.
Искусственное омоложение – процесс жестокий во всех отношениях. Он напрочь выбрасывает тебя из того мира, где ты вырос. Ты теряешь социальные и семейные связи, меняешь образ жизни. И изменяешься сам – потому что в клинике с тобой будут делать такое, чего ты сам никогда бы не позволил, если бы знал, что будет так.
Ты проснешься без старых шрамов и половины привычек. (И еще долго будешь гадать – каких?) Тебя могут сделать гораздо более лояльным или возбудимым. Или…
Впрочем, штатским это не грозит, наверное. Это нашего брата, дослужившего до определенного звания, вынуждают проходить омолаживающие процедуры. И на каждого из нас сделана такая ставка, что сам ты уже не распоряжаешься ни своими нервами, ни привычками.
Я понимаю – правительству жалко терять вложенные в специалиста деньги. Его и растят не меньше сорока лет. Потом еще на столько же получают совершенную рабочую машину. Лучшие специалисты – это те, которые прошли первое реомоложение. Они вооружены необходимыми знаниями и полны сил. А вот потом в этой отлаженной схеме что-то ломается.
Видимо, физиология развития мозга изучена пока плохо. Мы предполагаем, что в сорок-сорок пять человек уже «готов», и дальше он радикально изменяться не будет. Вернее, предполагали. Но человек, как выяснилось, продолжает проходить определенные этапы «взросления». Примерно в районе ста лет наступает какой-то новый кризис личности, новые функциональные изменения мозга.
Мы просто не успевали заметить это. Не доживали. И вдруг начали доживать.
Большинство таких вот насильственных долгожителей, как я – военные или политики. Есть немного аристократии…
Когда все началось, это проклятое «омолаживание» было делом редким и опасным.
В первой, экспериментальной серии, выжило всего 22% «подопытных человекокроликов». Большинство принявших участие в эксперименте находилось в положении вынужденных добровольцев.
Я в свое время имел возможность отказаться. Очень гипотетическую возможность, которая лишила бы меня как минимум карьеры.
Впрочем, когда тебе под шестьдесят, от омоложения отказаться нелегко. И первые выжившие после этой процедуры были, наверное, счастливы. Как и я был счастлив, снова ощутив в себе желание двигаться и подвергать тело тем же нагрузкам, какими грешат двадцатилетние.
После первой, не очень удачной серии экспериментов, в течение примерно тридцати лет массовых реомоложений не проводилось. Смертность омолаживаемых снизить так и не удалось, и, насколько я знаю, за все это время было всего два или три случая разовых операций с хорошим исходом.
Время, однако, шло. Те, кто прошел реомоложение первый раз, приближались ко второму сроку. Медики и ученые решились на второй массовый эксперимент первого цикла, но результаты оказалась еще хуже.
В это же время в мирах Экзотики, где омолаживать начали на десять-пятнадцать лет раньше, там, где первыми на эксперимент пошли именно представители правящей верхушки, решились на проведение повторного курса.
Нужно знать, как воспитывают потомственных аристократов на Экзотике, чтобы понять: у ученых просто не было другого выхода, как рискнуть. И они рискнули.
И получили вдруг очень хорошие результаты. Выяснилось, что если уж организм приспособился один раз, то, как правило, справляется и во второй, и в третий. В результате мир приобрел столетних двуногих, которые двигались и перегоняли по мозгам кровь как двадцати-тридцатилетние.
И вот тут началось.
Сначала попер позитив – тройка прошедших второе реомоложение ученых выяснила, отчего первое омоложение давало такую высокую смертность. Дело было в основном в генетике. (До сих пор есть абсолютные генетические противопоказания для омоложения, преодолеть их не удалось.)
Потом возникло сразу полдюжины новых религий.
Потом прошедшие второй курс реомоложения начали пропадать из поля зрения ученых и средств массовой информации. Посыпались странные слухи, на задворках Галактики стали возникать укрепленные форпосты – с нами эти люди жить уже не хотели.
