Гл.5 НОЧЛЕЖКА, ДЕТСКИЙ САД, БОЛЕЗНИ
Война закончилась, а хвори людские, временно притихшие во время войны, словно очнулись – пошли в наступление. Обострились хронические болячки, и народ попер в поликлиники и больницы. Мамина, областная больница, была переполнена, в коридорах нельзя протолкнуться. Казалось, что все окрестные и дальние села съехались сюда лечиться. Но так как дороги еще не были восстановлены, транспорт не ходил, то и добирались в город сутками, кто на чем, - чаще на собственных ногах.
И весь этот сельский люд, безмерно уставший, с котомками, узлами, сумками, дожидался своей очереди к врачу часами. А медсестры и врачи работали в три смены. Счастливчики, которым повезло в день приезда получить лечение или направление на рентген, ночевали потом на скамейках в сквере возле заброшенного Собора или просто на траве в больничном дворе. Когда похолодало, железнодорожный вокзал превратился в огромную ночлежку, где и так хватало собственных жильцов.
Рентгеновский кабинет работал с утра. Добираться с вокзала через весь город больному человеку было неимоверно трудно. Если мама видела какого-нибудь страдальца без места для ночевки, то приглашала к нам – переночевать. Тогда она возвращалась домой с одной или двумя сельскими бабами. Им стелили на полу в большой комнате, а утром рано гости покидали свой ночлег.
Никаких денег за это мама не брала. Это был чистейшей воды альтруизм: сами пережили, знаем! Но если кто-то догадывался сунуть ей пару яиц или бутылку с молоком, пирожок с яблоками ( сельский, большой), она принимала. Но как! Вначале жутко смущалась и даже отбивалась от гостинцев, прекрасно зная, что приехавшая из села тетка везла этот пирожок себе на обед. Потом уже стало проще: приезжая повторно, женщины привозили с собой гостинец и для нас, так сказать – адресный, запланированный.
Бывали и такие, кто ограничивался словесным «спасибо», или даже по дикости своей, молча уходил, словно в мамину обязанность это и входило– тащить на ночевку незнакомую грязную бабу, да еще со вшами или подозрительными болячками.
– И долго это будет продолжаться? – справедливо сердился папа.
– Она такая насчастная, прикорнула вечером прямо под дверью зубного кабинета, а ее санитарки выгоняют на улицу, – оправдывалась мама. – Ну что ты хочешь от безграмотной бабы, Сима?
–Чавкала вчера салом, а хоть бы кусочек оставила в благодарность, – не сдавался папа, свободный от альтруизма.
– Она думает, наверное, что мне поликлиника платит за этот ночлег, – размышляла мама вслух.
– Так скажи им правду! Из-за этой твоей бабы я не мог ночью в уборную выйти! Не наступать же на нее в темноте?!
Была только одна платная услуга: мама ставила клизму тем, кого направляли на рентген желудка. Но то были копейки, и мамина подруга, тетя Вера, сказала однажды при мне:
– Шурочка, ты не ангел, ты просто глупая. Извини.
Да-а, тетя Рая из моего детства, сказала бы прямо: дура ты, Шура!
– У нас хоть какая-то зарплата есть, а у них – трудодни. Жалкие! – находила мама аргумент для самозащиты.
– А у них – огород есть, садок, некоторые уже и курочек завели, раз яйцами угощают, или поросенка, а ты...
В этом споре между родителями мы участия не принимали, но мое сердце было на маминой стороне. Во-первых, я тоже всех жалела, во-вторых, каждое новое лицо вызывало во мне интерес именно своей новизной. Я не просто пялила глаза на этих сельских теток с их кошелками, странной манерой одеваться (например – кутаться даже летом во все теплое). Я слушала их разговоры с мамой о своих детках, о селе. Меня удивляла ласковость в их тоне, в напевной речи, точно они все-все были хорошими людьми.
