Однажды, в середине пятидесятых годов, в нашем селе появилось привидение. Слухи, один страшнее другого, поползли из дома в дом. Старушки, собравшись вечером на завалинке у бабы Мани Дергачихи, в первую очередь обменивались информацией о новых выходках этого «явления», а потом начинали выдвигать самые фантастические версии его, «явления» этого. Одни говорили, что это неприкаянная душа Оксаны Кучеренковой, покончившей жизнь самоубийством, бросившись в глубокий колодец по причине несчастной любви. Другие, перекрестившись и пробормотав: «Господи, прости и помилуй!», – шёпотом рассказывали старинную легенду о барине, запоровшем до смерти дворовую девку, посмевшую сопротивляться его домоганиям. Вот и бродит теперь её призрак, ищет барина, чтобы отомстить за поруганную честь. Третьи утверждали, что это вовсе и не привидение, а бывший полицай, служивший немцам во время оккупации, а теперь, мол, прячется уже столько лет в лесной землянке.
Не оставляли без внимания эту тему и остальные сельчане. И мужики, присев на перекур, ломали головы, что это может быть, и молодёжь, собравшись вечером на посиделки с танцами, не обходилась без того, чтобы обсудить очередное появление призрака. Парни куражились, придумывали подробности, одну нелепей другой. Девчата взвизгивали, охали, ахали, слушая их. В общем, той осенью главной и самой обсуждаемой темой в селе было оно, привидение.
А теперь маленькое «лирическое» отступление. На краю села, отдельным «микрорайоном», чуть в сторонке от крайних деревенских домов, отстоял большой сахарный завод. Основной культурой, которую выращивали в колхозах в тех местах, была сахарная свекла. И по осени вереницы машин, гружённых ею, со всей области тянулись к заводу. Начиналась переработка сырья. Завод работал сезонно, с осени и до тех пор, пока не заканчивалась вся свекла. Потом производство останавливалось, и начинались ремонтные работы, подготовка к следующему сезону. И так из года в год. Цикл работы – непрерывный, в три смены по восемь часов. А так как в колхозе зимой полевые работы затихали, то многие сельчане, особенно молодые, устраивались на сезон на завод. Там и зарплату деньгами выдавали, в отличие от колхозных трудодней, да и сидеть сиднем всю зиму дома не хотелось.
Дорога к заводу проходила вдоль заросшего камышом и осокой пруда с густыми тальниками по берегам. Потом через деревянный мост, дальше срезала угол поля – и вот уже заводская проходная. Пруд возлежал в низине, поэтому и с одной стороны моста, и с другой дорога карабкалась на крутые взгорки.
А теперь вернёмся к нашему привидению. Какое-то оно странноватое было. Показывалось (что понятно – привидение всё же!) только по темноте. Странность заключалась ещё в том, что являлось оно в одно и то же время, когда на заводе заканчивалась вечерняя смена (в десять часов), и народ спешил домой. Показывалось только женщинам, причём тем, которые по той или иной причине шли поодиночке. Чаще всего рабочие сбивались в табунок: и веселей вместе, и не так страшно. Но если какая-нибудь из женщин отставала, то берегись! Из-под моста выходило что-то тонкое, длинное, в белом балахоне, молча, без единого звука, догоняло несчастную, онемевшую и оцепеневшую от ужаса, запрыгивало ей на спину и сжимало (коленями?) бока: вези, мол. Многие падали в обморок, и привидение исчезало. Те, у кого психика покрепче, обливаясь холодным потом, везли привидение в горку. Там оно слезало, растворялось в ближайших кустах, а жертва со всей прытью, на которую только была способна, мчалась к ближайшим домам.