На Экзотике спохватились, как водится, раньше. Там сейчас пройти второй курс реомоложения имеют право только члены аристократических фамилий, причем есть масса условностей, которые должны быть соблюдены. У нас эти вопросы пытается решать генетический департамент. Решает плохо. Там до сих пор не пришли к единому мнению, какие качества личности являются абсолютным препятствием к повторному курсу.
Потому что…
Если называть вещи своими именами – те, кому перевалило за сто – уже не люди.
Я давно не ощущаю себя человеком в этом мире, Анджей.
Я был во второй официальной «волне» тех, кто прошел первое омоложение, а затем второе и третье. Уже тогда раздавались голоса, что не стоит спешить делать этот процесс массовым. Что продление полноценной жизни до 80-90 лет – вполне достаточный срок. После у человека будет еще лет 40-50 активной старости, и в сумме 120-140 – не так уж и мало.
Но меня тогда вообще не спросили, хочу ли я играть в эту игру дальше. Я был нужен на своем месте, и из меня медленно, но верно создавали монстра.
И, наверное, создали.
Я не хочу уже ничего, кроме как избавиться от той взбесившейся твари, которая сидит у меня внутри и смотрит на мир моими глазами.
Перевожу взгляд на твой обстриженный вчера затылок, и ты вздрагиваешь во сне. Я знаю, ЧТО тебе снится. А хочешь, ты будешь видеть совсем другой сон? Пошли они к черту, эти «полеты» во сне. Зачем они тебе? Где-то далеко у тебя есть дом, вот пусть он и снится.
А я не могу спать. Да возможно, и не нуждаюсь уже в этом. Вроде и не чувствую, что не высыпаюсь.
Я устал от себя такого. Если бы ты знал – как я от себя устал…»
Я закрыл глаза.
Будь я хоть немного постарше, догадался бы показать Колину, что принимаю его любым, что он мне нужен. Но я был слишком глупым щенком.
А он, скорее всего, просто хотел умереть. И пытался хоть как-то оградить меня от этого. Но одни Беспамятные боги знают, какой я упрямый.
Да, наверное, Дьюп был такой же, как и лорд Джастин.
Я вспомнил, что поначалу, пока не притерпелся, вообще не переносил его недовольства. (Хоть он его и не демонстрировал.) И не я один. Одногодки смотрели на меня как на чумного уже за то, что я не кинулся тогда от Колина сломя голову. Мне, правда, некуда было особо кидаться. Но новички по традиции держались на корабле вместе, а я…
И Дьюп, пожалуй, был ничуть не легче в общении, чем лорд Джастин. Разве что никогда не издевался надо мной. Наоборот, я видел, что иной раз сильно достаю его любопытством или глупостью. Но Колин не сердился. Теперь я понимал – почему. Он себя знал. И не мне было тогда его злить.
Я вспомнил, как проснулся первый раз в каюте Колина. Голова с похмелья у меня никогда не болела, хотя особенно легкой тоже не была, и привкус этот во рту... Но все-таки, открыв глаза, я почувствовал, что мне хорошо, что я дома, что я ... спокоен!
Ты этого не поймешь. Ты никогда не просыпался в открытом космосе, меняя один искусственный корабельный «день» на точно такой же другой. И твой мозг не утрачивал «день» ото «дня» последние ориентиры в пространстве.
И ты не вертел «по утрам» в ужасе затуманенной ото сна башкой от переборки к переборке, пытаясь понять, где же тут сервер или юг, где всходит это проклятое солнце!
И тебе не хотелось удавиться потом от собственной слабости и этой щенячьей паники.
День, два, три – и это, вроде, проходит. Чтобы неожиданно накатить с новой силой опять. Даже когда не накатывает, всегда знаешь – ты в космосе. Но весь твой космос в тебе, а там, вокруг – только бездна.
Так вот, в каюте Дьюпа я почувствовал себя совсем иначе. Поначалу решил: это потому, что мы почти стоим на земле. (Корабль болтался на «короткой» орбите вокруг Ориса.)
А потом я забыл об этом. Но по утрам на меня больше не накатывало. Ни разу за те два года, что мы провели вместе. Дьюп словно сам по себе являлся некой устойчивой опорой, вокруг которой раскручивалось мое личное мироздание. Я только теперь начинал понимать, что это не было иллюзией.