Вот так у нас появилось много сельских друзей, с которыми мама вела переписку. И все они приглашали нас к себе погостить летом. Но только один раз я воспользовалась этим – много позже, в свои шестнадцать лет.
Город приходил в себя после безумия войны, выздоравливал. Открылись детские сады. И нам с Лялькой пришлось из семейного уюта, хоть и можно это назвать только с натяжкой, перебраться в государственное заведение.
– Федя достал два места в детский сад, – объявил однажды счастливый папа после встречи с Асмолковым. – На ночь будете приходить домой. Вы рады?
Я была в ужасе. Какой детский сад?! Мне исполнилось восемь лет! Мне обещали щколу! Я хочу в школу!
– Не хочу! – рыдала я под папины объяснения, что там мы будем нормально питаться, оттуда ходить в школу, после обеда спать и делать уроки под руководством воспитателя.
Память о довоенном детсадике, где даже в туалет водили шеренгой и одновременно со всеми, ничего хорошего мне не сулила. Прощай, свобода! Прощай двор, где мы уже сдружились с девочками.
А оказалось еще хуже – это был ночной детсад! То есть папу с мамой и Наточку мы теперь буем видеть только в воскресенье!
Детсад был недалеко – на углу проспекта Карла Маркса, прямо напротив длинного забора больницы Мечникова.*
*Сейчас там общежитие Горной академии.
Одноэтажный домик с маленьким двором оказался довольно уютным. И все было хорошо там: некрикливые воспитатели, вкусная еда, музыкальные занятия, недрачливые дети, светлые комнаты с высокими потолками. И первая моя любовь – Петя Трескунов, брат моей подружки Софы.
Ау, Петя Трескунов! Где ты сейчас обитаешь? Жив ли еще? Видишь, я запомнила даже имя твое! Потому что ты скрасил своей симпатичной особой мое пребывание в детском саду!
Спали мы на раскладушках, тесно приставленных одна к другой. Утро я любила. На завтрак нам давали манную кашу с чаем и кусочком хлеба. На этом кусочке лежало масло, настоящее! Мои извращенные довоенные вкусы – не любить масло – убила война. Масло я полюбила всей душой, и не просто ела хлеб с ним, а отодвигала зубами тонкий его слой до самого конца, чтобы потом съесть сразу, целиком, и ощутить его божественный вкус. Так делали многие дети, хотя нас за это и ругали воспитатели.
Поднимали нас рано, потому что надо было не опоздать в школу. Ведь до уроков и до завтрака нас ожидала процедура, о которой вспоминать тошно. Мы вычесывали из своих голов вшей.
Война отодвинулась, оставив в наследство не только болезни, но и этих кусачих насекомых, с которыми боролись с помощью керосина. Но не керосинить же перед уроками детей? И вот мы стоим в предбаннике и прямо на подоконник, подстелив тряпочку, густым гребнем изгоняем этих паразитов. Мальчикам было легче, их стригли наголо. А у девочек – косы, и у многих – густые, длинные.
– Десять! – вслух считает Софочка, у которой волосы самые шикарные.
– Двадцать! – хвастливо объявляет другая дурочка.
– Тридцать, тридцать пять! – торжествует победительница в этом жутком соревновании.
– Дурочки, чем хвастаетесь? – ругает нас нянька. – Стыдоба какая! Вот обрежем вам косы, будете знать!
Но первый класс школы номер 67 я успела закончить, прежде чем загремела с очередной болячкой в санаторий.
Одноэтажная школа находилась на территории Горного института. Прямо во дворе, в окружении высоких капитального строения зданий. Они чудом уцелели от бомбежки. Школу я любила. Там давали после второго урока чай с хлебом, намазанным маслом и посыпанным сверху сахаром. А еще мне нравилась учительница – совершенно нестрогая, всех нас обожавшая, а потому дарившая пятерки щедро. В классе почти все были отличниками. Только самые-самые слабые не получили после окончания года похвальной грамоты. И я, судя по этому документу, была прилежной девочкой и училась исключительно на пятерки. Это был последний в моей жизни документ, повышающий мой авторитет в собственных глазах. Никогда я больше не побывала в отличницах, увы!