Когда по деревне пополз первый слушок о призраке, мужская половина населения отнеслась к нему скептически: сплетни, мол, бабы придумали, что с них взять! Но, когда другая, третья перепуганная женщина в полуобморочном состоянии приползала домой, многие призадумались. Не может же быть, чтобы сговорились все! Вот после этого и стало главной темой обсуждения привидение…
Пашка Черновол, недавно отслуживший на флоте и всякого повидавший, не верил в привидения. Выдумки всё это. Должно быть какое-то разумное объяснение! Появились у него неясные пока подозрения. И он решил проверить, что же это такое. Неделю прислушивался к пересудам, присматривался к односельчанам, анализировал, делал выводы. Странным показалось Пашке поведение Саньки Никитюка, худого, долговязого, нескладного парнишки, проживающего с матерью на соседней улице. Соберётся молодёжь на вечёрку – Санька держится чуть в сторонке от всех, зайдёт разговор об очередном «явлении призрака» – он участия не принимает, стоит, ухмыляется. Уходит домой раньше всех, за девушками не ухаживает, домой их не провожает. Непонятный какой-то. Подозрительно как-то ведёт себя, не как все. А раз подозрение закралось, то обязательно надо его проверить – принцип такой у Пашки был.
И вот в среду, сунув под телогрейку бабкины юбку и шаль, Пашка, как только стемнело, пошёл в сторону моста. Скоро смена на заводе закончится, народ домой потянется. Погода в этот день была неприветливой, хмурой. Тяжёлые тучи заволокли и без того мрачное небо, темнота сгустилась настолько, что, казалось, её можно потрогать рукой. Моросил мелкий занудливый дождь. В общем, в самый раз погода для нечисти.
Перейдя мост, Пашка нырнул в кусты, натянул бабкину юбку, на голову навернул её шаль. Перед этим выдернул из брюк широкий флотский ремень с металлической пряжкой и намотал на руку. И стал ждать. Вскоре прогудела заводская сирена, оповещая об окончании смены. Через полчаса послышался приглушенный говор, народ, сбившись в стайку, гурьбой повалил в деревню. Поодиночке теперь не ходили.
Пашка переждал,пока толпа перейдёт мост и поднимется в горку. Потом вылез из кустов и направился следом. Шёл медленно, только делая вид, что торопится, не оглядываясь, и чутко ловил каждый звук за спиной. Вот ветер дунул, стряхнув со старой вербы повисшие на ветках капли дождя, и они захлюпали по луже, словно дед Силантий вечно простуженным носом. Где-то в селе взбрехнула собака. Перепутав вечер с утром, кукарекнул заполошный Настасьин петух…
И вот оно, наконец-то! Сзади зашлёпали чьи-то шаги.
– Э, нет, брат, не проведёшь! – подумал Павел. – Привидения, если они есть, бесшумно передвигаются! А ты, как трактор, прёшь! – и ещё крепче сжал намотанный на кулак ремень.
Пашка немного ускорил ход, совсем немного, так, чтобы «привидение» смогло его догнать. И уже через минуту шею парня обхватили скользкие холодные руки, облепленные мокрой светлой тряпкой. И тут Пашка сделал непростительную ошибку. Женщины, девушки с перепугу вскрикивали, некоторые орали благим матом, пытались сбросить ношу, бежать. Пашка же, в силу своего мужского менталитета, никаких таких попыток не делал, наоборот, подхватив «привидение» за ноги, молча потащил его в горку. Через десяток метров «призрак» стал проявлять беспокойство – заподозрил что-то неладное. И поведение у «бабы» не то, и сила не бабья. Отпустив шею Павла, «нечисть» попыталась соскользнуть со спины парня. Но… не тут-то было! Пашкины руки крепко удерживали непрошеного седока!
Взобравшись на горку, Пашка сбросил свою ношу на землю, придавил его сапогом сорок седьмого размера и, размотав ремень, начал размеренно, с оттяжкой хлестать по спине и «мягкому месту» металлической пряжкой. «Призрак» охал и ойкал сначала, а потом завизжал недорезанным поросёнком: к мокрому балахону ремень плотно и хлёстко приставал.
Пашка, через несколько минут усердной «работы» решивший, что проучил «привидение» достаточно, остановился, плюнул в его сторону и, не оглядываясь, пошёл в деревню. С той поры «нечистая сила» исчезла. Как бабка пошептала. А ещё Санька Никитюк пару недель на улице не показывался.
Постепенно слухи о привидении стихли, появились новые темы для обсуждения. А Санька, завидев Пашку, торопливо нырял в первый попавшийся двор. Пашка же только ухмылялся и проходил мимо.
Откуда взялось и куда потом пропало «привидение», так никто и не узнал.