Снова заглянул в лежащий поверх стопки «пластика» (на бумаге уже почти не пишут) дневник.
«…А может, я вообще не ту дорогу выбрал в жизни? Почему я не бусина в твоем браслете, Алана? Скажи, стал бы я счастлив?»
Почему – Алана? Ее же звали… Я полистал, чтобы удостовериться. Айяна, точно.
Но Дьюп явно имел ввиду одну и ту же женщину.
Полез в сеть. Выяснил, что Алана – просто «наш» вариант экзотианского имени Айяна.
Кто у меня тогда Влана? Въяна? Забавно. И вообще имена эти, как сестренки. Алана-Влана. Влашка – сирота, а вдруг? Вот только на Колина она совсем не похожа...
Справа у меня лежали бумаги по новому кораблю, слева – дневник. По центру – листок пластика, где я время от времени ставил плюсы или минусы напротив фамилии нашего навигатора Эмерса. Были у него плюсы, были. Да только по его допускам и поправкам можно было не корабль – астероид гонять, то есть глыбу с нулевой маневренностью.
Я принес из корабельной библиотеки учебник по навигации (книгу даже в руках держать – и то приятнее, надоели «экранки»), выяснил, что вообще-то Эмерс считает, как положено. Вот только мы с Келли привыкли летать иначе. Про Роса или Тусекса по прозвищу Ходячее Пузо – я вообще молчу. Эти «пешком» летали, или, как еще у нас говорят, – «на ощупь». Я видел не раз сам, как Рос прижимает пальцем кнопку «координатора», и пока строчка скачет, как сумасшедшая, выравнивает по ней шлюпку.
Эмерс был в нашем чумном коллективе явно не на месте.
Сменять его у кого-нибудь? Но – у кого? Мне нужен достаточно «сумасшедший» навигатор с «живыми» руками и ясной головой. Где такого возьмешь?
– Да на «Выплеске», – сразу сказал мне Келли, когда я ему пожаловался. – Тамошний навигатор всех достал уже.
Келли был бодр и деятелен. Перемены в моем настроении подействовали на него благотворно.
– А чем достал? – спросил я на всякий случай без лишней заинтересованности.
– Боятся с ним летать. Впритык считает.
– Молодой?
– Да…как я.
– Чего тогда считает без допуска?
– Земляк нашего Джоба потому что. В гробу он эти допуски видел.
Я задумался. Земляк Джоба – рекомендация хорошая. Парни с Тайма основательные и честные. И профессиональная гордость в семьях рождается раньше наследников. Стоило познакомиться с этим «навигатором».
– Келли, я нормально выгляжу? – спросил я на всякий случай. Бойцы вроде больше не шарахались, но все-таки…
– Да ты Влану-то пошли. Как за профессионала я за него поручусь. А что за человек – она лучше разберется.
– Это мне комплимент, что ли? – фыркнул я.
– Чего?
– Иди пульты запасные проверь! Не скрутили там с них чего? Передавать же. Иди-иди! Похвалил начальника, называется, – расхохотался я.
Ладно, пусть действительно Влана летит.
Я отложил документы. Надо еще к новобранцам сегодня зайти. Семеро у нас с Мах-ми и трое – с соседнего Прата. Последнее пополнение. Мелочь голомордая, но тоже надо поговорить. Я встал. Неприятные дела откладывать никогда не стоит. Приятными они от этого не становятся.
Новобранцы занимались под руководством Гармана стратегией. Задача была на тему – как ничего не сделать, но добиться результата. Вот вам огневые позиции. Выполните маневр или перестроение, чтобы испортить жизнь противнику. Хорошая задачка. Красивая. Я постоял, посмотрел. Потом прямо при Гармане, чтобы веселее было, решил поговорить с новобранцами. Гарман сразу понял, о чем я, и под уважительным предлогом бежал. Нервы у него тоньше моих. Я выдержал, в общем-то, а вот глаза у ребят стали круглые-круглые. Такого они от капитана не ожидали. Капитан в глазах новобранцев вполне имеет право вести себя, как последняя сволочь. Но вот извиняться за это?..