Тетрадей не было, писали мы в промежутках между строчками книг, которые выдали нам в начале года. Что это были за книги, не помню. Какие-то учебники, возможно, устаревшие.
Никогда не перестану удивляться странным совпадениям. Начала я учебу в школе № 67, и на пенсию вышла ... из этой же школы, проработав там последние пять лет своего учительства... Между этими двумя сроками была долгая жизнь, связанная с этой школой весьма слабо... Ну, проходила там практику студенткой – и все!
И все-таки школу я помню плохо, потому что чаще я болела, чем туда ходила. Никто не знал, чем. Просто температурила без всяких признаков простуды.
Происходили и совсем странные вещи. Назвать их случайностями или совпадениями? Вот уж не знаю... Например, незабываем такой эпизод из моей истории болезни.
Уж не помню, как я подружилась с одноклассницей по имени Инесса, жившей на нашей улице, в самом низу. Папа ее погиб на фронте, мама работала медсестрой в военном госпитале. Инесса была первой моей настоящей подружкой. С нею связаны приятные воспоминания, как мы прогуливали уроки и вместо школы шли в балку у подножья парка имени Шевченко и там отсиживались до конца занятий.
Конечно, это не было системой, так что о прогулах никто и не узнал. Зато в памяти осталась эта балка, по склонам которой карабкались скрюченные от ветра акации, а внизу росла травка и бежал ручей. Мы приносили с собой крошечную печку для туристов, она складывалась как книжка. По центру клали две таблетки карбида, зажигали, сверху устанавливали такую же крошечную сковородку – на два яйца. Инесса вынимала драгоценные два яичка и прямо так, без масла, выливала их на сковородку. Мы по-братски делили обед, чувствуя себя путешественниками в чужой стране.
Инесса любила читать, а еще рисовать кукол – как и я.
Молча, сосредоточенно, мы часами могли создавать этих кукол-мальчиков и кукол-девочек с целым гардеробом. Давали им имена, и они оживали. Каждая кукла была личностью. Имя и фамилия обозначалась на обратной стороне – на спине у куклы. Но мы их и так помнили. Между куклами были сложные отношения. Фантазия наша работала вовсю, и нам явно не хватало дня для этих игр. А так как мама Инессы часто дежурила ночью, мы придумали и часть этой ночи захватывать для игр. Дома я говорила маме, что иду ночевать к Инессе по просьбе ее мамы, так как девочке страшно оставаться одной, а Инесса от своей мамы скрывала совместную ночевку. Оставшись наедине, мы раскладывали наше кукольное общество по всей кровати и заводили игру в школу.
Но однажды обман раскрылся – мама Инессы пришла раньше времени, чуть ли не в шесть утра, и мне пришлось срочно бежать через окошко. Убегая, я обронила туфлю, и по этому вещдоку была рассекречена. После хорошей выволочки Инесса была посажена под домашний арест, и наша дружба на время была отодвинута взрослыми на задворки.
Вот с этой Инессой и была связана совершенно мистическая история.
Однажды она посоветовала мне, как прогулять уроки без последствий:
- Скажи, что у тебя тут болит. А когда твоя мама уйдет на работу, приходи ко мне.
« Тут» располагался аппендикс. Утром я изобразила страдание, хватаясь за правый бок. Но мама, вместо того чтобы уйти на работу, сказала решительно:
– Так, собирайся. Идем к врачу.
И поволокла меня к хирургу в свою поликлинику. Не догадываясь, чем мне грозит такое разоблачение обмана, я на всякий случай заявила, что боль прошла.
– Ничего, ничего, идем!
Врачиха меня пощупала и покачала головой:
– Да, Александра Михайловна, дело дрянь. Немедленно идите в хирургию. Пишу направление.