Уже хотел уйти, когда парнишка с Прата, которого даже не я (я тогда был «временным сержантом»), Келли еще завербовал, посмотрел как-то уж больно тоскливо и жалобно. Я затормозил.
– Ты чего, боец? Может, обижает кто?
– Господин капитан, это я тогда был.
Глаза в пол.
– Где был? – не понял я в первую секунду. Но когда спросил – уже понял. И выругался про себя.
Он начал сбивчиво что-то объяснять мне, но я его перебил.
– Давай-ка, пойдем ко мне поговорим, – не хотел я, чтобы он при всех тут начал «раздеваться».
– Да ребята знают, – сказал он и посмотрел на меня, как собака на палку.
«Ну ни фига себе, – подумал я. – Заговор на уровне младшего личного состава».
– Ну, тогда все и рассказывайте. Вместе.
Мальчик замер. Помотал головой.
– Вы меня не поняли, господин капитан. Это я один. Но я рассказал потом всем. Просто…
Он опустил голову.
– Просто тебе тяжело было одному все это в себе держать? Понимаю.
Голоса я на него не повышал, и кроме сочувствия ничего вообще-то не испытывал.
– Не знал, что так будет.
– Как будет? – я не понял.
– Стыдно.
Ну детский сад, ей богу. Захотелось сесть на корточки, чтобы заглянуть ему в глаза.
– Давай, рассказывай, как и что, а я подумаю. Сядем, может быть, а?
Первогодки и сидя сбились в стайку. Они пытались хоть как-то защитить от меня своего товарища. Но есть-то я его как раз и не собирался. Просто хотел знать, как это у него вышло.
Оказалось, в увольнительной на Аннхелле к парню подошел толстый дядька, представился как начальник нашей же службы безопасности (что так и было) и попросил установить под пультом в навигаторской маленькую такую штуку. (Коробочку с обломками мне тут же передали.) Толстяк сказал, что на корабле преступник, и это поможет… детский лепет, в общем. По логике пацан должен был эту историю забыть, но любая конкретно взятая голова – всегда свои потемки. Он сначала забыл вроде, а потом, когда начали искать перед проколом бомбу, вспомнил. Может, даже я на него как-то и подействовал тогда. Но мне он сказать побоялся. Сказал ребятам. Они эту дрянь вытащили и на запчасти разобрали.
– Что же с тобой делать-то теперь? – спросил я. – Надо тебя психотехнику показать, вдруг в подсознании что-то осталось? Сегодня мой врач прилетит, я поговорю с ним, чтобы шума особого не поднимать… А так, на будущее – ты не больше виноват, чем все остальные, – я посмотрел на него строго. – Попасть в такую историю каждый может. Но! Когда вспомнил, надо было сразу рассказывать. Хотя бы сержанту. Он бы решил, что делать. И если вдруг будет следующий раз, только попробуйте кто-нибудь из здесь присутствующих так не сделать. Головы поотрываю! Тоже мне, теоретики. А если бы разобрать не сумели? Да мало ли что это за штука вообще могла оказаться?
Хоть мне и не хотелось, но надо было эту компанию наказывать. Всю. Спустить такое безобразие я не мог.
– Вот что, умники,– сказал, подумав. – Эмку мы на днях, как вы знаете, будем сдавать. Чтобы вы этот корабль на будущее хорошо запомнили, приводить его в порядок будете вы. Дежурные пусть рыдают от счастья. А вы изучите корабль, который чуть не угробили. И это я еще очень добрый сегодня.
Вызвал через браслет Гармана и повторил ему приказ. Сержант был ошарашен. Понял, что пропустил что-то в этой жизни не маленькое.
– Тогда и я останусь, – сказал он, поймав меня на выходе.
– Ты-то зачем? Пусть дежурный сержант...
– Ну, раз я тут что-то проворонил, значит – тоже заслужил.
– Как знаешь, – согласился я. – Ты поговори с ними и объясни, что за такую самодеятельность под трибунал отдать можно. Вокруг война, а на борту – детский сад.
И, оставив Гармана самого докапываться до истины, я быстро пошел к себе.
Не забыть бы переговорить с медиком, когда он придет по мою душу. Хэд, я даже фамилию паренька не спросил.
Но возвращаться не стал, лучше личное дело гляну.
Вот так история. Хорошо, если без последствий. А то заберут сейчас пацана в госпиталь. Только этого мне не хватало.
До медика время еще оставалось, и я опять сел за документы. Новый корабль мне нравился. Ничего неполезного (то есть каких-нибудь идиотских новшеств) я в нем пока не находил. Были коррективы, конечно…
Ну вот, например, отражатели эти. «Пластины» у них развернуты под углом 90 градусов друг к другу. Что это, интересно, дает, хотел бы я знать? Зато, если уж их заклинит, то только снаружи обрезать можно. Дурь какая-то.
Нужно было срочно погонять эту новую посудину, хотя бы и с неполной командой, и пристреляться хоть как-то. Я стал писать запрос комкрыла, чтобы он разрешил нам участвовать в маневрах.
Приперся медик. Меня один вид его скоро будет вгонять в депрессию.
Но на этот раз я знал, чем его занять. Вызвал мальчишку, надеясь, что на меня самого и времени особо не останется, оставил их вдвоем и ушел в навигаторскую.
Провозился медик больше часа. Дотошный, гад. Позвал меня. Сказал, что следы психического воздействия есть, но слабые. Видимо, какой-то большой стресс…
Я вспомнил, какой устроил тут всем «большой стресс» и кивнул.
Медик сказал, что оставит указания своему корабельному собрату, за чем нужно понаблюдать, и переключился на меня. Сбежать от него мне в тот день не удалось. Эта ходячая исполнительность успела, оказывается, связаться с госпиталем и доложить, что задерживается. Удавил бы.
Медик, ощутив мое активное неудовольствие, с лица немного спал и прыть поутратил.
Я начал раздеваться и подумал: а чего, собственно, злюсь? Парень исполняет свой долг, как он его понимает.
В общем, упал я на кушетку автодиагноста и сдался. Даже задремал, кажется. Поздно уже было. Потом перед сном еще почитал немного. Но отрывок оказался трудный, и я почти ничего не понял.
«…В мире есть темное и светлое начало. Но это – только слова.
Потому существуют религии, где мироздание окрашено иначе.
Эйниты, например, выделяют синий и белый. Как две грани. А между ними – серые Земли. Место, где живем мы. Место непреходящего страха перед промежуточным бытием. Потому что мы не мертвы и не живы. Страшная религия.
Им кажется, что миром людей правит великая Серая Мать. Ее еще называют Мертвой Матерью. Танати Матум.
Наверное, это правильно, что религии создают иллюзии мироустройства. Жить голым – еще страшнее.
Впрочем, иллюзии создают все.
Недавно, после разговора с тобой, Анджей, мне пришлось просмотреть в сети учебники. Потому, что в НАШИХ учебниках было написано, что мы ПОКИНУЛИ родную планету. В твоих учебниках пишут, что Планета-Мать погибла, и у нас нет единого дома во Вселенной. Пройдет еще сто лет, и начнут писать, что его и НЕ БЫЛО.
Вот так мы творим историю.
Запоминай, Анджей. Планета, с которой ушли в космос мы все – существует. Те, кого сейчас называют экзотианцами, ушли с нее первыми. Потом ушли мы.
Спустя 385 лет связь с родной планетой прервалась. Она не погибла. И нет никакой черной дыры в том секторе галактики. Просто нас там больше не хотят видеть. Это политика, Аг. Мы не сошлись во многом. И разорвали связь с материнской планетой.
Все, что было написано в НАШИХ учебниках – вранье. Потому ваши решили просто переписать набело.
Историю легче всего именно переписывать набело…»
«Хэд с ней с историей, кого она волнует?» – думал я, пряча дневник.
Вот если бы Влану под бок... В этом я был с Дьюпом согласен: порой весь мир «не тянет» против одного прикосновения любимой женщины.
Но – прикосновения этого нет, и мир тоже – пошел на хрен. Не нужен он мне такой.