Вот когда я струсила и стала признаваться в обмане, изо всех сил рыдая:
– Я симулянтка! Я все придумала! Я не хотела в школу! Отпустите меня!
Но мама молча тащила меня в здание хирургии. Ее и там знали почему-то. В приемном покое меня снова осмотрели.
– У вашей дочки неважные дела, сейчас вызовем из отделения Дмитрия Аверковича. Он как раз на дежурстве.
Дмитрий Аверкович Василенко, впоследствии нейрохирург с мировым именем, академик, тогда был простым доцентом и работал в общей хирургии.
А потом начался настоящий кошмар! После осмотра мне срочно поставили клизму и потащили в операционную! Именно потащили.
Я орала как резаная на всю больницу:
– Я – симулянтка! Я все придумала! Это Иннеска меня научила! У меня ничего не болит!
Дмитрий Аверкович знал мою маму еще до войны. Он разрешил ей подождать в коридоре. Под мои неутихающие вопли и хихиканье студентов, окруживших стол, меня привязали к пыточному столу. Да, я была убеждена, что все это злая шутка, что меня наказывают за симуляцию и прогулы! И я клялась, что больше никогда, ну никогда не буду врать!
Однако на мою физиономию наложили маску и...
Мама ждала долго, она ничего не понимала. Нет, она знала, что мой аппендицит нужно срочно удалять, что он « нехороший», хотя и безболевой (бывает же такое, оказывается!). Но почему какой-то паршивый аппендицит замечательный хирург оперирует так долго?!
Когда врач вышел из операционной, мама в панике кинулась к нему.
– Скажите спасибо своей « симулянтке». Аппендикс лопнул в моих руках. Пришлось почистить брюшину от гноя. Хорошо, что это случилось здесь, а не дома.
Вот так моя Инесса спасла меня от перитонита...
Зато я стала в отделении настоящей знаменитостью. Каждый раз во время обхода Дмитрий Аверкович, как всегда окруженный врачами и студентами, говорил:
– Ну, как дела, симулянтка? - И обращался к студентам: - эта девочка насимулировала себе шикарный гнойный аппендикс, который просто взорвался, едва мы вскрыли полость.
В той же больнице у меня проявились актерские способности. Я хорошо запоминала все, о чем говорили во время обхода врачи своим студентам. Едва они покидали палату, как я устраивала спектакль, пародируя обход. Наверное, получалось смешно, раз вся палата хохотала. А я, нацепив белый халат (мама оставляла его у меня), упивалась своей фантазией и кратковременной славой. И входила в раж до такой степени, что больные женщины забывали о перевязанных животах. Однажды меня застукал Дмитрий Аверкович за этим театром, вернувшись перед уходом из отделения. Он стоял в дверях, смотрел, слушал и улыбался, приложив палец к губам, а я не могла понять, почему мои поклонницы так сдержанно посмеиваются. И так уж старалась всех развеселить, так старалась, что не видела наблюдателя.
– Так, деточка, как наши дела? – спрашивала я голосом Дмитрия Аверковича у пожилой «деточки», отбрасывая с ее тела простынку. – Пощупаем. Тут болит?
«Деточка» стеснялась, все потешались, уже не на меня глядя, а на врача, готового расхохотаться.
– Выписываем. Только ведите себя хорошо, диета и еще раз диета!
Я уже собиралась развернуть рекомендации по диете, когда Дмитрий Аверкович тронул меня за плечо и поцеловал в щечку.
– Быть тебе врачом. Или артисткой!
Ни тем, ни другим я не стала, увы. Зато стала хронической пациенткой для врачей разного профиля – терапевтов, хирургов, фтизиатров, эндокринологов, ревматологов, ну и так далее. И всех ставила в тупик, ибо была не правилом, а исключением в каждом из диагнозов.
продолжение http://proza.ru/2011/02/05/1001